Крысоед

Др-р-рямбз-з-зг!!!
Сволочное дребезжание будильника, с вечера пристроенного в поставленную на ребро кастрюльку, настигло Гарика в энном круге адского кошмара сновидений.
З-зы-хррр!!!
Гарик нашел себя на огромной площади, заполненной мириадами человеческих лиц.
Ни рук, ни ног, ни тел, одни только лица, вроде бы и живые, но какие-то одномерные... 0н продирался сквозь это хрупкое столпотворение, размахивал руками и сметал их целыми тысячами. Лёгкое движение руки, незначительное прикосновение к несоразмерно увеличенному носу, глазу или щеке, и вот уже очередной трафарет валится на бок, как костяшка домино в детских играх.
Неожиданно на площади образовалась настоящая просека, и Гарик бросился в неё с головой, словно в омут. Он очень спешил, зная, что с минуты на минуту всему этому придёт конец.
Не раздумывая, Гарик вломился в стоящий у обочины кроваво-красный автомобиль и включил зажигание. Лишь одна мысль руководила его действиями: «Скорее... Скорее... Только бы успеть... Предупредить... Спасти...»
Автомобиль летел по прямой, как школьная линейка, автостраде. Никто его не обгонял, никто не спешил навстречу. Гарик искоса поглядывал в зеркало заднего вида и вдруг с ужасом заметил, как над городом медленно вспухает чудовищный гриб ядерного взрыва: чёрно-белый, киношный.
В это мгновение что-то оборвалось у Гарика внутри, и там как бы образовалась опасная пустота, которую невозможно было заполнить даже судорожным заглатыванием воздуха. Гарик больше не оглядывался назад, а лишь топил ногой акселератор и слизывал кончиком языка текущие по щекам слезы. Ровно до тех пор, пока не почувствовал, как что-то грозное впилось в капот машины, вскинуло ее в воздух и, бросив на обочину, начало медленно расплющивать.
Хррррррррррррр!!!
"Славабо... Славабо... Славабо..."- шептал Гарик, прячась под одеяло. Он боялся открыть глаза и старался ещё и не дышать… Только сердце его трепыхалось в груди, словно жаба в кулачке у ребёнка.
«Хренов сон, - подумал Гарик, - приснится же такое! Чернило проклятое во всём виновато. Вечером от него вертолёт, а ночью кошмары донимают. Кстати, и денег в карманах не прибавляется. Теперь до стипухи опять трояки сшибать придется. Балдеж! Как давать кому-нибудь взаймы, так это я, - всегда пожалуйста, а вот одалживаться всё никак не научусь. Не то, что Серый, - он и в долг берёт легко, и забывает о своих долгах без проблем. И совесть его, кстати, не мучает. Вот какие пироги, пироги с котятами... Ладно, хватит философствовать, пора вставать!»
Гарик отбросил ногами одеяло, соскочил с кровати на пол и принялся подпрыгивать на месте, доставая пальцами правой руки до потолка. Сделав десяток прыжков вверх, он еще несколько раз присел, а затем ловко стянул со спавшего Дода одеяло и побежал в умывальную комнату принимать водные процедуры.
Так началось обыкновенное студенческое утро, одно из многих в мае тысяча девятьсот восемьдесят третьего года.

II

В половине восьмого Гарик и Дод уже сидели за столом и пили чай, если то, что было налито в кружки, можно было назвать чаем, потому как в стаканах стыла кипячёная вода, заправленная для цвета сливовым вареньем. А вот ни заварки, ни сахара в их совместном хозяйстве на сегодняшний день не наблюдалось. Было бы хорошо, конечно, все недостающие ингредиенты стрельнуть у соседей по блоку: у одних заварку, у других сало, у кого-то хлеб, у кого-то масло, или даже упасть кому-нибудь «на хвост» и сытно позавтракать, расплатившись за все парочкой забавных историй из личной жизни. Однако после вчерашнего разгуляя поступать подобным образом почему-то не хотелось.
Гарик сосредоточенно посасывал сухую корочку хлеба. Дод умильно прихлёбывал чаец, настроив на приём розовые локаторы оттопыренных ушей.
- Слышь, Дод, - спросил Гарик, - у тебя бабки есть?
- Рубля четыре... На дорогу. - ответил Дод.
- А как ты относишься к тому, чтобы повкалывать?
- Вагоны что ли разгружать?
- А что?
- Знаем. Пробовали. Фигня всё это на постном масле: пол дня ишачишь, а всей-то радости выходит - по сюнчику на рыло.
- Так это вы щебёнку разгружали, а самое клёвое ты знаешь что? Вино, водка или просто пустая тара. На них по паре червонцев зашибить можно, - объяснял Гарик, делая умное лицо, потому что ему очень хотелось убедить Додика в реальной возможности неплохо подработать. Но убедить друга в том, в чём сам не уверен, - это большое искусство, и Дод не сдавался:
- Ты, Гарик, как Троцкий: думаешь, если дать тебе возможность разглагольствовать двадцать четыре часа в сутки, то и ты без особого труда докажешь, что наша Октябрьская революция никому не нужна.
- На хрена ты этого гада цитируешь, Додик? - испугался Гарик. - Или никогда с комитетчиками не базарил?
- А я что? А я ничего... Нам про Льва Давидовича декан на лекции рассказывал.
- Вот на него и накатаешь телегу, когда тебя тёпленьким к стенке припрут. У нас это быстро делается: вспомни, хотя бы, как Филя в три шеи за Мао Дзедуна из института вылетел. Что ему тогда Марьян на комсомольском собрании сказал? Не помнишь? А вот что: «Сегодня ты нам, Филинов, Мао на семинарах цитируешь, а завтра что, вообще с «Майн кампф» под мышкой в институт явишься?» В наше время, Додик, и у стен имеются уши, так что смотри в оба и не зарывайся.
Слушая Гарика, Дод отставил стакан с недопитым чаем и, оглядываясь по сторонам, понимающе закивал головой. Временами он округлял глаза и удивлённо выпячивал нижнюю губу, может быть впервые в жизни раскладывая по полочкам своего в чём-то детского, инфантильного ума несообразности окружающей действительности, которые никак не вписывались в конспекты материалистической науки.
Неожиданно для Гарика он спросил:
- Гарик, а ты помнишь, как Лапа залетел? Ну, когда мы в ленкомнате по телеку «Ленин в восемнадцатом году» смотрели...
- Прошлой осенью что ли?
- Ну да, где-то перед октябрьскими праздниками. Лапа еще тогда вякнул, что на месте Каплан никогда бы не промахнулся...
- Потому и вякнул, что дурак он недоделанный. Нас же тогда человек десять было, а на десять студентов у нас в стране как минимум одна шестерка приходится.
- Шестёрки... Восьмёрки... - взорвался Додик. - Да пошли они все к едрене фене. Мы с тобой тоже, нашли о чем разговаривать. Да мне бы только институт этот грёбаный закончить, а там посмотришь, как я этих сволочей бояться буду!!
- Вывод простой: плюём на пары и рвём на товарку. Лады?
- Лады. Чем чёрт не шутит, вдруг и правда повезёт.

III

Конец мая на Западной Украине почти всегда жарок и душен.
Сплошным золотистым потоком изливался солнечный свет на расплавленный асфальт, двойные стежки железнодорожных путей, металл и крашеное дерево вагонов. ПеклО нестерпимо, и запах у всего этого был особенный: смесь тяжелого духа человеческой цивилизации с приторным душком цветущих трав и деревьев.
Прошмыгнув под вагонами, Гарик и Дод подошли к группе перекуривающих грузчиков. Гарик вытащил из заднего кармана спортивных штанов помятую пачку «Орбиты», вытряхнул из нее сигарету и приблизился к курильщикам, всем своим видом демонстрируя сосредоточенную независимость. Прикурив у ближайшего, он спросил:
- Слышь, к кому нам обратиться насчёт работы?
- Студенты? - вопросом на вопрос ответил бородатый, краснощекий здоровяк.
- Ну и студенты, а что?
- На мороженое не хватает? - подключился к допросу по виду сверстник, но неотличимый от остальных: в грязной, обсыпанной чем-то белым, спецовке, разбитых шкарах на босу ногу и засаленной кепочке. Свой, значит, в доску.
- Кому на мороженое, а нам на банку водяры!
- Однако, крутые вы ребятишки, палец в рот не клади, живо отцапаете, - сказал бородач.
- Вам вон туда надо, - он махнул рукой в неопределенном направлении, - в контору. Спросите там Мефодьича и с ним уже добазаривайтесь. Он мужик ушлый, без галстука даже посрать не садится.
Грузчики дружно зареготали, а сверстник громче всех: мол, знай наших, можем, если захотим, потому как, не вам, интеллигентам задрипанным с мозолями на известном месте, чета.
Мефодьича Гарик и Дод вычислили довольно быстро, и данная ему характеристика подтвердилась на сто процентов - это был видный мужчина лет сорока, весь из себя, - красавец, каким девчонки, что называется, прохода не дают.
Только вот никакой такой блатной работы он им не предложил. Сказал наведаться через недельку, а то и через две. По его словам, обещали щебёнку подкинуть. Или цемент.
Когда, несолоно хлебнувшие студенты вышли из конторы, Дод смахнул локтем проступившие на лбу бисеринки пота, подул себе под мышки и глубокомысленно заявил:
- Есть, понимаешь, в этом костюмированном обалдуе нечто мефистофельское.
-Да уж, - поддержал его Гарик, - глаза у этого гада, и правда, волчьи.
Закурив, Гарик и Дод присели на сваленные у входа в контору ящики. Припекало. Дод стащил через голову футболку, обтер себе вспотевшую грудь и принялся чуть слышно насвистывать какую-то невеселую мелодию. Гарик вытащил из ящика ржавый гвоздь и стал процарапывать на земле одному ему понятные иероглифы.
- Искупаться бы сейчас, - сказал он, мечтательно растягивая ударные гласные.
- Думаешь, кто-нибудь сейчас купается?
- А что? У нас в селе пацаны ещё на майские купались... Под этим делом, конечно.
- Хороша ложка к обеду… Анекдот по этому поводу хочешь? Ползут по дереву два кирпича. Ползут они, ползут и вдруг видят - дупло. Ну, они туда, естественно, запрыгивают, а там - Первое Мая!
Гарик утвердительно кивнул головой, но не засмеялся. А Дод продолжал подымать настроение:
- Это из серии плоских, а теперь слушай политический... Пока мы с тобой одни... Умер Владимир Ильич Ленин, вот Господь и Сатана решают, куда его направить: в Рай или в Ад. Тут Господь и говорит: «Возьму-ка я его к себе. Он хоть и атеист, а, что ни говори, заслужил!» Проходит там у них несколько лет, и встречаются Господь с Сатаной снова. « Ну, как там у тебя вождь мировой революции поживает?» - интересуется Сатана. «И не спрашивай, - жалуется Господь, - Совсем замахал… Он у меня в Раю, видишь ли, переворот готовит. Ангелам все уши прожужжал, что я - кровопийца, а промедление смерти подобно». Пожалел Господа Дьявол и забрал Ильича к себе в Ад, и не таких, мол, обламывали. Проходит еще пару лет. Отдыхает как-то Господь на облаке и видит пролетающего мимо Сатану. «Ну, как там Владимир Ильич?» - кричит он вдогонку, а в ответ доносится: «Да пошел ты... Я на партсобрание опаздываю».
Гарику действительно было очень смешно, но он только чуть-чуть улыбнулся и поднял голову от колен, что бы осмотреться, словно шестым чувством уловив чье-то ненавязчивое присутствие. В нескольких метрах от ребят стоял помятого вида человечишко, скаля зубы и попыхивая прилипшей к нижней губе беломориной.
- Давно загораете, желторотики? - спросил типчик.
"Желторотики" отвечать не спешили.
- Мне Мефодьич про вас балакал. Желаете подработать?
- А кто ж в наше время не желает? - нашелся, наконец,Гарик, внимательно глядя на незнакомца. Да и как было ему не засмотреться на это «совершенное» чудо природы: пятидесяти с небольшим лет, низкого росточка, с огромными залысинами на неправильной формы черепе, с лицом, коричневым то ли от загара, то ли от сердечной хвори. На лице же: выцветшие глаза, скошенный вправо нос и мягкие безвольные губы; а из одежды - зелёные спортивные штаны, застиранная военного образца рубашка и изжеванные временем ботинки того же, явно армейского, происхождения. Не человечишко, а просто символ эпохи!
- Что зыришь, пацанок? - незнакомец подошел вплотную к ребятам, и они унюхали окружавший его ореол винного перегара. - Глазастый, смотрю, - продолжал мужчина. - По одежке меня встречаешь, да не забудь по уму проводить. Рубашечку мою на прицел взял, так я и есть Майор. Понял - нет? Я двадцать годков таких вот желтопузых уму-разуму учил, да на двадцать первом - спёкся... Потом они меня научали... На зоне. Так что прошу любить и жаловать. Со мной скентуетесь - не пропадёте. По четвертаку на нос гарантирую. Только сразу предупреждаю - пальцем не пошевельну, а четвертной в карманчик замылю... Ну что, лады, работнички?
- Смотря, что работать. Если щебень лопатами, то лучше не надо,- неуверенно сказал Дод, вконец ошарашенный нахрапистым поведением Майора.
- Я ж тебе русским языком говорю, что по четвертному, а ты мне - лопатить-конопатить... Есть гвозди: цельный вагон гвоздей. И гвозди эти в ящиках, по сорок кг. в каждом. Ваша боевая задача будет заключаться в том, чтобы их из вагона перекантовать на платформу автопогрузчика. Всего-то работы часика на четыре. Так что, беретесь?
- Берёмся! - сказал, как обрубил, Гарик.
- Тады... гы-гы-гы... перекур! - пошутил Майор и скрылся в конторе.

IY

Вагон размещался на отшибе товарной станции.
За редким заборчиком, прячась за кустами цветущей черёмухи, раскинулись вдоль кривых улочек чисто выбеленные к Пасхе домики.
На соседнем подворье склонялась над экзаменационными билетами по химии симпатичная десятиклассница. Додик за несколько часов разгрузки уже раз шесть наведался к ней за холодной, прямо из колодца, водичкой. Утолив жажду и пофлиртовав с девушкой, он возвращался к вагону и с каким-то непонятным вдохновением принимался ворочать увесистые, но начавшие уже надоедать ящики.
Каждый ящик давался Гарику и Доду с немалым трудом: пот застилал глаза, кровоточили на руках свежие царапины, деревенели непривычные к таким занятиям мышцы поясницы, но работа понемногу входила в накатанную колею, даже начинала уже нравиться и продвигалась до того споро, что ребята почувствовали, как у них открывается не только второе, но и третье уже дыхание.
Если что и мешало Гарику и Доду, так это невразумительная, полностью бессмысленная болтовня их работодателя Майора. Поначалу он почти не обращал внимания на стратегию и тактику разгрузки, предоставив в этом вопросе полную самостоятельность ребятам. Он только ввертел по сторонам своей дефективной головой, косил глаза в сторону конторы да покусывал покрытые несвежим, желтым от курева, налётом губы.
- Отлично мантулите, цыплята. На пять баллов! - гнусавил Майор. Как... и-и-и... не по дням, а по часам мужает... и-и-и... боевое пополнение доблестных рядов...- не закончив фразы, он как-то по особенному обкручивался вокруг себя и исчезал в неизвестном направлении.
Гарик и Дод действительно трудились на славу, как будто что-то упоительное нашли они в простом, мужицком, обтяжном труде, когда слово "надо" значит только "надо" и ничего больше, несмотря на жару, ссадины и боль в пояснице...
- Есть вдохновенье в звуках бури... - замирая на секунду над очередным ящиком, пробовал цитировать классика соцреализма Гарик.
- Могём! Ещё как могём! - захлёбываясь раскалённым воздухом, но, сверкая белозубой улыбкой, добавлял Додик.
Время от времени водила автопогрузчика объявлял перекур. Гарик и Дод валились в тенек на траву и смачно попыхивали сигаретами.
Водила подсаживался к ним и травил байки.
- Я, мужики, на цілині п’ять років відпахав. Така собі була робота: платили достатньо, добре годували, дівчатка були файні під боком - чого ще молодому треба! - от тільки горілки там зовсім не було, оце біда чорна...Так ми потім самі почали гнати. І ось одного разу дали якомусь узбеку гранчака на пробу, а він ледь з глузду не з’їхав. Чи до нього білка у вікно стукнула, чи щось інше, але почав він бігати по стерні та кричати: «Я видел кости сгоревшего отца. Он был весь чёрный». Уявляєте собі? Схопили ми його, облили водою, по лицю били - нічого не бере, плаче і все. Тоді взяли ми «газона» і повезли цього узбека до лікарки, і як вона йому щось вколола, він відразу засміявся і каже: «Буду какать, буду писать...» Короче, одужав хлопець, але з нами більше не пив.
Такая байка как раз занимала время перекура.
К последнему из них, когда вагон был уже почти пуст, подоспел и уже сильно поддатый Майор. Шел он очень медленно, пошатываясь, и нёс в руке пластмассовое восьмилитровое ведро, из которого что-то выплёскивалось на землю. Гарик подумал, было, что там вода, но при ближайшем рассмотрении в ведре оказалось пиво, конечно тёпленькое и даже противное, однако в связи с нестерпимой жарой, оно и такое прошло у ребят на ура.
- Это вам от Мефодьича ...вашу мать. Бекицер, кончайте вагон и гайка, -сказал, заплетаясь языком, Майор и медленно потащился к конторе,
- На Мефодьича пашем, - заключил Гарик, - вот сучара!
Когда ребятам осталось поставить на платформу автопогрузчика последних два ящика, Майор объявился снова. Он окинул пьяными, ничего не выражающими глазами пустой вагон и поставил точку:
- Вутман! Итти вашу мать! Щас притащу Мефодьича принимать работу. Вмажем всей кодлой но лафетничку и разойдёмся, как в море корабли!

Y

Вместе с крутым начальником Мефодьичем и наглым Майором Гарик и Дод пили водку за успешное завершение операции по разгрузке вагона из грязных, вытащенных на свет божий из-под куста черёмухи стаканов, закусывая, чем придется: лучком, хлебцем да нежинским салатиком, выцыганенным у симпатичной любительницы химии сердцеедом Додиком. Ребята как-то очень быстро, чуть ли не с первых ста грамм опьянели. Может быть и от усталости, а, скорее всего,- с непривычки. Попробовали что-нибудь спеть, да не получилось, тогда завалились в траву-мураву отдыхать и незаметно уснули.
Старшие товарищи пили не спеша. Медленно разминали в руках сигареты, осторожно выпускали из лёгких струи табачного дыма и говорили, говорили, говорили. Всё больше про жизнь эту бековую. Беседа их текла так тепло и задушевно, что даже слезы на глаза нет-нет да наворачивались: вот, мол, половина жизни, почитай, прошла, а вроде, как и не жили совсем, и ничего-то путного в этой жизни не видели... Так, мелочь одна, дерьмо собачье. И опять наливали, и опять пили, и опять разговоры разговаривали. Мало-помалу Майор достиг критической точки и тут уж задушевность пошла на убыль: испарилась из разговора душевная теплота, пропала куда-то тоска по несбывшемуся, исчезли логика и философия…
Остались злоба и неудовлетворённость.
Теперь Майор только матерился, брызгал слюной и покрикивал на Мефодьича:
- Ты, бля, хоть и начальник, а хрен, какого поискать. Думаешь, я дурак? Да я в тысячу раз тебя умнее. Думаешь, я рвань последняя? Да я б и в королях ходил, если бы не погорел тогда!
-Мели Емеля - твоя неделя, - неохотно отвечал на наезды Майора Мефодьич.- Потому и сидел ты на киче, что мозгов не хватает.
-Сидел... Ну, сидел... Да охомутали они меня, как последнего ёлупа. Свои же кореша запечные и охомутали: дали прикол в наколку ментам поганым и алес. Я пока срок мотал, мечтал, как сукам этим бишкауты их недоделанные пересчитаю, а отмолотил законное от звонка до звонка, так и добреньким стал, к тому же дружки подшестерились, фуфло мне толкать начали: молодец, Майор, за друзей пострадал, до гробовой доски тебя не забудем, а потом сунули пару кусков на лапу и дали под зад коленкой
- Да, дурак ты, Майор, как есть дурак!
- Тем самым тебе по тому самому, Мефодьич. Уж если я дурак, то ты не умнее будешь.
- Не прав ты, Майор, ох как не прав! Я всю свою сознательную жизнь как пчёлка кручусь, чтобы у меня и у моих детей всё как у людей было, чтоб не хуже, чем у партийцев этих. Им то, конечно, всё на халяву достается на серебряном блюдечке с золотой каёмочкой, так легко и просто, что даже воровать не больно-то надо. А я все на собственном хребте вытянул - и тачку, и хату деткам, и капусту на сберкнижке, что на чёрный день у меня припасена.
- Ну, ты меня ещё капустой своей доставать будешь! На хрена мне твоя капуста. В заднице я её имел, на самом видном месте! Капусты накосить - не проблема, а вот тачка - дело третье: бабёху в лесок прокатнуть, или на рыбалку смотаться.
Когда до ушей Мефодьича дошли последние слова Майора, его словно током пронзило до самых печенок, и он вдруг ясно себе представил, как, устроив небольшое представление, можно, чем побольнее задеть Майора за живое, а заодно и решить в свою пользу затянувшийся и начавший уже надоедать спор.
- Слушай, Майор, - хитро начал он, - а ты бы хотел мою тачку заграбастать?
- Чего это ты? Подкалывать меня удумал, или как?
- Не дёргайся, дядя! Я ж от чистого сердца и, так сказать, из чистого интереса. Давай на спор: сожрёшь живьём крысу, машина будет твоя, а не получится, так на год ко мне в услужение пойдёшь, или, как там у вас? Ну, денщиком моим личным станешь.
- На понт берёшь, падла?
- Ни-ни, не в коем случае, никто тебя обкручивать не собирается, всё будет законно, честь по чести, - дарственную на мою тачку состряпаем, свидетелей позовём побольше. Тебе только и останется, как дело выгорит, писульку эту у нотариуса заверить. Так что шевели извилинами, пока я не передумал.
Майор давно уже протрезвел. Он закусил нижнюю губу и напряжённо думал. В своих возможностях он был уверен на сто процентов, а вот Мефодьича опасаться следовало. Но шанс был, и Майор решился.
- Прощайся с тачкой, начальник, -сказал он, - мне крысу схавать, как два пальца обоссать, на зоне я и не такие номера откалывал! Давай что ли спорить?
- Давай спорить, только подожди, я сейчас гавриков наших растолкаю, в свидетели их запишем.

YI

Гарик и Дод были очень довольны подвернувшимся приключением.
-У нас в селе, рассказывал Дод, как какая свадьба, так обязательно Леха - дурачок дерьмо лопать будет. Это у нас традиция такая: он, как только придет, так ему сразу же стакан подносят, для разгона, а потом, сколько бы не канючил, не дают ни грамма. Он, естественно мучается, ходит кругами, ходит, и тут кто-то предлагает: мол, съешь дерьмецо - остаканишься. Лёха мнется, мнется, да и соглашается. Возьмёт хлебушка, штаны приспустит, облегчится по большому и щепочкой бутербродик соорудит, не спеша его скушает и жизни радуется, блаженствует, принимая в руки стаканчик божественного нектара. А народу только этого и надобно.
За время Додикового повествования Мефодьич привел откуда-то ещё двоих свидетелей. Из грузчиков. Они недолго совещались и скрылись в ближайшем складском помещении. Выйдя оттуда после непродолжительного отсутствия, они вынесли трёхлитровую банку, в которой металась только что изловленная крыса. Банка была предусмотрительно закрыта пластмассовой крышкой с отверстиями для поступления воздуха. Заточённая в банке крыса, как будто чувствуя приближение смерти, бурно проявляла стремление отстоять своё право на жизнь в жестоком сражении, её налитые кровью глаза пылали безумием, шерсть ощетинилась, а на крохотных, как бы игрушечных, зубах хлопьями оседала розовая пена.
Один из грузчиков подал банку Майору и палач, приняв её мертвой хваткой заскорузлых пальцев, поднял вверх к свету, чтобы получше рассмотреть обречённую на съедение жертву.
- Начинай, Майор, - торопил режиссёр этого представления Мефодьич, - только чтобы живьем кушать, а иначе не в счёт.
Майор смачно сплюнул себе под ноги, рывком сорвал крышку и сунул внутрь банки правую руку. Крыса пронзительно взвизгнула и, защищаясь, впилась клыками в пальцы испугавшей ее руки.
Так пролилась первая в этой трагедии кровь. Но она была ещё какая-то нестрашная, словно бутафорская.
Постепенно Майор добрался рукой до крысиной шеи и сжал её тисками кровоточащих пальцев. Вытащив крысу наружу, палач молниеносно перебросил её в левую, пока ещё здоровую руку и, не долго думая, поднёс ко рту. Крыса, повинуясь инстинкту самосохранения, изворачивалась всем телом, кусалась, царапалась, издавала жалобные звуки. И кровь уже текла ручьями, обильно орошая крысиную шкуру. Матерясь ежеминутно, Майор продолжал начатое дело. Злобно оскалившись, он рвал зубами крысиную шерсть, которая мокрыми кровавыми комками оседала на его подбородке, руках и одежде. С трудом оголив небольшой участок плоти, Майор остервенело впился в него зубами, но прокусить, как ни старался, не смог. Острые крысиные когти оставили несколько кровоточащих царапин на его лице, тогда он еще крепче зажал крысу в левой руке, а правой начал обламывать ей лапки. Крыса затравленно визжала, выгибалась своим тщедушным тельцем и мочилась Майору на шею.
Потеряв надежду прокусить шкуру животного, Майор в исступлении откусил крысе хвост и зарычал.
Зрители были довольны: Додик бегал вокруг Майора и помогал ему советами, Гарик просто умирал от смеха, приседая и хлопая себя по коленкам. Хохотали и работяги, тыкая в Майора пальцами.
Один только Мефодьич внешне никак не проявлял своих эмоций. Должно быть совсем ему не улыбалось оказаться проигравшим в споре и отдать за здорово живёшь любимую свою игрушку – автомобиль.
- А ведь съест, мать его разтак... Ей богу, съест... Плакала тогда моя жигулька... Придется и правда отдать, от этого гада просто так не отмажешься... Это сколько же мне на новую горбатиться придется? Убью гада и концы в воду! - думал Мефодьич восседая на поставленном специально для него ящике.
Время шло и на истерзанном теле животного не осталось не одного живого места. Издав последний жалобный крик, она харкнула кровью и прекратила сопротивление. Но и Майору приходилось не сладко. Он прокусил в нескольких местах крысиную шкуру, проглотил, не разжёвывая, её хвост, ободрал шерсть со спины животного, переломал лапы, но это было почти всё, что он в состоянии был сделать, так как затолкать крысу себе в рот и проглотить её целиком ему было не под силу, а дальше рвать зубами сплошное крошево костей и стальных мускулов просто надоело. Ко всему прочему Майору нестерпимо жгло расцарапанную щёку, саднило руки, растерзанные острыми крысиными коготками, и даже тошнило от проглоченного впопыхах хвоста.
Уразумев такой расклад вещей, Майор крепко выматерился, взмахнул рукой и отбросил то, что осталось от крысы, далеко в сторону.
- Что, начальник, - обратился он к Мефодьичу, - а ты уже, небось, и обмочился со страху? Жизни меня уже лишать собирался? 0х и вздрючил я тебя, Мефодьич, ох и наказал по-деловому. Ну ладно, беги за поллитрой, обмоем покойницу.
Не поднимая глаз, Майор обнял Мефодьича за талию и потащил в контору.
Раскурив по сигарете, разошлись роботяги.
Гарик приблизился к издыхающей крысе и пошевелил её носком кеда. Глядя на нее увлажнившимися глазами, он присел на корточки и дотронулся пальцем до ее вылезшего из орбиты глаза.
- Добить бы надо, чтоб не мучалась, - сказал он и закрыл глаза.
- Вот ты и добей, если такой добрый, - ответил Дод, - добьёшь?
- Добью …