Гомер Коше. Рассказ проезжего человека

Что же за невезучая жизнь, подумалось мне, когда я обнаружил на краешке стола редакционное задание — съездить в уездный город N-ск и проверить давно идущие оттуда слухи о самоуправстве местного начальника. Еще и голова болит от вчерашнего возлияния, крепко же отметили с друзьями победу атлета-чемпиона.
Покружив вокруг столешницы, и подавив сильную к себе жалость, я, наконец, отправился на вокзал выкупать билет. Конечно, билетов там не оказалось и взволнованная вспыхивающими тут и там слухами очередь мрачно гудела. Протолкавшись в специальное окошко, я победно замахал красной редакционной книжечкой, втолковывая млеющей от духоты кассирше сильную потребность донести до сограждан вести из уездного города N-ска.


Вот он, вожделенный картонный квадратик. Однако радовался я напрасно. Уже при виде густеющей у расписания толпы начал сильно сомневаться, а не напрасно ли я вообще пришел сегодня на службу? Поездов в ближайшее время не предвиделось: люди метались по тесному зданию вокзала, сильно пахло вареной курицей и давлеными помидорами. Наконец как-то все устроилось, я притулился на краешек скамейки, в изнеможении впав в полусон-полуявь. Из дремы меня вывел тихий, но какой-то пронзительный голос. Вообще-то голос был как голос, но ощущался в нем некий душевный надрыв, да и о событиях рассказывал интересных. На первых порах мне захотелось пересесть, но, начав вслушиваться, постепенно увлекся рассказом, тем более что касался он непосредственно цели командировки уездного города N-ска и его нынешних руководителей в лице товарища Гогина с непременным заместителем Магогиным.


Зажав крепкими зубами мундштук из янтаря, плотного сложения мужчина, очевидно из отставных военных, разговаривал с соседом по лавочке, одетым по-дачному просто. Называли друг друга запросто: Максим Максимович да Григорий Александрович, и я быстро понял, что знакомы они давно и частенько встречались на дорогах жизни. То и дело вспыхивали слова про Кавказ, да все ругали какого-то Михаила Юрьевича, что ославил на весь свет, напечатав свои записки. "Дежа вю" — подумалось мне, но в такой духоте мысль эта лениво уплыла прочь, не мешая слушать умелый рассказ. История, причудливо переплетаясь с дымком из вагонных труб и папирос, шарканьем ног да свистками паровозов — оказывала на меня просто магическое впечатление. Полузакрыв глаза, и, не взирая на сильную мигрень, я как за оконным стеклом вживую глядел на разворачивающиеся передо мною поучительные события…


Высокий человек стоял у окна и, смотря на приглушенные осенью просторы вверенного ему района, напряженно думал: «…прелестные сцены внимания к людям — услаждают мой внутренний взор, устремленный в небесные дали. Темой же пренебречь нельзя. Она исключительной важности, по крайней мере, лично для меня». Так, возвышаясь у мутного от заводских выбросов стекла, хмуря соболиные брови в овале новых очков, мучился председатель. «Проклятые слухи, вечно тревожат сознание, оставаясь где-то на грани памяти, нет-нет да и всплывут вновь», — машинально нащупав в кармане на левой груди красную книжечку, председатель Гогин, или как за глаза его ласково называли, Иваныч, а это был именно он, вызвал секретаршу.
— Тамара Степановна, распорядитесь собрать людей на 11 часов, — последовало указание начальства.


Вопрос на повестке предстоял очень серьезный: отмежеваться или участвовать в областном слёте объединенной партии «Единой и Неделимой». Правда заключалась в том, что еще годом ранее «Единая» и «Неделимая» были активными врагами, расписывая свои заслуги перед народом и понося другую сторону «монатористами-империалистами», особенно налегая на финансовую помощь господина Бзского. Ныне же партчиновники сплоченным фронтом и густыми рядами шли на накрытые столы и еще не пожатые нивы, рассылая своих агентов по окрестным районам и селениям.


Конечно, и Тамара Степановна, да и обитатели серого типового в густых елках здания, который почему-то в народе окрестили «Белый дом», давно уже все знали. И знать, собственно, не надобно было. С самого утра сытые и неспешные ранее вороны собирались в огромные стаи и тучами метались на линии горизонта, оглашая окрестности хрипло-хулиганистым и оттого нагонявшим тоску карканьем. Рыба, которая иногда ловилась в реке, в одно прекрасное время поменяла свой цвет — если ранее шла почти желто-лимонная, теперь уже вся почему-то шафраново-зеленая. Да и вода в реке стала липко-противной, напоминая не только вскусом, но и запахом прежний советский «Тархун» не поймешь: то ли нашатырь, то ли валерьянка. Самые чуткие из любителей пива «Байкал №7» обратили внимание на знаки, что всё явственнее проступали на плохо отпечатанных и отваливающихся его этикетках. Урожаи тульских сортов кукурузы, что ранее свободно колосились, радуя начальственный взор своими гигантскими размерами, ныне все сникли и стояли в полях заброшенные, занесенные поздним снегом. Были и иные признаки надвигающихся перемен. Да и когда урожаем тут было заниматься: ведь череда одних выборов плавно перетекала в другие — только отоспишься после подсчета голосов граждан-избирателей, опять местный аврал — перевыборы прежних начальников…


Заседание началось как-то сразу. Пропели городской гимн «На святой Руси не бывать врагу!». Разномастный коллектив управления, садясь, усердно заскрипел стульями, а затем и ручками в именных блокнотах. Остался стоять лишь один военком Безпавлов, чья необъятная глазу фигура облаченная в цвета хаки подавляла окружающих. Он достал бумагу из портфеля, прикованного к нему цепочкой (наподобие ванной), и, надев на нос очки, зачем-то подергал рукою усы и, наконец, сдерживая командирский свой голос, несколько монотонно зачитал указ Губернатора: «Об очередном призыве в армию редковолосых, если они крепкого телосложения…». Вопрос этот на собрании был принят к сведению и голосовать по нему не стали. Затем, обратившись к своему заместителю, Гогин спросил его с характерным грузинским акцентом (разученным по любимому Председателем фильму):
— А что об этом думает товарисч Магогин?
Крепенький как гриб боровичок Магогин в своем лоснившемся от постоянной глажки пиджаке встал, и, пуча в изнеможении глаза да по-бычьи наклонив голову, изрек: — Это идут сюда бятичи! Изгоном.
— Как бятичи! Какие такие бятичи? Что вы, Магогин, несете…
— Все приметы, граждане-товарищи, об этом просто кричат. Они были записаны в «Книге мертвых» египтян да в «Протоколах» у сионских мудрецов, которые к этому давно готовились. А вот вам «Белесова книга», что была отпечатана в прошлом веке в Варшаве. Мне знакомец достал по случаю ксерокопию журнала «Желтоватый экспресс», который недавно опубликовал ее отрывок в переводе с индо-еврейского. Правда, журнал, зачитанный и не все там понять можно, но я уже давно все почуствовал, высчитал и понял — Идут! Сюда! Изгоном…


Слова эти гирями повисли в сизом от плохих папирос и спертом воздухе. Внезапно встал редактор местного интернет-кафе «Боржч» Сайт Модератор, в прошлом знатный борец с иностранным влиянием. Прославился Романыч в определенных кругах тем, что предложил всякого иногород-инородца — сечь, дабы неповадно было сюда приезжать: «они там, в золоте купаются… а мы последний ресурс тратим…» — это была крылатая фраза Модератора.
— Я, господа, много думал, — сказал он; повисла пауза. — Много читал, — добавил Сайт Романыч и замолчал. Когда собравшиеся уже решили, что оратор уснул, но тот, трагически шевеля темными усами на изможденном лице, внезапно продолжил:
— Так вот, господа, я читал многочисленные эротически-исторические сочинения господина Магогина, который в нашем городе единственный авторитет по этому вопросу. И, видится мне, что хана нам, господа-товарищи, ведь бятичи они не просто так бятичами названы! Они своих стариков запросто так душат: когда плохая погода — душат, и когда хорошая — тоже, чтоб испортилась. И чтобы брага в магазинах дешевая была — тоже.


— Да девок своих портят, — добавил, вскочив, Магогин. — Вот я недавно узнал от одного цыгана, который водкою торговал на базаре, что они, бятичи, своих молодок медведям да волкам отдавали на забаву (кстати, мерзкая была та водка, травленная). Таким образом ценные меха для валюты добывали. Зверь он что, зверь и есть: только пристроится к девке, а они его рогатиной — получи, вражья морда. Ну, а если не поспеют, то вскоре рождался или Медведев или Волкогонов.
— Вы это того, прекратите, — нахмурив брови, бросил Председатель, — нечего тут, понимаешь, истерику закатывать. Бятичи наши предки, испокон веку здеся жили, ну пожгли немножко, постреляли. Но ведь не своих же, а все иногородних гастербайтеров: поляков там да татаровей, да этих, как их там…
— Все дружно добавили хором — «французов да немцев!».
— Во во, а про волков — это брехня. Нечего тут нас смешить. Медведь, он что, мужчина основательный, а волки-то мелковаты будут.
— Да нет, Иваныч, — по-дружески поправил председателя Магогин, — вспомни, как недавно по 1-му каналу ТВ фильму иностранную показывали про людей-Х. Так вот они прямо как наши бятичи, только через другую букву пишутся. А еще показывали людей в черном…
— Ты это того, прекрати, букву Х мы всегда сами писали, на заборах. Знаешь, поди, слово из трех букв? (все заулыбались).
— А люди в черном — это негры, — наставительно присовокупила председатель училищного совета Нинель Ниточкина, известная в прошлом кроссвордистка — Афро-северо-европейцы африканского происхождения.
— А я вам вот что скажу, — добавил масла в огонь Безпавлов, — одним нам их не одолеть. Если только по пути они нашей картошки с нитратами не объедятся или грибами в лесу.


Тут соратники сразу зашумели и стали вспоминать, как некоторые потравились грибами в прошлые свои походы в заповедный и дремучий Засечный лес уездного города N-ска. Тот страшный лес был издавна известен в этих местах, как древний Фандорн у хоббитов из соседней области. После прохождения в 90-х радиоактивного облака разные истории о нем потихоньку пересказывали посетители ветхих пельменных на окраине города: голодные деревья, трюфеля да выпрыгивающие из-под земли гигантские желуди. Особенно памятным был случай с...
— А вот еще тореадоры на наши головы, мало нам хронического неурожая. Ботва колосится, а плодов все нет. Итак, в области голову снимать будут, а обратно не пришьют, — был уже подобный прецедент в соседнем районе. Местному начальнику не ту голову после проработки на расширенном активе пришили — женскую. Он и то не сразу понял, домой пришел и вместо того, чтобы по телевизору футбол смотреть — пошел вчерашнее мусорное ведро выбрасывать. Его домашние — жена и дочь — со страху чуть не померли, насилу мусор отняли.


— Да нет, это не тореадоры, а торнадоры — называются так от американского торнадо, которое все по пути сметает-разрушает, — выдала справку депутат Ниточкина. — А едино все, что бятичи, что торреристы какие-то. Хрен редьки не слаще: опять в отстающих по области будем и квартальной премии лишимся, — подал голос начальник тюремного замка Варвашев. — Только велено их мочить, а баня-то всё на ремонте. У-у, проходимцы коммунальные!
— Как сказал наш Президент — мочить их будем в отдельном сортире. Каждого! А то уж очень сухие они... пока
— Как мочить-то? Ведь все сортиры в городе переполнены, да и воды давно уже тама нету: план по вывозу перевыполнен.


Присутствующие с большой живостью обернулись в сторону начальника коммунальной службы. И тот, почуяв неладное и старательно избегая косых взглядов соседей, сосредоточенным ногтем рисовал закорючки на крышке необъятного стола заседаний. Потом, изобразив зубную боль, тихо прошамкал.
— Ну и что я могу, вот и товарищ председатель знает. Нет у города бензину, нетути… Спросите у Магогина!
Увлеченно до того ковырявший в собственном носу Магогин сначала пропустил подлый выпад, но его толкнули локтем и нашептали тему. Покраснев как местный сорт огурца Ростислав Мстиславович встал и достойно ответил…
Далее уже собрание покатилось по привычной и наезженной колее. Каждый валил на соседа, объясняя свои промахи-недоработки происками недругов и тайных завистников. Крик стоял страшный: слышались отдельные шлепки, по воздуху летали остатки былых причесок.


Председатель грузно встал и неторопливо отошел к окну. Необъятная спина его выражала крайнее недовольство происходившими безобразиями. Закурив, он крепко, как классового врага "демократа" или "либерального олигарха" — сжал зубами мундштук старой трубки. Сильно задышал, втягивая ртом знакомый с детства горький отечества дым, выдыхая его как-то сразу залоснившимся носом. Ждал. И скорее почувствовал, чем услышал за спиною знакомое сопение. Гогин резко обернулся, так и есть: толкаясь животами напротив друг друга стояли в изнеможении заклятые друзья — заместители по политической и хозяйственной части. Причем каждый считал себя спецом именно в работе противоположной, а в итоге ничего в подведомственном районе правильно не делалось.
— Нет, вы поезжайте в область и спросите, кем там был Политковский! — простуженным дискантом сипел Авраам Семенович.
— Нечего ездить, народные денежки транжирить, — задушено мычал Ростислав Мстиславович. — Мы и сами с усами: тут он, правда, прихвастнул, отродясь у него усы не росли.


Почесав прыщеватый подбородок, председатель посмотрел на часы. Было уже два часа. Как летит время, уже скоро зима, а форточка не оклеена. Записав для памяти в блокнот пометку будущего доклада о вреде сквозняков, Председатель вернулся к столу. Все уже успокоилось, взбаламученные волны улеглись, но тина колыхалась и мерзко воняла…
— Так, — раздумчиво протянул Председатель, — какие будут выводы? Или мне самому сделать оргвыводы?
Сподвижники его почти не дыша сидели низко опустив головы, старательно избегая начальственного взора и, отражаясь в немногочисленных лысинах, нестерпимо сверкали лампы дневного света.


— Да что же это! — в сердцах воскликнул Председатель. — На мою голову одни гоги да магоги! Вот на соседний район шведы приезжали, так там в одну ночь пятилетний план по озеленению и дорожному строительству перевыполнили; кефир вот завезли…
— Так, может, и нам на бятичей что перепадет? — слышался общий и тихий глас.
— Сделать надо вот что, — раздельно произнес Председатель. — Надо пастухам отдать приказ: отогнать стада подальше во избежание. А съедят бятичи ботву — пусть подавятся с голодухи.
— Так пастухи давно у нас стада угнали, — доложил заботливо Политковский.
— Как так?
— Да так, мы же сами по договору цыган пастухами определили, а для экономии сторожами вместо собак — "волков" северо-кавказских наняли.
— Оно, может быть, и дешевле даже; а как скот поголовно считать будем? Хотя после бятичей или торреристов этих кто считать-то будет? А может, они стороною пройдут — на соседний район. Тот побогаче будет: у них даже свет-газ по городу недавно проведен, а у нас вот до сих пор засохшие яблони да старые книги "О целине и малой земле..." как дрова пачками в печках сжигают.


За окном сверкнула молния, осветив необъятный глазу многометровый бронзовый памятник работы академика Ркацетели «Торжество освобожденного труда» в скверике напротив. Прогремел отдаленный гром — видимо, надвигалась гроза...
На этом собственно заканчивались мои торопливые записки. Должен признаться, что я переоценил свои силы и, видимо, в конце длинного повествования задремал. Когда же спохватился, оказалось, что попутчики мои уже разошлись, а в рассказе, который по свежим следам наскоро записал в своем распухшем от разноцветных бумажек блокноте — отсутствуют целые его куски. Правда, от этого фельетон навряд ли стал хуже. Собрав воедино отрывки, добавив свои предположения о возможном развитии событий, я отвез получившееся варево в редакцию и пошел пить пиво со спокойною душой…


Это очень давняя история. Не без некоторой робости приступаю к оглашению ее в печати, но пишу с надеждою, что будет она еще полезна людям. Быть может, в этом моем желании усмотрится некоторая, что ли, наивность, напрасная цель, неверные домыслы. Но не только поэтому пишу я эти строчки. Где-то вычитал, что в нашей крови есть нечто враждебное для силы прогресса. Мы живы и продолжаем жить как некий пример для отдаленных потомков!


Гой еси ты, ясный сокол! Летаешь ты над мати сырой землей, над бескрайными ее казенными полями. Солнце блестит в твоих дюралевых перышках, а ветер уносит вдаль след керосиновый. Как по-над рекой пролетишь — рыба на берег сама выбрасывается. Как над полем пролетишь — помидоры еще зеленее становятся, а огурцы мясистее. Над лесом пролетишь — деревья сохнут, и листва с них еще летом осыпается. Парит над просторами земли нашей ясноглазый сокол отечественной перестройки и нацпроектов, флагман жизни российской...

пер. с французского И.Соснер