Спасительная тумбочка

 Случилось это во время прохождения Лёнькой срочной службы. Ротное командование узнало про его учёбу в художественной школе самым прозаическим образом – из собственноручно им самим же написанной автобиографии. На первых порах службы (чего уж скрывать-то) факт этот приносил ему определённые выгоды. Ещё бы! Не один марш-бросок «с полной выкладкой» удалось благополучно избежать по причине, например, срочного выпуска стенгазеты или оформления какого-нибудь стенда в Ленкомнате. Такое не могло не радовать нормального, в меру ленивого паренька. Совсем другие акценты сами собой расставились, когда, прослужив год, он немного заматерел и стал, пользуясь солдатским сленгом, «борзеть помалеху». Частенько в выходные, когда бОльшая часть друзей пребывала в увольнении, Лёньке приходилось возиться с кисточками и красками, вместо приятного во всех отношениях времяпровождения с медичками из расположенного поблизости больничного общежития. А вот такая ситуация уже не могла не огорчать здорового молодого человека!
В очередной раз, посетовав самому себе на превратности службы, наш герой почти полночи просидел в Ленинской комнате, оформляя планшеты новой наглядной агитации перед каким-то смотром. На следующий день Лёнька, сразу после завтрака, поплёлся завершать начатую работу. В казарме, кроме него и дежурных, никого не было – все уехали на полигон проводить стрельбы. Часа через два, уставший, со слипающимися глазами и тяжёлой головой, он лёг на кровать доспать недобранные ночью часы отдыха, наказав дневальному разбудить его до возвращения роты с полигона.
Сон навалился мгновенно и несознаваемо. Так же мгновенно он растворился. Нет, глагол «растворился» - предполагает какой-то затухающий во времени процесс. В этот раз пробуждение было внезапным и полным. Ум воспринимался ясным и чистым. Лёнька почему-то смотрел на стоявшую рядом кровать, непостижимым образом различая каждую шерстинку на покрывавшем её казённом одеяле. Картинка была настолько чёткой и какой-то особенно контрастной, что захотелось, тряхнув головой, наклониться к рассматриваемым предметам и убедиться в их реальности. Тут Лёня понял, что ничего подобного он сделать не может. Не то, что наклониться, даже пошевелиться он не в состоянии. Казалось бы, любой человек должен, если не испугаться, то, по крайней мере, разволноваться в такой ситуации. Лёнчик же как-то отстранённо испытывал чувство любопытства в смеси с растерянностью. То, что в тот момент происходило с ним, тяжело описать словами. Он испытывал не то, обычное при усталости, оцепенение, а нечто другое, необъяснимое, но точно - совершенно другого порядка. Он вообще НЕ ОЩУЩАЛ своего тела. Ни рук, ни ног. Ни тепла, ни холода. Ни твёрдости, ни мягкости. Мало того. Как через секунду выяснилось, он абсолютно НЕ ЗНАЛ, как пошевелиться. Вернее, он понимал, что ему знакомо само это понятие, но не ведал, КАК ИМЕННО это делается. Представьте себе, что вы сидите за столом и вдруг захотели потрясти ножкой. Не своей – стола! Ведь вы толком-то не знаете, как и своей-то ногой двигаете. В смысле, кому или чему, в какой последовательности, как именно и какие команды при этом отдаёте. А тут – стол! Постороннее тело. Вот примерно нечто похожее испытывал в тот момент бедный солдатик.
Не известно, как стали бы развиваться события дальше, если бы Леонид вдруг не почувствовал, как начинает медленно отделяться от земли, вернее – от кровати. Воспарение происходило медленно и удивительно равномерно. Он понял, что начинает видеть самого себя сверху, лежащим на левом боку поверх одеяла, согнув ноги в коленях. Тут началась паника. Лёнька заорал что есть мочи! Заорал так, что казалось, стены казармы должны были рухнуть от такого крика. Но ни одна шерстинка на ненавистном теперь одеяле не пошевелилась, стены стояли, как и прежде, никто не примчался на звуки душераздирающих воплей. Тут Лёня понял, что крик раздаётся только внутри него самого. Ни один мускул его рта не сдвинулся с места.
От ужаса происходящего становилось плохо. Сознание куда-то медленно ускользало. Подъём к потолку начинал ускоряться. Надо было срочно что-то делать. Он понял, что близок к сумасшествию. Он дико хотел, но не мог хоть чем-то, хоть как-то изменить ситуацию. Тут в голову пришла нелепая мысль – попробовать зацепиться за любой предмет взглядом, коль не возможно сделать это другими, привычными способами. В полном отчаянии Лёнька принялся смотреть на ручку дверцы стоящей тут же тумбочки. Про такое напряжение в обычной обстановке говорят, что «лоб покрылся потом». Трудно сказать, действительно ли был пот на не принадлежащем в тот момент своему хозяину лбу, но только эта идея оказалась спасительной, и восходящее движение сначала постепенно замедлилось, а вскоре вообще прекратилось. Леонид, боясь «отпустить» взглядом шарик тумбочной ручки, мысленно лихорадочно пытался сосредоточиться на своём теле, и во что бы-то ни стало, совершить им хоть какое-то движение. Что придало ему силы: заполнивший ли его до предела ужас, собранная ли со страху в кулак воля, но только всё последующее произошло в один миг одновременно. Как моментально распрямившаяся пружина, Лёнька, словно выстрелом, хаотично разбросал в разные стороны руки и ноги, странно изогнув шею. Он понял, что камнем рухнул вниз и следующее, отчётливо им прочувствованное, были не движения конечностей, а широко раскрываемые веки. Звук пришёл секундой позже – он таки кричал во всю глотку! Весь окружающий мир, как по мановению волшебной палочки, тут же стал на своё место. Принесшийся со всех ног дежурный, увидев таращащего глаза художника, молча покрутил пальцем у виска и тоскливо побрёл восвояси.
Лёнька впоследствии даже не мог толком вспомнить, действительно ли были открытыми его глаза в момент описываемых событий, или он видел всё каким-то иным зрением, да и вообще - подлинно ли всё это происходило с ним наяву, иль то был жутко реалистичный кошмарный сон – ни на один из подобных вопросов он так никогда и не смог дать ответ. Только долго ещё после того дня Леонид не мог спокойно уснуть – боялся повторения то ли кошмара, то ли яви...