Фестиваль хризантем

Эти размышления навеяны фильмом «Проклятие золотой хризантемы».
Не советую читать – скучища. Потратьте время на то, чтобы посмотреть фильм. Он самый лучший из всего имперского цикла, снятого китайским режиссером Чжаном Имоу.

Привожу отправные данные фильма, чтобы никто не задавал об этом вопросов:
2006 г. Китай. Гонконг.114 минут;
Жанр: исторический боевик, драма;
Режиссер: Чжан Имоу;
Композитор — Шигеру Умебаяши;
сценарий — Чжан Имоу;
В главных ролях: Чоу Юн Фат, Гон Ли, Джей Чоу;
В ролях: Лиу Е, Джин Чен, Ли Мэн и др.

Награды:Costume Designers Guild Awards — приз за великолепные костюмы соответствующего исторического периода.

Цикл – понятие условное. Каждая лента снята по своим законам и несет собственную нагрузку. Я говорю о «Герое», «Доме летающих кинжалов» и, конечно, о «Проклятии золотой хризантемы». В нашем прокате при переводе «хризантема» заменена «цветком», но это неправильно. Речь в фильме идет именно о хризантеме, как артефакте историческом и мистическом, а не о некоем абстрактном цветке.

Сюжет прост. Муж получил от жены все, что хотел – трон, сыновей-наследников, а теперь она ему не нужна, и он ее убивает медленнодействующим ядом. Женщина умирать без боя не хочет. Налицо конфликт, разрешающийся в самой острой форме трагедии. Заговоры, предательства предателей, убийства, самоубийства, решающий бой и финал, где торжествует тиран. Все это связывается в клубок нитями секса и инцеста.

Эпоха Тан умирала.
Империя тонула в болоте червонного золота.
Гламур «Героя» и «Дома летающих кинжалов» отступил. Мастер, после череды сладкой жвачки, разжеванной до консистенции тюри, которую может схавать даже имбецил - олигофрен, создал полотно, сила воздействия которого не поддается одномерным формулам.
Об этом произведении нельзя сказать «нравится», «не нравится».
Это не может нравиться никому.
Это отталкивающее зрелище.
От него глаз не оторвать.
Его хочется пить и им рвать.
Боль за грудиной и тянущая сладость тлена тонкой струйкой дыма ароматной палочки втягивается пупком внутрь, раскачивая в нем огромный колокол, бьющий по самому сокровенному.

Цветы, церемонии, ароматы, золотые одежды, чай, драгоценные иероглифы – все они зажили отдельной жизнью, поглощая людей. А в них, в этих людях, уже не угадываются нормальные взаимоотношения – расплав золота, яда, власти и крови затянул в свою трясину персонажей жуткой бойни.

Изысканная мандала – снятый сверху круглый стол, помещенный на квадрате ковра, лежащий на восьмиугольной террасе, окруженной рвом с водой и далее все теряется во мраке, сгущенном пылающими факелами и чашами светильников.
Волшебная мандала в фильме – центр разрушающегося мироздания. Зритель вдруг ощущает, что эта мандала влезает к нему во чрево. Каким-то образом действие фильма перемещается с экрана в живот, в то место, где зарождается безумец, требующий, алчущий Власти.
Власть и есть та золотая хризантема, наложившая свое проклятие на весь человеческий род.

Все меньше персонажей пьют чай за этим столом-мандалой.

Один за другим уходят те, кто сохранил в себе нормальные чувства людей – любовь и преданность матери, отцу, сыновний долг, честь. В мире жидкого ядовитого золота верность этим качествам души может сохранять только человек, в котором горит тайный огонь пассионариев. Лишь этот огонь поддерживает в человеке волю выстоять в дворцовом кошмаре тихих, шепчущих, шелестящих голосов царедворцев с их нечеловеческой хитростью и жестокостью.

Но пассионариев в эпоху упадка не остается – огонь гаснет во всех душах, и потому сил нет нести в себе высокую мораль. Легче покончить с собой, зарезаться на глазах матери и отца, как это сделал благородный военачальник принц Джай, и как это ранее пытался сделать кронпринц Ван.

Золото. Блеск не скроет его желтизны.

При расцвете этноса люди используют в декоре и одежде киноварь и кобальт – синий и красный сверкают в быту и на праздниках.
Упадок предпочитает охру. К ней ближе всего золото.
Кроме того, желтый – цвет энергии власти.
У всех, кто стремиться покорять и властвовать цвет эфирного тела золотистый.
Восточная традиция помещает центр воли и власти в человеческом теле в крестце, а выход в районе пупка. Сам центр графически представляется в виде цветка лотоса. Лотос, неизменно чистый, выходит из глубин земли и вод, из грязи, беспорочно-белым. Это в идеале.
Автор фильма видит подмену в своих героях. В их центре воли и власти цветет не лотос, а хризантема. Золотая хризантема, хризантема желтая, охристая.
Цветки желтой хризантемы, полноценные персонажи фильма, мелкие, невзрачные. Они не такие крупные, с изысканно-изогнутыми лепестками, как велела вышить на шарфах своих приверженцев императрица.
Но зато этих мелких охряных цветов бесконечно много. Так много, что под ними не видна кровь тысяч воинов. Место бойни в Запретном городе царедворцы, быстро убрав тела, уставляют бессчетными горшочками с цветами.

Не могла отделаться от аналогии с раздавленными танками телами тысяч студентов в недалеком прошлом Китая на площади Тянь-ан-Мень.
Может быть, эта аналогия пришла в голову не только мне, но и партийному руководству страны, оставшемуся недовольным фильмом?
Да и сама фигура капитана имперской гвардии Пина, вероломно захватившего трон, уж очень схожа с Мао Дзедуном.
 В центре сюжета “Проклятья” император Пин (роль его исполнил прекрасный актер Чоу Юн Фат), который смог, благодаря своей силе и интеллекту, не только захватить императорский трон, но и удержать его.
Понимая всю шаткость собственного положения, Пин на протяжении двух десятилетий успешно держит в ежовых рукавицах весь двор. Придворная оппозиция давно уничтожена, а наследники c детских лет ходят по струнке, ожидая любого приказа своего отца.
В этой ситуации супруга самозванца единственное существо, способное на сопротивление. Она не дает ему насладиться властью сполна, а потому участь ее решена. Много лет назад, чтобы укрепить свой статус, Пин бросил жену и женился на девушке из императорской семьи.
В результате схватки мужа и жены погибают все, кроме тирана.
Отчужденно и страшно глядит он вокруг, без сожалений потеряв не только семью, но и остатки человечности, посылая в мясорубку тысячи своих сограждан.

Великий кормчий тоже был лишен каких-либо привязанностей, а уж скольких умнейших людей он сгубил во время «Культурной революции», не поддается подсчету.
Что-то до боли знакомое проступает и сквозь полотно отечественной истории. Не так ли разделался со своей женой Сталин, когда она стала ему в тягость?

Вот император Пин снимает свой роскошный золотой пояс усыпанный огромными драгоценными камнями. Этим поясом он, смеясь, собственноручно запарывает насмерть своего младшего сына.
Раньше младшего ребенка в семье называли «надгробничек». Именно он должен был проводить своих родителей в последний путь, заботясь о них перед их кончиной.
Нет теперь «надгробничка». Кронпринц, после неудавшейся попытки покончить с собой, убит. Принц-воин – средний сын – сам себе перерезал горло.
Чаша с ядом для императрицы разливается в центре мандалы и жидкость разъедает прекрасный узор золотой хризантемы, вытканный на ковре, желто-зеленым тленом.

Масштаб и мощь таланта режиссера ставит его на один уровень с лучшими европейскими и японскими мастерами высокой трагедии.
Но если, например, в «Калигуле» неотвязно думается о том, что в этом дерьме делают окружающие, почему они не бегут от императора сломя голову, ведь их никто не держит при дворе. То в «Проклятии» ясно, что никто сбежать не сможет. Покинуть эту сцену позволительно, только доиграв свою роль до могилы.

Теперь немного об особенностях китайского искусства и литературы. Считаю, что тот, кто захочет посмотреть «Проклятие золотой хризантемы» должен быть подготовлен.
Очень коротко.

Историзм и фантастика китайского искусства уходит глубоко в традиции и мировоззрение, прежде всего, Конфуция. Этот ученый муж был яростным отрицателем всякого рода выдумок. По его мнению - все должно быть достоверно и правдиво, и никаких чудес.
Поэтичнейшие древние мифы он отвергал вовсе или вылущивал из них якобы историческое зерно.
Мифические персонажи становились у него мудрыми правителями, которые умело следовали истинному пути, подчиняя народ без насилия над его природой; баснословное прошлое превращалось в достоверную историю с притянутыми за уши датами, именами и местами событий.

На другом полюсе мировидения древних китайцев находятся представители противоположного по духу вероучения – даосизма, основателем которого считается Лао-Цзы и Чжуан-Цзы. Они оставили после себя не только книги, но и сонм странных фантастических притч и диалогов, словно задавшихся целью опровергать любое утверждение конфуцианства. Здесь царствует фантастика во всевозможных видах, чудесное не только не отвергается, но и всячески культивируется.

Как происходила беллетризация исторического сюжета, видно на примере повести неизвестного автора «Яньский наследник Дань». Событие, положенное в основу, имело место: некий Цзин Кэ предпринял неудачную попытку убить правителя древнего царства Цинь, будущего императора Цинь Шихуана, объединившего под своей властью разрозненные владения в империю Цинь (220-207 г. до н.э.).

Не это ли событие привлекло впоследствии Чжан Имоу снять своего «Героя»?

Вот только древний автор отверг всю предысторию Цзин Кэ, усмотрев в ней нравственную ущербность героя, которая и предопределила неудачу великого замысла. Истинная история, изложенная Сыма Цянем, автора повести не интересует. Он подробно излагает причины, побудившие наследника Даня мстить циньскому правителю, тогда как Сыма Цянь говорит об этом лишь вскользь.
Интересно проследить как, сохраняя основную канву, анонимный сочинитель расцвечивает ее живописными подробностями, явно рассчитывая на художественный эффект, а заодно отбрасывает малосущественные, с его точки зрения, детали из «Записок» историка Сыма Цяня.
Автор вплетает в повествование переписку Даня с наставником Цюй У; ему ведомо умение тормозить развитие действия вставными эпизодами, нагнетающими напряжение; он умело готовит кульминацию рассказа: вот возникает перепалка Цзин Кэ с храбрецом Ся Фу, оскорбленным тем, что для важнейшего предприятия приглашен чужеземец. Это напоминает сказочный спор богатырей, отправляющихся на поиски принцессы. Автор нарочито долго заставляет героя жить при дворе. Целых три года Цзин Кэ получает небывалые подарки – блюдо из золота, печень волшебного скакуна, руки искусной музыкантши – хотя наследник Дань все это время горит местью.
С отсутствующими у Сыма Цяня подробностями описано и само покушение на циньского князя – кульминация и одновременно развязка сюжета.
Интересна мотивировка неудачи мстителя: он хочет не просто поразить врага, он и объяснить ему, за какие именно проступки его карают. Наконец, последнее предсмертное желание князя – послушать игру на цитре – тоже типично сказочная подробность, а значит, и художественная. Именно цитра сообщает князю, как спастись:

Платья легкотканного рукав
Можно потянуть и оборвать;
Ширму высотою в восемь чи
Можно перепрыгнуть и бежать;
Меч, что за спиною прикреплен,
Можно быстро вынуть из ножон.

Цзин Кэ не понял песни. Может быть, он был от природы глух к музыке и стиху?
Князь же внял цитре, сам спасся и убил мстителя.

Как бы то ни было, но в эпоху Тан именно древняя повествовательная проза послужила основой новеллы, жанра, не потерявшегося даже в сравнении с великой поэзией танского времени.
И эти традиции определяют и дальнейшее развитие всех видов искусства Китая, в том числе и кино.