А где у стен уши?

Две машинки были из дерева. И обе смастерил сосед – дядя Семен – и отдал Алешке, когда тому исполнилось пять лет. Одной из поделок был автобус, с широкими боками и узким носом. Он был красным как пожарная машина.
Восхищенный малыш воскликнул: «Как собака!»
Другая – полуторка, с кузовом, в котором могли поместиться несколько спичечных коробков. Она была зеленого цвета.
- Крокодил! - сказал про нее малыш.
- Как так? - поразился сосед. - А ты крокодила видел?
- Да, да, на картинке в книжке про Муху-Цокотуху.
- Сдаюсь, - поднял руки дядя Семен и подмигнул маме, стоящей рядом с сыном, - ну, как отметим день ождения?
- Приходи к шести вечера.
До вечера Алешка играл на подоконнике. Тот был очень широким, но уже, чем их кровать у стены. В этом доме у всех были большие, высокие окна. Здесь даже можно встать взрослому человеку во весь рост.
Раньше они, втроем, с мамой и Аленкой, жили, как говорила мама с другими взрослыми, «на квартире». Это была летняя кухня во дворе у маминой знакомой – тети Веры. Мазанка была глухой, но зато с дверью и небольшим в ней оконцем, в которое можно было смотреть, что делается во дворе, если встать на кадушку. Мир
снаружи – это виноградник, постройки для овец и кур. И все это блеяло и кудахтало до самого вечера. Алешка не боялся быть закрытым на замок снаружи.
Но однажды пошел сильный дождь. Небо стало совсем темным, двора не было видно за потоками воды. И под ливнем одна стена домика не выдержала и рухнула. В это время Алешка сидел у двери на ночном горшке.
А здесь были большие кирпичные стены. И мама уже боялась оставлять сына одного. Иногда Алешка уставал возиться. Один раз автобус свалился на пол.
- Авария...
Алешка спрыгнул и по табуретке снова залез, потому что в углу стоял на треножнике большой черный репродуктор, в котором «прятались» дяди и тети и говорили, когда мама включала аппарат.
Не успел мальчик вскарабкаться на подоконник, как в дверном замке провернулся ключ и вошли мать, а за ней вбежала сестра Аленка, бросив свой портфель в угол за кадку со швейной машинкой. Так она делала, когда приходила в день перед каникулами.
Аленка закричала:
- Сталин враг! Алешка, ты помнишь Сталина?
Алешка не знал Сталина. Или забыл, кто такой, ведь у него были машины!
- Ну, того, дядьку с усами? - не отставала сестра.
- Аля, прекрати, - в ужасе зашептала мать.
- Тупой ты, братец, - не унималась Аленка. - Его в кино показывали – на Мавзолее.
- Аля, что ты кричишь? Люди услышат! – снова зашептала мама.
Она подбежала к дочери и закрыла ладонью ей рот. Не сильно.
В это время в дверь постучали.
- Войдите!
В комнату вошли три человека. Это был сам директор школы Антон Степанович, классная руководительница Аленкиного класса Серафима Викторовна и женщина, из тех, в которых всегда можно узнать активистку-общественницу. У нее был жесткий взгляд человека, всегда что-то контролирующего и обличающего.
Мама держала Аленку около себя с зажатым ртом.
- Поздно, - сказал входя директор школы.
- Что поздно, Антон Степанович? - с ужасом в голосе спросила мама.
- Поздно рот ей зажали, Альбина Сергеевна, - сказал директор.
- Ей бы руки еще надо привязать, - с вызовом вставила свое слово общественница.
Серафима Викторовна с укоризной смотрела на Аленку. Но Алешке показалось, что и в глазах строгого дяди, и в сжатых губах тетеньки, которую он знал как учительницу Аленки, что-то дрожало.
- Что же ты такого натворила, дочка? – спросила мама. Она оторвала от себя девочку и поставила ее перед собой. Затем присела на колени и стала смотреть ей в лицо.
- Она разбила в классе портрет, - сказала общественница.
- Как? Он же высоко, над самой классной доской!
Мама недоумевала. Аленке уже исполнилось девять лет. Она была опрятной и чистой девочкой. Мама плотно укладывала ее волосы в косы, и дочь выглядела в форменном платье и черном фартуке прилежной ученицей с картинки в букваре.
Аленка держалась так, словно ничего не произошло.
- Ты что, залезла на стол и ударила по портрету? - спросила мама дочь, а после подняла лицо к гостям. Они готовы были стоять долго.
Да и сесть здесь кроме одного стула и кровати было некуда. – А чья там была фотография? Пушкина?
- Если бы Пушкина или еще какого-нибудь поэта? Но это был портрет самого Сталина, милочка, Иосифа Виссарионовича! – воскликнула общественница. - И твоя дочь бросила в него камень!
Лешка видел, как мама застыла. Так превращаются в сказках люди в каменные глыбы. Это рассказывала Аленка.
- Не может быть? За что?
- Разве вы не слушали радио? - спросила, наконец, учительница.
- Да когда мне слушать? Я готовила праздничный обед. У Лешки сегодня день рождения.
- В Москве прошел съезд, - сказал директор, он косо посмотрел на общественницу, - на котором был развенчан культ Сталина, но бить стекла...
- Еще не было команды снимать портреты! - сказала общественница.
- Наверное, будет... - робко предположила классная руководительница.
- Вот когда будет, тогда и начнете снимать! - жестко сказала общественница.
- Ульяна Максимовна, - спросил ее директор, - вы член партии?
- А почему такой вопрос? – подбоченилась общественница.
- Это линия партии. Какое имеете вы отношение к партии?
- У меня муж член партии с 1936 года.
- А вы?
- Я была комсомолкой... И что это, допрос?
- Это вы устраиваете нам нечто... Почему вмешиваетесь в линию партии? Я вас спрашиваю?
И здесь общественница сникла. Она тотчас же потеряла всю свою воинственность.
- Идите по своим делам, дорогая вы наша Ульяна Максимовна, идите. А мы взыщем с семьи Петраковых за разбитое стекло.
Как только дверь за общественницей закрылась, Серафима Викторовна улыбнулась.
- Господи, - сказала она, - сколько в нас этой непримиримости и...
- Полноте, Серафима Викторовна, - дотронулся до нее директор. - Зачем же это все ты, девочка, натворила?
- Вы садитесь, - сказала мама, - мы поговорим... Сколько стоит стекло?
- Не так много!
- У меня сейчас нет никаких денег. Вот все на день рождения Алешки потратила.
- Мы составим акт, что девочка бросила камень нечаянно, - сказала учительница. - Правда, Антон Степанович? Да и не камень это был, а чернильница. Пустая чернильница! Так ведь, Петракова?
- Нет, я специально нашла этот камень в кадке с фикусом, который стоит в коридоре.
Директор школы спросил:
- Так ты задумала найти камень, чтобы разбить портрет? И почему ты решила бросить? Сталин, - Антон Степанович оглянулся на окно, а затем на дверь, - тебе сделал что-то плохое?
- Он сделал плохое другим, - ответила Алена.
- Откуда ты это знаешь?
- Я была в учительской, а все слушали радио.
Директор и учительница переглянулись.
- И ты решила, что надо бить портрет?
- Да, за это враг народа!
- Но ведь...
Антон Степанович снова оглянулся и тихо, еле слышно спросил:
- Ну, почему?
- Мой папа воевал, он шел в бой и кричал, что идет за Сталина! Так мне бабушка рассказывала. А папу убили, прямо перед Берлином...
- Как убили? - соскочил с подоконника Алешка. - Мне бабушка говорила, что он живой, но в командировке... Я не хочу, чтобы его убивали!
- Идите сюда, дети.
Мама обняла дочь и сына, прижав к себе.
- Вы меня извините, они же от разных...
- Мы понимаем, понимаем, Альбина Сергеевна, это же дети... - Серафима Викторовна стала гладить мальчика и девочку по голове.
- Сколько же вам пришлось вынести? Сколько всем нам досталось горя?!
- Нам пора идти, - директор поднялся. – Мы пойдем.
- А как же портрет?
- Что? А, бросьте, найдем стекло. Вот вам 25 рублей.
Антон Степанович протянул маме деньги.
- Берите, но... мы создадим комиссию. А это Алешке на подарок в день рождения. Только тихо, Алена, не надо кричать. Договорились?
- Спасибо. Может, останетесь, я немного гостей позвала, - сказала мама.
- Нет, мы пойдем. Да и как я у своих школьников буду в гостях? - спросил Антон Степанович.
- Не поймут... Правда, Серафима Викторовна?
- Сегодня не поймут, - согласилась учительница.
Они ушли.
Мама и дети остались втроем.
- Алена, ну почему ты так?
- Ты всегда говорила, что папа был самым справедливым на земле! Я тоже хочу быть справедливой! Сталин...
- Да тише ты, дочка, тише, ради Бога! Услышат же!
- Кто, мам, услышит?- спросил Алеша.
- Стены услышат...
...День рождения прошел скромно. Дядя Семен, сестра мамы и ее дочка, соседка с мужем и их дочка – вот и вся компания. Пели песни.
Мама всегда запевала своим переливчатым сильным голосом, в котором угадывалась постановка волжских певцов. Или цыган. Они часто проходили мимо деревни Гусиха, где жили предки мамы.
Когда все разошлись, мама легла рядом.
Аленка не проснулась, а Алешка спросил:
- Мама, покажи мне уши.
- Зачем, я устала.
- Ну, покажи.
- Смотри, - мама подняла прядь темных волос...
- Да нет же, не твои! Где у стен уши?
- Горе ты мое, - сказала мама, - спи, мой именинник. Спи...