Тихая ночь, седая ночь

Тихая ночь, седая ночь...
 Странная сказка.

Первая любовь была слепа. Именно поэтому Даша уехала в большой город. Рома жил именно там. Даша познакомилась с ним, когда была совсем еще девчонкой, и влюбилась почти сразу же — окончательно и бесповоротно. В то самое лето, когда Рома приехал в гости к своим родственникам в тот городок, где Даша и жила. Городок их официально назывался городом, но, по сути, был деревней. А так-то Рома жил в большом городе, в городе Е, и Даша сразу поняла, что, когда они поженятся, она тоже будет там жить вместе с ним. Летом они пили чай с пирогами, которые пекла Дашина бабушка, вместе катались на велосипедах, гуляли по окрестным лесам и горам и собирали грибы. Когда Даше было четырнадцать, а Роме шестнадцать, они решили, что поженятся после того, как Даша закончит школу. А потом она долго-долго его не видела и почти забыла о нем, но после выпускного бала решила уехать в большой город, чтобы найти свою первую любовь.

Первая любовь была слепа. Даша так и не нашла Рому в большом городе, но возвращаться обратно не захотела. Она училась на заочном, и работала секретаршей в небольшой строительной конторе. Никто там не относился к ней всерьез — Даша была самым молодым сотрудником, да и выглядела совершенно несолидно. Маленькая блондинка (ничего, Вероника Кастро тоже метр с кепкой, а ведь звезда! — утешала ее бабушка, которая эту самую Веронику просто обожала), худенькая (40 кг, бараний вес, — шутила Дашина бабушка), говорит всегда тихим голосом, и когда на нее кричат, ничего не отвечает, только краснеет.
Даша писала бабушке длинные письма о том, как ей нравится жить в большом городе, но по ночам иногда плакала в подушку. Вроде бы всего-то 50 километров от дома, подумаешь — разница, а как будто все иначе. Дома не такие. Воздух другой, дожди другие, солнце другое.
И здорово и интересно бывает, но такая тоска иногда находит — хоть бросай все, и уезжай обратно.
И люди тоже… Вот вроде бы человек улыбается тебе, разговаривает обо всем, открытый, дружелюбный, а вдруг… то ли скажешь что-то, то ли как-то посмотришь, то ли ветер какой подует, или солнце за тучи спрячется — и раз, два, три… Мгновенно захлопнулись двери, закрылись замки, засовы задвинуты с металлическим лязгом. И поверх всего этого натягивается маска, а сверху на нее надевается прежняя улыбка — вроде бы такая же, как раньше, да не такая.
А глаза внимательно изучают тебя,,, как будто ищут место, куда удобнее всего воткнуть нож.

Пожилой бухгалтер Василий Алексеич часто дарил Даше шоколадки, и иногда приглашал вместе пообедать в столовой. Бухгалтер трогательно боролся с хаосом повседневности, как будто находил в этой борьбе дополнительную опору своего существования. Все у него было описано, каталогизировано и разложено по полочкам — каждая вещь на своем месте, каждая бумажечка в своей папочке, каждое лыко в строку. На работу он никогда не опаздывал, пыль около компьютера и монитор аккуратно протирал каждое утро. Иногда Даше становилось страшно за доброго бухгалтера… А что если этот непостижимый, вечно строящийся-разрушающийся, веселый и мрачный большой город, который невозможно каталогизировать, систематизировать и привести к одному знаменателю, однажды обрушится на него всем своим хаосом? Сыграет одну из своих непонятных и нелепых шуток, из разряда тех, с которыми Даша сталкивалась каждый день, и которые вызывали у нее только улыбку.
А ведь у такого человека, как Василий Алексеич, инфаркт может случится…
Однажды бухгалтер даже приснился Даше: в виде матадора, машущего плащом перед мордой огромного, сумрачно-черного быка, из ноздрей которого валил дым. «Торро, торро», — дразня быка, кричал Василий Алексеич, одетый в яркие красно-желтые одежды — цветов испанского флага. Но, проснувшись, Даша поняла, что это были цвета 1С.

Сегодня, выйдя из лифта, Даша как всегда, услышала доносящиеся из курилки громкие голоса Карпенко и Данилевского. Темы разговоров были традиционными. Самая традиционная тема, разумеется: «все бабы — дуры». Ну и политика — это тоже само собой.
На определенном этапе разговора голоса Карпенко и Данилевского сливались в один надоедливый, равномерный гул, изредка нарушаемый пронзительными выкриками. И нельзя уже было разобрать, что именно говорит Данилевский, а что — Карпенко. О чем они спорят, и что хотят сказать друг другу. Каждый из них слышал только себя. Проходя мимо, Даша поздоровалась с ними. Карпенко и Данилевский не обратили на нее никакого внимания.

Директор, Иннокентий Павлович, был самым главным Дашиным начальником. Даша и видела его очень редко.
Для нее директор весь состоял из дорогого костюма, разболтанной походки, размашистых жестов и небрежных кивков. Поэтому Даша очень удивилась, когда ее вдруг вызвали в кабинет к Иннокентию. Добрейший Василий Алексеич уже находился там. На столе перед ним лежали какие-то бумаги — каждая в отдельном файлике, но с такого расстояния Даша не могла разобрать, что же именно написано в этих бумагах.
— Дашенька, — тихо обратился к девушке Василий Алексеич. — У Иннокентия Павловича есть к тебе пара вопросов…
И тут вступил сам Иннокентий Павлович. Такого количества мата и прочих грязных слов в своем деревенском городке Даша не слышала от самых опустившихся пьяниц. Даша покраснела, на глазах предательски выступили слезы. Она не понимала, чего от нее хотят, и о чем вообще речь. Иннокентий Павлович говорил что-то о каком-то письме, которое Даша то ли не отправила, то ли отправила не туда.
И о том, что она открывала какую-то программу, которую не следовало открывать, и видела что–то, чего видеть не следовало. Что она законченная дура, и сильно пожалеет, о том, что на свет родилась. И теперь она, оказывается, должна фирме деньги, много денег. И у нее есть 24 часа для того, чтобы найти письмо и вернуть деньги, а иначе ей будет плохо, очень плохо. Пожалеет о том, что на свет родилась… Иннокентий Павлович стал повторяться, но Даша его больше не слышала — слишком сильно шумело у нее в голове.

Даша шла по улице и не понимала, куда идет. Необходимо было поговорить с кем-то, посоветоваться, но она не знала, к кому можно обратиться. Ситуация была идиотской, почти невероятной… что случилось, как и почему, почему именно с ней, и что делать дальше? Эти вопросы мучили ее, но ответа на них не было. Ах, если бы она нашла Рому… Даша и в самом деле почувствовала себя законченной дурой. Василий Алексеич отказался с ней разговаривать, только посоветовал как можно скорее выполнить требования Иннокентия Павловича. Но как это можно сделать — девушка совершенно не представляла. Она остановилась перед Храмом-на-крови. Апельсиновый, густой, словно мед, солнечный свет середины осени уже уступал место прозрачным золотым огням фонарей и сиреневатой подсветке витрин.
Даша дала нищим несколько монеток и села на деревянную скамейку. Город напоминал бабочку с еще влажными, свернутыми крыльями. Он был прекрасен — живой, остывающе-теплый, почти нереальный, состоящий из волнистых линий, резных решеток, падающих листьев и мерцающих огней.
Ничего этого Даша не замечала раньше и теперь застыла, погрузившись в это единственное мгновение, которое было таким прекрасным, таким невыносимо прекрасным… Ей вдруг захотелось оказаться где угодно, все равно где, хоть у черта на куличках, лишь бы подальше отсюда, где угодно, только не здесь.

Когда Даша очнулась, крупные звезды сияли над головой. И луна, вернее, месяц — слегка обгрызенная бледная горбушка. И было холодно, неожиданно холодно — как будто сразу наступила зима. Такое конечно могло быть, такое бывает, но столько снега сразу… И сама она сидит на снегу — вот отчего ей так холодно. Даша зачерпнула снег рукой и поднесла к лицу. Какой он чистый, мягкий и легкий…
 — Эй, ты, сиди, где сидишь, или я стреляю! — услышала Даша резкий женский голос.
Даша испуганно обернулась. Позади нее, в нескольких метрах, стояла женщина с автоматом. Стройная, чуть выше среднего роста, на голову накинута какая-то шаль. Судя по тому, как она держала автомат, шутить эта женщина не собиралась. Но не эта женщина испугала Дашу, а сама местность… Ничего похожего на центр города и Храм-на-крови, она не увидела. И вообще — ничего и никого (кроме женщины с автоматом, разумеется). Пустая заснеженная равнина и звезды над головой. Ничего, ничего — пустая снежная степь или пустыня, ровная, как доска, — глазу не за что зацепиться. Ничего подобного Даша в жизни не видела. Словно она заглянула вселенской бездне прямо в лицо — и некуда было отшатнуться. Снежная пустыня окружала ее со всех сторон.
— Ты кто и откуда? — требовательно спросила женщина с автоматом. — И как здесь оказалась?
— Я… не знаю, как здесь оказалась. Сама ничего не понимаю, не понимаю, что это за место, — Даша растерянно огляделась. — Страшно-то как. Уснула в Екатеринбурге, а оказалась здесь. Кстати, меня Даша зовут. Пожалуйста, очень вас прошу, объясните, хоть что-нибудь…
Женщина опустила автомат и подошла поближе.
— «Когда провалишься сквозь землю от стыда, иль поклянешься: провалиться мне на месте, без всяких трудностей ты попадешь сюда, а мы уж встретим по закону, честь по чести!» — тихонько пропела она. — Я — Милана, и я тоже вроде как из Екатеринбурга. «В золото оделись парки, купола, красотой своей они горды, над Исетью ярко поднялась заря, и мосты раскинулись вдали»,— Милана неожиданно фыркнула. — С тобой нас будет уже трое из Екатеринбурга, а три человека — уже диаспора. Пошли, хватит на снегу сидеть, а то все себе отморозишь, детей потом не будет.

Милана помогла Даше встать. Даша отряхнулась и снова посмотрела на небо. Одна звезда была крупнее других и словно подмигивала ей. И созвездия казались какими-то незнакомыми — хоть познаниями в астрономии Даша никогда не блистала, но сразу заметила, что картинка зимнего неба была непривычной.
«Что же это все-таки за место? — снова спросила она себя. — Заполярье? Лапландия? Казахстан?» Впрочем, было не так уж холодно, как показалось ей сначала, а когда они двинулись в путь, Даша почти согрелась. Снег под ногами не проваливался, и льда под ним тоже не было. Просто твердая застывшая земля, слегка припорошенная ровным белым слоем. Милана шла быстро, легким шагом, и Даша изо всех сил старалась успевать за ней, больше всего на свете боясь потерять из виду ее идеально прямую спину.
 — Что это за место? — еще раз спросила Даша у Миланы. — Как называется? И вы-то как сюда попали? Тоже уснули и проснулись, как я?
— Что ты любопытная такая, а? Откуда мне знать, что это за место. Нету такого места ни на одной карте. Так и наш школьный учитель говорит, я с ним согласна. Хоть и думаю, что диплом свой он просто купил. И давай уже на «ты» перейдем, я тебя не настолько старше, чтоб на «вы» ко мне обращаться.
— Значит, здесь есть школа? — обрадовалась Даша. — И люди живут, и в школе работают.
— Ну да, места такого нет, а люди живут, — засмеялась Милана. — Вполне интеллигентные, между прочим. Я вот в библиотеке работаю, ты тоже можешь в библиотеке работать. Формуляры заполнять ведь мозгов хватит, а? Эй, давай не тормози, дави на газ, ведь это первый день…
— Первый день? — заморгала Даша. — Но ведь сейчас ночь.
— Первый день остатка твоей жизни, — безмятежно пояснила Милана. — Итс э фёст дэй, оф ве рест оф йо лайф, — пропела она. — А я сюда приехала на поезде, хотя собиралась совсем не сюда. Я видела это место во сне. Может быть, мои родители и родители моих родителей тоже видели это место во сне, и я ненавидела его еще до того, как родилась. Зимой здесь холодно, а летом жарко. Бури, пыль и песок. Тьфу, эта чертова степь.
— А вы… то есть ты не пробовала уехать отсюда? — осторожно спросила Даша.
— Знаешь, я все пробовала. Но не уехать и не уйти. Не на чем и некуда. Семь лет скачи — ни до одного государства не доедешь. Попасть сюда довольно просто, а вот вернуться… Возможно, тут так же, как с любым другим местом, только требует больших усилий… — Милана задумалась и слегка замедлила шаг. — Ты сможешь покинуть его, когда поймешь, что тебе здесь ничего не нужно, ничего тебя здесь не держит, и нечего тебе здесь делать. Когда поймешь себя и все, что должна понять, понимаешь? Какой в этом смысл… — Она показала подбородком вперед. — Смысл степи. Пустыни. Почему ты здесь. И зачем ты здесь вообще.
— Зачем ты здесь, и что тебя здесь может держать? Почему ты сюда попала? — как эхо переспросила Даша.
— О, ну меня вообще-то обвиняли в том, что я убила своего мужа. В тюрьме мне сидеть очень не хотелось, и я решила уехать в такое место, где меня никто не найдет. На какое-то время.
— А ты его не убивала?
— Конечно, нет! — возмутилась Милана. — Если бы убила — так бы и сказала. Но в тюрьму бы все равно не пошла. Хотя тебе сначала покажется, что это место — тоже как тюрьма. И тут много странного. Страшного. Опасного. Увидишь — сперва глазам своим не поверишь. Но знаешь, я нигде и никогда и не чувствовала себя такой свободной, как здесь. Я могу делать, что хочу, говорить, что хочу, вести себя, как хочу. И никто мне не указывает, что делать и где, по их мнению, мое место. Здесь легче быть собой, а не кем-то, кого в тебе хотят видеть или кого ты должна изображать.
 — А кто все-таки убил твоего мужа?
 — Вот что ты любопытная такая? Я тебе кто, милиция, чтобы это знать? Партнеры-бандиты-бизнесмены или любовница. Двенадцать ножевых, шесть пулевых, контрольный в голову. Убийство с особой жестокостью, — Милана сказала это как что-то совсем обыкновенное и даже несколько забавное.
Больше они разговаривали. Пока не увидели вдали огни поселка. Музыка плеснула в уши неожиданно, какой-то неровной волной, и оборвалась…
«И снова седая ночь,
И только ей доверяю я.
Знаешь седая ночь,
Ты все мои тайны» — снова в ночной заснеженной темноте откуда-то возник капризный голос Юры Шатунова.
«Но даже и ты помочь
Не можешь, и темнота твоя
Мне одному совсем,
совсем ни к чему», — продолжила Даша. С этой песней у нее были связаны сентиментальные воспоминания. На глаза навернулись слезы, но она быстро смахнула их тыльной стороной ладони.
— Ну это вообще не музыка, — скривилась Милана. — Так, я тебя сейчас отведу к одной почтенной женщине… Она одна живет. То есть, с котом.
Когда они пришли в дом к этой почтенной женщине, та спала на печке за занавеской. По крайней мере, так сказала Милана. Сама Даша слышала только тихое похрапыванье.
В домике было тепло, и Милана сразу же сняла свою шаль. Ее волосы оказались прямыми, темно-каштановыми, а глаза серо-зелеными — так Даше показалось при этом освещении. Под потолком висела люстра — впрочем, люстра это слишком громко сказано. Просто красивый абажур — сшитый из бархата, украшенный кистями; сделанный из проволоки каркас и три лампочки.
— Мил, а кто нам дверь открыл, если она спит? — шепотом спросила Даша.
— А, ну это Лаврик. Он всегда дверь открывает.
Даша снова внимательно оглядела всю комнату в поисках Лаврика, ожидая увидеть ребенка или карлика, скрывающегося где-то за изгибами темной массивной мебели. Но Милана нетерпеливым жестом показала на кровать, где лежал большой рыжий кот.
 — Вот, познакомься, это Лаврик. — Лаврик приоткрыл большие желтые глаза. — Поздоровайся хоть с девушкой, обленился совсем.
— Добро пожаловать, Даша, — промурлыкал кот.
— Ой! — Даша так и села на кровать — прямо на Миланин автомат, и тут же вскочила обратно. — А откуда ты знаешь, как меня зовут?
— А ты похожа… Так мне тебя и описывали, трудно не узнать… — Даша не знала, как ей расценивать это заявление, но Лаврик снова закрыл глаза, словно давая понять, что разговор окончен.
— Тебе надо переодеться, — решительно сказала Милана. — Твоя городская одежда тебе еще пригодится… может быть. — Она подошла к стене, открыла большой сундук и стала доставать из него одежду.
— Ой, ну вот это я точно не надену, — сказала Даша, двумя пальцами беря длинное шерстяное платье. — Такое лет пятьдесят уже не носят.
— Тьфу, понты колхозные, — фыркнула Мила. — Впрочем, я и сама такая. Но здесь тебе не бутик Дольче энд Габбаны, просто подбери из того, что подходит по размеру, что-нибудь более-менее приличное… Ладно, мне пора идти. Доброй ночи. Дверь не забудь закрыть.
Милана подхватила свой автомат и вышла туда, где уже начинала свою песню снежная пурга. Даша захлопнула дверь и с трудом задвинула все засовы. Оставшись без собеседника (Лаврика, который спал, прикрыв лапкой нос, можно было не считать), она снова села на кровать и стала перебирать одежду, вынутую из сундука.
Вся она была из словно разных эпох… или из костюмерной провинциального театрика. И правда, похоже…
Вот ведь лежит на дне сундука бархатный темно-синий занавес, расписанный узорами и золотыми звездами. Такой красивый, богато украшенный… Если не приглядываться, если не смотреть близко. Но местами ткань вытерлась, местами занавес проела моль. Большие дыры, зияющие неровными краями, и множество маленьких… И какие-то темные пятна, похожие на засохшую кровь.
 — "Как сладостно мне знать источник, бегущий во мраке ночи. В ночи этой темной, что жизнью зовется, блажен тот, кто с верой сей влаги коснется. Во мраке ночи начало берут в нем все сущие реки, его же начало не сыщешь вовеки во мраке ночи», — услышала Даша дребезжащий старческий голос.
Даша как-то сразу поняла, что почтенная женщина, которая, проснувшись, спустилась с печки, очень плохо видит. Или даже совсем слепая. Смотрела она сквозь Дашу, но как будто вообще ее не замечала. Двигалась пожилая женщина вполне уверенно, но все же что-то выдавало ее. Седые волосы были аккуратно забраны в пучок. Какое-то серое платье, а сверху — белый фартук.
 — Пластинка… — пробормотала женщина себе под нос. — Где моя любимая пластинка? Какой сегодня день? Ну все равно. Зима и буря за окном, я ее слышу. Надо включить проигрыватель, пока есть электричество. Или патефон завести. Ты умеешь обращаться с патефоном? — неожиданно спросила она у Даши.
 Вопрос застал Дашу врасплох. — Я не знаю что это, — честно призналась она. — Но если вы мне покажете, я научусь, как с этим обращаться. А вы что, меня видите?
— Вижу. Да, я тебя вижу. Но не глазами. Вот невеста, вот жених, идущий во мраке ночи…
— А может у вас магнитофон есть или МР3 плеер?
— Я не знаю, что это такое. Но ничего не надо. Я мечтаю дожить до того дня, когда мы соберем хор. И детишки будут петь ангельскими голосами. Тихая ночь, святая ночь…
«Stille Nacht, heilige Nacht!
Alles schlaeft, einsam wacht
Nur das traute hochheilige Paar.
Holder Knabe im lockigen Haar», — запела она, сложив руки на груди и слегка раскачиваясь.
«Schlaf in himmlischer Ruh!
Schlaf in himmlischer Ruh!»
Женщина замолчала и подошла к двери. — Но как воют ветры там, снаружи! Голоса пустыни, степи и тундры! Да поможет Господь всем странникам в ночи!
Даше странно было слышать, как шум бури за окном превращается в тихий перезвон колокольчиков. Раздался стук в дверь. Лаврик, лениво потянувшись, спрыгнул с кровати, но хозяйка опередила его, и сама открыла дверь. Сначала Даша увидела на пороге большую пушистую сосну, и только потом — Рому. Она несколько не удивилась. Ей снова, как когда-то давным-давно, показалось, что все в этом мире устроено совершенно правильно.