Далеко, еще дальше

— Смотри-ка, кто это тут у меня проснулся? Кто же эта миленькая, маленькая красавица?
Женщина наклонилась над кроваткой и с нежностью приникла губами к раскрасневшемуся личику величиною в кулачок.
— Почему она так кричит?.. — неуверенно спросил мужчина, повышая голос, чтобы перекричать крохотный, извивающийся сверточек.
— Она хочет кушать, — улыбнулась женщина и распахнула халат, укладывая малышку на колени. — Чего уж тут непонятного?
Мужчина заворожено смотрел, как маленький ротик после нескольких неудачных попыток сумел ухватиться за сосок – и притих, сосредоточенно зачмокав.
— Знаешь, я специально купила желтый халат, — тихо прошептала Марьяна, прижимая малышку к груди. — Говорят, совсем маленькие детки различают только желтый цвет.
— Глупости, — так же тихо шепнул Николай и скорчил гримасу недоверия. — Много они понимают…
— А тебе откуда знать, много или мало, а? — усмехнулась Марьяна. Ее озорное лицо с легкой сеточкой морщинок светилось лукавством.
— Ну... Может, и неоткуда, — сразу сдался Николай.
— Как?! Разве сегодня ты не намерен спорить? — глаза Марьяны округлились в непритворном удивлении.
— Ни сегодня, ни когда бы то ни было, — улыбнулся Николай и кивнул в сторону дочери. — Теперь у меня нет никаких шансов победить. Вас-то двое, а я – один!
Марьяна звонко засмеялась. Малышка серьезно взглянула на маму из-под сбившегося к переносице чепчика и, оторвавшись, наконец, от соска, удовлетворенно засопела.
— Что-то мало поела… — встревожено заметил Николай. — Так она никогда не вырастет!
Марьяна снова рассмеялась.
— А ты попробуй, скажи это ей! Вдруг она тебя послушается?
Николай ехидно взглянул на жену, и с деланной серьезностью опустился на колени перед дочерью.
— Знаешь что, Дарья? Если ты будешь так мало есть… — начал он, нетерпеливо вглядываясь в крохотное, любимое личико и тщетно пытаясь завладеть вниманием голубых глазок, но их взгляд словно прирос к желтым кармашкам с веселыми цветами.
Николай расстроено отодвинулся и демонстративно скрестил руки на груди.
— Ну вот. А все твой проклятый желтый халат! Этак она на меня и не посмотрит никогда!
— Глупенький! — хохотнула Марьяна и высвободила одну руку, чтобы потрепать мужа по голове. — Да ты сам ребенок еще!
Мужчина пропустил ее слова мимо ушей и задумчиво уставился на дочку. Та снова принялась хныкать.
— Она у нас замечательная. Даже когда плачет, — усмехнулся Николай.
Тонкие, красивые губы Марьяны растянулись в мечтательной улыбке.
— Только… Знаешь, что не дает мне покоя?..
Марьяна перестала улыбаться и подняла на мужа настороженный взгляд.
— Ну? И что же это?
— Мне кажется… То есть я почти уверен… В общем, ты никогда не замечала, как она смотрит на нас?
— А КАК она смотрит? — брови Марьяны недоуменно взлетели вверх. — Косит, что ли, немного? Так это пройдет скоро!
— Нет, я не о том. Точнее, не совсем о том…
— Ну, так не тяни резину! Что еще не так?
Малышка плакала все сильнее. Марьяна приподняла ее вертикально, крепко прижимая животиком к своей груди и нежно поддерживая головку. Девочка срыгнула – и немедленно успокоилась. Марьяна бережно опустила ее на пеленальный столик и развернула пеленки, высвобождая маленькую попку из плена мокрого памперса.
— Ну, и как же она смотрит? — спросила Марьяна, уже спокойнее.
— Да так, словно ей как минимум лет двадцать, а то и все пятьдесят! — выпалил Николай и замолчал.
Марьяна не ответила, сосредоточенно распаковывая новый подгузник.
Николай терпеливо ждал, всматриваясь в лицо жены, и ему показалось, что он увидел неясный призрак страха, промелькнувший в ее глазах.
— Тебе ведь ТОЖЕ так показалось, да? — осторожно спросил он.
— Знаешь, так, наверное, всем родителям кажется. Выкини это из головы. Наверное, так и должно быть. Подай-ка мне лучше вон тот крем под подгузник…


* * *

— Зажим!
— Зажим.
— Кровь и плазма внутриартериально – есть.
— Что у нас там имеется?
— Церебральная иноксия. Внутреннее кровотечение продолжается…
— Фибрилляция желудочков!
— Пять тысяч Вольт.
— Отойти от больного!
— Ничего.
— Повторили. Семь тысяч.
— Отойти от больного!
— Ну, сколько там пищит?
— Двадцать.
— Жить будешь! Слышал меня, везунчик?


* * *

— Ну, а теперь-то в чем дело? Дети что, ничего другого не умеют, кроме как кричать, будто их режут? — с наигранным сарказмом воскликнул Николай.
Дарья плакала и извивалась у него на руках, и он опасливо присел на кровать, боясь выронить малышку.
Марьяна заглянула в комнату, торопливо допивая кружку давно остывшего чая.
— Вот так всегда! Даже чаю не дадут попить, — усмехнулась она, но тут же смягчилась, увидев на лице мужа неподдельный страх и растерянность. — Ты бы развернул ее, да посмотрел, отчего она кричит. А то, сдается мне, скоро даже соседи унюхают причину. Тоже мне, папочка!
— Насмешница! — беззлобно отозвался Николай и развернул пеленки.


* * *

— Пульса снова нет.
— Адреналин.
— Адреналин.
— Еще семь тысяч.
— Отойти от больного!


* * *

— Знаешь, мне кажется, у нее что-то болит! — выкрикнул Николай, ощущая, как паника завладевает им все больше и больше. — Может, вызовем врача?
Марьяна испугано смотрела на багровое от натуги личико дочери и молчала. Малышка яростно молотила кулачками по воздуху и едва ли не задыхалась от надрывного плача. Ее глаза без единой слезинки превратились в тонкие, крохотные линии, а из широко открытого ротика уже не доносилось ни единого звука. Малышка хрипела и постанывала на вздохе.
— Вызывай! — не выдержал Николай. — Иначе я вызову! Твои укачивания тут не помогут!
Марьяна молчала, крепко прижимая к груди дочь.
Отвернувшись от мужа, она отошла к окну, распахнутому в белеющий цветами сад, и принялась тихонько шептать, не обращая внимания на срывающийся голос Николая, что-то оравшего в трубку мобильного телефона.
— Не нужно плакать, моя хорошая, — произнесла Марьяна почти бесшумно. — Я знаю, у тебя ничего не болит. Я в это верю…
Мама на мгновение замолчала – и прикоснулась губами к реденьким, светлым волосикам. Девочка на ее руках зашлась в очередном приступе беззвучного, страшного плача.
Марьяна вздрогнула и торопливо зашептала, слизнув слезу потрескавшимися губами:
— Посмотри, как здесь красиво. Скоро ты подрастешь, и я покажу тебе цветочки. Знаешь, какие они хорошенькие? Просто изумительные! И бабочек покажу, даже поймаю тебе одну…
Малышка всхлипнула, и ее лицо свела судорога боли.
— А ты у меня просто прелесть, — продолжала мама, не заботясь о том, чтобы вытереть свое мокрое от слез лицо. А слезы текли и текли, затекая за ворот желтого халата и мгновенно впитываясь в мягкую ткань. — Ты еще лучше цветочков и бабочек, лучше всех и каждого на земле!..


* * *

Фрагменты связей, казавшихся такими устойчивыми, рухнули. Слабое – разорвалось мгновенно, надежное – длилось дольше, но лишь затем, чтобы сгинуть, растекшись на полу операционной кровавой лужей несправедливости.
— Ну, не плачь, пожалуйста!..
Боже, красное! Повсюду – красное! Куда же подевались другие цвета? Куда исчез весь мир? И куда исчез я сам?
— Тебе, наверное, просто страшно, да? Или, все-таки, животик болит? — послышалось в окровавленной темноте, и перед глазами заколыхалось странное, желтое пятно, такое манящее и дорогое.
Наконец-то! Желтое, а не красное! Значит, крови там нет… Там НЕТ моей крови!
— Ну, потерпи! Скоро все закончится! А ты снова будешь веселой и здоровой девочкой, ты вырастешь во-о-от такой большой! А я всегда буду тебя любить…
Агония, оборвавшая надежду и обрушившая разум в темноту, стремительно сносила преграду за преградой. Она была сильна. Сильнее, чем могло бы показаться тем, кто раз за разом подносили бесполезный дефибриллятор к опавшей грудной клетке.
Она была сильна. И потому ей ничего не стоило сломать последнюю стену человеческих сил, унося чужую жизнь туда, где никакой дефибриллятор не смог бы ее достать.
Далеко. И еще дальше.


* * *

Кулачки девочки разжались.
Малышка устало вздохнула и уснула, прижавшись раскрасневшейся щечкой к обнаженной груди матери.
Марьяна едва заметно выдохнула, опасаясь разбудить спящую дочку, и обернулась к Николаю, застывшему посреди комнаты с телефоном в руках. Его лицо выражало крайнее облегчение и, вместе с тем, недоверие.
Как тебе это удалось? — беззвучно сказали его губы.
Я – мама! — так же беззвучно ответила Марьяна и гордо улыбнулась сквозь высыхающие слезы.


* * *

— НЕПРАВДА! — кричала женщина, стуча по стеклу. — ПУСТИТЕ!
— Его здесь нет, поверьте, — уговаривала молоденькая медсестра, но ее никто не слышал. — Вот идет врач… Успокойтесь, присядьте!
Мужчина в голубом терпеливо оторвал ладони женщины от двери операционной. Женщина тут же без сил осела на холодный мраморный пол.
— Он не мог умереть… — повторяла она в пустоту, ни к кому не обращаясь. — Ему только двадцать исполняется… в четверг…
— Поверьте, он не чувствовал боли, — тихо произнес мужчина в черном и опустился на пол рядом с женщиной. В складках его простой, грубой одежды тускло блеснуло распятие.
Эхо, гулкими шагами бродившее по больничному коридору, остановилось, прислушиваясь.
— Ему не было страшно, — шепнул мужчина, и эхо согласно кивнуло. — Прошу вас, отпустите его. Не держите его своими слезами. Пусть он уйдет…
— Пусть он уйдет… Далеко… — пропело эхо, торопливо уносясь в ослепительно белый сад вслед за тем, кого вызвалось провожать.
 Далеко… И еще дальше.


28 февраля 2007