Домой

ДОМОЙ

Впрочем, Пашка был доволен собой и доволен вполне. В автобус он не влезал и локтями не толкался. А стоял в сторонке от гудящей очереди, красиво курил и щурил глаза на торопящихся граждан.

«Эх вы, деревня!» – говорил весь его независимый городской вид. А «деревня» переминалась с ноги на ногу, толкалась и гудела, продвигаясь к скрипучей двери замызганного автобуса, совала билеты контролёру и садилась на свои законные места.

Пашка пропустил вперёд себя: молчаливых парней, из тех, кто всегда и везде норовит пролезть первыми; суетливых тёток с мешками, набитыми колбасой, хлебом, яблоками и ещё бог знает чем; военного с чемоданом; мужиков с помятыми физиономиями; двух противных типов с портфелями и при галстуках. Он оценивающе оглядел трёх студенточек: двух в джинсах и плащах и одну в коротенькой юбочке и синей капроновой куртке, по которой мягко струились длинные каштановые волосы.

Движения этой провинциальной феи оказывали на Пашку магнетическое действие. Сердце его стало стучать часто-часто, в носу отчего-то запершило, в глазах слегка помутилось. Он мучительно пытался остановить смутные и неясные видения, пытающиеся напомнить ему что-то, что ещё только должно было с ним непременно случиться, и неожиданно раскрыл рот и чихнул…

Ещё Пашка подсадил в автобус мужика с бабой, с веснушчатой девчонкой и кучей свёртков и сумок. Наконец и зашёл сам. Сигарету он культурно бросил в урну. Место было на первом сидении, справа у окна.

Развернувшись на пристанционной площади, машина запетляла мимо деревянных пятистенок с кружевными занавесками в окнах, мимо зияющих проёмов недостроенного клуба, мимо сварных в облупившейся краске ворот птицефабрики. Тормознув напоследок у диспетчерской будки, автобус затрясся по узкой, разбитой за полтора десятка лет в мелкий щебень асфальтовой дороге.

Сердце Пашки вновь застучало часто и радостно.
– Домой еду, – сказал он, сладостно потягиваясь, соседу, отцу веснушчатой девчушки.
– Угу, – мотнул тот головой.
– Три года, почитай, не был.
– Да а, – протянул сосед. А что «да» ни сосед, ни Пашка определённо не знали, и разговор оказался исчерпанным. Мужик смотрел в окно и беседу поддерживать не желал. А Пашке так хотелось поговорить хоть с кем-то!

Конечно, больше всего ему хотелось пообщаться со студенткой с каштановыми волосами. Он даже не прочь был бы с ней познакомиться. Но она сидела через два ряда сбоку, поэтому Пашка как бы случайно, не нарочно, а так, повёртывался в её сторону.

Но студенточка спокойно и невозмутимо глядела вперёд и Пашкиных косых взглядов не замечала. Казалось, что её ничего в этом мире не интересовало. Но вот, снова, медленно повернувшись, Пашка прямо уткнулся в смолянисто-карие глаза юной феи. Она смотрела на него, не мигая. Под её непроницаемым и, как ему показалось, утомлённым, всезнающим и опытным взглядом, Пашка несколько смутился, резко отвернулся, покраснел и старался в её сторону больше не поворачиваться.

Город давно остался позади. Слева и справа тянулись поля, сменявшиеся еловыми лесами и берёзовыми перелесками. Пашка достал из сумки, стоящей у ног, красивую импортную бутылку, отвертел пробку и сделал несколько глотков. По телу прошла приятная тёплая волна. Стало веселее. Ему с новой силой захотелось раскрыть душу кому угодно, поделиться радостью, распиравшей его – он едет домой! Об этом все должны знать. Он не был здесь целых три года! Это чувство переполнявшей его радости Пашка готов был разделить даже с самым заклятым его врагом. Но такого он не мог даже вспомнить.

Пашка думал, что за то время, что он не был в своём родном городе, всё в нём неузнаваемо переменилось. Дома стали выше, улицы шире и просторнее, деревья зеленее, а солнце ярче. Люди в городе за время его отсутствия стали приветливей и добрее. И когда он приедет, все девушки города влюбятся в него, все поголовно… Так думал Пашка. Думал искренне и мечтательно, пока автобус резко не подбросило на глубокой колдобине, и Пашка, ткнувшись в грудь подбородком, поднял голову.

Мимо всё так же проносились перелески, редкие деревни, и снова поля, поля – унылый вид среднерусской полосы. Пашка снова осторожно скосил глаза на каштановые волосы. Девушка дремала, глубоко свесив голову на грудь. Пашка вздохнул и отхлебнул ещё раз из красивой бутылки.

– Будешь? – обратился он к рядом сидящему мужику.
– Ага, – буркнул мужик и отпил из горла.
– Ликёр, итальянский, – пояснил Пашка соседу и гордо добавил: – в Москве брал! Класс!
– Угу, – сказал мужик, ещё раз сделал глоток и вернул бутылку.
– Ну и как? – поинтересовался Пашка. – Верно, здорово?
– Дак так, дрянь сладкая, – брякнул мужик. – Жопа слипнется, ежели стаканами-то жрать. Не, ну ё на хер! Деньги-то лишние на магазин переводить. У меня баба брагу лучше делат…

Пашка молча поставил бутылку в сумку, с мужиком больше не заговаривал и ликёром не угощал.

С задних сидений послышался шум. Помятые мужики выпили с парнями по стакану водки и теперь закусывали репчатым луком и шоколадными конфетами. Они познакомились друг с другом, и уже отыскивали общих знакомых среди своих приятелей, негромко икали и беззлобно переругивались.

Водитель включил магнитофон. Брань мужиков стала глуше, а разговор сидящих за Пашкиной спиной тёток, напротив, громче. Эти тётки не останавливаясь лузгали семечки и методично, со знанием дела, промывали косточки своей знакомой молодухе.

Пашка не любил слушать чужие секреты. Но сквозь лёгкую пелену разнообразных звуков до него невольно долетали и неизвестно для чего чётко отпечатывались в памяти обрывки их разговора: «…ах, прости Господи, чё делатца… ну-ко погляди, посикушка-то этакая, чиго вытворяет… дак он-то чё думает… байбак-байбаком… тётка-то Нюра давай её чихвостить, а та ни в каку, с гонором… робёнки-то, отерёбки отерёбками, зачуханые ходят… а я говорю ложи, а она не ложит, прошмандовка бородатая, лешак её подери… хахаль-то, гли, и видит всё энто… буди ещё чё надоть… ну дак он возьми и шабаркни её по голой-то заднице… ой, да чё хоть это делатца-то, совсем с ума посходили… да вот и я то же говорю… исаак её задери, лихохвостку лешачью… ох, Господи, Господи… в одной штанушке перед кумом изгалялась, образина… чё хоть это делаца, девки-матушки… ох и не говори… сулема, одно слово сулема… ох, прости меня, Господи…»

Пашка повернулся назад. Парни с мужиками, выпив всю водку, привалились друг к другу и, открыв рты, храпели. Военный зорким вороном уставился в окно и был словно часовой на боевом посту. Противные типы, вцепившись руками в портфельчики, сидели важно, будто наседки на золотых яйцах. Студентки беззаботно дремали, видимо, сильно переутомлённые грызней гранита науки в институтских общагах, не обращая внимания ни на шум, ни на толчки по неровной дороге. Тётки щёлкали семечки в кулак и беспрерывно мололи бескостными языками, самозабвенно разделывая "лешачью лихохвостку".

Пашка вздохнул и отхлебнул сладкого зелья. Никто на него никакого внимания не обращал, никто им ничуть не интересовался. А ведь он три года не был на родине!.. Он первый раз в своей жизни возвращался домой издалёка…

Вся неделя сборов перед отъездом прошла для Пашки в приподнятом настроении и взбудораженном состоянии. Целыми днями он думал о том, как появится в родном городишке. Эти мысли не оставляли его и ночами. Каждую ночь ему во сне прокручивалась картина триумфального возвращения на родину. Сюжеты менялись, но смысл и место действия оставались неизменны. Действующие лица тоже были одни и те же: это его мать и отец, сёстры Ольга и Верка, приятели Сашка с Юркой, соседка Катька, кое-кто из одноклассников и, конечно же, Маринка с Наташкой. Иногда они приходили в его сны поочерёдно, но иногда и вместе.

Пашка переписывался с Маринкой и Наташкой все эти три бесконечных года. Только в последнее время письма от них стали приходить всё реже и реже, а строчки становились скупы и бестрепетны…

Пашка вглядывался в бесцветный пейзаж, проплывающий за окном. Таким родным и близким веяло от скошенных полей, жёлтых скирд, от замерших раструбов комбайнов, похожих на шеи доисторических животных, уставившихся в грязно-лиловое небо! Его взгляд задерживался на перекосившихся чёрных избёнках, на остове разрушенной и сиротливо стоящей церкви, на стаях ворон и галок, кружащихся над деревнями…

Автобус долго и нудно трясся по раздолбанной, петляющей под низким небом, дороге. А небо, словно гигантское блюдце, висело над прогалинами серо-жёлтых полей, над близко подходящими к трассе хвойными лесами, проплешинами опавшего березняка, красными разрезами размытых оврагов.

Из угрожающе нависшей тучи, сначала осторожно, как бы испытующе, а потом всё настойчивее и смелее, застучали по стёклам капли осеннего дождя. Пейзаж за окном расплылся акварелью и стал одним большим серо-зелёным пятном. Пашка закрыл глаза.

Он снова погрузился в один из тех радостных снов в предвкушении счастья, что снятся нам только в детстве и почти не посещают нас после. Он снова увидел чистое голубое небо, яркое сияющее солнце, широкие улицы родного города, почему-то очень большие и красивые здания, зелёные деревья, улыбающиеся лица своих земляков, радостно приветствующих его и крепко жмущих руки.

Пашка увидел девушку с каштановыми волосами, попытался было удивиться, но она как-то плавно раздвоилась на Маринку и Наташку. Им он уже не удивлялся, но говорил что-то на незнакомом, даже ему непонятном, языке, и говорил что-то хорошее, доброе, важное.

Пашка счастливо посапывал во сне ещё не перебитым носом и не знал, что ехать ему оставалось всего двадцать восемь минут.

Пашка ещё ничего не знал. Он не знал, что случится с ним уже завтра, что произойдёт через год, и что будет через десять лет и дальше...

Он в первый и последний раз возвращался в своё детство и был просто счастлив.

Пашка спал и радостно улыбался во сне.

Он не знал своей судьбы. И пусть это будет так.