Юнга на неделю

       
       Третий раз жму на кнопку звонка, а за дверью ни гу-гу. Да что их там холерой побило что ли, сто хренов и якорь мне в задницу. Ага, за дверью что-то закопошилось и вот она распахнулась на всю халяву. Чечнёй местный люд видно не пугали? Хотя бы спросили: "Кто там?" А то вот стоит передо мной моя родная сестра с заспанной рожей, щурится спросонья. Не моя ты жена, иначе драить бы тебе медяшку на камбузе до зелёного посинения.
       Кстати о моей жене. Не захотела зараза ехать со мной на мою историческую родину. Видите ли, квартиру в центре Владивостока ей жаль бросать. Квартиру, в которой вода бывает через раз и то не каждый день. Горожанка, мать её. С нашей же деревни. Но туда ни ногой. Мне то, что. Я мичманом на крейсере "Адмирал Синявин" свой срок оттрубил, теперь приехал в родное Подмосковье, что бы бросить якорь в гавани последней своей стоянки. Мне этот Дальний Восток, вот где стоит. А Владик и его улицы под сорок пять градусов вверх, изжогу вызывают. Ходишь по нему и икры ног качаешь. Кому-то может и экзотика, а по мне век бы её не было. И если служба в кожу въелась и в крови "корабельный устав" вместе с эритроцитами присутствует, то моё Подмосковье мне каждую ночь снилось. Особенно ранее росное утро, когда туман над лугом садиться начинает. Ивы над речкой свои склонённые изумрудные головы из этого тумана показывают. Ветки в струях медленно текущей речушки полощат. На тихой и прозрачной воде озерка кувшинки замерли. А влажная шелковистая трава подошву босых ног холодит и ласкает. Такая благодать округ. Именно в этот момент в замирающей от восторга душе, спрятанной под тельняшку, начинают тихо перекликаться малиновые колокольчики. Что бы меня понять, моей жене надо было с пару десятков лет поспать в тесном кубрике крейсера, медяшку подраить, побегать по тревоге, в тысячный раз занимать своё, согласно боевому расчёту, место у боевого орудия. А чёртова туча молодых идиотов, из которых я выбивал гражданскую дурь и делал из них классных матросов. Правда, эти "чилимы" меня за глаза обидно "рашпилем" прозвали. Так я с них стружку, будь здоров, как снимал. Родной сын вон теперь каплеем на эсминце ходит. Сейчас где-то в Индийском океане полощется. А я думаю в родной деревеньке доски с заколоченных окон отцовского дома отодрать и перед издохом пожить себе в удовольствие в родной деревне. И что бы всё было натуральное. Сало, мёд, молоко и зелень. Душой устал за долгие двадцать лет от окружающего меня корабельного железа.
       Сестра спросонья сначала близоруко щурилась, а затем, по-бабьи охнув, бросилась на грудь. И я почувствовал на своей щеке её слёзы. Вот ещё не хватало мне сырости.
- Ну, будя тебе тут сырость разводить" - стал успокаивать её, поглаживая по, вздрагивающей от плача, тёплой спине. Уже через пять минут, поставив свой громадный чемодан в прихожке, я сидел на кухонке с кружкой горячего кофе. Сестра, рассказывая последние новости, хлопотала у газовой плиты.
- А помнишь тётю Машу Фёдорову, у них ещё Валерка всё после армии жениться не мог. Похоронили на майские. А Надюха Карагодина в пятый раз замуж навострилась. И мужика себе крутого нашла. У него три ларька на шоссейке стоит, лопатой бабки гребёт. А у этих Пичугиных дом сгорел. Они всё самогон гнали на продаж, да и сами его жрали безмерно. Что взять-то с них? Алканавты. Они в наш дом потом просились. Но я то была против. А эти Сорокины. Их бабы вечно ведьмачками слыли. Всё порчу чёрную из зависти наводили. И на мужиков и на скотину. У коров завсегда молоко пропадало. Так Вовка Приведенцев, тот который по деревне вечно пьяный гулеванил, думая, что из-за них у него с бабами не ничего не получается, и бабку и дочку из дробовика порешил. Скоро суд над ним будет. Но вся деревня за него стоять идёт. Теперь и коровы раздаиваться стали. Да и бабы в деревне повеселели. Даже Томка Айвазовская первым ребёночком разрешилась"
 Я прислушивался к говору сестры и думал о чём-то своём. Вот родная сестра, сейчас в подмосковном Щелоково живёт, и ведь ни какими пряниками её в нашу родную деревню жить не затащить. А тянет её всё же туда. Не тянуло бы, раз в год на могилки к родителям по обязанности съездила и будя. Так нет. Раз в месяц, как из пушки, нагрузится подарками и в деревню, к родне и подружкам. Конечно, если бы она своего мужика со двора не наладила, то у неё время на разъезды поменее было. Да вот мужик ей достался на голову слегка хромой. Он из соседней деревни и институт в Москве закончил. Но образование, даже высшее, ума не прибавляет. Их пацанёнку год был, когда он первый раз загулял. Ну, загулял и загулял. С кем из нашего брата этой беды не приключалось. Дело то житейское. Потом пришёл домой и бабе своей во всём повинился. Да не в том, что грешил на право и налево. В этом ни когда, даже под страхом расстрела, сознаваться нельзя. А сознайся ты в том, что три дня у друга беспробудно пьянствовал. И друг тут же пьяный стоит и головой как слон кивает. И всё. Простит жена тебе гулёне и, до следующего загула, живи себе спокойно. Этот же дурак, после своих амурных похождений, пришёл утром домой и всю правду-матку выложил. А Лидуха, на беду, в это время тесто для пельменей катала. Как она услыхала, что её муженёк, Игорёшка разлюбезный, всю ночь на пролёт её лучшую подругу Надьку жарил, так со всего маху и закатала пару раз скалкой муженьку в лобешник. Тот хлоп на пол. А она ещё разок скалкой по его рёбрам прошлась. Приехавшая "Скорая помощь" еле сердешного откачала. Ну, в суд спросить за свои побои с Лидки, он не кинулся. За то приобрёл качественную и стойкую аллергию на Лидуху. Ближе, чем на морскую милю, не приближается. Лидка вроде бы пятками назад, в раскаянии злосчастную скалку выкинула, жалеет о своей горячности, а тот козёл ну ни в какую. Аж лихоманка его бьёт, как он представит, что с Лидухой жить придётся. И я с ним, по Лидкиной просьбе, поговорил о примирении. Тот упёрся.
       -Боюсь её - говорит - прибьёт она меня на смерть.
       Тогда и я для душевного равновесия ему в репу зарядил, за его дурь непролазную. Теперь Лидуха седьмой год одна сына Антона растит. По-моему ничего хорошего из пацана не получиться. Она его сначала лупцует, почём зря, а затем жалеет, обнимет и плачет. А тот, как что, так денег у неё клянчит. Зачем сопляку деньги? К тому же он лентяй порядочный, койку за собой не приберёт. Жалко мне свою сеструху. Меня мой племянник не очень любит. Знает кот, что сало не по делу жрёт. Сейчас он спит. А как проснётся, так тут же на улицу смоется. Боится меня, гадёныш.
       " А у Дойкиных горе-то какое, у тёти Зины рак обнаружился" - продолжала свой бесконечный рассказ сестра. Она была у нас самая младшенькая, и я её одну, из всей родовы, любил больше всех. Братья какие-то непутёвые. Всё в жизни у них через задницу. И всё из-за водки. И оба у своих баб в кулаке. Вдруг мои размышления оборвались на том, что сестрёнка настойчиво о чём-то меня просила. Оказывается её от работы посылают в какую-то командировку для неё выгодную, и она просит меня с недельку пожить у неё, за её оболтусом, сыном, присмотреть. Раньше она соседку Зойку просила, а теперь вот я подвернулся. Я машинально кивнул головой. По моему зря кивнул. Не потому что не имею опыта обращения с детьми. А скорее наоборот.
       Племянника в тот день я так и не увидел. Поздним вечером я застал его спящим, а сестру собирающей в дорогу спортивную сумку. Днём я думал смотался в Москву, побродить по столице, поглазеть и приценится к местной жизни. Заскочил к своим знакомым. Все москвичи, занятые по горло, люди. Всё спешат жить. Ну и пусть себе спешат.
       Сестра стала совать мне деньги Антону на продукты. Я отказался от её рублей. Что я неделю себя и мальца не прокормлю. Я её пристыдил. Она заикнулась, что Антону в сахарницу, что в буфете стоит, денег на школьные завтраки положила. Тут же деньги эти оттуда были изъяты и отданы сестре. Затем, разложив раскладушку, я лёг спать. Сестра всё ещё копошилась на кухне.
       Звонок будильника, как всегда, выбросил меня из постели. С десяток приседаний и сразу в ванну, под холодный душ. Растираясь полотенцем, иду на кухню. Чайник налит и поставлен на газовую плиту, и теперь дело за побривкой. Проводя рукой по гладкому подбородку, ловлю себя на мысли, что не слышу своего любимого племянника. А это чудо и не думает просыпаться, как краб-отшельник в одеяло зарылся.
- "Подъём! В гальюн и быстро умываться. Затем уборка постели и завтрак" – громко сообщаю, таращащемуся в недоумении на меня, пацану. Мне не раз приходилось видеть такое изумление на лицах новобранцев. То ли ещё будет. И я переворачиваю всю постель, вместе с матрасом и Антоном на пол. Он испуганно вскочил и зайцем метнулся в гальюн. Через минуту громовым голосом возвещаю, что ему надо десять раз отжаться и идти умываться. За десять минут этот мелкий «сачок» умылся, отжался и заправил постель. Я, как всегда проверил качество заправки кровати и опять вся постель оказалась на полу, а Антон хапнул затрещину. Это прибавляет ему прыти. Тут я замечаю, что руки у него не совсем свежие. Что за хренотень? Пригляделся к своему племяннику родному и вижу, что меня пробуют провести. Ну, салажёнок, берегись. Строго спрашиваю его, умывался ли он в отведённое ему время. Тот клятвенно заверяет, что умывался. Тогда я смачно плюю на свой указательный палец и усиленно тру им его щеку. На ней появляются разводья грязи. Уцепив грязнулю за тоненькую шейку тащу его в гальюн. Там дёргаю за фаянсовую ручку унитаза и резко опускаю в набегающую воду мордаху Антона. При этом левой рукой умываю унитазной водой ему лицо. Если бы сестра видела обиженное изумление на лице своего разлюбезного сыночка.
- Меня мордой в унитаз? Да я в милицию буду жаловаться. -заявило мокророжие чудо.
- Он же грязный, в него же серут – опять возопил этот поросёнок.
Я тут же принёс ему его зубную щётку и банку «Пемоксоля». Поставив ему задачу на почистку унитаза от жёлтых разводьев и дав на всё это мероприятие пять минут, пошёл завтракать. Через минут десять это чудо выползло из гальюна и попробовало голодным смыться на улицу. Ага. Разбежался. Тут же в его присутствии была проведена инспекция помывки унитаза. Хреново почистил молодой боец гальюн. Ему было сообщено, что если к вечеру очко не будет блестеть, как у кота яйца, он будет чистить своей зубной щёткой, задействованной на чистку сортирного очка, свои родные зубы. Антон как-то весь сник и понуро пошёл завтракать. Я же в это время шмонал его ранец. Оттуда на белый свет были извлечена куча предметов не имеющие никакого отношения к учебному процессу. Такие как: американская рогатка за сто баксов, две толстенные книги о придурковатом иностранце Гарри Потере, плеер и три кассеты с зубодробительной музыкой. А вот в дневнике я что-то не нашёл записи домашнего задания. Он вообще был девственно пуст.
       После завтрака был произведён инструктаж по ведению дневника и выполнению домашнего задания. Для Антона такое издевательство над личностью было внове. Как так, его, маминого любимчика, ставили в позу и дрючили по полной программе. В основном, по школьной. В школу Антон пошёл наеденный, чисто вымытый, с заполненным дневником и полупустым ранцем.
       В обед я напомнил ему, что ему вменяется в обязанность ежедневно выносить мусорное ведро, протирка влажной тряпкой подоконников, телевизора и столов и покупка хлеба. Он надулся и сообщил, что это должна делать мама.
- А теперь всю оставшуюся жизнь это будешь делать ты – заявил я.
 Антон, боком по стенке, стал красться к двери.
- А сейчас мы с тобой будем варить суп - обрадовал сообщением смывающегося на улицу Антона.
И мы с ним сели чистить картошку. Естественно этим делом мой племянник никогда не занимался, и мне пришлось начинать обучение с азов. Картошку он с грехом пополам почистил и, воспользовавшись моментом, всё-таки сбежал на улицу. Когда стемнело, появился мой беглец. На вопрос – «Почему не вынесено ведро c мусором?» Он, в раскованной манере, сообщил мне, что я не имею права им командовать. И в тот же миг его нагло лыбящаяся физиомордия впечаталась в верхний слой мусора в ведре. А ещё через тридцать секунд уже пустое ведро было занесено им в дом. Мы с ним поужинали, и я сообщил ему о морском законе. Кто последний поел, тот и моет посуду. Оказывается посуду тоже всегда мыла его мать. Пришлось учить этого балбеса мыть посуду. А после посуды началась проверка дневника и не выученных уроков на завтра. Видя ленность племянника, наугад цапнул книгу с полки, а это оказался томик стихов Высоцкого, ткнул в первое попавшееся стихотворение. «Я не люблю» – гласило заглавие стиха. И пришлось бедолаге учить заданное, и плюс этот стих. Он попробовал возразить. Но выразительное покачивание кулаком перед его носом сразу сняло с повестки дня все его вопросы.
       Звонок будильника, как ни странно, на этот раз разбудил не только меня. Антон мухой летал по комнате и всё успевал. Кровать заправлена, морда лица умыта, и посуда после завтрака блестела. К тому же без запинки пересказаны все правила по русскому языку и без нуканий, стих Высоцкого.
       В обед мы с Антоном учились жарить картошку и яичницу. Ничего, получилось. Самое главное, он уже не пытался протестовать. А куда он денется из подводной лодки, если она уже третий день как затонула. Я отпустил его до пяти вечера погоняться по улице, а сам занялся своими делами. По приходу Антона с улицы спросил его о стирке носков и трусов. Его носков, которые пахнут незнамо чем и его трусов, жёлтых спереди и коричневых сзади. Он обалдело захлопал глазами. И опять мы занялись учёбой. Теперь в ванной. Для обучения прачечным навыкам Антону хватило десяти минут. При этом я пообещал ему, что если я узнаю, что мать выносит мусор или стирает его шмотки, то урою его, как Змея-Горыныча. И он сразу поверил мне на слово. А теперь за уроки. Уже поздним вечером я, втихую, проверил дневник и тетради племянника. Ну, что ж, завтра займёмся правописанием. Что это за курица лапой писала домашнее задание? А писарь уже спал, не подозревая, какую пакость принесёт ему очередной день.
       На следующий день мы учились красиво писать. Оказалось, что не авторучки виноваты в корявости букв, а кривые пальцы писарчука. И мы с трудом стали их разгибать в нужную сторону. Получилось. Значит не всё потеряно. А после вместе варили пшённую кашу с мясом. При этом, основную работу проделал мальчонка. И когда мы ели эту его кашу, он весь аж лучился гордостью, а я в этот раз мыл посуду. После улицы он учил уроки и внеочередной стих, уже Есенина ,,Выткался над озером… ,,. Потом был телевизор, помывка в ванной и на боковую.
       В субботу, после школы, вдвоём отправились пошляться по городу. Он водил меня по городу и рассказывал и показывал, где что есть. И почему-то всегда останавливались у ларьков с мороженым. Наконец я снизошёл до понятия его намёков и купил ему эскимо. А затем в городском саду он катался на колесе обозрения.
       С каждым днём посуда мылась чище, обеды становились разнообразнее и оценки в дневнике выше. Но я не собирался успокаиваться. Надо было закрепить успех. В таких случаях надо делать так, как делал наш боцман. Выкатывать глаза как бараньи яйца и орать, что всё сделано плохо. Вот и Антон, лишь переступил порог дома, сразу увидел сердитое выражение моего лица. В душе я знал, что не прав и жалел пацана. Но это в душе. А на деле я сразу же наехал на него за плохое качество уборки в доме. Тот со слезами на глазах клятвенно заверял меня, что он старался. Но я достал из кармана брюк кипельный белый платок и его кончиком начал проводить по разным поверхностям мебели. Естественно платок на кончике почернел. А Антон побелел. Следующий час был полнейший аврал. Мы с ним оба драили квартиру. На совесть. Ведь завтра приезжала его мать.
       Звонок, как всегда сбросил меня с кровати. Но это звонил не будильник. Звонили в дверь. Ба, на мой вопрос откликнулась Лидуха. Мы обнялись и расцеловались. Она тут же кинулась проверять свою драгоценность. А драгоценность со старанием застилала кровать, набивая по краю уголков кантик. Я из коридора услышал, как Лидуха шумно втянула воздух и громко, в голос, заревела. Я воззрил на Антона, а он на меня. В воздухе повис немой вопрос «Кто обидел мать?» А та, сев на заправленную Антоном кровать, навзрыд, с соплями пополам, рыдала. Еле мы её успокоили. А затем она с тем же обалдевшим видом смотрела, как Антон споро готовил завтрак и мыл посуду. Затем пацан ушёл в школу. Лида проверяла порядок в квартире и спрашивала: «Кто это убирал?» На что я, с чистым сердцем и небрежно заверял её, что это Антон. Она не верила. Сушившиеся на трубе в ванной носки и трусы, постиранные Антоном, вновь вызвали у неё новую слезокапку.
       А вечером вышел конфуз. Не потому что оценки в заполненном школьном дневнике загнали Лидуху в ступор. Дело в том, что мне прошлось перед Антоном извиняться.
       Зайдя в ванную, о ужас, я увидел в углу скомканные грязные носки. И тут же из ванной раздался командирский рёв: «Антон, ко мне» Лидуха, сидевшая на кухне, от этого рявкания чуть с табуретки не свалилась. И вот он стоит на вытяжку передо мной. «Я тебя насчёт грязных носков предупреждал? Я обещал, что ты их без соли съешь?» Тот согласно кивал головёнкой. И тут я стал пихать ему в рот грязный носок. Лидка сорвалась с табуретки, и с криком: «Это мои носки» - кинулась к нам. Она тут же стала судорожно стирать их в умывальнике. А я таким же голосом пообещал и ей открутить головёнку, если ещё обнаружу наличие по углам грязного белья. А потом, обняв перепуганного Антона, извинился перед ним за свою ошибку. Затем из дембельского чемодана был извлечён заветный швейцарский нож на двадцать пять лезвий и подарен незаслуженно обиженному пацану. Мир и справедливость в доме были восстановлены.
       На следующее утро я уезжал в родную, моему сердцу, деревеньку. Сестра с мокрыми глазами и серьёзный Антон провожали меня. Перед самым отправлением поезда, я по мужски пожал Антону руку и попросил его беречь мать. «У меня она одна родная душа на всём белом свете. Береги её, пожалуйста, и будь дома хозяином. Ты ведь в доме мужчиной остался». Антон по взрослому дал обещание не обижать мать. На том и расстались.
       Через месяц в деревню приехала сестрёнка. Привезла кучу городских вкусняшек и новостей. «Ну, ты брат мне и удружил» – жаловалась она. «Антон меня замучил домашними уборками и соблюдением порядка. Гоняет меня за неубранную кровать. А учителя в школе на Антона за учёбу не нарадуются и интересуются, что там за дядька у Антона такой объявился с сумашедше-эффективным педагогическим талантом»
       Я слушал её и думал про себя, что надо будет заехать к ней и устроить пацану пару разгонов для закрепления полученных Антоном знаний и навыков с последующим объявлением благодарности по экипажу.
       За этот месяц отцовский дом я подремонтировал. Наладил огородишко. Завёл с десяток кур и козу. И потихоньку, для отдыха души, копошусь на хозяйстве. Всё вроде хорошо. Да вот как о море вспомню, о корабле и друзьях-товарищах, так в сердце что-то больно ворохнётся и долго не отпускает. Хотя умом и понимаю, что сидел бы сейчас во Владике в какой-нибудь пивнушке, и пиво жрал с таким –же другом-боцманом на пару. Таких вот, как я, на берегу, половина будет. Да и нет там такого вкусного воздуха, как у нас, земли такой плодородной нет. Всё скалы, да скалы.
       А сестра уютно сидела рядом и продолжала тарахтеть про своих подруг и знакомых. И было у меня на душе, по-есенински, светло и спокойно.