Переход

       Абсолютная тишина. Только ветер шипит в ушах.
Всё рушится. Всё то, что успела придумать себе за столько времени, всё рушится, умирает. Больно. Больно и смешно. Я лежу лицом в снегу в тёмном парке, и не чувствую своего тела. Сколько я здесь провела? Пятнадцать минут? Пятнадцать лет? Теоретически, возможно и то, и другое.
Встаю. На негнущихся ногах в промокших джинсах угрюмо плетусь в сторону метро. Я курю сигарету одними губами, без помощи рук, которые я засунула в такие же мокрые, как и джинсы, карманы.
А ведь ещё вчера, в это самое время, всё было по-другому.

       ***
Он стоит у окна и смотрит на едва проснувшийся город. Молчит. Я пытаюсь согреться стремительно остывающим чаем. Наконец он выдавливает:
- Я не понимаю…
- Чего?
- Зачем ты всё усложняешь? – ухмыляется и закуривает – Вот есть я, а вот ты. В соседней комнате трахаются наши общие друзья. Я сейчас курю твои сигареты. Ты пьёшь чай из моей кружки. У нас всё общее, понимаешь, о чём я?
- Если честно, то не очень… - мнусь я. Он закрывает окно, и дым наполняет небольшую комнату. Нетерпеливо подходит ко мне, я интуитивно отстраняюсь.
- Я же не убить тебя хочу, что ты… - видно, что ему слегка не по себе. – Я всего лишь откликнулся на твою просьбу…
- Мне от тебя ничего не нужно.
- Разве не помнишь? Мы сидели в грязном подъезде, я был пьян, а ты говорила о высоком. Помнишь, ты вылила в себя остатки какой-то алкогольной дряни, выбежала во двор и заорала во всю мощь: «Да хоть один идиот в этом мире сделает меня счастливой, или нет?!»
- Я этого не помню. – Вру, на самом деле, помню, конечно. Ребята тогда ушли за пивом, а мы с Головой остались вдвоём. Его инициатива, конечно. Он наверное хотел сказать мне что-то очень важное.
- Я - тот идиот. – Его руки слегка дрожат, он порывисто затягивается и тушит сигарету о подоконник. Выжидательно смотрит на меня и молчит. Ждёт моей реплики.
- Послушай, Голова… - криво пытаюсь начать я свою пламенную речь. В его глазах вспыхивает что-то, что можно было бы сравнить с надеждой, если бы не было в этом взгляде такой безнадёги. – Ты правда очень, очень, очень хороший человек…
- Достаточно. – Неожиданно резко обрывает он меня, и снова закуривает, на этот раз чьи-то чужие сигареты. – Дура ты, Лиса. А я тебя люблю.
Бежать, бежать, бежать скорее из этой квартиры, от этого холодного, и в то же время щенячьего взгляда, на улицу, в метро, в снег, к чёрту на рога, лишь бы никогда больше не видеть этих глаз, никогда не слышать этого голоса, никогда не вспоминать о том, как послала единственного человека, которому была хоть чуть-чуть, но нужна.

       ***
Надсадный кашель разрывает лёгкие. Выбрасываю сигарету, и захожу в переход. После тёмной улицы тусклый свет прямоугольных ламп кажется уютным и домашним. На секунду я забываю, что я очень далеко от дома, что у меня мокрая одежда и волосы. Мне становится немного теплее от скупых светильников в переходе где-то на окраине Москвы. Снимаю мокрое пальто. Внезапно сквозь пелену равнодушия и холода, которыми я себя окружила, пробиваются звуки музыки. Резко оборачиваюсь и вижу компанию молодых людей, один из которых мучает гитару. Впрочем, почему мучает? Играет он вполне сносно, вот только русский рок я не люблю.
- Девушка! Девушка-а-а! – кричит мне один из них, - Подайте бедным музыкантам на запись хитового альбома!
- Мне бы кто подал. – Грубо ухмыляюсь я, но всё же иду в их сторону.
- Так вы тоже из наших? – неподдельно радуется звавший. – Обалдеть, редко встретишь девушку, которая называет себя музыкантом. У нас же все «певицы», млять. – сплёвывает он, имея в виду, вероятно, русскую эстраду. – А чего вы такая печальная-то? Вас обидел кто? Вы скажите, мы за девушку-музыканта кому хочешь пасть порвём!
- Всё замечательно, просто мой отец не видел рекламу презервативов, и моей маме о том, что такое «контрацепция» было неизвестно.
- Горькая ирония. – Поднимает голову гитарист. – Может, не стоит так резко? Все мы – жертвы неудачных абортов. Замёрзла?
Киваю. Он отдаёт гитару звавшему меня парню, снимает косуху, и накидывает мне на плечи.
- Я хочу до палатки прогуляться, жрать охота. Не составишь компанию? Я смотрю, ты тоже ничего с утра не ела.
- Как узнал?
- По волчьим глазам. – Смеётся он, и кивает в сторону выхода. Послушно иду следом.
Снег на улице, кажется, валит ещё сильнее. Огромные хлопья падают и тают на носу, застревают в ресницах с давно потёкшей тушью.
- Ну, так что-то стряслось-то? – спрашивает он. Просто так, непринуждённо, словно мы знакомы сто лет и три года.
- Да как тебе объяснить…

       ***
А и вправду, как объяснить то, что происходит со мной? Как разобраться в клубке из боли, ненависти, любви и страха перед правдой?
Я всю жизнь выдумываю. Сначала сумасшедшие истории, потом рассказы, потом песни…и людей. Да, именно так, я выдумываю людей, их жизнь, их чувства ко мне. Однако я, самой себе непонятно как, быстро забываю об этих людях.
Так уж повелось, что одного из них мне забыть так и не удалось.
Мы познакомились пять лет назад, я тогда была маленькой глупой девочкой, а он душой компании, состоящей из приятных и весёлых людей.
Мне потребовалось три года, чтобы понять – неспроста я так рвусь его увидеть каждую субботу в тёплом парке с гитарой, неспроста он снится мне каждую ночь.
И мне ничего не надо было. Просто смотреть на него, в его спокойные светлые глаза, и молчать. Просто улыбаться и петь вместе.
А потом пришла она. У неё были красивые светлые волосы и глаза. Её звали Анной. Она была прекрасна.
И тогда он влюбился.
Они лежали вместе в комнате, на узкой кровати, и молчали друг о друге. Он улыбался. Она смеялась от счастья.
Я сидела в маленькой прокуренной кухне, и методично напивалась любым алкоголем, что могла найти в холодильнике и за его пределами. Каждый раз я пафосно чокалась со своим отражением в оконном стекле, зло говоря: «Ну вот и тебе скоро ****а придёт, поздравляю, дорогая, ты просто молодец!».
А за окном лил дождь.
Часто мне снилось, что он идёт куда-то вдаль, а я кричу ему что есть сил: «Не смей так со мной поступать!»…

Я сидела на кухне в изрядном подпитии, куря одну за другой сигареты, и говоря подруге:
- Знаешь, я не считаю, что дьявол так уж плох. Ну вспомни хотя бы «Мастера и Маргариту», Воланда помнишь? Ну вот. Поди плохо. Понимаешь, Бог, конечно, свят, и говорить, что он плохой я не собираюсь. Но Дьявол просто по-настоящему «справедлив». «Грешники попадают в Ад, праведники - в Рай» - это Божественная идеология. Но кто у нас действительно плохой? Гитлер, купавшийся в крови? Да, безусловно. Но наряду с ним грешником называют и пятнадцатилетнего мальчика, подрачивающего на картинку из папиного «Плейбоя». И почему ребёнок, который никому не сделал зла, должен гореть в огненном озере рядом с фюрером, например? Что говорит нам Воланд, помнишь?
- «Каждому воздастся по вере его» - мгновенно цитирует подруга.
- Верно.
- Но тогда как же закон Кармы? – раздаётся вдруг голос над моим ухом. Я поднимаю лицо и вижу незнакомого молодого человека, явно только что пришедшего с улицы - у него красные щёки и замёрзшие руки.
- О, это Голова, знакомьтесь! – восклицает подруга.
Голова тихо садится на табуретку, и устремляет взгляд на меня.
- Так, собственно, о чём я говорила? О законе Кармы? А есть ли он? Вот ты, Голова, знаешь? – не знаю, почему, однако я напрямую обратилась к нему, словно я профессор, и мы в аудитории. Природная страсть к лицедейству исправно играет свою роль.
Мотает головой. «Голова мотает головой, забавно» - мелькает почему-то мысль.
Боже, как это было давно.
Что было потом? Потом были два громадных карих глаза, которые говорили: «Я сделаю всё, что хочешь, только побудь со мной ещё немного».
Но что я могла для него сделать? Только уйти. Кто бы знал, как я не хотела делать ему больно! И тогда, спустя полгода после нашей первой встречи, произошёл тот самый диалог. Он назвал меня дурой, и сказал, что любит. А счастья как никогда не было, так и нет.
Ведь я никогда не смогу полюбить этого человека.

       ***
- Забавная история. И грустная. – Говорит мой спутник, и печально улыбается. – Замкнутый круг какой-то.
- В смысле?
- В смысле, так поступали с тобой, а ты поступала точно так же с Головой. Ведь по большому счёту так получается?
Чувствую горячие слёзы, льющиеся из болевших от ветра глаз.
- Ну что ты… чего теперь плакать? Чувствуешь себя виноватой?
Энергично киваю головой, и закрываю лицо руками.
Он берёт меня за руку:
- Я не могу тебя утешить, а если и мог бы, то не стал. Что я могу тебе сказать? Что ты молодец, что не стала мучить человека, любившего тебя?
Рыдания, словно прорвавшиеся сквозь толстый барьер, разрывают на части.
- Всякое в жизни бывает. Мирись. Если честно, кого в этой истории и нужно пожалеть, так это его. – Эти слова звучат жёстко и даже жестоко.
- Мужская солидарность?
- Не люблю ****ей. – Бросает он мне в лицо. И тут я вспоминаю, что мы знакомы десять минут, и что он мне абсолютно чужой человек. Снова попадаюсь на эту удочку – никогда не надо придумывать себе людей.
Возвращаемся в переход. Снимаю косуху, надеваю свое ничуть не высохшее пальто.
- Может, ты сыграешь? – предлагает мне один из ребят. Молча беру инструмент, и сажусь прямо на холодный бетонный пол. Провожу рукой по жёстким металлическим струнам. На мгновение словно становится легче. Но только на мгновение.
Непонятные звуки сами собой складываются в музыку, а слова в песню:

И так трудно не взорваться
На осколки снов и мнений,
Не разбить себя о камни
Острых как твой взгляд сомнений.
Разорвать грудную клетку
Смехом всех моих врагов,
И остаться в переходе,
Умирая за любовь…

Я перестаю чувствовать свои руки, однако доигрываю до конца. Сорванный голос хрипит последние слова, разумеется, песни, пальцы послушно доигрывают музыку до последнего аккорда, я отдаю гитару её хозяину.
- Чья это песня? – тихо спрашивает меня он.
Если бы улыбка тоже могла быть тихой, то я бы улыбнулась именно так:
- Я сегодня чужих песен не играю. Пока, ребят. И спасибо. Просто так. Ах, да, забыла – достаю горстку мелочи из кармана и кидаю в кофр. – Счастливо.

       ***
К пустой остановке неторопливо подъезжает автобус, который отвезёт меня в место, которое я называю своим домом. Я пытаюсь достать правой рукой помятый билет, и понимаю, что не могу этого сделать – рука не ощущается. Бросаю беглый взгляд на пальцы, и вижу вместо них мясо. Какие- то кровавые ошмётки, зрелище не из приятных. Прячу руку в рукав всё-таки высыхающего пальто, и сажусь у окна.
Идите все к чёрту. Лиса едет домой, где её опять никто не ждёт, и виновата в этом только она сама.

       ***
Как принято говорить в Америке, «home, sweet home!»
Снимаю с себя мокрую одежду и одеваю халат. Обрабатывая руку перекисью, начинаю чувствовать боль. Это даже приятно. Значит, я ещё жива.
Вдруг из сумки начинает доноситься мелодия звонка. Достаю телефон и вздрагиваю. До боли знакомый номер, ради которого я готова бежать куда угодно и сколько угодно, лишь бы успеть снять трубку.
- Да?
- Это я. Узнала?
Сглатываю:
- А то.
- Слушай, Лиса, у меня к тебе дело на сто рублей.
Где-то под левыми рёбрами что-то исступлённо забилось:
- Вся внимание.
- У тебя дома есть кто-нибудь, не считая тебя?
- А что? – кажется, что ещё чуть-чуть, и сердце выпрыгнет из груди. И в этот момент я слышу звонок домашнего телефона.
- Послушай, я перезвоню через минуту, мне звонят.
Он улыбается. Я слышу это по радиоволнам.
Беру трубку домашнего телефона, и, пожалуй, слишком резко отвечаю:
- Алло.
- Привет, это Голова.
Как хочется выругаться, убить его, ненавижу, ненавижу, ну почему сейчас?!
- Я много думал.
- Поздравляю, говорят, это полезно.
Он словно не слышал грубости:
- Я хочу, чтобы ты была со мной. Мне плевать на всё, что было и что будет. Я тебя люблю.
И мне становится его жаль.
- А тебе известно, что я люблю другого человека?
Молчит. Потом тихо говорит:
- Плевать. Я всё равно сделаю тебя счастливой. Сначала, да, будет тяжело, а потом…
Снова чувствую, как слёзы подступают к горлу.
- Я расскажу тебе, как всё будет. Я буду целовать тебя, и, закрывая глаза, представлять другого человека. Я буду использовать тебя так, как захочу, а ты будешь с маниакальной страстью выполнять мои прихоти. Я буду вертеть тобой, как захочу, а ты будешь меня слушаться. И в то же время я никогда, слышишь, никогда не стану твоей. Тебя это устраивает?
Тишина. Только слышно, как он прерывисто дышит в трубку. Между тем я вспоминаю, кому я должна перезвонить, и говорю:
- Прости меня. Знаю, это сложно, но со временем у тебя получится. Пока.
Трубка летит на рычаг. Хотя, какой рычаг, у меня давно радиотелефон…

- Привет, это я. Ты спрашивал насчёт того, есть ли у меня кто дома … - в голове уже вертится единственно возможный вариант развития событий - конечно он приедет ко мне, конечно скажет, что любит, и останется со мной навсегда, потому что…
-Просто нам с Анькой бы квартиру да кровать…
Отключаю телефон и разражаюсь громким истеричным смехом. Смотрю на свою зарёванную физиономию, и начинаю аплодировать, продолжая ржать.
- Ну, что, теперь довольна? – спрашиваю сквозь смех девушку в зеркале. Она молчит, а по щекам текут слёзы. Продолжая хохотать, я говорю:
- Ну что, донылась - дожаловалась? «Ах, я самая несчастная на свете!» Тебе, идиотка, всё поднесли на блюде, ну а что ты сделала? Послала всех к чёрту - нет, я лучше буду ныть! – смех начинает причинять боль в диафрагме, горло начинает болеть, в глазах темнеет, девушка в зеркале падает на пол, и на её губах всё ещё играет слегка истеричная улыбка.
Завтра я проснусь, возможно, совсем другой.
Завтра я проснусь, возможно…

2007г.
Посв. А. Г.