Первое касание

 

Параграф 1 из книги автора "Бросок на север".  Более полная публикация (с фотографиями): lib.ru,  Заграница. Прозрение  Бросок на север 
       
       В январе 2003 года неожиданно для самого возникла моя исповедь "Прозрение". Книги были разосланы в разные концы света друзьям, родным, знакомым, библиотекам и просто хорошим людям, с которыми хотелось бы поделиться пережитым.

       Спустя некоторое время чувство облегчения и удовлетворения сменилось каким-то беспокойством, позвавшим после двенадцатилетнего перерыва в дорогу на родину, где ждали встречи с героями моей книги.
       
       Я вернулся в свой город, но уже не таким,
       Как казался когда-то себе и другим.


       Промелькнул передо мною в текущем виде старый мир. Вернулся и постепенно прихожу в себя. Одновременно всё настойчивее потребность рассказать о том, что видел и понял.
       Это не частый случай, когда удаётся разговаривать с героями своей книги. И нет у меня возможности слишком долго выжидать отдаления событий для их укладки в успокоившееся сознание.
       Август – сентябрь 2006
       
       1. Первое касание

       Говорят, что чудес не бывает. А это что же? Мои друзья совсем далёкой молодости сидят напротив, и нас разделяют не бестелесные вечность и бесконечность пространства и времени, а какой-то метр поверхности стола. И тот заставлен блюдами с пупырчатыми огурчиками, белыми грибочками, ещё какими-то почти забытыми вкусностями.
       Всё это не заслоняет таких родных лиц, чуть стушеванных временем, но если вглядеться – тех же. И ещё лучше прежнего.
       А внутри творится что-то неведомое, распирает грудь, раздвигает для объятий руки и... хотя это неловко, да и забыл, что такое бывает – рыдания сотрясают меня и слёзы, словно пробудились, чтобы смыть пыль веков.


       А всего за несколько часов до этого старший сын доставил отца с мамой в Бен-Гурион, а затем Боинг шутя перенёс нас из Израиля в Москву.
       Это стало возможным после некоторой возни с российским консульством, но об этом будет ниже.


       И была встреча с младшим сыном, которого не видели почти три года. А затем ночной пробег Шереметьево – Иваново. Не слишком авторитетные Жигули под уверенной Мишиной рукой вели себя идеально.

       Эта дорога была мне хорошо знакома, но сколько перемен. Через каждые пяток километров на пустынной в эти часы кольцевой пролетаем под пешеходным переходом, охватывающим шоссе прозрачным космического дизайна полу-тороидом.
       И дорога на Горький (извините, Нижний Новгород) изменилась, похорошела, прибавила в гладкости и ширине. Часто попадаются заправки, издалека читаются привлекательные цены бензина – 10 рублей (30 центов), а у нас больше доллара.
       Постоянно из тьмы выплывают призывные вывески симпатичных придорожных кафе. Это тормозит движение, и мы, наконец, остановились у одного из таких домиков оригинальной русской архитектуры.
       Симпатичный мальчик принял заказ на солянку(!), жаркое и чай с лимоном. Не прошло и пяти минут, как путешественники наслаждались горячей пищей, и совсем неплохого вкуса. Всё это в два часа ночи, в каком-то медвежьем углу.
       Раньше на всём 300-километровом пути имелись две-три неопрятные общественные столовые с очередями, раздатчицами, нервами, туалетами, в которые лучше не заглядывать. И конечно, они были закрыты от вечера до утра.
       После ночного обеда снова в путь. Из тумана, заливавшего дорогу в низких местах, вынырнула крепко завёрнутая в форму фигура. Поднята палочка, водитель должен выйти и догнать важно удаляющуюся особу, поторговаться и вручить 30 рублей. Миша объяснил: это ДПС – дорожно-патрульная служба (дай, пожалуйста, сто). Он также не велел пристёгиваться ремнями: милиция решит, что везут что-то серьёзное, а так штраф 30-50 р. и всё. За что – неизвестно, и интересоваться не стоит.

       Ближе к Иванову ещё была техническая остановка. За стёклами машины так долго мелькали настоящие берёзы и уходящие вдаль лесные массивы, что я, наконец, не выдержал и попросил остановить слишком долгое и стремительное движение. Миша дождался, пока справа открылась площадка для дальнобойщиков, и заехал на неё.

       Я вышел на отвыкшие от работы ноги и оказался в среде незнакомой или совсем забытой. Настоящий лес стоял передо мной. Огромные деревья, сохранившиеся, конечно, с тех давних времён, спали или делали вид. Грудь с опаской вбирала влажный, холодный, словно только что образовавшийся воздух. Восток уже осветился.
       Постепенно вибрация внутри стихла и я начал замечать окружающее. Ни один звук не рождался в неподвижном пространстве. Берёзы, травы, кусты... всё было напитано туманом. Заостренный кончик каждого листа едва удерживал тяжелую каплю. А я так скучал по воде, привык её ценить. Вокруг меня всё жило своей жизнью, явно не замечая пришельца.

       Да, наш израильский мир иной, он всегда ближе к весне по-российски. Здесь в помине не было шумного нетерпеливого спора ярких цветов и вычурных форм. Взамен полное насыщение всех оттенков зеленого. И ещё источение влаги, воды, паров…
       Не отсюда ли иллюзия самодостаточности впитывается в души обитателей этих мест, прорастая их сдержанностью, не любопытством, толками о значимости собственных культурных ценностей и готовностью жить с ними за металлическими завесами.
       А там природа предлагает безудержное соревнование, постоянное вытеснение нового новейшим, сменяемость авторитетов, сегодня не подтверждающих вчерашних ожиданий.

       Раннеутреннее Иваново. Пустынные, слишком широкие и опасно побитые проспекты. Прошедшие за моё отсутствие годы отметили их морщинами старения.
       Всплывают в памяти переданные со спутников первые фотографии Луны. Все заметили тогда – вот без заботы и ухода её поверхность покрылась кратерами и заросла пылью. На знакомых улицах мои ревнивые взгляды цепляются за облезшие провалившиеся дома, остатки одиноких ворот без забора и усталых заборов без ворот. А, смотри-ка, какие плотно-красно-кирпичные особняки возникли кое-где за полукремлёвскими стенами!
       Вот и исторический центр города. Всё как было, только домики словно осели. Помнится, выглядели наряднее, да и ростом казались повыше.
       Я снова очутился в том прежнем мире. На площади всё те же лежачий и поднимающийся революционеры.
       Резанули отвыкший глаз символы самовнушения. Зачем-то хранится память о событиях и лицах, дурных или жестоких. Мелькают вывески: пр. Ленина, ул. Фридриха Энгельса (где Иваново, и где и зачем здесь этот иностранный философ). На фронтоне Горсовета заботливо сбережённая надпись "Ивановский пролетариат ... Ленин".

       В центре города уже большое движение, машины со смелостью отчаяния перебираются через канавы, выбившиеся вдоль трамвайных путей. И в нашем авто всякий раз при переезде такого препятствия внутри всё вскидывается. Странно, мотор не отрывается и продолжает тащить экипаж, привык, или прошёл предраллиевую подготовку. А сами трамваи, переваливаясь, ползут по рельсам, скользят дугами по проводам, и замотанное электричество честно тащит готовую разделиться на составные части конструкцию, хранимую ремонтными болтами и сварками, которые не пытались закрасить, может, подчёркивая борьбу и заботу о жителях.

       Встреча... Вот они, мои внуки! Даня – спокойный, большой, добрый. Давидик прижался ко мне, замер на минутку, вырос мало, но шустрый и ловкий. Живут в пятиэтажке на съёмной квартире. Первым делом мне сообщили код подъезда. Не забыть бы, а то не войдёшь и останешься в тёмном дворе у забронированной двери без ручки.

       Сразу, в первое утро, еле дождался – выскочил на улицу. Ага, здесь стояла Старообрядческая церковь... Раньше только сама постройка "без единого гвоздя" была достопримечательностью в городе. Теперь... старушка поманила войти в раскрытые двери. Внутри, оказывается, так нарядно, все стены, уходящие ввысь, завешены иконами и яркими картинами. Идет утренняя служба. Десятка три очень пожилых женщин стоят перед проповедником в богатой рясе. Он что-то им с утра внушает. Подумалось, что в нашем бейт-кнессет быть не может никакой пропаганды. Евреи – народ книги, рав читает молитвенник, а все посетители сидят и читают в своих книгах это же место – не подлаживающиеся ни к каким временам и властям вечные заповеди взаимосбережения.

       На улице редкие прохожие. Одни прилично одетые, спешат, видимо, на работу, но вот на этих лицах следы растерянности и борьбы с тем самым змием. Известно, что с утра им живётся ещё труднее.
       В определенном смысле человек – жертва эволюции. Не совладать ему с таким разросшимся мозгом. Вот он и стремится уйти в религию. Или замутиться наркотиками, алкоголем.

       Подошёл к запертым воротам Ивтекмаша. Вот он мой завод, здесь вошел в мир техники, почувствовал производство, придумал первые штуки, которые понравились опытным инженерам!
       Охранники, заметив странную личность, норовящую заглянуть через щель ворот на территорию завода, приоткрыли дверь в проходной. Произношу имена знакомых, никого не знают.
       – Я здесь работал..., – говорю по инерции и тут же сознаю, что называть сейчас времена почти полувековой давности бессмысленно и смешно. – Как завод?
 – Да почти распался. А вот напротив "Торфмаш" – живёт. Директор у нас старый, негодный. Надо же, один из цехов продал какому-то барыге из Армении, и он там устроил свою мастерскую. А Абрамович, гад, вывез российские деньги за границу. Ну, где он их взял?
       – Конечно, не заработал на охране и канавы не копал. Схимичил. Но не в этом дело. Главное, чтобы что-то строил, давал людям работу и зарплату. Он ведь еврей?
       – Да пусть хоть татарин, но зачем увозит деньги?
       – Наверное, его спросили об этом, и он понял, что вот-вот отнимут.

       Позднее позвонил тому самому директору – Балинову. Не с первого раза секретарша меня соединила. То было совещание, то ещё что-то. Назвал себя и напомнил о книге, которую послал из Израиля, с автографом: "Всем работникам завода". Мне говорили знакомые, что не видели книги. Попросил, передать её в библиотеку, чтобы люди читали.
       Лишь он услышал, что я из Израиля, закричал:
       – Ваш Израиль вместе с Америкой душат Россию!
       – Ну, Америка ещё что-то может, но наш неразличимый на карте Израиль, что он способен сделать Великой России, и зачем?
       Директор сбавил азарта, выключил Израиль, продолжал ещё бредить. Я закончил разговор повторением просьбы о книге. Обещал. Сомневаюсь, что отдаст. После в разговорах со многими людьми выражал удивление такой реакцией по еврейскому вопросу, с которой больше нигде не сталкивался в этой поездке. Собеседники переспрашивали:
       – Кто, Балинов? Ну, это известный антисемит!

       В следующие дни несколько раз ходил с Давидиком на стадион. Это минутах в пятнадцати ходьбы от их дома.
       Хотя и не густ этот Торфмашевский спортивный центр, но, как только открылось передо мной зелёное поле с дорожкой по кругу, словно дрогнули внутри потерявшиеся струны. Забилось сердце, зуд в ногах. Я пробегал круг, а Давидик совсем запросто – два.
       Он такой приятный мальчик, что сразу нашлась симпатичная девушка – бегунья, которая стала учить его низкому старту. Мальчуган был рад и совершенно неутомим. Чуть отдохнёт и просится пробежать ещё круг.
       Обратно пошли другой дорогой. Места хотя и не отчётливо знакомые, но направление куда идти – понятно. Вот обнесённая новым забором торфмашевская зона (извините, вырвалось такое слово). Значит, в самом деле, завод жив.
       Ого, как прочно построено: по верху бетонного ограждения ещё и «отгибка» с колючкой.
       Но, позвольте, почему это отогнутая полоса направлена внутрь, а не наружу? Насколько понимаю, наклоненная наружу колючая верхушка забора как раз сильно затрудняет попытку пробраться на завод. Это что же начальство беспокоили не внешние воры, а… собственные трудящиеся?
       После специально обращал внимание на все израильские ограды. Нет, всё так. Отгибка всегда делается наружу. Исключение встретил лишь в мощном ограждении тюрьмы.

       Идём, так приятно деду вести внука за руку, направляя на правильный путь. Давид тактично этак замечает:
       – Деда, нам надо идти направо.
       – Нет, Давидик, мы пройдём вокруг этого завода и выйдем около дома.
       Идём 10 минут и 15, ничто не подсказывает близость к знакомому району. Вышли на какую-то серьёзную улицу.
       Решил спросить на автобусной остановке направление к Дворцу Текстильщиков (знаменитое сооружение неподалеку от нашего дома). Ожидающие с любопытством смотрели на меня: иностранец или с Луны...?
       Наконец, один из более пожилых снизошёл:
       – Лучше вам обратно идти вон туда.
       – А эта улица куда идёт?
       – Да в Пустыш-Бор, куда же ещё.

       Как же всё-таки здорово запросто обратиться к первому встречному, спросить, ответить. Оказавшись в другой стране я со всей остротой ощутил свою недостаточность. Жил я в единственном языке, когда мир говорил на многих.

       Завидую в Израиле говору малого ребёнка, который вдруг смело произносит на точном и звучном иврите знакомые и новые для меня слова.
       Как-то раз понапружился и сумел поделиться с матерью разговорчивого младенца:
       – Вот у вашего ребёнка соска закрывает весь рот, и он так здорово говорит на иврите, а я взрослый и не имею помех, но так сказать не могу.
       А уж когда встречная китаянка заговорила со мной на красивом английском… замер и заскучал, что не умею хоть чуть похоже ответить.

       М-да, странно, но после забегов и затянувшейся прогулки путешествие уже не сильно меня привлекало. Нашёл в себе силы припомнить совет внука. Он принял похвалу молча. Повернули обратно и спустя пару километров вышли снова к Торфмашу на пройденную утром трассу.
 
       Дед подустал, а внуку хоть бы что, каждый раз подскакивает взбрыкивает ножкой, то будто пинает по высокому мячу, то наносит нападающий удар боксинга. Он просит идти через перекидной мост. Замер в восторге, когда прямо под нами загромыхал состав на Москву.
       Мы оба вскрикивали от его нескончаемости. Вообще, почувствовалось, что Давид из таких, кто живёт со вкусом. Но он ещё мал, чтобы такое определить?
       Но разве не замечали, что часто главные пружины личности явственно видны в ребёнке, которого катят навстречу в коляске. Посмотрите – вон тот выглядит букой, ему уже не нравится возникающий вокруг него мир. А этот, улыбаясь всему, расширяет глазёнки. И я всегда рад встрече с начинающим хорошим человеком. И он, похоже, тоже.


       * * *

       Очень медленно, по абзацу, по строке в день прирастает моя рукопись. Первая книга шла бойчее. Но чувствую, гнать этот экипаж нельзя. Новые пространства разворачиваются вдруг по каким-то неведомым законам. И я подчиняюсь им.
       Век назад аристократия в России, потеряв чувство меры, называла простых людей смердами и подлым сословием. Пришедшие ей на смену ударились в другую крайность, прославляя неуёмно рабоче-крестьянскую трудовую доблесть. Даже граждане, отмеченные серьёзным талантом, не замечали фальши в призыве: "Ни дня без строчки!"
       Нет, мои страницы – не результат тяжкого труда. Не прикасаюсь к рукописи, пока она сама не спросит.