Случайный взгляд на мир с изнанки. Глава 17

Афанасьева Верочка нервничала и торопилась на работу. Начальство было в отпуске, и обязанности руководителя временно легли на её плечи. А тут ещё всё утро занял Пашка, с которым надо было сходить в поликлинику для сдачи анализов. Домой они уже вернулись, ну так и часы показывали одиннадцать с четвертью. Она, конечно, предупреждала, что немного задержится, но утро начинало плавно перетекать в полдень. Выйдя, наконец, за порог и поворачивая ключ в замочной скважине, она поставила перед собой жёсткую цель – домчать до метро за десять минут. И тут за её спиной, как всегда, кряхтя и ворча, возникла соседка квартиры напротив – Лидия Прокофьевна. Бабуля постоянно жаловалась на здоровье, работу социальных структур и, наконец, на саму жизнь, доставая при этом всех живущих рядом. Она уже полчаса стояла в карауле у глазка собственной двери, надеясь захватить кого-либо из соседей для помощи в снятии показаний электросчётчика. Пустяковый вопрос, но он абсолютно не входил в планы Верочки. Вера и так была на взводе, ей казалось, что бабушку быстрее прибить, чем вникать в её проблемы. Здравый смысл подсказал ей не делать ни того, ни другого, и, легонько оттолкнув соседку, она вырвалась через дверь многоквартирного холла к спасительному лифту. Лифт тут же и открылся, приглашая Веру в своё нутро, обрадованная женщина шагнула в пустую кабинку и, облегчённо вздохнув, нажала кнопку первого этажа. Двери плотно сомкнулись, и Вера стремительно начала приближаться к той финишной прямой, на которой она сделает рывок до метро. И вдруг произошло нечто, в её планы никак не входящее. Бесшумный скоростной лифт внезапно остановился и свет в кабинке погас.
– Что за безобразие! - возмущалась Верочка, нажимая все кнопки на панели и стуча в металлические двери. – Откройте немедленно, я спешу, лучше идти пешком, – кричала она через микрофон в диспетчерскую, так и не разобрав, слышно ли её.
Жила Вера на одиннадцатом этаже, и, предположительно, где-то на середине пути она и зависла. – Ну, что же это такое, что за хамство! – топала она ногами, наверное, в надежде, что лифт послушается и пойдёт вниз.
Топать было бесполезно, свет погас не только в её кабинке, но и во всём микрорайоне. Она впервые в жизни оказалась запертой в маленьком пространстве, да ещё и в абсолютной тьме. Если бы ей с самого начала кто-то сказал, что она проведёт в таком положении четыре с половиной часа, то она бы, наверное, головой и ногами пробивала металл, не задумываясь, кто из них кончится первым. Но ежеминутные надежды на лучшее продлевают нам жизнь и дарят время для привыкания к действительности.
Она достала мобильник, яркий экран напомнил о привычной деловой жизни вне пределов её досягаемости, но и она оказалась в подобной же зоне. – Чёрт возьми, даже позвонить не могу. Господи! Да что же это такое?
Она сложила трубку-книжечку, и тесное пространство лифта снова погрузилось в кромешную тьму. По всему подъезду стояла полная тишина. Почитать нельзя, позвонить нельзя, выручающий от скуки плеер остался дома. И она самым неожиданным образом оказалась лицом к лицу с собственным внутренним миром, тёмным и пустынным, как окружающее пространство. Где-то внизу ей послышались голоса, она, вдохновившись, напрягла слух, но опять всё стихло намертво.
Тишина и темнота её обволакивали полностью, казалось, впитываясь внутрь.
Как много в нашей жизни звуков и красок, но когда мы попадаем вдруг в тишину, в самое сердце этого вселенского организма, место, где и зарождается гармония звуков, слов и образов, мы теряемся напрочь. Во всяком случае, современная городская молодёжь совершенно к этому не готова.
Сначала ей стало страшно, она с радостью услышала бы хоть один человеческий голос, пусть даже маму с нравоучениями, или соседку с просьбами, но её желания окружающим пространством были проигнорированы.
Время как-то текло, но она выпала из этого счёта, какой смысл интересоваться положениями стрелок, если нет ориентиров от и до.
Походила кругами по лифту, но тьма не давала двигаться уверенно, а касаться руками стенок совсем не хотелось. Да и звук собственных шагов был странный, неприятный и мешал какому-то всплывающему изнутри чувству, будто она вот-вот что-то найдёт, и её разум за что-то ухватится.
Ухватиться не получилось, предмет не нашёлся. Одуряющая скука навалилась с новой силой. Чтобы совсем не умереть от тоски, она всё-таки достала телефон и впилась взглядом в изредка меняющиеся цифры, фиксирующие хоть какой-то порядок в мироздании.
Она никогда не думала, что минуты идут так медленно, стала прикидывать, а что же можно сделать за одну минуту, оказалось, что не так уж мало, особенно из того, что доставляет удовольствие, например, выпить стакан охлаждённого напитка, поцеловаться, услышать приятное слово или сказать таковое. Она поняла, что там, вне стен её темницы, жизнь идёт, никто и не замечает её отсутствия, всем, оказывается, хорошо и так. Она убрала телефон, теперь темнота ей не мешала, она наслаждалась состоянием всеми брошенной узницы, удаленной от людей на долгие годы.
Вот так, оказывается, всё могло идти своим чередом и вообще без неё, люди там живут, смеются, счастливы. В горле у неё сжался комок, который мешал дышать, она открыла рот, чтобы всё-таки набрать воздух в лёгкие, и вместо вздоха услышала всхлипывание, которое тут же и превратилось в рыдание. Состояние отвергнутости стало невыносимым.
Наревевшись вдоволь, она высморкалась в уже совершенно мокрый платок и поняла, что эмоций в ней не осталось. Никаких вообще. Она была согласна на всё, ноги болели, но если бы ей сказали, что стоять тут тебе ещё долгие годы, она не отреагировала бы никак. Ей было всё равно. Она ощутила в душе прозрачную чистоту и ухватилась за это чувство. Оно было приятным и не зависело ни от какого казуса извне, от любви или не любви окружающих, и даже от их существования. Она наслаждалась чем-то большим, чем окружающий материальный мир, собственное внутреннее пространство как-то зазвучало, и вдруг она поймала в себе звуки, складывающиеся в грустно-романтические стихи, и когда она собралась раствориться в них полностью, внезапно включился свет, раздались металлические стуки, и прозвучал глупый вопрос:
– А на каком этаже вы застряли?
Внутренний мир был приятнее этой закрутившийся внешней жизни. Она даже не стала никак возмущаться, когда её вынули, наконец, из кабинки. Молча пошла домой и легла спать уверенная, что увидит во сне нечто волшебное.


Пашка сидел в кресле возле окна. Гулять с Ириной Тимофеевной они не пошли из-за проблем с лифтом, телевизор не работал, света не было. Видимо, сегодня окружающее пространство то ли воспитывало, то ли наказывало одну небольшую часть одного большого города. Впрочем, всякие там проблемы с электричеством Пашку не задевали вообще. Последнее время он любил размышлять, особенно после посещения супер-бабушки. После той поездки не видел он уже ничего такого, к чему нельзя прикоснуться. Но память заставляла усиленно думать, он прекрасно понимал, что наблюдал лишь незначительную частицу невидимого, не прощупываемого мира. Он теребил пальчиками шероховатый листок герани, растущей на подоконнике, и глядел за окно. Небо было затянуто тучами и кроме верхних этажей соседних домов, смотреть было не на что, тогда он переключил своё внимание целиком на растущую в горшке герань.
Дети не умеют любоваться природой. Дети умеют непредвзято смотреть.
Неровный, словно подломленный в нескольких местах ствол, расходящиеся в разные стороны ответвления, красивые полукруглые листочки с краем, как у нарядной скатерти из запасов Батани, отцветающие гроздья и вновь формирующиеся зонтики – так интересно всё расположено. Словно специально задумано, чтобы захватить всевозможные уровни пространства, вобрать в себя больше точек окружающего мира.
Пашка смотрел и смотрел на растение, он перенёсся мысленно к его листкам, наслаждаясь своим соединением с многочисленными его ворсинками. И казалось, что это уже не его взгляд обволакивает стоящий в горшке цветок, а нежная ласковая зеленоватая структура обнимает его.

И тогда эта древнейшая из существующих на Земле разновидностей жизни посмотрела на него.
А ведь другой, не понятый нами мир смотрит на нас ежедневно. Мы ломаем его, сажаем, трогаем, срезаем с него самый цвет, вообще используем всячески в своих интересах. Но вот понять его мы не в состоянии.
Тело этой нижней части всего Мирового Древа Жизни едино и занимает почти всю территорию Земли, заползая в каждый маломальский уголочек, имеющий хоть какой-то кусочек питательной среды. Собственная нервная система у всего этого тела существует, а вот сознание, разум этой структуры один, он подвижен и гибок, может плавно перетекать на самую периферию, к конкретному растению или даже листку, а может отхлынуть далее самых высоких деревьев или ниже самых глубоких корней.
Разум этот мудр и гораздо ближе к имени любого из звучащих на земле божеств, чем даже мы можем себе представить. Да потому что он не угасает и не претерпевает изменений с отмиранием отдельных его частей. И части эти в свою очередь могут служить этому могучему сознанию глазами – органом, который не только способен зрить, но и излучать частицы своей жизни.
Дорогой мой читатель, а ты находился в помещении, где нет ни одного растения? Правда, хуже, чем в пустыне? В ней есть солнце, которое искупает недостаток всего остального, пусть даже и с лихвой.
Итак, две параллельно существующие стихии в разных образах смотрели в глаза друг другу, и в разуме каждой из них происходила своя работа.
Древняя растительная структура до слёз, которые можно наблюдать по утрам на листочках, жалела живущую рядом по соседству форму жизни. Её представителям были подарены конечности и возможность передвигаться. Но, несмотря на это им явно не повезло.
В земную жизнь они так же попадают в виде семян, но, в отличие от растений, очень многие из них и обратно в небытиё уходят, оставшись не более чем семенем и даже не поняв этого.
Набухшее семя – это был средний показатель жизненных продвижений перед уходом из зоны видимости, даруемой им. Показавшийся росток – более редкое достижение и, как понимал этот мудрый разум, - и цель их посева именно сюда.
Семенам с хорошим ростком давалось извне мирозданием всё, чтобы он зеленел и набирался сил.
К тем же, которые не собирались прорастать, содержимое коих деградировало и уменьшалось, в отличие от их скорлуп, разрастающихся, откормленных, раскрашенных какими-то ими же придуманными способами, окружённых различными наворотами и прибамбасами для удобства и желания выделиться из общей массы, применялись иные меры.
 Сначала их постукивали и потряхивали, затем начинали разбивать уже очень больно, некоторые помещались в среду, которая должна была истончить и разъесть эту чешую, эту шелуху, эту жёсткую границу между их маленьким ядрышком и окружающим широким пространством.
Ну что поделать, нельзя в этот мир, один из самых плотных во всём эволюционном многоступении, запустить зерно с интересной, рассчитанной на многие века программой, не защитив его предварительно плотной оболочкой. Верная гибель никому не интересна.
Да, эти семена изначально сыплются сюда на землю совершенно разные по размерам, цветам, толщине скорлупок со всевозможных ветвей Мирового Древа, попадают здесь в очень разные условия, всё это не главное. Основной смысл – прорасти вовне, раскрыть захватывающий дух потенциал их содержимого, а они, похоже, вообще об этом не задумываются, потому что внутренняя работа – она сложна, незаметна и слишком растянута во времени, да и первоначальное зрение у них с очень узким диапазоном восприятия. А игра в сравнения и отличия именно своей оболочки видна сразу и понятней их детскому уму.
Сколько же за свою жизнь повидал Растительный Разум зерен размокающих, сильно размокающих и, в конце концов, – загнивших.
Некоторые из семян совершенно закостеневают, а содержимое их иссыхает. Такие даже и не долбят, бесполезно.
Ему ли, одному из первоначальных созданий, не знать всей мощи сил, даруемых для их прорастания.
А уж терпение Высшего Творца и любовь Матери Земли, глотающей производимые этими двигающимися существами отходы и ядовитые загрязнения, его так и бесконечно удивляли.
 
- Вся беда в том, что каждого из этих семян-людей наделили своим, отдельным сознанием, – вымолвил бы древний растительный разум, вздохнув и пустив очередную слезу, если б умел говорить.
Я не могу сказать, что уловил ребёнок, пытаясь заглянуть в параллельный мир растений и чувствуя его силу. Глаза Пашки были опущены вниз, из них текли слезы. Бесконечная жалость к кому-то или к чему-то заполнила его грудь.
Часть разума Всеобщего Мирового Древа покидала на глазах зацветающую герань в отдельно стоящем горшочке, заметив напоследок, что семя, сидящее рядом в кресле, надтреснуло, и вблизи его сердца появился маленький кончик пока ещё белого ростка. Другое семя, проживающее в данной емкости и называемое мамой Верой, вернулось домой здорово набухшим.
Цветки герани, которые были плотным зонтиком бутонов четыре часа назад, полыхали ярким оранжевым цветом в полную силу своей природы.
 
А Татьяна Петровна, пропалывая на дачных грядках ряды морковки, никак не могла понять, почему не выходит у неё из ума та самая загадочная бабушка, знающая о планах Всевышнего.