О Колибри

       «у тебя нет меня,
       У меня—нет кожи:
       Прикоснись, и узнаешь,
       О ком мои сны»

Этот эпиграф не принадлежит группе «Колибри». Это слова мне не безразличной, нет, не «певички», - Женщины, Которая Поэт — Ольги Арефьевой. Той, что позже споёт: «Это больше, чем я — способность терпеть. Я могу КРИЧАТЬ, я нЕ могу петь». И она стАнет кричать:
       «...И серые птицы
       С человеческими лицами
       ррОются в помойках
       в поисках Любви.
       Мне надо было пройти всЕх их путь,
       Чтобы плАкать кожей».
Итак:
       Плакать кожей.

...Вы усомнитесь, что это «Колибри», и недоверительно сошьёте прорезь рта. Вы — даже те «вы», кто считает себя их поклонниками.
На что я вам скажу (не вслух, разумеется): плакать кожей — разве броско? Разве этот плач, а Этот плач всегда – рёв – бросается в глаза? Во все сухие глаза? Скорее, из окна, под машину, но не в глаза. Он ощущается, и колется током в кончики пальцев. Тех, кто захочет оставить на Их теле свои отпечатки. ...Хм? да, вы сейчас правы: откуда я могу это знать? Но... по крайней мере, в МОЮ ушную раковину ввинчивается этот микро (МАКРО!) ток. И — небезболезненно.

Но, прежде чем ответить на вопрос «почему «Колибри»?» следует быстро поставить галочку, ответив-таки на всех интересующий (хо-хо!) вопросец. Итак: «Почему, (чёрт возьми!) не «Снайперы»?!» - «Потому чтО».

Ну так вот: девичий квартет «Колибри»... Нет-нет!! Вы не правы всЕ! Ну теперь придётся отвечать подробнее. Погробнее, я бы сказала. Дабы не домысливали моё «потому что».
Дело в том, что пафос сильно утомляет. (я о Д. Сергеевне.) и её бугристостям натянутых на шею жил я уже не верю. И, если писать о Них, то
Как о дуэте; и непременно 98й. Коммуналка-крыши-лекторий ленинградского зоопарка-рубахи-гитароскрипка-сырой ветер. 2хкассетник «Романтик». Студия в комнате - запись, наклоняясь к микрофонам, торчащим из лунок старого бильярдного стола... Ныне гитара «группы» превратилась в лопату сами знаете для чего. А писать сейчас об этом - уже как об Этом. Они уже Штамп. На мой испещрённый штампами лоб.

Квартет «Колибри»:
Ирина Шароватова
Инна Волкова
Елена Юданова
Наталья Пивоварова
(самых дорогих пишут в конце.)

Вот и всё из официальностей. Вызывающе? (Не) спешу разочаровать: пишу, ничего не зная – только много, много – даже не слушая – пропуская и не выпуская. Как дым, наполняя прозрачный сосуд – вьётся, испещряется, утрамбовывается и снова проникает, вплетаясь. Так вот, если я с клубком уже – внутри – разве можно назвать меня неподготовленной к написанию? Дым – вероятно, Их дыхание. Уверена – прозрачно-сизое. «Дым» заполнил всЮ, так что до нервных окончаний в кончиках пальцев он-таки добрался – и тактильная связь с бумагой у меня живёт. А значит, Они пишут за себя. Все. Пусть, Шароватова и занимается цветочным бизнесом в Англии, а Юданова изгибается, прогибаясь под фотосессии (является моделью во Франции).
«Самые дорогие» же – остались в легендарном Петербурге. Наталья Пивоварова – потрясающий шарж непосредственности – ныне солирует и играет в группе «Соус».

«Колибри» - это изумрудный взгляд и длинные символично птичьи ноги, глядя на которые становится страшно – что вот-вот оттолкнутся от земли. Или от сцены. И – беззвучно, бездвижно – полетят с чёрными пластами крыльев.

«Колибри» - это комнаты, орущие тишиной; ввинчивающие, как стальной резной гвоздь – Безумие.

Это процесс окрашивания рта красным и натягивания чёрного чулка; это углы губ вниз, а если улыбка – то небезпоследственный оскал. Это гипюр, это атлас, это драп ночи, это ситец лимонного утра. Ночью они жутки, утром они святы. И пусть пугаются их те, кто смотрит с едким прищуром в их тонкие спины – оценивающе. У тех, кто глупее, нет права оценивать. Они - не сумасшедшие, они просто Выше:

«Не наадо,
Мы можем уничтожить
Взгляадом.
Поймите:
Мы не для вас, так что ж –
Следите
За каждой,
Вышедшей в свет одной... Отважной..
Поскольку поздно, я не спешу
Улыбку убрать.
Но время пришло – пора ломать».

Сломали Время. И множество Душ. Сломали? Как? – как при мануальной терапии – вправили, не сломали.

Пронзительная Влюблённость – сквозняк их песен:
1. Голоса – на скрытом надрыве, 2. Дыхания – на нюансе от крупной дрожи,
3. Музыки – такой внутренней, и такой исцеляюще-галлюциногенной.

Слова, при родах которых - умирают. Такие самодостаточные, такие многажды обвинённые в феминизме, и такие умоляющие – порой так низко, так ломая пальцы, так до неприличия и до неприятной стыдливости НАМ – умоляющие.

«Я прилежно то соберу,
Что из-за меня ты растерял.
Опущу глаза. Отведу.
Будто это было не со мной.
Ты меня за всё – пожалей.
Даже, если хочешь – поругай.
Только не бросай. Не бросай!
Только не бросай...»

Хронический дефицит Любви:
«Невозможно дует от окна.
С добрым утром, ты опять одна.
Нет, я всё-таки сойду с ума».
Постоянно соседствующее, контрастирующее с «беззаботным» «па-па-ба-ппа-па» и «ля-ля –лля» - что в сущности является отчаянным куражом, лишь подчёркивает натянутость волоска, что разделяет Их и Сумасшествие. Разделяет.

Потрясающая стеклянная песня «Темочка» отбирает у меня все словеса.

____________ !!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! !!!!! ! ! !!!!! !!!!!!! ! _________________........

И музыка тоже из стеклярусов, ярусов... Из горошинок и бусин – видимо, слёз. ГОРЯЧИХ.

«А Темочка избитая... Та...»
А Темочка-то не просто избитая, а предварительно изнасилованная. И насилуется, покуда бьются все пульсы. С их общей частотой.

«И из осколков не собрать черты Любимого Лица.
Ни-ко-го нЕт – вокруг».
Альбом «Маленькие трагедии».

«Черты любимого лица...» - вот и вся темочка.
Маленькие трагедии «Колибри».

«Ты другой Любви - не ищи.
Всё равно нежнее - не найдёшь».

Воск, траур, серебро, карнавал.
Траур карнавала. Весёлые карнавалы – пыль. Ничто. Летучий газ.
Траурные карнавалы – в них века, тысячелетия...

«Зеленью трав наши души полны».
Сверхпитательный психоз нанизывает на нас песню «Танцуй со мной».

«Бал. Субботний бал
Сегодня снова нас застал.
Спать. Сегодня мы
Не будем спать.
Сегодня будем танцевать».

Виктора Робертовича Цоя не стало в субботу. Традиционный субботний бал – состоялся. Очередной. Все танцевали – машинально и молча. С одинаковыми лицами и платьями. Одинаково безлицие. И по одному. Родилась эта песня. С неожиданно сипло срывающимися связками в припеве – после роботского четверостишия куплета. Как будто кто-то в обмороке от трагедии, а она (Голос) лупит по щекам – ведь НАДО – танцевать.

«Сними скорей свой карнавальный траурный костюм!!-
ТанцУй, танцуй со мной! ТАНЦУЙ!»
И перебивается следующей цепью строки:

«И пусть не будет взгляд твой молчалив, а грим угрюм –
ТАНЦУЙ, танцуй со мной, танцуй!»

Всё резко угомонилось, как застрелилось:
«Очнись.
Скорей очнись.
Никто не спит.
И ты проснись.
Кто.
 Хочу я знать.
Тебе сказал.
Что можешь спать.
Не врать».

И, свихнувшееся, почти детское:

«Ивме-стеспра-виммы-рассвет!
Те-перь-тыпо-нялсмер-ти-нет!»

«Быть.
Труднее БЫТЬ.
И ты не смеешь уходить.
Ну разве тоолько пАкурить».

Серебряные, пронзительно счастливые и пронзённые Несчастьем, пророчески дерзят: «Ты давно уже в плену».

«Ты давно уже в плену
Безупречной вроде линии ног
И нездешних трав ароматных снов.
И зрачком ты взят в прицел,
И бежишь напрасно...»

И мне слышится (не слышится) в звучании Их хрустальных губ сарказм.
Ты ухмыляешься, солистка, страшно глядя Мне (каждому «Мне») хищным глазом в глаза мои, будто ужЕ зная, что я давно в плену. И.и.и – ухмыляешься, роковая женщина.
Роковая Песня.
Роковая Птица.

Я рассекаю собой пропасть, гладясь-ласкаясь улыбающимися щеками о лоскутки ветра. Я давно сошло с ума. Спасибо за Сногсшибательную Гибель.

И я ухмыляюсь Тебе в ответ.




Пэес. Ведь лучше сгореть, чем тлеть.

А ты – «Колибри» - называешь тесный блок этих композиций, этих заживо похороненных людских душ – «МАНЕРОЙ ПОВЕДЕНИЯ» (альбом, 1991).
Это всего лишь Манера Поведения. Выдыхаемая лёгкость.
Но я безнадёжна перед Тобой. Перед Тобой, - которой тысячелетия.