Встреча четвертая-Самоделки

Рассказы
Валька.
(Четвертая встреча- Самоделки)

 Валька, как всегда, был занят своим делом и не заметил, как уже зашло солнце и надвинулись сумерки. Он уже четыре раза перезаряжал свои самоделки, но стрельба шла плохо. До этого он заряжал все дымником (черный порох), а сейчас белыми колбасками, вынутыми из винтовочных патронов. Уже две медные трубки, разорванные от сильного заряда, лежали на снегу, рядом с молотком и клещами, пилкой и напильником.
За этим занятием я и застал Вальку. Как уполномоченный, я весь день ходил по дворам и собирал данные по налогу: сколько сдано яиц, сколько зарезано поросят и сданы ли шкуры, сколько коров отелилось и т.д. Находившись по Лому, я остановился у церкви и посмотрел на красивое сооружение. Рядом стоял домик, крытый щепой, из трубы шел дым. У вышедшей из дома женщины я спросил, где живет председатель. Она показала рукой вдоль улицы и посоветовала спросить там у кого-нибудь. Весь подсчет меня утомил, но справку надо было заверить подписью председателя и поставить печать.
Увидев Вальку, я все забыл и остановился: «Так ведь это же малый с реки Оки!»
- Скажи-ка, где здесь живет председатель? – спросил я. он кивнул на дом и буркнул:
- А матери дома нет, она сейчас в Шепелеве.
- Так председатель твоя мать?! – спросил я.
- Да! – ответил Валька и пошел поправлять на заборе старый ржавый тазик, в котором было уже не меньше десятка дыр.
Вернувшись, Валька сказал:
- Гады!
Меня это насторожило, и я начал выпытывать у паренька, что случилось. Карие глаза Вальки смотрели на меня с каким-то изумлением и издевкой, как бы говоря: «Ты, дядя, не понимаешь что ли ничего?»
Валька был в фуфайке, ушанке, черных штанах, черных валенках с галошами. Солнце за день по-весеннему делало свое дело, и кое-где снег уже начинал чернеть, где-то осел, около деревьев появились ямки, а там, где ходили люди, притоптанный за зиму снег был чуть выше и хорошо держал идущих. Через канавки еще можно было пройти в галошах.
- Для чего готовишь? – спросил я.
- Баблю убью! – ответил малый.
- За что?
- За надо, за мать! – и Валька взвел курок.
Я не мог себе представить, чтобы это самодельное устройство могло стрелять, да еще прицельно. Но в те послевоенные годы «безотцовщина», так называли ребят, у которых отцы погибли или пропали без вести, была способна куда и на какие ошеломляющие выдумки.
Валька сказал: «В стволе шесть обрезков гвоздей, посмотрим, сколько будет в тазу». И каково же было мое удивление, когда с 20 шагов Валька нашел свои шесть новых дырок, остальные были замазаны красным кирпичом.
Осмотрев самоделку, Валька остался доволен выстрелом, размягчился и поведал мне вчерашнюю историю, из-за которой он потерял сегодня столько времени.
Весенние каникулы по сельским школам подходили к концу. Вчера Валька с матерью был в городе, но школьники города уже учились. Переправляясь по льду через Оку, Ласточка провалилась около берега, Валька не испугался, а, привстав на санях, втянул плеткой по заду. Ласточка дернулась один раз, но не взяла; Валька вдарил еще раз, и лошадь вынесла сани на берег.
Мать, занятая своими мыслями, сидела спиной к лошади и любовалась видами города – ничего не поняла, но почувствовала, что вода прошлась снизу по подстилке. Выехав на берег, Ласточка остановилась. Мать перетрясла немного сено, чтобы слетела вода, заново застелила рогожей сани, а затем расстелила тулуп, сказав: «Едем в Шепелево, в правление. Давай побыстрее!»
Дубовую рощу пролетели быстро, въехали в Селивановский лес. Дорога была плотная, и Ласточка легко бежала, время от времени фыркая. Когда ехали по Починскому долу, Ласточка кое-где проваливалась и спотыкалась от усталости. Подъезжали к развилке, где левая дорога уходила на Шепелево. Мать, что-то вспомнив, сказала: «Давай на Лом, заедем в церковь». Там было зернохранилище, и Матвей – бригадир – с колхозниками затаривали зерно в мешки, готовясь к весенней посевной.
Вальку в Лому прозвали «блатной», не за то, что сын председателя, а за то, что не боялся выйти подраться, да и матом пускал не хуже мужиков. А в Токаревской школе, если Вальку хотели обидеть, он мог выкинуть такой фортель, что старшеклассники старались к нему не лезть.
Дорога в школу из Лома в Токарево была лесной, и Валька всегда носил заряженную самоделку, часто стреляя по птицам или белкам, из-за чего немало пропускал учебу и часто опаздывал.
 Один раз сорокинские ребята решили побить Вальку, но, увидев толпу, он вышел из этого положения. Достав из кармана пропиленный винтовочный патрон с привязанной спичкой, Валька чиркнул спичкой и бросил его в сторону ребят. Раздался хлопок, ребята бросились в рассыпную, и больше никто в школе Вальку не трогал.
Взрослые не столько боялись Вальку на селе, сколько понимали, как и всю поселковую молодежь. Мальчишки есть мальчишки, мало ли что могут выкинуть – безотцовщина, пороть некому!
Солнце в поле уже ослабило дорогу, и Ласточка периодически проваливалась то левой ногой, то правой передней, а иногда пролетали обе. Хомут ударял снизу в голову лошади и задирался вверх. От этого Ласточка храпела и тяжело дышала. Валька хотел немного ослабить чересседельник, чтобы при провалах лошади было легче дышать, но мать не разрешила.
Миновав поле, въехали в Лом. Мать зашла к Ериной Александре. Вскоре они вышли, о чем-то разговаривая. «Мы в церковь к Матвею, а ты поменяй Ласточку на Казбека и езжай домой, жди меня».
Валька с матерью жил в Лому у бабы Даши Аникиной. Для Вальки это была необыкновенная женщина, которая могла все: топить печку, баню, а какие варила щи – объеденье! Блины бабы Даши Валька прозвал «воздуханы» за их пышность и ноздреватость. Но лучше всего у нее получалось топленое молоко. Эту прелесть баба Даша делала всегда с особым удовольствием в русской печке в длинных глиняных кувшинчиках. Молоко запекалось до изжелта-красного цвета, а пенка, красная, с черно-розовым и желтовато-зеленым отливом, всегда хрустела на зубах и тянулась. Она была так вкусна, что Валька закрывал глаза от удовольствия.
Баба Даша любила кормить Вальку и всегда приговаривала: «Ешь, безотцовщина, мать не накормит, ей некогда, да и ты не один, вас ведь трое, и все в разных местах».
Валька часто вспоминал в Лому старшего брата Виктора, который учился в институте в Горьком, и Славку, среднего брата, который учился в касимовской третьей школе в старших классах. Славка остался в городе и жил у приятельницы матери тети Кати. У той было хобби – ходить на базар и торговать там поношенными вещами. Люди приносили ей вещи, называли цену, а она, прибавив копейки или рубли, продавала их на базаре. Деньги, полученные за продажу сверх цены хозяина, и составляли ее заработок.
Вальке казалось временами, что Славке тяжело без матери, но успокаивало одно – баба Груня никогда не оставит Славку в беде.
Пообедав, Валька вышел в огород, сорвал пару сосулек, с которых капала вода, и стал их разглядывать. Солнце словно играло на них: то блеснет до рези в глазах, то краснеет, то желтеет, порой около капли синеет. «Валька! Иди, мать зовет», - сказала баба Даша, заходя в огород.
Мать сказала: «Едем лесом - там покрепче дорога».
Казбек легко подхватил сани и затрусил в конец деревни, в сторону лесника Суслова. Проехав последний дом, повернули направо и поехали краем леса. Дорога то уходила вглубь, то опять почти выходила к полю. Не доезжая с полкилометра до шепелевского пруда, где дорога выходила в поле, Валька и мать увидели странное зрелище.
По дороге шел здоровый мужик, а за ним двигались полусанки, набитые до верху соломой, но лошади впереди не было. Мать не поняла, как это груженые сани могут двигаться. Валька сразу узнал, кто это.
«Бабля!» – сказал Валька матери.
Мать, как председатель, не могла понять, как без ее разрешения могут брать солому или сено в колхозе. Решительно выскочив из повозки, она шагнула навстречу Бабле и сказала: «Стой! Не дам колхозное!»
Бабля остановился, потом засопел и зло сверкнул глазами.
Это был плотный мужик, ростом под два метра. Подпоясанный веревкой полушубок, когда-то белого цвета, шапка-ушанка (одно ухо задрано, а другое загнуто), высокие серые валенки почти до колен, две голицы, заткнутые за веревку на поясе.
«У-уй-д-и-и, С-с-и-м-м-ка-а, не-е д-д-ам! У-убь-ю-ю!» – проскрипел Бабля и пошел за санки, шумно дыша и сопя…
Валька не раз видел, как Бабля таскал домой березовые комеля больше двух метров длиной, которые два взрослых человека еле могли поднять. А на своих санках утром по снежному насту прямо через поле он возил их напрямик в свой огород на дрова штук по пять – шесть. Силы в Бабле были необъятные, хотя уже и прошли годы.
В деревне рассказывали, что однажды, когда Бабля был помоложе, он на свадьбе подавился масной костью и чуть было не задохнулся. Ему в горло даже не могли залить воды, чтобы вырвало. Бабля сам вышел из этого сложного положения. Выкурив шесть самокруток из своего крепкого самосада толщиной в большой палец, его начало мутить и сильно рвать. Вот здесь кость-то и вылетела. После этого он выпил пять стаканов самогона, плотно поел, поплясал и пошел домой как ни в чем не бывало.
А вообще про Баблю рассказывали разное. Но быль это или правда теперь никто не узнает. Только Валька считал, что все это-истинная правда.
Бабля жил с бабкой Сашей (Баланой – так ее прозвали в деревне). Бабля ее звал «ма- ма-мочка» – он немного заикался. Женщина эта не была похожа ни на деревенскую, ни на городскую: в ней было что-то особое – высокомерное и пренебрежительное ко всем людям в деревне, а особенно к детям и молодежи. Она постоянно что-то бубнила или говорила сама с собой, что-то вспоминая из прошлого, из прежней своей жизни, и все это вслух, ни на кого не глядя…
 Если кто-то отвлекал ее от воспоминаний громким голосом, она начинала ругаться, даже матом. А если попадались дети или молодежь, она грубо, с каким-то ядом, говорила: «Вот нае…ли вас полтора мильена, вот вы с ума и сходите – чтоб вы подохли все, отродье нечистое!» - и опять погружалась в свои воспоминания.
 Говорят, что она была одной из дам при монетном дворе в Гусю Железном у Баташихи, а Бабля был мальчик-прислуга и телохранитель.
Жили они замкнуто, никого в дом не пускали. Но Бабля раза два летом водил Вальку в свой огород, чтобы похвастаться и показать, как у него растет самый крепкий в Лому да и во всей округе самосад.
В магазин, в город, по деревням ходил только Бабля, Балана сидела всегда дома. Бабля сам готовил, сам стирал и полоскал, сам топил баню, ходил по дворам резать поросят, телят и коров. А Балана летом сидела на лавочке или прогуливалась около дома, зимой – чаще сидела у окна, изредка прогуливаясь.
Бабля, сопя, вышел из-за соломы, в руках у него были трезубые вилы… Валька не понял, как у него в руках появилась двуствольная самоделка и как взвел курок. Он уже не слышал, что говорила мать, и что отвечал ей Бабля, приподнимая высоко вилы. «Ну, Бабля, сука, убью!» – крикнул Валька и выстрелил в снег перед ногами Бабли. «Уйди, гад!» – и Валька направил самоделку в лицо Бабле. «Застрелю, сука!»
Бабля оторопел и, злобно прохрипев: «Б-б-бла-ат-ной!», вогнал вилы в снег и торопливо зашагал по целине в сторону Лома.
Развернув Казбека, мать привязала санки с соломой к своим и сказала: «Валька, тебя посадят или в детскую колонию отправят!» В глазах у нее еще был испуг, но на лице какое-то загадочное выражение, которое говорило – этот в обиду не даст! «Ну, что, везем солому в Шепелево?» – спросила мать.
Казбек поднапрягся, шагом тронул повозку, и двое саней заскользили в сторону Шепелева.
Мать стала выговаривать Вальке, что так нельзя, но он не слышал ее, а думал о своем. Скорее бы вырасти да быть сильным. Он ломал голову, почему не сработал второй ствол в двукурковке? Надо заняться и переделать. Валька вынул самоделку, внимательно стал разглядывать и увидел, что когда взводил курки, задел за ударную скобу из жести, в которой ударником служил гвоздь, и он не вошел в пропил в стволе, а оказался рядом со стволом. И когда щелкнула скоба, гвоздь вонзился в дерево, за которое крепился ствол.
Это, наверное, и спасло Вальку от больших неприятностей, которые могли последовать, если бы получился второй выстрел прямо в лицо Бабле…
Пока мать была в правлении, Валька вспомнил еще одну историю.
Партсекретарь колхоза, Яков Степанович, вышел на крыльцо с незнакомым мужчиной и, размахивая руками, что-то доказывал. Порой до Вальки долетали любимые слова секретаря: «Я кажу, е…пая мать!» Он был-хохол, как говорили в деревне, поэтому русскую речь искажал, за что и был прозван «Якажу».
История касалась Бабли и Якажу. Около Лома на зимней дороге, когда вся молодежь и Валька ходили в кино в Шепелевский клуб (в Лому клуба не было), Бабля, как всегда, пер на санках березовые комельки. Секретарь трусил на легких санках, в которые был запряжен Овод. Говорили, что эта лошадь была на войне. Овод был странным. Он мог идти спокойно и вдруг начинал дергать ушами, задирал хвост, фыркал, ненадолго останавливался и пускался в галоп. Наверное, конь вспоминал какой-то бой – разрывы гранат, стрельбу, свист снарядов. Овода никому не давали – ездил на нем только секретарь «Новой жизни» Якажу.
Увидев Баблю, секретарь остановился и, не вылезая из саней, приказал ему бросить дрова. Тот в свою очередь продолжал тащить воз по дороге и, поравнявшись с Оводом, двинул ногой по оглобле.
Овод то ли от испуга, то ли еще от чего взвился вверх, заржал, фыркнул, и в это время оглобля сломалась. Лошадь рванула, но пошла по кругу, т.к. сани сразу развернулись поперек на другой оглобле. Якажу что-то орал, натягивая вожжи, стараясь остановить Овода. Конь фыркнул и прыгнул в сторону.
Бабля, отскакивая, свалился в снег. Ребята, в том числе и Валька, больше следили за Якажу и смеялись, потому что у того слетела шапка и седые волосы развевались в разные стороны. Секретарь крепко ругался: «Я кажу, е…пая мать!» Лошадь вдруг так же неожиданно встала и, похрапывая, вздрагивала. Якажу вылез из саней, погладил Овода по шее и стал распрягать, затем вожжами призязал головки санок к хомуту и стал распекать Баблю. Но тот вряд ли что понимал в словах секретаря, т.к. они перехлестывались с украинскими словами и любимым «Я кажу е…пая мать!»
Валька вспомнил еще одну историю, когда Бабля продемонстрировал свою необыкновенную силу и ловкость. Это случилось перед Новым годом. Сосед бабы Даши Бугров Яков пригласил Баблю резать бычка, которому было около года, а, может, и чуть больше – уже были рога. Бабля был в своем шубнике с веревкой и голицами, но на этот раз около голиц был огромный нож. По обыкновению закурив самокрутку в палец толщиной, Бабля велел Якову вывести бычка во двор. Бычок стал ходить по двору и поливать мочой в разные стороны, не обращая внимания на Якова и Баблю. Когда самокрутка была докурена, Бабля взял кусок хлеба из рук Якова. Вытянув руку с хлебом, он стал наступать на бычка; тот сначала хотел взять хлеб с руки, но, почуяв недоброе, начал пятиться назад. И как только коснулся сарая задом, Бабля ухватил его за рога и с такой силой крутанул голову, что бычок, как бы охнув, оказался на снегу ногами вверх.
Бабля выхватил свой нож из-за веревки и ловко резанул по горлу бычка так, что даже было слышно, как лезвие задело за кость. Потом, опять ухватив оба рога, Бабля крутанул голову, и бычок повернулся в другую сторону. Раздался хруст, и ноги бычка задергались, из раны на шее и рта потекла кровь. Бабля еще покрутил голову бычка, затем до конца отрезал ее и принялся снимать шкуру.
Валька подумал: «Вот ведь, есть сильные люди на Руси…»
В это время мать вышла с бухгалтером дядей Колей. Тот, хитро подмигнув Вальке, сказал:
- Ну что, защитник? Брось свои самострелы, пока грех не нажил!
- Санки с соломой куда? – спросил Валька и подумал: «Мать все разболтала!»
- Оставим здесь – солому сейчас отправят на скотный двор.
- Валька, гони с ветерком! – сказал дядя Коля, садясь в сани.
Валька дернул вожжи, крикнул:
- Аля-а-а!!!
Казбек рванул и пошел рысью.- Застоялся, наверное, - подумал Валька
Баба Даша вынесла справку, заверенную председателем и отдала мне.
 Я отправился в город так как вечером предстоял отчет о работе колхозов по заготовке сельхозпродукции.
       Валька продолжил свое занятие самоделками…



18.03. 2002 год