Удивительная книга то зад, то таз...

 «Волчий блокнот» мне дала почитать подруга, Ольга Федотова. Она треть жизни провела на Соловках и, было дело, встречала нас там в своей квартире с ведром малосольной селедки. «Почитай...интересно, что скажешь, - сказала она, протягивая мне книжку в мягкой обложке. - Меня эта вещь удивила». Я прочитала. Позвонила. «Ну, как?» - спросила Ольга. «Меня ЭТО тоже удивило…». Мы помолчали.
Спустя пару месяцев Ольга попросила написать, чем же именно меня удивила книга Мариуша Вилька «Волчий блокнот».


 УДИВИТЕЛЬНАЯ КНИГА: то зад, то таз...


       "В мире, который описываешь, стоит порой держаться позиции иностранца. Это единственный шанс сохранить дистанцию, трезвость оценок, легкость пера. Такой ракурс ни к чему не обязывает, позволяет незаметно переходить от первого лица ко второму и даже к третьему, использовать в одном ряду настоящие и вымышленные имена… Случаются, конечно, недоразумения, порой и претензии, обиды… "
       
       Мариуш Вильк. «Волчий блокнот», стр. 175



       Будь мне 20 лет, я бы влюбилась в Мариуша Вилька. В его хэмингуэевскую стать и чувство тропы, которая «ведет его по жизни словно песня». Я бы не вдавалась в подробности как это – «наблюдать развал СССР, повидать много нового», но при том, сетовать совершенно серьезно: «что-то раздражало, но больше всего действовал мне на нервы Тютчев» (а именно то самое, бесконечно цитируемое «умом Россию не понять…» и так далее – прим. А.К.). Если бы я влюбилась в польского гражданина, писателя, иногда ученого и слегка идиота – определение, которое дает себе сам Вильк - я бы не заметила вычурности предпосылки «Россию следовало пережить на себе», из которой, собственно и родился «Волчий блокнот». Я бы рукоплескала человеку, задавшему своей жизни координаты Соловки - Париж. Чьи тексты написаны по-польски, изданы во Франции и в Польше, и переводом в формате pocketbook возвращаются в Россию. Я, так же как автор предисловия к «Волчьему блокноту» Мариуш Урбанек, восхитилась бы поэтикой фразы «На Соловках Россию видно, словно в капле воды – море», не вдаваясь в ее исключительную идиотичность.
       Но даже если бы мне было 20 лет, и я видела бы в Мариуше Вильке того, кого он хочет представлять – мужественного романтика последней волны, в героическом ореоле жертвенника и исследователя жизни, - даже тогда, думаю, мне рано или поздно пришел бы в голову простой вопрос: к чему все это? Два года (1996-1998), которыми датированы «Соловецкие записки», а на самом деле, по свидетельству соловчан, пять лет жизни на Острове, - и в итоге такой пшик? (Сразу оговорюсь, что речь идет именно о Соловецких записках. Вторая повесть сборника «Волчий блокнот» - «Канин нос», выдержанная в жанре путевых заметок, гораздо интереснее с точки зрения публицистики и более мотивирована с точки зрения литературы – прим. А.К.)
       Что же касается «Соловецких записок»…Увы, мне не 20 лет, и время романтических увлечений прошло. Поэтому вопрос, зачем и почему Мариуш Вильк написал книгу о Соловках, мучил меня все время, пока я ее читала. И долгое время после.

"Читатель спросит, почему именно Соловки?" Мариуш Вильк

Так начинаются записки Мариуша Вилька. Задав себе этот сакраментальный вопрос буквально на первой странице, далее автор пытается объяснить, почему же? Для этого Мариуш Вильк использует исторические хроники, географические описания, зарисовки острова сегодняшнего дня, портреты его обитателей, кровавую историю периода существования СЛОНа, цитаты из Розанова, Шмелева, Рышарда Капущиньского и многих других, выдержки из Жития Феодосия Печорского и прочих, эпиграфы из Альфреда де Кюстина и Жозефа де Местра, даже старинный рецепт чернил. Текст о Соловках временами становится текстом о России вообще. И ни о чем в частности. Полторы страницы на главку о России и Солженицыне – Мариушу Вильку этого вполне достаточно, чтобы объяснить международной общественности, посредством парижской газеты, в чем и почему не прав Александр Исаевич. И еще полстраницы на описание «коллективного безумия» верующих во время поста. Цитирую: «И вдруг ненависть выплеснулась – фанатическая, зловещая. К евреям, его распявшим. Ярость, крики, рыдания.
- Иудее, богоубийц собор, Иудее, богоубийц сонмище, - не смолкали вопли. – Даждь им, Господи, по делам их, яко не разумеша Твоего снисхождения...
... я не выдержал, покинул храм. Навсегда». Всего двадцать строчек: в первой Мариуш Вильк приходит в храм на Страстную Пятницу, в двадцатой – покидает его навсегда. Не мало ли? Иным на такой сюжет не хватит и романа. Бешенный темп - отличительная черта Вилька. Он стремительно скользит по плоскости повествования, боясь затормозить хоть на полстраницы, как будто боясь увязнуть, утонуть...
«Читатель спросит, почему именно Соловки?»... Само возникновение этого вопроса у читателя – бессмыслица. Если бы «Война и мир» начиналась словами «Читатель спросит, почему именно война 12-го года? Или почему принц датский, а не Вильгельм Завоеватель? Конечно, Вильк не Толстой или Шекспир, кто спорит. Но законы отношения реальности и литературы пока никто не отменял. Возникновение такого «почему» и попытка писателя дать ответ - вот так напрямую, словно для школьного реферата – явное свидетельство незрелости литературного или публицистического опыта. Если книга сама себе не является доказательством собственной необходимости, зачем она нужна? Писатель потому так и называется, что он заимствует у жизни сюжеты, причинно-следственные связи, погодные условия, ландшафты, героев, мысли, страны и континенты ¬- и творит из этого иную реальность. Но не баловства ради, а для того, чтобы привести себя и читателя к какой-то новой мысли, приблизится к иной сути. Совместить реальность за окном и личный опыт, и выдать нечто третье, более ценное. Если этого не происходит, то книга - всего лишь сотня-другая малоосмысленных страниц, по прочтении которых и возникает тот самый вопрос: почему именно Соловки?
Цель и задача книги по определению гораздо шире, чем задача репортерских материалов. Суть не в том, чтобы доложить в Париж: есть, мол, такие Соловки, и там есть монастырь и бараки, а так же бомжи, шлюхи, поэты и алкоголики. Любая история в изложении писателя должна иметь нравственный подтекст – иначе, зачем ее рассказывать? Чем сложнее сам писатель, чем глубже он понимает жизненные процессы, тем интереснее мысль, отмытая в писательских трудах как золотой песок на прииске. В этом смысле ахиллесова пята Мариуша Вилька очевидна – он как личность, как рассказчик еще не состоялся. В его книге очень мало золотого песка. Он даже не скрывает своего непонимания смысла писательской деятельности. Я комментирую эпиграф – цитату из «Волчьего блокнота»: «В мире, который описываешь, стоит порой держаться позиции иностранца». В мире, а точнее внутри него, невозможно быть иностранцем. Хотя бы потому, что понятие мир гораздо более широкое, чем страна. «Это единственный шанс сохранить дистанцию, трезвость оценок, легкость пера». Какое счастье, что эта мысль не приходила в голову другим писателям и публицистам – например, Гиляровскому. Некоторые, по простоте душевной полагают, что сохранить дистанцию, трезвость оценок и легкость пера позволяет писательское мастерство, помноженное на мудрость взгляда, что, собственно, и есть талант. «Такой ракурс ни к чему не обязывает, позволяет незаметно переходить от первого лица ко второму и даже к третьему, использовать в одном ряду настоящие и вымышленные имена». Если ракурс повествования ни к чему не обязывает, и подобный взгляд на действительность является целью, равно как игра в прятки с иными лицами и вымышленными именами... боюсь, человек, который пишет это - не писатель. Писатель по определению фигура, которая не думает прятаться. Он – глашатай. Он – юродивый. Он – уличный паяц. И он равнозначен своим текстам. Удивительная мотивация писателя - найти ракурс, который ни к чему не обязывает. Нонсенс, тем более удивительный, что сам Мариуш Вильк этого не понимает.


"Случаются, конечно, недоразумения, порой и претензии, обиды…" Мариуш Вильк

Интересно, что автор «Соловецких записок» не показал соловчанам свою книгу. На Острове видели лишь одну статью, предназначенную для Мэзон-Лаффит (журнал «Культура», который издается в Париже на польском языке с 1947 года). Она начиналась с цитаты любимого парижской публикой Жозефа де Местра и следующей фразой Мариуша Вилька: «Лето на островах – короткое и внезапное, как эякуляция» (или семяизвержение – возможны разночтения в переводе – прим А.К.). Говорят, такое многообещающее начало вызвало на Соловках удивительную реакцию. Смеялись все. Мариуш обиделся, и больше своих текстов соловчанам не показывал. Возможно, решил, что здесь нет читателя, способного оценить его слог...
Из предисловия к «Волчьему блокноту» Мариуша Урбанека: «Свою влюбленность в Соловки Вильк описывает языком, который достоин отдельного разговора. Языком густым, многозначным, иной раз сочным до вульгарности, иной – опирающимся на метафору, которой не постыдился бы и поэт»... В чем-то с Мариушем Урбанеком можно согласится – у Вилька определенно есть чувство слова и своеобразная поэтика. «Конец лета на Соловках напоминает сон: вырисовывается в тумане горизонт, словно сюжет, оборванной на полуслове повести; пепельное небо, перламутровое море, а в воздухе витает бабье лето». Но, как и в других темах, польский репортер не чувствует нюансов. Он будто не знает, что образ имеет свойство развиваться самостоятельно от текста, напрашиваясь на аналогии (если лето – короткое, как эякуляция, какая, в таком случае, зима? – прим. А.К.). Или еще пример, на сей раз из «Каниного носа»: «Лица за столом всколыхнулись как рыбины, и застыли» (видимо, как заливное? – прим. А.К.) Так же невнимательно Мариуш Вильк относится к соловецким персонажам.
Чехов говорил, что жизнь человека - сюжет для небольшого рассказа. Мариуш Вильк приравнивает целую жизнь к эпитету, не более того. Если попасть в рассказ великого писателя было для современников великим благом, то оказаться в книге Мариуша Вилька – сомнительная честь: «За столом я увидел ее друзей: ксилографа Глинского, буддиста, ее тогдашнего сожителя, Васю, Юлиного мужа, поэта и барда, фотографа Мишу Вервальда, эстонца с Саянских гор, журналиста Дейсана, несостоявшегося монаха, поэтессу-шизофреничку Нину, философа-алкоголика Серея Морозова, глухого историка и коммуниста Критского, соседа-рыбака Юру, педика-бухгалтера Дичкова, Женьку – кузнеца с волчьей пастью, воришку Сашу, Лешу, который промышляет водорослями, бомжа Мотылька и бича Рыжего, сифилитичку Инку, хромую Катю и еще пару незабываемых лиц (для которых, видимо, не нашлось достаточно сочных определений – прим А.К.), словно сошедших с… тогда, опрокинув несколько стаканов, я подумал, что, пожалуй, с полотен Босха или Мемлинга». Интересно, как господин Вильк описал бы свою встречу, скажем... с Франсуазой Саган - за столом сидела некрасивая лесбиянка, которая, судя по всему, увлекалась не только алкоголем, но и наркотиками... Впрочем, конечно же нет! Все, что касается Европы, для господина Вилька предмет высокого стиля, ведь «Париж даже отсюда (с Соловков – прим. А.К.) пахнет ванилью и едой». Это с соловецкими можно не церемониться, пришпиливать булавками слов их слабости и изъяны, словно насекомых в коллекцию. Достойное гоголевского персонажа восхищение перед всем европейским изобличает в Мариуше Вильке провинциального интеллигента. Интересно, что «и Польша с Соловков видится (ему – прим. А.К.) маленькой, тесной, раздраженной». Польше остается только посочувствовать.


"В русской бане столько пара, что едва что-нибудь разглядишь – из влажного облака внезапно появится то лицо, то зад, то таз..." Мариуш Вильк
 
Как незнание законов не освобождает от ответственности, так и констатация в тексте проблем не освобождает от необходимости их решать. Что делает Вильк? Пытается привить литературе (ведь если я не ошибаюсь, «Волчий блокнот» - литературное произведение?) дешевый репортерский прием. Когда для того, чтобы утереть нос публике, достаточно просто дать ей слово. Мол, есть и такое мнение. Ну, так что ж?
По крайней мере, два персонажа «Волчьего блокнота» достаточно точно формулируют отношение к писательской деятельности Вилька, определяя его слабую позицию. Один из этих героев – Вася, с которым Вильк путешествует на яхте на Канин нос: «Ты, Мар, как настоящий «поляк» (на фене – «вор-одиночка»), воруешь нашу действительность и продаешь ее в Париже, как свою собственную…» Сто пятьдесят лет назад ответом на подобное высказывание была бы брошенная перчатка и вызов на дуэль. Сегодня это всего лишь строчка в книге – без объяснений, без последствий. Автору некогда. Он спешит вперед, стараясь выдать максимум информации в субъективном пересказе, что уводит его все дальше и дальше от литературы.
Соловецкая поэтесса Антонина Мельница, судя по всему, была в приятельских отношениях с Вильком – он уделяет ее жизни и стихам примерно столько же места в книге, сколько скопцам, то есть достаточно много. Антонина покончила с собой. Цитирую: «Кто-то наблевал в туалете, кто-то заснул в сугробе у входа… Наверное, Мельница (чьи поминки описывает Вильк – прим. А.К.) была права – я на их фоне выгляжу отрешенным: «Мы для тебя вроде подопытных кроликов, - говорила она порой, выпив». Вильк фиксирует это высказывание, и движется дальше: по плоскости, а не вглубь. Похоже, его больше волнует собственная одинокая романтичная фигура в Соловецком пейзаже.

Текст – удивительная субстанция: пунктир подлежащих с … летучих сказуемых, многозначительными пустотами пробелов, порой свидетельствует против автора. И ситуация с текстом Мариуша Вилька в этом смысле уникальна.
Слова, раскрывающие суть. Слова, скрывающие суть. Конструкции из слов, не имеющие сути. Возможности текста невероятны – чудовищная открытость автора. И особенная прелесть не в строчках – а том, что между строк.
Текст может столько рассказать об авторе, что авторам не грех задуматься – стоит ли писать? Текст – свидетель и обличитель, поэтому требует подхода с пиететом. Иначе он играет злые шутки...

Нет героя для Соловков. Быть может, его нет сейчас для всей России.
К сожалению, в бане на Островах польский репортер только детали углядел – забавные типажи, осколки чужого мира, фрагменты, которые никак не желали складываться в единое целое, позволяющее увидеть реальность, о заодно - и себя в ней.

Писателя, равного по мощи Соловкам – нет. Ни в Польше, ни в России. Поэтому и стоит этот остров в Белом море не познанный до конца никем.
И никем не прочитанный.


Рецензии
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.