Красная Тапочка и Серый Хвост

(Третий рассказ из серии "Красная Тапочка и Серый Хвост").
Первые две здесь:
http://www.proza.ru/2008/01/20/65
http://www.proza.ru/2008/01/20/86

Однажды мама напекла пирожков и попросила Красную Тапочку навестить больную бабушку…

Ту самую бабушку, с соседней улицы, которая почему-то с самого раннего детства кормила Машу конфетами. А Маша никогда не могла взять в толк – почему это какая-то бабушка, которая ей, Маше, вовсе и не бабушка, а вот зачем-то так добра и щедра к ней. Это было довольно странно. Почему-то все другие бабушки, которые в изобилии встречались повсюду, никогда, увидев Машу не радовались ей так, не говорили при встрече «ой, Маша, Маша!…» и уж тем более, не баловали её конфетками.
Вообще-то Маша когда-то давно, находясь ещё в возрасте почемучки, спрашивала у мамы, почему это так. Но из-за того, что девочка обладала обыкновенной девичьей памятью, она постоянно забывала и потом опять спрашивала. И мама по новой рассказывала трогательную, но неинтересную историю, уходящую своими корнями глубоко в довоенный Ленинград, где в песочнице эта бабушка, кажись, с Машиным дедушкой лепила куличики, а потом, по выходным дружила с ним семьями и ходила друг к другу в гости. А потом у бабушки все толи померли, толи уехали, и осталась она, бедная, одна с одной лишь радостью: выжидать на улице и кормить конфетками сначала Машиного папу, а затем, когда тот подрос и обзавелся ребенком, бабушка переключилась и на саму Машу.
Жалко конечно бабушку: некому за ней ухаживать, кроме казенных теток из собеса, а вот теперь бабулька ещё и приболела, и стало ещё больше её жалко. А тут мама как раз напекла пирожков, ну и попросила свою дочку – Красную Тапочку навестить, уважить больную бабушку. Снаряжая девочку в путь, мама наказывала: «ты, - говорит, - Машенька, через проходные дворы лучше не ходи, а иди по тротуару: так длиннее, но надежнее. Тротуары то хоть всегда вовремя убирают молниеносные дворники, а во дворах ты можешь опять вляпаться в Г. да и к тому же там наркоманы и пьяницы ходят. А главное, - говорит мама, - ни с кем не разговаривай!»
Но не послушалась Красная Тапочка свою маму и пошла через двор и за это – чуть не вляпалась в Г! Но на этот раз повезло: пронесло. И вот идет она дальше, через один проходной двор, через другой, а на встречу ей – Серый Хвост.

– Привет, Красная Тапочка!
– Привет, Серый Хвост!
– Как дела?
– Нормально, а у тебя?
– Тоже пойдет, куда путь держишь?
– Да вот, - поднимая корзинку с пирогами, сказала Красная Тапочка, - бабушку иду навестить.
– А что у тебя в корзинке?
…

Познакомились Маша с Сережей несколько лет назад, как раз в тот самый чудесный летний период школьных каникул, их полового созревания и дивных метаморфоз, когда Маша стала вдруг Красной Тапочкой, а Серёжа совсем и навсегда перестал обижаться на кличку Серый Хвост (и даже напротив, стал ею гордиться).
Они и раньше видели друг друга, т.к. жили всегда совсем рядом, гуляли по одним улицам, играли в одной песочнице, качались на одних качелях и по одним тротуарам убегали домой от одних же питерских дождиков. Они видели друг друга, наверное, каждый день, натыкались друг на друга и по дороге в школу, и в очереди в магазин, и просто, гуляя где-нибудь в парке. Но жизни их, как две параллельные линии, никогда не пересекались. Они всегда были рядом, но как бы не существовали друг для друга. Они, мелькая друг перед другом, друг друга даже не видели. И небыли они друг другу никем, просто никем: не друг другом, и не друг подругой. Вот так тянулись их жизни параллельными линиями, тянулись и не пересекались до той поры, пока одной из линий не приспело нежданно-негаданно вильнуть судьбою (назовём это так).

Сережа, не смотря на то, что был ботаником, был все-таки нормальным мужиком, к тому же наблюдательным, и он не мог не заметить, какие возрастные изменения происходили с девочками его возраста. Как формировались и округлялись формы у тех в разных, самых интересных местах. И его аналитический ум обыкновенно, часто пытался осмыслить и сформулировать, что же именно его привлекает в этих формах, от чего эти самые интересные места теперь вдруг стали ещё интереснее. Почему это они перестали быть просто интересным и теперь, вдруг, стали его волновать. Не потому ли, что это происходило именно с его сверстницами? Ведь и раньше вокруг было ровно столько же точно таких же форм (у теток, что постарше), но они же таким жутким образом его не волновали. А теперь оттого, что они просто есть вокруг, что они близко, Сереже было как-то не по себе. Он заметил, что большую часть его обычных глубоких размышлений теперь занимают именно формы. Раньше его совсем не интересовали формы, он мог запросто общаться хоть с кем просто, не задумываясь о формах. А теперь же, когда он заговаривал с какой-нибудь хорошенькой обладательницей этих форм, он вдруг подлавливал себя на мысли, что думает сейчас не о предмете разговора, а именно о них, да и сам предмет разговора норовит перепрыгнуть в другое русло, опять же поближе к ним. Это его совсем выбивало из колеи, он обнаруживал, что его сердце бьется всё чаще и чаще и что он уже говорит невпопад, что он такой же…
От этого он буквально выходил из себя, совсем ненадолго, правда, но, вернувшись, находил себя смешным и, как ему казалось, таким жалким: в густой краске, совершенно смущенным оттого, что непонятно, как и почему потерял самообладание. Хозяйки форм видели эту внутреннюю драму, понимали её по-своему и по садистски хихикали, тем самым, усугубляя положение ещё в несколько раз.
Это было с ним, как, наверное, было со многими, если не со всеми молодыми людьми его возраста. Но вот с ним это было сильно, в крайне тяжелой форме, правда только первое, очень непродолжительное время – от неожиданности и с непривычки. Требовалось всё это трезво и глубоко осмыслить. Сережа надолго погрузил свой аналитический ум в глубокую медитацию, который вывел от туда соответствующие выводы. Из этих выводов выходило, что дело было не только и не столько в девчонках, сколько в нем самом. Он и сам сейчас очень сильно и бесповоротно менялся, в его организме происходили очень ощутимо сложные химические реакции. Доказательством тому было то, что не только сверстницы стали теперь предметом его волнений, но и вообще, каждый объект противоположного пола, попадающий в объектив его внимания и отвечающий определенным критериям, входящих в диапазон его вкуса. Значит, по Великому Замыслу Природы, самцы человека (не знаю как самки), достигнув полового созревания должны, сломя голову, следуя позывам природы кидаться искать лиц противоположного пола и, скорее совокупляться? Выходит так.
Но что бы начать действовать, не достаточно одного только волнения, должно быть что-то ещё. Это в животном мире, наверное, достаточно инстинктов, а Человек, должно быть, – существо более тонко организованное. А чем человек отличается от животного, это определяет сам человек. Животное не может повлиять на эту разницу, а вот человек может. Тот, кто уподобляется животному, поступает как животное, а потом в свое оправдание говорит, что, мол, «с природой не поспоришь» – тот этим самым как бы, порит чушь. Человек постоянно спорит с природой, иначе бы он не был человеком. Не даром же говорят: «Человек – царь природы». А кто не царь природы – тот вроде, как бы и не человек, (или слабый человек, или глупый). Серёга, очевидно, был царем природы (во всяком случае, своей) если природа и говорила ему: «иди, трахни кого-нибудь, все равно кого, вон их сколько!», то он пропускал эти позывы через фильтр своей морали. То есть Серёга по природе своей был Человеком Разумным, он привык контролировать свои физиологические процессы, во всяком случае, во всём отдавать себе отчет. В большинстве случаев ему удавалось поступать в гармонии и соответствии со своим внутренним миром и своим представлением о морали, которая занимала в его мире далеко не самое последнее место. Поэтому у него хватило духа не трахать бездушно всех подряд и хватило разума не влюбиться в самую красивую девчонку в классе. Он оставил в своем сердце свободное место для того, что бы наполнить его именно содержанием, а не формами. Дело было всё в том, что критерии при выборе у всех разные, а Серега определил для себя, (то есть это он не определил, это определила его природа, а он это только принял) что его главное требование это, не пышные формы, а в первую очередь, насыщенное содержание. Серега всегда нравился девчонкам, причем с самыми разными формами. Он был царь природы и, видимо, за это, природа его не обделила ни формами, ни содержанием (ни другими формами:). То есть, можно было прямо сейчас устроить обоюдное хоть с кем (кто быстрее согласится), но это противоречило его внутреннему миру. Он не стал размениваться на вертихвосток, а стал терпеливо ждать ту, кто придет и сделает ЭТО – наполнит его сердце таким содержанием… То, что она придет, он нисколько не сомневался, мало того, он знал, что она уже идет к нему. И не просто идет. Он откуда-то знал, что если раньше она и ползла к нему медленным многоногим червячком, то теперь то она уже окуклилась и буквально летит, летит со всех сил, и скоро уже будет здесь. И он боялся только прохлопать этот момент. Он ходил и вглядывался: не она ли вон, она?

Было теплое летнее утро, в небе ясном и чистом, не было ни одного облачка, а тут вдруг всем присутствующим показалось, что среди этого ясного и чистого, грянул гром. Правда, присутствующих то оказалось всего двое. Но если бы не каникулы и не раннее утро, их было больше и каждый из них, обладай хоть какими-то органами чувств, конечно бы почувствовали значимость события. На такой грохот обернулись бы все. (Может быть, не придав значения, или не осознав до конца, тут же отвернулись бы к своим делам, но это уже другой вопрос). Они сразу узнали друг друга. Как белое и черное, как день и ночь, как Инь и Янь, они были логическим продолжением друг друга. Она – в голубом платье и белых гольфиках, он – в красной футболке и черных бриджах; у неё в руках была желтая с черным, книжка Рамачараки, а у него – синий с белым, переплет Шри Ауробиндо.
Где же могли встретиться два ботаника? Конечно же, возле библиотеки!