Вальс над прибоем

Никто не знал ее настоящего имени. Сколько помнили, она всегда торговала цветами, поэтому, неудивительно, все называли ее Флора. Сухонькая старушка, всегда в одном темно коричневом платье, с заколотыми в пучок седыми волосами, в стоптанных кожаных домашних шлепанцах, она производила впечатление человека, которого ты давно знаешь, но забыл, где именно вы встречались. Годы легли морщинами на ее лицо, кисти почернели от палящего солнца и соленого приморского ветра, но ее глаза всегда несли в себе ту энергию, которая удивительно молодит даже самых старых людей. В них всегда горел огонек. Даже когда она была одна и разговаривать, казалось, ей было не с кем, так и в эти моменты ее глаза светились предвосхищением новой встречи, как ощущением грядущего счастья. Многие сирые и убогие удивлялись, как можно радоваться жизни, не имея от этой жизни ничего кроме невзгод. Но она только улыбалась им, потому что знала, как нельзя слепому объяснить, что такое свет, так нельзя человеку, лишенному души понять, что радость жизни есть в самой жизни.
Каждое утро еще до рассвета она появлялась всегда на одном и том же месте с большими букетами цветов, тщательно расставляла их по кувшинам, наливала воды, сбрызгивала бутоны, так, будто на них маленькими звездами падали капельки утренней росы. При этом она всегда или напевала известную только ей песню, или тихо и нежно разговаривала с цветами, или просто улыбалась, и, время от времени, вглядывалась куда-то вдаль, словно ожидая кого-то увидеть. Когда первые утренние гости спускались в кафе, или совершали утренний моцион, она уже сидела в окружении своих друзей – цветов, кивала всякому прохожему, случайно обронившему на нее взгляд, и улыбалась самой доброй и искренней улыбкой, присущей только детям и совершенно счастливым людям. Она принадлежала к тем немногим, с кем, едва встретившись и случайно переговорив, ты впоследствии стараешься поддерживать доверительные отношения, будь то мимолетная фраза, улыбка или просто кивок головы.
Но при всей ее, казалось, открытости и искренности она никогда и никому не рассказывала о себе. Если ее кто и спрашивал, то она смеялась, говорила, что чужая жизнь никому не интересна и так всегда уходила от ответа. Постепенно люди привыкли и перестали задавать ей вопросы. Другое дело, поинтересоваться делами знакомых, справится о здоровье, передать привет, у Флоры всегда находилось для каждого теплое слово или искренняя улыбка.
Однажды вечером, в час удивительного по красоте заката, она, как всегда, перебирала свои цветы, ласково разговаривая с ними. Каждый цветок для нее был живым существом, наделенным душой, воспринимавшим ее разговор и отвечающий то капелькой воды на лепестках, то удивительным тонким ароматом, то дрожащим стеблем.
Флора любила их всех и спокойно расставалась с ними лишь потому, что ее цветы были призваны дарить людям счастье. Устав от дневных хлопот, она присела на свой стульчик, откинулась на спинку и закрыла глаза. Последние лучи уходящего солнца оттеняли ее лицо и у прохожего могло сложиться впечатление, что пожилая женщина загорает, но Флора дремала и в ее снах возникали удивительные картины. Ей казалось, что она сидит в своем кафе, на своем стульчике и видит как далеко, почти в самом начале набережной, к ней скачет всадник. Он одет в черную с широкими полями шляпу, на нем длинный из темно багровой плотной ткани плащ. Под ним вороной красавец конь, каждый шаг которого, достоин кисти великих мастеров. Величие и грация отчетливы в каждом движении. Даже на таком расстоянии угадывается важность миссии всадника, что, конечно, подчеркнуто его внешностью, столь разительно отличающейся от праздной публики. Но люди его не замечали. Они обыденно прогуливались, любовались закатом, смеялись, пили вино, и никто не обращал ни малейшего внимания на странного всадника. Между тем он приближался. Его смуглое лицо несло на себе печать напряжения с легким оттенком печали. Такое выражение бывает у людей которым надлежит принести важную весть. Острый подбородок, плотно сжатые губы, глубоко посаженные глаза, уже сами по себе не сулили ничего хорошего. Любой человек, случайно поймавший этот цепкий, пронзительный взгляд почувствовал бы холодок в сердце, но Флора смотрела на всадника спокойно, быть может, даже испытывая какое-то облегчение. Было очевидно, что он направляется к Флоре. За десяток метров до цветочницы всадник натянул повод, конь перешел с рыси на шаг и остановился. Всадник смахнул полу плаща и легко спрыгнул. Взяв повод в руки он медленно подошел к Флоре. Женщина всматривалась в его лицо пытаясь объяснить его внимание к себе.
- Здравствуй Лейра, - незнакомец произнес эти слова тихо, но
настолько отчетливо, словно он выделял каждый звук в приветствии.
- Здравствуйте, - ответила цветочница. Впервые на ее лице не было
улыбки. Удивление, воспоминания, поиск того якоря в памяти десятилетий, за который она могла зацепится и узнать незнакомца.
- А вы меня знаете? – спросила она, - Мы с вами уже встречались?
- И да и нет. Я помню тебя девочкой. Любопытной, вечно
взъерошенной, удивительно доброй. Я помню тебя грациозной девушкой, в удивительно красивом белом платье. Ты танцевала вальс…
- Кто вы, - спросила уже не Флора, но еще и не Лейра.
- Ты слышишь эти звуки? – женщина прислушалась и где-то в
отдаление, в шуме прибоя ей послышалась давно забытая мелодия шарманки. Она грустно напевала о трудных годах ее детства, голодного, оборванного, когда единственным счастьем было получить на Пасху от соседского булочника теплый ароматный кулич. И она вспомнила, как однажды, она, счастливая и довольная бежала с теплым куличом к себе домой, чтобы в таинстве маленькой кухни съесть этот кулич со своим братиком. И, совсем рядом с ее домом, она увидела нищего шарманщика. Старый бородатый мужчина, в изношенной, но чистой одежде крутил ручку шарманки. Грустная мелодия разлеталась окрест, наполняя весенний день печальными звуками. Ей стало странно, как в такой счастливый день может существовать печаль и она улыбнулась шарманщику. Ее улыбка была настолько радостной и искренней, что рука шарманщика дрогнула и мелодия оборвалась. Она заметила, что по его щеке медленно скатилась слеза. Она молча протянула кулич и ее лицо стало серьезным. Она не требовала благодарности, маленькой девочке было необходимо помочь старому человеку и она, искренне глядя в глаза шарманщика, протягивала свое единственное богатство. Когда он взял кулич, он оказался таким маленьким в его огромных руках, но для них обоих это был самый большой подарок в этот день.
- Старый шарманщик, - нараспев, по детски, произнесла Флора.
- И не только, - ответил незнакомец. И мгновенно, в его глазах она
увидела маленький огонек, который наполнил ее жизнь воспоминаниями, словно к темной комнате зажгли свечку.
- А знакома ли тебе эта мелодия, - спросил незнакомец. И вдруг,
словно где-то рядом, возникли звуки вальса. Чарующая мелодия плыла над морем. Казалось, накаты волн подчинены ее ритму и рисунку. Флора увидела, как над пеной прибоя возникает из воздуха легкая женская фигура, самозабвенно кружащаяся под мелодию вальса.
Она вспомнила тот вечер, когда был выпускной бал и свое красивое белое платье, и молодого лейтенанта, смущенного и влюбленного, и их бесконечный вальс. Они кружились, не в силах отпустить друг друга. Им хотелось, чтобы эта музыка звучала вечно, и вечными были их объятия. Потом они долго бродили по взморью, прячась от случайных прохожих, закрывая друг другу уста поцелуями. Это было ее самое счастливое утро, это было самое трагичное утро для ее страны, тем утром началась война.
Всю неделю она не выходила из госпиталя. Белый и красный цвет разделили для нее прошлое и настоящее. Цвет бинтов и крови. Они сливались, снились, были откровением так неожиданно начавшейся взрослой жизни. Когда она впадала в забытье и ее мозг просто отключался не воспринимая и не воспроизводя никакой информации, она отдыхала. Сны стали для нее мучением, потому что перед ее взором текли бесконечные красные реки в белых берегах. Она не помнила сколько прошло времени, неделя, две, месяц, но однажды утром когда она перевязывала вновь прибывших она взглянула на лицо молодого офицера и в ужасе отшатнулась. Это был ее лейтенант. У него было тяжелое ранение в живот, и она понимала, что жить ему осталось считанные дни. Она уже не плакала. Горе и страдание чужих людей, и собственное бессилие им помочь, высушили ее слезы. Она была автоматом, лишенных эмоций. И только, когда ей удавалось выкроить время от своего сна, она присаживалась рядом с лейтенантом, брала его руку и долго смотрела на его лицо. Однажды утром она увидела, как его глаза раскрылись. Он увидел и узнал ее. Улыбка промелькнула на его губах, они пошевелились, словно он хотел что-то произнести, но голова безвольно повернулась набок и только маленькая слеза грустно скатывалась по его, еще мальчишечьей щеке. Лейра вышла из госпиталя. Начинался новый день. Ослепительное солнце обжигало щеки и она закрыла лицо руками. В это мгновение неимоверная по мощи сила подхватила ее как лепесток и бросила в пустоту. Больше она ничего не помнила. Ее жизнь начиналась заново. Она была одна из всего персонала госпиталя, кто уцелел в то утро. Огромная бомба разнесла маленькое здание, разрушила стены, разметала чьи-то надежды, жизни и только одна девушка, случайно выбежавшая за секунды до взрыва, осталась жива. Она была контужена, полностью лишилась памяти, и весь мир стал существовать для нее только в черно-белых красках. Долгие месяцы и годы она училась всему заново, пока судьба не привела ее в этот тихий приморский городок, где с утра и до вечера она торговала цветами, весело кивала своим клиентам и просто прохожим и всегда улыбалась, потому что она не знала горя, оно осталось далеко позади в той жизни, которую она совершенно не помнила.
Внезапно, цепочка, оборванная взрывом, соединилась, словно по ней пробежали огонечки, зажигающие маленькие фонарики, осветившие все вокруг. Лейра вспомнила свое детство, юность, перед ее взором закружились краски, черно-белый мир в мгновение запестрел сотнями, тысячами оттенков, яркими, сочными красками, взятыми из жизни, а не придуманными на палитре. Она улыбнулась и внимательно посмотрела на незнакомца. Его мраморное лицо разгладила улыбка, его глаза смеялись, это было лицо ее лейтенанта, лицо, которое она запомнила в ту волшебную, удивительную ночь. Она услышала звуки оркестра. Звучал вальс, соединивший в ту ночь навечно их сердца. Ей стало печально, что в мелодии был такой большой перерыв, что она состарилась, превратилась в старушку, достойную, разве что, уважения. Она опустила голову и увидела, что на ней то чудесное белое платье, она посмотрела на свои руки и обнаружила ни сухую, продубленную солнцем и ветром кожу, а наоборот, ровную и гладкую, красивую руку 18 летней девушки. Ее черные как смоль волосы завивались в кудри, блестели в последних лучах солнца. Лейра не могла представить своего лица, но по восторгу в глазах своего возлюбленного, она поняла, что к ней вернулась былая красота. Засмеявшись от радости, Лейра нежно обняла юношу за плечи и положила голову на его грудь. Она слышала как бьется его сердце и его ритм перебивал и заглушал звук оркестра. Она почувствовала его руки на своих плечах и от неожиданно нахлынувшего счастья заплакала. Он помог ей вставить ногу в стремя и сесть в седло, а сам взяв повод в руки пошел рядом. Они медленно шли, не в силах оторвать взгляд друг от друга. Вскоре их силуэты растворились в сумерках.
Утром, продавец фруктов по привычке поприветствовал Флору и улыбнулся ей. В ответ он получил улыбку, только на этот раз улыбка была адресована не только ему, а всему рождающемуся дню.
На ее могиле было много цветов. Они стояли в горшках, вазах, чашах и их головки были склонены, будто они не зачахли, а наклонились в печали.
А в летние вечера, когда погода особенно баловала отдыхающих теплом и негой южных сумерек, случайные прохожие и влюбленные пары, пришедшие к морю и вслушивающиеся в ночь, могли различить в шуме прибоя звуки старинного вальса. И где-то в лунной дорожке возникало видение танцующей пары, элегантно и нежно плывущей в ритме вальса над вспененными волнами.