Иностранцы

"Девочки любили иностранцев..."
Это не я, конечно, это Владимир Семеныч написал.
От себя могу добавить, что иностранцев у нас любили не только девочки, но и мальчики.
За исключением меня.

Первое знакомство с иностранцем у меня произошло во время спуска с горы Машук в вагончике фуникулера. Именно там вражья немецкая морда подобралась ко мне, пятилетнему, закутанному в цигейковую шубку и спросила что-то на языке заведомого врага.
Коварный тип был одет в штатское, что уверило меня в шпионской сущности собеседника. Ибо честный враг должен быть одет в военную форму, не скрываясь, а все эти штатские рядились под простых людей и выпытывали у маленьких мальчиков секреты Страны Советов.
А выпытывать было что - недалеко от нашего городка находилась секретная военная часть, которая в народе была так и прозвана - "секреткой". Весь город знал, что про часть нельзя никому рассказывать. На всякий случай мы даже предупредили деревенских родственников, чтобы не спрашивали нас о "секретке". Ну и, конечно, были готовы в любой момент задержать зловредного гостя, интересующегося расположением нашего "объекта".
Но всех врагов, видать, доблестные пограничники вылавливали на самых подступах, а отличиться так хотелось. На всякий случай мы с пацанами жгли все помойки вокруг, надеясь что едкий смрад не позволит ни одному врагу прибилизиться к нашим местам, но это было, конечно, не то.

И вот мне представился удобный случай для геройского поступка. Я не замедлил им воспользоваться.
Во-первых, я орал все время, пока ехал по канатке наш вагончик. А, во-вторых, я немедленно доложил о появлении шпиона в окрестностях Пятигорска первому же милиционеру. Милиционер меня выслушал, потом о чем-то побеседовал с подбежавшими родителями, от которых мне, в целях общей конспирации, удалось ненадолго оторваться, затем страж порядка записал мои данные и весело откозырял мне. Представитель закона был чубат, конопат, - что вызвало во мне бОльшее доверие, чем большая тёплая кепка на голове у работника канатки, которому я поначалу хотел доверить свою военную тайну.

Вечером, за ужином, после неоднократного пересказа родителями всей истории, бодрый ветеран, сидевший за соседним столиком, подарил мне красивый октябрятский значок, которого в наших местах я не видел. Вместо невнятного, выдавленного на плохой жести, изображения кудрявого ребенка с облупившимся носом, как у тех моих приятелей, кто пошел в школу раньше меня, я стал обладателем ярко-красного, с красивой фотографией под стеклянной выпуклой сердцевиной, значка. И с законной гордостью проносил его все оставшиеся на отдыхе дни мимо вахтера и того самого, не облеченного моим доверием, работника в кепке.

В следующий раз с массовым заездом иностранцев я столкнулся уже в универе.
Году в 87-ом было объявлено, что на месяц, по обмену к нам приедут американцы.
Поселить столь важных гостей было решено в профилактории университета. Он представлял из себя часть общежития физиков, отделенную от основного здания. В профилактории студенты жили в относительном комфорте и спокойствии пару-тройку недель, питаясь в специальной столовой и проходя немногочисленные медицинские процедуры.

И началось...
На время пребывания американцев профилакторий полностью закрыли для студетнов. Собственно, закрыли его еще за месяц до прибытия гостей. Чтобы не ударить в грязь лицом, сделать пришлось многое. Едиственное. что решили оставить - это обои, недавно перестилавшиеся.
Всё остальное было закуплено и установлено с избытком: холодильники "Полюс", дефицитные музыкальные центры Бердского завода радиодеталей "Вега", компактные электрические печки, бра и новые люстры с фальшивым хрусталем - в каждую комнату.
Кроме того были поставлены удивившие нас тогда "доводчики", которые не позволяли входным дверям хлопать и производили впечатление, как какой-нибудь "Феррари" с откидным верхом для моего родного городка.

Приехавших вскоре американцев я стал часто видеть, так как подрабатывал в столовой профилактория грузчиком. Для самого лучшего кормления гостей были выделены свежайшие продукты и было строго наказано поварским работникам:
- Воровать в меру!
Но уносилась всё равно бОльшая часть продуктов, так как наваристые борщи, в которые не жалеючи были сложены самые сахарные мозговые косточки, сало на деревянной дощечке по утрам с черным хлебом, перекрученная куриная кожица с морковкой и мелко струганным луком, опрометчиво названная "паштетом" - всё это не вызывало у американцев большого апетита. Судя по горам выносимых бутылок и упаковок, питались они, в оновном, купленной в торговом центре "пепси" новосибирского завода безалкогольных напитков и привезенными с собой загадочными хлопьями.

Впрочем, уехали американцы такими же толстыми, все до одного, как и приехали. С ними было весело, нам была по душе их раскрепощенность, а им в диковинку наши, только начинающиеся, проявления гласности - все они были уверены в неустранимости "железного занавеса" и постоянно опасались КГБ.
После их отъезда ожидаемо были увезены холодильники и музыкальные центры, сняты бра и люстры...
Удивило только одно - когда однажды вечером замдекана по быту лично стал снимать "доводчика" со входных дверей.
Он не дал нам позабыть, в какой стране мы живем.

Через пару лет иностранцы в универе были уже в порядке вещей, их обихаживали, но уже не низкопоклонничали. Потому, когда прибыли по осени очередные посланцы Запада, им потакали, но без ажиотажа.
На этот раз приехала группа так называемых "нон-стоповцев" - студенты из стран Скандинавии, разбавленные несколькими немцами.
Когда в ходе очередной экскурсии по Академгородку кто-то из приехавших студентов спросил:
- А где же первокурсники, почему их не видно? - ему было объяснено, что в это время года первокурсники уезжают в колхоз, для того, чтобы помочь крестьянам собрать очередной невиданный урожай, который, разумеется, без их помощи сгниёт. Конечно же, уезжали первокурсники абсолютно добровольно, - что было не раз подчеркнуто экскурсоводом в штатском.
И тут "нон-стоповцы" загорелись поездкой в невиданный для них "коВкоосс".

Единственное, на чем они настаивали - чтобы их принимали, как обычных местных первокурсников: и везли в место назначения на транспорте, на котором возят наших молодых, и там встречали, как обычных студентов.
Пожелания были исполнены: наутро у общаги сигналил старый разбитый ПАЗик. Кое-как набившись в утробу чуда советского автопрома, мы двинулись в сторону искитимского колхоза. В салоне оказался и я: быстро прогуляв привезенное с летнего отдыха, мы остались без денег и без еды, ибо в родительских домах у нас еще не копали картошку, потому приходилось её покупать, - а, как было упомянуто, не на что. Было решено отправиться на промысел, договорившись с водителем ПАЗика и созвонившись со знакомыми преподами в колхозе, которые заранее приготовили мешки с картошкой. Взамен чего мы с друзьями клятвенно пообещали помочь с реставрацией некоторых, пострадавших от нас же, учебных пособий.

Дорога туда была для меня раздумчива и грустна, я не вступал в разговоры ни с кем, а смех и перешучивания "нон-стоповцев" довольно быстро закончились, через несколько десятков метров после въезда на пыльную и трясучую грунтовую дорогу до колхоза. Путем опроса было решено ехать именно этой дорогой, так как по ней "едут настоящие студенты", в пику более длинной, но ухоженной дороге неподалеку.
Выдержали иностранцы недолго - может, пару километров. Далее, стоявшая в салоне пыль столбом, запах рвоты, на которую пробило сразу троих, не переживших наших ухабов, молчаливо позволили водителю свернуть на асфальт и с относительным комфортом домчаться, если так можно сказать про скрипение ПАЗика, до колхоза.

Как раз в это время с полей шли усталые, чумазые, грязные по уши студенты.
Иностранцев пригласили отужинать вместе со всеми, на что они резонно предложили обождать - ведь студентам надо помыться, переодеться... Обоюдное недоумение, вызванное этой фразой, быстро объяснилось: на весь лагерь существовал только один работающий душ, в котором работали два краника - и это на околотысячное население. Потому было принято сначала питаться, а потом уж разбираться с помывкой.
Гости озадаченно промолчали.

Ужин был подан "как всем" - аллюминиевые ложки, чашки, даже кружки без ручек. На ужин было странное месиво из разваренной лапши и кисловатой, отдающей железом, тушенки. Почему в хозяйстве, где собирают картошку, ни разу не была предложена картошка - над этим изумлялись многие поколения таких же первокурсников, но это вам не теорема Ферма, тут задачка посложнее.

Попыткой "обмануть" правила была выдача здоровенных краснощеких яблок, положенных каждому - и иностранцам, и, скрепя сердце завхоза, студентам.
Несколько мешков картошки, пока шел ужин, были мной загружены в автобус, я повеселел и, когда "нон-стоповцы" забрались в салон, не притронувшись к еде, только взяв с собой яблоки, я уже был готов потрындеть о заграничной жизни.

Рядом со мной оказалась прыщавая девочка чуть старше меня, бойкая немка, смешливая и любопытная.
Путем перебора языков, мы выяснили с ней, что оба знаем родные языки друг друга на уровне "хенде хох", "аусвайс", "гитлер капут", "кюхель-киндер-кирха" и "sputnik", "perestroyka", "gorbathev" и "nesi vsyu butjlku, ne zhmis", - соответственно. Они отпадали. Английский мы оба не любили и знали постольку-поскольку, но, всё же, немного болтали на нём, а вот французский обоюдно уважался и я со своим школьным даже больше понимал, чем она со своим - свежим университетским.

Первым вопросом немки было тыканье пальцем в груду мешков и удивлением:
- Зачем, что это?
- Картошка, - отвечаю по-русски.
- ?
- Пом де тээр, земляное яблоко, блиннн, - стал раздражаться я.
Поняла.
- А зачем столько?
- Готовить.
- ?
- Куизин, кухня, препаре ле дежёнэ, кюхель, мамка, яйко, млеко, курка, бляя...
- А - ЗАЧЕМ???
- Жрать потому что хотим, дура белобрысая. Жрем мы её, на сале жарим - и жрем. Потому - "гитлер капут", а не "дранг нах остен", - опять запыхтел я.
Путем осторожных расспросов, выяснилось, что сами они у себя в комнатах не готовят или делают это крайне редко. На каждые два, что ли, этажа есть небольшое студенческое кафе, дешевое, где можно питаться по специальным талонам или унести с собой еду, хотя это не приветствуется.
У нас "студенческое" кафе тоже было. Одно на весь городок. Но доступным его сложно было назвать - на сорокарублевый стипон там особо было не разгуляться, оно годилось только для таких, как я, кто подрабатывал и неплохо себя чувствовал финансово.

Чертыхнувшись на "два мира - две системы", я решил закончить расспросы о нашем, совдеповском житие и перейти к подробностям её жизни.
- ОК. Я жила в Мюнхене, поругалась с родителями, уехала в Копенгаген, поступила в университет, сейчас стажируюсь в Стокгольме...
Моя вежливость вырвалась вон, вместе со словом "бля".
- Еще раз, плизз...
- ... Мюнхене... Копенгаген... Стокгольм.

Простому алтайскому мальчику, ни разу не бывавшему дальше границ Родины и, на тот момент, даже не мечтавшему об этом, все эти города, перечисленные равнодушным речитативом, казались чем-то далеким и сказочным, недостижимым и несуществующим...
Остальную часть пути я ехал молча, что-то лишь поддакивал соседке, да переживал за картошку в мешке, на который она опрометчиво поставила свои ботинки. Откуда ей было знать, что кожица на молодой картошке слаба, полопается и часть привезенного урожая может сгнить. В конце концов, не выдержав, я грубо переставил её ноги подальше от мешка и отвернулся к окну.

Когда автобус подъехал к общаге, "нон-стоповцы" быстро повыпрыгивали и ринулись в душевые.
Я таскал мешки, пахнущие землей, к лифту и видел как мюнхенская немка, проходящая практику в Стокгольме от своего Копенгагенского университета, моет в раковине красное венгерское яблоко, обдавая его кипятком.
А у нас на плитке уже шкворчало сало и кто-то побежал искать хлеб.

Я нёс последний мешок мимо кухни, немка доброжелательно улыбнулась, подняв глаза.
А я подумал, что её жалко - ведь она, наверное, завидует мне.
Я-то не ругался с родителями.