Валька рассказы

Валька
(Печка-Третья встреча)

Мы встретились около памятника в Пушкинском саду. Ребята мылись в сторонке из-под крана и весело переговаривались. Среди них был и Валька. Он уже утирался майкой.
- Во что играете? – спросил я Вальку.
- Да в «Попы и угонялы»! – и стал мне объяснять, что это за игра.
Попом был отрезанный круглый, диаметром 7-10 см и высотой 25-30 см, березовый или осиновый столбушок (обрезок), битой были палки толщиной с руку. Надо было попасть в Попа или бросить биту за Попа. Если все мазали, то каждый хватал свою биту, тот, кто маялся, хватал Попа, и бежали за Кон (черту); кто опаздывал, тот и начинал водить.
- Ну, и как сегодня? – спросил я.
- Сегодня здорово! Ермак маялся – до самой Кауровки; догнали, - ответил Валька.
Так мы дошли до двухэтажного дома и сели на скамейку. Я спросил Вальку о доме, как квартира, сколько семей живет, есть ли огород. Тот объяснил, что жил в этом доме на втором этаже и объяснил расположение квартиры. Это было очень интересно и в то же время как-то печально оттого, что такие дома разваливаются, а если ремонтируются, то теряют свою первоначальную особенность и значимость дверей, окон, перегородок, которые требовались в те времена, когда было печное отопление.
От входной двери слева умывальник в углу, под ним ведро, дальше старинный шифоньер без зеркала. Об этом шифоньере Валька рассказывал много интересного: как они прятались в нем по 2-3 человека, когда играли в прятки. Но особенно, с каким-то трепетом и волнением, Валька любил рассказывать о том, как его мама во время грозы пряталась в шифоньер, боясь вспышек молний. Меня это удивляло, ведь я знал ее как открытого и смелого человека. Мать Вальки работала на руководящей работе, была депутатом городского и областного советов.
Дальше прямо двустворчатая дверь, которая открывалась сюда к входу. Правее была кирпичная плита с двумя конфорками и затопкой к шифоньеру. Правее – одностворчатая дверь, которая была всегда открыта и загораживала угол от входной двери; там всегда хранилась картошка, морковь и другие овощи. Это была прихожая. Дальше шла кухня, зал и спальня. Печка стояла посередине, между всеми комнатами.
Гонка, как всегда, начиналась с кухни. Мать начинала распекать: вначале за беспорядок, потом за двойки, за хулиганство на улице, ругала за грубиянство с соседями, за дрова, за воду, за шишки сосновые, за рогатки и грязную одежду и обувь.
Кухня имела одно окно, перед ним стол, справа табурет, черный сундук и ближе к двери - посудный шкаф из красного дерева. Слева от окна стул и перегородка без двери- проход в зал.
Печка стояла слева, затопкой к посудному шкафу. Чуть выше – небольшая духовка, и над ней задвижка; чуть левее – дырка (вытяжка для самовара). Внизу под ней табуретка, на ней самовар с медалями, а между ножек табуретки – ведро с сосновыми шишками, ухват и совок для углей.
Шишки нередко являлись причиной гонки вокруг печки…
Это случилось в тот злополучный день, когда самоделка из медной трубки длиной сантиметров 20-30 ахнула в таз, который висел на заборе.
Придя из школы, Валька взялся за дело: расшелушил четыре спичечных коробка от серы, пустые спички выкинул, серу собрал в специальную коробочку.
Три раза Валька начинял затворку, привязывал спичку к самоделке, чиркал, но все безрезультатно. Процер (друг) смотрел и говорил: «Намокла, не стрельнет, надо подсушить!» Не обращая на него внимания, Валька четвертый раз затравил прорезь, привязал спичку и чиркнул…
Грянул выстрел! Тазик остался висеть, дырка была в доске чуть выше. Валька направился к тазу и хотел разглядеть поближе, куда попал, как вдруг с улицы донесся крик: «Убили! Ранили!» Два мужика бежали со двора навстречу Вальке и Процеру. Они кричали: «Стой! Стой, собаки, ети вашу мать!»
Не сговариваясь, оба рванули в дырку в сарае, а из нее во двор к дяде Феде Пищулину. Через его калитку - в огород Ситника, а там через забор в восьмую школу. Выйдя из школы, направились к радиоузлу, когда сзади снова закричали.
Свернув в проулок, рванули к пруду налево, пролезли через два огорода и оказались снова в сарае, через который убегали. Посидели минут двадцать, затем вышли. Народ от дома разошелся. Стали разглядывать дырку от мелкого подшипника…
       Валька пошел учить уроки, Процер огородами направился домой, и все до конца дня пошло по-прежнему.
Наутро Валька собрал сумку, подаренную дядей Саней, прошел в зал, приоткрыл дверную половину около печки и проверил, там ли лежат его самоделки – все было на месте.
Потом взгляд его почему-то остановился на печке, то ли шестое чувство, то ли по обыкновению, и он задумался… Мать уже ушла на работу, а Славка эту неделю ночевал на Черновской у бабы Груни.
Выйдя на улицу, Валька осмотрелся. Пушкинский сад шумел осенней разноцветной листвой на кленах. Отдельные листья ветер бросал в грязь и воду.
       Кооперативная улица когда-то давно была Кузнечной, здесь было множество небольших кузнец, множество черной золы и круглых слитков от оставшегося литья, и работ кузнецов.
Летом, в сухое время, все ребята на улице били ноги об эти слитки, т.к. их не было видно в черном песке и золе, доходившей до щиколоток. А сегодня после ночного дождя все было твердое, но на проезжей части следы от телег и редких машин были залиты грязью.
Прошла еще одна машина, гремя и грохоча по невидимым слиткам железа, повернула влево и остановилась на Дровяной, около лесничьей конторы. Машина была вся деревянная, а около кабины по бокам стояли две печки круглой формы, которые здорово дымили. Валька опять стал ломать голову, как они работают, для чего эти печки…
На свист вышел Процер. По дороге много болтали и обсуждали, что курковые лучше и надежнее, а поджигные – дрянь. Около второй школы расстались, Вовка пошел в первую школу.
Учебный день прошел неплохо: по русскому – «трояк», по чтению – тоже, и Валька смело зашагал домой. По дороге думал о том, кому бы загнать поджигную копеек за пятьдесят или за рубль.
Вдруг из Пушкинского сквера появился Процер и сказал: «Валька, были мусора, делали обыск, у меня чуть один не застрелился!»
А произошло это так, рассказывала потом тетя Зина, мать Вовки Процера. У Вовки была этажерка, и на ней всегда лежали его книги, вещи, а штаны с самоделкой висели на одной из ножек этажерки, в углу между стеной и книжками. Пренебрегая осторожностью, милиционер начал выворачивать из детского кармана самоделку. Задев сложные проволочки механизма, скоба взвелась, и когда он хотел рассмотреть систему всего устройства, нажал на другую проволочку, и резинка от трусов сделала свое дело…
Грянул слабый хлопок, и гвоздь, которым была заряжена самоделка, воткнулся в оконную раму, пролетев примерно в сантиметре от уха милиционера.
Матери Вальки и Вовки прошарили все злачные места ребят и сдали все самоделки милиционеру, чтобы тот не ставил на учет в детскую комнату. Но револьвер, блестящий, из светлого металла, который Валька выкупил на пруду у ребят с Ямской за пять серебряных старинных монет, пропал бесследно. Мать и потом не сказала Вальке, куда его дела: то ли утопила в уборной, то ли в пруду, то ли в реке или отдала милиционеру.
В окнах засветился свет, и Валька решил идти домой. Поднявшись по лестнице, Валька остановился около двери и стал слушать. Дома было все тихо, только слышались звуки радио. Мать была занята своим делом – готовила ужин. Славки еще не было. И Валька вошел. Мать чистила картошку сидя на табуретке, которая была повалена на бок. Рядом стоял чугунок и ведро для очисток. Огонь в печке весело бегал по раскрасневшимся поленьям, периодически стрелявшим угольками всех цветов радуги. Эти угольки падали на шесток, а иногда на пол, тогда мать хватала их и отправляла в печку. Любуясь огоньками, Валька забыл обо всем; он любил смотреть на огонь в печи и всегда мечтал и летал где-то там далеко-далеко…Он всегда погружался в свой мир мечтаний, понятный только ему одному и никому больше.
       .
       Неожиданно мать встала, бросила нож в картошку, шаркнула табуретку ногой под стол и пошла на Вальку с широко открытыми глазами и жутким голосом сказала: «Что ты делаешь, гад?! Ты чуть человека не убил, тебя посадят – запорю!!!» Валька рванул за плиту и оказался в спальне. Мать, что-то крича, закрыла входную дверь на ключ и шагнула в спальню. Валька отступил в зал через дверь с двумя створками, мать за ним. Валька – на кухню мимо чугунка и ведра, в прихожую и опять в спальню. «Ну, негодяй! Погоди, я тебе дам!!!» – схватила ухват и бросилась за Валькой. Сколько кругов было сделано, Валька не помнил, но ухват сделал свое дело, Валька споткнулся и упал. Мать, вцепившись ему ногтями в уши, подняла его и начала трясти, что-то приговаривая. От боли Валька плохо слышал, что кричала мать, он плакал и просил пощады, обещал, что больше так не будет, что забудет про самоделки.
Мать смилостивилась, отпустила Вальку и принялась опять чистить картошку. Уже лежа в кровати Валька думал о прошедшем дне, о том, что будет делать дальше, потом опять переключился на печку…
Это случалось почти каждое воскресенье, особенно зимой, когда Валька, Славка и мать ходили на базар. В четверг Валька и Славка ходили одни. Это было особое дело. «Матери не говори, что были на базаре», - сказал Славка. В Касимове испокон веков в неделю два базара – один в четверг, другой в воскресенье. Все заключалось в том, чтобы заготовить ремни для привязывания коньков к валенкам. Славка, выше и старше Вальки, ходил между саней и отвлекал деревенских мужиков голубями, которых он держал за пазухой и нахваливал, говоря, что они почтовые. В это время Валька отрезал чересседельник или супонь с хомута. Немного размочив, их резали на ровные полоски около метра длиной и привязывали «снегурки» или «дутики», а в середине между подъемом и голенищем валенка скручивали колышком. На морозе кожа съеживалась и держала мертво, как считал Славка. Иногда в субботу, привязав коньки, ставили вместе с валенками сушить на плиту печки. Кожа в таких случаях еще сильнее и плотнее прижимала коньки. Печка в этом плане помогала здорово. Валька подумал: «Уж скорее бы зима!».
Затем у него появилось сладкое воспоминание о печке в воскресные дни зимой, когда приходили с базара. Убрав овощи, картошку, мать всегда брала свинину, иногда телятину или говядину, редко баранину или курятину. Все мясо клалось на стол, брался большой нож, которым щипали лучину для печки. Этот нож назывался «Косырь». Нож наставлялся на мясо, и по нему били молотком. Мясо рубилось на семь кусочков, до следующего базара. Вот здесь печка была незаменима. Зимой она топилась два раза – утром и вечером. Особенно часто утром печка недотапливалась (как говорится в народе, тепло загоняли). Несгоревшие поленья обстукивали кочергой, клали в ведро с водой и выносили на улицу; там оно и дымило, а печка закрывалась.
Проходя по улицам города, можно было видеть с утра дымящиеся головешки. К ним у Вальки было особое отношение…
После того, как косырем колотили по мороженому мясу, оставалось много крошек и кусочков. Отрезался кусочек хлеба, на него клались мясные крошки, и все это отправлялось или на крышку чугунка, или прямо на раскаленную красную плиту. Сало начинало темнеть, пузыриться, затем плавиться и литься на хлеб, который сразу все впитывал и начинал сам принимать коричневую корочку. А потом хлеб вынимался, охлаждался и, чуть подсоленный, отправлялся в рот, вкусно похрустывая. Эту вкуснятину Валька и Славка ели с величайшим удовольствием.
Валька вспомнил, как прошлой зимой, когда были сильные морозы и в школе не учились до десятого класса, они отправились в Бабенку кататься с гор. Ленинскую гору изъездили уже на одной лыже, и было неинтересно кататься.
Утром отправились в Бабенку, несколько раз по ходу дела скатились с Ленинских гор.
В Бабенке часто падали и так накувыркались в снегу, что одежда была коловая от мороза.
       Варежки, которые мать регулярно шила из байки, вначале грели, но ворс набирал снег, и они промокали, а затем замерзали, и руки очень зябли. Подойдя к дому, Валька уже держал лыжи подмышками, пальцы рук не слушались. Ключ под половиком удалось поднять со второй попытки. Вставив его в прорезь, Валька двумя руками повернул ключ вправо, и дверь открылась. Она всегда зимой отходила, и только войдя в дом, ее надо было закрывать на крючок изнутри.
Бросив лыжи вправо, под ящик в коридоре, Валька вошел в дом, снял голицы из байки, опустил руки в ведро с холодной водой. Она была комнатной температуры, и живительное тепло от нее начало делать свое дело. Руки ломило так, что Валька начал писать в штаны, которые были ледяные, и снять их с валенок невозможно. Слезы обиды на себя, на свою слабость, на боль в руках обуяли Вальку, и он подумал: «Неужели во всем мире бывает так у его ровесников?»
  Полегоньку штаны обмякли, пальцы начали слушаться, и Валька стал раздеваться, все еще всхлипывая. Кальсоны и школьные штаны были надеты мгновенно. А мысль уже работала: надо в печку, посмотреть, есть ли угли, а если есть, то на чугунок положить хлеба и обязательно свиного сала. Отрезать нужно так, чтобы хватило Славке, а мама не заметила, что лазали за форточку, где хранились мясные продукты. Отрезав тонкую полосочку сала и порезав ее на квадратики, Валька положил сало на два куска хлеба, затем эти бутерброды положил на чугунок, прикрыл печку и закрыл форточку.
Мысль о том, что и как, не давала покоя. Валька подумал: «А Славка-то тоже мудрец, как подставил меня за свои двойки!» Дня три назад мать стала проверять тетради и обнаружила у Славки две «двойки». Со стола полетели книжки, тетрадки, спасибо чернильниц не было. Славка быстро рванул в зал и дернул Вальку так, что тот уронил стул под ноги матери. «Ах ты, говнюк!» – и мать потянулась к Вальке, думая, что он нарочно сделал это. Пятясь назад, Валька еще раз задел стул ногой, чем вывел мать окончательно из себя. «Ах ты!..»
«О-о-о держи, печка!» – подумал Валька, прыгнув за Славкой в зал, а тот дальше. Сделав два круга вокруг печки, Славка понял, что Валька мешает: то забежит вперед, то отстанет, то мешается под ногами. Пробегая третий круг через зал, Славка дернул створку двери за собой, и Валька воткнулся в нее головой, оказавшись в западне. Мать схватила Вальку, как всегда – за уши. Теребя за них Вальку, мать кричала: «Славка, иди сюда! Негодяй! Я Вальке все уши отдеру!» Славка постоял с минуту в нерешительности, но потом пожалел младшего брата и подошел к матери. Та, отпустив Вальку, шлепнула Славку по спине и сказала: «Снимай штаны – пороть буду!»
Потом Валька вспомнил, как хорошо, придя с улицы, сесть на табуретку и прижаться спиной к печке, от которой пышет жаром, ощутить ее тепло. Вначале слышится теплое движение воздуха вдоль печки, иногда, приложившись к углу печки, было видно, как дрожит теплый воздух и поднимается к потолку. Затем теплеет спина и зад. И вот уже через пять минут начинаешь ерзать задом – его уже жжет от накаленных горячих кирпичей печки. Это ощущение незабываемо…
Валька вспомнил еще несколько историй, связанных с печкой и, засыпая, подумал: «Скорее бы зима!» Перед глазами поплыли очертания Бабенки: родник, Лысая гора, Березовая гора, спуск с аэродрома, Круглый орешник, санная дорога вдоль ручья…
Валька повернулся и почувствовал, что уши болят; потрогал их – они припухли. Вспомнилась прошлая зима, когда они нашли в овраге на Мусиной горе чугунок, принесли его домой, и решили наколоть из него осколков для стрельбы из рогатки. Стреляли зимой в основном по воробьям и кормили ими кошку.
Пришли домой, положили на пол колун и на нем начали колоть чугунок. Колоть надо было поровней и не очень крупно, чтобы при стрельбе мелкие, примерно, с орех, квадратные осколки не виляли, а летели прямо. Осколки чугунка высыпали на газету и начали делить, но Славка нахально забрал себе лишнюю горсть. Валька возмутился, схватил молоток и запустил им в Славку. Тот ловко увернулся, и молоток, ударившись ручкой о стол, изменил направление и рикошетом полетел прямо в окно на кухне и пробил летнюю и зимнюю рамы. Стекло осыпалось, а молоток упал в холодное парадное, на лестницу. Испугавшись, Валька забыл про обиду и несправедливость и спросил: «Славка, что делать будем? Мать ведь убьет за стекло!» Один начал говорить, что надо идти на Черновскую к бабе Груне и все ей рассказать, а уж она-то что-нибудь придумает. Другой настаивал на том, что надо сходить к дяде Феде Пищулину – он либо вставит новое стекло, либо еще что…
Пока думали и гадали, постепенно в комнате начало холодать. Решили закрыть окно покрывалом с сундука. Уже смеркалось, и было решено включить свет, занавесить окно, как обычно, авось, мать не разглядит за занавеской, а завтра с утра - на Черновскую, к бабе Груне…
Быстро собрали все с пола и убрали в коридор. Сели учить уроки. Спустя полчаса услышали стук в дверь. «Это мама, - пронеслось у Вальки в голове. – Ну, печка, выручай!»
Открыли дверь, мать вошла. У нее было хорошее настроение. Сняла пальто и повесила его в шифоньер, галоши поставила около двери, сумку положила на сундук и открыла буфет. Достала тарелки и положила в них ложки, а потом поставила все назад. Глянула на сундук, как бы что-то вспоминая, открыла печку. Затем сказала: «Протопим, пожалуй, на ночь – что-то у нас холодновато». Дрова стопочкой лежали около печки, ухват и кочерга с совком стояли рядом с табуреткой, на которой стоял самовар. Мать достала косырь и взяла молоток, выбирая полено для лучины, чтобы разжечь дрова в печке. Но Валька сказал: «Мам, вон лучина, сохнет на плите, готова уже!» Славка сидел за столом и делал вид, что читает учебник. Взяв лучину, мать положила ее в печку, потом на нее наложила дров и подожгла. Открыв задвижку кочергой, мать опять посмотрела на сундук и спросила: «А куда делось покрывало с сундука? Чего притихли?»
Славка порывисто вскочил и юркнул в зал, мать шагнула к Вальке и хотела схватить его, но тот, увернувшись, шмыгнул за братом. Свет в зале не горел… «Ну, я вам задам!» – с этими словами мать подошла к входной двери, закрыла ее на ключ, подошла к окну, а потом включила свет в зале. Что-то приговаривая, двинулась за ребятами вокруг печки, вначале шагом, потом – бегом. Несколько раз пробегая вокруг печки, Славка ухитрялся выключать свет, мать снова его зажигала и двигалась за беглецами. В итоге оба оказались в руках; один был пойман за ухо, а другой за чуб. Теребя их головы, мать в сердцах кричала: «У людей дети как дети: учатся хорошо, слушаются. Вон у Маньки – любо-дорого смотреть! У других болеют, умирают – дети как дети! А мои сволочи и учатся плохо, и не болеют, и не умирают! Ни одна чума их не берет! Ну что мне за наказание?!»
Она подвела обоих к окну на кухне и спросила:
- Кто разбил?
- Я! – буркнул, всхлипывая, Валька.
- Так спать будете без подушек! – и мать начала затыкать ими окно.
Валька подумал: «Ну, как же я оплошал, надо было двинуть Славке по ногам молотком!» И еще подумал: «Надо отпускать волосы, стричься не под «челку», а под «полубокс», как Славка; пусть лучше за чуб таскает, чем за уши!»
Мать подвела обоих к печке и сказала: «Что же вы, ребята, меня не жалеете и так огорчаете? Дайте слово, что больше не будете драться!»
Славка и Валька согласно кивнули головами, давая понять, что больше не будут драться между собой.
Все сели около печки. Мать чистила картошку, а ребята смотрели в затопку печки и следили за весело бегающими огоньками, слушали треск поленьев. Периодически из печки вылетали красные угольки и падали на пол, их хватали и отправляли опять в топку…
Потом поужинали и легли спать. Валька ворочался, т.к. уши побаливали и немного опухли. Уже засыпая, мальчик подумал: «Как хорошо, что есть печка!» А затем, прижавшись к матери, подумал, что мамино тепло согревает лучше!
       Мне необходимо было идти дальше по своим делам, мы попрощались и Валька побежал догонять ребят, крикнув-Довстречи!

1- деревня около г.Касимова


15.03.2002 год