Случай при Ватерлоо

       
Заканчивался 1973 год. Наш теплоход обеспечивал 19-ю Антарктическую экспедицию и мы, преодолев по меридиану всю Атлантику, зашли на один из многочисленных островов Антарктического архипелага, отделённого от Южной Америки самым широким и коварным проливом Дрейка. Остров этот, названный русскими моряками Ватерлоо, и принадлежащий к группе Южно-Шетландских островов, находится на стыке двух океанов. В юго-западной части острова от пролива Брансфилд, развёрнутому ближе к Тихому океану, имеется удобная и глубоководная бухта под названием Ардли, на берегу которой в тот год мирно соседствовали всего две научные полярные станции: советская (в последующем российская) Беллинсгаузен и чилийская Президент Эдуардо Фрей. Через 35 лет к ним присоседятся долговременные поселения ещё десяти государств, и остров станет, пожалуй, самым интернациональным в Антарктическом архипелаге. На острове возведут православный храм в честь Святой Троицы, и он будет напоминать не только русским, но и южноамериканцам, полякам, украинцам, китайцам и корейцам, о краткости человеческого бытия и вечности мироздания.

Со стороны пролива Дрейка остров ограждает протяжённая рифовая зона, состоящая из цепи подводных скал, выступающих местами на поверхность. Поэтому возможность подхода к берегу для якорной стоянки здесь исключалась. Побережье с этой стороны изобиловало галечными пляжами с нередкими завалами из больших каменных глыб, за которыми можно было наблюдать лежбища морских слонов. Как правило, это были слоновьи гаремы, над которыми шефствовали крупные зрелые самцы. Там же на низких галечных террасах этого скалистого берега можно было встретить кости морских животных. В тот год на одной из прибрежных террас мы обнаружили «свежий» скелет кита. Примерно такой я видел в зоологическом музее Ленинграда. Китобои, когда-то промышляющие близ Южно-Шетландских островов, вряд ли были причастны к этой жертве. Скорее всего, его выбросило на берег в силу каких-то природных обстоятельств. Мясная и ливерная составляющая этого кита наверняка была добросовестно съедена местными птицами, коих на этом острове, да и на соседних островах тоже, не счесть. Пернатых здесь прорва. И не приведи Господи приблизиться любопытствующему путнику к гнездовьям этого летающего населения. Заклюют и обгадят с головы до ног. К нашему времени от останков, упомянутого мною, кита не осталось ни косточки. Но птицы тут уже ни при чём. Остатки костного скелета разнесли на сувениры начавшие прибывать сюда уже в середине семидесятых дотошные туристы. Могу с полной достоверностью сообщить, что первый сувенир – средний китовый позвонок, унёс с тихоокеанского побережья на своих покатых плечах наш старший судовой кок. Поначалу у нас закралось подозрение, что из этого позвонка он обязательно сварит для экипажа бульон или сделает студень. Однако наш кок оказался более практичным человеком. Он использовал позвонок, как стул. Стул оказался на редкость удобным и устойчивым. При качке его не срывало с места. За счёт своей массы и большой площади соприкосновения с палубой он стоял, как вкопанный.

Местные жители, полярники, говорили, что в больших закрытых бухтах, удобных для стоянки судов, разбросаны десятки скелетов китов – результат деятельности китобоев конца 19-го - начала 20-го веков. О тех временах говорят остатки норвежского деревянного китобойного судна в одной из бухт Ватерлоо.

Чтобы я ни говорил ещё про этот остров, представить его будет сложно, если от спонтанных описаний суровых ландшафтов и редких видов островной фауны не вернуться в бухту Ардли, на берегу которой притулились две полярные станции, уже упомянутые мною. Находились они по обе стороны не очень полноводного ручья, вытекающего из озера Китеж, расположенного выше на верхнем плато. В тот год советской станции исполнилось пять лет. Чилийская была на год моложе. По инициативе известного уже в те времена полярника Ч. наша станция числилась как комсольско-молодёжная. Этот великовозрастный, чернобородый комсомолец её и возглавлял.

Наш теплоход, бросив якоря посреди бухты, приготовился к выгрузке. Выгрузка была штатной на имеющиеся при станции плавсредства, которые к нашему приходу приготовили к эксплуатации. В плавсредства входили речной теплоход, плашкоут и вездеход-амфибия. Теплоход, прозванный в народе «речным трамвайчиком», запустили сразу же для оперативной связи и обмена людьми. По силуэту он напоминал именно те трамвайчики пятидесятых годов, которые ходили по Москве-реке, а потом и по Неве для обзорных экскурсий. Правда, корпус его, имея полноценную для трамвайчика длину, был урезан по ширине раза в два и по этой причине сразу же получил устное наименование «Минога».

В первый же рейс «Минога» привезла на борт нашего лайнера начальника станции, известного полярника Ч., а увезла часть скоропорта – овощи и фрукты. Денно и нощно она курсировала между берегом и нашей якорной стоянкой, выполняя свои незаменимые функции. На второй день её приспособили для буксировки плашкоута, который представлял собою прямоугольную металлическую понтонную конструкцию. Плашкоут провалялся на галечном берегу бухты близ станции около года и требовал тщательного осмотра на предмет водотечности. Всё ржавеет на этом свете, гниёт и истончается, господа, переходит в другие качества и уходит в небытие. Это относится и к китам, и к плашкоутам и к нам с вами, оптимистичные мои читатели и не читатели. Внешний осмотр плашкоута показал, что он ещё жив и готов к большому плаванию по водам бухты Ардли, о чём и сообщил нам по радио сам Ч.

Однако, время, случай и наша порой невнимательность, а то и просто безалаберность, вносят свои коррективы в книгу судеб. В плашкоуте, возможно на его донной поверхности, недоступной для осмотра, на каком-то из многочисленных сварных швов, образовался небольшой и, может быть, даже незаметный свищ, который и повлиял на дальнейший ход событий. Я мог бы не говорить об этом заранее, оставив интригу разыгрываемой пьесы на потом. Но простота моей натуры и предупредительная честность не дают мне возможности сделать этого. В результате читатель уже сам может догадаться, что к борту нашего теплохода «Минога» прибуксировала плашкоут, медленно вбирающий в свою полость, которая-то и придавала ему плавучесть, солёные и холодные воды бухты Ардли. Во время загрузки на поведение плашкоута по началу это не отразилось. Он медленно опускался в воду от загружаемого на его поверхность листового металла, ацетиленовых и кислородных баллонов, ящиков со сварочным оборудованием. (В тот год на каменных сопках острова Ватерлоо, чуть выше уреза воды, планировалась постройка многотонных сварных хранилищ для дизельного топлива).

Я участвовал в погрузочной бригаде, которая как раз и находилась на борту загружаемого плашкоута. Первая неприятность случилась при опускании очередной партии кислородных баллонов. Наш боцман Миша Таскин, управляющий контроллерами грузовых лебёдок, задел нижней кромкой стропа за фальшборт, через который нужно было ювелирно перенести груз, баллоны угрожающе накренились запорными вентилями вниз, высвободились из удавки стропа и понеслись, яко фугасные бомбы, на наш бедный плашкоут.

Вы, наверное, не видели, как взрываются сорокакилограммовые баллоны с закаченным туда под давлением в двести пятьдесят атмосфер кислородом? Картинка из детства, представшая передо мной после падения подобного баллона с пятого этажа в соседнем дворе-колодце, помнится мне и поныне. Взрывная волна заставила открыться все фрамуги окон нашей школы, которая находилась в соседнем районе. И только после занятий я смог увидеть то, что жители блокадного Ленинграда могли нередко наблюдать после очередного артобстрела многострадального города.

К этому надо ещё добавить, что плашкоут стоял в носовой части нашего теплохода под подзором левого борта, за которым находился трюм с грузом тротила. Немного-немало сорок тонн. Кислородный баллон в случае взрыва смог бы сослужить хорошим детонатором для рядом находящейся взрывчатки. И тогда бухта Ардли могла бы приобрести совсем другой пейзаж. Не только нас, но и постройки двух мирных станций с их небольшим населением могло снести тогда с лица Земли подчистую. Конечно, это была бы лёгкая и мгновенная смерть. И в то же время нелепая, как и многое в этом мире. Нас бы в кратчайший миг разнесло по мирозданию в виде отдельных фрагментов и даже атомов.

Но, как говорят в романах, судьбе было угодно продлить наше существование на какое-то неопределённое время. Баллоны пошли по касательной и, ударившись о деревянную тару со сварочным оборудованием, которая завершала всю пирамиду загрузки, отрикошетили и камнем ушли в тёмную неприютную воду бухты. Мы даже не успели испугаться, а только шарахнулись к противоположному борту. Эта была только первая дань местному морскому богу.

Когда мы всей бригадой шарахнулись к борту плашкоута, он повёл себя очень нехорошо. Под нашей тяжестью он стал медленно крениться, и мы тут же поняли, что если не перейдём на другой борт и не уравновесим центр тяжести, крен будет продолжаться и может достигнуть той стадии, когда исход в прежнее положение невозможен. Я высвистал второго помощника капитана, отвечающего за погрузку:

– Петрович, смотри, какая комедия намечается. Похоже вода внутри этой посудины. Неровен час, перевернётся.

– А ну-ка, походи туда-сюда, – предложил Петрович, – посмотрим на её поведение.
Я встал на край борта, и плашкоут стал постепенно, но с нарастающей инерцией, крениться на тот же борт.

– Теперь давай на другой, – скомандовал второй помощник.

На другом борту картина была та же. Петрович почесал в затылке и, резко махнув рукой сверху вниз, произнёс:

– Авось пронесёт! На перезагрузку времени нет. Цепляй «Миногу»! На стрёме поставим матроса с топором. Чуть что – руби буксирный трос, не жалей!

Подошла «Минога», зацепили стальным тросом за вваренные в плашкоут кнехты, и речной трамвайчик потащил бесценный груз. Как сейчас вижу эту картину: узкий пассажирский теплоходик времён, когда «жить стало лучше и веселей», тащит с нарастающей скоростью гружёный нами плашкоут, на корме теплоходика стоит породистый, богатырского виду, матрос первого класса Толик с поднятым для удара (как палач пред плахой!) пожарным топором на длинном топорище, выкрашенным в красный цвет. Сначала всё шло хорошо: плашкоут на ровном киле послушно следовал за «Миногой» и все зачарованно следили за процессом. Но как только импровизированный буксир стал описывать циркуляцию, чтобы развернуться на генеральный курс к станции Беллинсгаузен, плашкоут стал неотвратимо крениться и очень быстро, уже в средине разворота, сделал оверкиль, сбросив с себя весь груз на дно бухты Ардли. Богатырский матрос Толик так и остался с поднятым над головой топором и широко открытым от удивления ртом. Рубить буксирный трос не было надобности, так как сам плашкоут не утонул, а просто перевернулся вверх своей плоскодонной частью и в сохранности был доставлен опять на берег.

Если бы я был резчиком по кости, то обязательно исполнил бы эту сцену из моржового бивня, как это делают жители Севера, изображая оленьи упряжки и перипетии охоты на теплокровных животных. Эта динамичная сцена видится мне до сих пор: впереди, разрезающая воды бухты «Минога», на корме монументальный и очень корпулентный матрос с поднятым над головой топором, и далее, на длинном буксирном тросе, опрокидывающийся плашкоут с горой бесценного груза.

Я подошёл к Петровичу, на лице которого проглядывали одновременно тоска, недоумение и глубокая философская задумчивость:

– Петрович! – обратился я, – объясни мне неумному, почему «Миногу» зацепили так, что пришлось делать разворот? Подцепи плашкоут с другой стороны и – прямой курс на берег. Может быть, и прошёл бы он благополучно на ровном киле. А так создали момент…

– Не допетрил! – честно и сразу признался Петрович. – Только ты об этом никому не говори, чтобы не было лишних домыслов.

Самое неприятное в этой истории было то, что всю эту нелепую сцену с опрокидыванием наблюдали с только что подошедшего чилийского судна «Пилото Пардо», которое, так же, как и мы, обеспечивало здесь свою экспедицию – станцию Президент Эдуардо Фрей. Они тоже поодаль стали на якорь и готовились к разгрузочным работам.

На этом все злоключения не кончились. В тот же день, ближе к вечеру, у нас и на чилийце получили сигнал SOS от потерявшего управление судна «Калипсо» с командиром Кусто на борту. В проливе Дрейка у них вышел из строя главный двигатель, и их несло на рифовые скалы тихоокеанского побережья у острова Ватерлоо, с противоположной стороны которого мы и отстаивались в тихой бухте Ардли. Поскольку «Пилото Пардо» нёс на себе два морских геликоптера, чилийцы тут же послали к месту аварии винтокрылую машину под номером 13. Машина эта была замечательная: манёвренная, небольшая, с каплевидной двухместной кабиной и с шасси на двух дутых поплавках, позволяющих ей садиться на водную поверхность. На цилиндрической хвостовой части надпись NAVAL.

Борт №13 вылетал к тихоокеанскому побережью несколько раз и общими усилиями на «Калипсо» удалось запустить главный двигатель. Последним рейсом вертолёт привёз Филиппа Кусто. Это был младший сын командира «Калипсо». Расстояние до чилийского транспорта в тот момент составляло не более четверти кабельтова (наши суда стояли на якорях), и, когда мы увидели долговязую фигуру и скуластое лицо с крупным «птичьим» носом, то сразу подумали – сам командор пожаловал в гости. Филипп действительно походил на своего отца и внешностью, и жестами, и манерой держаться. В то время он уже владел собственной киностудией в Штатах, а в экспедиции исполнял роль главного оператора. Они снимали тогда очередной фильм под названием «На юг, где лёд и пламя». Съёмки велись в субантарктических водах – в подводных гротах плавающих айсбергов и на островах с действующими вулканами в районе Антарктического полуострова. Отсюда и название. Филиппу оставалось жить ещё шесть лет. Он погибнет в 1979 году, участвуя в съёмках на гидроплане «Каталина». Во время приводнения нос машины внезапно «зароется» в воду. Весь экипаж останется целым и невредимым. Только на борту не будет Филиппа Кусто. Его тело так и не найдут.

На «Пилото Пардо» организовали вечерний брифинг, на котором Филипп выразил уверенность, что французские и русские океанологи должны встретиться и обсудить общие проблемы, связанные с состоянием мировой экосистемы. А когда он узнал о казусе с затоплением нашего груза, то, связавшись с отцом по радио, сделал предположение, что, возможно, они смогут помочь нам:

– Глубины здесь порядка семидесяти метров. У нас есть опыт подъёма и с более низких горизонтов. Нам нужны сутки на заход «Калипсо» в бухту и сутки на водолазные работы.

Реакция нашего руководства была диаметрально противоположной. Сославшись на плотный график экспедиции, мы форсировали все погрузочно-разгрузочные работы и переброску зимовочных составов, свернули такелаж и, дав серию прощальных гудков, эхом разнёсшихся по бухте Ардли, красиво вышли на просторы Южного океана. Бородатый комсомолец Ч. (он же экс начальник станции Беллинсгаузен) помахивал ручкой гостеприимным чилийцам и долговязому Филиппу Кусто, с недоумением наблюдавшим за нашим внезапным отходом, и наверняка сожалевшим, что не состоялась встреча двух научных судов, занимающихся общими задачами.

Наш экипаж тоже сожалел, что не удалось увидеть приписанное к порту Тулон легендарное CALYPSO с легендарным командором Жаком Ивом Кусто, о котором в те годы наверняка знал весь мир. По судну ходили разные слухи. Но один из них считался наиболее достоверным. Руководство экспедиции не хотело засвечиваться в глазах известного французского исследователя. Наша безалаберность и так стала предметом досужих разговоров не только своих, но и чилийских моряков. А если в прессу проникнет сообщение о том, что французские аквалангисты подняли со дна антарктической бухты оброненный по разгильдяйству груз советского экспедиционного судна, то могли и головы чьи-то полететь, и чьи-то карьеры разрушиться. А потом вопросы: зачем столько листового металла и сварочное оборудование? Топливные ёмкости? Для чего? Для дозаправки дизельных подлодок? Значит – военная база? А дальше – больше. Западным журналистам только дай повод. Поэтому – от греха подальше. Страна у нас богатая. Привезём ещё металлу и всё сопутствующее. Мы же не крохоборы. А лишние контакты приводят только к лишним разговорам. К экспромтам и незапланированным встречам мы были не готовы, скорее всего, в силу идеологических причин.

Утопленный груз списали на стихийные обстоятельства. Комсомолец Ч. уже проглядывал себе в туманной дали кресло в ещё несуществующей, но прописанной в будущих реалиях, Российской Думе. Штурман Петрович почёсывал свою нечёсаную голову и думал о семье, детях и о Евгении Оскаровиче Патоне и его методе автоматической сварки металлов голым электродом под слоем флюса. Филипп Кусто, глядя в кильватерный след уходящего советского научного лайнера, наверняка мечтал о таком же большом и красивом судне для своего отца. Его брат Жан-Мишель, ничего ещё не зная о событиях в бухте Ардли, учился у командора выдержке и терпению. А сам командор, Жак Ив Кусто, вместе с капитаном прокладывал на карте оптимальный маршрут к восточному побережью острова Кинг Джордж, который на некоторых картах имеет в скобках приписку Ватерлоо – то название, которое было дано острову в 1821 году экспедицией Беллинсгаузена и Лазарева уже после того, как там, двумя годами раньше, побывал Уильям Смит. Мы даже не пересечёмся курсами. И знаменитый Кусто, конечно же, заслонивший своим авторитетом талантливых и по-своему ярких сыновей, с успехом завершит свои уникальные съёмки и удивит мир очередным фильмом о тайнах подводного космоса, скрытого от простых смертных чуждой и близкой им субстанцией, покрывающей три четверти нашей планеты. Мы оказались только в поле притяжения этой личности, и, даже не видя его, уже прониклись сопричастностью к тому делу, которое делал этот редкий, универсальный и энергичный француз. Что говорить тогда о людях, находившихся рядом с ним?

А о чём думал тогда автор этих строк, находясь на борту отмеченного историей судна? Представьте себе – ни о чём. Он просто отдавал должное Провидению, забросившему его на край Земли и одарившему способностью удивляться виденному, поскольку удивление есть единственный повод, чтобы улыбнуться. И глядя в открывшееся вдруг перед ним прошлое, он улыбается.