Как я писала пьесу

Как я писала пьесу


Пролог


Неподалеку мужчина косил газон. Сладкий запах смерти растений дурманил сознание. Цветы и травинки пахли едва заметно, пока были живы. Но как же благоуханна их смерть!
А кто-то сходит с ума от восторга, вдыхая аромат агонизирующего белкового существа… Кто-то считает смерть человека красивее его жизни…
Мужчина губил траву примитивным орудием. За поворотом гудела электрическая газонокосилка...
Стоп. Хватит. На вступление для статьи о маньяках впечатлений достаточно. Только я собиралась сочинять не статью, а пьесу. В поисках сюжета зачем-то пошла на запах травы. Что у меня в голове творится? «Сладкая гибель травы» - красивое название. Но надо быть ближе к жизни.

Знакомые мне люди живут, слава Богу, скучно и бесстрастно. Красочные темпераментные характеры придется выдумывать самой. Если Ольгу представить более раскованной и веселой, то она вполне могла бы стать героиней в моей пьесе о любви. Я бы закончила ее историю дракой на свадьбе! Поклонники, наконец, опомнились и принялись биться за место у алтаря.

Сюжет, сюжет… Мучительные поиски второго, третьего плана, подтекста, музыки отношений. Где взять все это и еще подлинного героя? А ведь искусство не должно лгать. И поэтому следует использовать только понятные мне самой переживания. Я так и поступаю. В результате, народ много смеется на моих трагедиях. Подруги успокаивали: «Ты иронична. Трагические обстоятельства высмеиваются автором. Герои потешаются над ужасами бытия. И зрители вместе с ними».
Меня убеждали, что смешить людей - редкое призвание. Мое призвание. Убедили. Но как не хочется сочинять комедию!! Поучать, морализировать гораздо приятнее. К представителю высокого жанра к тому же коллеги и критики относятся лучше, чем к сатирику или комедиографу. Что со мною будет, если я предложу комедию?!

Поиски темы и типажей


Производственные отношения не могут уйти со сцены. Без них тоскливо. Спустя десять лет редакторы и зрители заметили отсутствие трудового процесса на отечественных подмостках. Место, где взрослые люди честно зарабатывают деньги и проводят большую часть жизни, перестает быть стыдным. Я решила воспеть ударный труд и отправилась на завод за типажами. Конечно, можно было бы и самой все придумать, как делают многие знакомые журналисты, но чтобы иметь отношение к искусству, нужно говорить на языке прототипов. Я, признаться, давно не общалась с людьми возле станка или кульмана. Бог их знает, о чем и как они сегодня говорят.
- Наша продукция летала в космосе на станции «Мир», плавала на подводной лодке «Курск», использовалась на Чернобыльской АЭС! – бодро начал разговор начальник цеха.
После такого вступления у меня потекли слезы, и запершило в горле. Я, забывшись, ляпнула в ответ: «С вашей продукцией что-то не так, вы не находите?»
Начальник обиделся. Некоторое время он рассматривал свои ногти, а потом сухо предложил мне пройти в цех. Не успела я толком осмотреться и подготовить пару комплиментов для надувшегося начальства, а товарищ уже громко приветствовал пожилого человека в синей спецовке.
- Познакомьтесь, старейший рабочий. Орденоносец. В сложные для завода годы на нем и еще двух работниках лежала ответственность за исполнение важного заказа. Двести человек кормили! Что скажете? А?
В довольно большом цехе работало всего четыре станка. Остальные молчаливо подчеркивали непопулярность завода у городской молодежи. Но слова начальника возбудили во мне совсем не то чувство, на которое он рассчитывал. Я отчетливо и преднамеренно язвительно отметила: « Скажу, что у вас на предприятии в трудные времена кормилось за чужой счет двести бездельников, причем, без всякого стеснения!»
Старик благодарно и весело мне подмигнул. Начальник мстительно засопел.
- Как же вам работалось втроем в огромном цехе? – обратилась я к кадровому рабочему, игнорируя пыхтящее начальство.
- Да ничего. Нас всего трое токарей тогда оставалось. Один, помоложе который, трудно жил. Из крайности в крайность его шатало. Помочь надо человеку было, чтобы не скатился совсем на дно жизни. Значит. Приходилось отпускать где на день, где на два, по семейным обстоятельствам. Другой – хороший токарь – болеть стал на старости лет. Сердце больное заработал на заводе. Как его нагружать можно?! Жалел его. А плановое задание и сроки давили ого-го как! Через цех проверяющих раз в пять больше шастать стало. Приходилось в две смены работать…
- Одному?! – охнула я.
- Да что нам. Ладно… Пенсия небольшая, а у меня внуки. Игрушки любят, конфеты…

Ай-да дед! Представила его в домашней обстановке: в руках какая-нибудь нужная штуковина в хозяйстве, и он ее чинит. Такая порода – не приучены жалеть себя. Кто тебе, дедушка, подарит сласти? Ум смещался в сторону драмы. Старик вполне мог стать ее героем. Но ведь я решилась на комедию!?.. Прости, отец, не сейчас. Не сейчас.
Начальник цеха начинает «доставать». Он, кажется, из тех мужчин, которые преисполнены презрением к женщинам. Между тем, он ищет успеха у женщин. Вон какие глазки стали томные. Это не для меня. В кабинет вошла на минуточку красивая сотрудница. Со мной он принудительно вежлив. По приказу директора общается с писателем. Правда, после моих замечаний о заводе, принялся рассказывать гадости о творческих работниках. Скажет гадость – и сам себе радуется. Определенно, типаж для комической пьесы. Даже внешне похож на простака при должности: толстый, косноязычный, гордый.
- Вы знаете кто я такой? – неожиданно сменил тему начальник. – Я бывший директор смежного предприятия.
И я услышала из-за чего такой большой человек не стал заниматься бизнесом, каким образом талантливый организатор был понижен в должности с повышением оклада и оказался в наше шальное время в цехе непопулярного завода. Говорил, будто оправдывался.
Расставались мы холодно. Я мужчине не понравилась и не пригодилась. Мне общение с заводским «жентельменом» оказалось творчески весьма полезным.
На следующий день я столкнулась с ним в коридоре финансового управления. На гордеце был шикарный костюм. Он ослепил меня своими пуговицами и галстуком.
- Здравствуйте! Вижу, я произвела на вас неизгладимое впечатление! Вы сегодня гораздо лучше выглядите. – Я внятно прошептала свои слова, чтобы нас услышали и одновременно осознали всю интимность разговора. На нас обратили внимание.
Словам внутри производственника стало тесно. Его губы сомкнулись, дабы не выпустить ни одного из толпящихся на языке бранных слов в почтенном учреждении. Цветистый текст застрял во рту, раздув носителю языка щеки и не давая ему вздохнуть. Лицо у мужчины стало почти лиловым. Он закашлялся.
- Я не рассчитывал увидеть вас здесь, – прошипел мужчина, упрятав злые слова под зубные коронки. – А наряжаться для женщины вашего возраста глупо. Такие, как вы, бросаются даже на мятые штаны!
- Ну-ну, не горячитесь. Все и так поняли, что вы ко мне не равнодушны. Не привлекайте к своим чувствам избыточного внимания. Вы – человек семейный.

Спустя неделю мы снова встретились на какой-то презентации. Он был скромен и тих.
- Сам не знаю, чего я на вас взъелся! – сказал он вместо приветствия. – Вы меня все время пытались высмеять, как-будто наказывали за что-то. Я сопротивлялся. Неуклюже, конечно. Но вы уж простите.

Простила. И снова в поисках типажа.


Женщины на работе


Я пришла в Учреждение по личному делу. Множество деталей частной жизни отливается в подобных местах, которые, (имеются в виду конторы, отделы и отделения), я обвиняю в неосознаваемом вредительстве. Из подобных деталей собирают механизм жизни. Что скажешь изготовителям, если «шпунтики» плохо притерты друг к другу?!
Но в кулуарах «ремонтники Судьбы» выглядят весьма занятно. Особенно женщины.
Блондинка смотрится великолепно. Жаль, что она – начальница. Это ее беда. Волосы у женщины настоящие, белые, тонкие черты лица аккуратно выделены косметикой, а выражение на лицо наклеено презрительно важное, злое. Управляющее процессами лицо. Зато рядом с белокурой людью некрасивая, но ухоженная подчиненная. Она профессионально ласково отвечает на вопросы, подает бумаги, приподнимаясь на цыпочки, чтобы дотянуться до начальственного уха. И у меня на глазах творится чудо: красивая женщина, утратив нежность, превращается в неприятную особь, а обиженная природой подчиненная, становится красавицей. Должность одной проглотила ее женственность. Подавляя и приказывая, начальница изгоняет со своего лица красоту. Услужливая подчиненная, напротив, деликатна и тиха. Определенно, женщина прирожденная служительница. Привлекательна, именно, укрощенная женственность.
Я рассматриваю начальницу, не прислушиваясь к ее монологу. Сама себе мысленно задаю вопросы: «Какою она бывает в кругу семьи? Какой мужчина рядом с ней? Любит ли она кого-нибудь?» И сама же себе отвечаю: «Рядом, наверное, нелюбимый подкаблучник. В противном случае резкая линия рта смягчилась бы под напором личного счастья». Сильный характер – яркие страсти. Интересно, что было бы с такой женщиной, если бы она влюбилась на работе? Вошел бы, к примеру, Мужчина – вся ее жизнь перевернулась в один миг! Она бросит все и побежит за любимым на край света? Возможно. Ветер в лицо, белокурые локоны за спиной парусят… Я вижу ее любовь! Захватывающие сцены… Я вижу еще лучше ее ревность. И пусть в красивого мужчину влюбится ее подчиненная тоже. Женщины интригуют друг против друга… Нет. Скорее всего, начальница не заметит чувств страшилы, подающей ей бумаги. Она скорее от буйства эмоций сделает подчиненную наперсницей своих тайн. И та подсыплет красавице яду в кофе… А что? Ласковая. Вполне может подсыпать.
Творческий энтузиазм не дает возможности усидеть на месте, и я ерзаю, ворошу начес, потираю ладони. Женщины недоуменно переглядываются и вручают мне нужную бумажку слишком быстро, практически, нарушая отлаженную систему волокиты. Неужели местные диссидентки? Уважаю.

Трудно пишется комедия. Легкий жанр оказался просто неподъемным. Женского типажа нет, мужского – нет. Люди вокруг какие-то невеселые. Ну как из невеселых судеб слепить французский фарс? Смешно живут в каком-то другом месте… Или я не умею работать! О, сюжет! Где взять сюжет?! Герои мои! Где мои герои?! Бездарна. Я – бездарна!

Сюжет

Подруга Нина пригласила меня в гости. Не знаю в чем идти. Я совсем не готова к праздникам. Последние несколько лет, кроме работы и собственной квартиры, нигде не бываю. Необходимо принарядиться. Моя лучшая подруга большая модница. Ее муж – интеллигентный человек в смокинге. Гости – оптовые торговцы с женами-пианистками. Понимаете, какая требовательная к костюму публика? Женщины будут переливаться, искрить драгоценными камнями, возможно, трясти веерами и боа. Решила одеться вызывающе дешево: ситцевая длинная пестрая юбка, черный трикотажный топик, льняной некрашеный жакет и украшения из керамики. К такому наряду ни визажист, ни парикмахер не нужны. Вполне подойдет мое веселое лицо. И вместо шляпки – венок из луговых цветов. Главное – эффектно войти, пережить первое оглядывание с ног до головы, получить свой ценник и место на витрине. Все равно никто не купит.
Я угадала с нарядом. Пианистки шокированы, оптовики заинтересованы, а на диванчике одобрительно щурится Супермен. Ой, мамочки! Какой мужчина! А я вся в листьях и без макияжа…
- Знакомьтесь, Татьяна Викторовна. Подруга детства. Она пишет пьесы. Мы с вами вполне можем стать героями новой… Над чем ты сейчас работаешь, Танечка? – звенел высокий голос Нины.
- Над комедией, – прошептала я обреченно.
- Э-нет. Героем комедии я стать не могу, – добродушно заметил Гена-оптовик. – Рыночные отношения – это сплошной детектив.
И все заговорили об искусстве.
Актер городского театра драмы Слава Федотов всегда страшно возмущался, заслышав подобные разговоры.
- Почему я никогда не рассуждаю о медицине, математике, танках, химии…? Почему разные математики, химики, танкисты и врачи так любят трепаться о театре?! – размахивал он руками на частной кухне.
Легко возбудимый Слава в чем-то прав: он непременно бы подрался с Геннадием, прослушав интерпретацию Макбета в исполнении оптовика. Да я сама бы подралась, но… Ох уж этот Супермен! Незнакомец плохо влиял на мое здоровье: удары сердца литератора слышали и гости, и соседи. Высокие мужчины с сильными руками меня побеждают сразу. Обладатель спортивного квадрата лица наступает на нежное женское сердце, загоняет его под 46 размер кроссовок, где оно не дергается, пока мужчине не надоест массировать об него пятки.
Нина аккуратно сняла подсохшую траву с моей головы и подвела Супермена ко мне:
- Танюша, это Левчик. Свободный, любезный, опасный. Все, как ты любишь. Садитесь рядом.
 Но рядом усидеть было трудно. Мы пошли танцевать, едва включили магнитофон.
Приятно обниматься с Левчиком. Я вдыхаю его запах, мысленно примеряю его рубаху на свое утреннее тельце. И тут некстати вспомнился начальник заводского цеха: «В вашем возрасте тянет даже на мятые штаны». Он же извинился! Зачем злое слово зацепилось в памяти?! Всю жизнь страдаю из-за слова…
Мы качаемся под музыку, не меняя положения в пространстве. Мелодия позволяет мне еще несколько минут прикасаться к сильному плечу партнера, но спиной я давно чувствую соперницу. Кто-то не прочь избавиться от меня навсегда. Странно. Здесь только семейные пары. Кто же? Резко поворачиваюсь. Ненавидящий взгляд полоснул по лицу. Рыжая!? Попал, Гена.
- А вы, правда, писатель? – ударил Левчик мягким баритоном под коленки.
- Н-н-нет, что вы. Толстой - писатель. Я только ищу дорогу в большую литературу.
- Вам кто-нибудь помогает?
- Талант у меня свой.
- Я имею в виду агента или мецената.
- Нет. Никто не заинтересован в том, чтобы я прославилась.
- Я заинтересован.
- Вы? Почему? Вы ничего не читали и не смотрели…
- Не хотите, чтобы я вам помогал?
- Хочу. Но и понять было бы не плохо…
- Зачем? – Левчик пресекал на корню всякую психо-археологию. «Раскопки» подсознания, поиски мотивации ему не доставляли удовольствия. – Зачем тебе нужно столько знать?
- Чтобы мучаться от благодарности.
- Глупо. Мучаться нужно от любви.
- К литературе или… к вам? – попыталась кокетничать. Вышло пошло.
Но Левчик, чтобы не вгонять меня в краску, вежливо отбил реплику:
- К нам обоим.
Кокетничать я люблю. Прежде виртуозно засыпала собеседника двусмысленными комплиментами, запутывала и опутывала словами, ловко вовлекая в опасные игры с непредсказуемым финалом. Но сейчас… Левчик не говорит ничего такого, что можно трактовать как комплимент. Он – герой моего романа? Безусловно! И он дышит мне в ухо пикантными предложениями… На самом деле, я все за него выдумываю сама. Все остро-сладкие слова… Левчик смеется. Наверное, что-то брякнула в слух.
- Таня, сейчас вы вписали меня в какой-то сюжет. Я почувствовал. Хотя бы строчку из моего монолога!
И я призналась, о чем бы думал Левчик в нормальной пьесе, если бы был ее героем.
- Чудачка, - разочарованно говорит мне Левчик, - эти слова из прошлого. Им сто лет. Отстали, дорогая.
Танец кончился, и я, отсталая, превратилась еще и в покинутую: Левчик пригласил на танец Рыжую.
Мой льняной жакет ужасен, ситцевая юбка сильно помялась. Я, словно, вылезла из центрифуги! А Рыжая, напротив, в синтетике. Худая. Немнущаяся. Куда мне с ней соперничать. Все-таки я была права, подозревая ласковых женщин в преступных наклонностях. Мне, нежной, захотелось влить Рыжей в бокал пару капель из аптечки тетушки Агаты, а потом смотреть, как ее вытошнит на ковер, как она будет кататься по нему, испачканному, в своем дорогом красном платье. Неперевареный Нинкин салат из крабов «украсил» прическу, на груди – желто-белые подтеки. Ей плохо. И тут я:
- Что с вами, милая? Может, руки были грязные, а вы их в рот? Может, зараза какая проявилась? Инкубационный период и тому подобное… У вас холерные тени под глазами!
Жаль, не подготовилась заранее. Принесла с собой только подарок для Нины.
Рыжая танцует. Красное мелькает перед моим носом все быстрее. И вдруг кто-то подставил Рыжей ножку! Она хлопнулась на пол, опрокинув на себя салат. Господи! Из крабов!… Красное платье задралось. Гостям улыбаются ее красные трусы.
Нина делает Рыжей примочки. Все-таки гостья крепко ударилась. Дама в красном вышла из игры на полчаса и, Левчик опять со мной. Кто же уронил соперницу? Неужели Нина?!

Герой

Мы едим и пьем, разоряя стол дотла. Деликатные люди, а сколько после нас костей! Левчик много ест. Ему нужны силы.
- По статистике нарядные и дорого украшенные женщины не пользуются успехом у мужчин, – громко заявила чья-то пианистка. – А по жизни у скромницы нет ни единого шанса на сексуальной ярмарке.
Для кого она это сказала? Конечно, для меня. За этим столом только на моем лице нечего размазать.
- Некоторые женщины на внимание чужих мужчин тратят все деньги собственных мужей, – сознательно закладываю мину сомнения под семейную жизнь самой размалеванной.
Не подумав, прямиком попадаю в Нину: она сегодня самая яркая. За столом становится тихо. Недружно сидим. Из-за меня? Да нет. В этом обществе изначально не было теплоты. Стас, муж Нины, вежливо расспрашивает Рыжую о здоровье. Муж знатока статистики пытается шутить, но все равно не весело. Вечеринка вянет. Нет общих интересов, общих воспоминаний. Что здесь держит вместе этих людей? Нина пожимает плечами и кивает на мужа. Как всегда понимает меня с полувзгляда. И я понимаю. Это все Стас. Его публика. Даже день рождения жены превратил в презентацию.
Левчик прижимается ко мне горячим плечом. Замкнуло на его рубахе! Ни о чем больше думать не могу. Отодвинулась.
- Не приятно мое прикосновение?
- Странный вы человек, Левчик! И лучше не разговаривайте со мной. У меня температура от волнения повышается.
- Прощайся с подругой. Мы уезжаем.
- Куда?
- Ко мне домой.
Пусть и не в прямом смысле, но Левчик упомянул-таки рубаху. И я согласилась бежать с ним.

У Левчика хорошая машина. Большая. Мы в ней целовались. Мяли мой лен и ситец. Какие сладкие губы у Супермена. И необъятная сильная шея. Пусть он самый глупый, самый подлый человек на свете – мне все равно! Левчик неотразим!
И забыв о собственном несовершенстве, я любовалась мужчиной. Целых два дня. Я снова все придумала за него. Весь текст. Эмоции, которые клокотали в моем сердце, рождали выдающиеся слова. О ночи любви теперь можно было рассказывать прекрасную правду. Последний раз мои впечатления выглядели примерно так: « Он набросился на меня, как голодная собака. Я отбивалась от объятий и поцелуев. Его смрадное дыхание умерщвляло мою плоть…». Сейчас все было по-другому. Моя плоть трепетала от любви. Я сама была похожа на голодную собаку. Съела бы Левчика живьем, если бы смогла что-нибудь у него перекусить.
Я осмотрела дом своего голубчика. Удивилась себе: прежде никогда не знала любопытства такого рода. Даже обижались на меня, бывало, знакомые: «Неужели ты не помнишь моего платья на свадьбе дочери? Синее платье, с вышивкой и буфами…» или «Заметила какой шкафчик у Мироновых? Ну, как же! Дуб, антиквариат, резьба, 17 век!» Никогда ничего, кроме людей, не видела. Голова такая, что поделаешь?! И вдруг потянуло разглядывать вещи…
Дом в два этажа дорого обставлен. На полу ковер а-ля Сальвадор Дали, на всех стенах картины. Галерея Левчика меня привела в уныние и восторг одновременно. Кто он? Меценат? Чайник? Творец?… Мне нравились картины. Это и смущало душу. Ни у кого из моих состоятельных знакомых не было живописной коллекции. У всех одинаковые импортные штампованные блестяшки. А тут!
- Это мои картины.
Я стояла напротив довольно большого полотна. Работа маслом. Орел замер на взлете, во взоре птицы мечта о свидании с облаками, которые будоражит ветер. Сколько простора! Сколько воли! Левчик обнял мои плечи. Он тоже надел клетчатую рубашку. Синяя клетка. Одинаковые рубашки высокой стопкой прячутся у Левчика в узком угловом шкафу. После визита очередной дамы он, наверное, выбрасывает одного клетчатого свидетеля, а другого сдает в стирку. В пользу такого наблюдения говорит, во-первых, - стопка одинаковых рубашек, во-вторых, - моя синяя клетка новая хрустящая, а хозяин в мягкой изрядно поблекшей, то есть застиранной. Неприятно. Какая-то глупая рубаха сравнивает тебя сейчас с толпой предыдущих посетителей. Возможно, нашептывает в эту минуту что-то своему хозяину, ласково прикасаясь высоким воротником к уху.
- Нравится?
- Дорого?
- Пять лет жизни.
- Так это твои картины?!
- Я же сразу сказал, что мои.
Ну, надо же, Левчик – художник! Творец, а не просто собственник. Орел на взлете! Серо-желтые тона, немного зеленого. Скалы, небо… Это, действительно, его картины. На другой стене в позолоченной раме – тигриная лапа. По когтям струится кровь. Капля пачкает одуванчик. Раненый тигр и юный одуванчик повязаны кровью. А может быть, кровь жертвы тигриной ярости напугала цветок? Как знать… Еще я видела море и едва заметный след от крыла альбатроса на воде в малахитовой раме. Очень романтично и мастеровито. Талантливый парень. Ему самому нужен агент.
- Тебе нужен агент. Талант – это сначала затраты, а после смерти – наследие.
- Вот-вот, после смерти…
- Чем же ты официально занимаешься?
- Бензином торгую. Не волнуйся, на русскую литературу денег хватит. С чего начнем?
- Мы уже начали.
- Но это же…
- Это – вдохновение, - прервала я своего героя. – Без него нет строчек, нет романа.
- Разве героя можно любить дольше одной книжки? По- моему нет.
- А если я рождена для эпического произведения тома на три-четыре?
Левчик смолчал. Он даже отвернулся от меня, чтобы молчание было выразительней. Понятно… Женщина говорит о любви, а сексуальный партнер молчит. Пора домой. Синяя клетка «кусается». Бодренько передвигаю тапочки в сторону ванной комнаты. Там быстренько переодеваюсь в свое неяркое. Беззаботно улыбаюсь на прощание.
Левчик не сразу заметил мой уход. На автобусной остановке я уже прыгнула в салон маленького желтого ПАЗика, пока хозяин особняка с картинами добежал до ворот. Левчик провожал меня каким-то испуганным детским взглядом. Вслед мне робко машет край его не застегнутой рубашки.

Героиня

Нина счастливо живет в семье. У моей подруги хороший муж. Стас – ресторатор. Нине без него было бы голодно. Иногда подруга называет себя кабатчицей, а иной раз – трактирщицей. Все зависит от трезвости Стаса по выходным. Нина закончила консерваторию. Училась играть на арфе в Ленинграде. И прекрасно играла сначала в оркестре, а потом у Стаса в ресторане. Теперь теребит мужа за нервы, пытаясь извлечь чистые звуки супружества.
Семейная жизнь моих друзей мне, как комедиографу, не интересна. Я уже списала с этой пары сборник новелл. Нина исчерпана. Стас опустошен. Ими все сказано человечеству. Отметились в литературе и спят спокойно.
Стас меня давно перестал стесняться.
- Что может быть хуже откровенности с писателем? Только его выдумка на твой счет. Я лучше, Татьяна, сам все расскажу. Ты за меня придумываешь дикие реплики. Перед сыном стыдно. У тебя, Татьяна, все мужчины глупые дешевые подонки, а монологи у них бабьи. Тебе, Татьяна, лечиться надо от фригидности. У тебя, Татьяна, сексуальное расстройство под названием «Драматургия».
Правильно, Стасик. Задай мне жару! Кто еще так метко бросит в лицо правду-матку, если не друзья. Ко мне надолго прилипло выражение «сексуальное расстройство по имени драматургия»… Из уст в уста передавали года два. А ведь это были годы последних надежд. Из-за Стаса я не вышла замуж: все оправдывалась, что здорова. И он меня величает чемпионом по подколкам!? Шутник. Вот вставлю тебя с Нинкой в комедию. И будет так: Нинка съедает 20 килограмм конфет и мучает Стаса ревностью, а муж изменяет ей со мной. А если на сцене полюбить Левчика? Сделать дурой или старой коровой Рыжую… Нельзя. Нет правды жизни. По чести, старой коровой среди указанных персонажей, была все-таки я.
Моя подруга – хороший человек. Она верна нашей дружбе больше десяти лет. Вы не верите в женскую дружбу? Напрасно. Мы с Ниной договорились когда-то, что не волочимся за одним и тем же кавалером, не рассказываем людям друг о друге ничего плохого, не устраиваем внезапных встреч с мужчинами на территории друг друга. Из этих соглашений выросли наши замечательные отношения.
Нина нежная мать. Ее сынишка удивляет вежливостью и скромностью. Ненавижу, когда детей ставят на стульчик перед гостями и заставляют моментально заскучавших взрослых людей слушать плохо заученный стишок или, что еще ужасней, коряво исполненную песенку. Почему-то талантливые дети никогда не поют и не декламируют на стульчике. Зато бездарные всегда требуют себе внимание публики. Всегда! У Нины растет талантливый мальчик.
Мне страшно захотелось сделать Нину героиней пьесы. Решено. Героиней комедии будет трепетная мамаша.

Опять сюжет

- Привет. Я соскучился. Увидимся сегодня?
- Где ты, Левчик?
- Дома. Только что вернулся. Был в Германии. Приезжай, а?
Я задумалась. Очень хотелось целоваться. Но бесцеремонное «приезжай» укололо. Левчик вел себя по-хозяйски с талантливой девушкой: через неделю позвонил, лениво поздоровался, словно, случайно набрал мой номер.
- Не могу.
Я положила трубку и заплакала. Небрежность Левчика больно пнула под сердце. Он не перезвонил. А ведь сказал, что соскучился.
Всю ночь я вспоминала его плечи. Дома пахло немецким бензином. Под утро не выдержала и позвонила красивому. Трубку подняла Рыжая.
- Алле-у?
- Гена под окном с ружьем. Будь осторожна, – просипела ей в ухо, приняла таблетку цитрамона и заснула.
Днем решила больше не отвлекаться на любовь, а приступить, наконец, к комедии. Тем более, что ночью пришло вдохновение и переполнило меня ненавистью, ревностью и злобой. Голова болела нестерпимо. Лечилась часа три искусством. Искусство лечит. Лихо написала два акта. Перечитывала, искала варианты, но переделки не потребовалось. А вы говорите, комедиографы веселые толстые люди. Нет. Мы, комедиографы, желчные, злющие, одинокие голодные тетки.
Главный режиссер нашего театра, принимая мою последнюю пьесу, советовал использовать поменьше слов.
- Сегодня театр с говорящими актерами не актуален. Давно пора вместо драматурга говорить свету, музыке, жесту.
Вот и приглашал бы тогда осветителя, композитора и трюкача писать пьесу авторским коллективом. Ан-нет, зажимать рот артистам предлагают драматургам. Между тем, я частенько выслушиваю жалобы персонажей второго плана на короткие тексты. Уже начинают недовольно пыхтеть герои и героини. А если я начну воплощать идеи режиссера, то они и со мной разговаривать перестанут.
Заведующий литературной частью рассказывал, что главреж написал пару пьесок сам. Читать их, мол, невозможно скучно. Но ему с таким текстом интереснее работать: без режиссера зрители не поймут авторскую мысль. Я милосердна к зрителю. В моих работах есть определенность. Никто не станет в зале выяснять у соседей: «А это кто такая? Зачем она в тощего вилкой тычет?» Когда в театре идет моя пьеса, публика сама кричит: «Ткни в тощего вилкой!» Антигерои нервируют народ, потому что персонажи правдивые, а сюжетная линия отчетливо выписана.
Немного успокоилась и написала третий акт. Все плохо! Героиня говорит за двоих, а герой жестикулирует и отсвечивает под музыку. В третьем акте сбылась мечта режиссера! Все-таки работа сдвинулась с мертвой точки. Я не на шутку рассердилась на весь мир, на Левчика, и на бумаге что-то стало вырисовываться. Что-то очень смешное.

Чтобы никто не отвлекал меня от работы, я уехала на неделю в деревню. Купила себе домик с яблонями несколько лет назад. В трудные для мировой литературы дни, то есть когда мне совсем не пишется, я уезжаю из города в рай без водопровода и телевизора. В деревенском доме мало мебели. Кровать с панцирной сеткой, стол, стул, скамейка. По утрам бывает прохладно и сыро. Приходится растапливать печку. Туалет на улице. В тенистом красивом месте. Рядом растет куст жасмина. Это очень удобно. Только у меня туалетный теремок оплетен вьюнком и огорожен запахом жасмина от соседских грядок и проезжей дороги. Честно говоря, жасмин – лучшее приобретение моей жизни.

Деревенские плейбои зазывали на шашлыки.
- Я на диете, – отвечаю, кокетничая.
- Брось, хорошая, это дело. На худых плечах и узкой заднице красиво шелк колышется, но в постели… Я одно время вслед за дружками тащился от манекенщиц. Теперь, что называется, почувствовал разницу, – добродушно докладывал здоровяк с рыжими усами, кося глазом в сторону веселой толстушки-жены.
Когда здешние жители узнали, чем я зарабатываю себе на хлеб, говорили все одно и то же: « нам бы твои заботы!» Они не знали моих забот и счастливо жили, разминаясь на сенокосе, огородах, в коровниках. Свежий воздух, упругие мышцы – это вам не измятая задница писателя. Деревенские обитательницы были красивее, здоровее, пикантнее меня, поэтому не боялись за своих мужчин, не видели во мне соперницу. Зато, словно врачу, выкладывали истории своих жизней. Однажды я рассказала им про Левчика.
- Городские ничего не боятся, - всплеснула руками жена усатого, Светлана.
- А чего мы должны бояться? – заинтересованно спросила я.
- Дитя выродить, например. Ты ж с мужиком любилась!
- Знаешь его мало, - подержала беседу сестра усатого Анна. – Он мог оказаться любителем странных удовольствий.
- Никогда о плохом не думаю, - вздохнула я. – Разве ты, когда замуж выходила, думала о любимом, что он драться будет или водку пить?
- Нет, – ответила Светлана. – Любила сильно. Кроме общей постели, ни о чем не думала.
- Вот и я не думала. А он с Рыжей путается.
- Беда придет – Рыжие рядом не останутся. Такие только успешных любят. А всю жизнь без беды не проживешь. Дождись. Ты ему еще понадобишься.
Какая же ты мудрая, Светлана! А если я не хочу быть спасательным кругом? Меня бы кто спас… Тоже ведь трудно бывает. И где они? Кто меня любит? Никто.
Пора возвращаться в город. Комедия готова.
(продолжение следует)