Письмо женщины

Вчера он получил письмо. Оно пришло не как обычно, по электронной почте, а лежало в почтовом ящике, в запечатанном конверте без адреса, на котором было проставлено одно его имя. Вероятно, она приезжала сюда и не застав адресата дома, оставила конверт, а может, все так и было задумано, теперь уже не узнаешь. Пробежав несколько строк глазами, в раздражении, он скомкал бумагу и отшвырнул в пепельницу. – Опять за рыбу деньги! Надоело! Сколько можно долдонить об одном и том же! Тоже мне, Джульетта великовозрастная! Раздосадованный, он включил телевизор и вышел на балкон. Грохот проезжающего трамвая на миг заглушил шумную разноголосицу улицы, но когда дребезжащие звуки стали глуше, он поборол возникшее у него секундой назад желание вернуться в комнату и уничтожить письмо. Облокотившись на нагретый солнцем бордюр, он неотрывно глядел на изливающиеся по длинной протяженности проспекта потоки машин и, затянувшись сигаретой, размышлял о пережитом.

Без малого восемь лет, как они вместе, и он поймал себя на мысли, что до сих пор не может сказать, любит ли ее, или ему просто удобно быть временами с нею. Она сама помногу раз спрашивала его об этом, и вот, отчаявшись получить ответ, собралась и написала ему. Все началось, когда умерла ее тетя, и у них появилась возможность зажить, наконец, вдвоем, в отдельной двухкомнатной квартире в центре. Раньше они встречались тоже у нее, тетка была рада, когда он приходил, но он редко оставался, вечно торопился домой, отговариваясь детьми, работой, женой и нежеланием доставлять неудобства тете. Прошли годы. Дети выросли, тетя умерла, сам он развелся, но, по-прежнему, продолжал жить со старой семьей, а к ней приходил лишь урывками, на два, три часа, не больше. Она же хотела ясности, так как любила его всем сердцем и страстно желала всегда находиться рядом. Он знал это, однако менять сложившееся положение вещей не спешил. И сейчас, на залитом солнцем балконе, он силился понять хотя бы для себя, что удерживает его от решительного шага, что мешает быть с нею, такой преданной, любящей, заботливой, и не находил удовлетворительного ответа.

– Ладно, пойду, дочитаю Светкин опус, может, что и придет на ум! – усмехнулся он, возвращаясь в привычный уют покинутого кресла. Работающий телевизор не мешал ему и, развернув испачканные пеплом страницы, он погрузился в чтение. Мир страдающей, вывернутой наизнанку и истерзанной бесконечным ожиданием обнаженной души вдруг открылся ему. Он даже представить себе не мог, что это маленькое, напоминающее горячую золотистую пышку и, в сущности, не очень далекое, как ему постоянно казалось, создание, с удовольствием болтающее о всякой ерунде с подругами и часто думающее о постели, способно так тонко и искренне запечатлеть на бумаге бурлящее море своих рвущихся из сердца эмоций. Он с трудом понимал написанный от руки и весь в пятнах от размазанных по нему слез текст, но с каждой прочитанной фразой жгучее чувство вины и подспудного, необъяснимого беспокойства овладевало им. - Какой же я непроходимый, махровый эгоист! - думал он, пока не дошел до последнего, размашисто написанного и готового, выплеснутся прямо на него абзаца.

– Не знаю, хватит ли у тебя терпения, а главное, сердца постигнуть глубину моей боли, но если ты все же доберешься до этих строк, постарайся понять, что все эти годы, пытаясь достучаться до тебя, я никогда не помышляла посягнуть на твою свободу и твой внутренний мир. Я всего лишь хотела быть рядом, смотреть, как ты работаешь, готовить тебе еду, по мелочам угождать тебе. Но видно и на это я не годна! Тебе лучше и комфортней быть там, со своей прежней семьей, чем со мной. Что ж, раз так, живи и будь счастлив, дорогой мой любимый человек, а я устала ждать и надеется. Я уже пожила в этой жизни и испытала любовь. И была счастлива тем, что встретила тебя. Ты милостиво позволил мне любить тебя, и я благодарна за это судьбе. Но, испив до дна эту горькую чашу неразделенной любви, сама я выпита до последней, последней капли. Однажды, став для меня Богом, теперь ты стал Палачом. Моя любовь к тебе убила меня, и у меня уже нет, понимаешь, нет, больше сил жить! Люди лгут, когда говорят, что рай и ад после смерти! Нет! В этой земной жизни, попав в рай, мы расплачиваемся потом за доставленное нам судьбою блаженство, и попадаем в ад. Когда ты рядом, улыбаешься мне, произносишь мое имя, целуешь меня, я чувствую себя в раю, но когда ты холоден, далек и равнодушен, я горю в аду! Как мне больно сейчас, если б ты знал, как мне больно! Я пытаюсь подавить эту боль, но она все сильней и сильней. – Череда кричащих восклицательных знаков проглядывала сквозь огромные, цвета небесной лазури и растекшиеся в половину листа разводы. Дальше текст обрывался. Очевидно, она не могла уже больше писать, запечатала письмо и отвезла к нему, или, просто кого-то попросила об этом.

Волнение захлестнуло его, он взглянул на часы. - Она должна быть дома... - Монотонные длинные гудки ответили ему. Он взял мобильник и снова набрал ее. Трубка тоже молчала, включался автоответчик. – Перезвоню позже, может, где задержалась? – пробовал он успокоить себя, но тревога росла, крепла, заполоняла собой воздух, пространство комнаты, его самого. Он вновь вышел на балкон и достал сигарету. Его руки дрожали, и он обжег лицо, прежде чем прикурил. Не докурив и половины, он выбросил сигарету, и снова позвонил. Ее домашний и трубка продолжали молчать. – Надо ехать, надо срочно к ней ехать, - щелкнуло в голове и, накинув на плечи плащ, он выскочил из дома. Машина завелась с пол оборота и, как почуявшая добычу гончая, рванулась вперед. Через десять минут, звеня ключами, он взбегал по ее лестнице. Мелкая дрожь теперь забрала его всего целиком. Нажав на звонок, в безумной, лихорадочной спешке, он стал отпирать дверь. С непривычки и от волнения замки плохо слушались его. Да он никогда и не открывал их; Светлана сама всегда встречала его! Когда первая дверь отворилась, сильный запах газа ударил ему в лицо.

Она лежала на кровати, красиво одетая, с закрытыми глазами и с руками, спокойно сложенными на груди. На тумбочке у изголовья, он увидал свой портрет, увеличенный ею, и любовно вставленный в изящную, орехового дерева рамку. Окна были плотно закрыты, шторы задернуты, зато дверь на кухню отворена настежь, чтобы газ быстрее разошелся по квартире. Он выключил плиту, открыл все окна и вызвал скорую. Взяв Светлану на руки, он поднес ее отяжелевшее безжизненное тело к распахнутому во всю ширину окну и, положив на подоконник, как умел, начал делать искусственное дыхание. За этим его и застали приехавшие врачи. Принудительная вентиляция легких, массаж сердца и электрический заряд не смогли вернуть ее к жизни. 

Он долго стоял над ней, пытаясь осмыслить, что произошло, и подступившее к горлу отчаяние опоясывающим жгутом неистово душило его. Не замечая врачей и вошедших в распахнутые двери соседей, он опустился на колени и, взяв ее голову в свои руки, гладил ее золотые волосы, целовал в лоб, лицо, шею, и слезы текли по его щекам, капая на ее мертвое улыбающееся лицо.