Дина - профессионалка свободы

ЛЕО ЛЕВО (Леонид Волков)


ДИНА - ПРОФЕССИОНАЛКА СВОБОДЫ

Свобода, свобода, свобода, где ты есть?
       Блатная песенка советских времен

   Когда на советских горизонтах  чуть забрезжило предрассветной  свободой, демократам, из застарелых невыездных,стало «фартить» с загранвояжами.  Светило свободы пожелало обнять нас своими лучиками, но, в отличие от солнца,  не с востока, а с запада. Ну, и мы пожелали обнять светилу - с востока. Так вот, в предрассветном озарении  прилетели  мы в Вену вдвоем с Жорой Бойко, молодым и очень радикальным демократом кавалергардского вида.

СВОБОДА - АКТ ПЕРВЫЙ. ДЕМОКРАТЫ В ВЕНЕ

   Жора Бойко восхитил меня однажды, когда на большом собрании, не задумываясь, дал пощечину одному прохиндею из считавшейся еще недавно весьма либеральной газеты. О, что это была за пощечина - сладкая как лопнувший апельсин. До чего же любо было смотреть, как она расползается едкой желтизной по лицу литературного клеврета КГБ. И сделать ничего нельзя. Даже утереться. Не на дуэль же Жору звать. Жору, конечно, дуэль бы не смутила. С его пролетарско-дворянскими кровями ему хоть на шпагах, хоть на пистолетах, хоть на кулаках. Иное дело - прохиндей. И милицию не позовешь. Как-никак, а оплеуха накрыла мощным движением длинной Жориной ладони до зеленой боли в глазах остогееневшую морду системы.
       Вообще-то мы с Жорой принадлежали к разным тусовкам и немножко сторонились друг друга. Но тут я, с моей любовью к Окуджаве, - «я не любитель всяких драк», - выбежал вслед за Жорой из зала, чтобы пожать ему руку.
- „Жаль, что не существует больше дуэлей. С радостью пошел бы к Вам в секунданты“.
И вот - встреча в Вене. В свободной, красивой, какой-то довоенной Вене, которую мы оба не видим, ибо с раннего утра до поздней ночи говорим о свободе и потому совершенно ее не имеем в тенетах социалистической дисциплины труда гостеприимных европейских хозяев.

       „Так что ж, заграничной жизни так и не увидим?“ - шепнул мне на ухо к исходу последнего дня конференции раскрасневшийся после третьей бутылки водки Жора. Польская водка эта была выпита с будущим президентом страны, пока еще застрявшей в тенетах соцлагеря. Будущая знаменитость оказался на редкость «своим парнем» и, без дураков, большим умницей. К тому же, к исходу задушевного четвертого часа мы с Жорой поняли, что сорокаградусный эликсир счастья будущим президентом вполне и надежно освоен. С этой, наиболее народной стороны в его будущей демократии все обещало быть в полном порядке. Но мы поняли также, что надвигается темнота и вместе с дневным светом гаснет надежда свободно побродить по Вене. И потому, простившись с явно огорченным „своим парнем“, мы двинулись в город.

       Легко сказать „двинулись“. Очаровательный под снежком сахарный домик - наша гостиница - был основательно на отшибе от манящих рождественской сказкой улиц и площадей венского центра. Денег - куда меньше чем демократических амбиций. Денег - просто советский кот в карман наплакал, и немножко австрийских шиллингов. Так, на мелкие расходы. Не брать же такси. Хорошо, что трамвай недалеко.

       Трамвай, скрипя и фыркая невнятными объявлениями, от которых каждый раз почему-то замирало сердце, - а вдруг дальше не пойдет, - долго тащил нас по темным улицам, пока окончательно не ушел под землю. И тут вспыхнул свет. Трамвай превратился в метро. Почти московское, но только набитое всякой нарядной всячиной и веселое как цирк.  Я даже немного растерялся.
       Зато Жора чувствовал себя уверенно. Так, словно делали это ежедневно, мы зашли в станционную будку-бистро и вскоре захрустели жареным картофелем, который Жора бодро, по-английски заказал снисходительно улыбавшемуся за стойкой огромному негру.
       „Куда пойдем?“ - спросил Жора. - „Как куда - в Вену! В центр!„ - „Хм, а девочки там есть?“ - каким-то неожиданно бухгалтерским тоном, так, словно запрашивал данные для отчета, прошуршал вдруг Жора. - „Знаете, я ведь первый раз за границей,“ - продолжил он с некоторым смущением, которое, впрочем, никак не вязалось с его решительным лицом и повадкой кавалергардского офицера.
   „Ох, Жора, девочки – это в Париже. Вы ведь и летите туда после Вены. Пойдемте–ка лучше город посмотрим“. - „Да, - согласился Жора, - только не взять ли еще по пакетику, да пива? „ Широким жестом Жора рванул из кармана несколько долларов, и в два шага был у стойки. Но вернулся он не столь быстро.
       Лента памяти крутится, и я вижу, как Жора что-то живо обсуждает с ухмыляющимся негром. Потом на стойку ложится карта города. Потом негр подмигивая хлопает Жору по плечу. И наконец, на наш столик являются два пакетика с картофелем, две банки пива и карта Вены. „Вроде бы здесь! - Жора жмет аристократическим ногтем какое-то место на карте. - Впрочем, я не уверен, что понял“.
       Вена. Наконец, не на фото - в натуре. Засевший в памяти абрис Оперы. А там - силуэт Святого Стефана. Кажется, так близко, что можно сыграть Е 2 - Е 4 на шахматной крыше. Вот Опернринг. Идем, Жора - кавалергардским шагом, а я за ним почти что вприпрыжку. Вена течет нам навстречу игручими баритонами господ, звенящей в морозном воздухе колоратурой дамского щебетанья. Вена подмигивает барочными, нет ампирными, нет классическими глазками окон, шевелит густыми надбровьями подъездов и манит в лабиринт переулков - что там еще откроется?

СВОБОДА - АКТ ВТОРОЙ. КУДА ПОЙДЕМ?

       „А что, кино с сексом здесь есть?“ - все тем же бухгалтерским тоном вдруг спрашивает Жора. По-немецки Жора не читает, и потому не замечает справа в темноватом переулочке с очень подходящим  названием: „У врат небесных“ - разудалую порнорекламу.
    Жора не замечает. Но я, в отличие от Жоры, с немецким немного знаком. Как не заметить приглашение под врата небесные? Впрочем, я еще дома сподобился посмотреть у каких-то подпольных видишников пару лент сего антисоветского жанра. По первому разу поджилки тряслись - возможно ли такое? Но тратить на пошленькие сюжеты время здесь в вечерней Вене, не имело смысла. И все же, - коллега впервые за границей, какая ж заграничная свобода без свободного заграничного секса? Святой Стефан тут не поможет. Но и не осудит, наверное.
       „Врата небесные“ – ныряем под Врата. Небес там нет, но есть кино. Сеанс  - безумных 80 шиллингов. „Окститесь, Жора, такие деньги за детские шалости? Пойдемте в город, в город, в город, вон он как сияет“.Однако, Жора твердо желал видеть „то самое“ на большом экране. Такая вот любовь к заграничному искусству.
       Так оно и было. На большом экране усатый пошлячок в тельняшке и подштанниках, которые по ходу дела падали на пол, под оком стреноженной видеокамеры с разных сторон услаждал невероятную толстуху. Компания элегантных молодых людей отправлялась на экскурсию с тем, чтобы украдкой, но как хорошо и во всех деталях было видно зрителю, поочередно заняться любовью. Томная красавица страстно ласкала сама себя на меняющемся цветовом фоне. А в переднем ряду кинотеатра темная фигура странно подергивалась, как бы дублируя экран. „С меня довольно, доедайте сами свои шиллинги, - шепнул я Жоре. - Встретимся через час возле этой порнухи“. И ушел.
   
Я жадно бродил по улицам, которые были все сплошь - зимний сад, Я шагал под сводами электрических деревьев, игравших бисером рождественских огней. Я останавливался посмотреть на танцующие прямо на улице пары. Мимо проплывали какие-то похожие на лакированные кареты киоски-бистро. Я вдыхал запах ванили и аромат духов. Я слышал смех и пение, хотя и не замечал пьяных.  Загнанный любопытством в лабиринт переулков я остановился перед названием „Юденгассе“. Почему вдруг здесь в центре Вены - еврейский переулок? В память Холокоста? Или здесь неподалеку от Святого Стефана в самом деле селились когда-то евреи? Как в городе Волковыске, где до сих пор миролюбиво соседствуют церковь, мечеть и синагога, аж с семнадцатого века. Было же время...
       Размышление о времени побудило меня взглянуть на часы. Жора уже ждал на улице. Кавалергардская стать хорошо просматривалась на фоне порнорекламы.
    „Посмотрим Стефана“ - предложил я Жоре, входя в роль гида. „Не-е! Хочу клубники“, - ответил Жора и достал карту Вены. Мы спустились в метро. Но сколько ни мял Жора в длинных пальцах свою карту, сколько ни пытался выразительно поглядывать на не очень понятливых пассажиров, нам не удавалось определить, куда мы едем, и где оно, то место, где растет потребная Жоре клубника. Станции мелькали одна за другой и возникало ощущение, что поезд везет нас в никуда...

 СВОБОДА – АКТ ТРЕТИЙ. ВЕНСКАЯ БУЛОЧКА

      „Все, выходим, - сказал я, наконец, - дальше нельзя». Часы показывали без 10 двенадцать. Направо была еще Вена, хотя совсем не такая, как в центре.  Серая домовая масса, рассеченная пустыми улицами в тусклом свете фонарей. Налево же простиралось что-то совсем черное, похожее на огромное болото. Но там едва различимой тенью в отсветах венского неба угадывался контур огромного колеса. „Кажется, Пратер, - А что это? - спросил Жора. - Ну, так, злачное место: парк, аттракционы, музыка. Одним словом - венское гульбище. - Ага, тогда это то, что нам нужно , - обрадовался Жора. - Может быть. Только там - темно“. Жора сник, и мне стало жаль кавалергарда. Ну, как Жоре вернуться домой без отчета о безбрежно текущей в загранке цыганке-любови. К тому же в позванивающем от холода зимнем воздухе совершенно безлюдной части Вены вдруг и во мне проснулся природный авантюризм.
       Что ж, нам повезло. Мы уже здорово продрогли, когда между серых стен и темных окон на тротуар вдруг упал свет. Стеклянная дверь подалась с легким звоном, и мы с Жорой, можно сказать, уткнулись в голое тело. Тело принадлежало могучей красавице, которая венчала собой миниатюрную стойку, и с уверенной грацией раздавала напитки трем или четырем мужским пальто, не переставая живо общаться с их владельцами.
       Да, это была заграница. И притом с колоритом венской булочки. На самом деле, Брунгильда лишь казалась нагой. Ее безупречные красоты были - словно маком присыпаны - изысканно прикрыты чем-то темным и одновременно прозрачным. Не прерывая работы рук, и не меняя улыбки, она дала понять, что заметила наш приход, в то время как никто из ее клиентов никак не отреагировал на появление двух новых пар брюк. Господа были слишком заняты. Им надлежало управляться с напитками, общением, и одновременно смотреть два журчащих сладкой музыкой телевизора, один из которых крутил рекламу, прерываемую постельными ахами и охами, а другой - ахи и охи, прерываемые рекламой.
       Итак, мы вошли в эту венскую бонбоньерку и застыли, два интеллигентных русских демократа, словно внезапно застигнутые светом ночные воришки. Застыли, и видим, как откуда-то сбоку, с ухмылкой поправляя пальто, выходит мужчина, и как тут же от  стойки отделяется другое пальто и движется к боковой дверце. А мы, два интеллигентных русских демократа, стоим, как гончие, как два сыщика, напавшие на след. Не та ли это самая дверца, что открывается золотым ключиком, как в детском спектакле? Стоим, тревожно посматривая то на Брунгильду, то друг на друга, то на таинственную дверцу, за которой скрылся очередной клиент.  Клиент, между тем, выходит, все  так же с ухмылкой поправляя пальто. И снова от стойки идет к той же дверце новый клиент. Зачем?
       Сядем - делает знак Жора и осторожно опускает свое кавалергардское величие на скрипнувшую под ним кукольную скамейку. Заметив, Брунгильда трубит что-то в сторону заворожившего нас таинства. Пара минут, и в ответ на призыв, неловкими движениями поправляя прическу, на сцену марширует нет, не Буратино - женщина. Одета, или, лучше сказать, раздета, она так же как Брунгильда. Но, Боже мой... она похожа на, крысу, но не толстую, как Крыса Шушера, а остроносую, как Буратино. Пальто приветствуют ее дружным ржаньем. Она отвечает им деревянным смешком, от чего у меня во рту сразу делается кисло. Брунгильда подает знак и, ого, Буратина-Шушера направляется в нашу сторону. Своего лица я не вижу, но Жорино становится похожим на экран телевизора во время технического обрыва.
„Was wuenschen meine Herren?“ - спрашивает Буратина неожиданно теплым молочным голосом. Момент - критический. Цель рядом. Именно их, заграничных „девочек“ согреть на своей могучей груди всю дорогу жаждал Жора. И вот тебе - голые заграничные груди и: „чего желают господа“...

       Чего мы с Жорой желали? Золотым ключиком отворить потайную дверь порока и проникнуть туда с Буратиной-Шушерой в обнимку? Вот если бы Буратиной была Брунгильда... Она-то Жоре подстать. Жора явно и тяжко колебался. Но могучая красавица невозмутимо продолжала свою работу. Да и трудно сказать, а что если за таинством двери всего-навсего туалет. И обнаженные груди - лишь элемент питейной эстетики. Так, что-то вроде рекламы мыла на экране ТВ. Кто их здесь в загранице разберет?
       Буратина-Шушера, между тем, не без вызова тряхнув хвостиками грудей  едва ли прямо в лицо потупившегося  Жоры, развернула бугшприт своего носа в мою сторону. «Ну что, Жора, опять водки? „Zwei Vodka““, - трусливо промямлил я. По правде сказать, водка эта австрийская, мягкая как австрийский немецкий, была нам совершенно ни к чему, особенно после приятно выпитого с будущим президентом. „Пошли отсюда!“, - сказал Жора, оставив недопитым стакан. Мы расплатились и вышли, унося в ночную серость сладкие чары могучей венской барменши, слегка подкисленные отнюдь не теплокровным общением с „крысой“ и бездарной растратой казенных шиллингов.
       Однако же бродить с кисло-сладким чувством по серым кварталам припратерной Вены, пока не откроется утреннее метро, нам не слишком улыбалось. Но и возвращаться - , пешком что ли, - на другой край чужого города - не ближний свет. К тому же визит к Брунгильде нас раззадорил. Так прошагали мы еще несколько кварталов, как вдруг Жора остановился. „Пустое дело, - сказал он, - к чертовой матери! Подумаешь - заграничная соблазниловка. К черту!“.
      Странно, внезапная капитуляция кавалергарда меня задела. Я вовсе не ходок по дамам первой древнейшей профессии. Честно признаюсь, в родной Москве, хоть и дожил до седин, но дел с профессиональными красавицами никогда не имел. И отнюдь не потому, что страдаю предрассудками. Напротив, уличные дивы всегда вызывали у меня священный трепет. В самом деле, мы тут работаем руками, мозгами, перьями скрипим – словом, творим и выдаем на-гора, продаем что-то вовне. А они живут затем, чтобы интимно, из глубин одаренного чувствами существа воспроизводить интимные же чувства другого существа. В сущности, они священнодействуют. Как жрицы Астарты. Наверное, потому я никогда не обращался к их услугам. Уважаю священнодействие, но мне нужна любовь, любовь ко мне, лично. Пусть на пять минут, но - любовь! И притом - свободная!  И сам я, старый «казанова», должен быть всегда влюблен в свою женщину. Пусть на те же несколько минут, но влюблен. А все таки, мыслимо ли не испытать того, о чем столько говорено и писано?  Во всяком случае, в Париже я понял, что парижские уличные дивы - это скорее не жрицы Астарты, а нечто вроде сестер сексуального милосердия. Зарабатывают же медсестры уходом за больными, за стариками, перевязывают раны, выносят горшки. И все это с милой дружеской улыбкой. И то самое в Париже... тоже похоже просто на медицинский акт. Тоже с рукопожатием и дружеской улыбкой. После. Какая уж тут свобода?
       Итак, Парижа мне было достаточно. И уж если Жора решил распроститься со своей навязчивой идеей, то мне... Но тут сработало что-то вроде охотничьего азарта. „Пройдемся еще немного, - сказал я Жоре. - Моей интуиции чудится, тут что-то должно быть“. И точно, на очередном перекрестке тускло маячили освещенные окна, и горел красным и зеленым вход. „Да это какой-то клуб для своих. Видите, даже вывески нет“, - вдруг заупрямился Жора. - „Попробуем, однако“, - и я толкнул входную дверь».

СВОБОДА – АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ, И ГЛАВНЫЙ.ДИНА

       То, что нам предстало, действительно выглядело как ночной клуб. За изогнутым баром в полутьме сидели пары. Пары как пары - уткнувшись соломинками в бокалы или что-то жуя, они негромко переговаривались между собой. При нашем появлении от бара отделилась фигура, и двинулась навстречу с какой-то странной, прихрамывающей грацией. Если бы не уверенность, что на ней юбка, я принял бы ее за пирата с какой-нибудь стивенсоновской „Эспаньолы“. Крупное лицо было с одной стороны покрыто морщинами, а с другой пересекалось шрамом и казалось совершенно асимметричным. Под носом, который можно было бы посчитать красивым, - если бы он не припух алкогольной краснотой, - сидели странной наковальней вывороченные и как бы расплющенные множеством молотов, губы. Серые кольца волос нависали над блеклыми, но пронзительными глазами, что соответствовало ее общему облику загнанного, но не потерявшего волю к борьбе хищного зверя.
       „Was wollen Herren?“ - не проговорила, а просипела дама, изобразив полупоклон и сладкую улыбку, как бы вынутую из-под таившей глубоко засевшую угрозу серой маски лица. Вопрос сопровождался взмахом обеих рук, одна из которых обозначила пространство за ее спиной, то есть бар, а другая не совсем уверенно протянулась влево. Кавалергард Жора отступил на шаг, словно хотел спрятаться за мою неширокую спину. Но я, следуя жесту пиратши, тоже посмотрел налево. Там было темно и пусто. Но из полутьмы открывшейся пустоты на меня глядели не голые стены, а обнаженные фигуры в сластолюбивых позах. Ступенькой ниже уровня бара в „клубе“ был зал, и картинки, которыми какой-то ремесленник разрисовал стены, оставляли немного сомнений относительно назначения пространства. По крайней мере, у меня, хотя тогда я еще не успел побывать в помпейском лупанарии.
  „Пошли! - слегка подтолкнул я Жору. - Кажется мы, наконец, на месте. - В самом деле?“ - спросил неуверенно Жора. Я молча кивнул на картинки и был немедленно понят пиратшей. Резко повернувшись, она сделала нам знак идти за ней. В полутемном зале вспыхнул свет. И, оглядевшись, Жора сказал: “Похоже“. Мы сели за столик. „Что подать господам?“, - спросила пиратша. Мы заказали кофе. Кофе был очень кстати. После промозглых улиц и сексуальных разочарований нашим телам явно требовалось нечто теплое, а нашим нервам - нечто укрепляющее.
       И тут рядом с нами возникли они. Возникли как-то мгновенно, будто выросли из-под кафельного пола. Они возникли, и не прекращая движения, словно оно само собой разумелось, как две птички опустились за наш столик. Две птички совершенно разной породы. Одна, постарше, могла бы считаться совой, если бы тяжеловатая пышность ее форм не сочеталась с пружинной энергией всех частей тела, а круглые глаза не были бы столь живыми. Вторая, совсем юная, скорее походила на ласточку. Точеный профиль, изящная головка, грациозные движения. О, она была по-настоящему красива.
В отличие от того, чем приправляли свою натуру Брунгильда и «крыса», наряды птичек удивляли своей обыденностью. Так вот, - просто обычные посетительницы бара. Так что даже было не вполне ясно, действительно ли это - „девочки“.
       “Закажите, пожалуйста, „Пикколо“ !“ - непринужденным тоном, словно к старому коллеге, обратилась к Жоре та, что постарше. Не спрашивая нас, и не сговариваясь между собой, они к моему не лишенному приятности изумлению, сразу определили молодого удальца Жору при сове, а меня, старого и довольно хрупкого повесу - при ласточке.
       Что такое „Пикколо“ и сколько оно, это „Пикколо“ стоит, мы с Жорой не знали, и потому неуверенно смотрели друг на друга. „У нас такой порядок, - защебетали одновременно обе птички. - „Пикколо“. Шампанское. Это недорого - 50 шиллингов“. Недорого? Мы продолжали смотреть друг на друга. - „Закажите, пожалуйста, вот уже хозяйка смотрит на нас“, - несколько нервно сказала младшая. Действительно, хромая пиратша подкатила к столику, и взгляд ее не предвещал ничего хорошего. „Пикколо!- кивнул я ей в сторону наших птичек. „Vier Piccolo?“ - неовзмутимо просипела она, и мы почувствовали, как накаляются наши карманы. „Четыре?“ - спросил я Жору. Жора под столиком безнадежно развел ладонями. „Vier Piccolo und noch zwei Kaffee!“ - неожиданно для самого себя выдохнул я, уже успев надышаться исходившим от ласточки ароматом тонких духов.
       „Вы француз?“ - осведомилась та, то ли оскорбившись нашей французской скупостью, которая, как известно, превосходит даже немецкую, то ли отметив мой малый рост, удлиненный нос и кожаную курточку, которую я действительно купил в Париже, но в которой там меня почему-то упорно принимали за турка. То ли, - льщу себя надеждой, - наоборот, отдав должное моей маленькой галантности. Никто же не просил меня заказывать лишний кофе. „Нет, - ответил за меня Жора, - мы русские“. - „Точнее - советские“, - добавил я. Уточнение было нелишним, ибо должно было сразу пояснить - у этих иностранцев нет большой валюты. Я знал, правда, что это не всегда помогает.
Когда по дороге в Париж я нелегально сошел с поезда в Кельне, ко мне тут же подскочил субъект в немецкой короткополой шляпе, в клетчатом пальто и потребовал денег. „Я из ГДР, - прохрипел он, - три дня не ел, дайте мне денег“. - „Хм, - сказал я, вы из ГДР, а я из СССР!“ Он не понял. „Я из ГДР, - продолжал он канючить. - Я третий день голодаю“. - „Но я же сказал вам, я не из Америки, я из СССР!“. „Но я из ГДР...“-„А я из СССР, из Зовьет Унион, непонятно что ли? Откуда у меня быть валюте?“. Он продолжал смотреть на меня круглыми глазами, и я понял то, в чем много раз убеждался впоследствии. Он просто врал, кёльнский алкаш. Не хуже московского. И понятия о том, что такое ГДР, и что такое СССР он не имел. Вот в Риме, когда ко мне с такой же просьбой обратился нищенствующий чех, он сразу понял. „Ах, вы из СССР!“,- и пошел прочь.
       Наши птички, однако, прочь не пошли. Но после недолгой светской беседы, которую они вели на безупречном английском, и в котором тон задавала сова, они перешли к делу. „Спасибо за „Пикколо“, - с ласковой улыбкой сказала сова, - будуар стоит 1200 шиллингов. - Пухлыми пальчиками, на которых сверкнули золотом кольца, она слегка потеребила Жорин рукав. - Надо заплатить хозяйке!“. Ласточка, между тем, вопросительно смотрела на меня.
       Как ни томно мне было рядом с юной ласточкиной красотой, однако отправляться с ней в будуар, да еще за 1200 шиллингов, в мои планы никак не входило. Как я уже говорил - не те принципы. Да и не было у меня этих шиллингов. И вообще-то во всю эту сладкую авантюру я, вроде бы, ввязался ради Жоры.
       Жора, между тем, явно напрягся. Сова была приятной девушкой, но не более того. Между тем, 1200 шиллингов составляли едва ли не половину его заграничного бюджета, а ему еще предстоял Париж. Но ведь ты этого хотел, Жорж Данден? Я молча наблюдал за ним, а он, видимо, искал во мне опору - последнее „да“ или последнее „нет“. „Ну что, - перешел я на русский, - решайтесь, Жора. 1200 шиллингов - это 600 франков. В Париже удовольствие стоит 200, правда без „пикколо“, и в подъезде. А у Вас, я думаю, если считать на франки всего-то тыщи две. -  У меня чуть больше и притом в долларах. - Ну, если больше... - А Вы, - спросил он. - Не, я буду допивать „пикколо“. У меня нет 1200 шиллингов. - Могу одолжить - загорелся Жора,. - могу безвозвратно. - Спасибо, Жора, но я не в гусарском настрое, спасибо...“
       „Will You pay 1200 shillings?“ - вдруг пропела ласточка. Жора решительно встал, вытянувшись во весь свой кавалергардский рост. Он был очень хорош, и мне стало жаль мою ласточку. Птички явно неразумно распределили орлов. „Скоро вернусь“, - кивнул мне Жора, в то время как сова, решительно взяв его под руку, направилась куда-то в потаенные глубины заведения. Было два часа ночи. „Не торопитесь, - крикнул я ему вдогонку. Помните, месса стоит 600 парижских франков!“
       „Да, так как насчет 1200 шиллингов?“ - ласточка деловито повторила свой вопрос, глядя мне в глаза своими чудесными глазами.
       - Как тебя зовут?
       - Дина.
       - Вот что, Дина, какое красивое имя - Дина. Так вот, Дина, у меня нет 1200 шиллингов. Я не жадный, просто, у меня их нет. Я из СССР, слышала о таком?
- Да. А вы поищите, может быть найдется 1200 шиллингов. Можно долларами.
- Да нет, ты не понимаешь, нам в СССР не дают валюты, очень мало дают. Не платить же рублями.
- Можно кредитной картой.
       Аргумент был убийственный, Если бы хоть раз в жизни видел я эту кредитную карту. Ну, как ей объяснить... Не сообщать же ей мои принципы. Я глотнул со дна бокала „Пикколо“.
       „Знаешь что, Дина, ты можешь быть свободна. Не хочу отнимать твое время. Третий час ночи, ты, наверное, устала“. Ах, мне вовсе не хотелось расставаться с ней. Но держать девушку при себе бесплатно было бы непорядочным. „Ты свободна“, - повторил я. Я поступал по-джентльменски. Дина, в самом деле, вдруг показалась мне усталой.
       „Нет, - сказала она, подумав, - я все равно останусь с тобой. - Тогда я закажу еще „пикколо. - Мне больше нельзя, хозяйка не разрешает. - А она у вас строгая? - О, - усмехнулась Дина, - она очень любит дисциплину. В восемь вечера быть здесь, и в полной форме. И до шести утра. Нельзя ни на минуту позже придти, ни на минуту раньше уйти. Позже можно, если клиентов много. - А их много? – Ну, как тебе сказать, бывает. Впрочем, она и с клиентами строгая. Нам - не дай бог опьянеть! Но дисциплина не только для нас.
       - Я все же закажу себе „пикколо“.
       - Как хочешь. Но, может быть, ты найдешь 1200 шиллингов, ну хотя бы 1150.“
       Я покачал головой.  „Слушай, Дина! Ты, наверное, ненавидишь мужчин?“ - Мне нравилось говорить с ней, и я перешел к уже испробованному в Париже жанру интервью в краснофонарном квартале. Наверное, я воображал себя немного Леонидом Андреевым, немного Куприным, немного Мопассаном.
- „Почему я должна их ненавидеть?
-   Ну, так, - замялся я. - Приходят, уходят, опять приходят, и никакого удовольствия...
-  Я не ненавижу мужчин. -
-  Ну, хорошо, вот ты молодая, красивая, очень красивая, почему бы тебе не выйти замуж? 
- Что? - Дина даже приподнялась со своего места. - Замуж? - Глаза ее расширились, нежно-шафрановая кожа лица вдруг налилась алым. Даже ноздри зашевелились. Она почти кричала. - Замуж? Никогда! Продать свою свободу?“ - Я опешил.
- „Свободу? Здесь? 
- Здесь! Замуж, фи! - Она презрительно сморщила губы. - Я - свободная. И свободной останусь. For the whole of my life!“
       Она была неотразима в своем гневе. Но и я почувствовал гамлетовский удар шока. Мир раскололся! Распалась связь времен! Черт побери, эта юная проститутка, эта крепостная в сексуальной казарме под командой фельдфебеля-пиратши, эта не принадлежащая самой себе фарфоровая кукла - она свободна? Тогда кто же мы? И что же наша борьба? Мой мозг заливало желчью. Ее свобода!? Я чувствовал, что вот-вот истерически расхохочусь. Я поспешил достать сигареты. Дина тотчас протянула мне элегантную зажигалку. Мы закурили.
- „Курить не запрещается?
-  Если клиент не против“ .
Да, свобода, значит. Мой гнев утих, сменившись любопытством.
 - Ну и что же ты делаешь со своей свободой, Дина?  - спросил я, зорко следя за своей интонацией. Я не хотел спугнуть ее свободу.
- Живу! - невозмутимо ответила Дина, глядя куда-то мимо меня.
- Так расскажи немного, как ты живешь, мне интересно. Что ты делаешь, например, в свободное время?
- В свободное время? Сплю!
- А когда не спишь?
- Читаю.
- И что ты читаешь?
- Я интересуюсь психологией. - Она повернула ко мне голову и вдруг стала похожа на любознательную ученицу.
       - А, Фрейд, Юнг, Шелер? Или Выгодский? Психоанализ? Венская школа? - Я приготовился прочитать ей небольшую лекцию.
       - Фрейд - это вчерашнее, - серьезно сказала Дина, и вдруг стала забрасывать меня какими-то совершенно мне незнакомыми именами. Мы, кажется, поменялись ролями, не я ей, а она мне читала лекцию. Поделом Вам, доктор!
- Учишься? - догадался я -
- Ну, так, хожу на курсы. Иногда. 
- А дальше что? Диплом, работа? - Дина покачала головой.
- Накоплю денег, куплю дом. Маленькую виллу у моря. - Глаза ее затуманились, голос стал соленым и влажным, как морская волна.
- Буду лежать на веранде и читать. -
- Одна? -
- Одна! - твердо сказала Дина. -
- А как же семья, дети? -
- Я не раба, - фыркнула Дина, и погасила сигарету.
Мы сидели уже почти два часа, и меня начинало клонить ко сну. Дина нежно взяла меня за руку.
- Может, ты все-таки найдешь, ну хотя бы... тысячу шиллингов? - печально сказала она. И я вдруг понял, что я глупый упрямец, и что мне хочется пойти за ней в этот столь многими посещаемый будуар, и обменять свою стерильную свободу на ее манящую девичью красоту, на ее странную свободу, и на ее упрямый немецкий характер...
       В этот момент из полутьмы возникли Жора с совой. Они подошли как давно повязанная между собой парочка, хотя никаких перемен в выражении их лиц я не заметил. Жора посмотрел на Дину, потом на меня и, видимо уловив что-то, спросил: „Сколько у Вас денег?“ - У меня было 800 шиллингов - 80 долларов. Всего-то! 200 - на утреннее такси до аэропорта, остальное - в бюджет нашей „Партии Свободы“. - „Я дам Вам 400“, - сказал Жора и достал бумажник. - Дина повернула ко мне голову, и смотрела на меня с каким-то новым выражением - в нем было любопытство, колебание, затаенное чувство победы и, как почудилось мне - симпатия. „Давайте!“ - сказал я и протянул руку.

       И тут же отдернул ее. „Нет, нет, Жора! Не соблазняйте меня. Поздно. Поехали домой. Метро скоро откроется“.

      Под бдительным взглядом пиратши птички проводили нас до порога. У порога они подали нам ладошки - дружеское рукопожатие, прощальный ритуал медсестер. Тонкая Динина ладонь была чуть теплой, кожа ее вибрировала. „Till the next date, Dina “, - сказал я. И вдруг бросился целовать ее. Раз. Другой... „Дина, я люблю тебя!“ - крикнул я отчаянно по-русски, и мы вышли.

СВОБОДА - АКТ ПЯТЫЙ. ФИНАЛ
 
       „Ну как, Жора, - спросил я, когда мы, после молчаливой пробежки, погрузились в почти пустое метро. - Как Вам заграничный секс? - Ничего особенно интересного. Все то же самое - И это за 600 франков? - Хм, она еще, кажется, порылась в моем кошельке. Не хватает 40 долларов. - А, тех самых 400 шиллингов, которые Вы так щедро предлагали мне, и которые могли бы составить мое горькое счастье? - Ба, ба... Вы-то оказались бдительным, - заметил Жора, и мы оба расхохотались. Редкие ранние пассажиры без особого одобрения смотрели на двух громко хохочущих в утреннем венском метро иностранцев. А мы продолжали смеяться.
       „Однако, Вы все ж таки успели объясниться Вашей профессионалочке в любви... Хоть и по-русски, - прожужжал мне в ухо Жора. - И притом - бесплатно“, - сострил, было, он. Я перестал смеяться. „А знаете, Жора, что сказала мне профессионалочка, пока Вы там отрабатывали свои 600 франков“? - „Знаю, - он расплылся в улыбке, - Она сказала: пожалуйста, найдите 1200 шил...“ - „Она сказала, она выбрала профессию потому ...как это у нас говорится... потому что выбрала свободу... .“ Лицо Жоры стало серьезным. Он посмотрел на меня сверху вниз и пожал плечами.
       В самолете я продолжал думать о Дине. Я мысленно подводил итоги венской тусовки. Анализировал, уточнял, планировал. Передо мной проходили встречи. Единомышленники из Болгарии. Друзья из Чехословакии. Австрийские министры. Будущий президент.
Но где-то тягучей синей нитью сквозь вереницу типов, сквозь образы, мысли и отлетавшие от самолета в сторону Вены облака пробивалось нечто совсем иное. И оно позванивало именем - Дина. И, странное дело, ниточка эта никак не могла оборваться, даже после того, как я вновь завертелся в мельнице наших страстей по свободе в Москве.
   Увидел ли я мою профессионалочку когда-нибудь еще, хотели бы вы знать?.    Да, я довольно много раз с тех пор бывал в Вене. И каждый раз бродил по закоулкам Припратерья в поисках того странного локала. Но он как сквозь землю провалился. Я стал уже сомневаться, существовал ли он на самом деле. Ведь память и воображение - такие коварные инструменты. Но вот однажды позвонил мне Жора Божко и между делом сказал: „Кстати, у меня как-то не идет из головы Ваша, как ее, ну та, которая „выбрала свободу“. - Дина!? - обрадовался я. - Да, сказал он. А что если она права? Вдруг это... - он запнулся на слове „это“ - вдруг это... и есть свобода? - Что - „это“? - поддел его я - Публичный дом?“ - Жора хмыкнул. - „А впрочем, Жора, мы ведь тоже по-своему слуги Эрота. Разве не есть в политике нечто от радостей публичного дома?“ - Телефонная трубка некоторое время молчала. Жора думал. Потом уже совсем не кавалергардским тоном сказал : „Хулио Хуренито! Помните, что ответил Илья на вопрос, кем бы он мечтал быть? - Ага, продавать билетики у входа в публичный дом. - Вот именно... До свиданья. - До свиданья“, - сказал я в опустевшую трубку“.
А все же, - возникла в сознании  и поползла перед глазами синяя лента, - может быть, в самом деле, в этом мире нет ничего лучшего, чем продавать билетики у небесных ворот дома радости? Да еще если вдруг там - Дина.
 
 Дина, Дина, жалею ли теперь, что не пошел с тобой тогда в будуар? Не знаю. А впрочем, не все ли равно, раз хоть пару минут, а был я в тебя влюблен? Несмотря на твою свободу!

Свобода! Свобода, свобода, где ты есть? Если есть…