Memory...

ГЕНЕРАЛ



Для того чтобы придумать замысловатый сюжет и облечь его в приемлемую для читателя литературную форму, нужно обладать большим талантом литературного же качества. Я же, сомневаясь в наличие такового, обращаюсь к фактам из жизни, благо за свою жизнь я успел повидать всякого, побывать в разных местах и перезнакомиться с массой людей. Тем не менее, я постоянно сомневаюсь: а достаточно ли хорошо я описал тот или иной факт, и будут ли читать мою писанину? Но, как говориться, Бог мне судья, а читатель – благосклонный критик.

Короче говоря, мы с Брусникиным с грехом пополам перебрались на второй курс, когда появился он, - большой, розовощёкий и хорошо упитанный. И попал он почему-то сразу на третий курс, хотя из военного финансового училища был изгнан в начале четвёртого семестра. Но это его личное дело. Его и Галины Ивановны, декана нашего факультета. Что касается тех мобилизационных командиров, которые выпустили героя настоящего рассказа из своего бдительного поля зрения, то мне теперь трудно судить, какие ими тогда двигали мотивы, - личные или государственные.
А Генералом его прозвали за то, что выдворил его из училища всамделишный генерал. По рассказам нашего героя выходило, что как-то раз генерал Сиськин, щуплый неврастенический командир училища, обходя строй таких же щуплых воинов-финансистов, был неприятно поражён видом нашего Генерала. Тот стоял, как полагается, во фрунт, выпятив красивый живот, аккуратно перетянутый солдатским ремнём, и, как показалось мнительному Сиськину, глядел на него свысока. То есть, с высоты своих метра восьмидесяти восьми сантиметров без фуражки. И, как рассказывал сам Генерал, изгнан он был вовсе не из-за нарушений академического или дисциплинарного плана, а вследствие козней самого Сиськина, якобы заявившего в кулуарах: «Или я, или он!»
Я не видел Генерала в военной форме и не могу судить о его величии, якобы болезненно смутившего командира славного воинского подразделения, но в цивильной одежде Вовик – девичье прозвище Генерала – являл собой вид довольно посредственный. Брюки, пузырящиеся на коленях, и свитер, прорванный в локтях, были ему коротки, и большие Вовины конечности далеко выступали за пределы его многострадальной одежды. Потому многострадальной, что Генерал ел как свинья, постоянно спешил, чтобы слопать свою порцию харча, а затем одолжиться у соседа, при этом он постоянно ронял крошки и целые куски себе на живот, ерзал по столу локтями, ловчил выпить лишнюю кружку (или стограммешник), а руки вытирал или о брюки, или о свитер. А так как питаться и орошаться ему приходилось в компании вечно голодных студентов, то и спешить ему приходилось изрядно, потому что стырить лишний кусок у товарища по несчастью в виде болезненной тяги к знаниям с дипломом было делом нелёгким.
Что касается нашей с Брусникиным честной компании, то Генерал к нам пристал стихийно. И какое-то время мы сообща делили трудности студенческой жизни, занимали деньги, посещали разные злачные места, а строго три раза в месяц заседали в сравнительно недорогом ресторане. На одежду мы много не тратили, потому что в наше время одежда была такая, что из-за неё или не стоило убиваться, или платить за неё втридорога. В смысле, покупать импортные тряпки у спекулянтов. Впрочем, денди в нашей компании не водились, поэтому с нами спекулянты (или фарцовщики) отдыхали.
Надо сказать, у нашего с Брусникиным непутёвого кореша, невзирая на его полное отрицание всякой физической работы, в процессе каковой мы иногда зарабатывали лишние на жизнь червонцы, денег всегда почему-то водилось больше. И в кабаке, как правило, расплачивался он. Единственно, он постоянно доставал меня и Брусникина своим домогательством к нашим «цыплятам табака». Их, надо отдать должное ресторанному повару, готовили изрядно. Но мы с Брусникиным смогли оценить их только с третьего нашего захода в кабак. Дело в том, что как только нам приносили фирменное блюдо по трояку за целого цыплёнка под сухое вино (три с полтиной за семьсот граммов виноградного вина отменного качества) и триста граммов водки (рубль двадцать сто граммов просто изумительного качества), Генерал, язви его печёнку, моментально сжирал своего «табака» вместе с костями и сухожилиями, и со словами: «Ты уже наелся, да?» хватал наших цыплят. Поэтому сначала нам с Брусникиным приходилось довольствоваться или гузкой, или наименее мясистой частью крылышка. Но потом мы привыкли к повадкам приятеля и, как только он начинал тянуть к нашим тарелкам свои грязные лапы, мы бдительно убирали свои тарелки в сторону и говорили: «Ну, ты, полегче! Иди лучше потанцуй!»
«Ну, что ж, можно и потанцевать», - не обижался Генерал, вытирал руки о живот и уходил в зал.
Женщинам, надо сказать, он нравился. Поэтому даже в таком затрапезном виде ему удавалось не только пригласить какую-нибудь поддатую «кавалершу» на танец, но затем самому «пригласиться» за стол, откуда он её «увёл».
Так однажды, потолкавшись со своей очередной партнёршей в толпе, он исчез. Мы с Брусникиным его ждали, ждали, а когда халдей принялся настаивать на оплате счёта (в тот вечер платил Генерал), пошли искать заблудшего приятеля по залу. И обнаружили сидящим за большим столом, за которым праздновали свадьбу. Я хотел огорчить Генерала требованием денег, но Брусникин остановил меня, заметив некое интересное движение. Это вернулся к столу хозяин места. Он, слегка покачиваясь, обратился к Генералу с просьбой освободить плацкарту, но Генерал так посмотрел на него, что пассажир рассыпался в извинениях и попёр в обход стола с целью изыскать другое посадочное место. В это время тамада объявил тост, и Вова стал обслуживать своих соседей. Он налил себе, выпил, закусил и только потом принялся наливать соседям, не забыв налить себе снова.
Я снова хотел отвлечь внимание Генерала и напомнить ему о неприятной обязанности платить по счёту, о каковой процедуре мне, в свою очередь, напоминал халдей, который таскался вслед за мной и Брусникиным по залу. Но Брусникин снова не дал, и мы имели удовольствие наблюдать, как Генерал, не дожидаясь следующего тоста, хватанул ещё раза три, не забывая подъедать из свадебного корыта. А на замечание визави, интеллигентного старичка, что молодой человек себе позволяет, резонно ответил: «Ты, дед, посмотри, какой я большой! А я ведь ещё расту».
В общем, какой-то период времени Генерал весьма разнообразил нашу и без того нескучную с Брусникиным жизнь. Но особенно Генерал был хорош в части заимствования денег у своих многочисленных подружек. При этом вёл себя как истинный джентльмен. Он не сразу кидался на свою потенциальную жертву с требованием выдать ему червонец, пятёрку, трояк или рубль, но долго и нудно выспрашивал её о делах семейных, здоровье родственников, не гнушался беседовать на такие банальные темы как погода и международные отношения. После политики Генерал начинал трепать чисто академические дела, давал на ходу консультации, переводил, если было нужно, с русского на английский и обратно и так далее.
«Вот скотина! – бормотал Брусникин. – Всего-то делов ему поручили – пятёрку занять…»
И мы напрягали слух: когда же речь пойдёт о деньгах, каковых у доверчивой птахи могло и не оказаться.
«Слушай, какой я сегодня сон видел, - пускался Генерал в какую-то уже совершенно отвлечённую мистику, от которой у нас с Брусникиным начинало сводить скулы, - будто гуляю я мимо «Беларуси» {автор учился в Минске}, а времени всего четыре часа… Я ещё во сне на часы посмотрел…»
«Он же их ещё осенью пропил», - удивлялся Брусникин.
«…И во сне меня как будто кто-то в универмаг толкает. Представляешь? Захожу, а там джинсы по восемьдесят рублей без всякой очереди. Прикинь?»
Генерал подмигивал подружке, та недоверчиво улыбалась, а Вова продолжал:
«…Ты же знаешь, у меня что ни сон, то в руку. Так что я прямо сейчас в Беларусь. Не хочешь со мной?»
«Он что, идиот? - шипел Брусникин. – У меня уже слюна перестала выделяться, а это может быть следствием обезвоживания организма. Ведь так я могу и в обморок упасть, нет?»
Я тоже был готов упасть в обморок, но не от обезвоживания, а от бездарного поведения нашего поверенного в кредитных операциях. Так, во всяком случае, мне тогда казалось.
«Нет, Вова, у меня всего тридцать рублей», – с сожалением отвечала глупая птаха, а мы с Брусникиным делали стойку.
«Вот хорошо, что ты сама о деньгах напомнила! – восклицал Генерал, делая ударение на слове «сама». – А то у меня червонца не хватает».
«Да-да, Вова, конечно…»

Так шло время, недели складывались в месяцы, месяцы – в семестры, а генеральские девочки перестали суживать своего возлюбленного, который деньги брал, долги не отдавал и девочек, как следует, не ублажал. Ну, разве что чистым трёпом, да и то только во время выклянчивания очередного кредита. К слову будет сказать, что в те славные времена никто добровольно от пьянства не кодировался, потому что такая мудня ещё не вошла в моду. И о борьбе за трезвый образ жизни с анонимными алкоголиками не знала ни одна собака, потому что Горбачёв только-только подбирался к ЦК КПСС, а вредительских американских фильмов мы в глаза не видели. Другими словами – пить хотелось по-прежнему, а денег стало значительно меньше. Поэтому Генерал, не уважавший физического труда ни в каком виде, кинулся во все тяжкие. Вернее – в афёры. Первая его крупная афёра произошла у нас с Брусникиным на глазах. В тот день давали стипендию. Мы с Брусникиным свою получили и бегали за Генералом. А он бегал за старостой, который хотел сначала собрать всю группу, а потом начинать выдавать деньги. Короче говоря, спонтанно образовалась ситуация, когда загнанный староста генеральской группы оказался в сортире, а Генерал оказался с дипломатом, набитом деньгами, вне сортира. Мы с Брусникиным топтались рядом и имели предательское намерение бросить Генерал и смыться в пивнуху. В это время к сортиру подканал Кшиштоф, известный институтский фарц. Он едва заметно кивнул нам с Брусникиным на наше приветствие, а на Генерала даже не обратил внимания. Кажется, Генерал ещё раньше успел занять у Кшиштофа рублей пятнадцать. Больше того: Генерал успел показать, что отдавать долг не собирается. Но Генерала не смущали такие пустяки, как прохладное отношение к нему такого уважаемго человека как фарц Кшиштоф. Он легко остановил своей окороподобной рукой хилого коммерсанта и спросил:
«Чем торгуем, Шиш?»
«А тебе какая печаль?» - огрызнулся уважаемый человек и попытался пройти мимо Генерала.
«Я слышал, ты двигаешь итальянские цепи {итальянские серебряные цепочки, очень модные в описываемое время} по девяносто?»
«Ну, двигаю. А ты возьмёшь?»
«Возьму. Но только не у тебя и не по девяносто», - легко возразил Генерал.
«У кого и по сколько?» - завёлся Кшиштоф, малый хитрый, но глупый и жадный.
«У Мони по тридцатнику на всю капусту, - брякнул Генерал и на минуту распахнул дипломат. - Как раз сто пятьдесят получится…»
Моня был известный фарц почти международного масштаба, которого почему-то не могла взять ни советская милиция, ни буржуйский Интерпол.
«Врёшь!» - ахнул глупый Кшиштоф, которому лучше было бы попытаться вернуть свои пятнадцать рублей.
«Ты же знаешь: я никогда не вру!» - веско заявил Генерал и показал Кшиштофу телеграмму от мамы. Та, в ответ на просьбу сына выслать двести рублей якобы на приобретение формы для поездки в стройотряд, которая стоила рублей пятнадцать, телеграфировала: «Двести не могу. Высылаю сто пятьдесят. М…»
Буквы «ама» Генерал зажал большим пальцем. Но Кшиштоф, который не мог похвастать даже шапочным знакомством с великим Моней, не обратил на такой пустяк никакого внимания.
«Так ты берёшь сразу сто пятьдесят по тридцать?» - засуетился он.
«Ну».
«Слушай, Генеральчик, возьми на меня тридцать!»
«Не могу».
«Ну, Генеральчик!»
Брусникин, когда речь пошла об очень больших деньгах, которые Генерал мог поиметь с глупого и жадного Кшиштофа, решил посетить сортир. Оттуда скоро послышался вопль старосты генеральской группы:
«Ты что, козёл, делаешь?!! На хрена ты меня в эту ссаную лужу пихнул?»
«Ой, Петруха! Тебя то я ни приметил! – принялся извиняться Брусникин. – Давай я тебе помогу штаны почистить…»
«Да пошёл ты со своей помощью!»
«Нет-нет, я тебя такого ссаного никуда не пущу!»
«Слушай, отстань от меня?»
А в это время Кшиштоф уломал-таки Генерала. Я принял посильное участие и кое-какими знаками с мимикой изобразил Генералу, чтобы он не борзел, и кололся на десять, не больше, цепей. Потому что если за триста рублей в наше время могли просто набить морду, то за девятьсот могли и грохнуть. В общем, Генерал принял у институтского фарца его кровные бабки и важно удалился. Мы с Брусникиным и старостой догнали его на главном выходе из института. Староста даже хотел дать Генералу в ухо, но передумал, открыл дипломат и отсчитал ему причитающиеся сорок рублей.

Если я вру, пусть меня кастрируют. На кшиштофские деньги мы первым делом переодели Генерала, а только потом подались в «Каменный цветок», где просадили общих рублей пятьдесят на коньяк, фрукты и чаровниц. Утром у меня с непривычки (коньяк вместо бормотухи) как никогда трещала башка, поэтому я решил пойти в библиотеку. Генерал с Брусникиным встали гораздо позже меня, какое-то время они пытались меня найти, но так как в библиотеку они не ходили вообще, то в пивнуху им пришлось идти вдвоём. Я не знаю, сколько они там сидели, но очевидно мои приятели быстро поняли, что оставшиеся деньги легко пропить в правильном Минске им не удастся, и они подались в Талин, где даже в те суровые времена водились и ночные бары, и валютные спекулянты, и недорогие проститутки. Надолго, разумеется, такой мелочи, как триста рублей, моим приятелям в злачном Талине не хватило, но всё-таки…

В общем, Генералу понравилось иметь большие деньги, и он вплотную занялся изобретением способов незаконного добывания таковых. В том смысле незаконного, что он не нарушал таких законов, за каковое нарушение мог отправиться на каторгу или электрический стул, но шкурой соей рисковал изрядно. А наша компания к тому времени временно распалась: как всегда, откуда ни возьмись, навалилась сессия, а её надо было сдать. И, чтобы сделать это наиболее эффективно, каждый сражался сам за себя.
Я засел за учебники.
Генерал где-то раздобыл повестку из военкомата, постригся наголо и в течение трёх дней сдал все зачёты и экзамены.
«Вот, забирают, - скорбно сообщал он, отлавливая очередного преподавателя, - не хочется оставлять на потом, а то когда ещё я с армии приду?»
«Отслужишь и придёшь», - утешал преподаватель, с трудом удерживаясь от откровенного ликования. Надо сказать, Генерал достал преподавательский состав дальше некуда, и многие, ставя ему зачёты и положительные оценки за экзамены, всерьёз надеялись, что этот толстый паразит никогда из армии уже не вернётся. Ведь переезжает же танками на учениях особенно нерадивых бойцов, когда они, сожрав весь НЗ, спят прямо на полигоне…
А Брусникин съездил к своему дальнему родственнику в какой-то медицинский НИИ и добыл там справку, подтверждающую у него симптомы какой-то чересчур экзотический болезни. Я про такую болезнь слыхал впервые, но более эрудированные руководители факультета, услышав её название, слезно умоляли Брусникина оставить справку на пороге деканата, а самому ехать к маме и лечиться столько, сколько надо. Не заботясь о продлении сессии, сохранении стипендии и места в общежитии.

Короче говоря, снова мы встретились осенью. Преподаватели, завидев Генерала, реагировали по-разному. Молодые бледнели, пожилые хватались за сердце, а комендант нашего общежития по кличке Пиночет хрипел: «Вот, сволочь, его даже из армии выгнали».
Вид Брусникина, якобы носителя экзотической болезни, после явления Генерала уже никого не мог шокировать. Ну, а я вообще на фоне своих приятелей считался примерным ботаником.
Сам Генерал выглядел осунувшимся и озабоченным. И, когда мы направились к одной из забегаловок, вскользь объяснил свой бледный вид небольшими финансовыми проблемами. Он так и сказал – небольшие. А когда мы в забегаловке засели, и Генерал принял на грудь первую литру пива, он объяснился более подробно, и выяснилось, что небольшие проблемы выражаются его долгом, который вырос до двух с половиной тысяч рублей. У Брусникина тотчас начался приступ его несуществующий болезни, а я просто подавился скумбрией холодного копчения.
«Две с половиной штуки», - с уважением повторил Брусникин, когда слега оправился.
«Ни хрена себе», - поддакнул я.
«За горло берут, чёрт бы их побрал, - бормотал он, хлопая кружку за кружкой, - а где я эти тысячи возьму? Мне теперь как никогда хорошо питаться надо: зима на носу, а у меня кожух {белорусская шуба} прохудился".
«А, может, действительно в армию?» - легко предложил Брусникин. Мы с ним в армии побывали, и нам было легко предлагать её нашему приятелю.
«Что я там не видел? - испугался Генерал. – Мне и училища хватило…»
«Возьми академ, поработай», - предложил я.
«Мне нельзя работать, я ещё расту», - вздохнул Генерал.
Одним словом, некоторое время Генералу приходилось довольно туго. Кредиторы отлавливали его во всевозможных местах и требовали погашения задолженности. Генерал что-то им вдохновенно врал, затем на недолго исчезал из нашей «академической» среды, потом снова появлялся, его опять отлавливали, он снова врал и, наконец, исчез месяца на два.
В общем, миновали очередные новогодние праздники, и пришла пора зимней сессии. Брусникин как раз сдал предыдущую и прикидывал, как продлить очередную хотя бы до апреля. И, пока он прикидывал, от Генерала на имя Брусникина пришла телеграмма следующего содержания: «Встречайте «Звездой» {поезд «Ленинград - Брест»} в 21.00. Ислевский».

Кому известен студенческий быт в условиях общаги, тот знает, что с содержанием любой телеграммы, попавшей в студенческую общагу (на специальный стол возле вахтёра), может при желании познакомиться любой желающий почитать «новинки» специализированной экспресс-литературы, и вскоре о прибытии Генерала знала всякая, помимо нас с Брусникиным, заинтересованная собака. В общем, встречать его припёрлась очень приличная толпа. И, когда к перрону подвалил скорый поезд, кредиторы Генерала изображали полный аншлаг в театре под открытым морозным небом.
«О, какие люди! – изображал восторг и удивление одновременно Генерал, спрыгивая в объятия встречающих с подножки спального вагона, куда он, оперируя личным обаянием и тремя рублями, влез на предыдущей перед Минском станции. – Вот не ожидал вас всех здесь застать… Брусникин, старая сволочь, обними меня! Сто лет не виделись…»
«Сам сволочь, - возражал Брусникин. – Хотя бы новые штаны купил, а кожух гуталином смазал, прежде чем изображать явление удачливого золотоискателя с Клондайка…»
«Что ты такое говоришь? – не понимал юмора Генерал. – Ни с какого я не Клондайка, а из этого, как его, из Норильска».
«Ты в Ленинград из Мурманска приехал?» – уточнял Брусникин, продолжая обниматься с Генералом.
«Ну!» - радостно восклицал Генерал.
«Тогда ты приехал из Никеля», - огорошил приятеля Брусникин.
«Правильно!» - вспомнил Генерал.
«Вова, Вова, - суетились кредиторы. – Как ты?»
«Видали?!!» - орал Генерал и махал аккредитивом, который он одолжил у двоюродного брата, жившего в Молодечно {город в Минской области} и ездившего оттуда на заработки в Кандалакшу.
«Вова, Вова!» - в полном уже восторге голосили кредиторы, не знавшие его полных инициалов.
«Четыре штуки! – с пафосом объявлял Генерал «стоимость» аккредитива. – Как одна копеечка».
«Вова!» - вопили кредиторы, не чаявшие ни увидеть Генерала, ни получить с него свои долги. Они радостно подняли его на руки и потащили с вокзала.
«Куда, братцы?» - благодушно спрашивал Генерал.
«Я думаю, они тебя в сберкассу несут», - ухмылялся Брусникин, придерживая Генерала за ногу.
«Нет, сначала в кабак, а в сберкассу завтра», – капризничал Генерал.
«И то, - бормотали кредиторы, - какая в полдесятого сберкасса?»

В кабаке Генерал заявил, что будет пить только коньяк и только из фужера. Кредиторы не возражали. После второго фужера Генерала попёрло в лирику.
«Эх, братцы, - бормотал Генерал, блестя скупой мужской слезой на налитой щеке, – тяжело денежка достаётся. Всю ночь уголь разгружаешь-разгружаешь, а ему всё конца не видно…»
«Какой в Никеле уголь?» - переглядывались мы с Брусникиным, не отказываясь ни от коньяка, ни от заливного мяса, ни от фруктов за счёт кредиторов.
Но Генерал знал, что говорит. Вернее, он знал, что с его знаниями географии, к которой в финансовом училище относились прохладно, лучше не мельчить, а оперировать известными ему крупными городами.
«…Есть в Мурманске пятый причал, – продолжал Генерал, - и такой, понимаешь, дебаркадер неудобный… А ганц {портальный кран, жаргон}, зараза, на ремонте. Вот с пандуса на пандус с тележкой и корячишься. И так, бывало, за смену намаешься, что до балка {вагончик в северном исполнении} уж ноги не несут. И как боцман отсвистит аврал, там же под пятым причалом спать заваливаешься. И спишь под этим причалом, как собака, до следующей смены. Да… Зато четыре штуки за два месяца».
Генерал опрокидывал в свою пасть очередной фужер и ещё больше пригорюнивался.
«Да, Вова, это не всякий выдержит, - лебезили кредиторы, - но ты же у нас богатырь!»
Мы с Брусникиным дружно ухмылялись, а Брусникин вертел пальцем у виска: только полный идиот с больным воображением мог представить Генерала, разгружающего уголь.

Рано утром нас с Брусникиным разбудил страшный стук в дверь. Когда Брусникин открыл, его чуть не затоптали хилые генеральские заимодатели.
«Где эта скотина?» - орали они, опрокидывая скудную казённую мебель.
«А я откуда знаю? – резонно возражал Брусникин. – Я к нему в пастухи не нанимался…»
Когда кредиторы убрались, мы с Брусникиным стали прикидывать, куда мог деться Генерал. Денег у нас с приятелем не было, а похмелиться очень хотелось, поэтому мы положились на чутьё, обострённое известным желанием, с грехом пополам побрились и отправились в одну из общаг политеха, где учились генеральские земляки. Мы полчаса бродили по мрачным коридорам, пока не услышали знакомый голос. Ориентируясь на него, мы вошли в одну комнату и увидели следующую картину: дым коромыслом, возбуждённые политехники, а посередине них разглагольствующий Генерал в неизменном кожухе, но в тюбетейке вместо своего облезлого треуха.
«Фигня твой стройотряд, - веско говорил он, тыча пальцем в собеседника. – Ну, сколько ты наломаешь в своём стройотряде за два месяца?»
«Ну, рублей пятьсот», - неуверенно возражал собеседник.
«А я в Узбекистане пятьсот сделаю за неделю», - победно говорил Генерал.
«Ври больше», - не верили политехники.
«Я никогда не вру, - с презрением бросал Генерал. – Я ведь в Узбекистан езжу не арыки рыть, а богатых бабаёв фотографировать. Берёшь такого бабая, у которого чемодан денег в юрте под достарханом лежит, и снимаешь его на фоне всей его родни или всех его верблюдов. Прикинь? Одна чёрно-белая съёмка – червонец. Одна цветная – двадцать пять. Прикинь? Что, трудно за день три цветные фотографии сделать?»
«Да нет, вроде не трудно», - оживлялись политехники, а я, глядя на них, подумал, как много у нас людей, желающих разбогатеть легко и быстро.
«То-то!» – задирал палец Генерал.
«Если бы всё было так легко, все бы только и делали, как бабаёв на фоне верблюдов фотографировали», - возражал какой-то умный политехник.
«А кто говорит, что легко? - поднимал брови Генерал. – А конкуренция, а коррупция, а дефицит качественной немецкой плёнки и чешской фотобумаги? А фотоаппаратура? Что, думаешь, мы там «школьниками» {был такой фотоаппарат в советские времена} работаем? Э, брат, одних только взяток рассовать нужным людям, чтобы не мешали бабаёв окучивать, по двести рублей с носа нужно. Зато потом – мама, не горюй!»
«Скажи, а ты когда туда опять собираешься?» - с дрожью в голосе проклюнулся первый лох.
«Как только бригаду укомплектую, - возразил Генерал, - так сразу в Ташкент. Я, значит, приезжаю на место первый, обрабатываю тамошние власти, а к лету приезжает бригада».
«Бригада! – заволновались политехники. – Вова, возьми нас!»
«Ну, что вы, ребята, народ я уже почти собрал, только четверых не хватает».
«Четверых! Возьми меня! Нет, меня! Вова, земляк!»
«Нет, братцы, я беру только проверенных людей».
«Вова, мы проверенные! Да мы БАМ, да мы целину, да мы Братскую ГЭС…»
«Ну, что с вами поделаешь. Только нужны паспортные данные…»
Генерал был строг.
«…Ну и, сами понимаете, по двести рублей с носа».
«Генеральчик, миленький, и меня, деньги я сейчас…»
«Не могу, ты уже пятый получаешься».
«Ну, Генеральчик, ну, родной!»
«Ладно, чёрт с тобой. Беру под личную ответственность. Вечно я за свою доброту страдаю…»
Студенты кинулись собирать деньги, Генерал продолжал рассказывать про Среднюю Азию, Бухару, Коканд, Самарканд и Хиву. Когда дело было сделано, Генерал натянул поглубже на уши тюбетейку и погнал на выход, пообещав политехникам держать их в курсе. Мы с Брусникиным, сотрясаясь от беззвучного смеха в адрес непреходящей человеческой глупости, потащились за нашим приятелем. Он вышел на улицу и задрал руку, завидев вдали зелёный огонёк.
«Ты куда намылился?» - спросил я.
«Да надо в «Кадр» {фотомагазин в Минске} заскочить, плёнки купить, чтобы была не очень светочувствительная, - объяснил Генерал, потирая уши. – А то, понимаешь, солнца в Узбекистане летом много…»
«Хватит дурака валять, - посоветовал Брусникин, - и шапку надень, а то мозги отморозишь».
«Скажи, Вова, - спросил я, снедаемый профессиональным любопытством будущего экономиста, - где ты, при существующем дефиците на товары повышенного спроса…»
Я ткнул пальцем в тюбетейку.
«…Среди зимы раздобылся в Минске такой модной шляпой?»
В это время возле нас остановилось такси.
«Вам куда, ребята?» - спросил водила.
«В «Шинок у Лявона» {симпатичное питейное заведение в славном городе Минске}», - небрежно сообщил Генерал, сменил экзотический головной убор на свой облезлый треух и смерил наши с Брусникиным никчёмные фигуры презрительным взглядом.





1997 год