Подонок

     ПОДОНОК

     Художника Пуделькова укусила собака. Но больно было не от этого. Ему было досадно, что проклятое животное прокомпостировало зубами новые брюки. Пудельков купил их на деньги, вырученные от продажи своей картины. Хотя, точнее было сказать – вымученные…
     Покупатель попался не в меру продувной. Торгуясь, он критиковал рамку, не сочетающуюся по цвету с кухонными плинтусами и ругал состояние природы в пейзаже, потому как «в такую погоду нельзя купаться». Потом долго выяснял, состоит ли Пудельков в союзе художников и где выставляется. Напоследок он стал допытываться у несчастного живописца, не потемнеют ли через десять лет краски. «Картина должна достаться внукам в первозданном блеске», – заявил мучитель. Пройдоха добился своего и заплатил вдвое меньше. Но он всё равно прогадал – ещё лишние полчаса пытки занудством, и Пудельков наверняка отдал бы картину даром. Для Пуделькова не было хуже испытания, чем продавать свои пейзажи. Общаясь с покупателями, он напоминал светофор: сначала краснел от смущения, затем желтел от возмущения и, наконец, зеленел от измождения…
    
     Майский солнечный день располагал к праздничному настроению.
     Пудельков подъезжал к платформе Трендяково, расположенной на возвышенности. Отсюда открывалась бесподобная панорама на широкую речную долину и старые дачи, окружённые белым цветом яблонь и черёмухи.
     В одном вагоне с художником ехал шумный гражданин, ему было очень хорошо, но попутчики вовсе не разделяли его радости. И, вместо того, чтобы поддержать с ним общение, старались больше смотреть в окно, благо пейзаж был прекрасен. Гражданин, пытался балагурить то с одними, то с другими пассажирами, и, в конце концов, перебрался к Пуделькову.
     – Эй, рыбак, много рыбы наловил? – прицепился он к Пуделькову, уставившись на его этюдник.
     Пудельков не ответил и поспешил к выходу: обычно электричка на этой остановке не задерживалась.
     – Рыбак, подожди! – шумный гражданин потащился за Пудельковым, но выйдя на платформу, быстро потерял из виду торопившегося художника.
     Не успела электричка отъехать, как окрестности огласились зычным, если не сказать истошным воплем:
     – В сказку попал!
     Эта фраза так понравилась странному гражданину, что он принялся что есть мочи орать:
     – В сказку попал!!! В сказку попал!!!
     Но скоро его импровизированный «рэп» стал понемногу затихать. Крикун увидел идущих к нему двух шкафоподобных сотрудников в серых фуражках.
     – Ты чего орёшь? – спокойно спросил у гражданина один из них, что покрупнее.
     – Дак... Я в сказку попал... В сказку же попал! – начал было оправдываться гражданин. И вдруг, как бы в подтверждение своей правоты, снова заорал:
     – В сказку попал!!!
     – Попал, попал! – сказал второй «страж порядка». – Документы покажи!
     Наступила тишина... И это было хорошо. Благодатная тишина и чудная погода располагали к творчеству. Вот бы такое состояние продержалось пару часов – для пленера их вполне хватит! Пудельков ни о чем больше не беспокоился, он настраивал себя на предстоящее творчество. Обычно в таких случаях художник вспоминал наставление своего учителя, профессора Лаврушина: «прежде, чем начать работу над пейзажем, полюби его, и поверь, что именно эта работа будет самой лучшей в жизни…»
     Пудельков уже предвкушал, что покажет свой новый шедевр на просмотре в училище, а все восторженно ахнут. Преподаватели часто ставили Пуделькова в пример студентам. Он этим не сказать, чтоб уж задавался, но мечтал когда-нибудь прослыть вторым Левитаном…
     У окрестных собак были свои виды на пейзажиста. Они, как обычно, были готовы что-нибудь слопать, а новый соблазнительный запах, залетевший в их чуткие носы, возбуждал аппетит и желание поживиться на дармовщинку. То был аромат художественного льняного масла, пропитавшего этюдник. Прожорливых дворняг было с десяток, греясь на солнце вблизи платформы, они поджидали сходящих с поезда пассажиров, а те иногда делились с ними чем-нибудь вкусненьким. Но витающий в облаках искусства Пудельков и не подумал делиться. Приметив в траве удачно закомпонованные разноцветные пятна, он замедлил шаг. Мечтателя озарило. Перед ним дивным миражом обрисовалась великолепная композиция новой картины, где красивые девушки в пестрых сарафанах собирают молодые одуванчики.
     Опытным любителям подразнить собак известно: для того чтобы раздался яростный лай, совершенно не обязательно бегать, кричать и лупить по забору палкой. Всё намного проще. Проходя мимо охраняемой территории, достаточно только остановиться…
     Сигнал к началу атаки подала серая вислоухая сука. Все члены мохнатой банды моментально выскочили из своих индивидуальных окопов-лежбищ и приступили к своим обычным действиям. Обходя Пуделькова с флангов, барбосы, бобики и шавки принялись вдохновенно облаивать жадного пришельца, соревнуясь друг с другом в ярости. Кольцо окружения сжималось...
     Пудельков был не из пугливых. Он жил в большой коммунальной квартире и привык к куда более худшим эксцессам. За стенами и перегородками его шумной обители отбывали свой срок на Земле более опасные животные – двуногие. Те могли пустить в ход не только зубы, но и передние конечности, высвободившиеся в результате перехода к прямохождению. Недавно, выскочив из своей комнаты на шум подозрительной возни, Пудельков едва не пострадал от дерущихся соседей. Бойцы были слегка нетрезвы и мутузили друг друга разделочными досками. Наконец, один из гладиаторов закричал, что у него воруют туалетную бумагу, на что второй предъявил ему счет за пропажу со сковороды двух пельменей... Но это было обычным делом! Зато никакая мисс Марпл не смогла бы распутать козней куда более опасных особей – бойцовских жён, разжигательниц бесконечных войн за раздел и передел территории кухни и других мест общего пользования. К счастью, обычно вояки-самцы быстро утихомиривались. И тут же, на кухне, торжественно обмывали перемирие...
     Но вернёмся к нашей истории. Не будем сгущать краски, скажем прямо: дело запахло уайт-спиритом! Художник вмиг сообразил отбиваться от наседающей своры увесистой заплечной сумкой и раскрутил ее как метатель молота. Но на беду Пуделькова карабин длинного ремня внезапно щёлкнул, и сумка полетела навстречу мокрым носам и острым клыкам. Вот когда сука-провокаторша попробовала на вкус его новые штаны! Это произошло со скоростью проникновения вируса в ваш компьютер.
     Пудельков бранился крепкими словами крайне редко, но на этот раз был тот самый случай. Услышав от пострадавшего гневный вопль и часто слышанные, а потому уже знакомые словечки, умные животные решили, что перед ними местный житель – закалённый и опытный в борьбе с их братом. Собаки угомонились и поспешили вернуться на ещё тёплые исходные позиции, бросая для порядка ответные реплики, а также гордо поглядывая друг на друга, мол: «как я его...»
     «Проклятье, хорошее начало для работы!» – негодовал Пудельков. Он еще не знал, что это, действительно, было всего лишь начало...

     Когда оставленный в покое художник прошел с полкилометра, горестное приключение начало забываться. Да и как можно было печалиться, когда взору открылась такая красота: по зеленой пойме выводила причудливые изгибы неширокая речка, за ней возвышался крутой склон, увенчанный березовой рощей. Молодой человек облюбовал место в тени одинокой раскидистой ветлы, установил этюдник и с увлечением принялся за любимое занятие. Он быстро сделал грифелем легкий рисунок и, выдавив на палитру разноцветную россыпь красок, взялся за кисти.
     «Господи, и ведь живут же счастливые люди рядом с такой прелестью, каждый день видят всё это!» – чуть было не вскричал Пудельков. Его распирало счастье, словно влюбленного юношу, бегущего навстречу своей ненаглядной. Живописец был близок к тому, что мы называем творческим экстазом.
     Конечно, о столь восхитительном уголке природы знали многие, что не замедлило обнаружиться. Ведь неподалеку находился дачный поселок, а дело происходило в субботу. Вскоре великолепная пойма тут и там запестрила скатертями, клеёнками и газетками, на которых отдыхающие сооружали нехитрые натюрморты из бутербродов, вареных яиц, огурчиков и сосудов с разными напитками, употреблять которые многие «культурные граждане» предпочитают на свежем воздухе.
     Кое-кто пришёл со своими маленькими отпрысками. Детки резвились в поле, тогда как родители резались в карты или поднимали свои ёмкости за всех и вся.
      По молодой траве бегали двое прелестных созданий лет семи – девочка с венком из одуванчиков и мальчик, вооруженный пластмассовым бластером. Увидев художника, они, конечно же, наперегонки помчались к нему.
     – Дяденька, а можно посмотреть, как вы рисуете? – спросила девочка, даже не успев отдышаться после победного забега.
     – Конечно, смотрите сколько угодно! – с улыбкой ответил Пудельков. Он любил детей и не ожидал от них никаких подковырок – маленькие зрители всегда принимали его творчество с восторгом и благодарностью!
     Какое-то время дети стояли чуть поодаль и, приоткрыв рты, наблюдали за чудом. У них на глазах рождалась новая картина.
     – А я тоже так хочу! – прошептала девочка.
     – Ну, дорогая, для этого надо много учиться... Вот, взять меня... Я сначала в художественную школу пять лет ходил... Сейчас третий год в училище доучиваюсь. Когда закончу, думаю в Академию художеств поступать! – Настроение у Пуделькова было прекрасное. Верно взятые тона и удачная композиция обещали хороший результат. 
     Осмелевшие дети постепенно подбирались всё ближе и ближе к этюднику и заглядывали туда, где лежали неведомой красы разноцветные тюбики. Насмотревшись вволю, они снова стали носиться друг за другом.
     – У-у-у-у! – донёсся вдруг до Пуделькова детский плач. В его сторону шла растрёпанная девочка, – Он мой цвето-о-о-ок порва-а-а-ал! – тянула она, держа в руке разорванный венок.
     – Да не расстраивайся, сейчас я тебе его починю! Давай сюда своё сокровище! – стал успокаивать её художник. Он сорвал несколько одуванчиков и начал вплетать их в желтенькое колечко.
     – Я не хотел... Я нечаянно... Маша, я нечаянно... – виновато заскулил мальчик.
     – Вот я сейчас тебе, нечаянно! – девочка погналась за ним с кулаками.
     Дети с криками побежали вокруг этюдника, стоящего на высокой треноге. Потерявший бдительность Пудельков занимался рукоделием, когда неожиданно ящик с красками накренился и грохнулся на землю.
     Художник в ужасе вскочил, у него внутри похолодело. Тубы с красками и кисти рассыпались, перевернутая палитра лежала в испачканной краской траве. Рядом валялся бластер.
     Тут Пудельков увидел детей и облегченно выдохнул: они с круглыми от возбуждения глазами, держали его картину. Этюд так удачно упал, что не размазался. Только несколько травинок прилипло к свежей краске.
     Да! Повезло нам, ребята! – обрадовался Пудельков и потрепал перепуганных детишек по головам.
     – Простите нас... Простите! – захныкали дети.
     – Ничего, в следующий раз будете осторожнее! Давайте всё соберём! Вон – кисточка... И ещё... Смотрите, не испачкайтесь краской, а то не отмоетесь! Бывает же такое... – приговаривал художник, разыскивая с ребятами свои принадлежности.
     И уже через несколько минут он продолжил своё художество. Дети ещё раз извинились и убежали к родителям, которые вовремя спохватившись, грозно замахали им руками...
               
     – Молодец... Хорошо у тебя получается! Ишь, ты...
     Пудельков вздрогнул от неожиданности. Он погрузился в работу как в сладкий сон, и не заметил двух зрителей, подошедших сзади. Это были дородные, с круглыми животиками дядьки лет пятидесяти, один – с бутылочкой импортного пива, другой с сигаретой. Телеса дядек обтягивали  дорогие тренировочные костюмы, широкие самодовольные физиономии смотрели в мир с ленивым снисхождением.
     – А мне больше нравится жанровая живопись! – протяжно изрёк второй незнакомец и, затянувшись сигаретой, выпустил в небо одно за другим несколько колечек дыма.
     – Начинается... – буркнул под нос Пудельков. Он положил кисти и отошёл от этюдника, чтобы взглянуть на свою работу со стороны, а заодно глотнуть свежего воздуха.
     Будь Пудельков немного сметливее, он бросил бы свой пейзаж и написал с колоритных ценителей искусства пару картин из итальянской истории: «Нерон в день триумфа своей поэзии» или «Дуче Муссолини, принимающий парад в честь победы над Эфиопией»...
     Но Пудельков был молод и неопытен. Он даже не посмотрел на эти замечательные лица. На эти интеллектуальные лица, которым место не иначе, как в финале ток-шоу «Поле чудес». И они обязательно оказались бы в финале... Если бы не принятый обычай приходить туда с подарками...
     – Слушай, Пикассо, а сможешь изобразить нашу Катю? – спросил толстячок с сигаретой, похожий на Нерона. – Давай, шеф, пойдем, посидим с нами! Отдохнёшь немного, мы тебе нальем коньячку хорошего... Посмотри, какая подруга у нас! Нравится? Может, нарисуешь её? Мы заплатим!
     – А кто за меня этюд закончит?
     – Да брось! Никуда твоя речка не утечёт! Пойдём, пойдём с нами!
     – Нет, уважаемые, мне надо работать. Давайте я к вам потом подойду... Когда допишу! – сказал Пудельков с дружелюбной интонацией. – «Вот пристали, черти!» – сокрушался он в это время про себя – «Теперь не дадут нормально трудиться!»
     – А тебя как зовут? – спросил «Нерон». – Если что, я – Жора, а вот он – Лёлек!
     – Меня зовут Николаем.
     – А ты, случаем, не знаменитый? Может, твои картины в Третьяковской галерее висят? Какая у тебя фамилия-то?
     – Пудельков.
     – Как? Крендельков?
     – Ладно вам, не мешайте, я так сегодня ничего не напишу! – начал раздражаться Пудельков.
     – Всё, всё, пойдем, Жорик, а то Коля обидится, не нарисует нашу Катю. – Лёлек потянул друга за рукав.
     Катя уже была тут как тут. Она оказалась разбитной девахой, со временем обещающей превратиться в подобие бяки-буки атаманши из мультика.
     – Кого это вы тут рисовать собираетесь? Ой, какая прелесть! Молодой человек, а вы долго учились так красиво рисовать? Смотри, Жор, прямо как фотография! Давай, купим у художника эту картину! – Катино лицо порозовело, хоть на нём было краски не меньше, чем на палитре Пуделькова. – Молодой человек, а Вы будете вон тот кустик рисовать, почему у Вас его нет? Ну, Жорик, отстань, дай посмотреть! – Катин рот не закрывался, – Молодой человек, а Вы портреты рисуете? Ой, а как Вас зовут? Меня – Катя!
     – Пошли, Катюх, пошли, не мешай человеку! А то Пудельков Николай, не знаю, как его там по батюшке, плохо нарисует, у него не возьмут картинку в Трендяковскую галерею.
     Вся компания наконец-то стала удаляться. Немного погодя Пудельков услышал сдавленное хихиканье.
     – Жор, слышь, Жор, а скажи, какая фамилия смешнее: Гренкин, Зенкин или Пудельков? – деваха взахлеб рассмеялась.
     Художник провел рукой по влажному лбу – слава богу, отвалили, скорей за дело!
     Но не прошло и десяти минут, как он почувствовал, точнее, унюхал, что он снова не один. Оборачиваться не хотелось, чтобы не спровоцировать новое общение. Пудельков продолжал сосредоточенно работать. Долго ждать не пришлось, гипнотизёр-неудачник прервал свой сеанс и закряхтел. Потом он начал нарочито громко кашлять и сморкаться.
     Это становилось невыносимым.
     – Вопросы? – бросил через плечо художник.
     – Брат, здравствуй... – сказал некто.
     У Пуделькова был брат, но он не помнил, чтобы от брата когда-нибудь так благоухало. Поэтому он оглянулся.
     Если бы Пудельков снова увидел знакомых собак, то так не встревожился бы. По крайней мере, он уже знал, как их спровадить...
     Рядом с художником стояло существо в чёрном плаще, которое родилось человеком, но мало трудилось и процесс эволюции, по-видимому, потек вспять.
     –  Брат, дай пять рублей... Брат...
     – Брат, вон – мои друзья, у них есть! – кивнул в сторону Жорика и компании Пудельков. И сам же подивился своей внезапно обнаружившейся находчивости.
     Существо доверчиво побрело в сторону пирующей компании, не подозревающей о приближении чумы. Тишина продолжалась недолго. Не успел Пудельков взяться за кисть, как до его слуха стала доноситься отборная брань. Он снова отвлекся... И увидел бегущее по полю существо с помидором в одной руке и куриной ножкой в другой. Вдогонку удирающему вору летели пустые бутылки и нехорошие слова. Беглец, вдруг, остановился и торопливо вернулся за упавшими бутылками но, убедившись, что они пусты и на третье ничего не будет, все-таки рассовал их по карманам своего длинного грязного плаща. Удалившись на безопасное расстояние, «Чёрный Плащ» погрозил небу кулаком и, потрясая окорочком, протяжно, словно волк в лунную ночь, возопил:
     – Скотоба-а-а-а-за!!!

     Солнце неудержимо двигалось по небосводу, стали появляться лёгкие облака. Тени медленно перемещались, менялось освещение, менялось и настроение художника. Он предчувствовал, что его ещё ждут испытания. Нелёгкие испытания...
     – Всё нормально, всё замечательно, работать, работать! – твердил про себя Пудельков.
     Пробежал берёзовый ветерок.
     «Надо обязательно передать это неуловимое движение в природе, этот нежный трепет молодой листвы берёзок, эту прозрачность и мерцание чистого воздуха», – думал воодушевленный художник. На его холсте постепенно появлялся великолепный пейзаж. Чем дальше подвигалась работа, тем больше захватывала она Николая. Словно растворившись в природе, он полностью погрузился в творчество...
     Природа всегда пребывает в состоянии движения, особенно её самая совершенная, подвижная и вездесущая часть – человек.
     – Девчонки, посмотрите, как здорово! – услышал, вдруг, Пудельков. Он оглянулся и чуть не выронил кисть...
    Они стояли рядом и с любопытством смотрели на его творение. Три симпатичных девушки лет семнадцати. Но одна из них, чей голос прозвучал так неожиданно, была совершенно восхитительна и своей замечательной красотой затмевала подруг. Она была высокая, стройная, с красивыми изящными руками и удивительно милым лицом. Казалось, над созданием такой внешности в течение многих веков трудилась сама мать Природа... Всё было восхитительно и гармонично: красиво посаженные голубые глаза, немного вздернутый и украшенный еле заметными веснушками носик, чуть приоткрытый в легкой улыбке нежный рот, ямочки на щеках... Все это находилось в ореоле пушистых и длинных светло-русых волос, которые струились по спине, плечам и ласкали длинную шею. Но самым большим украшением лица было прелестное и неуловимо меняющееся, выражение глаз. Оно завораживало и вызывало состояние умиления.
     Ослеплённый красотой незнакомки, Пудельков сначала растерянно отвёл взгляд, но тут же снова посмотрел на неё... И не мог уже оторваться от созерцания этого чуда!
     – Вы так красиво рисуете! Какой Вы счастливый человек! – весело воскликнула девушка.
     Пудельков попытался что-то сказать в ответ, но вместо этого он только сделал нелепое глотательное движение. Наблюдавшие за ним девчонки переглянулись и заулыбались, что только усилило его волнение и смущение.
     Девушкам с такой внешностью мужчины прощают почти всё. Красавица была хоть и молода, но, похоже, уже научилась использовать своё очарование. Она задорно  рассмеялась необычному поведению молодого человека – по её представлениям, художники должны быть смелыми и коварными сердцеедами.
     – А Вы не могли бы меня нарисовать в таком виде? – спросила она и, отбежав немного в сторону, заняла изящную позу гимнастки, только что закончившей выступление.
     Её подруг это развеселило, они, хихикая, подбежали к ней. Все вместе девушки образовали необычную композицию из трёх граций. Зрелище действительно было достойно кисти мастера.
     – Это шо тут происходит, в натуре? – идиллию прервало внезапное появление трёх парней. Один из них, поигрывая мускулами, бугрящимися под одеждой,  подошёл к высокой красавице. С гордостью самца-обладателя он обнял её и грозно посмотрел на Пуделькова.
     – Слушай, ты, Рафаэлло Бунаротти, ты чего к нашим девчонкам пристаёшь? Давай, вали отсюда! А то сейчас будешь языком слизывать свою мазню!
     Он отпустил свою подругу и походкой танцора направился к обескураженному художнику.
     – Слюнтяй, навешай-ка ему хороших! – подначивали своего друга весельчаки, гогоча во все горло.
     Слюнтяй вдруг весь превратился в упругую пружину. Проделав руками стремительные пассы, он в прыжке, как огромный волчок развернулся вокруг своей оси. Мощная нога, описав большую дугу, рассекла воздух в нескольких сантиметрах от носа пейзажиста. Пудельков даже не успел отреагировать на этот моментальный выпад. Лишь холодок неожиданного страха скользнул по его спине.
     – Василёк, не трогай художника, он к нам не приставал! – закричали девушки, подбежав к грозному бойцу, тот раздувал ноздри и пританцовывал, словно боксёр на ринге. Грации обступили его со всех сторон и нежно увлекли прочь, спасая остолбеневшего живописца. – Пойдем, не будем мешать! Ну, успокойся, остынь! – девушки повели его в сторону дорожки, на которой кривлялись двое дружков: они хохотали, запрокинув головы и заламывая себе запястья.
     – Если бы я его тронул, он бы уж рассыпался давно! Ладно, пусть живет, Микилянжило.... Я сегодня добрый!
     Пудельков несколько минут ничего не мог делать... Он стоял припыленным истуканом и наблюдал за удалявшейся компанией. Время от времени девушки оборачивались, улыбаясь, махали ему руками и посылали воздушные поцелуи.
     Сердце Пуделькова бешено колотилось, в ушах свистело. В спутанных мыслях носились безжалостные подробности нелепой и плохо законченной встречи... Они злым кошмарным ураганом трепали  незабываемый образ красавицы.
     «Кажется, пора собираться, какая тут работа», – выйдя из состояния комы, подумал художник. Руки дрожали, внимание было рассеяно, наступила тупая апатия.
     Пудельков присел на землю и начал жадно пить из пластиковой бутылки холодный чай. Закусив горбушкой хлеба, он немного успокоился, его пульс постепенно пришёл в норму. Спустя какое-то время, он начал слышать пение птиц, почувствовал тёплую ласку солнечных лучей и игру ветерка, шевелящего его волосы. Жизнь продолжалась.

     – А, ну их всех! Чтоб я ещё на кого-нибудь отвлёкся! – Пудельков махнул рукой и решительно вскочил. Надо быть сильнее обстоятельств! – насвистывая весёлую мелодию, он подошел к этюднику. У художника открылось даже не второе, а какое-то последнее дыхание, словно у марафонца, преодолевшего сорок километров и рвущегося к долгожданному финишу. – Ещё минут двадцать, и всё будет готово, а то замучаю этюд, засушу, – решил он.
     Работалось легко, как будто с небес снизошло Божественное озарение...
     Пудельков точно знал, что оставалось сделать: уточнить цвет теней, слегка обобщить дальний план и добавить немного мелких деталей.
     Но вот, у него из-за спины выплыла одна большая деталь. Она, плавно и почти бесшумно двигаясь по траве, повернула и заслонила собою всё остальное. Этой деталью был огромный блестящий Джип – внедорожник, непонятно как оказавшийся на пойме. Подобно мощному носорогу, машина уверенно вдавила в землю свои черные протекторы. Когда матовое стекло опустилось, Пудельков увидел круглое небритое лицо.
     – Слушай, художник, а где мой дом? Ты почему его не нарисовал?
     На пригорке и в самом деле громоздилось какое-то строение из красного кирпича, напоминающее аляповатый замок. Оно выглядывало из-за верхушек молодых берёз и портило собой весь вид. Пудельков приезжал сюда часто, и когда в прошлом году увидел стройку, был опечален происшедшими в пейзаже изменениями. Поэтому на своих последних этюдах он не изображал это раздражающее глаз сооружение и не предполагал, что когда-нибудь познакомится с её хозяином.
     – Давай, рисуй дом! Я у тебя куплю картину. Сколько денег хочешь?
     Пудельков понял, что спорить бесполезное дело, и решил схитрить.
     – Да у меня тут ещё много чего недоработано! Мне сюда завтра придётся приехать, тогда и допишу Ваш дом. Тысячи за три отдам.
     Круглое лицо высунулось из кабины и недоумевающе уставилось на художника.
     – Да за три тысячи ты тут на брюхе всё перепашешь!
     – Рублей, – уточнил художник.
     – А-а-а! Смотри, обманешь – не вздумай здесь больше появляться! Скоро вся эта земля моей будет!
     – Тимур, дорогой! Ты что здесь делаешь? – откуда ни возьмись, и очень во-время появились Жора с Лёлеком. Тимур вышел из машины и стал обниматься с ними.
     – Это наш друг, не трогай его, – сказал Тимуру Жора, – мы уже договорились, сейчас он Катюху будет рисовать.
     – То-то я смотрю, он борзый такой, как будто нюх совсем потерял! Вообще-то я за вами приехал, баньку уже затопили, девчонок я пригласил! А наш Айвазовский завтра здесь будет в это же время. Договорились? – Тимур нагнулся к Пуделькову и положил ему на затылок свою загребущую пятерню.
     – Хорошо, – пробормотал Пудельков, – «чёрта с два вы меня когда-нибудь увидите», – добавил он про себя.
     Хлопнули двери, машина рванула с места и, разбрасывая толстыми шинами молодую траву, умчалась. После неё остались две широкие колеи, чернеющие свежей землёй.
     – Слава богу, я – один! Хоть спокойно соберусь и домой поеду. Осталось совсем немного дописать, – Пудельков тяжело вздохнул и продолжил свой труд, нелёгкий и даже опасный для здоровья.
     Когда он работал с натуры, ему всегда было трудно сделать последний штрих и закончить. Каждый раз у него оставалось ощущение, что где-то что-то осталось недоделано, недосказано, и можно было картину сделать лучше. Все это доставляло ему настоящее мучение. Поэтому он продолжал, в нарушение всех правил и рекомендаций профессора, работать до последней возможности. Даже когда изображаемое состояние природы проходило и оставалось  писать по памяти. Вот и сейчас, художник продолжал мучить себя и свой этюд.
     – Всё, лучше уже не будет! – наконец-то решил он, – пора собираться.
     В это время с дорожки свернул парень, лет двадцати, и направился к Пуделькову. Тот уже испытывал безразличие ко всему, что происходило вокруг, потому что был уверен, что всё самое страшное уже произошло, и здесь он никогда больше не появится.
     – Ну, ты даёшь, друган! Это ты, что ли, натворил?
     Пудельков кивнул головой, вытирая кисти тряпкой.
     – Во, круто! Блин, я так никогда не сумею!
     Художник был невозмутим, и начал аккуратно укладывать краски.
     – А ты это кому-то нарисовал, или так, для себя? Продавать будешь? Подожди, подожди, дай посмотреть, не убирай!
     Пудельков кнопками прикрепил работу к фанере и начал закрывать этюдник. Он решил играть в молчанку.
     – А у меня дядька тоже художником был, так классно рисовал! Вообще-то он военный, а как на пенсию пошёл, так и занялся этим делом. У нас дома много его картин. А ты где учился? – не унимался прилипчивый незнакомец.
     – Какая разница? – проскрежетал Пудельков. На его щеках начали появляться красные пятна, а вены на шее вздулись.
     – Слушай, друг, подари мне эту картину! А ты себе ещё нарисуешь… – Парень слегка толкнул Пуделькова в плечо. – Или тебе жалко, что ли?
     Художник положил собранный этюдник на траву и повернулся лицом к новому «другу».
     – Слушай, друг! Подари мне свои брюки! Или лучше вот что: давай мы с тобой поменяемся штанами, они у меня новые… Смотри, совсем недавно купил! Ой, дырочка… Да ерунда, зашить можно… – Говоря это вкрадчивым голосом, Пудельков поднял с земли недогоревшую когда-то в костре большую палку и стал медленно приближаться к собеседнику. – Тебе что, штанов жалко? Ты себе ещё купишь!
     – Да ты это... Чего? – дрожащим голосом пролепетал тот, отступая.
     – Раздевайся! – Пудельков поднял над головой палку. Его глаза были налиты кровью, а губы подёргивались в кривой ухмылке.
     Перепуганный парень вдруг повернулся и что есть мочи припустил по полю, лавируя, словно заяц. Он бежал до тех пор, пока не скрылся из виду в ближайших кустах.
     – Подонок! – раздалось из кустов.
     Художник отшвырнул палку, поднял с земли свои вещи и зашагал к станции.
    
 
     2007 г.