утро нового дня

Он сидел и смотрел в ее глаза, которые некогда были смыслом всего его существования, а сейчас стали пустыми без привычных искр счастья.
Она звала его «мой зверь», то ли угадав однажды, толи и правда почуяв внутри него зверя.

Она была человеком. Ярким, как звезда. Настолько, что иногда слепило глаза, привыкшие к сумраку темных комнат.

Он был зверем. Сильным, старым и тихим. Он прижил много тысяч лет, каждый раз обретая новое тело, которое росло, крепло и увядало вокруг животного нутра, часто даже не успевая состариться.

Они были двумя солнцами, но разных миров. Именно от того они были так прекрасны, сидя друг напротив друга схлестнувшись в невидимой схватке на глубине зрачков.
Никто из сидящих за соседними столиками кафе в тот вечер не мог видеть, как горит душа дикого волка, ставшего для нее псом, пристегнутым на тонкую цепь из собственных слов.
Она жалила пулями слов в самое сердце, итак изношенное до состояния тряпочки, что вот-вот треснет по швам. Он мог разорвать ей горло одним рывком и уронить бездыханное тело к своим ногам. Мог словами истерзать душу. Мог… но по праву сильного не мог поднять руку на того, кто слабее. На того, кто некогда был любим настолько, что дикий зверь был готов преступить законы стаи и остаться с ней.
Отчасти он так и поступил. Он ушел от своих, искренне веря в то, что этот раз будет тем самым навсегда, к которому стремятся все живые этого мира.
Но жизнь распорядилась иначе. Она забыла, или просто не знала, что каждый удар не проходит бесследно. Каждое слово отпечатывается на зверском нутре с особой четкостью. Физика ничтожна, потому как смертно тело. Раны заживают, кости срастаются… но никогда не срастется душа, по которой полоснула ножом рука любимого человека. Потому что только важный человек может дотянуться до самого нутра и либо приласкать до урчания, либо ударить в самый неожиданный момент, как она и делала обычно.

Он терпел. Он обожал эту хрупкую женщину настолько, насколько пес может обожать и боготворить своего хозяина. Он радовался, когда она одела ему ошейник на шею, потому что теперь он принадлежал ей. Он был счастлив, когда она прицепила золоченую цепочку из красивых слов к ошейнику и намертво привязала к себе. Он был рад, думая, что вот оно навсегда, что они связаны теперь одной цепью…
Но он не знал, что можно привязать цепью к толстому дереву и уйти, оставив зверя подыхать. Он не верил, что такое может быть.
Иногда к нему по ночам приходили волки. Она говорила, что они не чета ему, что он не такой и они могут только испортить его нутро. Он закрывал глаза, верил ей слепо, и рычал на своих братьев.
Так шло время. Красивый кожаный ошейник сменился строгостью стали, потому что кто-то сказал ей, что зверь может быть опасен. Тонкая цепочка сменилась поводком из армейских строп, потому что поговорка «сколько волка не корми…» очень в ходу у людей. Она все чаше привязывала его и уходила куда-то, задерживаясь там все дольше и дольше. А он выл. Рвался за ней, раз за разом разрывая шкуру о шипы строгача.
Братья перестали приходить к нему. Они забыли о нем, потому что много лет назад он сам прогнал их, оберегая любимую.
Она уезжала, а он оставался один. Он каждый раз чуточку умирал в эти моменты, потому что уходя она никогда не говорила хороших слов, а лишь била по дых, чтобы он не скулил громко.
Она всегда возвращалась. И возвращаясь видела издали осунувшееся тело, бывшее некогда статным. Ей становилось страшно, она падала на колени, обнимала его за шею, гладила тонкостью рук и шептала что не права, что не будет так…
Он оживал. Он доверялся ей вновь и вновь. Отдавал ей всего себя, который был внутри…
Но все же умирал потихоньку.
И вот один раз она уехала. Он так рвался за ней, что строгий ошейник впился в шею, разорвав шкуру, и на ее чудесное платье брызнула кровь. Она осмотрела пятна и, разозлившись, ударила вогнав шипы глубоко вовнутрь. Она говорила ему, что она не верит ему, грязному зверю, что он только и может, что все портить…
Он лежал, истекая кровью, и тяжело дышал сквозь хрипы. Она ушла.
Он хотел умереть окончательно, но когда почуял, что смерть близко понял, что безглазая пришла не за ним. А за верным псом, что живет внутри.
И он принес его в жертву своим волчьим богам. Он снял цепи и ночами молился на икону безликой луны. Молился до исступления за предательства, которые совершил. За убийства братьев во имя человека. За многие-многие вещи.

Раны заросли, оставив маленькие шрамы, что добавились в итак белую паутину рубцов на его теле. Он поседел, стал немного слеп. Но он все еще был зверем, а когда-то и вожаком.
Он пришел к своей стае, зная, что если это будет его последняя ночь, то он не будет жалеть, потому что волки должны умирать с честью.
Но братья приняли его, закрыв глаза на прошлое.
Но он так и не смог простить сам себя. Он все равно остался одиночкой.
Он охотился по ночам, принося добычу в стаю. Он учил молодняк и рассказывал легенды о Белом Волке тем, кто еще не окреп для драк.

Она вернулась… спустя долгое время. Вернулась, но нашла лишь пустые цепи у порога своего дома.

Стая сказала, что она плакала… долго… Выла в небо почти по волчьи. Ведь она когда-то считала себя зверем, поддаваясь больному воображению в своей голове. Она искала его…
А он молча охотился по ночам.

Он нашел ее сам. Она бросилась к нему на шею, как делала это каждый раз по возвращении. Он гладила его, ласкала. Говорила, что он прекрасен…
Только в этот раз слова не грели нутро старого зверя. Он молча сидел и ждал. А потом взял ее за руку и повел бродить по городу. Он завел ее в ночное кафе, усадил напротив себя. Она посмотрела в его глаза и испугалась. На нее из глубины зрачка смотрел зверь. Там больше не было матовой собачьей преданности. Там больше не было заискиваний и обожания. Там была холодная жестокость, расчетливость и жажда крови. А еще там была тоска…

Он держал ее за руку. Держал в последний раз, потому что однажды убив, воскресить уже нельзя.
Не войти дважды в одну реку…
Не взрастить дважды одно семя….
Не поймать дважды одного волка.

Он молча встал и ушел.

Люди говорили потом, что она так и живет одна… что все твердит, что он вернется…
Но все это уже не имело никакого смысла.
В ту ночь он умер в своем теле и родился заново, чтобы быть свободным.