Заячья шубка

Анна Сергеевна сняла пенсне и положила на стол только что распечатанное письмо.
"Что за Степан? Уж не тот ли?..."
И мысли унеслись на много лет назад, гонимые единственной, вскользь оброненной строчкой: "…А на той неделе умер наш Степан. Как слёг тогда зимой, так и не вернулось к нему здоровье…"



Несутся сани по скользкому насту, обгоняя раскрасневшееся от мороза солнце. Несутся, да обогнать не могут: всё ближе солнышко к горизонту, всё темнее становится притаившийся лес. А поместья не видать.
Кутается Анна в белую заячью шубку, прячет красные руки. Только мороз нынче хитрый выдался: нет-нет, да и хватает то за нос, то за румяные щёки. Анна нехотя, второпях достаёт то одну руку, то другую, и растирает озябшее лицо.
– Далеко ли нам ещё, Степан?
– Далече, Анна Сергеевна. Вот до Симкина бугра доедем, тогда и до деревни рукой подать.
И опять переворачивается Анна на другой бок, стряхивая сено с покрывал.
– А успеем до темноты?
Степан откашливается и легонько бьёт плёткой рыжий лошадиный бок.
– Успеть не успеем, а до бугра доедем. А там вскорости и лес закончится, и дорога получше станет.
Фыркает лошадь, разбрасывая копытами утренний снег. Изредка поглядывает в сторону леса – да семенит себе дальше.
Анна закрыла глаза, уткнувшись носом в пушистый рукав. "Надо было утром выезжать… Сестрица уже не ждёт, наверное. Да я и не стану будить посреди ночи: пусть отдохнёт. Говорят, хочет младенца назвать в честь батюшки…"

Резко дёрнулись в сторону сани, и Анна, не удержавшись, упала на другой бок. Открыла глаза: вечер уже набрал силу, готовый обрушиться на лес тысячами золотистых звёздочек. Обернулась: Степан, прищурившись, смотрел в сторону леса и дымил папиросой. Анна тоже посмотрела. Но её взору предстал молчаливый лесной пейзаж.
– Что там, Степан? – тихо спросила Анна, разминая пальцами иней на рукаве. – Надо ж, какой мороз – и не дышу почти, а всё одно шёрстка заячья леденеет.
Степан только кивнул в ответ. Поддал плёткой по рыжей лошадиной ляжке и еле слышно что-то запел. А лошадь оглядывалась всё неспокойнее, то замедляясь, то норовясь перейти в галоп.
– Что-то лошадка твоя совсем не слушается, – опять повернулась Анна, подбирая руками распахнувшиеся полы шубки.
– Да лошадка-то, Анна Сергеевна, хорошая.
– А что ж она дёргается, будто её кипятком поливают?
Степан выплюнул папиросу.
– А то-то и дёргается, что волков учуяла.
Анна замотала головой по сторонам. Кругом одинаково заснеженные ёлки, одинаково серые берёзки. И набирающая силу темнота, притаившаяся за каждым деревцем.
– Да разве подойдут они так близко к деревне?
– Подойдут, Анна Сергеевна. Куда ж им деться-то? Барин со своими охотниками всех зверушек перестрелял. Ему забава, а серым теперь есть нечего.
Анна чуть слышно вздохнула и перекрестилась.
– А ты, Стёпушка, подгони свою лошадку! Авось серые не успеют нас учуять.
Степан усмехнулся.
– Учуять-то давно учуяли. Такие они, эти волки: сначала за добычей по пятам ходят, а потом уже нападают. А лошадку гнать нельзя: а то сами с саней свалимся!
От этих слов невесело стало Анне. Поджала под себя ноги, сидит тихонько и посматривает по сторонам. Не мелькнёт ли где голодная звериная морда, не покажется ли впереди спасительный Симкин бугор? Когда в очередной раз дёрнулась лошадь, и Анна испуганно вскрикнула, Степан обернулся к ней и, мягко улыбнувшись, произнёс:
– Да Вы, барышня, раньше времени не пугайтесь. Волков нынче поменило. Даст Бог, это не стая, а один-одинёшенек за нами увязался. Дак я его плетью как огрею – сразу отвяжется.

Анна хотела ещё что-то сказать, но потом решила послушать Степана и не нагонять на себя невесёлые мысли. Она почти успокоилась, когда раздался треск сучьев, и на серую дорогу выскочила серая тень. Ещё мгновение – и тень оказалась в нескольких аршинах от саней. Анна не успела опомниться, как сучья затрещали снова, и ещё несколько теней, еле различимых в вечерней темноте, с воем выпрыгнули из-за деревьев. Волки!
"Сколько их?!" – стучало в голове у Анны, когда она с застывшими глазами медленно отползала от края саней.
– Анна Сергеевна, держитесь! – раздался за спиной взволнованный голос Степана.
Сани запрыгали по ровной дороге как мячик, готовые вот-вот перевернуться или сбросить с себя зазевавшихся седоков. Анна обернулась: лошадь брыкалась, стремясь освободиться от тяжёлых саней. Впереди – всё та же ровная дорога, и Симкина бугра не видать. Анна вцепилась пальцами в боковые жерди на санях и чуть не скатилась на дорогу, когда перепуганная лошадь в очередной раз задела копытами оглобли. Волки, хрипя и глухо рыча, мчались следом, не отставая ни на шаг. В полумраке тускло блестели их глаза, и Анне казалось, что все они, как один, смотрят на неё.
Степан матерился, сдерживая лошадь, и время от времени кричал, не оборачиваясь:
– Анна Сергеевна, держитесь!
С саней то и дело сваливались клоки сена, и тогда волки на мгновение останавливались, обнюхивая их, а затем вновь продолжали преследование. "Только бы не оказаться на месте этого сена," – мелькало в голове Анны каждый раз, когда сани лихо отрывались от дороги, заставляя её всё сильнее вцепляться в жерди.
Вот снова подпрыгнули сани, и одно из покрывал соскользнуло на снег. Анна машинально потянулась за ним, и в то же мгновение сама чуть не скатилась на дорогу. В груди что-то ухнуло. Перекрестившись, Анна подобрала под себя разметавшиеся в стороны полы шубки и вновь обернулась: не видать ли Симкина бугра? Нет, не видать. Может, он и близко, да в темноте не разберёшь. Едва успела Анна повернуть голову обратно, как один из волков, ловко оттолкнувшись от дорожной глади, взвился в воздух и тут же очутился на санях. Видно, почуяв неладное, Степан обернулся. Лязг зубов, взмах плетью – и волк соскочил с саней куда-то в темноту. Степан мельком посмотрел на Анну: она сидела, вся сжавшись и боясь пошелохнуться.

– Живы, Анна Сергеевна? – крикнул Степан, ослабляя вожжи. Уставшая лошадь перестала брыкаться и мерно семенила вперёд.
– Ой, жива, Стёпушка… – голос Анны дрожал, и Степан невольно обернулся ещё раз: настолько непривычным был этот голос.
– Вижу, перепугались до смерти? – спросил он после недолгого молчания.
– Как же тут не перепугаться? Сердце до самых пяток ушло, как бы обратно воротить…
А волки и не думали отставать. Смекнув, что лошадь устала и замедлила шаг, они кровожадно хрипели, готовые в любую минуту повторить прыжок. "Что ж они так увязались? Уже деревня, должно быть, скоро…"
– А что, Стёпушка, не показался ли Симкин бугор? – спросила Анна, не в силах обернуться.
– Да Симкин бугор, Анна Сергеевна, мы уже миновали.
– Когда же мы его миновали, коли я не видела? – в недоумении переспросила Анна.
– А вот недавно и миновали. Вы, должно быть, заволновались да не разглядели.
– А почему же лес не заканчивается, как ты обещал?
Степан на минуту замялся.
– Стало быть, скоро закончится. Однако ж лошадка наша устала, потому и медленно едем.
Анна закрыла глаза. Топот волчьих лап заглушал тяжёлые лошадиные шаги, а неровное рычание, казалось, становилось всё ближе.
– Отчего ж они не отстают?.. – то ли вслух, то ли про себя спросила Анна. Но ответа не последовало, и она, спохватившись, вновь открыла глаза.
Волки бежали совсем близко. Казалось, они выжидали, когда лошадь упадёт без сил, чтобы начать свой жестокий пир.

Когда один из волков поравнялся с санями и проворно повернул голову, обнажив клыки и дёсны и неистово зарычав, Анна трясущимися руками распахнула свою белую заячью шубку и поспешно стряхнула её с плечей:
– Подавись, серая нечисть! – и шубка, едва выскользнув из рук, накрыла волка с головой. Взвизгнув, волк сбросил её с себя, и уже в следующее мгновение вся стая разрывала на части пушистую шубку, ещё сохранившую человеческое тепло.
Услышав неистовый волчий хрип, Степан обернулся. Но волков уже не увидел – они остались позади, в темноте.
– Что же Вы так, Анна Сергеевна, без одёжки себя оставили? Мороз аж пальцы сводит, – проговорил Степан, искоса глядя на вздрагивающие женские плечи в лёгком бархатистом платье.
– Зато волкам отрада, – уныло ответила Анна, поправляя на санях остатки сена. И, помедлив немного, добавила: – Мне эту шубку муж подарил, когда свататься пришёл.
Степан молча сунул плётку в валенок и снял свой овчинный полушубок – старый, залатанный, пахнущий махоркой и сеном. Отряхнул примёрзший к спине снег и протянул Анне. Та не взяла, а лишь вопросительно посмотрела.
– Вы, Анна Сергеевна, не брезгуйте. Нехорошо барышне в одном платье кататься! Сестрица Вас здоровенькой ждёт.
– А ты? – спросила Анна, занося руку в просторный рукав.
– А я и так целёхонек буду: что со мной сделается?!


Медленно катятся сани по скользкому насту, всё ближе подбираясь к деревенским огонькам. Кутается Анна в овчинный полушубок, прячет озябшие руки. Только мороз нынче хитрый выдался: забирается к Степану под рубаху, жалит в спину. Достал Степан из кармана последнюю папиросу. А пальцы совсем занемели от холода, не слушаются – выскользнула папироса на серый снег. Хотел было Степан лошадку остановить да папиросу подобрать, но взглянул на дрожавшую от холода барышню и передумал…



Анна Сергеевна убрала в стол недочитанное письмо, расчесала седые волосы и легла на белые простыни. Долго, долго не могла она уснуть. А когда уснула, приснилась ей пушистая заячья шубка, приснились и сани с норовистой лошадью, и волки, и старый сестрицын домик, и младенец-племянник. Там, во сне, искала она и Степана – но все говорили ей, что у него жар и лихорадка, и не впускали в людскую.



© Copyright: Надежда Волкова, 2007
Свидетельство о публикации №2706140409