Дворник

Если бы история уже закончилась, то я бы указал точный адрес, но поскольку она еще продолжается, то могу сказать лишь, что в доме сто двадцать восемь квартир и проживает в них триста семьдесят семь человек. Ну, могу еще добавить, что ста двадцати восьми квартирный дом располагается в Москве. Могу еще сказать, что Москва – это столица нашей огромной Родины, но вы это, наверное, и сами знаете.

Вот о чем я умолчать не могу, так это о том, что на первом этаже дома была крошечная восьмиметровая комнатка, войти в которую можно было через сколоченную из грубых досок дверцу, спрятанную под первым маршем лестницы. Еще год назад никто бы не посмел называть эту лестницу парадной, ибо была она грязна до чрезвычайности, но теперь, когда ступени и перила блистают чистотой, ее вполне можно так величать. С другой стороны можно ее никак и не обзывать, потому как в доме всего одна лестница. Вот если бы было две, то пришлось бы одну считать парадной, а вторую – пренебрежительно и оскорбительно – черной. Вслушайтесь: черная лестница. Неприятно, правда?

Зачем архитектор нарисовал восьмиметровую комнатку, я лично не знаю. И строители, наверное, не знали, а потому отнеслись к ней пренебрежительно. Стены были косые, потолок кривой, пол кособокий, а штукатурка волнистой. На потолке висела пятнадцати ватная лампочка, а выключателя не было вовсе. Поначалу комнатка пустовала. Предприимчивые мамаши хотели было разместить там склад детских санок и колясок, но старший по дому не позволил. «Не положено», - сказал он. «Да что там не положено?» - завопили мамаши тоненькими голосами. «А ежели пожарные придут?» - строго вопросил старший, - «Кому они пистон вставят? Мне вставят, потому как не положено». И мамаши дружно потащили свои санки наверх.

И вообще в ста двадцати восьми квартирном доме жили дружно, весело и хорошо. Соседи друг другу вежливо кивали, с вахтером здоровались, в лифте не гадили, и тщательно посещали общие собрания. Собрания, впрочем, были скучными, хоть и касались вещей нужных и полезных. То антенну с крыши ветром сорвет, то домофонные кнопки в его нутро провалятся, то труба где лопнет, то еще какая гадость приключится. Старший, которого, кстати, звали Никифор Сергеевич, вешал на специальную доску рукописную бумажку, в которой написано было, что вечером, часиков в семь, надлежит собраться в холле всем жильцам для решения наиважнейшего вопроса. И к семи часам тянулись жильцы с кошельками, ибо знали, что раз вопрос наиважнейший, значит денег требует. В честности Никифора Сергеевича ни у одного жильца ни разу сомнений не возникало, потому как после собрания всегда появлялся другой листок, в котором он точную смету расписывал. «И то дело», - радовались дружные старушки с седьмого этажа, - «А то вот в пятнадцатом старший заранее собирает. Оно может и не случится, а он по сто рубликов каждый месяц требует». Да, так, наверное, честнее. А то сдашь сто рублей и сиди жди, пока что-нибудь случится. А потом дивись – вроде и не случилось, а на следующий месяц опять сто рублей просят. Нет, у честных людей так быть не может, вы хоть кого, ну, например, Никифора Сергеевича спросите. «Не может», - скажет он и будет прав. Но уж если случилось, то будьте любезны.

Была, впрочем, и неприятность в процветающем ста двадцати восьми квартирном доме. Звали эту единственную неприятность Гошенька. Пил Гошенька белую по черному, беломором вонючим закуривая. В общем, не он один так себя вел, но с остальных-то какой спрос? Совсем не такой, как с Гошеньки. Ну, допустим, работает человек чертежником. Ну, накатил он с утра и давай тушью линии тянуть. Да разве заметишь ты, что он пьяный за кульманом стоит? Да ни в жисть, его за кульманом вообще не видно. И по чертежу не поймешь, пьяный он его рисовал, или трезвый. А ежели двигатель не заведется, или телевизор вверх ногами показывать будет, то что такого? Телевизор перевернуть можно, а двигатель… Да, собственно и хорошо, что не заведется, значит экологичный двигатель получился. Неработающему двигателю нормы Евро-5 не страшны. Так что ничего плохого в том, что Гошенька пьет, не было бы, если бы работал он в правильном месте. Но с местом ему не повезло, а точнее сказать месту с Гошенькой не подфартило. Дворником Гошенька трудился, а это, сами понимаете не на кульмане ватман поганить.

Метла – это вам не рейсфедер, ей махать с пониманием надо. А вот с пониманием у Гошеньки проблемы были. То есть он, когда трезвый, то все понимает, да только часто ли он трезвый то? Не часто, сами понимаете. Жильцы терпели, терпели, но потом терпение у них лопнуло. Как-то раз мамаши санки с детьми на улицу вытащили, а там… Снег чистый, белый, а на нем мусором матерная частушка выложена. Что удивительно, без единой ошибки. Дети с первого раза выучили, паразиты. После этого мамаши пошли к старшему и вежливо попросили его что-нибудь предпринять. Ну, то, что из мусоропровода воняет, это ерунда, к этому мамаши уже привыкли. То, что снегу во дворе по пояс – так это для здоровья полезно. Да и детям радость. Но частушка уже ни в какие ворота не лезет. Голос у Никифора Сергеевича был громкий, как у Царь-пушки, но перекричать мамаш он не смог. Так что вечером, в семь часов весь дом собрался в холле и стал требовать у Никифора Сергеевича порядок навести. «Да неужто приличного дворника найти нельзя?» - вопрошали старушки с седьмого этажа, - «Вон в пятнадцатом какой молодец работает».

Никифор Сергеевич разводил руками, но народ напирал. «Да, нам тоже Гошеньку жалко», - говорили жильцы, - «но ведь так же нельзя». «Да где же я вам нового найду?» - лепетал старший по дому. «А где другие находят?», - дружным хором отвечали жильцы. Да, дружный был дом, жалко, что не все дома в Москве такие. Гошеньки на собрании не было, а где он был, никто не знает. Так что вопрос решили без него. Один жилец, правда, сказал, что надо бы Гошеньку заслушать, но потом сам признал, что был не прав. И двух секунд не прошло, а уже признал. Только все к нему обернулись, да молча посмотрели, как он сразу и признал. А что поделать – дом то дружный. Гошеньку уволили на фиг, а Никифору Сергеевичу сказали, что либо он справного дворника к завтрашнему найдет, либо пускай сам лопату в руки берет.

Тут надо заметить, что дворника найти не проблема. Работа, конечно, тяжелая, но платят в Москве исправно, так что желающих хватает. И Никифор Сергеевич, конечно, об этом знал. Но вот беда – не любил он варягам работу давать. Нет, Никифор Сергеевич не смотря на лысину скинхедом не был, просто считал он, что безработный русский – позор для России. А вот это уже сложнее, согласитесь – не узбека и не таджика, а нашего, родного найти. Нет, опять таки можно, один вот уже был. Гошенькой, кажется, звали. Вышел Никифор Сергеевич на улицу, чтобы голову остудить после собрания, на частушку посмотрел и решил, что узбек – это не так уж и плохо. А таджик – еще лучше. С самого раннего утра пошел Никифор Сергеевич на рынок строительный, посмотреть на узбеков. Пришел к рынку и смотрит - стоит мужик. Росту в нем – метра два, волосы русые, борода окладистая. Одет просто, но опрятно. Одно слово – сибиряк. И стоит этот сибиряк не просто так, а объявления на стенде читает. А объявления те про работу. Тут Никифора Сергеевича как пыльным мешком стукнуло, от чего у него просветление на лице наступило. «Никак работой интересуетесь, милый человек?», - спросил старший по дому сибиряка симпатичного. «Интересуюсь», - честно ответил интересующийся, - «А что предложите?». Никифор Сергеевич юлить не стал и ответил честно. «А с жильем как?» - спросил сибиряк.

Никифор Сергеевич на секунду задумался. Соображал он быстро, но тут задумался. Да и было о чем, если бы не было, так он сразу бы ответил. Эх, быстро соображал старший по дому - любое число рублей на сто двадцать восемь делил за полсекунды. Но тут… Площадь-то есть, целых восемь квадратов, но ежели пожарный придет, то тогда пистон. Без вазелина. «Эх, была не была!», - крякнул Никифор Сергеевич, - «Пошли, покажу тебе жилплощадь». Сибиряк оглядел cтены косые, потолок кривой, пол кособокий, а потом по штукатурке волнистой рукой провел. «Согласен», - протянул он белую ладонь Никифору Сергеевичу, - «Кстати, меня Иваном зовут»

Никифор Сергеевич Ивану лопату выделил и пошел писать объявление рукописное. Мол, сегодня, часиков в семь и так далее. Через часок народ на улицу потянулся, чтобы на работу поспеть. Вышел народ на крыльцо и ахнул. Мать честная, как будто весна наступила! Асфальт черный-черный, ни одной снежинки. А где же снег? Народ головами повертел и опять ахнул. На детской площадке крепость белая высится, с башнями сторожевыми, со стенами трехметровыми, с пушкой, да еще и с горкой ледяной. Вот ведь! А рядом Ваня стоит, на лопату опирается. От лопаты пар идет, и от него идет, видно, что хорошо потрудились. После такой картины собрание вечернее как по маслу прошло. Никифор Сергеевич вопрос про мебель поднял. Мол, комнату он Ване выделил, да вот как в ней жить, если в ней ни стола, ни кровати? Ну, понятно, что у каждого ведь что-то припасено. Ведь чем русский человек живет? Мыслями он живет, как Достоевский завещал. А про что мысли? Да понятно про что – про дачу, да про то, как он там огурцы вырастит. Ну а раз дача, значит домик. А раз домик, значит, кровать там нужна, да стол, да стулья колченогие, да машинка стиральная неработающая, да чайников штук семь, да утюг сломанный, чтобы дверь подпирать, да и вообще – все сгодится. Багажник на машине есть? Есть. Так зачем тогда тахту продавленную на помойку тащить, мы ее лучше на дачу свезем, она там еще послужит. Но тут народ слегка одумался. Достоевский – это, конечно, сила, но вот Диоген, например, без тахты обходился. Да и без дачи, если вдуматься. Тахта же у нас на даче уже есть, а тут Ване спать негде. И потащили. Натащили мебели такую гору, что будь эта комната хоть восемьдесят метров, так и то бы вся не влезла. Ваня только глазами хлопал, чуть слезу не пустил. Все думали, что это он от радости с умилением, но оказалось, что в другом дело. «Спасибо, друзья», - пробасил он, а потом смутился и шепотом к Никифору Сергеевичу обратился. Да только шепот у него был, что крик у других. «Никифор Сергеевич, а с отхожим местом как быть? Невтерпеж мне уже, ой боюсь, осрамлюсь сейчас». Никифор Сергеевич соображал быстро. «Петр Иванович», - обратился он к жильцу из сто второй, - «Давай-ка заводи свой автомобиль. За Биотуалетом поедем». «А это далеко?», - чуть не плача спросил Иван. Петр Иванович сказал, что нет, и побежал за ключами.

Обустроился Ваня быстро. Сергеевы из тридцать четвертой ему два рулона обоев презентовали, так Ваня за тридцать минут свою комнату обклеил, а потом взял топор и стал мебель мастерить. Кровать он к стене на петлях приладил, чтобы днем не мешала. Креслу синему, с репсовой обивкой ножки нарастил, чтобы биотуалет под него влезал. Вместо лампочки тусклой на потолок торшер приладил. Торшер с красным абажуром был, так Ваня с задника кресла синий репс срезал и абажур обтянул, чтобы гармония была. В общем, создал себе уют, но на этом не остановился и по этажам пошел. Мусоропровод почистил, так что запах исчез. Все в шоке были, думали, что без запаха никак нельзя, а оказалось, что можно. У Мельховых с ремонта два мешка цемента без дела лежали, так Ваня все выщерблинки на ступенях замазал, да еще перила, хулиганами малолетними в дугу загнутыми, распрямил, что твою струну. Ломиком бордюрные камни выровнял, сразу симпатичнее во дворе стало. Мусоропровод в зеленый цвет покрасил, да еще вместо отломанных ручек новые приладил.

Никифор Сергеевич гордый ходил, прям как индюк с павлиньим хвостом. Мол, какого я парня нашел. С бытом Ваня разобрался, умывальник себе повесил, воду на улице брал, в кране, что из стены дома торчал, а бельишко ему старушки с седьмого этажа стирали. А он им за это на гармошке играл. Гармошку ему с двенадцатого этажа презентовали, она там пять лет на антресолях пылилась. Ваня ее почистил, меха залатал и звук у нее стал, что у органа. Сильный, чистый, как гудок у паровоза. Но главное, конечно, не в самой гармошке, а в руках, которые ее ласкают. А руки у Вани были что надо, да и слухом его бог не обидел. Как тронет он ряды, так старушки с седьмого лебедушками серыми плывут, ногами пишут, юбками колышут. Наталья Ивановна так даже платок с головы снимала, и колыхала им в воздухе, как будто сигналы кому подавала.

И кормили его бабушки на славу. Шикарно кормили. И щами, и пирогами, и кашами, и капустой квашеной и свеклой тертой, и сыром российским. В общем, отлично кормили. Вот тут то первая странность и случилась. Виновата оказалась Ирина Анатольевна, бабушка из пятьдесят шестой. Впрочем, чего ее винить. Бабушка старая, глаза уже не те, а продавцы на рынках сами знаете какие. Обманули старушку, ироды. Она баночку тушенки выбрала, дату проверила, чтобы Ванечку отравой какой не угостить. Дата хорошая оказалась, еще два года тушенку эту есть можно. А когда за денежкой в кошелек полезла, тетка гнусная баночку и подменила. Да и тетку понять можно, ей же надо залежалую тушенку девать куда-то. Не самой же ее лопать, правда? А крайний Ваня оказался. Старушка ему кастрюльку принесла, а оттуда пар идет. Он крышку поднял, а там – мать честная! Там картошечка, да с тушеночкой. Да еще лучок, да с маслицем, да с чесночком, да с перчиком. Эх, хорошо то как! Ваня как раз с улицы пришел, лопатой намахался, а тут такое! Ну, Ваня и навернул. А через часик тушенка просроченная о себе и заявила. Ну, что за беда, достал Ваня из-под кресла репсового биотуалет заморский, да оседлал его. Но разве в загранице в просроченной тушенке чего понимают? В общем, осрамил мужик сибирский штуку импортную.

Рядовой эпизод, в общем-то, и писать бы о нем не стоило, но как потом выяснилось, имел он далеко идущие последствия. Хвалу надо воздать наблюдательности Никифора Сергеевича. Да, да и еще раз да, наблюдательный был человек Никифор Сергеевич. В тот самый час, а точнее даже, в ту самую минуту, когда Ваня биотуалет из-под кресла репсового вытянул, так и Никифора Сергеевича скрутило. Да так скрутило, что еле он до туалета добежал. Тут надо заметить, что Никифору Сергеевичу повезло. Повезло в том, что жил он один. А вот тем жильцам, кто семьями обзавелся, повезло меньше. То есть в каждой семье ста двадцати восьми квартирного дома повезло только одному, а остальным не повезло. Прямо не знаю, стоит ли писать, как именно им не повезло.

После первого приступа жестокой диареи Никифор Сергеевич спустил воду и внимательно прислушался к своему организму. Организм деликатно молчал и Никифор Сергеевич решил, что до аптеки он добежать успеет. Тут надо заметить, что дом удачно был расположен. До метро – пять минут пешком. Магазин продуктовый под боком. И не просто магазин, а круглосуточный. Садик детский в трех шагах. Школа еще ближе, только в другую сторону. Парикмахерская почти как садик, ну может на минутку идти дольше. И рынок продуктовый не далеко, как два раза до садика. Думаете все? А будка с мороженым? Весьма полезная вещь, когда жара стоит. Да и зимой тоже радость и не только детям. А еще киоск с газетами, да с журналами. А возле него бабки носками вязаными торгуют. А ежели дорогу перейти, так там дом быта, где и обувь починят, и ключи сделают, и стекло нарежут, и пуговицу пришьют. А для совсем ленивых даже химчистку обеспечат. Чего еще для счастливой жизни надо? Ну, разве что аптеку. А вот с аптекой жильцам совсем повезло – она в их доме расположилась. Оно конечно полезно зарядку делать, по снегу босиком ходить, но это же сколько здоровья надо! А с аптекой как-то проще – спустился на лифте, из подъезда вышел, двадцать семь шагов сделал, и скорбное лицо в окошечко засунул. А вот скажем от головы чего-нибудь? А тебе на выбор и аспирин, и анальгин, и эфералган, и панадол, и парацетомол, и нурофен и черт знает что еще. Таблетку принял и порядок.

Вот в эту-то замечательную аптеку и побежал Никифор Сергеевич. Живот у него был крепкий, раньше никогда сбоев не давал, и что покупать, Никифор Сергеевич не знал. Но что за беда, на то нам и язык, чтобы у аптекаря спросить. Никифор Сергеевич и спросил, а аптекарь ему сразу и сказал, что купить ему следует иммодиум и выпить надо одну капсулу, а если не поможет, то через полчасика еще одну. Никифор Сергеевич купил и, не отходя от прилавка, проверил чек и сдачу, а потом и капсулу выпил. И только он собрался обратно в свою квартиру идти, как в аптеку Анастасия Федоровна из сто четвертой залетела. Залетела, да сходу иммодиума потребовала. И тоже сразу выпила, а потом убежала. Не успел Никифор Сергеевич и шагу сделать, как Петр Иванович на пороге возник. И что вы думаете? Иммодиум спросил.

Через пять минут иммодиум в аптеке закончился. Девяносто шесть квартир успели отовариться, а потом он закончился. Наблюдательный Никифор Сергеевич все это понаблюдал и решил, что дело тут нечисто. Первая его мысль была про воду. Наверное, с водой из-под крана что-то не то, раз весь дом потравился. Ели то не из одного котла, так что на еду грешить глупо, а вот вода у всех одинаковая. Сам Никифор Сергеевич воду сегодня употреблял исключительно кипяченую, но ведь черт его знает, что за гадость в нее намешали, может и кипячение ей нипочем. Зашел Никифор Сергеевич в подъезд и тут про Ваню вспомнил. Постучал в его дверь и вошел. Сразу выяснилось, что беда и Ваню не миновала, так что Никифор Сергеевич с ним таблетками поделился, а потом пошел к себе, из чайника воду в баночку перелил и поехал к брату своему. А брат его Никанор Сергеевич ученым был, в МГУ работал. Неорганической химией занимался. До МГУ от дома подальше было, чем до рынка, но, в общем, тоже недалеко.

Брат баночку на просвет осмотрел, что-то хмыкнул, в какой-то прибор немного отлил и сказал, что через пять минут все будет про нее известно. И не обманул – через пять минут прибор загудел, и лента бумажная из него поперла. Длинная лента, если такая из кассового аппарата вылезет, значит тысяч шесть отдавать придется, не меньше. Никанор Сергеевич ленту изучил и заявил, что вода отличная, и ничего вредного в ней не обнаружено. Никифор Сергеевич брата, конечно, уважал, но все же в словах его усомнился, и тогда брат, чтобы честь науки отстоять, всю банку и выпил. После этого они еще чайку попили с эклерами из буфета институтского и, когда час прошел, понял Никифор Сергеевич, что правду брат сказал – не виновата вода оказалась.

Вернулся Никифор Сергеевич домой и во дворе Ваню встретил, тот снежок выпавший изничтожал. «Оклемался, Ванечка?» - спросил Никифор Сергеевич голосом елейным. «Да, Никифор Сергеевич, оклемался вроде. Видать таблетка ваша поспособствовала». Кивнул Никифор Сергеевич, и уж дальше идти собрался, но потом все же остановился и стал Ваню про еду расспрашивать. Ну, Ваня и ответил, что тушенку употреблял, которую Ирина Анатольевна приготовила. Подумал Никифор Сергеевич и в лифте седьмую кнопку нажал. Сам то он на одиннадцатом жил, но решил сначала бабушек навестить, посмотреть, что за тушенка такая. Посмотрел он на банку, да сразу к бабушке с претензиями: «Что же ты делаешь старая, чем тебе Ванечка наш не угодил, что ты ему так пакостишь?» «А что такое?» вскинулась старушка и тоже на банку уставилась. Да и было на что поглядеть – годность то уже три года как кончилась. Послушал Никифор Сергеевич объяснения путаные, да жалобы длинные и решил порядок в этом вопросе навести. И навел. Подарил он Ирине Анатольевне печать бухгалтерскую, с последней работы на счастье прихваченную. Солидная печать, гербовая вся из себя и большая, как алтын старинный. С тех пор бабушку объехать затруднительно стало – она товар на рынке выберет и печатью его зафиксирует. Ну а уж потом в сумочку лезет, а откуда пакетик из-под молока вытянет, резиночку с него спутает, развернет аккуратненько, кошелек достанет, денежки отслюнявит, а потом еще из кармана пакетик вытащит и начнет мелочь копеечную отсчитывать, желтыми зубами поцыкивая. Понятно, что пока она все это делает, и самый честный продавец от греха не удержится, залежалое подсунет. Но теперь не подсунешь, печать не позволит.

Но вернемся к Никифору Сергеевичу. Он как печать бабушке отнес, так в квартиру свою вернулся, чайку заварил, да сел мысль назойливую ловить. Что-то думалось ему, но расплывчато как-то, неконкретно. Но уверен он был, что вся эта заварушка с Ванечкой была связана. То есть на деле только Ванечка один потравился, да расстройство свое всем жильцам передал. Мысль, прямо скажем, странная была, но почему-то Никифор Сергеевич сомнениям ее не подвергнул. В конце концов решил он, что надо дальше ждать, может еще что будет. Ну, чтобы ждать - терпение надо, да наблюдательность, а и того и другого у Никифора Сергеевича изрядно было.

Впрочем, как потом оказалось, даже если бы у него ни того, ни другого не было, то он бы все равно не проморгал. Аккурат через три дня после ста двадцати восьми квартирного поноса, задумал Никифор Сергеевич собрание общее собрать. Причина самая что ни есть веская была – депеша из управы пришла, и написано в ней было, что войной пошло правительство родное на ракушки беззащитные. А ракушек вокруг дома много было, то ли тридцать, то ли тридцать одна. Нет, нет, считать Никифор Сергеевич умел, но никак он в согласие с собой придти не мог – считать ли за ракушку тот блин железный, пьяным трактористом сотворенный, или не считать. Когда решал, что считать, тогда выходило, что тридцать одна, ну а коли решение принимал, что не считать – тогда тридцать. Да и то правда, если сбоку на нее посмотреть – как есть ракушка, а если спереди стать – и не похожа совсем.

Собрались все жильцы в семь часов, как и положено. Ракушечники тесной группкой в центре сбились, а остальные вокруг встали. Но была в собрании странность некоторая. То есть в других домах, может, это и обычным делом было, но в этом доме ранее никогда такого не случалось. А случилось вот что - все жильцы были в зюзю. То есть на ногах то почти все стояли, но по глазам, да по мордам красным заметно было. Никифор Сергеевич и в себе ощущал опьянение серьезное, только в толк никак не мог взять, откуда взялось оно. Не то, чтобы совсем не пил старший по дому, но ни сегодня, ни вчера – ни капли. А в голове, тем не менее, шумело, ноги косолапили, тело кособочилось, а глаза в разные стороны смотрели. Да и остальные не лучше были и в смысле косолапости, в смысле кособокости, и даже косоглазия. Если бы все трезвые были, то вопрос бы решили, но раз такое дело, то как его решишь? Хорошо хоть до мордобоя дело не дошло. Титаническим усилием пьяного сознания Никифор Сергеевич собрание распустил и вышел на улицу освежиться.

На улице свежо было так, что даже рота буденовцев вмиг бы протрезвела, но Никифор Сергеевич как был в сумеречном состоянии, так в нем и остался. Никифор Сергеевич даже снег попробовал - лицо свое красное им растер как следует, да не помогло. Плюнул тогда Никифор Сергеевич, да домой к себе отправился. Но по дороге к Ванечке заглянул. А Ванечка на кресле репсовом сидит, а перед ним столик, а на столике бутылочка, а подле нее ассортимент замечательный – хлеб черный, огурцы крепенькие, да грибочки маленькие. В общем, все честь по чести. И тут Никифора Сергеевича как стукнуло. «Ну-ка, Ваня, умойся милый», - сказал Никифор Сергеевич. Ваня встал, лицо под рукомойник сунул и руками по щекам повозил. И сразу Никифор Сергеевич облегчение ощутил. Ноги расправились, тело выпрямилось, а оптические оси параллельными стали. Тогда Никифор Сергеевич в аптеку сбегал и Ване алька-зельцера притащил. Выпил Ваня микстуру шипучую и Никифор Сергеевич сразу трезвым стал.

Странно это все, конечно, но факт, так сказать, налицо. Всю ночь Никифор Сергеевич об этом думал, а с утра к брату своему ученому отправился. Брат похмыкал, усы пожевал, да велел Ваню к небу в лабораторию вести. Никифор Сергеевич и привел. Три часа Ваню изучали, да не нашли ничего. Человек, как человек, ничего необычного. Даже с водкой эксперимент поставили – налили Ване стакан граненый, а сами вокруг уселись. Ждали, ждали, но ничего не вышло. То есть Ваня то опьянел, даже гармошку потребовал, но остальные как были трезвыми, так и остались. «Значит дело не только в Ване», - сказал Никанор Сергеевич. Решили тут ученые мужи ехать и смотреть на Ванино жилище. Никифор Сергеевич тоже хотел поучаствовать, но не влез. Комнатка то маленькая была, ученые туда влезли, а больше – никто. Даже Ваня не поместился. Так что, что именно ученые там исследовали, мы не знаем. Но выводы, к которым они пришли, нам известны.

Оказалось, что восьмиметровая комнатка расположена прямо в фокусе психоволновых и психоэнергетических линий сто двадцати квартирного дома. Ваня, как про психов услышал, так драться полез, потому как от эксперимента с водкой еще не совсем отошел, но Никифор Сергеевич ему остатки алька-зельцера выдал и конфликт на том исчерпан оказался. В общем, ученые сошлись на том, что все, что с Ванечкой в этой комнате происходит, мигом во все квартиры передается. Призадумался тут Никифор Сергеевич и решил, что правду они говорят. Здоровье у Ванечки богатырское было, так и остальные жильцы лучше себя чувствовать стали. Старушки с седьмого этажа как молодые козочки скачут, а ведь совсем недавно ели ноги волочили. Дети мороженое как прежде потребляют, но не болеют. У Петра Ивановича язва рассосалась, не далее как позавчера он об этом с Никифором Сергеевичем толковал. В общем, куда ни глянь – у всех со здоровьем лучше стало.

Следующим днем Никифор Сергеевич еще один эксперимент произвел. Он, в общем-то, и не собирался, просто обстоятельства так сложились. Вечерком он в аптеку заглянул, чтобы еще алька-зельцера купить. Нужды, вроде бы и не было, так, на всякий случай, чтобы и второе собрание не сорвалось, если Ванечка опять бутылочку употребит. У окошечка Игорь Валентинович стоял из пятьдесят третьей. Год назад весь дом о нем судачил, потому как Игорь Валентинович женился. Собственно судачить тут было не о чем, но люди же так устроены, что чем меньше повод, тем больше слов на него тратится. Так и лили из пустого в порожнее, добавляя красок в сухое коммюнике Ирины Анатольевны: «Старый козел из пятьдесят третей молодую себе нашел». Ну да, была у них тридцатилетняя разница в возрасте, но разве это повод такие слова употреблять?

Никифор Сергеевич встал за спиной Игоря Валентиновича, и спина у того как-то странно напряглась. «Неужто опять за имодиумом?», - испугался Никифор Сергеевич, но тут аптекарь с улыбкой положил на прилавок таблеточку виагры. Игорь Валентинович покраснел и милейший Никифор Сергеевич сразу изобразил на своем лице полную отрешенность и вперил взгляд в витрину с мозольными пластырями. Так бы все и закончилось, но тут в аптеку зашел Аганес Миросян из тридцать второй, и бестактный аптекарь громко сказал ему: «Завезли, завезли, вот, пожалуйста». И выложил на прилавок еще одну упаковку виагры. Аганес смутился и по примеру Никифора Сергеевича стал смотреть на пластыри. Вот тут-то у Никифора Сергеевича и возник план окончательной и решительной проверки. Он осторожно взял Аганеса за рукав и окликнул Игоря Валентиновича. «В чем дело?», - спросили они его хором. «Хотите сэкономить?» - улыбнулся им старший по дому. Выражения лиц его собеседники приняли разные, но в обоих случаях было ясно, что они не против. «Тогда вы, милейший Аганес, отдайте Игорю Валентиновичу половину суммы за таблетку, а саму таблетку мы отдадим Ванечке». Кровь бросилась в лицо горячему джигиту, да и исконно русский Игорь Валентинович гордо распрямил смущенную до той поры спину. «Нет, нет, вы не так меня поняли», - быстро сказал Никифор Сергеевич.

Тут он допустил промашку. Нет, таблетка, съеденная Ваней, прекрасно справилась со своей непростой задачей, о чем ему с утра шепотом поведали старые козлы. Промашка была в другом – Никифор Сергеевич выдал страшную тайну Ванечки. И уже через два дня об этом знал весь дом и, впервые за двадцать три года, произошло стихийное собрание жильцов. Страсти накалились до предела, и большинство повернули свои большие пальцы вниз. Оно, конечно, неплохо, когда сибирский мужик делится с вами силой и здоровьем, но как-то это подозрительно, не правда ли? И потом, что же теперь – пьянеть, когда он пьет? А если он еще раз отравится? Или вообще, не дай бог, помрет?

«Да с чего он помрет?» - кипятился обычно спокойный Никифор Сергеевич, - «Он же здоровый, как бык». Ванечка встал, чтобы всем было лучше видно, какой он здоровый, но это не помогло. «Пускай катится отсюда», - крикнул кто-то. «Да я же не за деньги, я вообще не знаю, как это вышло», - мямлил Ваня, - «Только чувство у меня появилось, что нужен я. Понимаете? Нужен!». Но не помогло, пальцы все так и торчали вниз. «Да дворник он какой прекрасный!», - кричал Никифор Сергеевич, - «Что, забыли уже Гришеньку?». Оказалось, что не забыли, более того, оказалось, что все только о Гришеньке и мечтают. Пускай грязно, пускай частушки матерные, но ведь такого сраму не было. Где это видано, чтобы кто-то решал, когда людям на унитаз садиться? Все вопили, все кричали, все стонали и, что самое обидное, Игорь Валентинович кричал, вопил и стонал громче всех. Вот уж действительно – старый козел.

Что было дальше? Да пока ничего особенного и не было. Пока все почти по-прежнему. Но не совсем. Никифор Сергеевич пообещал, что Ванечка у него в квартире жить будет. Брата своего пригласил и тот собранию поведал, что связано все с комнаткой восьмиметровой, а не только с самим Ванечкой, так что если он не в ней будет, то все будет в полном порядке. Народ не то, чтобы поверил, но слегка смирился. Бабушки с седьмого опять ноги еле волочат, дети болеют беспрестанно, в общем, все стало, как раньше было. Ну, разве что двор чистый, как на открытке праздничной. Но, что обидно – никто за это Ване спасибо не говорит, как будто он тут и ни причем. Но Никифор Сергеевич не сдался. Через брата своего нашел он олигарха больного. Болезней у него было больше чем денег и все неизлечимые. Три ночи олигарх в квартире Никифора Сергеевича провел. Еле влез туда со всей своей охраной. Ну а Ванечка тайком в своей комнате ночевал. И что вы думаете? Половина болезней у олигарха таинственным образом излечилась.

Так что сейчас вовсю идет расселение. Олигарх хотел еще три ночи там провести, чтобы совсем здоровым стать, но Никифор Сергеевич, даром, что холостой, рогом уперся. От денег несметных отказался, угрозы, не моргнув глазом, выслушал. И сказал, что если олигарх хочет, то пускай сам с жильцами договаривается. Сам олигарх на собрание не пошел, адвокатов своих прислал, но те ничего не добились. И тогда олигарх квартиры скупать стал. На сегодняшний день уже шесть штук выкупил. Денег, к чести сказать, не жалеет, цену дает настоящую, выгодную. И с Никифором Сергеевичем договорился, да не на словах, а бумагу подписал, что старшего по дому не тронет, а даже наоборот – жалование ему поднимет. Так что пока все ждут – и олигарх, и Никифор Сергеевич, и Ванечка.

«А зачем тебе это надо, старик?» - спросил как-то олигарх Никифора Сергеевича. «Сам ты старик», - обиделся старший по дому, а потом остыл и соизволил объяснение дать, - «С детства у меня мечта – директором санатория хочу стать».

Ну, как говорится – адрес в редакции. Только учтите, квадратный метр подороже будет, чем в среднем по Москве. Раз, этак, в семьсот.