Своды Рабства. Видение

       СВОДЫ РАБСТВА, ВИДЕНИЕ
Я стоял посреди пещеры необозримых размеров, которая, казалось, могла бы вместить в себя большое и многолюдное царство. Стены её были обклеены бесчисленными указами, законодательствами и предписаниями. Тысячи и сотни тысяч печатей грозно чернели, сурово взирая на меня с их плоских бумажных лиц, пожелтевших от времени. Но надписи на них были размытыми и выцветшими, как и их первоначальное значение. Но не это более всего испугало меня в той Пещере. Причудливые, лишённые листвы деревья росли в ней, глубоко уходя корнями в холодный каменный пол. Множество маленьких железных клеток, покрывшихся ржавчиной и затянутых паутиной, свисало с корявых веток этих деревьев и во всех сидели чёрные и серые птицы. Я приблизился к этому лесу, не знакомому с солнечным светом, чтобы разглядеть странные деревья и пленных птиц. В ужасе увидел я, что деревья эти были чудовищным подобием людей – то были древние и сгорбленные ведьмы, чьи чёрные и пустые глаза я принял за дупла, а кривые и длинные руки, в которых они держали клетки с птицами – за ветви. Толстые и бесформенные туши ведьм венчали нагло и вызывающе поднятые головы со злыми, старческими лицами. Чёрная паутина морщин обрамляла страшные провалы глаз, из которых, время от времени, выглядывали омерзительные коричневато-жёлтые птицы со старушечьими лицами и хищным взором. И ещё увидел я, что у тех птиц, которые сидели в клетках, также были человеческие лица, мертвенно бледные, искажённые тоской и немощью. Скудным и жалким было их оперение, а мутно-зелёные глаза слезились и щурились, как от яркого света. Низко опустив голову, птицы неторопливо расхаживали взад и вперёд, удручённые теснотой своих тюрем. Их крылья бессильно свисали и волочились, подобные грязным изорванным тряпкам. А твари, что высовывались из глазниц деревьев-ведьм, пронзительно визжали и изрыгали на пойманных птиц зловонную слизь ядовито-зелёного цвета. Я хотел уже покинуть это страшное место, вернувшись ко входу Пещеры, как вдруг заметил, что одна из птиц встрепенулась и начала бешено биться о прутья своей клетки. В конце концов, прутья не выдержали, и клетка рассыпалась, словно была сделана из песка или пыли. Птица взвилась в воздух, но, совсем немного пролетев, устала и опустилась на землю. Между тем, из мрачных глубин леса выбежали какие-то существа, которых я вначале принял за собак, но, приглядевшись, увидел, что более всего они похожи на обычных детей. В одно мгновение они окружили освободившуюся птицу и всей стаей своей набросились на неё. Птица даже не пыталась отбиваться от своих новых мучителей – она обвисла в их цепких лапах и вместо птичьего крика издавала какое-то тихое всхлипывание. Зрелище расправы над птицей было столь жестоким, что я не выдержал и убежал прочь, не оглядываясь назад. Выйдя из Пещеры, я направился в сторону противоположную ей и увидел просторный сад. В этом саду я увидел величественную каменную статую, изображавшую юную монахиню с прекрасным лицом и стройной фигурой, стоявшую на высоком пьедестале. В отдалении стояла другая каменная статуя, изображавшая молодого воина с грозным и жёстким, воистину, каменным взглядом. Подойдя ближе, я заметил, что пьедестал, на котором возвышалась статуя девушки, имел образ стоящего на коленях с низко склонённой головой человека. Встав рядом с его опущенным к земле лицом и посмотрев снизу вверх на каменную красавицу, я заметил, что выражение её лица было необычайно строгим и холодным, как - будто она в гневе отвернулась от коленопреклонённого, что служил ей пьедесталом. Потом я решил осмотреть другую статую, статую воина. Приблизившись, я сразу же невольно отшатнулся – столь могучим и свирепым он казался. Разглядывая его доспехи, украшенные изображеньями львиных пастей и орлиных когтей, я невольно посмотрел на статую монахини. Отсюда, со стороны воина, её лицо, наоборот, показалось мне ласковым и приветливым, словно она молчаливо звала застывшего в камне к себе. Я хотел уже продолжить свой путь, как вдруг воин разомкнул уста и издал громоподобный возглас, от которого я чуть не упал с ног. Когда я пришёл в себя, то увидел, что девушка сошла со своего пьедестала и медленно, неторопливо подошла к воину, властно заключившему её в свои объятья. Испугавшись оживших статуй, я отбежал в сторону и заметил, что человек, составлявший основание уже ненужного пьедестала, склонил свою голову ещё ниже и закрыл лицо рукой. А воин, стоявший теперь с девушкой, прижавшейся к его груди, смотрел с радостной и победной злобой на эту одинокую скорченную фигуру, застывшую в бессильном отчаянье. Я ещё раз осмотрел сад и покинул его. Пройдя совсем немного, я оказался перед храмом, торжественно возвышавшимся тёмно-серой громадой посреди чёрного, словно выжженного пустыря. Никогда не видел я такого огромного храма – в облаках терялись острия его шпилей, горным вершинам подобны были его причудливые башни, украшенные статуями и рельефами. Я вошёл в него и стал рассматривать изнутри. Статуи суровых святых и изображения отвратительных химер смотрели на меня из безмолвной темноты храма. Химеры поражали своим разнообразием и дикой злобой, искажавшей их полузвериные - получеловеческие морды, бешенным взглядом вытаращенных глаз, свирепым оскалом широких пастей, обнажавшим громадные клыки. Святые же подавляли мёртвым холодом своего злого и враждебного спокойствия, их лица были настолько неживыми и нечеловеческими, что трудно было назвать лицами эти бледно-серые пятна с чёрными прорезями глаз. Жилистые и напряжённые тела химер были стянуты цепями, на которых висели таблички с названиями смертных грехов, а святые держали в руках щиты и мечи, на которых дешёвой и потускневшей позолотой блестели имена добродетелей. Подойдя к алтарю, я увидел на нём крохотный скелет младенца и поспешно покинул своды жуткого храма. Я долго шёл в неопределённом направлении и вот оказался у прибрежных скал, за которыми простиралось гигантское и вечно движущееся тело моря. На одной из скал сидела шумная стая птиц, которых я принял издалека за людей. Они кричали, клекотали и верещали наперебой, хлопая крыльями и щёлкая клювами. Их общение напоминало оживлённый разговор близких знакомых или друзей. И, лишь подойдя вплотную, я заметил, что в самом низу, у подножия скалы, сидело странное существо, составлявшее нечто среднее между птицей и человеком. Оно суетливо чистило чёрные перья на коротких и слабых крыльях тонким белым клювом и пугливо осматривалось по сторонам большими чёрными глазами. Временами оно глядело с тоской и злобой в сторону шумной стаи птиц, а с особой злобой, как мне показалось, оно взирало на ту птицу, что, видимо, была вожаком и более всего напоминала мне тех «парящих» орлов, что красуются на гербах великих империй и маленьких царств, чьи правители хотели бы видеть их великими империями. Птица-вожак не производила много шума и движений, а с достоинством сидела на возвышении, но каждый знак вожака мгновенно замечали все остальные. Я некоторое время понаблюдал за этими птицами и перевёл взгляд на другую скалу, что была немного ниже первой, но гораздо шире в основании. Скала эта была поразительно похожа на человеческую голову, слегка наклонившуюся в сторону моря и имела совершенно человеческое лицо. Боль и тоску выражало это исполинское лицо, а из правого глаза его росло маленькое чёрное деревцо, тонкими и хилыми веточками тянувшееся к небу, похожему на бескрайнюю белоснежную стену без единого окна или двери. Корни деревца были несоразмерно длинными, извилистыми и многочисленными. Они охватывали почти половину каменного лица, пронизывая каждую трещину на нём, уродуя и разрушая его. Я думал, что, стоит мне подойти поближе, чёрное деревцо примет человеческие очертания или даже окажется чем-то человекоподобным, как это случалось раньше. Но и вблизи я не увидел в нём ничего человеческого. Там, где вначале мне померещилось лицо, чернел безобразный провал огромного дупла, который, при всём моём желании, я не способен был сравнить ни с глазом, ни с разинутой пастью, ни с чем-либо другим, что напомнило бы, хоть отдалённо, о жизни! Ни одного листочка не было на его ветвях, ничего живого не мог я в нём увидеть. И вид искажённого молчаливой болью каменного лица, постепенно разрушаемого этим чёрным, безликим, нечеловеческим и даже неодушевлённым, привёл меня в ужас. Всей мерзостью и безысходностью Природы и мира сего повеяло на меня от этого зрелища. Я отвёл взгляд в сторону и увидел на одной из дальних скал неясный силуэт человека. Я пошёл в ту сторону и убедился, что на вершине скалы, у края пропасти, действительно стоял настоящий человек, а не одно из тех полусуществ, которых я встречал прежде. Обрадовавшись этому, я быстро взобрался на скалу и чуть ли не подбежал к нему. Но Человек даже не оглянулся в мою сторону. Он пристально смотрел под ноги, в бездну моря и лишь изредка поднимал взгляд на небо, где, разорвав белое полотно облаков, показалось солнце.
 - Кто ты? – спросил я, после минутного молчания.
 - Я Уходящий – ответил он, наконец, обернувшись в мою сторону. – Я Уходящий, и сейчас я готовлюсь уйти туда, откуда уже не вернусь.
Я понял его слова, но не стал задавать вопросов, а вместо этого сам начал рассказывать о том, что недавно увидел, ожидая узнать его мнение об этом. Но он только горько улыбался, слушая мой рассказ, а когда я дошёл до описания увиденного мной жуткого храма, он весело и, как мне показалось, почти жизнерадостно рассмеялся. Правда, услышав про мёртвое деревце, стачивавшее живую скалу, он сильно помрачнел на мгновение. Когда же он услышал от меня слово «полусущества», которым я заключил своё повествование о странных созданиях, увиденных мной, сравнивая их с ним, обычным человеком, которого так приятно было увидеть здесь, после всех предыдущих встреч, он снова рассмеялся.
 - А ты знаешь – сказал он мне, когда я закончил. – Что эти создания считают чудными полусуществами нас с тобой, а себя-то они, как раз, и именуют обычными людьми?! Нет, друг мой, ты видел тех же людей и те же явления, что и всегда, только посмотрел на них другими глазами. Это говорит о том, что и ты, вероятнее всего, очень скоро УЙДЁШЬ!
 - Но я не хочу никуда уходить! – слабо запротестовал я, слишком хорошо понимая правдивость его слов.
 - Хочешь, но боишься этого! – спокойно и добродушно улыбаясь, сказал мне Уходящий. – Я и сам ещё немножко боюсь, но это уже не имеет никакого значения. Я уже стою на пороге Бескрайней Свободы и потому, то, что ты мне рассказал, вызывает во мне только печальную улыбку и тяжёлые воспоминания. Я уже вышел из – под Сводов Рабства навстречу пылающему жертвеннику солнца, чтобы на золотых крыльях его лучей улететь в обитель вечного покоя. Там, в грязи и слякоти этого мира, я оставляю своих ложно торжествующих врагов – одним шагом я превращаю их торжество во прах, ибо душа моя, то зеркало, в котором все они и весь их мир отражались, разлетится на множество осколков, которые уже никому не собрать. Быть может, один из многих, восторжествовавших надо мной, смеётся, вспоминая свои победы, но что мне теперь до этого?!! Увы, никому не смог я отомстить и не смог отстоять ни своей правды, ни своей жизни в мире лживых теней, управляемых мановением невидимых, но всемогущих рук Беса. И потому должен отстоять свою смерть! Но что я говорю о всякой мелочи, тявкавшей на меня из серых подворотен однообразной и убогой улицы моей жизни – слишком много им будет чести! О нет, истинным моим врагом, неотступно следовавшим за мной, ломавшим все мои надежды и начинания, заполнявшим тоской и безумием мою душу, была та отвратительная Тень, которую мы называем то судьбой, то предопределением, то богом, то дьяволом, то ещё как угодно. Я и сейчас, стоя на пороге своей свободы, боюсь ещё, что, в самый последний миг, Тень схватит меня своей цепкой клешнёй и вновь затащит в гнилое болото бытия, лишив даже надежды на новую попытку освобождения!!! Ну а те «полусущества», как ты их справедливо назвал, всего лишь клочки её чёрной мантии, её маски – нет! даже не маски, а хирургические перчатки, которые она надевает, прежде чем взяться за пыточные инструменты. Они кажутся тряпичными куклами-марионетками, когда знаешь ту силу, которая их использует. В сущности, если бы они смогли не только понять всё это, но и приложили бы все свои усилия для того, чтобы мне помочь, то и тогда они, скорее всего, только навредили бы мне, ибо, что такое все их усилия перед Тенью?!! Но они никогда не поймут всё то, что ты, например, понимаешь с полуслов. И я уверен, что для моей кончины ими будет найдено самое глупое, самое пошлое и нелепое объяснение из всех, которые только возможно представить! Главное зло, которое можно ныне ожидать от этих паяцев – моё «спасение» (повторяю, хватка Тени крепка и я до сих пор не могу быть до конца уверен в том, что Освобождение свершится!). Но сами они – дым от пожара, и я слишком хорошо узнал на себе силу огня, чтобы так серьёзно, как ты, рассуждать о дыме! Как смешно мне теперь, всё то, что ты рассказываешь, стремясь поразить, напугать или озадачить меня!!! Взгляни, солнце над нами гонит прочь все эти жалкие тени, жалкие порождения жалкого мирка! Его свет раскрыт предо мной, как врата и, хоть эти золотые врата ведут во Тьму, которой нет конца и начала, они, воистину, сулят мне лучшее из возможного! Прочь, ненавистная Тень! Прочь из души и из тела!!!
Сказав это, Уходящий резко взмахнул рукой и, к моему удивлению и ужасу, его тень, змеившаяся у ног дымчато-серым пятном, оторвалась от него, словно отброшенная сильным ударом, и слетела со скалы облаком пыли и пепла.
 - Но… – сказал я, оправившись от увиденного мной знамения (а Уходящий, между тем, уже снова устремил неподвижный взгляд в бездну, разверзшуюся под ним). – Но, неужели ничто не удерживает тебя в этой жизни? Ведь есть же те, кто, преследуемый каждый своею Тенью, продолжают жить и даже находят в этом какие-то радости! Я говорю тебе сейчас не о полусуществах, а о людях, подобных нам.
 - Что ж, каждому своё… - задумчиво ответил Уходящий, и с печалью уставился в каменную твердь под ногами. – В конечном итоге, и в этом шаге, совершив который я обращусь в ничто и обрету долгожданную свободу, есть, наверно, предопределённость. Судьбу не изменишь…. Ты, я так полагаю, считаешь, что это я прогнал от себя Тень? Но может это Тень решила, что мой путь завершён и круг замкнулся?! А может она и не оставила меня, а лишь претворилась, чтобы потом опять, как всегда, восторжествовать надо мной, оставив мне изуродованную и искалеченную жизнь и глумясь над очередным моим поражением и позором?!! Не хочу даже думать об этом, но ведь и такое возможно! Всё возможно!!!
 - Но что - то же должно и удерживать тебя здесь – не всё же ты готов без возражений отдать на корм ненасытной пасти Небытия?!!
 - Нет, ничто. Я не имею цели, чтобы продолжать этот скучный и трудный путь – так зачем, скажи пожалуйста, мне его продолжать? Нет в небесах той звезды, которая будет освещать мне дорогу. В них – гнетущая пустота! Я одинок. И всегда был одинок. Те, кого я считал своими друзьями и кому, будучи от природы неосторожным, доверял, точно родным, предавали меня и смеялись над моей доверчивостью. Девушки, во внешней красоте которых я надеялся когда-то отыскать и внутреннюю красоту, избегали меня как чего-то непонятного и, возможно, враждебного. И, наконец, большая часть людей, с которыми меня сталкивала (причём, именно сталкивала!) судьба были по отношению ко мне самыми простыми и бесхитростными палачами или надсмотрщиками. Правда, у меня есть престарелые родители, которых мне немного жаль оставлять и за которых я немного беспокоюсь, но не продолжать - же только из-за них это крысиное существование в царстве крыс! К тому же, и они, при всей своей близости, бесконечно далеки от меня и только раздражают своей смешной медвежьей заботой. Кроме того, само здоровье моё красноречиво говорит мне о том, что я и так не проживу долго, а если и проживу, то жизнь моя будет подобна дереву, пожираемому тысячами неусыпных насекомых, лишённому листвы и медленно гниющему заживо…. Но если бы только внешний мир был для меня адом! В душе своей я также не нахожу ни покоя, ни свободы: мрачные леса Безумия простираются там, и безымянные страхи рыщут в этих тёмных дебрях. Я много размышлял и много искал. И я понял смысл жизни, истинный и единственный её смысл (если вообще уместно искать какой-то смысл в кругах ада). Смерть – вот единственный её смысл и, заметь, что это же и итог любой жизни! Человек может пасть с чистых небес Вечной Пустоты в эту липкую и мелочную грязь только с одной целью – вновь раствориться в благостном Небытие, навечно забыв весь пережитый им ужас. Но, если это так, как же тогда нужно умирать? Неужели обезумев и корчась от боли, лишившись памяти и рассудка?! Но, в таком случае, как сможет человек насладиться Своим Освобождением от ржавых цепей, сковывавших его до этого момента?!! Как сможет он прочувствовать чудесный и пьянящий вкус свободы?!! Нет! Только по своей воле должен уходить из жизни достойный человек! Подумай, зачем тому, кто честен и потому нелеп в глазах полусуществ, жизнь в гигантской тюрьме, состоящей из неисчислимого множества маленьких темниц, в которых ему придётся попеременно влачить рабское существование, каждодневно унижая себя перед теми, кто не достоин даже униженья! Зачем ему биться о безжизненные стены и стучаться в запертые ворота, пытаясь что-то доказать и объяснить мертворожденным выкидышам этого несуразного чудища, плодящего миллионы своих немощных подобий и тут же пожирающего их или стравливающего их между собой?!! Допустим, он получит какую-то малость из того, что желал получить. Но, едва получив её, он поймёт, что принимал цветное стекло за драгоценные камни и тем большими будут его страдания – ведь нет в этом мире ничего, что имело бы непреходящую ценность, нет здесь такого золота, которое Великий Алхимик Природы не смог бы превратить в свинец! Всё живое и неживое способно предать, наскучить и из желанного стать ненавистным или просто ненужным. Ты сам знаешь, что единственное оправдание страха за жизнь – рабская трусость, чьи тоненькие и хлипкие паучьи лапки впиваются в твою душу, то нервно поглаживая её, как хозяин гладит большую и голодную собаку, то впиваясь в неё изо всех сил, как всё тот же хозяин впивается в горло своего любимца, когда тот уже кидается на него, видя в несчастном еду, а не хозяина. Я и сам долгие годы слушал лукавые советы этой нечисти, называя её смирением, хотя и тогда уже знал её подлинное имя. Но, отныне всё это в прошлом. Тихий и ласковый океан, в котором без следа растворяется обжигающий яд памяти, зовёт меня своим святым безмолвием, которое заглушает громкие и пошлые шумы Бытия. Я уже готов вступить в его тёплые и безбрежные воды, Воды Забвения.
 - Как печальны твои слова! – сказал я (ибо что ещё мог я сказать?!). – Быть может, услышав тебя, и полусущества поняли бы твою печаль…
 - Нет! Нет, друг мой!!! – воскликнул Уходящий. – Не поддавайся столь жалкому обману! Никогда не надейся и не пытайся вызвать жалость у теней Тени!!! Запомни, ибо я знаю, о чём говорю, их смех – скрежет жести, а слёзы – сточные воды! И то, что я сказал тебе сейчас, они бы не только не поняли, но и осудили бы, как осуждают всё, что не понимают или не хотят понять. Они служат Тени и Бесу, а значит – Жизни и Бытию и потому ненавидят тех, кто сбрасывает грубые и зловонные лохмотья своего существования добровольно. Они презирают их и принимают силу за слабость, а честь – за бесчестье! Ты живёшь только для себя самого и для себя же умираешь, все иные цели и устремления – от лукавого. А теперь оставь меня и дай мне проститься с солнцем – я ухожу в Ночь и потому хочу света больше, чем обычно!
Я отошёл в сторону и глядел на Уходящего, не сводя с него глаз. Солнечный диск сиял над его головой, словно нимб. Я не сразу заметил, как он оторвался от серого камня скалы и, взмахнув руками, точно огромная птица, устремился к солнцу, протянувшему к нему сотни лучей, будто приветствуя нового небожителя. В следующий миг он уже исчез в бездне, словно и не рождался никогда на этой земле, словно и не говорил сейчас со мной! Так УШЁЛ Уходящий. А я встал на том месте, где ещё недавно стоял он и, как он, уставился в пропасть, темневшую у самых моих ног….