Наизнанку

Without you I’m nothing

Placebo



Я называл его Адриан. Не потому, что мне так уж нравилось это имя – просто оно было единственным, что приходило на ум, когда я видел его.

Я называл его Адриан, и кажется, он не был против.

Он исчезал и появлялся, я никогда не мог его удержать, ни силой, ни обманом, ни уговорами – ничем; когда я делал шаг навстречу, протягивая руки и уже почти чувствуя своим телом его, он ускользал, и в моих объятиях оставался ветер. Он должен был принадлежать мне целиком – так, как ни один человек в мире не может принадлежать другому. Не любовь, не ненависть, не дружба, не привязанность и не рабство – мне так и не удалось придумать подходящее для нас слово… Он должен был быть моим, во сне и наяву, он должен был нуждаться во мне, зависеть от меня и быть всегда рядом. Но всё повернулось иначе, не знаю как и почему, и теперь я учусь затаптывать свои иллюзии о том, что имею над ним хоть какую-то власть.

Я знаю о нём всё – как он сидит за столом, положив локти на самый его краешек, обняв себя руками и чуть склонившись вперёд – он думает о чём-то, чего я никогда не узнаю, и если подойти к нему сбоку и приглядеться, то можно увидеть как подрагивают его длинные ресницы. Как он улыбается – по-детски и как будто смущённо, и по всем вокруг пробегает мощный спазм умиления, а между тем, чистоты и нравственности за этой улыбкой не больше, чем стыда у спаривающихся кроликов. Мне всегда не по себе, когда он улыбается – меня пугает это, пугают мысли, которые роятся у него в голове в такие моменты.

Он ест яблоки вместе с черенком, лимоны – вместе с кожурой, и аппетитно хрустит виноградными косточками. Он осыпает сигаретным пеплом всё вокруг – либо уходя в себя и не замечая, как сигарета превращается в серый столбик, опадающий ему на колени, либо слоняясь по комнате, бурно о чём-то рассуждая и размахивая рукой. Он отказывается разговаривать о прошлом и будущем – у него есть только настоящее, такое же призрачное и расплывчатое, как то, что уже было и то, что ещё не случилось. У него нет дома – он просто не в состоянии подолгу задерживаться где бы то ни было, потому что спустя неделю любое место начинает его душить, пытаясь насильно привязать к себе. По крайней мере, так он говорит, а я давно уже отказался от попыток с ним спорить – такая извращённая логика, как у него, бывает только у сумасшедших…

Иногда, проснувшись утром, я захожу на кухню и обнаруживаю его там – за столом, на столе или на полу – и он, даже не повернув головы, бросает какую-нибудь фразу, вырванную из неизвестного мне контекста, как будто мы с ним только что беседовали, и я просто вышел на минутку. Бывает, мы сталкиваемся на автобусной остановке, хотя он ненавидит общественный транспорт и предпочитает передвигаться на такси. Он встаёт со скамейки и подходит ко мне с таким видом, будто мы договорились встретиться, а он прождал меня полчаса. Он рассказывает мне что-то и садится со мной в автобус, и на вопрос куда он едет, неопределённо передёргивает плечами. Я выхожу на своей остановке, а он всегда едет дальше, и обрывки сказанных им фраз и полусюрреалистических историй ещё долго летят за мной попятам.

Он живёт, как мечта – пока в него кто-то верит, он будет поблизости.

Он смешивает несочетаемое, и результат болезненно давит даже на самый извращённый мозг.
Он может быть утончённым до нелепости и нелепым настолько, что это начинает казаться утончённостью.

Он любит натягивать рукава свитеров и рубашек на кисти рук, поэтому в конце концов все шерстяные вещи обзаводятся дырками для пальцев. Вообще, его руки кажутся ещё более безумными, чем он сам – в отличие от своего хозяина, они всегда выдают себя. Они становятся нервными до истеричности, если им некуда спрятаться, они вцепляются в край стола или табуретки, ныряют в карманы или зарываются в волосы. Мне самому передаётся эта нервозность, когда я смотрю, как он постоянно теребит отросшие пряди, заворачивает их за уши, а потом взъерошивает волосы, снова выпуская их на волю.

Я уверен, что в детстве – если оно у него было – он вечно ходил в синяках и царапинах, которые нанёс себе сам. Иногда у меня перед глазами прыгает навязчивая картинка – босиком, одетый только в старые шорты, он медленно проходит через колючие заросли кустарника, и тонкие шипы долго-долго скользят по его рукам, ногам, груди, спине и лицу, распарывая кожу, расшивая его тело красными нитями, а он смотрит, как проявляется кровь и как она струйками стекает вниз. Не знаю, откуда взялся этот образ – я никогда не видел на его теле ни шрамов, ни порезов, ни других следов, которые намекали бы на то, что он когда-либо занимался чем-то подобным.

Бывает, он не появляется месяцами, и я закрываю глаза, пытаясь понять где он может быть сейчас. Я часто видел его в сумраке душных клубов, пропавших сексом и дорогим парфюмом – он мелькал в сгустившейся толпе, и осыпавшиеся блёстки оседали на его лице. Я видел его в чьих-то постелях, но картинка смазывалась, и было невозможно определить ни пол, ни количество участников очередного праздника жизни. Я видел его на улицах разных городов во множестве стран – рисующим чьи-то лица, задумчиво изучающим следы на песке какого-нибудь пляжа, тихо сидящим на заброшенном кладбище, прислонившись спиной к замшелой плите, и однажды… однажды мне привиделся короткий и уверенный рывок его руки, блеск стали в темноте, затухающий ритм чьего-то сердца и белоснежный платок, стирающий красные потёки с так хорошо знакомых мне пальцев.

Но чаще всего я видел его в серых сумерках большого города, на заднем сиденье такси, прижавшегося щекой к стеклу, по которому стекают ручьи осеннего дождя. Бесстрастное лицо, глаза, через которые невозможно проникнуть в душу, и равнодушная готовность никогда не останавливаться.

Я знаю о нём всё, но это не даёт мне ни малейшего преимущества. Он должен был бы принадлежать мне, а на самом деле это я принадлежу ему, завишу от него, нуждаюсь в нём. Мне будет нечем дышать, если однажды он не придёт. А если останется со мной навсегда, то когда-нибудь просто убьёт меня.

Так не должно быть. Всё наизнанку. Было бы правильно наоборот, но…

Ведь это я его выдумал. Это я дал ему имя и зелёные волчьи глаза, и безупречное лицо, и стройную фигуру, и обаяние, и гордость, и невозможную притягательность. А ещё я наделил его пугающей улыбкой, неуловимостью, эгоизмом, неумением к чему бы то ни было привязываться и абсолютным безумием. Я сам создал для себя наркотик и подсел на него раз и навсегда. С тех пор, как я впервые столкнулся с ним в тёмном отражении зеркала среди ночи, я не могу спокойно спать. Он стал моим единственным вдохновением – самым сильным. Я пишу только те истории, которые нашёптывает мне он. Я больше не слушаю другие голоса – мне неинтересно то, что они говорят. Я помешан на нём, на моём Адриане, поэтому я так боюсь, когда он в очередной раз исчезает, и мне становится не о чем писать. Без него я становлюсь совершенно пустым. Я ненавижу себя за это, ведь я создатель, а он – всего лишь мой сон, осколок моего воображения, плод моего одиночества.

Да, я знаю о нём всё. Если мне взбредёт в голову углубиться в детали и узнать ещё больше – я смогу, для меня нет границ. Я опишу его жизнь, минута за минутой, со всеми неприглядными, смущающими и шокирующими подробностями, о каких вы только можете мечтать. Только ни к чему всё это. Единственное, что мне по-настоящему нужно – чтобы он всегда возвращался.

Даже когда я уже его не жду.

Даже когда я уже этого не хочу.

Пусть он возвращается всегда, пусть даже поздно.

       

       













Рецензии
На это произведение написано 9 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.