Первый опыт

Маленький Стас любил играть один в дальнем углу двора, что находился через дорогу, за кустами маклюры в тени толстого старого тутовника. Он нашел баранку от сломанной полуторки и, издавая звуки, полные драматизма борьбы шофера с пробуксовкой, выводил-таки воображаемую машину из плена бездорожья.
Это был чужой двор, и здесь ему никто не мешал. Когда друзья разъехались вместе со своими родителями в самые дальние уголки страны, стало скучно. В этом дворе, также как и по всей улице, застроенной специально для эвакуированных в годы войны, был дом на восемь квартир. Четыре из них - по три комнаты, а оставшиеся - по две. Но эта планировка неизвестного архитектора была далека от суровой реальности. Эти квартиры делились так, что люди получали по одной-две комнаты. Даже кухни отдавались под жилье одиноким приезжим. Поэтому на больших верандах жильцы из подручного материала сооружали нечто похожее на крохотные кухни, в которых ставили примусы и керогазы. Пожаров в городе, благодаря этому несанкционированному количеству плохо управляемых приборов, было много. Зимой – все обогревалось и варилось на сложенных из кирпича плитах в комнатах жильцов. Осенью к настоящим кладовкам, отстоящим от дома в глубине дворов, завозился уголь. Это была целая эпопея, потому что самосвалы (это была роскошь) или полуторки привозили уголь и вся семья, а то и соседи, выходили с ведрами и лопатами, чтобы переносить уголь в кладовые.
В этот день конца мая было уже жарко, и все, что могло к этому времени  отцвести, пожухло, а нежные листья тутовника сорвали для небольшого завода, производящего шелкопряд – гусениц. Тутовник, под которым играл Стас, не попал в поле зрения сборщиков и был украшен огромной зеленой кроной, в то время как его собратья по обочинам дорог стояли как ежи с торчащими голыми прямыми ветвями. Их жизнь поддерживали десятка два листьев, оставшихся на самых верхних ветвях.
Стас уже преодолел огромное количество вымышленных дорог, и его от усталости стало клонить ко сну, как неожиданно он услышал разговор людей. Они шли к его укрытию. Мальчик быстро уполз в разросшиеся кусты маклюры, которые образовали некое убежище в виде зеленой палатки.
- Тань, ты меня любишь?
- Люблю, мой дурачок!
- Тогда давай прямо здесь!
- Увидят, позора не оберешься!
- Да все на работе! Мананковы всей семьей ушли на затон. Прокловы – на базаре. Стаднюки-старшие носа не высунут в эту жару… Ну, как, дашь?
- Стоя, что ли?
Девушка была готова уступить, но чего-то еще боялась. Парень, Петька Агафонов, который уже курил «Беламорканал», был в белых брюках. Он быстро их спустил и оказался в черных сатиновых трусах, доходивших ему до колен. Трусы странно торчали.
- Да остановись же ты, куда ты, нас даже с крыши уже не видно!
Борька обхватил девушку и поднял ее юбку.
Стас увидел белые полные ноги. На девушке трусиков не было. Странно, Стас знал, что женщины обязательно носят трусы.
- Петька ложись на землю. Я сама сверху сяду.
- Это что за манера?
- А ты вроде забыл, как сам меня на пляже ночью так заставил делать! Сейчас уйду!
- Но почему так?
- Хочу видеть сама, не видят ли нас.
- А, тогда давай, а то уж невтерпеж!
Девушка села на легшего на землю Петьку и стала то подниматься, то опускаться.
Стасу это стало неинтересно. Он отвернулся. За его спиной эти двое стонали, словно были в больнице.
- Давай быстрее, сейчас кончу! – Петька куда-то торопил Таньку.
- А я не хочу, чтобы ты кончал, - ответила та.
- Поздно! Ой, ой, как поздно...
- Да что же я совсем ничего не чувствую, дурачок. Но говорят, так не беременеют.
- Это хорошо, что ты знаешь, что, да как. Нам рано детей иметь. Мне еще вечернюю школу надо закончить…
- А меня отец убьет!
Танька наклонилась к уху Петьки и сказала какое-то слово.
Оба засмеялись.

- Стасик!
Это раздался голос мамы.
- Стасик, иди домой! Я знаю, где ты! Иди. Или мне взять тебя хворостину и выгнать тебя отсюда?
- Сейчас приду! – тотчас же закричал в ответ Стас. Он не испугался хворостины, а подумал, что будет, если мама увидит здесь Петьку с Танькой.
Мать повернулась и пошла к выходу из двора.
- Кто это здесь, - зашептал Петька.
Он быстро натянул брюки, нагнулся и увидел Стаса.
- Вылазь, пацан! Иди к мамке!
Стас стал выкарабкиваться.
- Ишь, ты, шкет! Сколько тебе лет?
- Восемь! В третий класс перешел!
- Ты че, видел нас?
- Видел. Чего это вы стонали?
- Мы игрались, правда, Тань?
- Правда. Только ты никому не говори, малыш.
- Я не малыш, я Стас. А че тут говорить? Я побежал.
- Молодец, пацан!
Дома его ждал обед. И Стас с большим аппетитом поел, а после мама уложила его спать.
Но уснул он не сразу. Сквозь неплотно прикрытые веки он видел, как мама разделась до гола и легла рядом с ним и быстро заснула. Стас прижался к ее полной и жаркой груди и тоже задремал.
Был конец весны 1968 года. Была жаркая Туркмения, когда температура в тени уже доходила до 35 градусов. Трудовой отпуск мамы подходил к концу.
Через два года Стас упросил свою соседку-сверстницу сделать то, что делали ее мама и папа почти каждую ночь.
Уже через четыре года Стас имел настоящий первый половой акт с татарочкой Диной в пионерском лагере. Он обещал, что женится на ней. Но та засмеялась и сказала, что его не примут в мусульманскую семью.
А к 50-ти годам Станислав Петрович Кудряшов из высказываний выживших из ума противников советской власти к своему удивлению узнал, что в Советском Союзе секса не было.
- Конечно, - сказал он своей жене, которая была моложе его на двадцать лет, - секса у нас не было. Благодаря этому я молод и не воздержан! Начнем?
- Я сверху? – спросила жена.
- Мне противна эта поза, - сказал Станислав Петрович, - она для американских фильмов. Хотя каждый третий мужик у них – импотент. Или второй? Но, в данном случае, я не против. Поехали!
Стас, получая наслаждение от очередной близости с женой, которую он привез из Молдавии, подумал о том, что стало с той парой в кустах, которая ввела его  в мир половых отношений? Наверное, плохо кончила… Хотя, вспомнил он, через три года Петька женился на Таньке и ушел в армию. А вернулся с другой женщиной, привезя ее из Карпат. Но Танька, потерпев три года его отсутствия, быстро вышла замуж за кого-то из парней их двора. И, кажется, молодые жили долго и счастливо.
Все было, подумал Стас, но почему его поколение кажется чистым? Или это не правильный вопрос и он делает обычный эгоистический вывод человека, почти прожившего свою жизнь?