Клеймо

Горячее сердце надрывно стучит,
Горящее пламя исправно калит
Железо, что вмиг, ядовито шипя,
Коснется и выжжет былого меня -

Коня, что не ведал ни плети, ни шпор;
Коня, что изведал пустыни простор;
Коня, что с рожденья в узде не ходил
И на себе только ветер носил!

Но нет теперь ветра и нету песков,
И воля закрыта на крепкий засов…
Нет больше слуги, что с поклоном входя,
Кормил бы и чистил, и пел для меня…

Предателем был второй мой слуга,
Которому честь не была дорога -
Арабскою ночью и после три дня
Он вел меня в рабство, себя не щадя:

Правдивое солнце неправого жгло,
Но жаль, не убило убийцу оно -
Убийцу легенды, что нет на земле
Коня вне пустыни, подобного мне!

И вот я стою - предо мной океан.
Признаюсь, чужих я не видывал стран,
Но лучше б не видеть еще целый век!
Будь проклят же ты, покупной человек!

Ты продал меня в другой бешеный мир,
Который согнет, сколько б не было сил
Любого, дерзнет кто перечить ему,
Его золотому, но все же ярму!

Я злобу людскую узнал уже там,
Где ветер-наездник еще обитал,
Родной и любимый, балованный мной…
Но тут появился наездник другой:

Он с шеи мне снял золоченый шнурок,
Он груду железа с собой приволок…
Но мне ли - эмиру бескрайних песков,
Потомку великих, не сбросить оков?!

Я бился с ним долго. Его и других
Поверг я не раз; только много таких -
Не знающих веры, не чтящих Закон…
И вскоре неверными был взят в полон…

Меня одурманили сонной травой.
Не знаю, что было в дороге со мной…
Очнулся я здесь - на чужом берегу,
В цепях и ремнях, что порвать не могу.

Мне рот разрывает железное зло,
И кожу недавно еще обожгло
Зло плети тугой - упругих ремней
Из кожи чужой, неведомо чьей…

Однако, я помню пустыни закон:
Принесший нам зло, будет им и сражен!
И я затаился - стал кроток и тих,
Я видел, что здесь люди любят таких.

Но я не смирился - лишь стал я мудрей.
Теперь стал эмиром зеленых полей.
Хожу я спокойно, куда и ведут -
Теперь уже люди подвоха не ждут -

Что ж, пусть рассуждают, что выбили спесь -
Лишь слаще еще для меня будет месть,
Когда обману я надменных врагов
И вновь поскачу без узды и оков!

Гул, скрежет - дорога... Ну а потом
Глаза режут буквы «Шестой ипподром» -
Улыбчивый враг отпирает меня
Выводит на землю. Кругом толчея,

Немного сумятицы, много врагов,
Но к битве давно уже был я готов.
Не думал, что только сначала столкнусь
С своими собратьями… Слезы и грусть

Тут же родились в сознанье моем,
Когда я увидел «домашних» живьем…
Нет, я не сломаюсь! Не стану таким!...
И вот мы все вместе по полю летим…

Рванул, как всегда; а собратья, хрипя,
Тянулись вослед… Только где до меня!
Я рвался вперед; боль скакала во рту,
Ее я выплевывал с кровью… В поту

Мои все соперники - гнаться за мной,
Что гнаться за ветром! «А ну ко постой! -
Себе я скомандовал, - Вот же мой друг!
Он рядом - мой ветер!» И следущий круг

Летел я, не чуя ни шпор, ни узды.
Мне в уши пел ветер: «Эмир, это ты?!
Я долго тебя, сын пустыни, искал!
Но что же? Постой! Ты рабом теперь стал?!»

Слова друга-ветра хлестнули меня!
И я тогда вновь превратился в коня!
Я сбросил нахала, что ехал верхом,
И долго носил еще друга потом…

Но я позабыл, что давно не в песках,
Что здесь для зверей - лишь покорство и страх!
Меня окружили и взяли в загон,
И долго потом разъясняли закон,

Закон этой жизни: везти и терпеть!
От этой «беседы» истерлась их плеть,
Вспотел «объяснявший», сквозь зубы кляня
Жизнь, дом и работу, а больше - меня.

Я бился, как мог, и ему отвечал
Таким же проклятьем, как он посылал…
Но племя людское умеет давно
Давить непокорных - жестоко и зло:

Я связан, а враг мой железо калит,
Которое гордость мою усмирит,
В понятье людском; или просто, шипя,
Навеки сейчас изувечит меня…

Враги ж возликуют, к победе сведя
Отчаянный жест свой - лишь мысль для себя,
Что носит на шкуре не сдавшийся зверь
Их знак, их клеймо - символ мира людей…