Шаг на ты

Мы возникли отчётливо, мы были равноудалены
Друг от друга. Жесты наши были обведены,
Мимика говорила чеканно,
Речи ступенчаты были и плотно тканы.

Нас было шестнадцать, мы были одеты в костюмы
Чёрных шахматных фигур,
И все мы одеты были в белую комнату, мы вырезано в ней смотрелись;
Смежной была чёрная комната с белыми ими,
Она смотрелась только лишь обрезком плоскости,
Из которой как бы вырезались наши силуэты.

Они, что по ту сторону доски,
Мирно и сыто улыбались,
       скользили в вальсах, угловато шаркая, однако.
Мы посадили их на клей (наших глаз), и хорошо провели время.

Мы проводили время до двери, и даже вежливо.
Держа руку на его осанке.
Затем проводили его глазами, почти бережно,
Глядя с балкона, как оно выбредает на набережную,
Превращаясь в останки секундочек, оставляя ветхие скелетики мигов.

Мы углубились в игру – мы были увлечены
И всегда чуть голодны. Мы стали шахматными фигурами;
У нас отказали руки, потому как мы держали их по швам
Так долго.

Зато заострились глаза, взгляд стал заточенным, колким.
Мы надели на себя эту комнату, потому что
Нам нужен был белый фон, чтобы мы были выигрышны.

Мы до болезненной уязвимости отбелили заутюженным смехом стены и пол.
И тогда задымился наш чёрный, запахло прогрешенностью насквозь,
       и господин Король стал гол.

Итак, мы черны. В нашем жарком не тесном и не просторном, а в самый раз – аду
по размеру нам 32 клетки – как раз, только-только -
Умудрялась идти я налево не тупиком, а изысканно-наискосок.
И однажды на пороге возникла белая Королева.

Она промёрзла. В неё ударил наш жаркий ад.
Внутри у неё был терпкий, полный безветрия и белости сад.
Она долго стояла; меня никто не понял,
Когда я стала смотреть на неё, перестав ходить.
Я перестала ходить, но я могу ходить куда угодно,
Я тоже Ферзь. Теперь, говоря «МЫ»
Я говорю не о черных фигурах, а о двух Ферзях. Мы глазами
Затачивали оголённые глаза друг друга
в иглы.

Да, я любила игры, я возненавидела игры.
За моей спиной горели игрища,
Мы безмолвствовали, а фигуры за нами безумствовали под деревянную музыку.
Всё в нас так замерло, что вскоре умерло. А между были вёрсты
В целую клетку.
Она не оттаяла,
а я не сумела промёрзнуть.

Половина здесь – пешки, и они кусались и дёргали за манжеты
Остальных, всех, кто по ролям.
Изливался и фонтанировал черно-бело рояль
Собственной персоны.
Всех нас объединяла лишь её высочество игра,
Безупречно восхитительные воротнички
И отсутствие спин.

Но все выдохлись много позже, чем мы с ней полегли.
Мы лежали, едва ка(т,с)аясь подолами,
И смотрели друг другу в глаза мёртвыми глазами.