Детство

       Мама всегда говорила, что мое имя самое красивое, оно имеет самое большое число всевозможных производных: Ната, Наточка, Наташа, Наташенька, Наталья, Наталия, Натусик, Натка, Наташка, Натали, Натуська, Тата, Таточка, Таля, Талека и еще множество. Это имя всегда в моде, в любые года и столетия, оно никогда не стареет и не бывает немодным С греческого переводится милая, родная.
Мне тоже нравится мое имя. В тайне я мечтаю, что мои дети назовут хотя бы одну свою дочь Наташей. Но пока это только мечта, хотя все впереди.

       В детский сад на Комсомольском поселке мама водила меня через речку Мулянку по мостику в другую зону. Речка Мулянка или “говнянка”, как ее все называли была грязная, с горячими стоками зимой и летом с нефтеперерабатывающего завода, с жирными нефтяными пятнами, переливающимися разноцветными оттенками. Наверное в древние времена, до возведения завода, в этой речушке водилась рыбка и зимой водичка замерзала. А теперь она грязна, заразна. Зимой над ней парит постоянно пар, а грязная вода несет свои воды дальше в Каму, а потом и в Волгу.

Сейчас завод ведет экологическую борьбу за чистоту своих стоков. Но как всегда и везде получается, что так легко нам что-то сломать, испоганить и так трудно потом восстановить, очистить.

Место нашего жительства назывался поселок Осенцы в городе Перми. Раньше здесь жили в бараках осужденные и строили нефтеперерабатывающий завод с 1950 года, а потом постепенно вольнопоселенцы сменились на мирных жителей, некоторые осужденные умерли, другие переехали, кто-то женился и осел здесь. Но бараки были основным местом жительства. Территория делилась на зоны, так надолго это и осталось. Мы жили в шестой зоне, барак номер сорок четыре, а комната номер три. Позже я ходила в школу в седьмую зону. В нашей зоне было много бараков и несколько финских домиков на двух хозяев. Финский домик считался элитным жильем.

Мама работала продавцом в хлебном отделе, заправщицей на бензинной станции, почтальоном.

Воспитательница в детском саду была молодая красивая Софья Леонтьевна, все девочки были влюблены в нее. Софья Леонтьевна выделяла из всех детей нас с Ритой.
Софья Леонтьевна была высокая, статная. Она гордо носила свою пышно обрамленную черными кудрявыми волосами, спадающими на плечи, голову. У нее всегда были потрясающе красивые платья. А ее белая кружевная манишка под черным строгим платьем сводила нас девочек с ума. Мы разглядывали Софью Леонтьевну во все глаза, а потом шептались с девочками о самом сокровенном, как нам бы хотелось быть на нее похоже. Вот когда мы подрастем, будем точно так же одеваться и иметь такие же волосы как у нее. Откуда мне тогда было знать, что если ты русая и у тебя тонкие прямые волосенки, то никогда тебе не иметь таких волос, как у Софьи Леонтьевны.

Помню Толика из нашей группы, у которого на руках и ногах было по шесть пальцев. Он был добрым веселым мальчишкой.


 У нянечки Дарьи Лазаревны, большой, доброй, над верхней губой росли черные усики. Я любила обнимать ее за талию и мне казалось что лучшей защиты, чем Дарья Лазаревна нет. Она вытирала мне заплаканные глазки и сопли под носом своим фартуком, всхлипывая я наконец успокаивалась.
У Дарьи Лазаревны был единственный сын Саша, на год-два старше меня. Потом, когда мы переехали жить в район Балатово, то продолжали все встречаться, так как жили почти рядом. Саша мне нравился.

Воспитательница Татьяна Николаевна меня не любила. Когда я не ела гречневую кашу, она заворачивала ее мне в салфетку и складывала в кармашек платья. Платьишки были новенькие байковые, а карманчики в жирных пятнышках. Татьяна Николаевна часто дергала меня в наказание за шалости и непослушание за челку.

Еще я не любила и не ела вареные и жареные яйца, не пила молоко. Потому что любила слушать о чем говорят взрослые. И если в разговоре мама упоминала, что у меня побаливает печень и мне что то нельзя поэтому есть, я тут же с радостью брала это на вооружение и самозабвенно выполняла, получая попреки со стороны обслуживающего персонала садика.

Но зато почти до школы сосала два пальца на левой руке, средние. Даже когда все дети пели песни, я стояла за пиано и насасывала, насвистывала свои пальцы. Привычка была так сильна, а мама настолько беспомощна, что от этого мы страдали вместе. Мама пыталась меня вывести на чистую воду, она говорила: смотри, какие тоненькие и прозрачные пальчики стали у тебя, намного тоньше, чем другие, они могут остаться такими на всю жизнь. Другой раз: Наташка, как тебе не стыдно, ведь парни не будут тебя любить такую. Станут целовать, а ты будешь пальцы сосать, смотри, засмеют.

Внука Илюшку отучали от груди мамы. Я увезла его на дачу. Слез и крику было много, но я мужественно боролась с этим. Потом обнаружила, что засыпая, он успокаивается, взяв большой палец в рот. Я обрадовалась, что нашлась альтернатива груди и пустила все на самотек, пожалев глубоко об этом позже. Илюшка днем и ночью не выпускал палец из рта. Пальчик похудел, покраснел, с него облезла кожа. Мы мазали его горчицей, зеленкой, заклеивали пластырем, забинтовывали, одевали варежку, все бесполезно. Благодаря долгой борьбе почти год, мы наконец отучили Илью от этого. Смотрю и разглядываю свои пальчики и Илюшкины, думаю, наверно, это наследственно. Нет, наследственна глупость и наша лень. Мы думаем только о собственном спокойствие, а не о будущем наших деток.

Часто мама оставляла меня в детском саду на сутки, и я спала в садике, как другие ребятишки.