Поезд

1
Василий Иванович проснулся оттого, что увидел во сне Чапаева. Открыв глаза, он первым делом протянул руку к стоявшей рядом с кроватью тумбочке, какие бывают обычно разве, что в казармах и студенческих общежитиях, нащупал в темноте очки, после чего нацепил их на нос и посмотрел на часы. До вакханалии, устраиваемой будильником каждый день, за исключением субботы и воскресенья, ровно в шесть сорок пять утра, оставалось ещё около пятнадцати минут, и Василий Иванович, тяжело вздохнув, снова откинулся на подушку, уставившись в потолок. Глаза уже начали постепенно привыкать к темноте, и вскоре комната обрела свои привычные контуры. Несмотря на своё обычное утреннее состояние, которое можно было бы сравнить с ужасом оказавшейся на полу рыбки из случайно опрокинутого незадачливым хозяином аквариума, Василий Иванович чувствовал, что больше не заснёт и решил немного полежать в темноте, полузакрыв глаза. Впрочем, это было, скорее, исключение, нежели правило, так как всю свою сознательную жизнь при очередной трели будильника, на редкость пронзительной и неприятной, он не только был не в состоянии сразу же подняться, но и проклинал всех и вся, мысленно повторяя гребенщиковское: «Попадись мне, кто всё так придумал, я бы сам его здесь придушил!» На протяжении долгих лет Василий Иванович страдал оттого, что каждое утро вынужден был вставать и идти на работу, толкаясь в переполненном вагоне метро и переругиваясь с очередным наступившим ему на ногу недотёпой. Случалось и так, что он в течение получаса оттягивал наступление того трагического момента, когда ничего поделать уже нельзя, и необходимо сменить горизонтальное положение вертикальным. Один раз он так долго и упорно переставлял стрелку будильника вперёд, что, в конце концов, уснул мёртвым сном. В результате он был весьма ощутимо ушиблен турникетом-убийцей, нагло проглотившим его жетон, сел в поезд, застрявший в тоннеле на добрую четверть часа, был остановлен на выходе из метро милиционером, предъявившим вместо служебного удостоверения угрюмую физиономию с совершенно ясно отпечатавшейся мыслью «Хочу денег!», и в завершении всего, как это всегда бывает, встретился лицом к лицу с начальством в дверях подошедшего лифта, который должен был увезти его на третий этаж, в офис. Но это было лишь однажды, и сошло Василию Ивановичу с рук. В остальное же время он, как правило, медленно сползал с кровати после чего, не с первого раза попав обеими ногами в тапочки, чуть покачиваясь, направлялся в сторону ванной. Включив горячую воду, он брал одной рукою зубную щётку, а вторую, после того, как необходимое количество пасты было с усилием извлечено из похожего на не до конца выжатый лимон тюбика, подставлял под льющуюся из крана обжигающую струю, испытывая при этом огромное наслаждение. Дело здесь, впрочем, не в склонности к мазохизму, а в том, что по утрам обычно не только страшно хотелось спать, но и всегда бывало жутко холодно, как зимой, так и летом. Василий Иванович часто любил повторять, что в нём погиб вампир. Он вполне комфортно мог бодрствовать по выходным всю ночь напролёт, после чего, конечно, спал до полудня и потом ещё долго нежился в постели. Словом, ничего хуже пятидневной рабочей недели, начинавшейся в девять утра проклятым понедельником и заканчивавшейся в шесть вечера благословенной пятницей, он для себя представить не мог. Все его проблемы заключались в том, что он твёрдо решил для себя, несколько месяцев проработав в молодости таксистом, что не желает быть ни сторожем, ни кочегаром, ни кем-нибудь другим, кому свойственен сменный рабочий график. Он был инженером. А инженерам почему-то не дозволялось работать ни сутками, на что Василий Иванович сразу бы согласился, ни даже два через два, от чего, по его мнению, и проистекали все российские беды. Но даже если бы кто-нибудь сказал ему, что так заведено во всём цивилизованном мире, это вряд ли подействовало бы, поскольку каждое утро было чем-то настолько кошмарным, что думать о чём бы то ни было просто не представлялось возможным, и любую мысль Василий Иванович отгонял от себя, как невыносимую.
Твёрдо решив не вставать до того момента, пока будильник не исполнит своё каждодневное соло, он попытался расслабиться и насладиться тем небольшим промежутком времени, что ещё можно было провести под тёплым одеялом в уютной позе эмбриона. Но что-то не позволяло до конца отдаться этому блаженному чувству. Какая-то мысль, засевшая у него в голове, никак не желала оставить его в покое. По опыту зная, что бороться с этим бессмысленно, Василий Иванович попытался хотя бы понять, как он всегда делал в таких случаях, что именно не даёт ему покоя. Самым главным здесь было безошибочно идентифицировать то, о чём он неотвязно думал и попытаться чётко сформулировать это что-то, дабы найти гложущей его мысли, хоть какое-нибудь объяснение или же, напротив, успокоиться, поняв, что никакого объяснения просто нет. Перебрав в голове несколько вариантов, Василий Иванович понял, что думает о только что увиденном сне. Правда, сам сон он помнил весьма смутно, однако был твёрдо убеждён, что в этом сне присутствовал Чапаев, который (это было единственным запомнившимся эпизодом сновидения) деловито разглаживал свои усы и о чём-то говорил, глядя на него своими внимательными глазами. Почему Василий Иванович решил, что это был именно легендарный красный командир, было не совсем ясно, а вернее сказать, совсем неясно, так как кроме этих самых усов никакого сходства с реальным историческим персонажем он не помнил. Однако у него была твёрдая уверенность, что это был ни кто иной, как сам Василий Иванович Чапаев, собственной персоной. Это было также необъяснимо, как и то, что люди, которым привиделся кошмар, связанный с утерей чёрного чемодана, набитого пачками стодолларовых купюр, бывают уверены по пробуждению в том, что этот самый чемодан, действительно, принадлежал именно им. Во всяком случае, если бы кто-то вздумал опровергать Василия Ивановича, он вполне возможно даже и рассердился бы.
Тут следовало бы, однако, пояснить. Всё дело в том, что этот исторический персонаж преследовал его на протяжении всей его жизни, с самого рождения. Начать хотя бы с того, что родители нарекли сына Василием именно из-за подходящего отчества, а не для того, чтобы люди не завидовали, как думали некоторые. Кто знает, может быть, родись в семье ещё один мальчик, он, вероятно, был бы назван Петром (вполне логично было бы предположить, что девочка получила бы имя Анна). Но этого не случилось, и Вася остался единственным ребёнком в семье с героическим именем-отчеством. Позже, когда однажды он принёс из школы известный анекдот про таз Анки, никак не желавший пролазить в заданном направлении, отец, поморщившись, прервал сына на том самом моменте, когда Чапаев должен был ехидно поинтересоваться, почему его пулемётчица не взяла с собой ванну. Сына попросили заменить имена реальных исторических фигур какими-нибудь Машей, Гришей и Вовой, дабы не высмеивать героев своей страны. Впрочем, вскоре маленький Вася убедился в том, что с родительским чувством юмора и вовсе дело табак, что доказала следующая, более поздняя попытка поведать о том, как Штирлиц и Мюллер стреляли по редеющей очереди. В конце концов, он оставил попытки приобщить старшее поколение к прекрасному и анекдотов при родителях больше не травил. В это время он не то, что никак не соотносил себя с Чапаевым, но даже и думать про него забыл. Однако более близкое знакомство со своим знаменитым тёзкой не заставило себя долго ждать. Случилось это в армии, куда студент второго курса одного из столичных технических вузов Василий Беллин случайно угодил. То есть не то чтобы случайно, а просто сдуру, пойдя в военкомат за тридцать второй формой снежным декабрьским утром, не взяв с собой ни студенческий билет, ни чего-то ещё, что доказывало бы его законное право на отсрочку. Принесённая им ещё в начале сентября справка благополучно оказалась без вести пропавшей из личного дела, в чём несчастного Васю клятвенно заверил сам начальник второго отделения, долго рассуждавший при нём о судьбах Родины и о безнравственности молодого поколения. В общем, не успел он оглянуться, как его уже признали годным к военной службе и по-тихому быстренько отправили на сборный пункт. Мобильного телефона при себе у него также не оказалось, и узнали об этом только тогда, когда солдат Беллин уже принял военную присягу. Так, вместо манящей заграницы, он попал в доблестные ряды тогда уже российской армии. Служить довелось на Дальнем Востоке, причём в одной из его самых что ни на есть отдалённых точек. Именно там за ним и закрепилось устойчивое прозвище Чапаев. Случилось это после того, как всю роту отправили на просмотр известного фильма, снятого в тридцатых годах. Сначала было забавно, особенно учитывая тот факт, что большинство его коллег по несчастью удостаивались куда менее звучных и лицеприятных прозвищ. Однако вскоре солдат Василий почувствовал, что начинает отождествлять себя с этим персонажем и даже порой начал видеть его во сне. После армии ему удалось восстановиться в институте, который он, в конце концов, благополучно и закончил. Выйдя в люди, бывший студент Беллин решил окончательно порвать со своим прошлым и навсегда вычеркнуть Чапаева из своей жизни. Он старался не разговаривать на исторические темы, не обсуждал старые советские фильмы и представлялся по возможности просто Васей.
Но не тут-то было. Оказалось, что Чапаев и не думал отступать, а напротив, давно уже взял в оборот своего незадачливого тёзку. Просто он на время затаился, выжидая удобного момента для наступления. Вскоре, когда молодой инженер Василий, ещё не успевший превратиться в Василия Ивановича, только начинал страдать из-за изматывающей пятидневки, Чапаев начал появляться в самых неожиданных местах. Становилось ясно, что всё происходившее было не просто так. Как вскоре сделалось очевидным, после его появления следовало ждать каких-нибудь событий, которые у Василия Ивановича случались, как и в жизни любого другого человека, подчас весёлые и радостные, а порой и страшные. Но неизменным предвестником, как первых, так и вторых, был, ни кто иной, как Чапаев, дававший о себе знать самыми разнообразными способами. Он мог, к примеру, спрятаться в каком-нибудь давно забытом и внезапно пришедшим на ум анекдоте или всплыть исторической заметкой в газете. Иногда его имя выплывало из какой-нибудь книги, от которой такого подвоха трудно было ожидать, а один раз он объявился вовсе уж неожиданно, замаскировавшись так, что Василий Иванович, несмотря на уже определённую опытность, не сразу понял, в чём дело. Случилось это незадолго до кризиса в августе 1998 года, когда после работы он решил сходить в недавно открывшийся неподалёку торговый центр и между делом зашёл в книжный отдел. Походив какое-то время среди книжных полок, он так ни на ком и не остановил свой выбор. В таких случаях следовало поступать так: закрыть глаза и наугад ткнуть вытянутым указательным пальцем в одну из книг. В своё время именно таким вот образом были прочитаны «Защита Лужина» Набокова, «Котлован» Платонова, и даже «Что делать?» Чернышевского, которую Василий Иванович сам ни за что бы не выбрал, памятуя о школьных мучениях, когда он никак не мог понять, что же ему, собственно, делать – читаться книга упорно не желала. На этот раз он решил остановить свой выбор на современных авторах и, закрыв глаза, упёрся пальцем в одного из них. Какого же было его изумление, когда на обложке он прочитал: В. Пелевин «Чапаев и Пустота». Это, несомненно, был знак. Забегая вперёд, следует сказать, что благодаря кризису Василий Иванович так и не купил себе автомобиль, на который копил последние несколько лет. Правда, некоторые социологи уверяли, что доброй половине всего российского населения накануне известных событий явили себя Чингиз-хан, Владимир Ильич Ленин и почему-то даже Арнольд Шварцнегер. Но, как бы там ни было, после знаменитого чёрного вторника это было уже не важно.
2
Когда Василий Иванович, наконец, добрался до ванной, и повернул отмеченный красной буквой h кран, оказалось, что горячей воды нет, а вслед за этим открытием сразу же вспомнилось давешнее объявление о плановом отключении оной по всему району. Неслышно выругавшись, он наскоро почистил зубы и отправился на кухню. Нужно было поставить чайник, для того, чтобы не пришлось бриться ледяной водой. Нажав на кнопку, Василий Иванович плотнее укутался в махровый халат, несмотря на пришедшее, наконец, лето, после чего подошёл к окну. Перед ним был ещё спящий город, молчавший и хмурившийся в предрассветной мгле. Лишь где-то вдалеке раздавался скрежет метлы, изредка доносились протяжные сигналы немногочисленных автомобилей, и мигал жёлтый сигнал светофора, словно напоминая о несбывшимся. Василий Иванович после крушения в 1998 году своих надежд сесть за руль новенького автомобиля возненавидел все остальные и теперь всем повторял, что предпочитает передвигаться пешком.
Летом он часто смотрел по утрам на пустынные тротуары, детские площадки, дворы. Во всём этом было что-то удивительное и вместе с тем невыразимо мрачное, словно в экранизации «Лангольеров» Стивена Кинга. Казалось, что вот-вот какая-то неведомая сила сотрёт всё это окружающее пространство, не оставив на его месте ничего, про что можно было бы сказать, что оно где-то существует. Но мираж был обманчив, и Василий Иванович хорошо это знал. Совсем скоро другая сила, значительно более ощутимая и реальная, нежели поедающие пространство существа, заполонит собой всю эту пустоту, под завязку набив собой вагоны метро и вытянувшись в бесконечные хвосты автомобильных рядов и очередей за проездными билетами. И всё это будет происходить в одно и то же время, точно также, как и на обратном пути, когда всей этой высвободившейся неизвестно откуда силе нужно будет вернуться туда, откуда завтра вновь должна стартовать очередная борьба за выживание. В такие минуты Василию Ивановичу делалось не по себе. Он прожил в этом городе всю свою жизнь, знал его наизусть, чувствовал его, жил и дышал им. Где бы он не находился, будь то Казань, Петербург или даже Лондон, куда один раз ему довелось слетать в командировку, он никогда не мог бы представить себя, навсегда покинувшим родные бульвары, проспекты и набережные. Но иногда он ненавидел этот мегаполис. Ему никак не удавалось понять, откуда в людях, населяющих все эти дома, передвигающихся по этим дорогам, столько ненужной злобы и бессмысленной суетливости. Порой казалось, будто вся эта негативная энергия передавалась и городу, который впитывал в себя всё то, что выбрасывалось в окружающую среду, и будто бы сам становился похожим на некоего офисного пролетария, вечно куда-то спешащего и расталкивающего всех на своём пути, дабы не упустить своё место у вёсел гигантской галеры. В такие минуты было совершенно не ясно, как люди умудряются жить среди всего этого хаоса, кого-то любить, растить детей и думать о будущем. А ведь и сам Василий Иванович тоже жил в этом городе и тоже надеялся на то, что когда-нибудь станет лучше. Порой ему безумно хотелось, чтобы у него выросли крылья, на которых он мог бы вознестись утром над всем этим кишащим маленькими суетливыми созданиями муравейником, а потом, когда всё затихнет, незаметно спуститься вниз и насладиться близостью ещё не остывшей от полуденного солнца земли, впитавшей в себя все запахи этого волшебного места, населённого, пусть и не очень приятными, но всё-таки божьими тварями.
Чайник, между тем, вскипел. Побрившись, Василий Иванович принялся варить кофе, который он не признавал в растворённом виде, и одновременное делать себе бутерброд. Закончив, он привычно потянулся к телевизионному пульту, однако вспомнил о данном самому себе обещании не включать телевизор без особой надобности, да и в случае оной слушать только радио. По этому поводу он даже выдернул на днях антенну, дабы в случае своей слабости он всё равно не смог бы ничего посмотреть, так как заниматься по утрам тем, чтобы залезть на стул и дотянуться до стоявшего на холодильнике чёрного ящика, чтобы воткнуть её обратно, он явно не стал бы. За последние несколько лет он даже перестал читать газеты, узнавая всю информацию преимущественно из интернета. С годами у него всё отчётливее крепло желание бороться со всеми своими пагубными привычками, коих он насчитал у себя немало. Начать он решил именно с телевидения, в котором он так долго высматривал что-то важное, не подозревая о том, что о самом важном ни в телевизоре, ни в каком-нибудь другом источнике информации не говорят. Борьба не давалась легко – сказывался почти тридцатилетний стаж регулярных просмотров новостей, телешоу и рекламы. Но Василий Иванович не сдавался. Следующим этапом стал полный отказ от прессы, что также было сопряжено с определённого рода трудностями, поскольку иногда возникало непреодолимое желание увидеть на первой страницей лежащего под капельницей какого-нибудь заслуженного, а ещё лучше народного артиста, ужаснуться и посочувствовать, не преминув мысленно позлорадствовать относительно того, что, дескать, не всё вам, господа, в масле кататься. Вот поболейте-ка, полежите-ка в больницах, да почувствуйте, как нам, простым смертным, которых не показывают по центральным каналам, живётся. Накося! Похожая история происходила и с Интернетом, но Василий Иванович вовремя успел выявить начавшие, было, развиваться у него признаки очередной зависимости, в связи с чем наотрез отказался подключаться к сети дома, ограничившись использованием всемирной паутины только на работе в том случае, если это, действительно, было необходимо. Единственным, чего он никак не смог окончательно искоренить, оставалось курение. Становясь старше, для него всё яснее и яснее становилась необходимость отказа от этой пагубной привычки, однако окончательного успеха добиться ему так и не удалось. Главная проблема заключалась в том, что ему этот процесс чем-то неумолимо нравился. Однако он тешил себя мыслью о том, что теперь он хотя бы научился хоть как-то контролировать себя: покупая пачку «Парламента» он клялся себе в том, что будет выкуривать в день не больше трёх сигарет, так чтобы всей пачки хватило бы на неделю. К этому его привели простые математические выкладки, согласно которым 3х7 давало 21, а всего в пачке сигарет было двадцать. Ещё он мечтал о хорошем, дорогом мундштуке, да всё никак не доходили руки или, вернее сказать, ноги, так как для этого нужно было всего лишь подняться на второй этаж того самого торгового центра, в котором Василию Ивановичу в очередной раз явился Чапаев.
Позавтракав и одевшись, он запер дверь, после чего спустился вниз и, закуривая первую из трёх за наступивший день сигарету, направился в сторону метро.
3.
На дорогу от дома, где жил Василий Иванович, до ближайшей станции метрополитена уходило примерно столько же времени, сколько требовалось для того, чтобы добраться до автобусной остановки. Обычно весь путь занимал от десяти до пятнадцати минут, однако в зимнее время даже и этого было вполне достаточно для того, чтобы успеть хорошенько замерзнуть. Единственным, что не могло не радовать, было то, что станция, на которой он жил, была конечной, поэтому иногда Василию Ивановичу всё-таки удавалось сесть. Впрочем, этому он научился не сразу. Люди давно уже научились определять предположительные места, где должны открыться двери подошедшего соблазнительно пустого поезда и заполняли его собой примерно с той скоростью, с какой пираньи набрасываются на упавшую в воду добычу. Больше всего от этого страдали неопытные пассажиры с соседних станций, которые специально возвращались на одну или две станции назад в надежде на свободные места. Стоит ли говорить, что общественного транспорта Василий Иванович не любил. На его счастье, ему не нужно было потом ещё ехать на троллейбусе или трамвае, как было раньше, но приятного всё равно было мало. С другой стороны он давно уже составил для себя список преимуществ пользования метро, нежели автомобилей, что опять же свидетельствовало о том, что рана, нанесённая ему тем самым августовским днём со стороны государства, не прошла бесследно.
Во-первых, думал он, во время нахождения за рулём резко увеличивается ответственность за то, что происходит вокруг, и нужно внимательно следить за тем, чтобы ненароком не задавить какую-нибудь старушку, решившую перейти дорогу в пяти метрах от пешеходного перехода. В метро же вполне можно читать книгу и если чего-то и опасаться, так только того, чтобы тебя кто-нибудь не толкнул на пути или не затоптал в переполненном вагоне. Кроме того, ещё одной причиной его нежелания пользоваться личным транспортом было неизбежное в таких случаях общение с московской милицией, вероятность которого уменьшалась в метро в несколько раз, так как Василий Иванович давно уже не походил на лицо призывного возраста и соответственно облавам не подлежал, а если бы и подлежал, то давно уже отслужил и имел военный билет). На представителей кавказского землячества он также походил мало. Вообще говоря, чувство от общения с любым сотрудником милиции всегда оставляло то неприятное ощущение, которое бывало у Василия Ивановича после просмотра выступления очередной российской эстрадной звезды, на лбу у которой чётко было написано, что она до такой степени хочет денег, что давно уже не стесняется идти ради этого на что угодно, лишь бы только не упустить свой лакомый кусок, обещанный ей когда-то продюсером. Примерно то же было и с охранниками правопорядка, и вся разница заключалась в том, что последние были не так сексуальны, как первые. Раньше, когда Василий Иванович ещё смотрел телевизор, он никак не мог понять, как актёры, исполнявшие роли доблестных российских следователей умудрялись играть весь фильм с такими серьёзными лицами – ведь каждому было ясно, что таких представителей государственного гнёта нет и не будет никогда, на то он и гнёт. Правда, он очень любил Шерлока Холмса и Глеба Жеглова; первого за то, что это была одна из его любимых книг, а второго – за то, что его сыграл Высоцкий.
И, наконец, метро оставляло возможность хоть как-нибудь, но добраться до конечного пункта назначения, в то время как дороги давно уже напоминали старые и грязные трёхлитровые банки, под завязку набитые селёдками, которые умудрялись при этом ещё и переругиваться, толкаться и лупить друг друга бейсбольными битами. Единственным, чего Василию Ивановичу никак не удавалось понять, оставалась загадка работы эскалаторов, но не техническая её сторона, а сугубо практическая. Много раз по утрам он наблюдал картину, как маленькая сухенькая старушка, до того напоминавшая постаревшую старшую медсестру Рейчед из культового фильма Милоша Формана в блестящем исполнении Луизы Флетчер, ровно около половины восьмого утра направлялась к одному из двух работавших на спуск эскалаторов и загораживала проход своим щупленьким телом. После этого в её руках, откуда ни возьмись, появлялась табличка с надписью РЕМОНТ, напоминавшая чем-то знаменитую избушку на курьих ножках, из которой только что вышла сама Баба Яга. После этого, словно по мановению некоей злой силы, эскалатор останавливался, и вся работа доставалась его злополучному коллеге напротив. Таким образом, стоило Василию Ивановичу немного задержаться дома или проспать, как для него начиналось некое подобие шоу «Остаться в живых», поскольку нужно было не только пройти через турникеты и попасть на переполненное движущееся полотно эскалатора, но и умудриться сойти с него. Но самое интересное заключалось в том, что поздним вечером, когда Василию Ивановичу приходилось – таки задерживаться на работе, он заставал движущимися все три эскалатора, два из которых по-прежнему продолжали работать именно на спуск.
Возможно, что именно поэтому он, в конце концов, окончательно перестал ходить на выборы, поскольку за всё то время, что он пытался быть сознательным, следуя одному из сочинённых политтехнологами в преддверии очередной избирательной компании слоганов – «я гражданин, я выбираю», он так ни разу и не заметил, чтобы этот загадочным образом выходящий по утрам из строя эскалатор на протяжении десяти лет хоть кто-нибудь да починил. Стоило ли после этого верить тем, кто собирался разрешить транспортную проблему, сделать доступным жильё и улучшить жизнь населения, которая на протяжении всей истории русского народа, из года в год делалась всё хуже.
4
Впрочем, на этот раз он вышел из дома вовремя и успел в метро ещё до того момента, когда должно было начаться всё самое интересное. Однако электронное табло показывало, что поезда нет уже около пяти минут, в связи с чем возникали серьёзные опасения, что если так пойдёт и дальше, скоро здесь будет не продохнуть. Василий Иванович прислонился к гранитной колонне и принялся ждать.
 Он часто ловил себя на мысли, что есть нечто грозное в этих подземельях, населённых грохочущими поездами, вырывающимися из темноты, а потом точно также исчезающих в ней.
«Прямо, как человеческая жизнь, - думал он. – Вышли из темноты, в темноту и уйдём, а ведь всё ещё надеемся увидеть свет в конце тоннеля. И ведь всю свою жизнь тащим в себя всякий мусор, который потом несём с собой от станции к станции до самой конечной. И ведь что примечательно, никто не знает, куда он, собственно, движется и, главное, для чего ему всё это надо. И всё равно надо идти, ведь другого пути нет…»
- Почему же нет, есть, - раздался рядом незнакомый голос, вернувший Василия Ивановича к реальности. – Нужно просто лишить этот поезд того, по чему он движется.
Он поднял голову и увидел перед собой какого-то человека. Выглядел тот по меньшей мере странно. На нём был длинный плащ, отдалённо напоминающий те, в которых ходили сотрудники гестапо в старых фильмах про войну. На голове у него была чёрная широкополая шляпа, а в руках трость, в которой Василий Иванович, приглядевшись, узнал один из модных в теперешнее время зонтов. Но самой интересной была обувь. На ногах незнакомца были не то ботфорты, не то что-то ещё в этом роде, но в любом случае их яркий цвет и необычная форма никак не вязались со всеми остальными предметами его туалета. Он был довольно высокого роста, а глаза были скрыты за тёмными стёклами очков. Василий Иванович решил, что, должно быть, произнёс последнюю фразу вслух, а незнакомец услышал и решил завязать ненужный разговор. По опыту он знал, какое количество различного рода идиотов и психов разгуливает по столичным просторам и даже научился правильно определять их, дабы случайно не ввязаться с кем-нибудь из них в дискуссию. Так, он практически безошибочно идентифицировал в обратившемся к нему прохожем какого-нибудь чудака, отличая его от других, кому, действительно, нужно было узнать, как попасть в какой-нибудь Трёхпрудный переулок или куда-то ещё. Один раз, довольно давно, когда Василий Иванович шёл по переходу с Тургеневской на Чистые пруды, к нему подскочил какой-то тип, злорадно поинтересовавшийся, не заблудился ли тот и уже взявший, было, его за руку со словами: «Постой-ка! Нет, ты остановись, остановись!...». Таких примеров можно было вспомнить немало, поэтому первой реакцией, пришедшей теперь Василию Ивановичу в голову, было поскорее уйти куда-нибудь подальше. Он уже собирался так и поступить, как вдруг незнакомец отчудил:
- Не бойтесь, я не из тех людей, о которых вы сейчас подумали.
Василий Иванович опешил. Теперь-то он готов был поклясться, что ничего не говорил. Ему стало не по себе. Не зря ведь ещё Михаил Афанасьевич Булгаков учил никогда не разговаривать с неизвестными, а не то нарвешься, чёрт знает на кого, причём в самом, что ни на есть, прямом смысле.
«Где же этот злосчастный поезд» - подумал он, а вслух осторожно поинтересовался:
- Что вам угодно?
Незнакомец улыбнулся, однако улыбка получилась какой-то неживой, поскольку спрятанные за тёмными стёклами глаза как бы продолжали оставаться серьёзными и внимательными. Он немного помолчал, а потом вдруг сказал, ни к селу, ни к городу:
- Вот так всегда: ждёшь поезда, садишься в него, едешь в нём и даже не понимаешь…
«Ну вот, - опять подумал Василий Иванович, - навязался на мою голову. И чего это я тут стою и его слушаю. Ведь по всему видно, что подозрительный тип. А ну как сейчас поскользнусь, да и на рельсы, а люди потом будут свои версии особых примет этого новоявленного Воланда вспоминать – дескать, коронки имел платиновые и хромал на правую ногу. Тьфу…»
- Не понимаешь, - продолжал непрошенный собеседник, - что это не ты едешь в поезде, а всё совсем наоборот.
- Простите? - Василий Иванович попробовал сделать как можно более серьёзное выражение лица.
- Я говорю, что не человек едет в поезде, а поезд…
- Это я понял, - перебил он, чувствуя, как начинает заводиться. – Вам что угодно?
Незнакомец опять улыбнулся и даже приподнял шляпу, словно бы в знак приветствия.
- Ваш тайный доброжелатель, - отрекомендовался он.
- Именно поэтому вы мне сейчас тут мозги промываете? – окончательно рассердился Василий Иванович и даже притопнул ногой.
- Что вы, что вы, - немедленно запротестовал собеседник. – И в мыслях не было. Я просто случайно, - он приложил руку к сердцу, словно извиняясь за это «случайно» - подслушал ваши мысли и решил вам немного помочь.
- Что значит, случайно подслушал мысли? Вы что, ясновидящий?
Собеседник слегка поклонился, всем своим видом показывая, что это именно так всё на самом деле и обстоит.
- Ясно, - быстро произнёс Василий Иванович и, резко развернувшись, зашагал в противоположную сторону. Ему хотелось поскорее сесть в поезд и уехать по добру по здорову, а иначе, кто знает, что у этого безумца на уме. Вообще, не надо было с ним в диалог вступать. И ведь давно всё уже понял, а до сих пор где-нибудь да попадёшь впросак.
- Василий Иванович, - услышал он вдруг тот же голос за спиной.
Остановившись, он обернулся и увидел, что незнакомец в очках приветливо машет ему рукой.
«Чёрт возьми, - пронеслось в его голове, - какая-то чистая булгаковщина. Откуда он знает моё имя? Мистика! Впрочем, быть может, этому найдётся какое-нибудь более приемлемое объяснение…»
Секунду поразмыслив, он также быстро развернулся в обратном направлении и направился к тому, от кого он только что с такой поспешностью уходил.
5
Позже, когда всё уже закончилось, какой-нибудь случившийся рядом и умеющий не только подслушивать, но и запоминать гражданин, мог бы рассказать примерно следующее: хорошо одетый мужчина подошёл к другому, экстравагантно одетому, после чего между ними завязалась оживлённая беседа. Говорил, преимущественно, тот, второй, а первый больше задавал вопросы и слушал. Впрочем, даже если бы этот замечательный шпион и запомнил бы всё слово в слово, вряд ли он стал бы это рассказывать другим, поскольку ни на что, кроме как на детализированную собачью чушь, услышанное не походило.
- Откуда вы узнали, как меня зовут? – спросил Василий Иванович, вплотную подойдя к давешнему незнакомцу. – Кто вы такой?
- Не так важно, как меня зовут. Куда существенней то, что я вам хочу сказать.
- Пламенный привет от каких-нибудь весёлых приятелей, решивших потешиться надо мной?
- Вы же сами знаете, что никаких приятелей у вас нет. Давайте лучше поговорим про то, о чём вы думали, стоя у этой колонны, когда я позволил себе вас побеспокоить.
Это было уже слишком, но странное дело, Василий Иванович почувствовал вдруг, что не может просто взять и уйти. И дело здесь было не в физических возможностях. Напротив, давно он не испытывал такого прилива жизненных сил. Но он почему-то ощутил уверенность в том, что если он сейчас же развернётся и уйдёт восвояси, то упустит нечто настолько важное, о чём потом ему придётся горько пожалеть.
- О чём же я думал? – выдавил он из себя.
- Я же говорю, Вы думали о том, что жизнь человека похожа на движущийся в тёмном тоннеле поезд, иногда останавливающийся на попутных станциях.
- Что ж, положим, что так. И что дальше? Я не прав?
- Отчего же, совсем напротив, - незнакомец слегка кивнул и снова коснулся шляпы, словно бы высказывая этим жестом своё глубокое почтение. – Правда, здесь есть одно маленькое, но весьма существенное дополнение. Я бы даже сказал поправка, если, конечно, вам не в тягость это слово.
- А почему оно должно быть мне в тягость?
- Да потому, Василий Иванович, что в последнее время развелось столько разных поправок, что просто дурно делается. Впрочем, о чём это мы, - он на секунду задумался, как бы вспоминая ускользнувшую мысль, которая только что вертелась на языке, и продолжил, - о человеческой жизни. Так вот, по большому счёту не человек едет в поезде, а поезд едет в человеке.
- Не понимаю вас, - Василий Иванович поморщился.
- Ну как же. С самого своего рождения ваш внутренний поезд выезжает из депо и начинает двигаться в каком-то направлении. Вы все, конечно, думаете, что вольны сами выбирать направление своего движения, хотя на самом деле путь у всех только один: от станции, к станции. Это настолько же очевидно, насколько глупо могли бы выглядеть встречные лыжники, бегущие по двум прямым лыжням, один из которых кричал бы другому, чтобы тот не сбился с пути.
Василию Ивановичу вспомнился тот единственный раз, когда один его знакомый, работавший машинистом метрополитена, по старой дружбе взял его с собой в кабину взглянуть на то, что происходит на самом деле, пока пассажиры наивно думают, будто всё время едут по прямой. Тогда это чем-то напомнило катание на американских горках, в которых отсутствовала разве, что мёртвая петля. Василий Иванович никогда бы не подумал о том, что во всех этих подземных тоннелях столько различных ответвлений и каких-то потайных ходов, не говоря уже о постоянных спусках и подъемах. Именно тогда он, наконец, по-настоящему понял, почему считается, будто Москва стоит на семи холмах. Собеседник же, по-видимому, никогда не видел всего этого, раз мог с такой лёгкостью рассуждать о невозможности сбиться с пути в этом московском подземелье. Но возразить Василий Иванович не успел, потому что тот уже поднял вверх руку и сказал:
- Знаю, знаю. Что ж, я и не спорю с вами. Но неужели вы думаете, что кто-то позволит машинисту увести поезд в каком-то ином направлении кроме заданного. Не позавидовал бы я ему, да и его пассажирам тоже. Нет, Василий Иванович, дорога у всех одна и та же. Признать это вам мешает только гордость и глупость.
- Мне? – с удивлением переспросил Василий Иванович.
- Я не имею в виду конкретно вас. Я говорю обо всех людях, которым, кстати сказать, одинаково свойственна как первая, так и вторая черта.
- То есть себя вы к нам, то есть к людям, выходит, не причисляете? Почему вы говорите «вы», а не «мы»?
Собеседник махнул рукой, то ли давая понять, что такие вещи и объяснять не требуется, то ли что Василий Иванович всё равно этого не поймёт, и продолжал:
- Стоит ли говорить, что каждая новая станция крайне нежелательна для любого поезда. Подумайте сами, только он начал набирать скорость, как вдруг надо останавливаться и впускать в себя отрицательную энергию, сгустком которой вы все и являетесь, особенно в своей массе. Это похоже на то, когда все ваши стремления и надежды, только-только возникшие и начавшие набирать силу, рушатся не сданными вступительными экзаменами, угрозой армии или изматывающей пятидневкой, - с этими словами он вдруг снял очки и хитро подмигнул опешившему Василию Ивановичу, в очередной раз за последние несколько минут заставив вспомнить его злополучного Берлиоза, после чего снова вернул их на прежнее место.
- Вы скажете, - не унимался он, хотя Василий Иванович и не думал ничего говорить, - что есть же успешные личности, которых вы называете героями, выдающимися деятелями или звёздами. Но это отнюдь не значит, что они движутся по какому-то иному пути. Просто их железнодорожное полотно на каком-то определённом участке пути выходит на поверхность так, чтобы его могли во всей красе лицезреть другие. Но на самом деле рано или поздно все они тоже должны будут вернуться в свои тоннели. На то оно и метро.
- Значит, от начальной станции к конечной, - задумчиво произнёс Василий Иванович, уже отчаявшийся дождаться провалившегося куда-то поезда. – А как же быть, например, со станцией «Владыкино»?
- А что там, на «Владыкино», - в первый раз задал вопрос собеседник.
- «Поезд дальше не идёт, просьба освободить вагоны» - это было произнесено настолько мерзким и противным голосом, что некоторые стоявшие неподалёку люди покосились в их сторону. – Какой же вы ясновидящий, если таких простых вещей не знаете?
Незнакомец пожал плечами.
- Не мелочитесь. Я никогда не езжу по серой ветке, как, впрочем, и по любой другой. А если вы имеете в виду поезда, следующие в депо, не достигающие по этой причине конечных станций и высаживающие пассажиров на том же самом «Владыкино», о котором вы говорите, то объяснение этому очень простое. Они погибают.
Василий Иванович засмеялся. Ну да, конечно, именно этого и следовало ожидать.
- Вы не верите? – спросил незнакомец. – Почему вы думаете, что поезда, также как и люди, не имеют на это право? Любой умерший насильственной смертью человек – это поезд, ушедший в депо и не достигший конечной станции.
- Да, но только на следующий день этот поезд опять повезёт нас на работу.
- Вы уверены? А вы можете с полной уверенностью сказать, что хотя бы раз видели опять поезд, ушедший в депо на «Владыкино»? С чего вы взяли, что это именно тот самый поезд.
Вопрос был настолько абсурден, что Василий Иванович не нашёлся, что сказать.
- Хорошо, - примирительно сказал он. – Допустим, что жизнь любого, отдельно взятого человека похожа на поезд. Пускай, поезд едет в нас, а не мы в поезде. Я даже готов принять, что умирают уходящие в депо поезда и сверкают те, что оказались на поверхности. Вполне возможно, что в этом есть доля истины. Может быть, это некая не совсем обычная, но оригинальная, сочинённая каким-то замечательным пройдохой, философская концепция. Пусть!.. Но зачем вы мне, человеку, опаздывающему на работу из-за этого самого треклятого поезда, говорите всё это, - последнюю фразу, несмотря на спокойное и ничего не предвещавшее начало, Василий Иванович почти выкрикнул.
На них уже многие оглядывались и косились, однако собеседник, казалось, е ничего и никого вокруг и вовс не замечал.
- Успокойтесь, Василий Иванович, успокойтесь. Я ни в коем случае не хотел вас обидеть. Я только хочу помочь вам.
- Помочь? – недоверчиво переспросил он.
- Да, помочь. Я же вижу, что вы устали ехать в этом, как вы сами только что выразились, треклятом поезде. Но всё не так безысходно, как вам могло показаться. Есть способ сойти с этого поезда и навсегда освободиться от этой бесконечной череды сменяющих друг друга станций и всего остального. Помните, как в «Жёлтой стреле»? «…А чтобы сойти с поезда, нужен билет. Ты держишь его в руках, но кому ты его предъявишь?...» Способ только один, но зато действует он наверняка. Он поможет вам стать свободнее. И вы знаете этот способ, Василий Иванович!
Кто-то толкнул Василия Ивановича вбок, да так сильно, что он чуть не упал, в то время как задевший его человек прошёл мимо, даже не извинившись. Отойдя подальше от пути, он посмотрел по сторонам. Долгое отсутствие поезда сделало своё дело, как он и предполагал. Станция была полна народу. Почему-то эта картина сделалась вдруг настолько невыносимой, что он ощутил вдруг острый приступ тошноты. Окружавшие его люди напоминали собой одну сплошную шевелящуюся массу, готовую поглотить его и уничтожить. Она источала какой-то отвратительный запах и переливалась многочисленными голосами, превращавшимися в один недобрый рокочущий звук какого-то древнего чудища, изготовившегося к решающему прыжку. Это была его жизнь, и Василию Ивановичу захотелось немедленно покинуть это страшное место, подняться наверх, вдохнуть свежего воздуха. Но даже и там, наверху, ему вряд ли удалось бы найти что-то, кроме точно такой же кишащей массы, сигналящих друг другу автомобилей и доносившегося из какой-нибудь соседней палатки пения группы «Тату». В этот момент всё представилось ему настолько опостылевшем и бессмысленным, что захотелось, подобно страусу, засунуть голову поглубже в песок, повторив вслед за поэтом «Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы, ни кровавых костей в колесе…».
Посмотрев на своего визави, он смерил его ещё раз внимательным взглядом и спросил:
       - Какой это способ?
Но незнакомец лишь слегка поклонился и быстро зашагал прочь по самому краю платформы, вызывая серьёзные опасения свалиться ненароком вниз. Василий Иванович рассвирепел.
- Что это за способ, эй ты! – крикнул он и бросился за ним следом, однако в следующую же секунду был остановлен внушительных размеров предметом, оказавшимся чьей-то спиной.
- Осторожнее, мужчина, - сказала спина обиженным женским голосом.
Василий Иванович хотел снова кинуться в погоню, но понял, что уже потерял странного незнакомца из виду. В это время где-то над головой раздался тот свойственный только вокзалам и станциям метрополитена голос, сообщавший о том, что поезд в сторону центра по техническим причинам задерживается. Толпа пришла в ещё большее движение, и вдруг Василий Иванович понял, что надо делать. Ответ был настолько прост и очевиден, что он блаженно улыбнулся и стал протискиваться сквозь обступивших его со всех сторон людей, ещё, видимо, надеявшихся, занять в никак не желавшем появляться поезде свободные места. Наконец, кое-как пробившись к белой черте, обозначавшей границу, на которой следовало остановиться перед приближающимся поездом, он остановился и перевёл дух. В этот миг до него донёсся явственно нарастающий грохот, а ещё через мгновение Василий Иванович увидел справа два жёлтых глаза, постепенно выплывающих из тёмного подземелья. Тогда он побежал, точь в точь как минуту до этого бежал незнакомец, по самому краю платформы. До него донеслись чьи-то громкие возгласы, а один раз он даже заметил пытавшуюся ухватить его за рукав руку, от которой он еле сумел увернуться. Два ярких фонаря продолжали нестись на него, и от этого встречного движения казалось, что он сам передвигается неимоверно быстро. А в следующий миг он уже закрыл глаза, изо всех сил оттолкнулся ногами от твёрдой опоры, взмыл в воздух в каком-то неестественном положении и тут же, без промедления безобразно обрушился вниз, прямо под выскочивший из тоннеля прибывающий поезд.
5
Если бы он смог увидеть то, что происходило потом, его глазам открылась бы следующая картина: остановившийся на середине пути состав, добрая часть которого осталась скрытой позади, откуда он только что появился, всеобщий гвалт и суматоха, а также нервничавший молодой машинист, уже вышедший из кабины. Спустя некоторое время отчётливо можно было услышать перешёптывания о ком-то, упавшим на рельсы, а чуть позже даже заметить тех товарищей с крепкими нервами, что уверенно заглядывали вниз, внимательно рассматривая увиденное. Наконец, когда давешний голос попросил всех отойти дальше от края платформы, на ней появились несколько человек с носилками и огромным мешком. Спустившись вниз, они долго с чем-то возились, после чего, вероятно справившись с поставленной задачей, извлекли из под поезда что-то, ещё совсем недавно бывшее Василием Ивановичем и, положив это в свой страшный мешок, скрылись из виду. Через несколько минут отправился и поезд, так и не взяв с собой ни одного пассажира. Но вслед за ним подошёл следующий, а за ним ещё и ещё, так что вскоре станция заработала в своём обычном будничном режиме. Однако, если бы нашёлся тот, кто решил, несмотря ни на что, досмотреть всё до конца, он увидел бы, как в промежутке между третьим и четвёртым поездами на платформе снова появился один из спускавшихся на пути людей. На этот раз в руках у него был огромный крюк. Опустив его примерно на том самом месте, куда упал незадачливый пассажир, он немного пошарил им, изловчился и подцепил какую-то вещь. Приблизив этот предмет к себе и тихонько присвистнув, он еле заметно улыбнулся и со словами: «Часы, бля!» сунул его в карман своей засаленной оранжевой жилетки.
6
А Когда Василий Иванович снова открыл глаза, он увидел перед собой Чапаева.
9-10 января 2008 г.
Все описанные события вымышлены и являются плодом авторской фантазии.
Любые совпадения случайны.