История не знает сослагательного наклонения. То, что произошло на месте описываемых событий - факт непреложный, и не стоит задаваться вопросом, почему все было именно так, а не иначе. Но перейдем непосредственно к делу. А началось все с УРАГАНА. Именно с той оглушительной стихии, которая, по воспоминаниям старожилов, бывает раз в сто лет. Оставим на совести почтенных людей правдивость их суждений. Достаточно того, что ураган крушил и терзал нашу землю неистово почти сутки. Перемешал и повалил леса, посрывал крыши с домов. Виданное ли дело - заставил речку Неглинную на время повернуть вспять, что суеверными людьми истолковывалось как нечто недоброе. И хотя к утру следующего дня Неглинная пришла в по-прежнему привычное движение, вода затопила низины и покосы, смыла огороды, наделала немало бед.
Больше всех пострадал Кузьма Немытый. Мужик хваткий и рукодельный. Дом поставил крепкий. Взял с соседнего хутора Устинью - недотрогу хозяйкой. Успел за три года народить четверых сорванцов - все пацаны. Обзавелся мельницей и потихоньку выбился из середняков повыше - не богач, но всякий знал, что деньги у Кузьмы водятся и не малые, Перемены произошли и в самом Кузьме. Раньше он сугубо страшился фамилии, приклеенной к нему судьбой на всю жизнь, тут не попишешь. Был он того еще сутулее и чернее, когда кто-нибудь по делу, или шутки ради, окликал Немытым. Кузьма вздрагивал и внутренне съеживался, Иное дело теперь. Вычитал в книге ученое слово «псевдоним». Потолковал и решил быть Тимофеевым. Отца ведь Тимофеем зовут. Но для всего поселения остался Немытым. Или Тимофеевым-Немытым. Так стали звать чаще. Но, это так, невелика потеря, когда с Кузьмой стали считаться, и он приобрёл вес. Погрузнел нетельно, а в обществе поимел влияние. Устинья-лапушка помогала мужу как могла. Уж без неё он бы никак не смог, а вдвоём вон какие дела завернули!
Какую девку отхватил, удивлялись сельчане. На неё сколько парней виды намечали, и за 30 вёрст прибегали. А она - ни в какую. А дрались из-за неё - то без счёта. «Откуда возможности, чем взял-то?» - судачили деревенские. А Устинья была красавицей неписаной. Коса русых волос до пояса, черты лица правильные. Взгляд её голубых глаз обрёк ни одну дюжину парней на бессонные ночи и страдания.
Кузьма же статью и удалью не вышел. Уродом не назовешь, обыкновенный он, ничем не приметный даже. Он вообще нелюдимый какой-то — считали местные. Может пройти мимо и не поздороваться, только еще больше уткнет голову вниз - и баста.
По миру Кузьма не пошел - никто не скажет. Но ведь убытки за раз не покроишь. Что делать то? За что навождение? А недоброе оно одно не ходит. Поговаривать стали, что Устинья принялась гулять с Веремеем. Тот красавчик, и ходил за ней три года. Он с той же деревни, только с Верхов. Кузьма-то в Нижних Богатых жил. Веремей был одного с ним года и не женат. Над девками потешаться любил. Только Кузьма все пересуды как сквозь сито пропускал. Ни словом, ни поступком сомнения не высказал. Верил Устинье. А людишки местные, они что - завистливые и шибко радостные на чужую беду, вот и мелют ерунду. Да только не ерунда все это -правдой было.
Кузьма был надломлен бедствием. Ураган словно потешился над мужиком. Мельницу вырвал с места и раскидал за сто саженей невпопад. Покосы и огороды
Кузьмовы смыл, хлев новый подхватил и перенес на другую сторону речки. А в хозяйстве-то коров — три, овец — пятнадцать голов. Кур и гусей без счета. Так бедные кто с испугу околел, кого увечьем пришибло. Остались у Кузьмы две овцы, дюжина кур да гусь облезлый. Самое горе, что конь ЯРЫЙ пропал.
А конь добрый! Дорого Кузьма купил, а полюбил за три года несказанно. Масть Ярого черная, как смоль, только у копыт бело, словно в белых сапогах конь гуляет! Предлагали с Дмитровки купить и денег с лихвой давали. Помещик их, Павел Иванович Мосягин. АН нет. Ему что? Для потехи, а Кузьме Ярый в деле помощник. Одним словом, беда приключилась не шуточная, и прогляду Кузьма не видел.
Через неделю после этих напастей Кузьма Немытый исчез. Не пришел к вечеру домой. Как в воду канул. И документ, и сбережения в потаенном месте оставил. Устинья то знала где. Народ говорил - самоубийство это, но доказательств никто не представил. Приезжал полицейский чин, вел дознание, составил протокол, да ни с чем уехал. После этого случая, на третий день, и за Веремеем очередь пришла. Зашептали — дело нечисто. Опять пристав приезжал, рапорт писал. По форме, мудреными словами.
«При невыясненных мною обстоятельствах 5 сентября сего года Веремей, сын Иванова Кондратьев не был увиден домочадцами утром в постели. Мать -Кондратьева Елизавета, отец - Кондратьев Иван, брат Игнат, пятнадцати годов пацан, уверяли, что вечером Веремей спать ложился в добром здравии, а на заре кровать пустой оказалась. При учиненном мною дознании опрашиваемые не имели понятия, куда он, Веремей, подевался. Одежда же разыскиваемого целехонька и в неприкосновенности осталась дома Ни косвенных улик, ни иных обстоятельств к делу не выявлено. Опрос соседей не дал ясности, а был произведен мною с особой тщательностью».
Пристав Коренко.
Людишки заболтали — проказа эта Кузьмы. Да только болтовню эту к рапорту не подошьешь. Сам Кузьма пропал и не слуху, ни духу. Чего уж наговаривать зазря.
Через какое-то время мужики на болоте наткнулись на Лешего, так им со страху причудилось. А был то Веремей. Страшный, грязный, изодранный весь. Из одежды имел только кальсоны, одетые задом наперед. По человечьи не говорил. Мычал, хрипел, стучал себя в грудь. Силой привели в деревню. Вызвали с Дмитровки врача, шибко умного в этом деле Егора Кузьмича. Кузьмич осматривал больного, качал головой, листал «медицину», но более как «идиотизм» ничего сносного для диагноза не нашел. Через неделю Веремей стал говорить сбивчиво, и больше как рифмами. Короче, диагноз подтвердился, - тронулся паря умом, а что с ним приключилось -неведомо, не мог объяснить.
2.
Никто не знает когда первые люди пришли на берег Неглинной, и кто это был. Видно, было это очень давно, а на бумаге записей не сохранилось. В церковно-приходской книге регистрация родившихся и умерших начиналась только с 1805 года. А до этого никто не считал, сколько людей явились миру в этом красивейшем месте, и сколько нашли покой на погосте, находившемся в значительном отдалении по ту сторону реки на естественной возвышенности. Могучие дубы и редко березы перемежали деревенское кладбище, как будто души умерших тянулись ввысь. Место это было хорошо видно с любой стороны Ботогов, и Нижних и Верхних, так что в любой момент люди могли кинуть взгляд на свое будущее пристанище и помолиться за почивших родных.
На великие праздники — святую Пасху и Троицу все население деревни тянулось сюда - на могилы предков. Приносили самогон, лучшую закуску. Кто чем богат. Бедняк последний и тот краюху хлеба приносил. Мужики пили много и к полудню все кладбище наполнялось пьяным гулом, непотребным весельем и визгом баб. Появлялась гармонь, и уже не стройные голоса тянули «ой, мороз, мороз», а того гляди и вовсе переходили на частушки. Женщины распалялись и выкрикивали непристойные слова, мужики одобрительно смеялись! Ребята с радостью и жадностью набивали рты конфетами, в изобилии раздаваемыми по таким дням. Больше желудком, чем умом понимая о важности дня.
Деревенский священник отец Гавриил стоял в стороне, возле часовни, и хмурил брови, осуждая собравшихся. Рядом с ним стоял высокий мужик с белой бородой и рыжими пропалинами. То был деревенский староста - Илларион.
-Людям отдушина нужна, жизнь то вон какая тяжелая. Вот и усердствуют по недомыслию, - сознавая важность сказанного, Илларион погладил кончик бороды.
- Нет оправданья богохульству, - кратко произнес Гавриил, и продолжал гневно,
- знают ведь, окаянные, что Книга Жизни все время пишется. Ничего не утаишь
на небе. Да простит Господь их заблудшие души по слабости ума.
- Отец Гавриил, ты посмотри, народ у нас хоть бьет баб и пьет безбожно, но
работящий, - Илларион сделал красноречивый жест в сторону гуляющей толпы.
- От зари до заката, из года в год нелегкую лямку наш мужик тянет. А
выплеснуть эмоции где? Жену мордой о стол, или соседа поколотить. Вином же
только вглубь себя злобу загоняешь. Вот всенародные праздники — и Троица, и
Пасха для того и даны, чтобы понять, что мы — общество. Можем и Бога
славить и расслабить себя от трудов праведных, - Илларион быстро взглянул на
Гавриила. Тот смотрел на гуляющую братию и по-прежнему был хмур.
- Ты, Илларион, не обманешь меня, себя, а Отца небесного и подавно. Сегодня
Святая Пасха. В молитве и смирении надлежит встретить сей день. А что ты
говоришь, то от лукавого. Умный ты мужик головой, а душою глуп. Хоть и
староста.
Илларион на упрек промолчал, не найдя ответа. Он и сам понял, что заступается не за мужиков своих, а за себя самого. Оправдывает свою тяжелую жизнь. Ведь только года два, как отошел от этой дури, а раньше... Лучше уж не вспоминать. Почужено у Иллариона славно было. Мужик рослый и сильный, он посламывал столько челюстей, просто так, для показания удали, что вспомнить страшно. У самого нос в двух местах зигзагом перебит. И за юбками побегал, пока по возрасту не остепенился. И все об этом знают. И жена - Наталья, и дети уж большие. Да вся деревня знает.
- Мужика другим занять надо, - в раздумий молвил Гавриил, - ежели дела на зиму
не будет, наш мужик до весны пропьет, в страду опохмелится, а по новой зиме сызнова в запой ударится-
- А чем ты наших дурней займешь? - Илларион даже повеселел, - вязать на
спицах они не приучены, охотой не каждый сможет, это уж у кого на роду
написано. Вот Семен, тот повадки зверя знает, чует его, поэтому лучший в
деревне охотник. А братья его Андрейка и Руслан и ходят по тем же местам, и
ружья такие же имеют, а, все впустую. Нет, кому что дано.
- Есть у меня за-а-аду-у-мка, - отец Гавриил растянул слово «задумка», словно
получал удовольствие, - если меры не принять, сопьются мужики. Вон сколько
в эту весну крестов поставили. Все по пьяни усопли. Бабы вдовами остались. А
кто не с двумя, а с пятью ребятишками на шее? А где мне новых мужиков
взять. Из столицы не выпишешь.
При упоминании слова «столица» Илларион благоговейно наклонил голову. Только отец Гавриил был в Верхотунске, больше из деревенских никто не бывал. Шутка ли - 750 верст из которых! 50 по бездорожью. Бездорожье - еще высоко сказано. По бездорожью еще можно на лошадях проехать. А когда и бездорожья нет? Одни леса, завалы и болота. Путь один - вдоль русел рек. По Неглинной до Молочной, они сливаются, образуя Желобь. А там по воде хода нет - пороги Желоби не одну лодку разбили. Приходится неведомо сколько петлять, да все по разбойничьим местам, пока до тракта доберешься. А там не более 100 верст до Ногейска , конечно, .и на лошадях можно. Но как добраться то до тракта? Проводников хороших не было, ладно хоть бы до Ногейска пяток человек дорогу знала, Ногейск районным центром считался. Оттуда почта приходила, изредка пристав с провожатым приезжал. Местные же в Ногейск не ездили - незачем. Раньше муку, сахар, соль в Дмитровке покупали, а обновки какие, или наряды в Акуловке справляли. Там ярмарка была дважды в году. Ездили как на чудо посмотреть.
Отец Гавриил появился в Батогах 5 лет назад. Люди увидели вдалеке черный силуэт, от подгорья принявший очертания человека. На улице было немноголюдно — в основном бабы, мужиков трое. Семен, Иван-сапожник с Верхов и Никола-дурачок. Гавриил шел с посохом и котомкой за плечом. Подошел к столпившимся. У всех рот от удивления открылся. Виданное ли дело. Одет странно. Понятно - чужак, но откуда взялся? Гавриил степенно перекрестился, молвил:
-Волею Божьей прислан сюда. Быть мне здесь. Служить буду вам, люди, и Богу нашему небесному. Бабы зашумели. Вот уж аттракцион! А говорит как чудно!
-Видение мне было, — продолжал Гавриил пройду много верст, много лишений приму. Увижу погост с дубовой рощей, а пониже - дворы и речку. И то видение от Бога дано мне и вам донесу благую весть Божию! По Его, Бога, воле и по моему умению.
Ребята побежали по деревне и через час все знали о госте Божьем, собрались на смотрины.
Гавриила приняли сразу и безоговорочно. Шутка ли, столько лет без веры жить, все больше язычниками, чем христианами. Библий в деревне всего две было, да и то у баб малограмотных. Больше для значения, нежели для дела. Пришел, наконец, человек
знающий, ученый науками. С любого конца разговор в одно русло направлял. О жизни, о вере доходчиво говорил. И ему поверили. Поверили в Иисуса Христа. А коль Божий посланник, то и дом ему справили миром. Лучший в Ботогах, дом добрый поставили — пятистенок в два этажа, с верандой и балконом. С резьбой, да вычурным узором. Люди радовались, - коль надо будет, то хоромы получше Мосягинских срубим, только слово молви. Глядя, как играет топор в руках Матвея, Гавриил сказал:
- Знаешь ты свое дело, Матвей, мне б так не смочь. Кому что дано, Я пробовал
рубить - не мое это.
-Я с топором считай родился, о чем разговор. Ты своим, отец Гавриил, занимайся. Вот баньку закончим, хлев срублю. Для порядка положено так при дворе, чтоб и баня и хлев был. Мне не в тягость, и работа, поэтому ладится.
Гавриил сердечно хлопал Матвея по плечу. В его лице он нашел первого помощника в большом начинании. Гавриил по-хозяйски подошел к делу. Церковь, неведомо когда поставленную, отремонтировал с умом, по чертежам. Соорудил купола и до чего приглядно получилось, просто оторопь. На погосте соорудил часовню. А в помощниках только трое было - Матвей-плотник, сын его Никита, да Илларион. И надо же как работа спорилась.
- Богом послан я, и Бог помогает мне. Все в воле Его, - объяснял Гавриил эту
метаморфозу.
А никто и не сомневался. Раньше что? Приходили в церковь, ставили свечку, глядели на полуслепую Варвару - та имела обязанность открывать и закрывать обитые железом входные двери. Неумело молились святыням. Старые иконы, писанные мастерами, были здесь всегда. Никто не знал, откуда появились. Всего их было три. Святая Мария с Иисусом, Николай угодник, а у окна большая икона с библейским сюжетом.
-То есть Тайная Вечеря - со знанием говорил Гавриил. По Библии толкую объяснение, ибо в этой книге начало начал и ответы на все ваши вопросы. И нет ничего, что не сказано здесь, ибо сказано здесь все, - при этом Гавриил поглаживал обложку книги.
-Думаете, я принес её в запечатанном мешке к вам через леса и реки до прибытия сюда? Нет. Она привела меня сюда сама. Молитвой каждый день, что приближал меня к вам, воздавал хвалу Господу и имел заслугу быть здесь, дети мои.
О себе Гавриил говорил мало. Только то, что в столице жил, учился словесности и богопочтении в университете. Получил диплом по окончании учебы. Это слово «диплом» так поразило ботожан, что когда он доставал синюю книжку с мелким шрифтом, все приходили в оцепенение и восторг.
- Не иначе как чудо, - пищала Евдокия, жена Матвея-плотника, - всю бы жизнь
прожили а света не увидели. Хорошо, что ты здесь, отец Гавриил. Наставь на
ум мужиков наших, все в пьянстве повымрут, помоги.
Гавриил отвечал уверенным басом:
- Путь к спасению внутри спасающихся. Иисус есть путь ко спасению и откроет
двери.
Кто захочет войти - получит радость и жизнь вечную. Кто не войдет сейчас, есть время, но время течет, как песок в часах Бытия и у кого сколько осталось - неведомо. Спешите, братья, - Гавриил крестил собравшихся и читал Новый завет.В действительности история Гавриила выглядела намного прозаичнее. Он действительно учился в Верхотунске на третьем курсе университета, пока не случилось несчастье. Прилежный студент, он мог сделать карьеру, говорили преподаватели. И надо же случиться, в пьяной драке ударил полицейского по голове табуретом. Того в «реанимационное отделение», а Гавриил в бега подался. К своим не заглянул, боялся засады. А веровал усердно. Решил - это испытание Божье. Пошел по местам с посохом и молитвой. И надо же - вышел на Ботоги, точь-в-точь место, что видел видение во сне. И слова запомнил: «Служить там тебе и не ищи иного». Взял грех на душу - убил полицейского. Второй - подделал диплом. Что было излишней осторожностью. Люди неграмотные, в печатях не смышленые, не понимали в документе ничего. Им только невидаль покажи, все за веру примут. Как глубоко верующий, Гавриил решил - это крест его, грешника, и суждено ему здесь СЛОВО проповедовать. Скучал по родне - мама, Ольга Ильинична, сестренка Оксана. Где они сейчас? Слезы сами наворачивались. Отца не знал, - бросил, когда Гавриил был мальцом. Сейчас Гавриилу тридцать пятый год, а на вид - все сорок пять. Борода черная полукругом и густая полоса бровей над волевым прямым носом прибавляли эти годы. Глаза карие и открытый взгляд, в то же время пронизывающий до нутра, придавали его облику гипнотический смысл. Его не боялись, нет. Его почитали. А иные женщины с интересом посматривали на Гавриила. Напрасно. Гавриил усмирял в себе бурю постом и молитвой. А как же иначе. Оттого и сила в нем была чрезвычайная. Духовная сила.
Глядя на непотребство в святой день Пасхи, Гавриил решил, - настало время отвлечь мужика от бутылки. Легко сказать, а как сделать? Еще на кладбище промелькнула мысль и теперь дома он анализировал ход рассуждений. Казна церкви изрядно пополнилась. Хоть и не любили ботожане бумажки эти денежные, но без них никуда. Расчеты с Мосягиным за сахар, соль теперь и за муку - все за деньги.Мало-помалу рублики вошли в силу и теперь ими расплачивались без страха. В ходу было и золотишко. Ивановская артель на Молочной мыла золото. Встречались отшельники, уходили мыть песок. Кто ворачивался, кто нет. Кто богател, а кто навсегда оставался в тайнах реки Молочной. Баловали там разбойнички, не без этого. Где золото - там искушение. Гавриил достал мешочек с золотом. Погладил. По телу пробежала дрожь. Рублей на триста песка. А еще слиточек есть, убран под пол. Не оставлял Гавриил надежду вернуться в Верхотунск. А мысль у него родилась такая. Ежели есть золото на Молочной, отчего же ему не быть на Неглинной. Собрать мужиков в артель. Мужик разбогатеет. Богатый мужик - непьющий мужик. Только бедный мужик в стакан смотрит. А нищий — тот никуда не смотрит - некуда смотреть.
Задумка созрела недавно. Уже знал кого поставить во главе дела - Кузьму Немытого, тот бы смог. Но пропал мужик, другого подыскать придется. Самому же не по понятиям вести руководство этим поиском. А кто еще? Илларион? Нет, не потянет. Здоров физически, а морально слаб. Что толку от шести пудов веса и пол кило мозгов, когда идейно не подкован, не верит в себя. Нет, не Илларион. Гавриил остановил выбор на Семене-охотнике. Места знает. Не дурак. Согласится ли? Мужиков то набрать только свистни, на это дело нехватки не будет. Пошел к Семену сам. Прошел мимо Матвеева двора, мимо лачуги Николы дурачка. Вот он - Семенов дом. В окне свет. Жена копошится у стола. Громко постучал, вошел. Светлая изба. Посреди русская печь. На печи девчурка лет восьми играется с двумя котами. У окна стол с вечерней трапезой. Семен сидит возле початой бутылки. Ольга, жена, вываливает из банки соленые грибы в широкую тарелку.
- Вечер добрый, Семен, по делу я, - молвил Гавриил.
Батюшка, вот радости, - запричитала Ольга, - Оксанка, неси посуду.
- Батюшка, Кагорчика отведаете? Я к Пасхе берегла.
Семен между тем молчал, не встал из-за стола, только кивнул головой. «С достоинством мужик», - подумал Гавриил.
- Можно и Кагорчику, - Гавриил присел на второй стул по другую сторону
стола.
- Разговор мой важный и долгий. Оттрапезничаю здесь, будь по вашему.
На столе появился холодец и жаркое, и еще борщ, а еще красная рыба.
- Зажиточно ты, Семен, ужинаешь, - начал сказ Гавриил, - и Бог тебе в помощь.
Только таких как ты раз, два, три и больше не ищи.
Семен сосредоточено смотрел в глаза пастыря. Куда клонит Гавриил? Он словно хотел заранее угадать предмет разговора.
- Чокнемся, батюшка, за здравие, и праздник ведь! - Ольга наполнила высокие
стопки, вопросительно посмотрела на Гавриила.
Гавриил встал. Прочел «Отче наш» и 90-й псалом. Выпили.
-Так о чем я говорю. Без обиняков буду молвить. Хочу артель создать. Мыть золото на Неглинной. Доход иметь, мужика от рюмки отвадить. И женам деньги и мужикам дело. Детишки хорошее увидят. Богоугодное дело затеял. Тебя мастером поставить хочу.
- Чтобы мыть песок, его сначала найти надобно, - впервые заговорил Семен, и
посмотрел пристальным взглядом на Гавриила.
Пауза затянулась. Погляделись долго, не моргая. Не сговариваясь наклонились
к еде.
- Ты знаешь угодья и урочища, тебе и искать.
Гавриил сам наполнил рюмки. Себе и Семену полные, Ольге - половину. Выпили на этот раз не чокаясь. Хорошо закусили.
-Искать мне нечего, отец Гавриил, - ответил Семен. Увидя немой вопрос, продолжил, - потому, что я нашел уже ЗОЛОТО на Неглинной.
Семен потянулся к навесному шкафчику. Достал мешочек, небрежно бросил на стол. От удара мешок развязался и песок, переливаясь блестками, струйками пополз на белую скатерть.
-Это только за день, на Верхнем Перевале. А сколько золота дальше, неизвестно. По всем приметам много, чую я.
Такого поворота Гавриил никак не ожидал. Аи да молодей Семен! Как будто одну книгу, но с разных страниц читали, а теперь на одном месте сошлись.
- Добрый песок, - Гавриил потрогал пальцами золото, - что ответишь, Семен?
Семен достал трубку. Неспеша набил. Прикурил от зажигалки с причудливым
узором. Ответил так:
- Если дело общее, полезное - могу порадеть. Мог бы тайком себе мешки
набивать, да кой в том толк. Мне много не надо, все есть у меня. Как там
сказано в Библии. Не копи богатства на земле, а старайся искать богатство на
небе?
Семен выпустил несколько аккуратных колечек дыма.
- Истину глаголешь, хоть и переиначил немного, - Гавриил отвернулся от
набегавшего дыма, закашлял. Не курил 5 лет, как сбежал с Верхотунска.
Сначала было нечего курить, а потом незачем.
-Условие будет, - сказал Семен.
- Какое?
- А вот какое. Все дела решать я буду. Что делать, как делать и когда делать. И
людей набирать я буду. В лес не с каждым пойдешь, верно?
-Верно, Семен. И не каждый с тобой пойдет. Люди притереться должны, пообвыкнуться. Вот Иллариона в первые помощники тебе дам.
- Нет. Иллариона в первую очередь не возьму. Хитрый он. Самого себя только
не обманул пока, немного осталось. Староста еще называется! - расхохотался
Семен.
- Быть сему, - ответил Гавриил.
Ему понравилась та хватка, с которой Семен рассуждал о деле. Видно - мужик с норовом, но сможет. Обговорили мелкие детали. Как то: количество участников экспедиции, калькуляцию амуниции и провизии, оплату работникам. Было одно сомнение. Узнают ивановские о конкуренции, замутят воду. Но ничего. На то у Гавриила план был. Поддержкой заручиться. У сильного человека! У Мосягина Павла Ивановича.
Когда Гавриил возвращался домой, встретил Дарью. Та шла, видимо, с Верхов. Обменялись взглядами. Гавриила обожгло холодом. Все говорили - колдунья, и до Гавриила имела статус вершителя споров. Поставили новую церковь - люди туда потянулись, все меньше к Дарье захаживали.
- Отче наш. Отойди от меня, сатана, - сбивчиво прочел Гавриил молитву.
Поспешил домой. Только переступил порог, услышал голос Аксиньи-кухарки:
-Батюшка, где же вы? Все глаза проглядела. Ужинать ведь надо.
-Иди, Аксинья, я сыт, - молвил Гавриил.
Долго не мог уснуть. На душе осадок. Бред какой-то. А если и вправду колдунья? «Спаси и сохрани», - начал читать Гавриил, но сон сморил его раньше, чем закончилась молитва.
3.
Тот, кто никогда не бывал в Дмитровке, мало что потерял. Гавриил это понял, когда кучер Лакентий вкатывал повозку на бугор, за которым простиралась деревня. Серость, убогость, невзрачие. Да и в Ботогах серость. Но там ПРИРОДА! А здесь? Взгляду неначем задержаться.
Дом помещика возвышался оазисом, среди полнейшего запустения крестьянских домов. Мосягин жил на широкую ногу. Возле двухэтажного особняка кирпичной кладки - сад. Фонтаны ступенями примыкали к летней кухне. Чуть поодаль - водоем, обложенный плиткой. Рядом - баня, размером с хороший дом. На втором этаже бани - бильярд. Имелась и сауна. Что это такое, мало кто знал. Приезжали мастера из Ногейска, по чертежам делали.
Барин сидел в кресле у фонтана. Возле него столик с фруктами. На коленях Мосягина щенок борзой. Еще одна собака тыкалась мордой в колени помещика.Гавриил не разобрал породы, но что страшно дорогая, видно сразу. Лицо Мосягина -это качан капусты, случайно одетый на шею. Дополните картину широко расставленными глазами и носом картошкой. Двойной подбородок помещика плавно переходил в тройной. При этом голова Мосягина могла вращаться вокруг оси, как у совы. Казалось, ему не доставляло особого труда выворачивать шею. С минуту Мосягин непонимающе смотрел сквозь Гавриила, словно хотел расшевелить извилины своей капустной головы.
- Кто к нам пожаловали? Гавриил! Милости просим, - запищал Мосягин, и этот
писк придавал ситуации комичность.
- Алексашка! Тащи кресло! Тащи вина, винограда тащи! У нас все есть, -
улыбнулся Мосягин.
- Павел Иванович, буду вести беседу важную и вашего слова поощрения хочу
иметь, - витиевато начал Гавриил.
На протяжении всего разговора Мосягин улыбался и гладил щенка. Было непонятно, слушает он Гавриила или нет. Ни разу не переспросил, не поправил. Когда Гавриил закончил и выжидательно замолк, Мосягин изрек:
- Батюшка святой, я согласен!
- Не понял согласны на что? - Гавриил пожал плечами, ведь он ничего не
предлагал.
-Я согласен на сорок процентов от всего дохода предприятия, - и запищал еще
быстрее, - смею уверить издержки с моей стороны видятся огромные: с
Ивановскими договариваться - раз, лицензию в департаменте взять - два, а три
еще неизвестно что, но деньги понадобятся.
Вот те раз. Лицензия. Об этом Гавриил позабыл. Конечно, по закону положено.
Если ее не будет, приедут из департамента, арестуют прииск. В Ногейске за этим
цацкаться не будут.
- Да и взятку дать придется. Рублей сто, не меньше, - голос Мосягина прервал
ход мыслей Гавриила.
- Нина, где Алексашка? Где вино?
Из летней кухни вышла девушка лет двадцати четырех. В Гаврииле что то рухнуло сверху вниз, а потом снизу вверх. В висках застучало, а в горле возник комок. Так можно описать в нашем случае ЛЮБОВЬ с первого взгляда, родившуюся в Гаврииле и уже разраставшуюся вширь.
Нина блеснула по Гавриилу очаровательными зелеными глазами и удар молота ударил Гавриила по голове, словно по наковальне.
- Что вы говорите? - Гавриил переспросил Мосягина.
- Племянница моя. Нинуля! Познакомьтесь,
Нина подошла. По этикету протянула руку в белой перчатке. Гавриил разом переоценил всю свою жизнь. Как он рад этим лишениям, этой злой судьбе за этот подарок, за этот перст Божий, что привел его сюда.
Сначала Гавриил хотел вести торг с Мосягиным. Сорок процентов - обдира полная. Но сейчас не мог. Пересохшим ртом он говорил с Ниной, не узнавая своего голоса. Местами голос дрожал. Нина видимо заметила это, засмеялась. Невзначай коснулась плеча Гавриила рукой и упорхнула вон. Гавриил спешно засобирался. - Я согласен. Сорок, так сорок, - и Гавриил поспешил домой, сославшись на приступ подагры.
4.
Настал черед рассказать, что случилось с Кузьмой Немытым. Конечно, если это интересует читателя. А случилось следующее. Устинья призналась мужу в измене. Умоляла простить, что любит говорила. Кузьма молча смотрел на жену. Стихия отняла почти все материальные ценности, жена - духовные. Мысль о самоубийстве начала пульсировать в мозгу. Кузьма, не сказав ни слова, вышел из избы. Жить не хотелось. А надо бы жить Но как? Если теперь он посмешище для всех, убитый трагедией вдвойне. Надломленный пропажей ЯРОГО. Это происшествие с конем оттеснило на время все остальное и только теперь Кузьма понял - потерял все, почти все. Нет больше зажиточного и влиятельного Тимофеева Кузьмы. Есть раздавленный горем мужичок. А удар в спину Устиньи. Как вынести? Если мне не жить, то и Веремею не дам - рассуждал Кузьма Но что делать? Драться не умел об убийстве и в голову не брал - грех это наипервейший. Кузьма побрел по деревне. Думы хаотично струились в голове. Ничего путного. Поравнялся с домом Дарьи. В окне горел свет. И свет этот от розовой занавески поманил Кузьму. Не сознавая что делает, он переступил порог избы. Дарья сидела у окна с распущенными до пояса волосами. Не оглядываясь сказала:
- Знала, что придешь. Карта так легла. И знаю зачем пришел. Судьба это, а не
прихоть твоя.
Кузьма стоял в нерешительности. Он сам не знал, зачем пришел к этой восточной женщине, а она, поди же - знала.
-Помогу тебе, что истуканом стоишь, - тоном повелительницы молвила Дарья, -присаживайся же.
Кузьма присел на краешек стула, ничего не сказав, только смотря на лицо Дарьи. Даже сейчас, он не мог сказать, сколько ей лет. Может тридцать, а может и сорок. Откуда она в Ботогах, Кузьма не знал. Родственников у нее здесь вроде бы не было. Если можно представить себе внешность шамаханской царицы, то Дарья была женщиной этого типа Властные скулы. Большие черные глаза, подкрашенные умелой рукой. Родинка на лбу. Точеный нос. Только сейчас Кузьма разглядел, что Дарья красива. Раньше встречал, не обращая вида. Не ровесница - что зря пялиться? И одевалась вычурно. Все в широкие балахоны, носила причудливые головные уборы. По-восточному одевалась. Сейчас она была в легком широком халате, стянутом на поясе кушаком. Халат синий, с отливом перламутрового. Нога сложена на ногу. Одна пола халата съехала вниз и Кузьме открылся вид стройной ноги аж до неприличия высоко. Кузьма залился краской. Дарья встала, подошла к нему и положила руки на его плечи. По телу Кузьмы пробежал озноб. Боишься меня? И правильно делаешь. Меня все боятся.
Дарья скрестила руки на шее Кузьмы. От нее веяло ароматом женщины. Голова закружилась. Машинально, не давая себе отчета, он обнял ее за талию. Какая узкая! Дарья водила руками по волосам Кузьмы, словно парикмахер, оценивая - как будем стричься. А Кузьма заскользил руками по телу Дарьи. Сидеть было неудобно, встал. Хочу просить тебя, - начал Кузьма срывающимся голосом. Потом, будет время, - Дарья уткнула голову в шею Кузьмы.
- Я красивая?
- А то как же.
- И ты мне нравился всегда. Пошто на меня внимания не обращал?
- Да я же...
Он не успел договорить. Губы Дарьи коснулись губ Кузьмы. Это было непостижимо. Это был фейерверк эмоций. Она жадно целовала Кузьму. Он неумело расстегнул кушак халата. Фигура Дарьи, великолепная фигура ЖЕНЩИНЫ опьянила Кузьму. Зов страсти, ловушка плоти, или что там еще, но он не в силах был сдерживать себя. Мужское начало победило. Дарья ловко стянула с него рубаху. Кузьма побагровел. Его сутулая спина, худые ребра, впалая грудь украсили бы только журнал комиксов.
- Не дрожи ты, - не отпуская Кузьму Дарья налила в стакан на столе из графина
какую-то мутную жидкость с пузырьками газа.
- Выпей бражки. Все пройдет.
Кузьма залпом опрокинул стакан. В голове зазвучала музыка, словно включился патефон.
- Ну, лучше ведь?
- Да.
Кузьма с ужасом заметил, что музыку в голове он может регулировать по громкости, мысленно, конечно. Прибавив на полную, он слушал восточную мелодию. Кузьма подчинился Дарье, ее искусительной игре рук, ласкающих Кузьмы тело. В голову ударило тепло. Брашка проказит - подумал Кузьма. Он не заметил как оказался на постели, раздетый до нага. Посмотрел вверх - увидел свод лунного неба. Луну, звезды россыпью.
- Мы на улице что ли? - хотел спросить Кузьма, но вместо этого сказал: Я не
уйду от тебя. Женюсь. Сбережения есть. Поставлю мельницу сызнова.
-Дурачок ты, - отвечала Дарья, - замужем я, а муж мой в отъезде. Ты любовник
мой, али не так?
Так, так!
Кузьма удивлялся тонкости и умению Дарьи. Ведь Кузьма жил с Устиньей три года, до нее была еще Bepкa с Дмитровки, да прачка Марина, та местная. Здесь же все по-другому. Там что? Прихоть плотская, а здесь в Кузьме страсть проснулась, да не шуточная. Только к вечеру следующего дня он успокоился и уснул. Проснулся, посмотрел наверх - опять звезды и луна. Присмотрелся. Да это ширма над кроватью.
-Ну ты и засоня! — Услышал голос Дарьи. Огляделся. Вспомнил все. Дарья была одета в шелковую накидку, обнаженная. Волосы теперь убраны башней.
- Поешь вкуснятины, - Дарья поставила к изголовью Кузьмы поднос с
фруктами.
- Мне не надо бы...
- Молчи уж,- оборвала Дарья, - ешь, давай!
Кузьма с жадностью ел, а потом пил бражку. Уж больно понравилось винцо. В голове появился щелчок и Кузьма услышал шум прибоя, плеск волн.
- Mo-ре, - протянул Кузьма.
А Дарья уже обнимала Кузьму. Под крики чаек пролетела вся ночь любовной страсти и не прекращалась до утра. Кузьма пробовал регулировать звук, но больше не получалось.
В полдень, Дарья, одетая строго, в платье до пола, платок, и зачем-то черные перчатки, разбудила Кузьму.
- Вставай, касатик, тебе пора за конем идти.
- За каким конем? - переспросил Кузьма.
- За ЯРЫМ. А за Веремея не беспокойся, накажу негодного, по-своему.
- Откуда ты узнала про коня, про Веремея? Я же не говорил.
- Ты не говорил, карта сказала.
Кузьма быстро оделся. Один носок натянул наизнанку, так спешил
Переодень, дороги не будет.
Кузьма не сразу сообразил, что дело в носке. Дарья сидела за столом спиной к нему и разговаривала с ним, не оборачиваясь.
- Коня найдешь. Путь долгий тебе будет. И счастье будет. Иди три дня только
на Солнце. Это возьмешь с собой, - она протянула мешочек с чем-то легким.
-Это грибочки сушеные. Замачивай и жуй. Голода не будут. И холода. А бражки нальешь? — осмелел Кузьма
- Бражки тебе больше нельзя, - ответила Дарья и Кузьма не решился спросить
почему.
Вспомнил, - с собою денег нет. А отблагодарить как? Стал снимать с пальца дорогое кольцо с бриллиантом. Не поддавалось. Не снимал года, что в гору пошел.
-Оплату не волнуй. Денег не беру, если знаешь. А ты в расчете со мной. И за Ярого и за Веремея. Кузьма стоял в нерешительности посреди избы.
- Страшно мне. Простить Веремея то можно.
-Простишь ты, тебя не простят. В малом извинишь - в большом потеряешь. А тебе большое дано. Не я говорю. Карты так легли. А теперь уходи, - Дарья блеснула властным взглядом. Куда идти-то?
- За конем своим, за Ярым. Без него счастья не будет.
Кузьма выскочил из избы с мешочком грибов за пазухой. Странно, но солнце уже садилось, хотя только что был день. Как ни есть колдунья. Кузьма побежал дворами в сторону заходившего солнца. Дорога вела в сторону Черных полян, - место богатое волнушками, груздями. Не давая страху проникнуть глубоко, он бежал пока Батоги не скрылись из вида. Пошел шагом. Есть не хотелось. Кузьма с интересом рассмотрел мешочек с грибами. Вот чудо то! Сушеных грибов положила, но грибы убрал снова за пазуху. Ускорил шаг. Только на закате дня он понял, во что пустился. Кругом лес. Темнеет. Ни огня, ни ночлега, - ничего нет. Есть захотелось внезапно, до слабости в ногах. Будто век не ел. Какой толк от грибов этих, поганок? Голода не будет. Да грибами только водку закусывать. Холода не будет. Кузьма поежился -потянуло ночной прохладой. Глухо ухала сова, ей отвечала детским плачем выпь, за что в народе эту птицу не любили. Лес наполнился звуками, умноженными обостренным воображением многократно. Трещали деревья. Слух стал острее и улавливал все ужасы надвигающейся ночи. Страх тоже усилился и подавил волю. За что? Спаси и сохрани, - шептал Кузьма в исступлении.
Он читал молитвы, какие только знал. Получался набор несвязных слов, какой-то сброд. В голову не шло порядка. Кузьма в отчаянии стиснул пальцы. Послышался едва различимый хруст. Оказалось, что его руки были в мешочке с грибами. Взял пригоршню. Быстро разжевал. Горечь одна. Какое там - голода не будет. Велика ли помощь. Кузьма заплакал. Ничуть не удивился слезам, хотя последний раз рыдал пацаном, — Дмитровские шалопаи глаз подбили, озоруя. Теперь же Кузьма ревел навзрыд, в голос.
Что оставалось? Переждать ночь, идти в деревню, на посмешище людское.
- Вона, Кузьма Немытый явился, два дня баню искал, помыться хотел, -
услышал он смех Ивана-дурачка.
- Да он дрова в лесу искал, ему баню топить нечем, - вторили ему девки возле
ограды церкви.
Кузьма видел это, словно на экране картинку. Страх исчез. Появился интерес. Он явственно видел своих односельчан. С удивлением разглядывал мелкие детали - и колодец на пригорке и дом Кондратьевых, и куриц в огороде. Так продолжалось с полчаса. Тело затряслось судорогами, - холод дал о себе знать. На беду ни спичек, ни огнива А согреться бы у костерка сейчас! Только эта мысль пронеслась в мозгу, прямо перед ним появилось пламя. Сначала маленькое, потом побольше. Нос уловил запах дыма. Костер! Настоящий! Березовые дрова, в этом не было сомнения. Вот уже большой огонь, стало жарко. Кузьма отодвинулся в сторону.
- У костра не пропаду, ночую здесь, - крутилось в голове спасительная мысль.
Лягу прямо на землю, недосуг лапник ломать.
Кузьма нагнулся и упал на мягкое. Посмотрел - лежит на подстилке из ельника, иголки колют шею. Чудеса! Он засыпал и видел Ярого, который скакал в своих белых сапогах. Оглядывался, бил копытом оземь, и скакал дальше. Солнце освещало коня, и чернота смоли отливала невообразимым блеском. Ярый скакал в сторону солнца. Вот в чем дело!
- Найду! Непременно найду тебя, конек мой дорогой. Друг мой ненаглядный, -
шептал Кузьма в полубреду.
Он шел вослед. Ему очень хотелось оглянуться, Кузьма знал, что это ему в спину смотрит Устинья-лапушка. Но не оглянулся. Нельзя.
- Только на солнце, только вперед, - шептал Кузьма...
5.
Меж тем предприятие во главе со Степаном развернулось. Первый доход появился. Мосягин не обманул - и лицензию взял, и по ногейским чинам прошел. Все уладил. Специально ездил к ивановским в артель. Брал с собой пять ящиков водки, осетрины и копченостей, фруктов мешок. Зажарили на вертеле поросенка. Ко всему прочему в подводы положили пуд кускового сахара, кадку меда. Ездили с охраной. Мужики с вилами. Сам Мосягин с карабином по восьми зарядов. Ружье больше для успокоения, чем для пользы. Стрелять-то помещик не умел вовсе, разве что мальцом - из рогатки.
Ивановские по началу поартачились. Больше для порядка, но пять ящиков водки не шутка. Дело утряслось.
- Нама чего. Пусть моют. На Молочную тока не суйтесь. Вмиг отвадим, -
говорил Захар, бригадир артельный, отрывая зубами ломоть лосося, - мы,
почитай, не звери. Всем жить охота.
Мужики, поначалу настороженно принявшие чужаков, раздобрели при виде угощений. Вмиг зашумели. Уже после первого ящика водки слышалось всеобщее веселье и смех. Ивановский парень Амелий, лет восемнадцати балагур, травил байки, все про женщин. Показно выдавая свои способности по этой части. Все дружно смеялись, а после третьего ящика водки обнимались, даже целовались.
Мосягин припивал вино, привезенное отдельно.
- Здоровье не позволяет, уважьте, - доверительно говорил Захару, - смею
заверить, печень пошаливает.
- Да уж что. Мы не в обиде. А я про что хотел спросить. С Федькой Колымой
уговор держали? — Захар бросил на Мосягина вопросительный взгляд. -
-Бандюган. Всю округу держит. Хозяин наш откупился от ирода. Деньжищи
заплатил. Не трогает Федька, - пояснил Захар со знанием дела. - Так что
опаску имейте.
- Мы в семидесяти верстах мыть будем, может обойдется? - обнадеживающе
спросил Мосягин.
- Не думаю. Наш Перегонцев на что хват, а сам на мировую с кровососом
пошел.
- А где Перегонцев то ваш?
Андрей Ильич? Известное дело где, в Ногейске. Он сюда и носа не кажет.
Барыш Чока считает, а приезжает от него сын, Никита Андреич. Молодой
барин, а толковый.
Взяв для верности координат Перегонцева Андрея Ильича, Мосягин просил отлучки. Пятый ящик водки мужики не смогли допить. Небывальщина какая - водки навалом, а пить уже не в мочь. Домой добрались без происшествий. Если не считать того, что мужики с пьяну переблевали все подводы и потеряли трое вил, а Мосягин всю дорогу икал, не зная, кто помянул...
Отец Гавриил зачастил по делам. В Дмитровку. А дел много было. Оказалось - на словах плясать легко, а как попробуешь, - ноги еле двигаются. Спасибо Мосягину. Проявил экономические способности, взял бухгалтерию на себя. Иначе нельзя. Золоту учет нужен. А на Семеновом прииске был Мосягин всего один раз. Поежился при виде условий, в которых жили мужики. Три дюжины небритых, немытых, но захваченных новым начинанием людей. Жили в бараках. Только что не на земле спали, об удобствах и не мыслили. Правда с питанием проблем не было - ели15 хорошо, от пуза. Семен требовал - не будет достатка в желудке, не будет золота. А золото текло струйкой, а потом и струей в специальные мешки, привезенные Мосягиным из Ногейска. Мешки с печатью департамента и пломбами, с гербом россейским. Все как положено. По накоплении пуда, золотишко переправляли в Ногейск. Большую партию вести не рисковали. Охрану брали из своих -дмитровских. Мосягин разорился и прикупил карабинов.
Гавриил поражался той цепкости, с которой Степан вел дело.
- Не прогадал я в тебе, Степан, - Гавриил хлопал по плечу мастера, - аи да
удалец!
-Не хвали, не девка я красная, мне от этого пользы нет. Ты, батюшка, вторую партию мужиков вези. Эти совсем измотались. На одном энтузиазме держатся, - Степан к месту ввернул словечко, слышанное от Мосягина. - А в глаза мужиков посмотри - ничего осмысленного, только блеск золота. Нехорошо. Надобно заменить работяг. Я тут списочек набросал, кого взять. Степан протянул листок бумаги, сложенный вчетверо.
Твое право, как скажешь. Гавриил бегло пробежал глазами список. Остановил взгляд на Николе-дурачке.
- А это зачем. Николушку? Ему бы только у церкви сидеть, баб смешить.
- А затем. Мужик от работы вымотан, а бабы рядом нет. Успокоение где? Если
сюда женщин привести, распря пойдет. А дурачок шуточкой напряжение
снимет. Да и не дурак он вовсе, а пришибленный просто. Да, Отец Гавриил, о
другом скажу, - сказал Семен, когда тот уже садился в двуколку - вы это, об Устинье посерчайте. Одна с ребятишками без мужика осталась. Беда любого
придавить может. Помогать надо, и Бог этому рад будет
-Да, конечно, - рассеянно ответил Гавриил.
Он смутился оттого, что раньше не дошел до истины. Кузьма был мужиком толковым, муку без недостатка поставлял. Надо же, Степан увидел нужду человека, а Гавриил рядом пребывал, а об Устинье не подумал.
- Непременно поможем. Стипендию назначим.
Когда уже тронулись, Гавриил размышлял, почему так произошло. Конечно, он встречал Устинью. Поздоровается и мимо пройдет. Может быть Гавриил нарочно избегал красивых женщин. Впрочем, так оно и было.
Тем не менее Гавриил начал замечать за собой такую оказию. Искал маломальский предлог, чтоб только побывать в Дмитровке. Если не встречал Нину, то . злился на себя. Она же вела себя с Гавриилом с той легкостью, коей способны женщины, себе цену знающие. Она играла с ним только в им понятную игру, словно показывая - «Я очаровательна, не правда ли?». А Гавриил понял нутром, что готов встать на колени перед этой женщиной, жизнь посвятить. Он был рад, что появился смысл бытия в его судьбе. А смысл этот был Ниной. Гавриил много молился. Просил прощения у Господа за то, что любит безумно. Только Ему доверил эту тайну. Объяснения же с Ниной он боялся. Не отказа, нет. Боялся потерять то, что имел сейчас. Это томление, эти муки переживаний, эту надежду, которые давали силы и толкали вперед. Гавриил заметил, что в последнее время он стал смотреться в зеркало. Ездил в Ногейск, у парикмахера стриг бороду и делал стрижку. Купил новые рясу и сапоги. Фартовым фасоном по лучшим деньгам. Меж тем Нина, при каждой встрече появлялась в немыслимых нарядах и украшениях. В этом себе не отказывала и была, как всегда, неотразима. Гавриил и на этот раз приехал в Дмитровку под предлогом покупки материалов для прииска, а по правде - из-за Нины. протяжении беседы с Мосягиным растерянно ворачивал головой. Нины нигде не было. Случалось и раньше - без встречи. Но сейчас, в своем щегольском прикиде, при полном марафете, Гавриил рассчитывал на объяснение с Ниной.
- Драги непременно прикуплю, непременно. В Ногейск Лукьяна снаряжу, -
привычно пищал Мосягин, - и кирок и лопат - в Пестовке. Сам съезжу,
непременно съезжу.
Гавриил кивал головой, отвечал невпопад.
-Может зеленого чайку с черносливом? — Мосягин учтиво улыбнулся, -пожалуйте на летнюю кухню, я сейчас все устрою. Гавриил прошел по мощеной плитами дорожке к летней кухне, и в дверях
буквально столкнулся с Ниной. Неожиданно он был от нее непозволительно близко.
Его тело трепетало - Гавриил оказался в Нининых объятиях, чтобы не упасть она
обхватила его за плечи. В глазах - тот же вызов и усмешка.
-Простите, Нина, - Гавриил высказал недоразумение. Но ему показалось, что Нина чуть дольше, чем следовало случаю, не выпускала его из объятий. А сколько нежности было в этом объятии! Вселенная вмиг пошла кругом, и вся -вокруг Нины. Она же в центре вселенной. Как ни есть — Богиня.
- Гавриил Аркадьевич, здравствуйте! - Нина, наконец, отстранилась - хорошо,
что встретились, я уезжаю в Ногейск на учебу, в дамское заведение.
На лице Гавриила читалась неподдельная досада.
Как же, Нина, Я хотел вам сказать, я, знаете ли, слов...
- Подождите, Гавриил Аркадьевич, - Нина называла его кокетливо по имени и отчеству, - ничего не говорите сейчас. Я буду вас ждать в Ногейске. Приедете
проведать?
-Как же. Не извольте сомневаться, Нина моя дорогая!
Нина засмеялась, коснулась губами его щеки и уплыла вон. В глазах Гавриила поплыли разноцветные круги. Тысячи кругов. Сердце застучало колесным стуком и отсалютовало оглушительным гудком. Подчинившись сигналу, кровь увеличила ход, мгновенно набирая скорость. Да если бы пришлось ехать к Нине на край земли, Гавриил бы не раздумывал. А Ногейск — сто пятьдесят верст по бездорожью. Пешком добегу!
Пока же дела в Батогах ненадолго отвлекли Гавриила от мыслей о Нине, но именно Нина была тем стимулом, той движущей силой, что давала вдохновение. Следуя совету Степана, Гавриил похлопотал о стипендии для Устиньи. Сам пришел к ней. Принес отрез материи; с гостинцами для детей, сахаром и мукой. Устинья встретила Гавриила учтиво. Не более. Не радости, ни горя не выказывала.
- Вот оно что, Устинья. С деньгами поможем, нет вопроса. О себе подумай, -
при этих словах Гавриил чуть потупил взгляд.
Ты женщина молодая. В выборе недостатка не будет. Одной то как?
- Гавриил, батюшка, - оборвала Устинья на полуслове, - у меня один любимый
муж - Кузьма. И дети его вон, под лавкой сидят, к чему разговор.
Не спорю. Но Богу угодно счастье всякому чаду своему. А одной-то счастье где?
-А я не одна! Вот четверо пацанов: Илья, Сергей, Ванюшка, Сашка! Ребятишки повылезали из-под лавки, обступили мать. Устинья трепала детей по головам.
-Ради них живу. Да и Кузьма не даст мне счастья с другим.
-Как не даст?
-А приходит ко мне по ночам. Во сне. Говорит: коня тока найду и вернусь.
-Обязательно вернусь.
- Ярого?
- Ярого.
- Так где ж его искать? Ураган погубил. Глупости это.
- А для меня ВЕРА это. Как без ВЕРЫ жить, отец Гавриил, - Устинья
обезоружила его простым этим вопросом.
Гавриил перекрестил Устинью и детей, прочел молитву. Вышел на улицу.
Хороша пора! Наступила золотая осень. Природа гармонировала с внутренним миром Гавриила. Успокоение и смирение, зарождение нового в отмирании старого пришли в жизнь его. Нет, хорошо любить! Надо любить! Ниночка, цветочек! Дай срок, буду в Ногейске - все переверну. И еще узнают кто такой Гавриил.
Кто-то окликнул. Не сразу понял, что это его. Оглянулся. Позади стояла Дарья.
- Отец Гавриил, здравствуйте. Почто не здороваетесь, мимо летите?
- Здравствуй Дарья. В раздумьях о делах не приметил я тебя.
Бросьте, отец Гавриил. Я баба, мужика насквозь вижу. Почто волком на меня смотрите? Прямой вопрос требовал прямого ответа.
-Скажу, Дарья, начистоту. Не любо мне, чем ты занятия ведешь. Не богоугодно
это.
-Что не богоугодно?
- А знахарство твое, али колдовство. Хоть как называй, а от лукавого это. И
гадаешь ведь. Люди говорят.
-Красивый ты, Гавриил, - неожиданно сказала Дарья. Ну ты брось выкрутасы. На меня чары вести желаешь?
- Вижу влюбился ты, Гавриил, - при этом Дарья перешла на ты.
- Отчего ж видно?
- А меня не обманешь. Глазами смотрю внешне, а сердце внутри Влюбился ты,
голову теряешь.
И как невзначай, перешла на предыдущее:
- Ты врачуешь духовно, я телесных хворей врачую. Одно ведь дело делаем.
- Делаем одно, а служим разным господам, - отрезал Гавриил.
- Не прав ты, Гавриил. Я не кому зла не делаю. Кто скажет? И Бог у нас один,
только идем мы к Нему с разным багажом и с разных сторон. Что скажешь?
Гавриил замешкался. Не ожидал такой откровенности, да и не стремился к ней с прихожанами.
- А отчего, Дарья, в церковь не приходишь?
- А это твоя обитель - церковь. И Бог твой там тебя слышит. А у меня своя
обитель, - при этом Дарья тронула грудь рукой, - и Бог мой там.
Еще что скажу. Ждет тебя неприятность здесь, в Батогах. Уходить тебе надо. Подвох от человека, которого знаешь. Будь осторожен, отец Гавриил. Дарья и рта не дала открыть Гавриилу. Развернулась, ушла.
б.
Кузьма Немытый проспал без малого двенадцать часов. Встал в полдень.
Потянулся обнимая Устинью. Открыл глаза - обнимает сосновый пенек. Пришло сознание. Пришел весь ужас положения. Уже высокое солнце прорывало лучами хвойный лес. Кузьма лежит на земле, возле поваленного дерева. Вспомнил вчерашнее. Потрогал мешочек с грибами. Грибы на месте. Не кострища, не лапника не было вовсе. Причудилось что ли? Есть, как ни странно не хотелось. Перед глазами возник образ Ярого. «Что ж я лежу», - подумал Кузьма. За конем идти надо. Кузьма медленно побрел, выбирая ориентир на солнце. Завалы обходил стороной. Ручьи по броду. Большие болота и топи, — стороной также. Выбирал места посуше. Вышел к какой-то реке. Пошире Неглинной. Молочная, не Молочная, кто его знает. Искал броду, не нашел. Поплыл, держа одежду в левой руке. В детстве смеялись - Кузьма плавает лучше всех, потому что дерьмо не тонет. Действительно не тонет. Кузьма только подгребывал себе рукой. Ногами чуть шевелил - лишь бы на плову быть, силы экономил. На стремнине течение не шуточное, но Кузьма воды не боялся. А если не боишься, - то ей и не интересно. Выпустила Кузьму река на тот берег, только за две версты ниже. Снова на солнце. Снова вперед. Проголодался к исходу дня. Ел клюкву и бруснику. Нашел чернику, уже налитую осенним дождем, но на удивление сладкую. Медведь не дурак, что на чернике да бруснике жиреет. Витамины это. Для рациона медведя полезное. А Кузьма что. Хуже что ли медведя? Тоже до отвала ел. Решил заночевать на поляне, раскинувшейся между оврагом и полоской соснового перелеска. С испугом покосился на мешок с грибами, - тот подмок на реке, заметно потяжелел. Еще Дарья говорила - замачивать нужно. Постарайся разобрать что за грибы. Не понять. В лесу их эко сколько - сотни видов, поди угадай. Постепенно
любопытство пересилило страх. С расстановкой прожевал пригоршню грибов. По опыту подумал о костре, - появился костер. Подумал о подстилке, - появился нарубленный ельник. Стараясь не сойти с ума, вспомнил как вкусно готовит Устинья куропатку. Вот тебе и куропатка в котелке стоит. Горячая еще, с бульоном. Жадно поев, провалился в сон, чтобы не лишиться рассудка...
На третий день все повторилось. Длительный переход закончился привычными мыслями об еде, костре и нарубленном лапнике. На утро не было ни костра, ни лапника, ни куропачьих костей. «Я действительно сошел с ума», - решил Кузьма. «Может я уже умер, и меня нет?». Ущипнул запястье. Стало больно. Подумал - дело в грибах. Ведь днем специально думал о костре - ни в какую, да и другого ничего не было. Минуло трое суток путешествия, пошли четвертые. С их наступлением пришло отчаяние. Обманула меня колдунья, куда же дальше. Здесь погибать. Век скоротал - ни себе пользы, ни людям памяти не оставил. Вспомнил Устинью-лапушку. Поплакал. Вспомнил детишек. Сашка, Илья, Андрейка, Сергей, Ванюшка. «А почему пять? Их же четверо у меня!» - с горечи подумал Кузьма. «Сошел я видно с ума».
Вдруг его думы прервало конское ржание. Деревенский, он не мог ошибиться и отличил бы ржание лошади от любого звука. Ускорил шаг. Все тихо. Вдруг ржание повторилось. Поднялся по косогору, взору предстала такая картина. Посреди поляны изба, из трубы валит сизый дым. Рядом конюшня и баня. У изгороди привязан жеребец рыжей масти. Молодой еще, помоложе Ярого. Когда Кузьма проходил мимо коня, тот не брыкнулся, только моргнул одним глазом. Кузьма постучал в двери избы. Ответа нет, да то и понятно - к двери приставлена доска. Нет хозяина, стало быть, дома. Поколебавшись минуту отодвинул заслон, вошел внутрь. Небольшие сени. Толкнул еще одну дверь. Взору открылась просторная комната. Посередине овальной формы стол, в переднем углу икона, на стене ружье. Еще одно такое же лежало в сенях рядом с патронтажем. На полу комнаты - медвежья шкура, занимает большую ее часть. Аккуратно сложенная печь, не русская, другой конструкции, малогабаритная, не занимала много места, а гармонично вписывалась в интерьер. Кузьма заметил навесные шкафчики и полки с книгами. Посмотрел книги внимательнее. Здесь и Библия в красивом переплете. И Пушкин, и Толстой, и Чехов. Чего только нет — аж глаза разбегаются. То, что это классика, Кузьма знал по учебнику литературы, выппудированному в детстве от корки до корки. Когда батя научил читать, все умником обзывать стали. Пообзывали, да отстали. Внимания Кузьма не обращал - так захватило его овладевание чтением. Посмотрел название других книг. "Охотохозяйство России", подшивка журналов "Ногейский вестник", "Конституционное право". Это было недоумением для Кузьмы, выше его понимания. По избе разносился вкусный запах мяса. Поглядел - на печи два казана. В одном рыбный суп, похоже что из форели. В другом - куски лосося. Сочные, приправленные перцем и чесноком. С картошкой. Над печкой, под самым потолком весит мешок, рядом другой - поменьше. Потрогал на ощупь. В одном, видимо, сухари, в другом грибы. Повесил свой мешок рядом. Не высушить — загниют. Взял "Ведомости", стал читать, благо еще было светло, да и задремал. Разбудил его собачий лай. Кузьма опасливо посмотрел на дверь. Внутренне он приготовился к любым неожиданностям. Воображение рисовало разбойников с большими топорами, на цыпочках подходящих к избе. Собака меж тем заливалась взахлеб, видимо почуяв Кузьму. Через мгновение дверь резко отворилась. Отворилась бесшумно, без скрипа и это почему-то напугало особенно сильно. Вошел мужчина. В проеме дверей
пригнулся, чтобы не удариться головой - роста изрядного. Заслонил собой проход, дверей стало не видать.
- Здравствуй, добрый человек, - сказал вошедший, - рад гостю всегда. Да гости
больше медведи и волки. Притом и те давно не заглядывали.
Под ногами хозяина выжидательно сел пес. Чистокровная лайка белого окраса. Только одно ухо собаки было черного цвета.
Серый, место, - скомандовал незнакомец. Пес беспрекословно подчинился, лег на коврик возле входа.
Василий меня зовут. Фамилия простая — Петров. А тебя как величать?
- Нем... Тимофеев я, Кузьма.
- Да ты бы печку подбросил, продрог чай с дороги, - улыбнулся незнакомец,
нога об ногу стягивая добротные яловые сапоги.
Кузьма подумал что ответить. Не нашелся.
- Сейчас поужинаем, чем Бог послал. Кузьма, что думаешь?
- С удовольствием.
Василий смотрел на то, с какой жадностью Кузьма поглощал пищу. Казан с супом быстро опустел наполовину. Лосиное мясо Кузьма ел уже смакуя, и понимая вкус еды. Когда не смог доесть очередную порцию жаркого - понял, что уже сыт. Чай пить пока не стали. Завернули самокрутки самосада. Последний раз Кузьма курил еще до встречи с Устиньей, но сейчас хотелось вспомнить ощущение дерущего горла дыма. А табачок у Василия добрый, в этом Кузьма понимал. Надо сказать, что все у Василия было ладным и добрым. Не было ничего лишнего и необязательного, а было все, что нужно. Чувствовалась рука хозяина. Крепко затянувшись, Кузьма не сдержал кашля. Василий лишь улыбнулся. В разговоре возникла естественная пауза, которую никто не прерывал, сознавая толк момента.
На внешности Василия стоит остановиться особо. Есть мужики в России. Косая сажень в плечах - это не сказать ничего. Две сажени — это ближе к делу. Могучая фигура. Жилистые и бугристые руки. Торс, которому бы позавидовал иной борец на арене цирка. Шея бычья. Лицо в то же время простодушное, без усов и бороды, можно сказать по-детски простое. Нос курносый. Все это немного не стыковалось с такой комплекцией. Серые глаза на овале лица. Массивный подбородок с ямкой указывал решительность и уверенность в себе. Волосы черные, убраны косичкой назад. На груди крест из серебра размером со спичечный коробок. На запястье руки диковинная штука со стрелкой с синим наконечником. Одет в защитного цвета брюки и куртку. Сразу видно - лесной человек.
- Я капкан проверял, - прервал молчание Василий, когда кончил курить, - ничего,
зверь к реке ушел. В августе засуха была, сейчас воротиться зверь должен.
Самокрутка Кузьмы стала обжигать пальцы. Неумело потушил со второй попытки, положил в пепельницу.
А ты, Кузьма, по какой заботе в крае? Коня ищу своего. Ярым звать.
Василий нисколько не удивился ответу, словно коней искали часто, и все в его, Василия, угодьях.
- Коль ищешь — найдешь. Не спорю.
Эти слова так обнадежили Кузьму, хоть и в них не было ничего, но был особый смысл, своя житейская мудрость.
- Ураганом Ярого угнало. Прошел по нам, накуролесил изрядно. Сам я в Ботогах
живу.
- Ботоги? Верст сто от Желоби будет, - произнес Василий. Больше ни о чем не
спрашивал.
- А каку реку я давеча переплыл пред порогами?
- Дак Желобь это. Одна у нас тут река - кормилица, - Василий жестом показал
на лещей и щук, в изобилии наложенных в сушилке под печкой.
А Кузьма и не видел внизу-то, пока один в избе был. Поначалу вниз не смотрел.
- Время позднее, я постелю тебе, а сам читать буду, - сказал Василий.
Зажег лучину на керосине. Столбик копоти устремился вверх и облизал потолок. Как давно Кузьма не спал на настоящей перине, не подкладывал под голову подушку, не укрывался одеялом. Только голова коснулась постели, Кузьма уже видел Ярого. Тот бил копытцем и бежал вперед. На солнце бежал.
В последующие две недели, а именно столько прожил Кузьма у Василия, ничего существенного не произошло. Василий ни о чем не расспрашивал Кузьму. Не о семье, не о родных, не о деревне. О себе тоже ничего не рассказывал. Словно договоренность негласная была. Говорили об охоте, политике, ногейских новостях годичной давности. Василий оказался грамотным, начитанным человеком. Говорил о царе, об устройстве России, рассказывал о зарубежных странах. Общество Василия нисколько не тяготило Кузьму. И взаимно. Вместе ходили на охоту. И когда Кузьма удачно всадил дробью по уходящей утке, и Серый принес добычу, Василий впервые увидел улыбку на лице Кузьмы. Подкрепившись у Василия морально и физически, Кузьма стал подумывать о продолжении поисков. Но как их вести не знал.
Василий на поверку оказался добрым человеком. Вид обманчив. Иногда встречающиеся сочетание простодушия и силы. Потехи ради разорвал подкову на глазах у Кузьмы. Разогнул радугой.
- Тебе в цирке номера казывать, - сказал Кузьма с удивлением разглядывая
подкову.
- А я еще номера покажу. Еще налюбуются, - и Василий посмотрел куда-то вдаль.
Иносказательно сказал, конечно. Но кому покажет и что, было без понятия.
Долгими осенними вечерами октябрь смотрел уже в окно, говорили о литературе. Кузьма принялся много читать. Понравился Пушкин. И стихи и проза. Чехов сложнее вышел. Толстого читать не смог вовсе - уловить смысл автора не давалось. Шутка ли - предложение в полстраницы. Поди запомни все повороты. Никогда не говорили о женщинах. Зачем же душу бередить. Эта тема была под запретом.
Почувствовав, что Кузьма тяготиться, Василий как-то сказал:
- Дожди прибило в наш край, а покров через две недели. Я к чему. Зимуй здесь. А
по весне пойдешь. Так благоразумнее будет.
Кузьма ничего не ответил, да только понял, что верно это. Сейчас идти — себя на смерть обречь.
Пришла, наконец, зима. Кузьма жадно перечитал все книги. И "Конституционное право", и "Обустройство России", и "Проблемы навигации Крайнего Севера и Дальнего Востока". Вернулся к Толстому. Перечитал. Понравилось. Проснулась тяга к знаниям. У Василия были учебники физики и математики. Курс начальной школы. Он в запой прочел их. Василий на примерах объяснял неясности.
- А почему это ток движется в одну сторону, а электроны нет. Проводник же на
месте стоит, а потом электроны евонные начинают в другую сторону двигаться?
- А это как снег. Почему иногда хлопьями липкий, а иногда крупинками мелкий, а
то град вдарит. Это данность. С ней смириться надо и принять на веру. Кузьма не
унимался.
- - Вот по закону физики - все тела взаимно сталкиваются. Почему же когда я прыгнул на землю с бани, ударился, оттолкнулся от земли и упал на бок. Я то оттолкнулся и упал, а она, Земля, куда она делась? На месте стоит.
- Во-первых, не стоит, а вращается вокруг своей оси, и вокруг Солнца. -
Василий взял с полки «Астрономию», - почитай, занятная вещица. Земля же
приняла твой импульс, но в виду большей массы Земли, и ничтожной твоей,
это взаимодействие ничтожно мало, и стремится к нулю.
- То есть как это к нулю можно стремиться? Не дело это. Все стремится к
увеличению.
Василий засмеялся:
- Есть теория бесконечно больших и бесконечно малых чисел. Тебе пока этого
не понять. Сколько тебе лет?
-Двадцать пять.
- Учиться тебе надо. Езжай в Верхотунск. Там и гимназия и университет
имеются. Отделения всякие. И геологическое и химическое, математическое.
Вот и физическое есть, что тебя так заинтересовало. А еще юридический
факультет, журналистский, медицинский. Всех, пожалуй, и не припомню.
- А в Ногейске есть такое?
- В Ногейске только реальное училище. На столяра, плотника или
сапожника учат. Или слесарем каким. Нет, в Верхотунск тебе надо.
Однозначно это.
- А как добраться? По воде?
- Нет. По Желоби пороги. Хода нет. До Ногейска верст семьдесят. А там
большой тракт, на Верхотунск выведет.
Василий уснул, а Кузьме не спалось. Долго обдумывал сказанное товарищем. Мысль об учебе понравилась. Какой тут сон. Взял «Астрономию». Стал читать. удержался, разбудил Василия.
Не пойму, Василий. Что получается? Мы все летим в открытом космосе, вся
Земля. Летим в бесконечности.
- Естественно.
- И конь мой Ярый летит, и Устинья и дети мои?
- Само собой, а чем удивление?
Кузьма закрыл глаза. Представил Устинью, малышей. Тоже летят! С тем и уснул.
Зажурчали ручьи. Наступила долгожданная весна. Василию удалась охота. Взял лося и двух кабанчиков. Ели досыта мяса. Плохо, что хлеба не было, зато было много картошки, а это второй хлеб. Кузьма всю зиму ухаживал за жеребцом. Кормил, чистил щеткой, стелил солому. За все это имел лучшую благодарность, - тот разрешал трепать себя за ухом и касался горячими ноздрями Кузьмина лица.
- Сивка-бурка моя,- гладил коня по загривку Кузьма, - мой Ярый тоже где-то
меня ждет. Может какой мил человек тоже уход ему дал. Привязался я к тебе,
но мне идти надо. Своего коня искать. А у тебя Василий есть, с ним не
заскучаешь.
Конь словно понимал. Громко храпел носом и кивал рыжей гривой.
Василий популярно объяснил как быть в Ногейск. Дал компас, провизии, спичек. Курево на три дня - все что необходимо для перехода. Кузьма в сутолоке отъезда чуть грибы не забыл. А они куда повесил, там и висели - целы и невредимы. Попрощались с Василием. Тот крепко стиснул ладонь Кузьмы, до побеления. Не для показухи, а уместно. Мол, сильный я, и ты сильный должен быть, раз в такую передрягу отправился. Серый напоследок кивнул, вильнул хвостом, а Сивка-бурка потупил взор, переживая расставание.
7.
Илларион сидел в своей избе и грел самовар. Самовар уже заурчал и начал закипать. Неменьшая кипучесть, чем в этом самоваре, была в Илларионовой голове. Затаил на Гавриила большую злобу. «Оттого на прииски не отправил? Вон вторая партия вахтой ушла. И Никола-дурачек с ней ушел. А я выходит хуже дурачка» -размышлял Илларион. Обжигая рот, отхлебнул кипятка из эмалированной кружки. Дал подзатыльник сыну. Незачем лезть к столу коли незван. В раздумий наморщил лоб двумя вертикальными морщинами «Кто я? Староста! Я почитай первое лицо в деревне.-Немного подумал, - после этого святоши. Нет, надо зубы показать. Со мной, Илларионом, считаться положено. Не то я сам рассчитаюсь, да еще как!» Шальные мысли будоражили умишко. Решил - мстить жестоко. Для начала достал чернила, листок бумаги. Стал писать жалобу в Ногейск. Анонимную, конечно. О присвоении золота Гавриилом и Степаном. Перечитал, скомкал лист, выкинул под стол. Не то это, не то. Писать в Верхотунск. Сразу туда. На имя управляющего финансами господина Кормильцева. В свое время подглядел в документах у Гавриила, что разрешение на роботы по золотодобыче оттуда пришло. Стало быть и управу там искать нужно. Настрочил анонимку быстро, изворотливо, с подтекстом - мол о многом узнаете сами, на месте, о всех безобразиях только дознание поможет дать полную картину. Получилось следующее: «Отец Гавриил, призванный служить врачеванием душ, занялся непристойным делом - обкрадыванием казны Россейской на золотодобывающем прииске. Также замечен в разврате малолетних и прочих непотребствах. Прихожане его боятся. Тот с Мосягиным дружбу держит, вместе воруют и пьют, блудят в Дмитровке напропалую. Степан, артельный мастер, ведет двойной учет золота. Большую часть - в сквозь казны, в свой карман закладывают. При согласии Гавриила и при его непосредственном участии». И в таком духе на двух с половиной страницах мелким почерком. Закончил так: «По понятным причинам не имею возможности подписаться». На всякий случай, побольше поклепа пустил, глядишь, что-нибудь и проскочит. С удовольствием прочел написанное. Решил по почте письмо не отправлять, самому ехать в Ногейск. Так надежнее. Илларион знал, когда новую партию золота дмитровские мужики повезут в Ногейск. Вот бы... Нет. Хоть хитер Илларион, да трусоват, на лихое неспособен. Потряся кулаком по воздуху и скривя рот, он закричал:
- Наташка! Беги к Сеньке. Пусть лодку готовит. В Ногейск поеду. По оброку
отчет держать
- Смилуйся, Ларя. Да как по воде? А пороги на Неглинной, на Желоби? Никака
лодка не выдержит, - запричитала жена
- До Желоби есть путь. Дальше пешком. То Сеньку и беру проводником, что
оболтус дорогу знает. Вели к полудню быть.
Илларион встал, довольно потянулся. Он ощущал себя человеком, выполнившем большое и ответственное дело. Накинул кафтан и тюбитейку, вышел на улицу. Прошел до дома Устиньи. Постучал, не дождавшись ответа вошел.
- Что тебе, Илларион? Зачем снова здесь? - Устинья сидела на стуле под
образами ивопросительно смотрела на старосту. -
- Или опять недоимку домогаешь? Ведь постановил Гавриил освободить меня
от повинной.
- Я, Устинья, не недоимку домогать пришел, а тебя - нагло начал Илларион, - с тобой хочу жить. У меня деньги, положение. Почто тебе молодые. Мне по весне пятьдесят будет, но сил и здоровья другим взаймы дам. Больно люба ты мне. А нет - любовниками будем. Не обижу тебя. Финансово помогу. Илларион попытался ухватить Устинью за талию.
- А ну пакли убери! Устинья ринулась к дверям, распахнула их настежь.
- Убирайся, ублюдок! У самого жена, трое на палатях. Петька в женихах, а ты распыляешься. Убирайся, говорю. Чтоб ноги твоей здесь не было!
- Все по Кузьме своем сохнешь? Да удавился он на Красной Ниве, бабы
акуловские видели, да я молчал, не говорил.
- Врешь, негодный, - Устинья замахнулась на старосту. Тот успел пересюрчрть
через порог.
- Но, но. Потише. Ответ можешь держать за причинение оскорбления
должностному лицу.
- Если бы лицу, а то рожа, не лицо, - прежде чем Илларион сумел найти ответ,
захлопнула за ним дверь.
Устинья сжала кулаки и с минуту стояла в смятении. Повылазили дети. Устинья сноровно обняла всех четверых.
Плохой человек приходил. Но ничего. Хороших людей больше. Не пропадем.
Устинья достала из тайного места сбережения, пересчитала. Двести десять тысяч облигациями, немного камней, ювелирных поделок. Браслет с ее, Устиньи приданного. Всего тысяч на двести пятьдесят наберется. Прикинула, чем деньги проедать, лучше в дело пустить. Надо новую мельницу ставить. Кузьмы дело продолжить. Мастеровых людей нанять. Кузьма бы был - поддержал бы. Накормила детей, засобиралась в Дмитровку. Напросилась с Гавриилом в попутчицы. Ни словом не обмолвилась по какую нужду. А на расспрос просто ответила:
- Кума у меня там, навестить надобно. И гостинцев везу.
- А дети с кем? - спросил Гавриил.
Не беспокойтесь, батюшка. Соседка Варвара посидит. Ей что одной дома, что
с моими сидеть. Разнообразие хоть какое.
Приехав в Дмитровку, Устинья в самом деле зашла к куме, подарила подарки по случаю - печенье, пряники, пироги. Сама пекла. Переговорила, а утром решила отправиться к Мосягину. Зина просила остаться погостить.
- Как же, я как на иголках, у меня же четверо дома меня ждут.
Зина взглянула на живот Устиньи, неестественно округлый.
- Уж не понесла ли вновь?
Чуть заметный румянец появился на щеках Устиньи.
- На восьмом месяце я Кума.
- То гляжу, в балахон вырядилась. А и не скажешь, если не в знании.
- Кузьма о девочке мечтал. А я чувствую, пацан бьется. Сердцем чувствую.
Андреем назову. По дедушке моему.
Женщины обнялись, попрощались. Устинья направилась к особняку Мосягина. Разговор с помещиком был сугубо деловым. Уловив суть вопроса, и поняв о возможности дохода, Мосягин поинтересовался только, отчего Устинья не наймет своих, батожских мужиков. Неужели нет своих мастеровых людей. Устинья ответила, что не хочет лишних расспросов и разговоров. Мосягин отрядил в Батоги бригаду строителей со своим инструментом, получил задаток - 85 рублей. Еще столько же по уговору - по сдаче мельницы. Нагрузили подводы. Мужики с песнями, прибаутками отправились в путь. К полудню были в Батогах.
Закипела работа. Устинья мастеровых людей разместила дома. Кормежки и табака не жалела, вина же не лила. Договор был - не пить, пока дело не завершится. Дмитровские работали скоро, дело свое знали. Не за так работали — зарабатывали деньги женам своим и детям, а кто и внукам. Оплата шла Мосягиным. Он хоть и скупой, но своим денег не пожалел, хорошо заплатил. Через неделю напряженного труда появился остов будущей мельницы, еще через три дня она приобрела узнаваемые очертания. А на покров - точно в день, запустили родимую. Радости было - уйма. Эти дни Устинья крутилась как белка в колесе, а когда пришел итог-расслабилась, захворала. Пришла Дарья.
- Матушки, да у тебя схватки начались!
Сестричка, ведь срок подошел, - устало улыбалась Устинья. Наутро тишину уже пустынной избы огласил крик младенца!
Мальчик! Устинья, опять мальчик, - вскрикнула Дарья.
Андрейка! — сказала Устинья и закрыла глаза. В тот день и река стала. Ударил мороз.
Илларион и Сенька без труда добрались до Желоби. Дальше по реке пути не было. Подняли лодку на берег, припрятали. Пошли пешком. Сенька хоть лоботряс, но лес знал, вел без сомнения, наверняка. До темна успели пройти верст сорок. А это довольно много. Полпути. Вокруг послышался хруст ветки. Путники, подняв головы, увидели на вершине оврага человека с карабином. Через секунду появилось еще с полдюжины людей. Все мрачные, с оружием.
Батюшка, свет. Не разбойники ли по нашу душу, - застонал Сенька.
Эй, приблудные. Нечего прятаться. Идите сюда, - громким голосом крикнул
один из них.
Илларион стал послушно подниматься по уклону оврага, Сенька лез за ним на карачках. Когда Илларион поравнялся с ватагой, своим кошачьим взглядом он безошибочно определил главаря. Коренастого, с приплюснутым, как у бульдога, носом мужика. Лицо Иллариона озарила улыбка и он трепетно произнес:
Неужто сам Федор Колыма! А мы к вам путь держали. С Ботогов добирались.
Все глаза проглядели. Вот радости то!
Брось дуру гнать! - гаркнул Федька, - ко мне никто в гости не приходит, я сам
всех навещаю. Своим тоном он старался подавить сомнения своих людей и их растерянность.
Так мы и пришли в гости вас звать, - продолжил петь Илларион, - нынче мы
хлебом, солью богаты, и другим. Золотишко повезли в Ногейск. Отчего с
добрыми людьми не поделиться. Народ зашумел.
- Ежели что не так, пуля в лоб. И разговора нет, - бросил Федька несколько
спокойнее.
Не извольте сомнение иметь. И дату знаю, и время и место маршрута по карте покажу.
Илларион раскинул руки и всем видом показывал, что не прочь обнять Федьку. Сенька раскрыл рот. Такой подноготной он не ожидал и был озадачен.
- Самы кто? - прорычал высокий бандит с выбитым глазом.
- Илларион, староста батожный. А со мной проводник, Сенька Иванов.
Родственничек мой через троюродню.
- А на что надежды ваши? Или живыми уйти хотите.
Не смеем рассчитывать на снисходительство, - Илларион повернулся к одноглазому, - только много чего в службу можем удружить. И на пастыря нашего покажем. Наворовал казны. Дом ломиться от добра. Золота под полом закрома. И по истечению времени будем полезны - золота каждый третий месяц в Ногейск везут, все норовят мимо вашего ока прошмыгнуть. Справедливости требуем! О выгоде не смеем помыслить, управы ищем.
Федька жестом руки заставил старосту умолкнуть.
Коль так, жизнь дарую вам великодушно. Говори по существу, и не лукавь, смотри.
За последующие десять минут Илларион обрек батожское золото на лихоимство, а дмитровскую охрану - смерть неминуемую. В таком деле пощады не жди. Все выложил. Весь маршрут обоза. Остановки и время в пути. А подросток что? Не проболтает?
- Да какое там! - заревел в исступлении Илларион, - да я, ежели пожелаете,
своими руками гниду удавлю.
Илларион схватил бедного парня за горло.
- Но, потише.
Федька понял, перед ним редкостная сука. С таким можно иметь дело.
- Парня я себе оставлю.
- Но ваше высокоблагородие, проводник он.
- Будешь орать, некуда тебя будет провожать. Только в последний путь
Братва одобрительно рассмеялась удачной шутке Федьки.
- Оставлю себе. Я сказал так. Атаман Федор Михайлович Колыма.
Илларион перетрусил не на шутку. Леса боялся и не знал. Как назад выйти не помнил.
- Не боись. С тобой Хамат пойдет. До Ногейска проводит.
Илларион посмотрел на одноглазого детину. Перекошенный рот, ухмылка. Кулаки, как дыни с хорошего огорода. Делать нечего, согласился.
До Ногейска оставалось всего ничего, но Илларион, чем ближе был центр, тем больше верил в то, что одноглазый его пришибет. Запоздало стянул с себя обручальное кольцо. Хамат, как назло, заметил, хмыкнул. Илларион нащупал под пазухой пояс с деньгами. Двадцать пять целковых! Все заберет ирод. Хамат пристально посмотрел на Иллариона, переложил ружье с одного плеча на другое. «Когда же он решил меня пришибить?» - гадал Илларион.
- Скора и конэц вашим мучэниям, - Хамат остановился у березы, снял ружье,
прислонил к дереву. Стал переобуваться.
- Скора тракт.
Илларион закричал во всю глотку и бросился на одноглазого. Тот не ожидал от старосты такой прыти, но успел увернуться. Илларион поскользнулся, упал, ухватил ногу Хамата. Сапог отлетел в сторону. Илларион держал ногу одноглазого, тот тянулся к прикладу ружья. Портянка Хамата размоталась и осталась в руках Иллариона. Хамат по инерции ударился головой о березу, уронил ружье. Илларион успел наброситься сверху и хочел скрестить руки на шее Одноглазого. Силу то не пропьешь. А в экстремальном она удваивается. Но и Хамат не промах. Схватил руки
старосты за запястья и стал разжимать. Илларион с горечью понял, что годы взяли свое. Лет бы десять назад - отвернул бы голову ублюдку слегка, играючи. А сейчас, через минуту упорной борьбы, ладони Иллариона потихоньку стали разжиматься. "Что же делать то? Неужто погибнуть здесь, в лесу, от руки бандита. И никто не найдет, не узнает. А сапоги ведь новые, только справил. Эта мысль о новых хромовых сапогах будто ударила по голове всем трагизмом положения. Илларион резко разжал руки. Ловко запустил пятерню за голенище. Хамат непонимающе уставился на Иллариона. Он не успел понять, что произошло. Его вопросительный взгляд был устремлен на старосту, который деловито вытирал холодную сталь финки о портянку Хомата.
- Будь здоров, бандюган. Дальше я сам, - зло процедил Илларион, - конец твоим мучениям, а никак не моим. Мне еще счеты кое с кем свести надобно. А тебе спасибочки!
Илларион пнул Хомата ногой, тот издал стон и уронил голову на грудь. Илларион оглядел ружье. Пригодится. Быстро зашагал в сторону Большого тракта.
8.
Кузьма шел по компасу, как научил Василий. К вечеру сосновый бор сменился перелеском. Пошли местами смешанные леса, иногда березняки. Близился закат. Кузьма не стал разжигать костра. Достал грибы, замочил. Подождал с полчаса, разжевал. Ничего. Никакого действия. Неужто за зиму иссохлись? Ни костра, ни привычного лапника.
- Ну, Дарья, обманщица бесстыжая, - закричал Кузьма. Сразу же перед глазами возник женский силуэт.
- Зачем звал, Кузьма? Чего ругаешь зазря?
Кузьма появлению Дарьи ничуть не удивился.
- А за что тебя хвалить? Грибы порченые, действия нету.
Не грибы испортились, а голова твоя поправляться начала, - ответила Дарья.
- Куда идти теперича? В столицу хочу, в Верхотунск. Науки изучать.
- Рано в столицу. Сначала Ярого найди. На солнце иди.
-Да сколько идти. Попаду в буреломы, где дароги нет.
Страха не имей, веру имей. Сутки придешь. До заката дня место увидишь. Там научишься.
- Чему научусь то? Какой науке?
- Смирению, - и Дарья исчезла.
-Смирению?!
Никакого эффекта грибы больше не оказывали. Пришлось разводить костер, самому доставать нехитрые пожитки, рубить ельник. Укладывался спать Кузьма со странным смешанным чуством. "Любовь имею. Веру имею. Чего не хватает, в толк не возьму". И под эти раздумья уснул. Проснулся на заре, затушил тлеющие угли. Собрался, пошел. Шел строго на солнце. Дорога спорилась и шла хорошим местом. Когда солнце показало на запад, то взору Кузьмы открылась долина. Вдалеке блистала голубым серебром гладь озера, а солнце озаряло купола и кресты, отливающие золотом.
Кузьма находился в обители монастыря третьи сутки. Настоятель монастыря -
отец Никодим походил на бальзамированную мумию из учебника истории, до того был худ и бледен. Мумия Никодима проявила участие - Кузьма получил кров и стол. Выдали казенную одежду. Свою пришлось сдать на хранение. Кузьма поселился в келье с высоким сводом. Обстановка жилища была аскетична. Кроме его кровати, стояли еще две пустые, уныло поблескивающие никелированными спинками. Лампа в незатейливом абажуре бала единственным местом, на котором мог задержаться взгляд. Стены и потолок побелены известкой. На деревянном полу - длинный половик, изогнутый трижды вдоль кроватей. Кузьма утром шел на заутреннюю молитву, потом завтракал вместе с монастырскими братьями, потом работал по хозяйству. Затем молитва, обед, работа. После вечерней молитвы ужин, и когда Кузьма добирался до своей кровати, окунался в глубокий сон, который нарушал звон колокола, приглашая к заутренней. Отец Никодим ничего не спрашивал Кузьму, пологая - Бог привел его сюда, и это Его, Божья воля. Кузьма же нашел в таком распорядке спокойствие и благоговейность. Так минуло три месяца.
Один раз он шел по двору на утреннюю молитву и увидел, как старый монах положил кирпич на две подставки, заправил рукав, пошептал, и ударом ребра ладони разбил камень вдребезги. Хоть и не положено говорить с прихожанами лишнего, Кузьма не удержался, подошел к старику.
- Святой отец, как вам это удалось? - спросил Кузьма.
Что удалось?
- Кирпич разбить.
Просто, сын мой. Не я его разбил, он сам разбился.
- Как же это?
- Научу секрету. Меня молодым старый монах научил. Представляй, что не по
кирпичу бьешь, а прутик тонкий переламываешь. Дело не в тебе и мне, в
психологии дело.
Кузьма вопросительно посмотрел на разбитый кирпич, оглянулся на монаха, хотел спросить о психологии, но того уже не было. Исчез, пока Кузьма замешкался.
Кузьма взял целый кирпич, положил кирпич на упоры, предварительно смахнув осколки разбитого. Призадумался о прутике и как бахнет кулаком. Взвыл от боли. Кулак распух. Кое-как замотал холодной намоченной тряпкой, но на молитве ничего не дал понять. Минуло еще два месяца. Это были месяцы успокоения и внутреннего равновесия. Общение с Богом давало пищу духовную, а работа по хозяйству пищу физическую. За все полгода отец Никодим ни разу не подошел к Кузьме, а Кузьма к Никодиму. Монахи и послушники вели себя вежливо, но дружбы с Кузьмой не искали, и он не лез в душу их. Как то он видел сон. Мать его, Анастасия Сергеевна, смотрит на сына и кочает головой. Осуждает как-будто. Как не высматривал - отца не увидел. Проснулся в холодном поту. Черец год после свадьбы он поссорился с родителями и не навещал, да и не вспоминал вовсе. А сейчас потом прошибло. Что с отцом? На утро после молитвы подошел к отцу Никодиму, молвил:
- Отче, прошу участия помолиться о родителях моих. Был сон мне. Видел мать,
а отца не видел.
- Сны бывают и наваждением бесовским, - отвечал Никодим, - но что о
родителях заботу ведешь, о том в заповедях имеется наставление.
Никодим положил Библию на голову Кузьмы и прочитал пространственную молитву, а потом еще на незнакомом языке. Когда он завершил, Кузьма вопрошал:
- А на каком наречии говорили?
-На греческом. В Библии сказано, вести молитву на разных языках, в том
польза большая.
- Отец Никодим, я окреп телом, окреп духовно. Надо мне идти. Коня своего
искать.
- Надежду имеешь?
- Имею НАДЕЖДУ?!! Конечно, конечно имею.
-Вижу веруешь усердно. Найдешь коня. В бухгалтерии расчет получи. Одежду в костелянской.
- Какой расчет?
-Ты крупицами участия приносил доход монастырю. Картошку садил, капусту снимал, рыбу ловил, свиней кормил. Урожай продали, получили доход. В миру деньги нужны. Здесь они незачем, а там необходимы. С благословения Никодима, Кузьма собрался в дорогу. Еще раз оглянулся на
стены монастыря, перекрестился, и уверенно зашагал по направлению к Семеновке.
Деревеньке, от которой начинается Большой Тракт.
9.
Малыш Устиньи прибавлял в весе, уж год Андрейке. Стала приносить первый доход мельница, возведенная на месте прежней. Устинья наняла управляющим родственника с Дмитровки, Зинулиного брата Егора. Уже за пять с половиной месяцев мельница окупила половину затраченных средств. Мука теперь была своя, батожская. Мосягин поворчал, но отступился. Мосягинскую муку и в Акуловке брали, и в Корытах, чего уж пенять. Гавриил сердечно радовался успеху Устиньи. Поощрял словом, ставил в пример. Все дивились удачливости Устиньи. Лишь Илларион, проходя мимо мельницы, зло косился, шептал что-то. От злобы места себе не находил.
Меж тем дмитровский обоз благополучно достиг Ногейска. Неужто Федька Колыма промашку дал. Или его, Иллариона недосмотр. Голова бурлила мыслишками. Спалить надо. Дай срок, состряпаю.
Мужики батожские и впрямь отошли от рюмки. Стали вести соревнование, чья смена больше песка выдаст, кто лучший золотодобытчик. И представьте неправдоподобие - лучшим Веремей был. После того случая, как его на болоте нашли , три месяца перень в себя прийти не мог, а когда оклемался — подменили парня. О прошлой жизни не помнил, отшибло память вчистую. Сызнова знакомился с родными, с сельчанами, а до работы оказался большой охотник. Только Устинью за версту стороной обходил, ни разу словом не приметил.
Все эти перемены бальзамом легли на израненную душу Гавриила. Мысли о Нине неотступно преследовали его. Решил ехать в Ногейск. Дела полностью возложил на Степана. Да и не нуждался тот в наставлении - на совесть работал. Женщины деревенские расцвели по-новому. Когда в доме достаток, дети сыты, мужья при деле, что лучше быть может?
Как на крыльях летел Гавриил в Ногейск. Письмом о поездке не сообщил, пологал, сам скорее будет. До Желоби дошли на лодках вместе с дмитровским обозом. А потом пошли новым путем. Не лесами, а по Желоби на веслах, только через пороги на руках лодки перетаскивали. Слов нет, тяжело. Измотались мужики. Но легкого никто не обещал. Гавриил первым в работе стоял. Снял рясу. Оголил до
пояса тело. Мужики присвистнули. Аполлон с картинки пожаловал. До чего красив фигурой. Мышцы сложены пропорционально, и под кожей угадываются большой силой, а при напряжении буграми вздуваются. Воспряли мужики, дело пошло. С Божьей помощью, седьмого числа месяца, дмитровский обоз прибыл в Ногейск. Гавриил, покончив с формальностями по сдаче золота, поспешил к Нине. Купил на рынке букет из семи роз. Цветочница удивленно вскинула брови, но промолчала. Когда Гавриил подходил к закрытому пансионату девиц дворянского происхождения, стук сердца отдавался в унисон шагам. Не терпя отлогательств, Гавриил назвал в секретарской фамилию Нины.
- Минуточку. А вы кто ей будете, - чиновница подняла на Гавриила два окуляра,
размером с небольшие блюдца
Гавриил улыбнулся.
- По родственному никто. А по духовному направлению наиближайшая душа.
Женщина немного подумала, стараясь уловить смысл сказанного. Было видно, что
умственное напряжение давалось ей с трудом. Она ответила:
Сейчас пошлю вожатого. Обождите в комнате для встреч.
Направление ее руки указывало на массивную дверь в конце коридора. Гавриил вошел. На стенах фрески античного времени перемешались с живописью эпохи возрождения. Душа Гавриила пела также как пейзаж кисти Лавесана. Поле, залитое солнцем и девушка, собирающая сноп пшеницы. Послышались легкие шаги. Дверь открылась. Нина, отчего то до боли родная упала в объятия Гавриила. Он крепко прижал ее, и розы оказались у нее под щекой. Она быстро сосчитала:
- Семь роз. Счастливое число.
- Я счастлив не менее видеть тебя.
- Отчего долго не ехали?
Мысленно я отправился в след вас тут же, как расстались. Но в реальности смог навестить только теперь.
- Хорошо, что приехали, - Нина с упоением вдыхала аромат роз.
Почувствовав, пауза затягивается и, не зная, что говорить, Гавриил без обиняков
произнес:
- Выходите за меня замуж, Нина!
Лицо Нины залилось румянцем.
- Хорошо что вы решились, Гавриил Аркадьевич. Я согласна.
Зазвучал оркестр, ударили звоном литавры. Прозвучала непостижимая композиция торжеству человеческого объединения сердец. Эту увертюру завершило потрясающее соло на скрипке, сыгранное в честь непереходящих ценностей ЛЮБВИ, НАДЕЖДЫ и ВЕРЫ. Когда музыка сердец отзвучала, Гавриил и Нина слились в долгом и страстном поцелуе, дающем отмашку новой волнующей жизни.
10.
Кузьма Тимофеев-Немытый сидел в экипаже, курсирующим рейсом Ногейск-Верхотунск. Уже четверо суток возница гнал рысаков в столицу края. Ночевали в трактирах. Все чинно. Чувствовалось дыхание цивилизации и жизненного обеспечения. Когда экипаж остановился у здания департамента края. То возница прищелкнул пальцами:
Барин, приехали браток. Гони пятачок.
Кузьма оглядывал центр столицы. Красота какая. Только рот от удивления не
Ш
. Здания большие, в пять, а то и в шесть этажей. Украшенные лепниной
На площади скульптуры. Все людей. Кто с трубой стоит, кто с папкой,
кто с пером; а посреди площади конь на постаменте взвился на дыбы. Конь оседлан наездником, человеком в мундире при орденах и без головного убора. Возница напомнил о себе нетерпеливым покашливанием. Кузьма дал щедрые чаевые. Извозчик фальшиво пропел:
- Отдыхайте, вашу мать,
Ну а я пошел гулять!
И стремглав умчался на Столичные развлечения. Кузьма смотрел по сторонам. Куда же идти. Подошел к городовому.
- Будьте добры, подскажите, где университет?
- Это всероссийский что ли? - полицейский был в благодушном настроении и
настроен на разговор.
- Непременно Всероссийский, - с замиранием сердца ответил Кузьма.
Так вам надо по улочке той, Екатерининской, а потом по набережной вправо. --Аккурат будете.
Кузьма поблагодарил городового и побрел по указанному адресу, прижимая котомку к груди и посекундно ворачивая головой. Озадачили вывески. «Блинная Ипатьева», «Ателье мод Илюхина», кафе «У лукоморья». За каждой дверью непременно хотелось побывать, но сейчас путь лежал в другое место. Здание университета появилось неожиданно, резко выросло вширь и вверх, сменив череду ресторанов и магазинов.
В приемной университета учтивый господин в пенсне сообщил, что раз нет рекомендательного письма, то набор идет на общих основаниях и сообщил перечень требуемых документов.
Документы?! — переспросил Кузьма.
Его метрики остались в Батогах. За всю его историю жизни ни разу не понадобились, а сейчас нужны стали.
Господин в пенсне дал понять, что разговор закончен, уткнувшись в бумаги. Озадаченный, побрел Кузьма по набережной. Широкая река, чуть покачивая волнами, несла воды по направлению к мосту с чугунными колоннами. Кузьма машинально взглянул на вывеску стоящего на набережной здания. «Художник Коганович. Портреты. Акварель. Срочное фото. Ретушь». Кузьма читал у Василия в книгах об изготовителях фальшивых документов. Будь что будет! Вошел в помещение. Звонко брякнул колокольчик. Перед Кузьмой появился человек лет пятидесяти. Худощавый мужчина абсолютно лысый иве иголочки подобранном костюме.
- Милости просим. Как вам понравился Верхотунск? Вижу - приезжий, - начал
лысый с места в карьер. - желаете фото на память, портретик. Акварельку
подобрать? Могу посоветовать чудный пейзажик с оленями.
Этот словоохотливый господин и слова не давал вымолвить, перечисляя перечень своих услуг.
- А может фото на фоне набережной? Вмиг устроим, и гардеробчик в прокат
выдадим, - лысый критично окинул взглядом Кузьму с головы до ног.
Кузьма втянул голову в плечи. Его мешковатые пиджак и холщовые брюки, позаимствованные у Василия, явно не годились для показа мод.
- А ежели пожелаете...
-Мне нужен паспорт, - оборвал его Кузьма.
-ПА-А-СПО-ОРТ? — протянул художник. При этом его тощая шея изогнулась в
виде знака вопроса.
- Да, паспорт. Приехал из деревни. С Нижних Ботогов за семьсот с лишним
верст отсюда, а о документе не догадался помыслить. В университет не берут.
Одна надежда на вас.
Этот простодушный монолог Кузьмы, его неподдельный трагизм голоса, местами срывающегося от волнения, обезоружили настороженного, необычной просьбой, художника. Господин задрал голову кверху, с интересом рассматривая потолок собственной мастерской.
- С умом все можно. Только закон соблюсти надобно. Подать прошение. Придет
запрос в Ногейск, оттуда в Ботоги и обратным ходом сюда.
- Никак не можно ждать. Пока дождусь, год пройдет. На что жить, стипендия
где?
Художник, наконец, закончил изучать потолок, теперь он с изумлением рассматривал фамильный перстень с бриллиантом в причудливой оправе, играющий бликами на руке Кузьмы. Кузьма перехватил этот взгляд, на секунду ему показалось, что в глазах лысого он увидел отражение бриллианта. Зрачки художника неестественно расширились и приняли угрожающий здоровью вид.
- Ну, можно попробовать. Стоимость увеличивается, конечно, - сказал
художник, зачарованно смотря на перстень.
-У меня есть 1 рубль30 копеек. Это были все деньги, что остались после расчета с приходом отца Никодима.
- Маловато будет,рублей пять требуется, - художник облизал пересохшие губы,
- смею полюбопытствовать. Бриллиантик у вас чудесный и ограночка. Кем
сложен? Ермолаевым? Фаберже?
Кузьма тупо уставился на дорогой подарок отца.
- Фаберже.
Лицо господина вытянулось, а брови поползли вверх.
- Минуточку, посмотрим, - художник прицокивал языком, словно держал во рту
леденец, когда увеличительное стекло показало прелестную чистоту камня, и
узнаваемую манеру великого мастера.
- Я, смею заверить, только камушком интересуюсь. Оправа - золотишко,
холодный метал, а камушек тепло излучает, - при этих словах художник вытер
с лысины капельки пота.
-Конечно, я сейчас. Кузьма попытался снять перстень. Ни в какую. Не извольте усердствовать, - художник возник с инструментом, проделал манипуляции. Бросил инструмент на стол, металл глухо лязгнул о дерево столешницы.
-Вот и все. Не много не задержал.
В руке у художника переливался светом фамильный бриллиант Тимофеева Кузьмы.
11.
Кузьма заканчивал первый семестр на физическом факультете. Художник сделал паспорт на имя Тимофеева Кузьмы Тимофеевича, что согласитесь, звучит ладно. За
все про все взял пять рублей,тридцать копеек, да еще четыре рубля сверху дал. По обману, конечно, но куда деваться. Учеба ладилась. Кузьма учился с отличием и имел стипендию фонда помощи студентам из крестьян. Кузьму приняли в университет по лимиту. Ему повезло, что была распорядка из Москвы - принять три процента деревенских, и не процентом меньше. По этой причине Кузьма не сдавал экзамена. А в учебе показал столько прилежания и сноровки, что привел в восторг преподавательский состав и был ставлен в пример иным. Стипендия тысяча рублей. Не побалуешь, но теперь Кузьма мог посещать салоны, глотнуть светской жизни. Старался одеваться по моде. Не высшим разрядом, но стильно. Мало помалу о талантливом студенте заговорили в салонах. Когда же Кузьма учился на втором курсе, то производил фурор на вечеринках у скучающей публики. Барышни пресытились холеными и искусственными речами бывших фаворитов. А этот молодой человек своим умом, своей кажущейся простотой и чуть окающим говором, приводил в умиление дам.
- Он душка, Варвара Степановна, не находите?
- А юмор то. Скажет анекдот и не улыбнется, потрясно!
Такие разговоры можно было слышать чуть ли не везде, где появлялся Кузьма.
Кузьма оброс товарищами, друзьями. Раньше не понимал значение этого слова, да в Ботогах и не надо было друзей. Здесь же, поддержка, данная ими скромному парню, была необходима. Кузьма занял свою нишу у напыщенного столичного обывателя. Молва о нем дошла и до высшего слоя, сама матушка княгиня Ольга просила через фавориток о представлении обществу. Столичные кавалеры иронизировали по этому поводу:
- Деревенского мужика захотелось. Что ж поделать, дело ясно.
Но больше шепотом, вслух не судачили
Настал день, Кузьма был приглашен на прием во дворец обер-бургомистра Немоляева, управляющего столичным Верхотунском. Был весь свет общества. Князь и княгиня Воронцовы, графиня Донская, княгиня Ольга, дворянское сословие, фавориты и фаворитки, офицеры высших чинов. Чего стоил один адмирал Невель, позвякивающий планшеткой орденов и медалей, возле которого вились чины попроще. Ревнивые кавалеры ожидали конфуза от Кузьмы. Но он не стушевался, вел себя по этикету, с достоинством. Был раскрепощен и учтив одновременно. Конфуз скорее имели расфуфыренные кавалеры.
Когда Княгине Ольге представили Кузьму, он припал к ее руке, выразил почтение и присутствующие случаю комплементы. Дамы разомлели.
-Какой пассаж!
- Я же говорила, посмотри.
- А прическа. Шик, - неслись со всех сторон обрывки переговаривающихся дам.
- Кузьма Тимофеевич, познакомьтесь. Племянница моя, Анастасия Ильинична, -
княгиня указала перстом на смуглянку с озорным взглядом.
-Премного рад. Не откажите в следующем танце с позволения ее превосходительства, - обратился Кузьма к девушке, и сделал галантный жест в направлении княгини Ольги.
Та знаком головы дала добро. Этот чуть заметный кивок привел в восторг публику и был предметом разговоров. Грянул танец. Грациозность и изящество девушки открылись в танце во всем великолепии. Кузьма не ударил в грязь лицом -умело вел партнершу между фланирующих по залу пар, ежесекундно
приближающихся и вновь удаляющихся в водовороте танца. На летящих в вихре вальса молодых людей взирал весь столичный бомонд. Это был бенефис молодости, настоящий шедевр очаровательной гармонии. Когда каскад дифирамбов смолк, и молодые люди уселись в ложе для отдыха, завязался непринужденный разговор. Молодая княгиня с интересом слушала собеседника, изредка вставляя пару фраз. В основном солировал Кузьма и был неотразим в своем красноречии. Предмет ораторики был любимым у Кузьмы, и он не упустил случая продемонстрировать способности. Через полчаса Кузьма и Анастасия Ильинична уже дружески обменялись рукопожатием, что в этом кругу означало легкий флирт.
- А дайте ка ладошку, погадаю, - княгиня загадочно засмеялась, - сейчас узнаю все о Кузьме Тимофеевиче, ничего не скроете.
Она с интересом и удивлением рассматривала руку Кузьмы, потом другую. В лице ее возникла бледность. Сославшись на плохое самочувствие, княгиня покинула ложе отдыха.
На протяжении вечера Кузьма был весел, и ублажал танцем трепетных дам, и пребывал в фаворе. Но мысль о молодой княгине не оставляла Кузьму ни на минуту. Что там она разглядела в причудливой транскрипции линий его рук. Что так испугало молодую княгиню?
12.
Если строитель долго копает подкоп, стремясь обрушить ненужную конструкцию, то рано или поздно его усилия дают результат. Так и в случае Иллариона, его подкоп под Гавриила дал, наконец, первые плоды. В Департамент Ногейска тайно пришел запрос о Гаврииле, и сыскари провели проверку. Дали поверхностный ответ. Пришел второй запрос, более настойчивый. За прииск взялись основательно, учинили на прииске ревизию. Дело на время встало. Ко всему прочему всплыл эпизод с пьяной дракой Гавриила в Верхотунске, Капрал тогда обошелся переломом свода черепа и сотрясением мозгов. Дело было не закрыто ввиду отсутствия обвиняемого. Теперь, по всем показателям, Гавриила ждал арест, и только отсутствие его в Батогах отстраняло сей факт. Илларион ликовал. Ведь он знал, он говорил, что этот Гавриил в тихом омуте спрятался. На поверку вышло - преступник. Ботожане не поверили наговору, оттого Илларион все больше распалялся, ходил по деревне, кричал:
- Сбежал, а вы не верите. Ну НА-РОД! Ну темнота! Оболванил всех нас,
обворовал и в бега. Ворюга! Убийца! За рясу прятался, урод проклятый.
Довольный, Илларион спешил домой. Смотрел походя на мельницу Устиньи, шептал:
- Погоди, красавица. И ты попляшешь.
И так голову завернул, что столкнулся с Дарьей буквально лоб в лоб.
- Чего, дороги не видишь с перепоя? - зычной оплеухой ударила Дарья.
Ты, Дарья, енто... На дороге моей не стой.
- А как я могу стоять на твоей дороге, когда у тебя этой дороги то и нет уже?
- Ты чего это, Дарья, объясни.
А нечего мне тебе объяснять. На воре шапка горит. Илларион схватился за голову.
- Ну, плутовка, погоди. Доложу куда следует. Шелковой станешь, да забудешь
свои штучки.
Дарья усмехнулась, прошла мимо. Илларион смотрел ей вслед. - Чего наплела? Дороги нет, шапка горит. Бредит колдовка.
Ревизоры из Ногейска вскрыли нарушения на прииске. В другой момент не существенные, а при случае роковые. Мосягин поспешил от прииска откреститься. Предприятие оформлено на Гавриила, стало быть с Мосягина и взятки гладки. Извернулся стервец. По округу разослали опознавательную на Гавриила. И фото приложили. С верхотунского университета, из архивного отдела.
Гавриил ничего о ботожских новостях не знал. Но на душе было не спокойно. Как там прииск. Как Степан без него, на Мосягина много надежд не имел. Душа болела предчувствием. Гавриил между тем снял место в гостинице. С Ниной виделись каждый день. Гавриил ежедневно приходил в пансионат, а на выходные Нину отпускали в увольнительную. Персонал заведения уже признавал Гавриила и не чинил препятствий их встречам.
Гром прогремел неожиданно. Филеры выследили Гавриила, когда он покупал в аптеке «витамины для иммунитета». Грубо принялись брать его. Всех шестерых раскидал Гавриил. Троих в витрины убрал, одного на антресольку закинул. Двое убежали. Где уж догонишь... Прикинул Гавриил что к чему, пошел в полицейский участок сам, хотел выяснить причину инцидента.
- Явился, голубчик. Вот уж наглость поиметь. Ничего, упрячем за решеточку.
Небо квадратиками посмотришь, - тощий капитан жужжал возле самого уха
Гавриила.
Посмотрел на свои руки Гавриил. Придушить мерзавца? Тот словно понял смысл, засвистел. Прибежали городовые, надели наручники, увели...
Третий месяц Гавриил был закрыт в изоляторе. Дело все не было в рассмотрении. Никто не мог заручиться поддержкой свыше, - Мосягин же умыкнул в сторону, когда дело приняло скверный оборот. Обвинение осложняло то, что полицейский с проломленной головой наотрез отказал в отягчающих показаниях. Мотивировал это тем, что сам был тогда не трезв и по сути явился виновником давней стычки, сейчас же старое забыл и нипочем не хочет быть на стороне обвинения на процессе. Эта часть обвинения отпала. Остались дела по прииску. К довершению у Гавриила под полом нашли двести двадцать три тысячи рублей и золотой слиток, будь он не ладен. Поди, докажи, что за пять лет накопил, а не из казны государственной вытащил.
Прокурором вел судебное дело господин Трегубое. Человек тщеславный и показной. Видя оборот, что должной защиты и адвоката у Гавриила нет, решил раскрутить срок на всю катушку. Его речь обвинителя венчал такой апофеоз:
- Покуда будут оставаться без наказания подобные Беркутову на свободе. До
тех пор Россия наша на периферии будет влачить жалкое существование.
А на двуличие подсудимого, его злой умысел по сокрытию старого проступка, просил обратить внимание особо. Судья, пожилой господин пятидесяти восьми лет думал не о процессе, а о скором выходе на пенсию, поэтому подчинился настроениям полицейского давления. Приговор гласил:
Виновен в расхищении государевой собственности по злому умыслу. Постановить — осудить на десять лет каторги с конфискацией имущества, с заменой на ссыльное поселение после пяти лет каторжных работ.
Статью о сговоре группой лиц сняли, как бездоказательную. Рассеянно слушал Гавриил показания свидетелей. Обтекаемые тирады Мосягина, простые и убедительные слова Степана в защиту Гавриила, показания понятых при выемке Гавриилова тайника. Гавриил стоически выслушал приговор. От защиты адвоката отвел и сам себя защищать не стал. В своем последнем слове сказал, что сожалеет лишь об одном. О том, что в нашем обществе не действует закон о принципе невиновности, и что не обязан он себя защищать, его вину доказать надобно. Впрочем, его риторика осталась без внимания.
Нина обещала ждать пять лет, потом ехать на поселение. Только это Гавриил встречал без особого энтузиазма. Пять лет - это маленькая жизнь среди большой жизни. И прожить ее впустую?
Нина не сдавалась. Решила писать в Верхотунск обер-прокурору Расстегаеву, а поразмыслив сложившуюся ситуацию, решила ехать сама. Она дворянка, и имеет право на аудиенцию у обер-прокурора, пока приговор не вступил в силу. Недолгие сборы позвали в дорогу. С Богом в путь. Долгий переход до Верхотунска не имеет смысла описывать подробно, настолько он был уныл и однообразен для израненного Нининого сердца. Минуя положенное время, Нина была в столице.
Она шла по площади искусств, великолепная в своем одеянии даже по вкусу столичных модниц. Прохожие зеваки в недоумении посматривали на нее. Экипажи с кавалерами притормаживали в надежде угадать личность спешащей дамы.
Прием прошел по протоколу. Обер-прокурор Расстегаев оказался приятным мужчиной лет сорока. Он обещал рассмотреть вопрос, рассыпался в любезностях. Целовал ручку на прощание. Обласканная надеждой, Нина возвращалась в гостиницу. Ей навстречу шагал молодой человек с конспектом в руке. Целеустремленный взгляд, расправленные плечи придавали его движениям уверенность. Заметив Нину, он улыбнулся ей доброй улыбкой. Хотя на душе было тошно, Нина не нашла ничего лучшего, чем ответно улыбнуться. Что было просто и естественно. Эта взаимность придала ситуации еле уловимую теплоту. Есть же красивые девушки в России! Кузьма в настроении ускорил шаг. Случайность этого события не могла иметь каких-нибудь последствий. Нити судьбы были заняты другим^, хоть и протянулись непостижимо близко.
13.
Илларион вынашивал последний штрих своего плана — отомстить Устинье. Никому не имея доверия, лично съездил в Акуловку, купил у забулдыги-механика бензину целую канистру. «Сжечь дотла мельницу, вот потеха будет! Посмотрим, сама, Устиньюшка, прибежишь, да только помучаю тебя еще, прежде чем любовницей сделаю». Мысль о вожделении не давала покоя ни на минуту. Илларион закрыл глаза и представлял, как он гладит это нежное тело, эти упругие бедра. Когда очередь дошла до груди, раздался легкий характерный звук открываемого окна. Илларион открыл глаза и выпучился на сумрачный прямоугольный просвет, словно кошка, высматривающая в темноте мышку. Вместо мышки он увидел силуэт человека. Илларион моргал, напрягая зрение, думая, что причудилось. Он опять зажмурил глаза, когда снова открыл их, перед ним стоял одноглазый Хамат.
- Но как? - только и успел выдавить Илларион. Турецкая сабля пригвоздила его к креслу навылет. Хамат нагнулся к мертвецу,
сорвал крест с шеи.
-Нэт крэста на тэбэ. И при жызны нэ было и послэ смэрты нэ будэт, -прошептал Хамат, и растворился в сумраке октябрьской ночи.
Повествование наше подходит к логическому завершению. На протяжении еще какого-то времени все оставалось в Батогах без изменения. Смерть Иллариона хоть и наделала много шума, была встречена как должное большинством ботожан. Старосту не любили в деревне, да по правде сказать и любить его было не за что. Многим он стоял поперек горла. Два последующих сезона прииск простоял без дела. Семен просил о возобновлении работ, да как о стену горох. Впустую обивал пороги ногейского начальства. Прошел еще один долгий год в своем ожидании неопределенности. Деревенские выкручивался кто как мог. Кто жил охотой, как Семен, кто вспомнил о бутылке. Часть мужиков пошла на работы к Устинье. Хозяйка хорошо платила, мужики были не в претензии. Поставила новый хлев, завела коров, прикупила овец, свиней. Куры, гуси — сопутствующе. Мельница давала непременный доход. Восемь мужиков были заняты на этих работах. Мельницу обслужить не шутка. Здесь сила нужна, досмотр и умение нужны.
После окончания рабочего дня Устинья потчевала работников хлебом-солью. Накрыла летний стол. Все чинно. Кувшин вина. Не для пьянства, а для порядка. На столе картошка, салаты, квашенная капуста, грибы. Устинья сидела во главе стола, мужики по бокам. Дети, уже помогающие по хозяйству, умаялись за долгий день, и уже улеглись спать. Даже четырехлетний Андрейка помогал матери, всюду ходил за ней с детской лопаткой. Самый главный помощник был! Солнце приблизилось к горизонту и было неестественно большим, освещая покосы и огороды, вновь обустроенные после разрушений. Припивая красное смородиновое вино, Устинья смотрела вдаль, на красоту наступающего заката. Прямо под огромным сводом солнца явственно проступала фигура всадника. Показалось, поди. Откуда в Ботогах лошади. Теперь у Дмитровских в наем по надобности брали. По приближении фигура всадника увеличивалась, и уже можно было разглядеть, что конь черной масти, как смоль, а ... на копытах у него белые сапожки.
- Чур меня. Оказия! - прошептала Устинья.
Уже и мужики глядели в сторону заката в полном недоумении. Тишину нарушил крик Матвея:
- Ярый это! Смотри же! А на нем кто? В мундире?!
Устинья бросилась навстречу Ярому. Всадник спрыгнул с коня и пошел рядом с довольно пофыркивающим скакуном. Поравнялись. Кузьма обнял жену. В этом объятии была целая ВЕЧНОСТЬ. В этой вечности были трое. Кузьма, обнимающий Устинью, и Ярый, тыкающийся мордой в шею хозяина. Из ревности, конечно.
* * *
Осталось произвести некоторые пояснения и дополнения, чтобы у читателя не возникло недоумения финалом. Первый вопрос, предвижу, будет такой. Где был Ярый все это время. После урагана Ярый не мог далеко уйти. Он прибился к деревеньке Корыта, что в сорока восьми верстах на Молочной стоит. Пришелся ко двору к мастеровому человеку Илье. Тот не обидел, накормил, дал постой. Через
некоторое время в Корытах пребывал на охоте граф Елизаров, приехавший с Ногейска медведя погонять. Пристал. Продай, да продай. Денег Илья не взял, разве друга продают. Граф насильно карабин шестизарядный сунул по отъезду. В расчете!
Граф Елизаров взял Ярого для экипажа. Требовалось заменить старого коня. Так и прогонял Ярый эти годы по ногейским улочкам. Ходил и на Верхотунск, но только для прогона. Сто верст для коня норма. Что касается Кузьмы Тимофеевича, то он успешно сдал экстерном экзамены и закончил университет за три с половиной года. На третьем курсе он перешел на геологический факультет, и теперь мог работать начальником поисковой партии. Ему же предложили заманчивую должность ногейским управляющим департамента геологоразведки. С возможностью служебного роста. Подробные необходимые рекомендации Кузьма передал ногейскому начальнику геологоразведки, которому подошел срок выхода на пенсию. Был, правда, один нюанс. У Кузьмы было искушение остаться в столице на роли фаворита, но вовремя одумался. Не хотел крутить голову столичным пустышкам, а звон бокалов и хлопки шампанского уже не влекли, а изрядно надоели. Кузьма понял - это не карьера, а блеф. При этом мысль о своей семье не оставляла ни на один день. Грела надеждой вернуться домой. Когда Кузьма приехал в Ногейск на осмотр места работы, то и произошла долгожданная встреча, рисуемая воображением много раз.
Конь мчал графа на очередной променад. Кузьма спешил в департамент. Экипаж и Кузьма поравнялись. Ярый встал на дыбы. Экипаж - в разнос. Перепуганный Ермолаев дар речи потерял. Когда понял, что к чему, противиться не стал. Ничего не просил. Только когда узнал, кто Кузьма такой, ходатайствовал гору какую или открытый перевал, его именем назвать. Вот оно, русское тщеславие. Свою фамилию на карте увидать - удовольствие. Кузьма пообещал порадеть.
Так встретились разлученные бедой.
Теперь стоит поведать о судьбе Гавриила Аркадьевича и Нины Ильиничны. Обер-прокурор Расстегаев был так очарован Ниной, что по душевному порыву тут же велел дело пересмотреть со знаком плюс в сторону осужденного. Что греха таить, служаки взяли под козырек как всегда было в России. Дело спешно вернули на доследование, и после непродолжительных формальностей, Гавриила освободили с формулировкой «невиновен полностью». При этом выплатили компенсацию за моральный ущерб, вернули конфискованные ценности. Молодые уехали венчаться в Верхотунск, к матери Гавриила,
Если читателя интересует история Хамата, то извольте. Горец оказался поразительно живуч. Отлежался в лесу, дополз до тракта. Подобрали добрые люди, оказали помощь. Уже через неделю Хамат был у Федьки-Колымы. Кричал, что все подстава, хотят банду замести. От засады на дмитровский обоз спешно отказались. А Сенька Иванов сбег от Федьки, добрался до Ногейска и остался там у тетки. Поступил в реальное училище учиться на механика. Ворочаться в Ботоги наотрез отказался.
Необходимо добавить, что грибы Дарьи были галюциогенные. Специально дала. Знала - без них пропадет Кузьма. К слову сказать, ее муж действительно вернулся. Отсидел в тюрьме восемь лет за разбой...
А свой кирпич Кузьма сломал. Легко! Представил, что прутик переламывает и бабах! Куда ему деваться то? Сам сломался!
Сентябрь 2003г.
Конь в белых сапогах
© Copyright: Илья Кодру, 2008
Свидетельство о публикации №208012300426
Свидетельство о публикации №208012300426
Рецензии