Сыновняя почтительность

Телефонный звонок рвёт на части воздух в комнате, а вместе с ним и накопленные в течение недели, а то и больше, положительные моменты жизни. Стас ругается, на чём свет стоит, но к трубке всё равно тянется, вот сейчас кто-то нарвётся на его "замечательное" настроение и на своей шкуре испытает, что такое ярость разбуженного человека, не спавшего несколько суток. Что-то невнятное на том конце провода, кажется это отец, уже порядком набравшийся:
- Ты при-едь за мной, потому что мы тут с дя-ядей Юрой, автобусы не ходят, соседка сказала...
- Вызывай такси, - роняет Стас в трубку, - я никуда не поеду, и ваши байки про автобусы я уже слышал, и не раз, всё там ходит.
- Заберёшь?
- Ты не слышал? Я что, не ясно выразился? - Стас начинает терять терпение.
- Э... Нехорошо, приехал бы, посмотрел, чем батя занимается...
- Навидался ваших пьянок, хорош!
- Ты вот что, сынок, там иконка есть, ты помолись, основательно помолись...
- Да пошёл ты... - Стас в ярости кидает трубку на стол и закрывает лицо руками.

Как только в жизни отца появлялся на горизонте этот самый дядя Юра, с предложением работы, в семье неизменно начинались проблемы. При этом деньги не только не появлялись, но шло в расход и последнее, честно заработанное, как правило, не отцом. Не хотелось даже представлять, чем они там вообще занимались в своей деревне, где дядя Юра приобрёл дом и переоборудовал якобы в мастерскую. По зиме они с отцом собирались резать какой-то рельеф из дерева, из-за чего тот заставил Стаса в самый непролазный снежный день, выгнать машину и забрать из мастерской доски. Чуть не оставив бампер на сугробе, Стас, поддавшись на уговоры и требования отца, забрал какие-то старые и никому не нужные необструганные поленца, не имеющие ничего общего с досками. Вот уже с год эти «доски» валялись мёртвым грузом в кладовой, будто мало там было хлама и без них. И с тех пор Стас дал себе слово, что больше ноги его не будет в "рабочей" деревне. Впрочем, для отца это, ровным счётом, ничего не значило, и он продолжал давить на сыновнюю почтительность. Помимо всего прочего, батя имел ещё одну нехорошую особенность: он считал себя великим экстрасенсом и занимался гипнозом. Смешно это выглядело только со стороны, на самом же деле просто отвратительно. Основательно перебрав, он начинал практиковаться на Стасе, именно в те моменты, когда тот, сидя за столом на кухне, ел, либо работал у себя в комнате. Голосом, подобно замогильному, отец вещал: «Твои веки тяже-ле-ют, ты погружа-ешь-ся в сон…» Обычно это заканчивалось тем, что Стас в безумном порыве забрасывал всё и уходил, либо выталкивал отца за дверь комнаты и закрывал её на замок. От последнего, правда, толку было ни в пример меньше, потому что отец продолжал сидеть под дверью и что-то бубнить.
Других взаимоотношений с отцом у Стаса никогда не было, да, видимо уже не и не предвиделось. Как-то зайдя на кухню после того, как все гости разошлись, отпраздновав новоселье, Стас, которому тогда едва исполнилось шесть лет, увидел картину, которая, как живая и по сей день стоит у него перед глазами. Мать сидит на табурете, прислонившись спиной к стене, а отец, схватив её за голову, с силой лупит об стену. Не помня себя, мальчишка схватился за отца и отшвырнул его, откуда только сила взялась… Заслонив мать, он стоял и слушал как отец обещал, в порыве пьяного гнева, сбросить её с балкона… Какой глупой шуткой это кажется сейчас, но какой реальностью отдавалось это тогда в детском мозгу, тем более, что и противопоставить тогда взрослому человеку он ничего не мог.
Будучи ещё школьником, он, радостный, подбежал на остановке к отцу, но тот, вместо того, чтобы обнять его или хотя бы поприветствовать, отстранился и сделал вид, что не знает сына, буркнув что-то в ответ. Стас потом уже неоднократно замечал похожее поведение и, встречая отца на улице, перестал с ним заговаривать. Откуда ему было знать, в то время, что отец скрывается от очередной своей мимолётной пассии, видимо, не желая выдавать ей собственный возраст. С женщиной было бы понятнее, но вот зачем скрывать возраст мужчине? Однако, отец всегда любил кичиться, что выглядит молодо, в отличие от остальных его знакомых, близких по возрасту, да, собственно, и не только знакомых.
Несмотря на то, что Стас был единственным ребёнком в семье, его общение с отцом постепенно сходило на нет, ничего не привнося взамен. Со временем, он неизбежно начал бы относиться к бате как к мебели, если бы не постоянные подколки со стороны того. Когда Стас привёл домой действительно дорогую и любимую девушку, отец посчитал нужным высказать ей свои нетрезвые мысли о том, с кем встречался его сын до неё, не опустив ни малейших подробностей. Зачем? Вероятно, об этом не знал и он сам, проспавшись на следующее утро, но, совершенно забыв при этом, что произошло накануне. Подобных моментов было множество, и Стас терпел, не применяя силу, хотя очень этого и хотелось, иногда просто уходя, иногда стараясь не слушать оскорблений в свой адрес.
Теперь же, сидя за столом и закрыв лицо руками, он думал о том, что хорошо бы отец остался сегодня в этой чёртовой деревне, а может быть и завтра и послезавтра…

Вечер ознаменован приходом крайне пьяного отца, который прямо с порога, не успев ещё толком снять верхнюю одежду и не разувшись, начинает поливать грязью Стаса:
- Ты мне больше не сын, сука! Что бы я тебя не видел! Вон!
Дальше идут перечисления свойств Стаса в самых нецензурных выражениях. Когда же парень подходит к нему, то получает в живот. И это от того человека, который, по идее, должен был быть ближе и надёжнее других. Наставник, советчик, жаль, не с чем сравнить, не положено нам по жизни такого выбора, как выбор родителей.
Удар… Отец крениться, почти падает, но быстро возвращается в исходное положение и набрасывается на Стаса, тот уже не контролирует свои действия, нанося удар за ударом. Растаскивает их мать…
Не говорите ему о сыновней почтительности, да откуда она вообще может взяться? На следующий день обо всём забудет отец, но не он. Он будет помнить и, словно назло кому-то, хранить в своей душе. По какому-то неизвестному и непонятному закону природы, уничтожающему человека изнутри, стирающему всё самое ценное и живое, заставляя раз за разом убивать себя с всё возрастающей жестокостью.