Как я работал охранником в Киеве

Блудливо отведя взгляд, она сказала:
- 100 гривен.
Я понимал, что меня кидают, но интуиция вела меня черт знает куда, я рисковал и уже не в первый раз. Тогда меня кинули на 80 гривен. Милая девушка уверенным голоском рассказала об условиях приема на работу. Нужно было заплатить деньги, она выписала квиток, где был адрес охранной фирмы, которая должна была принять меня на работу. Там другая милая барышня очень удивилась, что меня к ним направили, так как вакансий у них нет. Возврат денег не предполагался. В кадровом агенстве та же барышня утешительно разъяснила, что в течение трех месяцев я могу обращаться за направлениями на работу… бесплатно (здесь она улыбнулась). И выписала еще одно направление, что не отнюдь не гарантировало трудоустройства. Сколько таких лохов, как я, приезжают ежедневно в Киев с намерением устроиться на работу? Мне кажется – немало. И вот я опять в той же ситуации… Я протянул деньги. Она взяла их. Я опять спросил:
- Так я могу расчитывать на работу и жилье сегодня?
- Я же вам сказала, - голос ее из приятно воркующего тут же (как будто щелкнул переключатель) стал жестким и даже капризным. - Без работы не останетесь. После 20-го в «Сакуре» будет точно вахта.
- Но вы сказали, что…
Впрочем, объясняться уже не имело смысла. Можно было завалить ей кулаком в челюсть, она бы грохнулась на пол, я взял бы свои деньги и ушел. Но… я решил до конца пройти этот путь. В конце концов, это может стать материалом для очерка, так ведь оно и получилось. Тогда же все было неопределенно и только в душе было как-то гадливо, досадно. Ведь я же не мальчик, а вот поди ж ты, а?..
В невеселом настроении вышел я на станции «Осокорки». Была середина марта, кое-где уже робко пробивалась травка. Пройдя через тоннель, я оказался возле огороженной зеленым забором стройки. Высился корпус, возле ворот был щит, сообщавший что здесь будет торгово-развлекательный комплекс. Я зашел в бытовку, в ней сидел пухловатый мужчина лет пятидесяти, он был здесь старшим в охране. Он, как мне показалось, посмотрел на меня с сочувствием. Подошли два охранника. Молодой, чернявый, в крепком мясе хлопец и постарше, лет шестидесяти. Саша, Николевич, очень приятно. Значит будем служить вместе? Мне показывают стройку, ничего особенного, обычный вид: балки, перекрытия, бетонные площадки, кружево арматуры, мусор, доски, кучи утеплителя и прочее. На стройке двое ворот, один центральные, другие со стороны города. Меня тут же поставили на этот пост, обрядив в камуфляжную куртку, так просто, пришел, поговорили, и ты уже охранник, важный человек, кого хочу пущаю, кого хочу нет. За оградой высились двадцатиэтажные дома, как-то все это странно, пыль тучами поднимается, когда вьезжают машины. Ну вот… ты этого хотел? Ты это имеешь. Вся эта цепь событий началась в тот момент, когда на станции Крещатик я купил журнал «Работа и зарплата» и прочитал там адрес кадрового агенства. Я стоял за решеткой ворот и смотрел на прохожих, было чувство, что я в клетке. В солнечной дымке виднелся квартал…
Через несколько дней я поплыл. Упадок сил от недосыпа и недостаточно калорийного питания подтачивал нервишки, я впал в состояние какого-то полупьяного равнодушия, ум выключился и я стал жить на рефлексах. Четыре часа сна днем – это была аскеза. Иногда спать вообще не получалось, когда принимали бетон для монолитного литья. Пьяный мастер, сидя в будке со мной сказал, что достаточно небольшого подземного толчка и весь это сраный комплекс сложится, как карточный домик. Это меня не впечатлило. Были интересно одичать, но не такой же ценой, на стройке воды не было, нужно было ходить к источнику в город, не всегда было для этого время Это меня тоже достало, постоянно приходилось открывать и закрывать ворота, потом надоело и я приоткрыл их, связав тросом. Пыль толстым слоем легла на лицо, шею, руки, одежду – вскоре я стал выглядеть весьма бомжевато, но работягам было наплевать на мой внешний вид, они сами выглядели как оборванцы. Жители на нас косились.
Может быть, впервые я лицом к лицу столкнулся с тем, что называется «народ». Физиономия его оказалась малопривлекательной. Вся стройка бухала, начиная с начальника участка и кончая последним работягой. Какой-то упившийся мастерок, дохнув перегаром, сделал мне замечание: почему пьяные на участке? Что я мог сказать? Я молчал, это было продуктивное молчание, во мне созревали сильные мысли о жизни, людях, себе. Человек себя не знает, не помойся он три дня и от него смердит падалью Какая может быть духовность, когда жопа немытая? Я чистоплюй, но я опустился. Обалдевший, я сидел в будке и пялился на высотное здание в сорок этажей. Буржуи недобитые живут там, думал я незлобиво, паскуды, кровососы, мироеды. Эти небоскребные громады входили в меня - непосредственно, первозданно, валились в мозг, наполняли до краев, этой мощной энергии нельзя было противостоять – в ней можно было лишь раствориться. В этом отличие психики жителя сельского от городского небожителя, там пажити да овины, и нет вознесенного на сотню метров архитектурного пространства. Поэтому городской житель подавляет сельского расовым урбанизмом, сельский дядька в большом городе теряется, тогда как горожанин естественен в своей патологии. Можно сказать, что городской житель более экзистенциален, хотя крестьянин более укоренен в природной почве. Но почему эти аборигены так прут в города? Что манит их в блещущем огнями огромном мегаполисе? Не надо врать себе, когда ты хочешь уехать в деревню, ты безнадежно отравлен этой цивилизацией, ты хорошо себя чувствуешь в толпе, она наэлектрезирована и копошится, выпустив щупальца, вырваться не моги, поэтому мы будем блевать от выхлопных газов, но некуда нам деться, некуда.
В один из дней (я перестал их считать) поднялся сильный ветер. Работяги плохо привинтили кровельные листы, ветер их сорвал и они летали по всей стройке, вонзаясь острыми краями в глину. Это было опасно, башку могло срезать запросто, я предпочитал передвигаться вне опасной зоны, а ветер все крепчал, поднимая тучи пыли. Я возненавидел ветер, впервые он был опасен, коварен, он отравлял меня, пролетарии стали бухать чаще, они снимали стресс, я же пил кофей, но это не помогало, сна не было, пошли глюки. Да, это была суровая жизнь, я оказался не готов к ней, и каким-то невероятным бредом казалась другая жизнь, где была вода, много воды, сколько хочешь воды, можно открыть кран и пусть она течет весь день, но все же способность к адаптации стала, наконец, во мне проявляться, паническое настроение первых дней сменилось бесчувственностью и действиями по необходимости. Так рядом оказался рынок, где я покупал чай, рисовую кашу, хлеб, сахар, маргарин, на большее денег не было. Я вдруг оказывался вне стройки, которая стала моим домом. Все вращалось вокруг графика дежурств, это были святцы, от которых зависело мое жалкое существование. Я смотрел на людей - они были д р у г и м и. Они спали восемь часов! Они имели горячую воду! Они нормально питались! Они сношались, как вполне респектабельные особи! Я же был лишенец, я был раздавлен, забит, я потерял дар речи, я матюкался, я стал одним из этих скотов, вот только не бухал – это был тот рубеж, который переступить было невозможно, я перестал обонять собственный дурной запах, однажды на меня брезгливо посмотрела продавщица, - холеная откормленная сука в бирюльках.
Был и магазин возле ворот, куда весь день не иссякал поток алчущих пролетариев. Поневоле я стал испытывать к ним некоторое почтение, их ничего не брало, они курили, пили и даже успевали снять на бригаду в 20 человек одну путану, которая к тому же оказалась беременной, сей факт не смутил задубелых сварщиков, они откатали ее, используя вместо обычных прэзэров полиэтиленовые пакеты, смекалистые ребята. Меня они все хотели напоить, но я блюл свою трезвость, она слишком дорого мне досталась, они уже наметили что-то стащить, а я им трезвый мешал, им было интересно, что я не пью, им хотелось в случае удачи тут же стукануть начальству, что мол де охранник пьяный валяется и под шумок что-нибудь унести. Это были еще те советские пролетарии, считавшие не зазорным красть у государства, как сейчас они тащили у хозяина, какая разница. Да что говорить, я сам подворовывал, раз помню украл на автозаводе деталь, совершенно не нужную мне. Зачем я это сделал? – не могу постичь до сих пор…
Я стал уже втягиваться в этом режим, как тут меня перебросили на другой объект. На ул.В.Стуса располагался институт ядерной физики, к нему достраивали здание. Начиналась внутренняя отделка, сантехника и прочее, это был опасный момент в том смысле, что воровали больше обычного, чего стоили одни медные трубы, батареи, вентиляторы. Организм опять вынужден был перестраиваться, резкая смена обстоятельств, я стал понимать, что с такой охраной надо завязывать. Напарниками моими оказались сельские парни откуда-то из Хмельницкой губернии. Меня поставили возле ворот, дали дубинку, я смотрел на закатные лучи, освещавшие решетчатую опалубку, связки арматуры, заляпанные известью окна… Мне было грустно, клонило в сон, неужели, думал я, можно нормально спать? Странно. Стучало учащенно сердце, это была аритмия, я пил много кофе, и вот результат, все мерзко, отвратительно, я держался из последних сил, как медленно идет время, когда хочешь, чтобы оно шло быстрее…
Так познал я тяготы охранной службы. Я ходил вдоль своего участка, внизу под гаражами располагались бытовки, в которых жили рабочие. В темноте вспыхивали огоньки папирос и гасли, эти волки наблюдали за мной, это было напряженное внимание, они разрабатывали планы хищений, днем они работали, ночью побухивали, сновали по территории и непонятно было, когда же они спали. Нам было запрещено общаться с трудящимися, любой контакт расценивался как воровской сговор. Мощный прожектор освещал территорию. Я нашел место, выложил его пенопластом и ложился, надо мной мерцали звезды, дремал, мерещилась какая-то мудянка, что-то звякало, я вскидывался и посвистывал, давая понять, что бдительно несу караул. Прохаживался в лабиринтах стройки, какая это была жуть, идешь по коридору и вдруг - зияющий провал в ничто…
Утром между двух высоток багровеюще выкатывалось солнце. Я подставлял лицо первому теплу, ощущение пустоты во мне было безмерным, я не спал трое суток, но держался, как ни странно, организм задействовал скрытые резервы. Оказалось, чем меньше я думаю о том, чтобы быстрее шло время, тем быстрее оно идет. Возникало чувство, что я в н е времени, я каким-то образом выпадал из него, я переставал замечать его движение, мне стало все равно - сменят меня на посту или нет, и голод уже не так досаждал, начинался забавный дурдом, я смотрел на этих люмпенов и дивился: что делает здесь эта сволочь? Почему я здесь? Мышление работало ясно и дерзко. Опершись на кучу кирпича, я рассуждал о природе власти. Вот я, с дубинкой, облечен могуществом, на меня смотрят с опаской, я выполняю определенную социальную роль, мое статус-кво незыблимо, я винтик госмашины, я червь, я раб, я бог… Приехал молодой шеф охранной фирмы, это был смазливый гаденыш, сынок гэбиста, папашка его передал дела и теперь он правил. Я начинал понимать, как работает эта говенная шаражка. Они набирали объектов, охранников не хватало и поэтому приходилось выкладываться, они проверяли посты и если заставали спящих, то штрафовали, затем хищения списывали на них же и заводились уголовные дела – хорошенькое дело. Иногда я вспоминал милую барышню, которая направила меню сюда, я не мог ее осуждать, теперь я благодарен ей, но тогда я был уязвлен мировым несовершенством. Работяги смотрели на нас, охранников, как на попок, вертухаев, мы мешали им воровать, мы были бездельники, деревенщина. Киевлян здесь не водилось, кадры набирались из сельских жителей близлежащих губерний. Это были туповатые парни, для которых 200 баксов были огромные деньги, работы в селе у них не было, кормились они на своих делянка, это были загадочные аборигены, и как же я был им чужд, как они были не интересны, я был представителем другого мира, напрочь отрицавшего эту экологически девственное захолустье. Но тут были и особенности, они отличались от западэнцев – эти селяне из Полтавской или Черниговской губерний, более того, они их ненавидели, называя не иначе, как «бэндеровская бандота». Это были более советизированные украинцы и к русским они относились доброжелательно, они были связаны с ними вековыми родственными связями. Наличествует раскол между западными украинцами и центрально-восточными. Но это так, попутное замечание.
Подходил конец мой вахте. Я держался из последних сил. Нужно было дотянуть, иначе я мог потерять деньги, нужно было у этих мразей вырвать их и уебать с дежурства не предупредив. В этом состояла моя маленькая месть, мой майн кампф, впечатлений было достаточно, даже слишком. Но уехать без скандала не получилось. Утром нас должна была сменить следующая вахта, но никто не приехал, в обед тоже никого, я сидел в вагончике, чувствуя себя в западне, казалось, я не вырвусь отсюда никогда… что делать?… Я пошел к старшому и сказал, что ухожу. Тот не разрешил, я повернулся, взял вещи и вышел за ворота… И вот тут нечто свершилось во мне… я почувствовал с в о б о д у… Грело солнце, зеленела трава, я шел к остановке метро, ветер беспечно трогал мои волосы. Чувство освобождения было потрясающим. Ведь не деньги же меня привлекали, думал я, тогда – что? Поиск новизны, жажда свежих впечатлений, познание огромного пласта жизни, лежащего за пределами конкретного места обитания, возможность расширить круг общения – все это могло быть побудительными причинами моих передвижений в пространстве. Но теперь я был свободен, я обрел крепкий довесок к уже имеющемуся опыту, сознавая, что прием контраста плодотворен не только в литературе, но и в жизни.
Я стоял на перроне. Подошла экспресс-электричка «Киев-Луцк». Дома ждала меня Лена – ласковая, теплая, сисястая…

       4 генваря 2008г