Серый Хвост

Второй рассказ из серии "Красная Тапочка и Серый Хвост".
(Первый здесь: http://www.proza.ru/2008/01/20/65)

Серега был обычным ботаником. Хотя, мне кажется, слово «обычный» здесь не совсем уместно. Что значит обычный? Это только кажется, что все ботаники одинаковые и по этому обычные, что «с ними всё ясно», что ботаники – они и в Африке ботаники. Так может казаться только тому, кто не знает никого из нас близко, но считает их странными, нудными и неинтересными. Над ними часто посмеиваются. А всё это от того, что ботаники (обычные ботаники) по природе своей выбиваются из рядов сверстников тем, что они прочли на несколько книг больше, чем задавали в школе. И не от того ли часто (или, во всяком случае, время от времени) задумываются о таких вещах, о которых в их возрасте задумываться «ещё рано», или даже вообще, в любом возрасте – «не обязательно». А из-за того, что большинство сверстников не прочитало даже и половины того, что задавали в школе, им ни за что не понять ботаников, как ты ни пыжься: интересы и увлечения у тех совсем другие. И вопросы, которые возникают у тех и других тоже сильно отличаются.
Серёге недавно исполнилось шестнадцать, но его в отличие от большинства сверстников не интересовали ни компы, ни шмотки, ни тачки. Ему зачем-то нравились разные науки, причем, в основном, естественные. А вот естественные вопросы, такие как: «что почем?», «кто с кем?», «кто кого?»… его почему-то не интересовали.
Словом, Серега был обычным ботаником.
Вот и сейчас он вышел из подъезда и, проходя мимо разграфиченых стен, не обращая особого (и, где-то даже никакого) внимания ни на бабок, сидящих обыкновенно на лавочке, ни на то, что у него самого развязался шнурок, напевал сам себе под нос песенку. Это была никакая не попса (попсу он не слушал совсем), не реп и даже не рок. Да и вообще, по существу, это была не песня, это был непонятный продукт его размышлений. Это наподобие мантры, которой он вгонял себя всё глубже в транс размышления. В этом трансе Серёга задавал сам себе разные вопросы и там же получал на них ответы. Слова у последней его мантры были такие:

ЗАЧЕМ
РОДИЛСЯ
Я?

Это был вопрос. А ответ на него складывался из первых букв состишия.
Подобно шаману, который бьет в бубен, уходя в мир духов, так и Серёга сейчас ритмично бил ногами в асфальт и на каждом шагу вопросительными ударениями ударял в слова:

– Зачем? Родился? Я?
Зачем? Родился? Я?

И тут же повествовательно отвечал:

– Зря. Зря.
Зря…

И снова вопрошал, и снова отвечал, и снова, вопрошал, и снова отвечал, ритмично приближаясь к школе. Если бы кто-то сторонний, сейчас услышал это Серёгино камлание, то непременно бы решил, что у парня проблемы. Какие-то неприятности, депрессия, либо просто – плохое настроение. В пользу этого умозаключения был бы привлечен и его отреченный глубокомысленный вид. Но это было совсем не так.
Просто ему всегда приятно было занимать свой разум глубокими размышлениями на самые разные темы. А вот эта тема с самого утра как бы сама собой вытекала из того, что если вот так вот, глубоко задуматься, сколько же всего разного в этой жизни мы делаем в пустую, то есть зря.
Если продолжать так вдумываться и дальше, то можно додуматься и до того, что вовсе всё это не зря. Например, если взять и просклонять слово «зря», поиграть с ним: «зри», «зрю», «зрей», «зрею»…

Серёже показалось, что на долю секунду он погрузился в какую-то пучину, вынырнув из которой, он вынес сюда жемчужину какого-то знания. Слово «зря» странно размокло, раздвоилось и растроилось, разъедаемое Серёжиным сознанием. Он как будто увидел, из чего состоит слово, и что на самом деле оно означает. Помимо привычного значения оно приобрело ещё два новых значения, став корнем слова «смотри» (зри) и «созревай» (зрей).

…То можно сделать глубокомысленный вывод, что если мы и делаем что-то зря (или, это нам просто так кажется, что зря), то только по тому, что мы ещё не созрели, чтобы делать всё зрело и правильно. И не зря. А пока мы не созрели, нам дается зрить и зреть. Значит, когда мы всё-таки созреем, мы будем продолжать делать всё зря, только уже в другом смысле этого слова.
Получалось, что всё сходится, но только мудрёно, как-то выражается в словах. Сереже было, хоть и не до конца, но, в общем-целом, всё ясно, зачем он родился. Нужно было только ещё немного помыслить, чтобы почище вымыть драгоценную крупинку истины с тем, чтобы её потом можно было легко выражать.

На этом месте Серёжу выбил из глубокой медитации

на самом деле вовсе не зря.

Третьим уроком, после пары по геометрии по средам шла демагогия. Этот предмет ввели только в этом году. По мнению Министерства Образования жизнь теперь такая пошла, что для того, чтобы не только, что бы чего то преуспеть, но и просто, что бы более-менее выжить, нужно уметь вертеться и доказывать то, что ты плывёшь, даже тогда, когда ты почти совсем утонул. Урок был один раз в неделю, по средам, здесь преподавали азы ушлого словоблудия, начала искрометной псевдориторики и коммерческой квазифилософии. (Чистой воды софистика, в общем). Всему тому, чем, по мнению методистов изначально обладают сильные мира и имущие много. Другими словами, ребят здесь учили раскрепощаться, избавляться от комплексов, набирать силу и выпускать из себя наружу веселого беса с тем, чтобы в будущей в скором будущем взрослой жизни было поменьше неуверенных в себе чмошников. Чтобы бес не засиживался и не переставал быть весёлым. Все школьники сразу же полюбили демагогию, которая проходила обыкновенно при полном аншлаге; посещаемость здесь была почти стопроцентной. Если же кто-то из учащихся заболевал, или по иным каким-то причинам пропускал занятие, то даже, будь он хоть самым отъявленным разгибаем и двоешником, он и то без зазренья и лени, неприменнейшим из всех ;бразов звонил вечером однокашникам и выспрашивал, «ну как там прошел урок?». Да те и сами так заряжались веселым остроумием, что после всех уроков не расходились сразу по домам, а кучковались большими компаниями где-нибудь на школьном крыльце, или в ближайшем сквере и, под дружеское ржание выполняли домашнее задание, хотя (несмотря на то, что) следующий урок только через неделю.
На уроках демагогии занимались большей частью болтологией, выдумывали и тут же практиковали упражнения на смекалку, тут же пытались завалить товарищей, а те по очереди выкручивались. В общем, сущий КВН. На уроках принято было оспаривать самые неоспоримые константы, либо, напротив, всеми правдами и неправдами, доказывать абсурдные высказывания современных политиков, либо придуманные здесь же, на уроке.
Вот и сейчас, Серёга вошел в класс, где у доски выступал Витька Титькин, который, едва сдерживаясь, чтобы не упасть от смеху на пол, но, однако с умным видом, убедительно жестикулируя, уверял одноклассников и Степана Тимофеевича, (учителя), что не имеет право быть математическое правило «От перемены мест слагаемых сумма не изменяется». При этом Витёк для иллюстрации взял свой портфель, вытряхнул всё его содержимое на учительский стол и, взяв в обе руки охапки книг и тетрадей, торжественно объявлял и комментировал свои дальнейшие действия: «Вот – слагаемые! Вот мы их складываем. Получаем сумму и, - демонстрируя свою набитую сумку, Витёк самодовольно щерился, - если теперь мы эти слагаемые переменим местами, - продолжал Витька, при этом вынимая слагаемые из суммы и запихивая их обратно, но только разворачивая поперёк, - то сумма… ИЗМЕНЯЕТСЯ!!!, - радостно орал теперь оратор, добавляя, - Во как, смотрите! Теперь сумма даже не закрывается!». Аудитория восторженно визжала и аплодировала, радуясь успеху и находчивости Витьки.

Эксперимент для «демагогии»:
«Где тонко – там и рвётся, – не правда ли?!». «Неправда! – берём толстую шерстяную нитку, в одном месте туго перетягиваем её тонкой ниткой (делаем «тонкое место»), тянем, рвём!»…


Степан Тимофеевич был довольно крут, но держался со своими учениками на равных. Причем, было не так, что он, как бы снисходил к ним, опускаясь до панибратства. Напротив, он ставил себя очень высоко и позволял ученикам быть с ним наравне. Обращался к каждому по имени-отчеству и только на «вы». Ученики изо всех сил тянулись, чтобы соответствовать его уровню. На уроках у Степана Тимофеевича ученики тоже привыкли обращаться друг к другу на «вы» и по имени-отчеству. Заходя в класс, ребята сказочно преображались: Витьки и Сашки оставались в коридоре, а в класс входили сплошь одни только Викторы Георгиевичи, да Александры Игоревичи.
Все Уважали Степана Тимофеевича (Уважали – с большой буквы) и, даже немного побаивались. Вообще-то он не давал таких поводов: всегда был со всеми учтив, вежлив и приветлив. Но все понимали, что это только потому, что всё идет по его плану и только до тех пор, пока ему не дают повода лютовать. Все помнили, как в прошлом году, когда демагогию только вводили, некоторые особо продвинутые ребятки пытались саботажничать, но Разин жестко пресекал такие попытки прямо на корню. Он делал так, что такие незадачливые атаманы быстро начинали себя чувствовать лузерами на этом общем празднике жизни. Сидеть на задней парте тихо и не быть участником таких захватывающих событий было очень жестоким наказанием, которого никто не мог долго выдержать: приходилось исправляться. А мешать занятиям не позволялось никому – виновники сразу вылетали в коридор и без разбора полетов с родителями или директором на уроки не допускались.
В общем, Степан Тимофеевич был крутым. Таким, наверное, был и его далекий пра-пра-пра-тёзка. Он не особенно преведствовал всяких там опоздунов и опозданцев. Но к Серёге он питал какое-то отцовское уважение и поэтому, как только Титькино шоу стало отпускать от себя внимание, Разин повернул голову к двери и с широкой улыбкой, нескрываемой радостью сказывал: «О! Сергей Олегович, проходите, прошу! Опять опоздали? А зря: самое интересное пропустили.». (Опять это «зря»! Уже в который раз за сегодня…)
Серёга был на особом счету не только у Разина, но и почти что у всех учителей, (пожалуй, кроме физрука). Помнится, как-то в четвертом классе, он в школьной библиотеке взял томик Фауста (Гёте) и поймал на себе восхищенный и даже уважительный взгляд библиотекарши, Валентины Павловны. С тех самых пор, пожалуй, Серёга стал слыть зрелой личностью, сильным учеником, которому можно было пренебречь уроками даже просто так, хотя у него хватало для этого множества общественно полезных и уважительных поводов.

Далее: http://proza.ru/2008/01/20/454