2. От кофепролития до инфаркта

       ***

       Раскрыв сумку, продавщица парфюмерного отдела положила туда книжку, скомкала рваную упаковку, скатала ее в шарик, прицелилась и бросила через всю подсобку в урну для бумаг. Стоять урне полагалось у стола, но глупая уборщица поднимала ее сначала на стол, когда мыла пол, а потом снимала и ставила, куда ее душе было угодно, чаще всего куда-нибудь, где урна была точно не к месту. Продавщица пыталась пару раз сделать ей замечание по этому поводу, но уборщица оказалась какой-то беженкой и по-немецки не понимала практически ни слова, так что она махнула рукой и сама переставляла урну каждое утро на место, если только не забывала об этом, как сегодня.

       Бумажный шарик стукнулся о край урны и отскочил, упал на пол. Беззлобно выругавшись, она подошла, подобрала его и примерилась уже опустить в урну, но вместо этого, быстро оглядевшись, рассмеялась и, отступив к противоположной стене, прицелилась как следует – от усердия она даже привстала на цыпочки и качнулась на носках своих кремово-белых туфель - и элегантным движением забросила шарик точно в цель.

       - Вот так-то! – сказала она с удовольствием и победно поправила локон, выбившийся из прически.

       - Вам товар! – сказал тихо кто-то.

       Она вздрогнула и поспешно обернулась к двери. Экспедитор, регулярно доставлявший товар к ним в отдел, стоял, прислонившись к косяку, с бумагами в руке, слегка улыбаясь. Она поздоровалась сдержанно, взяла протянутые ей накладные и просмотрела их быстро. Коробки с духами и косметикой громоздились за спиной экспедитора на ручном подьемнике.

       - Сюда, пожалуйста, поставьте, - сказала она строго, указывая рукой в свободный угол помещения. Он немедленно повиновался, завез ящики в подсобку и, осторожно маневрируя, доставил их точно в угол и составил горкой на пол. Засунув руки в карманы халата, она посмотрела ему в спину, пока он аккуратно ровнял стопку ящиков. Ящики были тяжелыми. Она поймала себя на том, что смотрит на вздувшиеся буграми под клетчатой рубашкой мускулы, а не на ящики, и опустила глаза.

       - Все в порядке? – спросил он, оборачиваясь. Говорил с каким-то неуловимым акцентом и всегда так мало, что догадаться о его происхождении по акценту было невозможно. „ Может, югослав“, подумала она, поджав губы, присела к столу и расписалась на накладных. Оторвав копии, она протянула ему бумаги:

       - Да, все в порядке.

       Он кивнул в ответ, забрал бумаги, замешкался, но ничего не сказал, только покосился на лежавшие на столе накладные, потом на урну, подчеркнуто вежливо попрощался и вышел.

       Она вспыхнула и, посмотрев на документы на столе, расхохоталась и убрала их от греха подальше - в папку.

       ***

       - Черт! –тихо выругался рядом с ним кто-то по-русски. Он обернулся и увидел за соседним столиком рослого темноволосого мужчину в джинсах и клетчатой рубахе с закатанными до локтей рукавами. Тот отвлекся неосторожно в ответственный момент приземления полной чашки кофе на стол, и кофе расплескался. Мужчина схватил бумажную салфетку и попытался поймать ручеек кофе раньше, чем тот доберется до края стола. Он встал, достал из внутреннего кармана куртки пачку бумажных носовых платков и протянул ее мужчине:

       - Вот, возьмите, пожалуйста, - сказал он по-русски.

       Тот вскинул обрадованно глаза и улыбнулся благодарно:

       - Спасибо! Черт, не носишь с собой платков! Вроде как не нужны! А потом, если что, так нету!

       - Да я тоже не ношу. Это меня Мам заставила. Я и брать не хотел.

       - А! – сказал мужчина обрадованно. Сообща они ликвидировали кофепролитие.

 – Ты, парнишка, тоже из наших? Только, как я гляжу, ты уже давно здесь. С акцентом по-русски говоришь. Но вообще-то молодец, что говоришь. Многие давно забыли.

       - Да я... Плохо говорю, - ответил он, смутившись.

       - Нормально! – возразил тот энергично. – Это я вот по-немецки не очень... А ты, парень, по-русски очень даже нормально говоришь! Давай, садись сюда, побалакаем. А то езжу целый день, я товары развожу, - пояснил он, - словом перекинуться не с кем.

       Он забрал свою кружку кофе и булочку на бумажной тарелке и подсел к новому знакомому.

       - Вообще-то ты сейчас в школе должен быть, друг, - сказал тот, посмотрев на часы. - Я-то перерыв законный делаю, сейчас дальше поеду. А ты не прогуливаешь ли?

       - Нет, - ответил он. – Я приехал на олимпиаду по химии, и нас отпустили посмотреть город.

       - А! – удивился тот. – Ну и как тебе Берлин?

       - Грязный, - ответил он честно.

       - Это да... – мужчина усмехнулся и машинально сгреб крошки, ссыпавшиеся с его булочки на стол, в аккуратную кучку. - Это точно... Я раньше, пока в Омске жил, столько мусора, сколько здесь на улицах валяется, сроду не видал.

       Спохватившись, он подобрал со стола полупустую пачку с носовыми платками:

       - Возьми назад, глядишь, пригодятся. Мамка-то не зря сунула, видишь, какие аварии бывают! А батька есть? - полюбопытствовал он невзначай.

       - Есть.

       - У меня тоже дочка есть, девятый год, в третий класс пошла. Правда, она не со мной живет, а с мамкой, - („с этой дрянью“, добавил он про себя). – Учится не так, чтобы... Но и не плохо. У тебя в классе есть еще кто-нибудь из России? Не обижают тебя?

       Он усмехнулся в ответ и, запустив руку в чуб, откинул его от лица:

       - Пусть попробуют!

       - Одобряю! – тот посмотрел на него с завистью. – Молодец, так держать! Ну, ладно. Мне пора, - он снова посмотрел на часы. – Приятно было с тобой пообщаться.
       - Мне тоже пора, - ответил он вежливо, забрал пакет с подарком для Мам, кивнул и вышел из кафетерии. Стеклянная автоматическая дверь раскрылась, пропуская его наружу, а шум торгового зала внутрь, и снова закрылась, отрезав шум, как ножом.
 
       ***

       Мужчина посмотрел с завистью ему вслед:

       - Эх, и где мои семнадцать лет?

       Подровняв кучку крошек в правильную пирамиду, он безотчетно вздохнул и покрутил пустую кружку в руке. Еще раз посмотрев на дверь, он отставил кружку, встал, задвинул свой стул, как положено, под стол и вышел. Торопясь и посматривая на часы, ловко уклоняясь от столкновений, он пробежал сквозь суетливую публику торгового зала и оказался в парфюмерном отделе. Продавщица, только что закончившая приятную беседу с очередной неуверенной в выборе покупательницей, в результате чего та решилась-таки и купила флакон дорогих духов, вскинула на него изумленно глаза и посмотрела потом машинально на подсобку:

       - Вы что-нибудь забыли?

       - Нет, - ответил он, чувствуя с досадой, как кровь приливает к лицу. – Нет, я просто...

       Она посмотрела на него непонимающе.

       Он собрался с духом и сказал, вскинув голову:

       - Приглашаю вас на чашку кофе сегодня вечером!

       Раскрыв рот, она уставилась на него совершенно потрясенно. Сердце его упало куда-то вниз и растворилось там в глубине без следа.

       - Хорошо, - сказала она тихо.

       Сердце прыгнуло, будто сорвалось с резинки, под ребра и забилось там, ища выход.

       - Когда вы заканчиваете смену? - спросил он.

       - Поздно, в восемь, - ответила она робко.

       Он заканчивал в пять, но это было неважно.

       - Хорошо, в восемь я буду здесь.

       Сдержанно, с достоинством кивнув, он вышел. Напарница подбежала и спросила:

       - Зачем он приходил? Забыл что-то?

       - Да, - ответила та с сожалением, неотрывно глядя ему вслед. – Копии накладных забыл.

       Напарница посмотрела с явным недоверием на нее, потом туда же, куда та неотрывно смотрела, и ничего не сказала.

       ***

       Он посмотрел на часы. Времени до отьезда оставалось предостаточно. Отдел, куда он забрел, не представлял для него ни малейшего интереса, и он смотрел сторого перед собой, пробираясь сквозь лабиринт блестящих хромированных конструкций, сплошь увешенных дамским бельем всевозможных расцветок и фасонов. Предусмотрительно сделав несколько поворотов, чтобы не столкнуться с очередной дамой, деловито осматривающей тускло-блестящие рюши на угольно-черных панталончиках, он обнаружил с удивлением, что то, что он издали принял за выход, оказалось тупиком: он уткнулся в примерочные кабинки. Большинство из них были заняты. Кружевные лифчики или трусики висели на хромированных скобах под потолком кабинок как знак, что внутри кто-то есть. Тяжелые занавески колыхались, давая понять, что внутри что-то происходит. Невидимая рука тянулась изнутри к ослепительно-белым кружевным чашечкам под потолком кабинки, и они исчезали, как будто их и не было. Рука появлялась снова и водружала на место пустую вешалку, голо и скучно качающуюся потом на хромированном сучке. Он повернулся с намерением выйти и встретился взглодом со старикашкой, сидевшем на приставном стульчике у стены. Тот посмотрел на него подозрительно и отвернулся, стукнув палкой, на которую опирался обеими руками, о пол. Стульчики приставлялись для вконец утомившихся сопровождающих лиц. Мальчишка лет восьми со скучающим лицом сидел, болтая ногами, на одном из них. На другом устроилась толстушка, окруженная множеством пакетов с покупками. Штора одной из кабинок отодвинулась, и оттуда выглянуло розовое личико. Толстушка подхватилась, подбежала к кабинке и, загородив собой проход, принялась обсуждать открывшееся ей и только ей зрелище. На третьем стуле сидел измученный, очевидно, длительным походом за новым гардеробом господин в сером костюме и с безучастным взглядом. Рука, показавшись из-за занавески соседней к нему кабинки, поманила его, он встал обреченно, подошел и, заглянув за занавеску, промычал что-то нечленораздельное.

       Выходя, он посмотрел еще раз на старичка. Кого дожидался он? „Вряд ли жену“, подумал он. Старичок покосился на него с подозрением, отвернулся и вперил взгляд в одну из кабинок.

***
       Цветочный отдел благоухал тяжелыми испарениями. „Куда ехать, куда плыти?“ подумал он и остановился. Кто-то мигнул ему красным глазком из пышных зарослей, и он подошел поближе. Маленький невзрачный кустик раскрыл над собой зонтик ярко-красных мелких цветов. „Каланхоэ блоссфельдиана“ подумал он, обрадовавшись старому знакомому. Условия в цветочном отделе, приближенные к парниковым, были типичными для тропических растений. Суккулентам, к каковым относился и каланхоэ, они казались, очевидно, просто райскими. „Интересно, как у него здесь с фотосинтезом?“ подумал он и с любопытством осмотрел раскрасневшийся кустик. По законам природы тому полагалось беречь скудные запасы воды и поэтому держать устьица днем закрытыми, чтобы уменьшить испарение. Глупым в этом несомненно полезном изобретении было то, что закрытые устьица закрыты в обе стороны, что делает невозможным не только испарение воды из листьев, но и поглощение углекислого газа, необходимого для фотосинтеза. Устьица каланхоэ могли открываться по ночам, когда жара спадала и ночная прохлада конденсировалась росой на камнях, песке и на горячих, разогревшихся за день листьях. Глупым в этом было то, что несмотря на поступление углекислого газа, фотосинтез по ночам происходить не может: для фотосинтеза, само собой разумеется, необходим свет. Суккуленты, будучи существами некапризными, и поэтому живущие там, где ломаные кривляки вянут и падают в обморок сразу и безвозвратно, придумали эффектный и элегантный выход из этой дилеммы между голодом и жаждой. Углекислый газ, который они вдыхают ночью, они превращают в кислоту и хранят ее до утра в тканях кожистых листьев. С первыми лучами солнца можно приступать к завтраку: отгородившись восковой пленкой от горячего воздуха, плотно закрыв все окна на засов, растеньице варит на свету собственные запасы углекислоты. „Но это - в засуху и в жару“, подумал он, наклонившись к кустику, и потрогал плотный лист. „Когда я хотел доказать на примере собственного комнатного цветка, что концентрация кислоты в соке каланхоэ по ночам повышается, ничего не вышло. Мой каланхоэ и не думал по нохам работать и спал, не заботясь о дне грядущем“. Учитель биологии посоветовал ему тогда помучить избалованное растение недостатком воды или, в крайнем случае, посолить почву, но он отверг эту идею. В конце концов, можно было взять для исследования более редкий вид каланхоэ, как коматное растение практически не культивируемый и поэтому не утративший своих диких привычек. Что он и сделал, получив в итоге вполне приличные результаты измерений.

       Резкий толчок под локоть застал его врасплох. Он выронил книгу и обернулся озадаченно.

       - Ах, боже мой! Простите, ради Бога! – маленькая старушка в фетровой шляпке и старомодном костюме всплеснула испуганно руками и сделала движение с намерением присесть и поднять пакет. Он опередил ее.

       - Ничего страшного, - сказал он, подбирая книгу, – это книжка, с ней ничего не случилось.

       - Ах, надеюсь, обертка не испачкалась? - старушка явно переживала за свою неловкость. - Я тут засмотрелась на венки и не видела, как вы подошли.

       Он огляделся и, верно, увидел на соседнем столе венки и букетики из живых цветов, какие приносят на могилу.
 
       - Нет, ничего страшного. Тут чисто.

       - Слава Богу! – старушка взмахнула руками с облегчением и взяла его за локоть. – Знаете, завтра год, как умер мой муж. Он был очень хороший человек. Мы прожили вместе почти шестьдесят лет, понимаете?

       Он кивнул машинально, хотя понять, что значит прожить с кем-нибудь шестьдесят лет, он в свои годы в принципе не мог.

       - Теперь я осталась одна, и, знаете, это очень нелегко.

       Он снова кивнул, теперь уже с пониманием. Быть одному – это всегда плохо.

       - Бог не послал мне детей, хотя я так хотела их. Ничего не поделаешь, судьба. Теперь я осталась совсем одна. А вы, как я вижу, не берлинец? - она быстро указала на краешек карты, торчавший из нагрудного кармана его куртки. На краешке виднелись заглавные буквы БЕРЛ... Буквы И и Н прикрывал край воротника.

       - Я приехал на олимпиаду по химии, - сказал он. – Сегодня последний
день, у нас культурная программа. Сначала мы были в музее, потом нас отпустили посмотреть город.

       - Так вы весь день ходите по городу? - она раскрыла сумочку, достала оттуда и сунула ему в руку плитку шоколада. Растерявшись, он взял плитку.

       - Берите, берите, вы же, наверное, весь день ничего не ели?

       - Я ел здесь, в кафетерии.

       - Это шоколад Саротти. Мой любимый сорт. К сожалению, врач не советует теперь есть много сладкого. Иногда можно, но немного. А вам можно. И нужно. Книжку вы купили тоже здесь? Как сувенир из Берлина?

       - Да, - он положил шоколадку в карман.

       - Я тоже очень люблю книги. У нас всегда было много книг. Мой муж любил книги про путешествия. Тур Хейрдал, знаете?

       - Нет, - ответил он честно.

       - Это очень интересно: он проплыл на плоту из Южной Америки в Океанию, - она раскрыла сумку, вынула оттуда слегка потертую книгу и сунула ему в руки, - держите, держите.

       Растерявшись, он взял книгу.

       - Я ее уже наизусть знаю, а вы обязательно прочтите! А как вы приехали? На автобусе?

       - Да, - ответил он и, оглядев себя, расстегнул куртку и засунул подаренную книжку в левый нижний внутренний карман. Нижние внутренние карманы куртки были предназначены неизвестно для чего, потому что были такими большими, каким не бывает ничто из того, что обычно носят в карманах. Теперь обнаружилось, что они хороши для толстой книги.

       - И сколько же вам ехать?

       - Пять часов, - ответил он.

       - Пять часов! Страшно скучно, наверное! Мы раньше тоже часто путешествовали на машине. Где мы только не были! Теперь это все дело прошлого. После смерти мужа я продала машину. Позвонила в автохауз и попросила купить у меня машину. „Госпожа Крюгер, конечно, я помогу вам“, сказал он. Да, продала... Когда мне было скучно в дороге, я всегда смотрела телевизор. У меня есть маленький карманный телевизор, работает от сети или от аккумулятора. Правда, он ловит не все программы, - она открыла сумку, достала оттуда плоский экранчик размером с мужскую ладонь и моток кабеля и сунула их ему в руки. – Держите, чтобы вам не было скучно в дороге. Я все равно никуда больше не собираюсь.

       Раскрыв от изумления рот, он попытался вернуть ей телевизор, но она отмела эту робкую попытку энергичным движением руки:

       - Антенна здесь! – она показала, откуда вытягивается антенна. – Берите, не спорьте. Мне все равно уже ничего больше не нужно.

       Он положил телевизор в правый нижний внутренний карман куртки.

       - Нет, не буду я покупать венок, - сказала она и, взяв его под руку, прошла вместе с ним несколько шагов к выходу из отдела. – Они мне не понравились. Я принесу что-нибудь другое на его могилу. Знаете, очень тяжело остаться так одной. Собственно говоря, я давно готова к смерти. Но ведь и раньше времени уходить - это тоже не хорошо, правда? Я вот всегда хотела написать книгу. У меня и название есть, только я его не скажу. Я все ждала, пока тех, о ком эта книга, не станет. Я не хотела никого обидеть. А что за книгу вы купили?

       - Это для Мам, - ответил он, - рецепты.

       - Ваша мама любит готовить? Ах, это очень мило. Вот, передайте ей заодно, - она отстегнула с лацкана пиджачка что-то желтое, большое и протянула ему. Он взял неловко, не глядя. – Вот на ленточку, которой книга обвязана, и пристегните. Ваша мама будет рада. Это янтарь из Кенигсберга. Знаете, я ведь оттуда родом. Это янтарь непрозрачный, я такой больше всего люблю. Знаете, почему? В янтаре иногда бывает что-нибудь внутри. Жучок или мушка. И если янтарь прозрачный, это сразу видно. А этот непрозрачный, и сквозь него не видно. Я всегда мечтала, что в нем тоже что-то есть, что-то необычное, мотылек или пчела. Так, что крылышки застыли, как стеклянные, и каждый усик видно. Только янтарь-то непрозрачный, и снаружи увидеть нельзя. А видно только изнутри. Ах, что-то я разболталась. Извините, что отняла у вас столько времени. Вы человек молодой, и у вас, конечно же, нет времени. Вам еще многое нужно сделать. Не буду вам мешать, - она выдернула свою руку из-под его локтя и, с достоинством кивнув, ушла.

       Он посмотрел удивленно ей вслед. Делать ему, собственно говоря, было нечего. Времени у него было предостаточно. Но она была, очевидно, другого мнения.

***
       В музыкальном отделе тихо играла музыка. Две девчонки в шелковых платках, скрывавших их волосы, и в модных брюках-клеш с металлическими заклепками по швам обсуждали негромко что-то, держась для вида за какой-то диск в яркой упаковке каждая со своей стороны, словно они делили его и никак не могли поделить.

       - Зачем тебе это? - спросила одна полушепотом. – Парня ты можешь себе и другого найти! А родители у тебя одни!

       Вторая покачала печально головой и не сказала ни слова.

       - Не будь дурой! Откуда ты знаешь, сколько вы с ним вместе проживете? Он же немец, у них одно на уме: сошелся, разошелся. Посмотри, сколько у них разводов. Для них это совершенно нормально, как будто так и надо. Бросит тебя через полгода, что тогда? С родителями поссорилась, брат тебе этого тоже не простит, останешься одна! Зачем тебе это? Наших парней тебе мало? Что ты, не можешь себе турка найти? Подумай о родителях! Как можно с ними ссориться! Это же родители!

       Вторая потупилась и покачала медленно головой.

       - Ты себя погубишь! Погубишь только! Подумай об этом! Как ты без семьи останешься? - они склонили головы друг к другу и заговорили тише.

       Девчонка, которую все время уговаривала подруга, расплакалась вдруг тихо. Слезы покатились из ее больших темных глаз, собрались в ручейки на подбородке и закапали на светло-голубой плащ.

       Подружка тоже расплакалась и обняла ее.

       - Не плачь, не плачь, - запричитала она шепотом. – Это только сейчас тебе так обидно. Потом ты сама поймешь, что так лучше, что ты правильно сделала. Давай, я сейчас Измаилу позвоню, позвоню брату, да? Он сейчас приедет и заберет нас, да? И все будет хорошо! – она выхватила мобильник из сумочки, болтавшейся у нее под мышкой.

       - Здесь связи нет! – она отступила в сторону, потом еще дальше, - Надо к выходу отойти. Пойдем!

       Та замотала молча головой и показала рукой на свои заплаканные глаза.

       - Ну ладно, стой тут! Я сейчас вернусь! Только позвоню Измаилу! Стой тут! – она повернулась и, махнув углом темно-синего платка, исчезла за пирамидами, уставленными музыкальными дисками.

       Он выступил из-за соседней пирамиды и протянул молча свою полупустую пачку носовых платков.

       Она вскинула на него глаза и взяла их, смущенно улыбнувшись.

       - Спасибо, - сказала она чуть слышно, он кивнул молча и отошел.

       Вытерев заплаканное лицо, она вздохнула несколько раз прерывисто, скомкала платки и сунула их в карман. В кармане было что-то твердое, квадратное. Удивившись, она вынула из кармана и поднесла к лицу диск: неизвестно когда, но она сунула его, очевидно, в карман. Всхлипнув напоследок, она посмотрела на фотографию молоденькой девушки на обертке. Веселая девчонка улыбалась мягко накрашенными губами и, склонив голову к плечу, показывала чудесную прическу: пряди волос, украшенные разноцветными блестками, были убраны волнами под сверкающие заколки, густо налакированная челка была кокетливо зачесана набок и лежала крылышком над тонко выщипанной, выгнутой дугой бровью. Она оглянулась, увидела мелькнувший вдали синий платок и, придерживая сумку, висевшую на плече, пригнулась и побежала. Оказавшись у примерочных кабинок в отделе дамского белья, она забежала в ближайшую и задернула за собой штору. Отдышавшись, она поставила диск на полочку для сумок и посмотрела сначала на девчонку на обложке, а потом на себя в зеркале. За спиной тоже было зеркало. Она повернула переднее так, чтобы увидеть в отражении собственную спину и, потянув платок за концы, стянула его медленно с головы. Волосы ее были убраны в гладкий узел на затылке. Она выправила волосы из-под резинки, освобождая цепляющиеся пряди, морщась. Волосы рассыпались прекрасными темными кудрями. Она встряхнула ими. Волосы спустились блестящими волнами до пояса. Она погладила их рукой, глядя на них, как очарованная, повернулась, чтобы еще лучше разглядеть себя, скомкала решительно платок, бросила его в сумку и вышла.

       Старикашка, сидевший на стульчике у стены, посмотрел на нее с изумлением. Альбом она забыла на полочке в кабинке.

***

       Это был отдел посуды. Поднимаясь на эскалаторе, он проплыл мимо стеклянного ограждения с поручнем полированного дерева. Ступеньки эскалатора сложились у него под ногами и заструились в стальную щель впереди как гофрированная ткань под утюг. „Земля! Земля!“ сказал явственно попугай у него в кармане. Он сделал шаг и ступил на твердую землю. Слева громоздились залежи горшков, кастрюль и сковородок. Он отвернул от них и едва не столкнулся с человеком в белом кителе и с подносом в руке. Отшатнувшись, он с опозданием заметил, что человек был манекеном. Манекен изображал официанта и держал на подносе бутылку с бокалами. Он обошел его и осмотрелся. Фарфор, расставленный по полкам и на столах, тихо светился изнутри, как скорлупка, покинутаяя птенцом, если держать ее против света. Он подошел поближе и наклонился над тарелками, расписанными темно-синими цветами и листьями. „Луковичный узор“, подумал он. „Древнейший тип росписи фарфоровой посуды в Европе“. Рисунок практически не изменился за последние столетья. Фарфоровые фабрики прекращали не раз производство посуды с таким узором, справедливо считая, что все хорошее когда-нибудь приедается и что следующая партия „луковичного узора“ может остаться на складах до второго пришествия Христа, но всегда возвращались к нему через какое-то время. Люди хотели этот узор всегда и неизменно, во все времена. И не важно, что название узора было, строго говоря, неверным. Узор был перенят европейцами вместе с секретом китайского фарфора; то, что они приняли за стилизованные луковицы в узоре, было плодами граната. Это был гранатовый узор. Он потрогал пальцем синий гранат и отдернул руку: тарелка была расколотой. Странно, но сразу он этого не заметил. Теперь же он осмотрел всю ровно, красиво расставленную посуду с синими букетами и с изумлением установил, что все до одной тарелки, все блюдца и чашки, чайники и сахарницы были расколоты пополам или на несколько частей, ровно посередине или с краю. Он покачал головой и, совершенно ничего не понимая, отошел. Посуда на соседней стеклянной горке, расписанная красно-коричневыми английскими пейзажами („Веджвуд“ отметил он про себя машинально) была тоже разбита и, значит, ни на что не годилась. Кто-то прошел мимо, задел его краем одежды. Он обернулся. Женщина в черном пальто до пят и с длинными распущенными янтарно- желтыми волосами подошла к „луковичному узору“ и, мельком глянув на посуду, показала на нее пальцем с перламутровым ногтем. Посуда мигнула, как собрание китайских бумажных фонариков, и стала целой. Он отступил поспешно назад. Женщина повернулась к ландшафтам цвета запекшейся крови и небрежно показала пальцем на них. Раны на них затянулись, как будто их и не было. Не удостоив его взглядом, она прошла дальше, быстро осматривая выставку фарфора. Ноги сами понесли его следом за ней. Женщина проскользнула между стеллажем и продавщицей, обернувшейся к господину средних лет, задавшему какой-то вопрос, и он увидел серьгу, показавшуюся мельком из-под светлых волос: серебряное кольцо с зеленым, подернутым молочной поволокой камнем. „Изумруд“ подумал он. Женщина задержалась перед крайним стеллажем и, слегка обозначив поджатыми губами легкое неодобрение, быстро провела рукой над тарелкой, меняя рисунок на ней. Он посмотрел на стеллаж: вся посуда на нем изменила цвет и покрылась синей росписью. „Старый Амстердам“ подумал он, совершенно теряясь. Он оглянулся. Черное пальто и гладко свисающие светлые волосы мелькнули в толпе и исчезли.

       - А когда вы купили сервиз? - спросила продавщица.

       - Да уже пять лет, как... – ответил степенно господин.

       - Нет, уже не выпускается больше, - продавщица покачала головой с искренним сожалением. - У Вас есть только одна возможность найти тарелку вместо разбитой: поищите в интернете. Вы знакомы с аукционами в интернете?

       Господин развел молча руками.

       - Я напишу вам адрес, - она подошла к кассе, вынула из стола клочок бумаги и быстро нацарапала пару строк.

       - Держите! Там продают подержанную посуду. Вы разбили одну тарелку, а кто-то разбил, может быть, почти весь сервиз и хотел бы избавиться от остатков. Может, вы найдете там то, что нужно.

       Он побрел к эскалатору. „Странные вещи происходят иной раз,“ подумал он бессмысленно.
***
       В отделе прессы он прошел к газетам и поискал местную. Где-то в ней была короткая заметка с его фотографией. Вчера в лабораторию, где проводилась олимпиада, приходили газетчики с фотоаппаратом. Его попросили попозировать с умным видом с колбой и с пробиркой в руках. Он полистал газету и, действительно, нашел свою фотографию, снабженную коротким текстом. Узнать его было почти невозможно: лабораторные очки и колба, с умным видом поднесенная к глазам, скрывали половину лица, но подпись под фотографией утверждала, что это был он. Он сложил газету, сунул ее подмышку и прошел вглубь отдела. На вертящейся пирамиде посреди прохода красовались японские комиксы. Он взялся за край вертушки и провернул ее, рассматривая обложки.

       - Я знаю, чья это книжка! – послышалось рядом.

       Он оглянулся. Вдоль противоположной стены разместилась карманная беллетристика - книжки на тонкой бумаге с мягкой обложкой, какие прихватывают заодно, заглянув сюда за своей ежедневной газетой или любимым журналом, и читают потом в метро по дороге на работу.

       Невысокая женщина с разлохмаченными пегими волосами и в сером потертом твидовом полупальто показывала рукой на одну из них.

       Ее спутница посмотрела с сомнением на книжку с ярким цветком на обложке и не нашла сразу, что сказать. Подумав, она спросила осторожно:

       - Ты, что, знаешь автора?

       - Конечно, - ответила пегая снисходительно. - Я ей вообще рассказала, о чем книжка должна быть. Без меня она ничего не сделала бы. Обложка плохенькая, конечно. Могли бы и меня попросить нарисовать. Художники, тоже мне. От слова „худо“.

       Он вытащил кошелек, перехватил газету в руку и пошел к кассе.

***
       Пожалуй, настало время обзавестись сумкой. Карманы, оттянутутые распиханными по ним вещами, хлопали при каждом шаге по бокам. Газету вообще некуда было деть. Он отправился к освещенному изнутри стеклянному щиту с перечнем торговых отделов и поискал в списке отдел сумок. „Второй этаж“ пробормотал он.

       - Кристина! – послышалось рядом. Худощавая старушка в длинном элегантном пальто замахала радостно рукой, привлекая внимание к себе. Кристина, молодая высокая женщина с некрасивым лицом, вынырнула из толпы и поздоровалась сдержанно.

       - Я собиралась сегодня забежать к вам! Как у вас дела-то? – старушка вытащила из сумки бумажный сверток. – Хорошо, что я тебя здесь встретила! Я тебе сразу и отдам!

       - Что это?

       - Я была в кондитерской, у них сегодня распродажа! Свежие булочки! Я вам купила! Держи!

       - Нет, спасибо, - ответила женщина, поджав губы. – Спасибо, но у нас такое никто не ест. Вы извините, но мне некогда. Я оставила машину в запрещенном месте. Всего хорошего, - она кивнула сухо и ушла.

       Старушка, оставшаяся растерянно стоять в людском потоке, помедлила, потом положила пакет в сумку и пошла к выходу. Тяжелые двери всегда были для нее нешуточным препятствием, и она искренне поблагодарила идущего впереди нее мужчину, который придержал для нее дверь. Снаружи оглушительно гремел трамвай, чуть дальше играли уличные музыканты. Она поправила, поморщившись, свой слуховой аппарат и увидела нищего, сидящего, подобрав под себя ноги, на тротуаре. Вынув пакет из сумки, она подошла к нему, наклонилась и вежливо спросила:

       - Вы не возьмете мои булочки? Я живу одна, мне не нужно так много. Я купила для снохи и внуков, но она не взяла, не захотела. Вы возьмете? Это хорошие булочки, с маком.

       - Конечно! – закивал он. – Спасибо! – он протянул немытую руку с грязными ногтями и взял пакет, продолжая кланяться, насколько это было возможно сидя. - Я их принесу в приют вечером и раздам, спасибо! Большое спасибо! Всего вам хорошего!

       - Вам также всего хорошего, - сказала старушка печально.

       Нищий посмотрел ей вслед. „Сноха...“ подумал он мрачно. „Вот и я: почему я тут сижу? Сноха, растудыть ее...“

**
       В отделе сумок пахло кожей. Он остановился у крошечных дамских сумочек, предназначенных для того, чтобы держать в них помаду, кредитную карточку и ключи от машины, и повертел головой в поисках рюкзаков или спортивных сумок приличного размера.

       - Да нет ее здесь! Не найдем мы ее! – знакомый плачущий голос заставил его обернуться. Девчонка в синем шелковом платке, закрывающем лоб по самые брови, спешила, еле успевая, за молодым красивым турком с огорченно окаменевшим ртом.

       - Может, она еще где-то здесь! Что я родителям скажу? – бросил он на ходу сквозь сжатые зубы и исчез в толпе. Девчонка всплеснула руками и, вытирая слезы, побежала следом.

       Он посмотрел удивленно им вслед и, забыв, зачем пришел, отправился дальше.

***
       Продовольственный отдел блистал деликатесами. Он прогулялся вдоль рядов с топинамбуром, бататом и чисто вымытой картошкой всевозможных сортов, поглазел на дыни и нарезанные на ломти и упакованные в прозрачную пленку арбузы, на землянику, расфасованную в пластиковые плошки и на фрукты неизвестного происхождения и назначения по соседству с ней.

       - Может, личи взять? - произнес тягучий капризный голосок. Молоденькая девушка с тщательно накрашенным лицом посмотрела, снисходительно наморщившись, на бурые пупырчатые ягоды на лотке.

       - Не знаю, я их не особо люблю, - ответила подружка в очках и вытянутом застиранном свитере.

       - Сейчас сезон личи, - первая пожала манерно плечиком под кожаным пальто. – Если что брать, так личи.

       - Ну, давай личи, - согласилась вторая. Она обошла лоток и сняла с крючка, на котором висел ворох пленочных пакетиков, один из них. - Сколько взять?

       - Грамм двести. Больше я не сьем. Или ты тоже будешь?

       Вторая пожала плечами и набрала ягод в пакет.

       - Почему у вас давно нет заячей спинки? - маленькая старушка, привстав на носки и запрокинув голову, разговаривала с мясником через высокий, выгнутый горбом стеклянный прилавок с колбасами и окороками в нем.

       - Вы желаете заячью спинку? – уточнил тот.

       - Да, я пригласила молодого человека в гости и пообещала ему жаркое из заячей спинки. Раньше я ее всегда у вас брала, а теперь почему-то нету!

       - Если желаете, я закажу этот товар специально для вас. Оставьте свой номер телефона, а я закажу заячью спинку из Аргентины. В течение недели она будет здесь. Я позвоню вам, и вы ее заберете.

       - А почему из Аргентины? – полюбопытствовала старушка. – Как будто у нас своих зайцев нет!

       - А охотничий сезон? - парировал продавец. – У нас сейчас стрелять нельзя! Или вы хотите давным-давно застреленного и насмерть замороженного?

       - Нет уж, лучше свежего! – засмеялась старушка.

       - Вот, видите! Из Аргентины мы раньше получали только говядину. Но после всей этой истории с коровьим бешенством они перестроили ассортимент мясных товаров на экспорт. Теперь мы получаем и зайчатину оттуда.

       Он перешел в отдел сыров.

       - Скажите, пожалуйста, а где мне найти готовую смесь для сырного фондю? - женщина рядом с ним остановила пробегавшую мимо продавщицу и та задумалась, повернувшись к полкам и шаря по ним взглядом.

       - Сейчас посмотрю на складе, - сказала она наконец и убежала. Женщина осталась дожидаться ее, праздно разглядывая ценники.

       - Нет! Это не сыр, а натуральная гадость! Это отвратительный сорт! – тихо, но явственно прошипел кто-то у него за спиной.

       - Ну почему же? - умиротворяюще проворковал в ответ мягкий мужской голос. - Ну почему же? Это очень вкусный сыр. Ты просто ни разу не пробовала.

       - Я и не буду такую гадость ни за что на свете пробовать! Он воняет неизвестно чем! Грязным бельем!

       - Миленькая, - растерянно возразил мужской голос, - ну что ты говоришь!

       - Воняет, воняет, воняет! Фу! Чтобы я такое в рот взяла! Не понимаю, как ты можешь такое есть!

       - Скажешь тоже, воняет, да еще грязным бельем... – сказал мужчина удрученно. И добавил, подумав:

       - А чьим бельем?

       - Фу! – воскликнула она возмущенно. – И не думай, что ты будешь есть его на кухне! Чтобы даже разворачивать его в доме не смел!

       - Миленькая, а где же мне его тогда есть?

       - На балконе! – отрезала та. – Прямо завернутый возьмешь на балкон, там развернешь, порежешь и будешь есть!

       Продавщица вернулась.

       - К сожалению, готовой смеси, как я и полагала, больше нет. Сейчас не сезон для фондю. На Рождество у нас всегда есть готовые смеси, а сейчас они не пользуются спросом, и мы убрали их из ассортимента.

       - Жалко, - ответила женщина. – У меня сынишка очень любит сырное фондю. Он в любое время года готов им питаться.

       - А вы не расстраивайтесь! Подойдите к прилавку, где нарезают сыры, они вам подберут смесь для хорошего фондю!

       „Мышь!“ вспомнил он, глядя на сыры, и отправился в отдел товаров для домашней живности.

       Мышь мужского пола по имени Ларс он завел себе после практики в крупном фармацевтическом концерне, где ему показали лаборатории, в которых новые лекарства испытывали на мелких животных, в том числе на мышах.

       - Сегодня я проведу Вас по лабораториям, - предупредил руководитель практики молодняк, интересующийся биохимией. – И прошу Вас обструкций не устраивать и людей, экспериментирующих с животными, не оскорблять! Это их работа! Кто-то должен это делать, иначе лекарство не допустят до клинических испытаний. Примите просто к сведению, что это тоже должно делаться, и все. Если кто-то не желает заходить в лаборатории, пусть останется снаружи.

       Он зашел и завел себе после этого мышь. Не белую, как те, которых он видел в лабораториях, а черную, с миниатюрными серыми лапками и длинным хвостом, постоянно забываемым ею снаружи, когда она пряталась в свой деревянный домик. Раз в два дня он чистил клетку и домик, на что мышь Ларс реагировал с полным непониманием. Вычищенный домик был пустым, и это противоречило его мышиному представлению об уюте. Сразу же после замены опилок в клетке Ларс принимался за благоустройство. Широко загребая передними лапами и подпихивая задними, он заталкивал свежие опилки в домик и разносил их толстым слоем по полу. Выходов из домика было на его вкус слишком много, и некоторые из них надлежало забить опилками, что он и делал, трудясь до седьмого пота. Устав от трудов праведных, он засыпал, позабыв снаружи хвост. На дерганье за хвост Ларс реагировал вяло и нехотя подтягивал его внутрь, нисколько не пугаясь. Боялся он, пожалуй, только одного – высоты. Первый раз посаженный на стол, он лихо прогалопировал по нему туда-сюда, залихватски задрав хвост и растопырив уши, заметил край и подошел поближе. Осторожно свесив голову через край, он посмотрел, раскрыв рот, в открывшуюся его взору пропасть, медленно повернулся, тщательно балансируя на краю, лег на пузо и пополз по-пластунски к центру стола. В тот день он категорически отказался сделать хотя бы еще один шаг по столу, но уже в следующий раз любопытство взяло свое, и с тех пор он охотно гулял по столу, обнюхивая и пробуя на зуб все, что попадалось ему на пути, бдительно следя, однако, за тем, чтобы не оказаться слишком близко к краю. Любопытство его было безмерным. При появлении человека в комнате он подбегал к передней стенке клетки и, встав на задние лапы, уцепившись миниатюрными пальчиками передних лап за решетку, просовывал острый нос сквозь прутья, пытаясь унюхать, кто пришел.

       - Любопытной Варваре нос оторвали, - говорил он ему и подносил к решетке палец, чтобы Ларс удостоверился, что это был он. Одаренный в первый раз кружочком огурца, Ларс обкусал его сверху и потратил потом уйму времени на то, чтобы узнать, что у огурца с другой стороны. Пыхтя и упираясь, он пытался подкинуть край огуречной шайбы так, чтобы она перевернулась и упала обратной стороной вверх, но огурец был слишком тяжелым и не давал себя опрокинуть, падал снова и снова все на ту же самую сторону, каждый раз норовя прихлопнуть Ларса. Отчаявшись, он поменял тактику и попытался быстренько откусить от вожделенной стороны в ту долю секунды, когда она была в воздухе после очередного богатырского броска, но только получил больно по носу ее краем. Немного покуксившись, он пораскинул мозгами и просто и безыскусно прогрыз дырку с этой стороны на ту и, убедившись в законе сохранения вкуса огурца со всех сторон, отправился заслуженно отдыхать.

       Он не пожалел, что завел себе обыкновенную маленькую мышь. Скучать с мышью не приходилось. И это было замечательно.

       - Назад! Нельзя! – вскрикнул женский голос.

       Поздно! Молодой, веселый фокстерьер подбежал к нему и, виляя коротеньким хвосиком, вытянулся на задних лапах, опершись передними о его колено, заглядывая в лицо, страшно желая познакомиться. Он присел и погладил черно-белую жесткую шерсть на ушах и на спине.

       - Извините, пожалуйста! Молодой он еще, глупый! – женщина средних лет с тонким кожаным поводком в руке подошла, качая головой, но, видя, что он не возмущается, не тронула собаку. – У вас, наверное, тоже есть собака?

       - Нет, - ответил он. – У меня мышь.

       - Мышь! Как мило! И очень удобно, наверное. Мыши такие маленькие! С ними легко обращаться. А я раньше всегда держала крупных собак. Это вот только теперь я завела маленькую собаку. А раньше всегда держала крупных. Люблю больших собак. А потом так получилось, что наша собака постарела, и у нее были больные суставы. Она не могла подниматься по лестнице. А мы живем на третьем этаже...

       Она помолчала и добавила:

       - Хоть усыпляй... Если бы она была маленькая, я бы ее на руках наверх носила... А она была очень большая...

       Собака обнюхала внимательно его руки и, посмотрев ему в глаза, вильнула хвостиком.

       - Да, булку и шоколад, - ответил он. Собака снова вильнула хвостиком.

       - Ну, пойдем, пойдем, - обратилась женщина к собачке, – оставь молодого человека в покое! Всего хорошего! – она кивнула ему, пристегнула карабин поводка к ошейнику и отошла.

***
       В отделе мужских рубашек он изумился их разнообразию. На стеллажах, столах и пирамидах были выложены тысячи рубашек: деловые со строгим воротником, в тонкую полоску или однотонные, с перламутровыми пуговицами и нередко с приложенным тут же галстуком в тон; рубашки для отдыха, разукрашенные кричащими гавайскими узорами; спортивные для игры в гольф; фланелевые для традиционных видов мужского хобби, как-то: неторопливое складывание поленниц для собственного камина или тщательное строгание буковых досочек для обшивки веранды. Его собственные рубашки появлялись у него в шкафу неизвестно откуда. Возможно, их покупала Мам. Возможно, они просто жили собственной жизнью и, побродив по свету, скуки ради заявлялись время от времени к нему в шкаф, чтобы быть один раз надетыми и исчезнуть потом в корзине с бельем, предназначенным для стирки.

       Не только его изумило рубашечное изобилие: мужчина лет сорока пяти остановился в недоумении рядом с ним, шаря взглядом по стеллажам. Судя по дорогому шерстяному костюму, ему была нужна деловая рубашка. Оглядевшись, мужчина действительно неуверенно направился к вывеске „Деловые“ и надолго задумался, рассматривая вывески „С особо коротким рукавом“, „С удлиненным рукавом“, „С безразмерным воротником“ и „Не нуждаются в глажении“. Подумав, он протянул руку к рубашкам „с особо коротким рукавом“ и взял наугад одну. Повертев ее, он удостоверился, что это не его размер, и, засунув ее назад в стопку, вытащил две другие, не обращая внимания на цвет, цену и прочие мелочи. Глянув на часы, мужчина повертелся в поисках кассы, обнаружил ее в противоположном конце отдела и отправился туда.

       Он посмотрел на мужчину искоса, когда тот проходил мимо него, равнодушно глядя мимо. Лицо мужчины было откровенно усталым. Красные глаза, помятый дорогой пиджак и не менее дорогой галстук, корректно завязанный под воротником светло-голубой рубашки, свидетельствовали о том, что предыдущую ночь он провел в пути на важную встречу. Теперь, после обеда, переговоры, очевидно, закончились, у него осталось перед отъездом немного времени, которое он и тратил на то, чтобы прихватить по-быстрому пару новых рубашек.

 Расплатившись, мужчина прошел к выходу, равнодушно уклоняясь от столкновения со встречными, перехватил пакет с рубашками поудобней и вышел на улицу. Нищий, сидевший у выхода, опустив голову, осмотрел дорогие туфли, прошедшие мимо него, и голову не поднял: эти, в дорогих туфлях, не подавали никогда. Перейдя через дорогу, мужчина направился в крытый гараж к лифту. К его досаде, перед лифтом выстроилась очередь молодых мамаш с писклявыми первенцами, обсасывающими леденцы на палочках, и с колясками, где мирно спали их вторые, отгороженные рюшами и кружевами от шума большого города. Мамы весело болтали, обсуждая покупки. Поморщившись, он посмотрел на часы и решил подняться пешком. На втором этаже он почувствовал себя плохо. Сердце заколотилось оглушительно, ноги у него у него подкосились, и он остановился, взявщись за перила, хватая ртом воздух. „Да что это такое?“ подумал он с искренним недоумением, пытаясь отдышаться. „Что это со мной?“ Пережидая, пока приступ непонятной слабости пройдет, он услышал снизу звук приближающихся шагов и, поморщившись, решил идти дальше. Стоять так глупо, уцепивщись за перила и тяжело дыша, когда мимо кто-то проходит, он не хотел, и медленно начал подниматься, сделав вид, что ему некуда спешить. Сердце заколотилось еще сильней. „Медленней, медленней“, сказал он сам себе, плохо понимая, однако, что именно с ним происходит. Кто-то обогнал его и побежал быстро вверх, не оглянувшись. С трудом забравшись на четвертый этаж, он остановился на входе в гараж, отдышался немного и пошел к своей машине. „Надо посидеть в машине, прежде чем поеду“, подумал он, доставая ключи из кармана. В глазах у него потемнело. Машинально схватившись за грудь, он качнулся и потерял сознание.

       - Ой, смотри, упал! – очкастая девушка в вытянутом свитере недоуменно заявила это во всеуслышание. Эхо разнесло ее слова по безлюдному гаражу.
 
       - Где? – манерная в кожаном пальто оглянулась ошарашенно.

       - Вон, мужик! Хотел машину открыть и свалился!

       Манерная захлопнула дверцу машины, куда только что собиралась сесть, и подошла к лежащему.

       - Эй, что с вами?

       Не дождавшись ответа, она присела и, не долго думая, приложила ухо к его рту.

       - Может, пьяный, - сказала очкастая, недоумевая.

       - Не дышит. Инфаркт, - констатировала манерная и, растерянно помедлив, опомнилась, вскочила, сорвала с себя пальто, упала на колени, скомкала пальто, засунула его мужчине под голову, обернулась лихорадочно в поисках какого-нибудь платка, махнула рукой и принялась делать массаж сердца и искусственное дыхание рот в рот точно так, как ее научили на курсах первой помощи, когда она училась на права. Подружка ее всплеснула руками и забегала испуганно вокруг.

       - Что бегаешь? - рявкнула манерная. – Скорую вызови!

       Манерность ее голоса исчезла без следа, уступив место металлическому тону. Истерично всплеснув руками, подружка выхватила мобильник из кармана и, путаясь в кнопках, набрала номер.

       - Алло? Здесь, у нас, тут...

       Привстав, манерная вырвала телефон у нее из руки и четко сказала:

       - Гаражи при КаДеВе, четвертый этаж, мужчина лет сорока, инфаркт. Мы делаем массаж сердца.

       - Принято, - ответила трубка, - оставайтесь на месте.

       - Что делать? Что делать? Я тоже! Помочь? - очкастая, страшно бледнея и переживая, забегала снова вокруг.

       - Садись, делай как я. У меня уже руки отваливаются. Я буду только дыхание делать.

       Еще сильней бледнея, очкастая упала на колени и, поставив ладони на грудную клетку, под громкий счет подруги сделала несколько толчков.

       На улице раздалась сирена „скорой помощи“.

       - Уже едут! – очкастая вскочила и подбежала к окну, нервничая, не в силах оставаться долго на одном месте. Улица была запружена машинами. Надрывно воя, скорая требовала уступить себе место. Застигнутые врасплох водители, чертыхаясь, кто про себя, а кто и вслух, дергались нервно, пытаясь как-то перестроиться в пробке, чтобы дать скорой возможность проехать. Несколько автомобилей взгромоздились на трамвайные пути, с трудом маневрируя в тесноте, маленький гольф юркнул на тротуар на место, освобожденное с пониманием отступившими в сторону прохожими. Медленно, но верно, оглушительно завывая, скорая продвигалась к въезду в гараж.

       Мужчина вздрогнул и открыл глаза.

       - Ах! – очкастая всплеснула руками, волнуясь.

       С удивлением увидев над собой два девичьих лица, одно – идеально подкрашенное лицо фотомодели, обрамленное прядями черных волос, другое – вытянутое, с испуганными серыми глазами за толстыми стеклами очков, он дернулся, желая встать.

       - Лежать! – рявкнула на него железным генеральским голосом красивая. – У вас инфаркт! Скорая уже едет!

       Скорая, невыносимо, оглушительно завывая, въехала по эстакаде в гараж, развернулась лихо, двери раскрылись, и из нее выскочили врач и санитары, немедленно начавшие выкатывать носилки. Водитель протянул руку и выключил сирену. Эхо прокатилось по бетонным галереям и угасло вдали.

***
       - Кто-то газету забыл, - солидный мужчина с бородкой и в очках нагнулся и подобрал с пола свернутую газету. – Свежая, - резюмировал он, обращаясь к своей спутнице, даме игривой и лукавой внешности.

       - Оставь ее здесь. На что она тебе? - дама пожала легкомысленно плечом, так что многочисленные перламутровые побрякушки у нее на шее и на груди звякнули тихонько, стукнувшись друг о друга.

       - Подожди, здесь где-то должна быть рецензия на мою постановку. Я все равно собирался купить газету.

       Дама снова пожала плечом и отвернулась.

       - Так, сейчас...- пробормотал мужчина, разворачивая газету. – Пресса вчера на премьере была, так что должна быть рецензия.

       Он нашел соответствующую страницу, расправил газету и пробежал по ней глазами.

       - Что?.. - вырвалось у него. – Что такое?.. Не может быть! Глазам своим не верю!

       - Что? - с проснувшимся интересом его спутница подошла к нему и, взявшись за край газеты, заглянула в нее.

       - Неслыханно... Это просто неслыханно! – мужчина побледнел и огляделся с возмущением, призывая публику в свидетели. Публики не было. Отдел принадлежностей для домашних животных посещался плохо. – Неслыханно! Ты только на заголовок посмотри: „Прекратите, довольно!“ Это о нашей постановке! Коллектив работал почти бесплатно! Примадонна страшно замерзла на сцене под открытым небом, но допела свою партию до конца! Это при том, что у нее на носу гастроли в Париже и она рисковала простудиться! Нас провожали овацией! Я это так не оставлю! – мужчина побагровел, глаза его налились кровью. Он скомкал газету, но дама выхватила ее у него из рук и, расправив, быстро прочла рецензию.

       - Ах! – запрокинув голову, она расхохоталась звонко. Недоумевая, он посмотрел на нее с отчуждением.

       - Посмотри, это тот же самый идиот, который написал тогда реценцию на мой сборник стихов!

       - Где? - спросил он, смягчаясь.

       - Вот! – она указала пальцем с ярко-красным ноготком на фамилию под статьей.

       - Это все тот же? - спросил он недоверчиво. – Тот же самый?

       - Ну да! – она свернула газету и кинула ее пренебрежительно на полку со средствами против блох. - Брось, не сердись! – все еще смеясь, она обняла его. – Ну проблема у него, бедного, какая-то. Наверное, что-то у него короче, чем хотелось бы.

       Мужчина хмыкнул.

       - А нам какое дело? У нас все, как надо! – она привстала на носки и поцеловала его.

       - Ну да, конечно...- пробурчал он. Черты его лица разгладились. Обняв свою спутницу за талию, он пошел к выходу.

       - Хотя, знаешь, - сказал он ей несколько жалобным голосом, - в твоем случае рецензия затронула только тебя лично, а у меня целый коллектив работал...

       Она легкомысленно рассмеялась и прижалась к нему. Его рука скользнула машинально с ее талии ниже и остановилась на юбке тонкого шелка.

       - Ну и дурак он, в самом деле! – пробурчал он и устроил руку поудобней. Она тоже обняла его за талию.