О странной Марте мой рассказ...

У каждого святого есть прошлое,
у каждого грешника – будущее.



1. Мария.

Вставала Мария рано, доила корову, выпроваживала в стадо, готовила завтрак мужу, детям, кормила кур, уток – сон и проходил. Весь день на ногах, к ночи гудели ноженьки, ныла спина, деревенская жизнь – это вам не графики и смены – это тяжелая работа, которой нет конца и края.
Вот и сегодня в 6 утра шла Мария к стайке и вдруг остановилась. Внимательно осмотрела двор, хлев, огород. Ничто не вызвало удивления, ни в чём нет изменений. Холодное ноябрьское утро, изморозь на крышах, на траве, буйный ветерок заглянул под платок, под кофту. Зябко. Передёрнула плечами, вышла в стайку к Бурёнушке и утро закружилось, завертелось, завалило делами. Когда кормила кур снова насторожилась. Всё как всегда, но что-то тревожит. Что? И вдруг поняла, охнула, поставила сито на будку Буянке и быстро вышла со двора. Над соседской брошенной конюшней вился дымок. Кто там развёл огонь, для чего? Что никаких врагов, а тем паче шпионов в нашем забытом богу краю быть не может, Мария знала твёрдо. Так кто там? Бродяги? Отродясь их в нашем посёлке не было. Тем более сейчас, когда идёт страшная безжалостная война, когда каждый мужик на учёте, о бродягах думать не приходилось. Ну и кто же там?
Дверь в конюшню висела на одной петле, дыра заткнута прелой соломой. Мария баба не робкого десятка, смело толкнула дверь, вошла и остолбенела. В углу на соломе сидела большая группа людей, семья, как поняла Мария. Худощавый мужчина в потрепанной шляпе (ишь, шляпа, никак городские?), пожилая седая женщина с буклей (косы никак плести не умеет?) и семеро детишек, мал мала меньше, старшему – лет 10, младший и вовсе, как кулёк, завёрнутый в потрёпанное одеяло.
Мария огляделась, прошла и присела на кирпичи, сложенные кое-как в углу.
- Кто вы, как оказались здесь?
Заговорил мужчина.
- Мы немцы, высланные из Мариуполя. Сегодня ночью нас высадили на станции, милиционер привёл сюда, заселил, велел здесь жить. Как жить, что делать, даже куда нас завезли – не знаем. У нас в это время тепло, солнечно, а здесь такой холод, как быть, как жить? Заплакала женщина.
- Мы не фашисты, мы мирные немцы, наши прадеды завезены были на Украину из Германии, чтобы поднимать сельское машиностроение, все мужчины нашей семьи работали на заводе, делали сеялки, жатки. Очень хорошо жили, пока не началась эта проклятая война. Двадцать дней назад пришли ночью из органов, велели быстро собираться, кто в чём был, вытолкали из домов и на станцию в товарные вагоны; куда затолкали Фриду, его жену и мать этих детей – не знаем, как доехали, это тоже трудно сказать, Людвиг (показала на младенца) умирает.
Засопели носами остальные дети, мужчина опустил голову.
У Марии онемели ноги, кружилась голова, не могла опомниться от услышанного, не могла собрать вместе мысли, которые бежали, возвращались, спотыкались и наслаивались одна на другую.
- Господи, как могли такое сделать? Кто приказал? Ведь перемрут все.
- Меня зовут Гюнтер, сестру Гертрудой, - устало проговорил мужчина и снова опустил голову.
Молча схватилась Мария, побежала домой, вернулась с ведром молока, краюхой хлеба, кружкой.
- Ешьте пока, управлюсь с делами – прибегу.
Пока топила печь, готовила нехитрый обед, кормила семью, всё думала, как помочь этим несчастным, внезапно попавшим в страшную беду людям. Придумала!
К вечеру к конюшне шли и шли люди. Кто нёс ведро, кто кастрюлю, кто старую фуфайку, а Демид – сапожник – сапоги из старого брезента. Кто что мог оторвать от нехитрого своего хозяйства. Со всего мира по нитке, по горстке. К вечеру подошли к конюшне и мужики. Новость пересказывали, вживались в неё, соседились с ней.
- Так им и надо немчуре, у меня Стёпка ими убитый, - заголосила вдруг Надежда.
- А моего Илюшку ранетого содержат где-то в госпитале на Урале, - так им и надо.
Загалдели, заумничали все, кто в дело, а кто и помимо него, но свои 5 копеек вставил каждый.
Помитинговали, наорались, попритихли. Из конюшни ни звука, как будто там ни одной живой души.
- Ну вот и будя, - отрезал кузнец Егорий, - эти-то чем виноваты, не с армии, не с фронту, они наших мужиков убивали-увечили, или как? То-то, вот и молчите! Перво-наперво, крышу починить тута надо, а Федотке печь сложить, кирпич там есть, я днём заходил, смотрел. А потом и порешим, как нам с ними жить-соседствовать. Айда, Сёмка, яму выроем за огородом, малец у них помер. Отходчиво русское сердце, захлюпали носами бабы, засуетились, потянулись в конюшню с нехитрыми своими дарами, что с миру по нитке. Кое-как разместили, разложили, из брошенных кем-то досок соорудили видимость постелей, стола, из нехитрой снеди организовали поминки, да и закопали маленького Людвига за огородной межой, на новом местожительстве. С того и начала жить в нашем квартале немецкая семья с фамилией Клинк, с древней родословной, с огромной мукой и болью в сердце, с большими потерями. За зиму ещё трое мальцов переселились к Людвигу.
Весной, когда апрельское солнышко улыбчиво и радостно звало на улицу. Около конюшни на бревнышке уселись Гюнтер, Гертруда, Виктор 10-ти лет, Валентин 5-ти и 2х летняя Марта. Всё, что осталось от некогда большой семьи, грело на солнышке свои застывшие за зиму тела и замороженные души. Как выжили, знают только они и ближайшие соседи. 2 раза в неделю Мария носила Клинкам по полведра пшеницы с мусором, с половой, что удавалось смести из кузова, после того, как муж привозил на элеватор зерно из деревень, воду из отварной картошки и лапши не выливала, носила соседям; когда наберёт ведро картошки или тыкву целиком, зима-то длинная, самих 5 душ, на всех рассчитать надо. Борщи варила в ведерном чугуне, чтоб соседских Витьку, да Марту подкормить. Ржаные хлебы пекла Мария отменные, пышные и вкусные, то по 7 булок, а в эту зиму по 8, чтоб одну Гертруде через плетень передать. Да и остальные помогали, хоть и звали немчурой, а помогали, кто чем мог. Выжила семья, а теперь вот грелась на солнышке, думу думала, как дальше обустраиваться.
- Не будь этих людей, неграмотных, грубоватых, но таких отзывчивых, нас давно бы не было. Помните, сыны, вы старшие, взрослые считай, помните и детям и внукам о них рассказывайте. И не просто помните, делами добрыми подкрепляйте.
К маю с помощью Ивана, сына Марии и Федотки-печника вскопала семья большой огород и засадила его тыквой, картошкой, свёклой да капустой. Истово за овощами ухаживала – эта была беспроигрышная гарантия от голода. И всё лето семья делала кирпичи из глины и соломы – готовилась к стройке, Мария посоветовала:
- Жить ещё одну зиму в конюшне, не выжить, и самим стройку не осилить, «помочь» собирать надо. Каждое воскресенье в августе на подворье у конюшни жужжал муравейник людишек, которые вместе строили дом – мазанку – большую комнату на 3 кровати и маленькую, из расчета на печь и стол. К октябрьским дождикам перебралась семья в домишко с покатой крышей, земляным полом, но с большой тёплой печью. И обновки справила Гертруда каждому – из мешков сшила рубахи, штаны, юбки, из тех же мешков смастерила бурки, а сапожник Демидка сшил на бурки брезентовые калоши, чтоб не промокала мешковина, не студила ног. От другого болело сердце у старшей «немчуры» - каждый месяц надо было за 17 км ходить в районную комендатуру отмечаться, что ты ещё есть, ещё жив. А это и в 40-ка градусный мороз и 40-градусную жару. Мерзли, простывали, болели, но ходили – за неявку и расстрелять могли.
К весне 42-го Гюнтер устроился работать на содовый завод – паёк давали и мизерную зарплату – но как-то сразу легче стало. Зато возникла ещё одна неприятность: мальчишки в школе Виктора и Валентина звали не иначе как: - Эй, Фриц! Плакали мальцы, дрались, но отделаться от клички так и не удалось.
И ещё одну новость никак не могла осилить семья – Марта. Красивая, белокурая девочка от увиденного, услышанного и пережитого перестала говорить, долго сидела молча, сосредоточенно глядя в одну точку, не отзывалась на имя и всего боялась – громких разговоров. Резких звуков, быстрых движений. Плакала над племянницей Гертруда, а помочь не могла.
В 46-ом в нашем посёлке появилась врач Мина Зиновьевна, говорили, что тоже откуда-то высланная, вроде как за вредительство. Встретились случайно в комендатуре, разговорились, особо не откровенничали, немка и еврейка – какая откровенность? Но суть проблемы врач поняла сразу, пришла, как по вызову, познакомилась с Мартой, была потрясена неземной красотой девочки и посоветовала Гюнтеру…


2. Зойка Аскарова

Непохожа была Зойка ни на кого в семье. Уже взрослой рассказала ей мать, что когда посмотрела на новорожденную, замерло у той от страха в сердце: все в семье были черноглазые и черноволосые, старшие сыновья были черны, как грачи, а девочка была рыжей, с белого как молоко лица смотрели на мир зелёные, прямо изумрудные глаза.
- Апырмай! Что скажет Ильяс, убьёт ведь сразу, не поверит, что его дочка. А старый свекор взял внучку на руки, понюхал, засмеялся:
- Наша кровь! Тётка моя Зейнеп была такой же красной. Береги, сноха, дочь, красивая будет и счастливая. Береги!
Отлегло от сердца, прижала девочку к груди, растила-пестовала в любви и довольстве. И отец баловал золотоволосую дочь, ни в чём отказа не знала, всё было у шалуньи, что не попросит. Но особая любовь к девочке была у бабки, уж она не знала, куда усадить, чем угостить любимицу, какой подарок сделать: чуть она подрастать стала, дарила ей бабка свои кольца и серьги, браслеты и мониста.
И что удивительно, Зейнеп не была капризной, избалованной, с 10 лет помогала матери, терепеливо ухаживала за дряхлеющей бабушкой, успешно училась в школе. На что иногда ворчали родные, так на то, что подружки называли её Зойкой. А потом смирились:
- Да, ладно! В русской школе учиться, вот и Райхан зовут Райкой и Женисгуль – Женькой. Ладно, как зовут, так и зовут. Нашей золотой вроде и имя подходить, Зойка так Зойка!
А по соседству с Аскаровыми жила греческая семья – Ставридис. У тех только один сын – Костас. Дети соседские вместе играют, соседки друг к другу забегают то спичками одолжиться, то пирогом угостить. Дружно, спокойно жили, и зачем было беде встрять в эти семьи – одной судьбе известно. Уже в 9-ом классе соседский мальчишка просверлили своими чёрными глазищами дверки и в соседнем заборе, и в дверях, и в окнах. Сначала взрослые посмеивались, потом шутить перестали, а потом и беда стряслась. На танцы Зойка с Костей и на уроки, в библиотеку и в кино вместе, на реку тоже парой. На Новый год призналась Зойка матери, что беременна, что Костя её любит и жениться готов хоть сегодня.
- И я его люблю. Он, как солнышко, мама. Когда его нет – темно и холодно, а как рядом – и жар и свет, и любовь ключом бьёт, даже сердце останавливается.
- Зачем нам грек в семью? – кричала Бибигуль соседке. Зачем? Ну, как мы с тобой не углядели, а?
- Да и нам казашка тоже ни к чему, - отвечала та, да раз такое случилось, ладно, пусть женятся, школу закончат и женятся.
- Ладно! С тем и разошлись. Это так решили, а братья Зойки - Алихан, Матай и Ербол пришли к отцу Костаса и пригрозили:
- Или уезжайте и увозите Ксотю, или убьём мы его, не для того растили и баловали сестру, чтобы теперь позор лёг на весь наш род. Уезжайте!
- Не уеду, - кричал Костас, - не уеду. Как я без неё жить буду?
- Уедешь! А нет, так и жить не будешь вовсе. Спокойно развернулись и ушли.
Бабка внучке отвар приготовила, убить дитя в зародыше, да переусердствовала бабка, чего-то переложила, чуть не умерла Зойка, неделю металась на кровати, огнём горела, бредила. Потом стихла, в себя пришла, поняла, чем болела, замкнулась в себе, загоревала. В начале февраля, по оттепели, во двор вышла, хотела к соседям пойти, да увидела забитые окна, двери, и снова в горячке свалилась.
В горе Ильяс и Бибигуль отвезли девочку в больницу; вылечили, выходили её врачи, но сказали, что детей у этой золотоволосой никогда не будет.
- А жаль! Такие бы красавцы были. Очень жаль!
Старая бабка с горя умерла, умерло и сердце Зойки. В августе следующего года подала документы в медучилище, да и уехала в далёкий Талды-Курган учиться на медсестру. За 2 года много воды в реке утекло, излечило время и Зойку, не смогло только прогнать любовь к Косте. Только его всю жизнь любила, ждала – может приедет, может хоть весточку о себе пришлёт. Не дождалась! Умирала в глубокой старости, Костю звала по имени. И опять не отозвался.
Никогда никому из подруг не сказала Зойка о Косте, да те и не расспрашивали – у асмих забот полон рот.
Рассказала только Мине Зиновьевне, с которой вместе работала в кабинете – детей взвешивала, рецепты на лекарства выписывала, да гладила их шелковистые головки. О неё-то и думала врач, сидя у Клинков и советы давая Гюнтеру.
- Чтобы девочка заговорила, - втолковывала врач отцу Марты, - надо переминить условия жизни, чтобы и дом другой, и еда, и одежда, чтобы игрушки были у девочки, чтобы ею одной занимались, учили, внимание чтобы постоянное ей. В совершенно другую среду надо отдать ребёнка, а я продумаю ей лечение. Глядишь, за год и станет говорить наша красавица. Нет, нет, не отвечайте мне сразу отказом, подумайте, потом и решим, как быть с этой ромашкой нежной. Погладила девочку, а та вдруг и прижалась к ней, за руку взяла. Переглянулись отец с тёткой, ничего не сказали, а через неделю привели Марту в больницу.
 А там всю эту неделю страсти бушевали нешуточные, чуть в стихийное бедствие не превратились.
Зоя Ильясовна с полуслова поняла свою наставницу, договорились, что если её родители не согласятся, то переедет она к Мине Зиновьевне и будут они вдвоём девочку лечить, учить, воспитывать. Ещё не видя эту девочку, Зоя уже любила её, хотела бежать, взглянуть на неё, да врач не позволила.
- Не надо травмировать родных, это может их остановить, а так, глядишь, и приведут.
Бибигуль и Ильяс сразу согласились помочь и дочке, и больной девочке.
- Как скажешь, дочка, не надо никуда уходить, живи с нами, помогать тебе станем, девочку любить будем, может и твоя тоска-печаль пройдёт. Благодарно сквозь слёзы улыбнулась родителям, сказала только: - Спасибо!
Так в семье Аскаровых поселилась белокурая маленькая Марта.
Пошла Зоя к Клинкам записать все данные о девочке, о семье.
Пусто во дворе, скрипят распахнутые двери, да яростно у будки лает привязанный пёс. Растерялась, подумала: - Куда подевались?
- Вы зачем сюда пришли, девушка? Меня Марией звать, соседка я ихняя. Идете ко мне во двор, всё вам расскажу.
Сели на бревнышо под тополем, солнышко осеннее ласково пригревает, своё прощальное тепло щедро раздаёт, ветерок приносит с огорода запахи овощные, приятные, куры возятся за сеткой. Мария неторопливо расспросила Зою, молча посмотрела на неё и сказала:
- Может, это и хорошо, что девочка к тебе попала, может и правда говорить начнёт, а что тут было, только бы больше её растревожило.
- Да что случилось-то, где вся семья?
- Э, милая, сказала бы, кабы сама знала. Крепко Гюнтер обиделся на власти за то, что с ними сделали. Они, слышь-ка, грамотные были, Гюнтер работал инженером на заводе, Гертруда – лаборантом, а тут-то, горемычные, поумирали б, кабы не мы. Так вот, сумел Гюнтер весточку дать родным в Мюнхен, те письмо прислали через Красный Крест, да не Клинкам оно попало. Три дня назад приехали из НКВД на «Эмке», да телега за ними, за час, считай, всё столкали в телегу, детей туда же, взрослые пёхом, а мне сказали, что если любопытству разводить стану, следом за имя отправлюсь. Так-то, милая. Ты иди, иди, - заторопилась вдруг Мария, - иди от греха подальше. Мово Сёмку и то вызывали, всё выспрашивали, каки они, да как себя вели. Он и рассказал, что поумирали бы все, кабы соседи не подмогли. Сёмке наказали не болтать много, да и отпустили. Иди, иди, милая, да и дорожку сюда забудь.
Крепко задумалась Мина Зиновьевна, Зою выслушав, а потом и выдала:
- Удочерить тебе надо Марту, пока власти не кинулись её искать. Думаю, Гюнтер не скажет об этом ребёнке, понимает, что погубит этим дочь, да кто его знает, время сейчас страшное, неспокойное, а удочеришь – фамилию сменишь, даже имя можно, маленькая она ещё, привыкнет к новому, но это ты уже сама думай. Только думай быстро, его, это время, опередить надо.
Так в 46-ом году в семье Аскаровых появилась внучка – Аскарова Марта Ильясовна.


3. Странная Марта

…Сижу в поликлинике с нучкой на приём к педиатру. На двери табличка:
15 участок
Педиатр Аскарова Марта Ильясовна
Повезло нам с врачом. Внимательная, интеллигентная, хороший диагност – она как-то сразу расположила меня к себе. Пока моя дочь училась (кстати, в медицинском, специализировалась как терапевт), я воспитывала внучку, жила она у меня до 10 лет, так что и на праздники в детский сад я к ней ходила и лечить водила её. Только заболеет девочка, тут же мама назначит лечение. Но только дочь за порог, я сразу вызываю педиатра. Или вот так же, как сейчас, иду на приём.
- Ты что, мне не доверяешь, - обижается дочь, - разве я неправильно делаю назначения?
- Всё ты правильно делаешь, доченька, но ты терапевт, а лечить нас, выдавать справки в детский сад должен педиатр.
- Но если правильны мои назначения, зачем же беспокоить педиатра, у неё такой большой участок, больных много, да и возраст – тяжело ходить.
- А чтобы разделить ответственность, - отвечаю, - мало ли, это ребёнок, чего-то не скажет, я что-то не так объясню, а врач и сама увидит, меня успокоит, в лечении поможет. Не обижайся, доченька, я не могу иначе.
- Да уж, - только и скажет дочь.
- Кто следующий?
Красавица наша врач, невысокая, полноватая, всегда с красивой причёской, от белого халата даже хруст исходит; руки маленькие, нежные, «тёплые» - говорит внучка. Вспоминаю, как когда-то, лет 5 назад, рассказала ей об обидах дочери, что после её назначений всегда вызываю педиатра, чтобы ответственность разделить, чем точно себя расположила к ней. И как-то незаметно завязалась неслужебные отношения, тем более, что мы почти ровесницы, а потом и вовсе переросли в приятельские. Внучка выросла, а мы теперь подруги, встречаемся часто. Много интересного узнала я о Марте.

Рассказ первый

Своих родителей я не знаю, помню только маму Зою, бабушку Бибигуль и дедушку Ильяса. Знаю всех своих двоюродных братьев и сестёр. Все они Аскаровы, дети дядюшек Алихана, Матая и Ербола. Их у меня 10. дядюшки жили в Талды-Кургане, а их дети по всему Казахстану, сёстры замужние живут в Алматы, братья в Уральске, Атырау, трое здесь, в Астане. Все с образованием, твёрдо стоят на ногах, - смеётся, - племянников одних 14 душ. Представляете такую роту родственников?
- А как общаетесь?
- Стихийно, как получится, сейчас только по торжественным датам, да по телефону.
- Мама Зоя?
- В 82 года умерла моя мамочка, так и не будучи никогда замужней, всю себя в меня вложила, мной жила, меня лечила, учила, дышала мной. Мою жизнь прожила вместе со мной, хоть и говорят, что за детей невозможно прожить их жизнь, мама Зоя была их исключением.
Задумалась, молча глядя на мои клумбы с цветами, лицо спокойное, нежное.
- Я в детстве часто приставала к ней с предложением обзавестись отцом, сначала уходила от ответов, а в классе 10-м рассказала мне о своём Косте, о своей любви безответной. А потом и вовсе попыталась отшутиться: - Любовь к себе – вот замечательный роман, который длится всю жизнь. Вот и буду только себя любить.
 Да не получалось ей себя любить, меня обожала, чужих детей всю жизнь любила, а потом племянников, сколько помню себя, всегда у нас жил кто-то из них, то Алибек, то Майра, то Ляззат, то Амир. А когда и по двое жили. Поэтому все они мне родные, всегда с ними были тёплые отношения.
Помолчали.
- Я только в 18 лет узнала, что немка.
- ?
- Да, тогда мама мне всё рассказала обо мне, о моих потерявшихся родителях, о своей судьбе, меня с ней связавшей.
- Говорить я научилась быстро, но в школу пошла с опозданием, в 8 лет, а в 18 была студенткой Алматинского мед института, по совету мамы, кстати. Она меня хотела видеть на месте Мины Зиновьевны. Её тоже хорошо помню. Они меня с мамой Зоей сделали, они, всю жизнь буду отдавать им долги, а до конца так и не отдам.
- Я строгий врач. Раз пришла по вызову, диагноз поставила, лечение прописала. Снова вторичный вызов туда же. Прихожу, ребёнку не легче.
-Покажите, чем лечите.
- Ой, в нашей аптеке нет этого лекарства, мы это даём.
Сержусь, серьёзно отчитываю, иногда даже больничный лист не выписываю, то грожусь позвонить им на работу с требованиями не оплачивать больничный. В серьёзных случаях всегда госпитализировала детей, в течение двух лет навела порядок на участке, а если учесть, что работаю уже 11 лет, то представляете, какой контакт с мамашами, уже многие их дети сами родители, так и лечу.
Замолчала, задумалась.
Солнышко тихо катится к горизонту, безумствуют у клумб шмели и бабочки, а как усядутся на цветы сидят тихо, к нашим разговорам прислушиваются. А нам собираться пора, скоро автобус придёт, а до остановки ещё дойти надо.

Рассказ второй

- Я замуж после 3-го курса вышла. Была дома на каникулах. Мы тогда в Капчагае жили. Пришла на пляж, старенькое полотенце расстелила, очки, книга, яблоко – все атрибуты отдыхающего. Купалась, читала, дремала, вдруг мяч ударил по ноге. Мяч ногой прижала, лежу.
- Тётенька, отдайте, это мой мяч.
На меня смотрели чуть с косиной улыбчивые глаза. Нарушителю моего покоя лет 5, худенький, энергичный. Молчу, опять закрыла глаза. Убежал, лежу, мяч не отпускаю.
- Тётенька, я вам яблоко дам, отдайте мяч. Яблоко взяла, а мяч держу. Опять убежал.
- Тётенька, мы с сестренкой пришли за мячом. Я Нурлан, она Куралай. Мяч-то отдайте. Девочка маленькая, толстушка, смотрит сердито, ножкой топочет, а улыбчивый мальчишка спокойно ждёт. Усадила обоих на полотенце, конфетами угостила, расспрашиваю, кто они, где живут, с кем на пляж пришли.
- Со мной пришли.
Невысокий стройный парень с лицом Нурлана, те же чуть раскосые глаза, тот же тонкий нос, та же спокойная улыбка.
-Я Карим. А ваше имя, Марта? Какое необычное.
- Почему же необычное? Хорошее немецкое имя.
- Вы немка?
- К вашим услугам. Удивлены?
Ничем он не был удивлён, мой Карим. Он был растерян, сражен моей красотой.
- Как увидел вас сидящих вместе, полярно противоположных, но так заинтересованных друг в друге, сразу понял – это судьба мне вас послала, а посланцами стали мои дети.
- А где их мама?
- Поменял мне Аллах мою Айгуль на мою Куралай. Родами умерла.
Застучало сердце, запульсировала кровь в висках – а может и моя это судьба. Разговорились. Карим живёт в Алма-Ате, работает в типографии, сейчас в отпуске здесь, у матери. К сентябрю надо возвращаться домой, а так не хочется расставаться с детьми.
А я вдруг поняла, что тоже не хочу расставаться с Нурланом, вцепился мальчишка в сердце своим худеньким тельцем, пронзил раскосыми глазами – не отпускает. Смущенно расстались, но целую неделю потом встречались на пляже наши полотенца, наши симпатии. Щебечет Нурлан, рассказывает свои нехитрые детские истории, то за руку возьмёт, то к щеке прижмётся, а то усталый голову на колени мне положит и задремлет. Пошевелиться боюсь, чтоб покой его не нарушить, а Куралай рядом толчется, сопит, лепечет, эмоциями своими тревожит. Связали эти дети меня по рукам и ногам.
- Мамочка, выслушай, подскажи, как быть.
А мамочка и сама уже присматриваться стала – очень уж необычной приходить дочь с пляжа, встревоженная какая-то, восторженная. Решила, что в парня какого-то влюбилась.
- Ах, мама! Если бы в парня, не в парня, в детей его.
Выслушала меня мать, вздохнула:
- Это судьба твоя, солнышко, а судьбу, ты знаешь, не объедешь, не обойдешь.
- Так что же делать, мама? Я не пушкинская Татьяна, да и кому объясняться, не Кариму же, я детей его полюбила, не его.
- Положись на время, душа моя.

***
У моего полотенца остановились пляжные босоножки. Чего им надо? Подняла голову. Средних лет казашка, в шляпе, сарафане, с сумкой в руках.
- Можно расположиться рядом?
- Да, пожалуйста, песок не куплен.
- И поговорить с вами можно?
- ?
- Вы Марта, я сразу вас узнала.
- ?
- Мои внуки все уши прожужжали, какая тётя Марта красивая, как хорошо с ними разговаривает, в мяч играет. – Задумчиво: - Так вот вы какая, Марта. И что же нам теперь делать? Сына моего заберёте, внуков увезёте, с чем же я останусь?
- Как же я их заберу? - А сердце у самой стучит, стучит – вот оно, судьба моя решается, а Карим, Карим-то где, с ним как быть?
- Так вот вы какая, Марта. Не зря не спит мой сынок, вздыхает, никак не решается поговорить с тобой серьёзно, отказа боится, потерять тебя не хочет. Не он меня прислал, они с братом на рыбалке, а я детей соседские и сюда, на тебя посмотреть. Расскажи о себе, Марта.
Очень удивилась Бибинур фамилию мою и отчество услышав, а как историю мою дослушала, уверенно сказала:
- Моя ты теперь будешь, моя!
Вечером вся их семья пришла в наш дом. Дети от меня не отходят, щебечут, смеются; женщины друг с другом знакомятся, приглядываются, а Карим хозяйством занялся, чайник поставил, всякие вкусности, с собой принесенные, на столе разложил.
- Он что? Так и будет молчать? – невольно подумалось мне.
А как все уселись за стол, Карим и заговорил.
- Мы все свататься пришли к вам, Зоя-апа. Вот он я, вот мои дети. Это брат Булат. А отец наш с фронта не вернулся. Марта, за тобой слово! Я как тебя увидел, сразу поверил в свою счастливую звезду. Не отказывай мне, Марта! Любить тебя буду, беречь буду, счастливой сделаю.
Я молчала.
- Дети, хотите чтобы Марта мамой вам была?
Прижались ко мне, ручонками уцепились, целуют.
- Мамочка, - шепчет Нурлан.
- Мама, - старательно выговаривает Куралай.
Ну, и отказались бы вы после этого? Нет? Вот и я согласилась. И больше всего из-за детей.

Рассказ третий

- Меня всегда странной называли, - смеётся.
Опять сидим на даче, с утра немного попололи, сейчас жара – не выйти, пьём морс и я слушаю очередную историю Марты.
- В детстве я очень любила метель. Прижмусь к печи, слушаю, слушаю, как воет вьюга, задвижкой стучит, заслонку из печи выталкивает, такие истории под вой пурги придумывала – закачаешься! Про волков, лис и медведей, про карликов и гномов, про колдунов и добрых фей, про царей и принцесс. И во всех историях я то Золушка, то принцесса, то добрый молодец на волшебном коне, но всегда, во всех историях, победительница, и всегда мои истории хорошо заканчивались. Посмотрит бывало дедушка Ильяс, покачает головой, ничего не скажет, задумчиво поохает бабушка Бибигуль и тоже промолчит. Одна мама Зоя меня понимала.
Говорить я начала поздно и очень неохотно, больше молчала, потому и в школу пошла с опозданием. Да и там словоохотливостью не отличалась, больше помалкивала, за что дети часто называли меня немой, пока учительница их не отругала:
- Все бы были такие немые – пишет Марта чисто, красиво, читает бегло и с выражением, а как решает – быстро, всегда без ошибок. Уж молчите, умники – говоруны. Лучше молчите! Дети и перестали дразниться. Это я теперь такая говорливая – навёрстываю.
Смеёмся обе.
- Люблю непогоду, метель ли, дождь ли, сильный ветер тоже удовольствие. В дождь бывало сидят все по домам, а я надену куртку, голову обвяжу, сапожки на ноги и шлёпаю по лужам, думаю, в историях житейских хочу правильный ответ найти, ситуации проблематичные хорошо решаются под шелест дождя, дышится легко. За это и в институте странной называли. Но это не отчуждало. Девочка я не коммуникабельная, не компанейская, но подруг ценила, дорожила ими, выручала и помогла по мере возможности. А уж когда я замуж вышла за Карима, даже самая близкая подружка Верочка охнула:
- Ну, действительно, странная ты, Марта. Вдовец с двумя детьми. Своих что ли не нарожаешь? Ты такую партию могла составить, с твоей-то красотой! Если не расписались ещё, одумайся, зачем тебе такая обуза? В нашем институте так тяжело учиться, а на тебе такая семейка!
А как узнала, что расписались уже и живём вместе, повздыхала, поохала, да и кинулась помогать безоглядно. До сих пор дружим, видимся редко, но переписываемся, перезваниваемся.
А знаешь за что меня часто поругивал Карим? Я в Алма-Ате привыкла к журчанию арыков. Через наш сад арык протекал, я пропадала у арыка - когда читала, когда мечтала, когда просто молча сидела. Успокаивало меня журчание воды, легкость в мысли вносило, уводило куда-то в нереальное бытие. Вот за это и ругал Карим:
- Воды мало, какие проблемы с питьевой водой, а ты?
Усовестит, долго не включаю, а потом нет, нет и забуду. Даже теперь при наличии счетчиков и то включаю, чтобы послушать журчание. Иногда присоединяется Нурик. Сидим оба, молчим, а ручеёк льётся, журчит. Ну не странная ли привычка?

***
Поженились мы с Каримом в августе 61-го и приехала я в Алма-Ату многодетной матерью. Сразу с нами приехала и мама Зоя.
- Марте учится надо, дети маленькие, как доучится, помогу, чем смогу. Мы на Виноградова жили, а мама домик купила у стадиона. Домик, как теперь у кукол Барби – комната 20 кв.м., кухня – 7 и 3 сотки земли – яблоня, груша, 2 черешни, абрикос, полоска кустов малины, малюсенькая грядка клубники, да 2 грядочки под овощи. Вот и весь сад. Но как же он нам нравился! Дети наши почти выросли там, в выходные там, в каникулы там и в отпуске тоже с бабушкой.
Думаете бабушка Бибинур отстала от бабушки Зои? Как же!
Только родился наш сынок Костик, Бибинур и явилась. Вместе с Зоей искали и купили домик, такой же как у другой бабушки. Зажили-задружили наши бабульки – прямо загляденье смотреть. Жили по соседству, внуков не делили и не ссорились из-за них – этот твой, а этот мой! За послушанье хвалили, за проступки наказывали, не смотрели, чей он. У Бибинур были ещё внучки от Булата, они-то большей частью у Зои и обретались, она их воспринимала, как своих. Особо нам не докучали, в дела наши не лезли, а с детьми как помогали – не пересказать! Состоялась бы я как врач, если бы сидела с больными детьми – это большой вопрос. А так бабушки всегда на подхвате, вот нет уж обеих, грущу о них, вспоминаю с любовью и благодарностью.
Помолчали.
- А как же Карим? Полюбила ты его?
-Известно, что в любви излишен вопрос «почему?». Любят, потому что любят и нет ничего менее поддающегося анализу, чем это чувство.
Знаешь, бабушка Бибигуль часто твердила мне: - Люби не тех, кого любишь, а люби тех, кто тебя любит». Пока училась в школе, считала, что ошибается бабушка, а как замуж вышла поняла, что в любви эта философия верна. Ну как было не полюбить Карима? Всегда приветлив, заботлив, а помогал как! И продукты принесёт, и полы помоет. Не стирал, и не готовил, но всё остальное – на нём. А баловал меня как! Зарплаты у него были высокие, к каждому празднику у меня всегда была обновка: не платье, так туфли, не блузка, так колечко. А как былпредан, только при семье – ни в пивную, ни в домино во дворе – только при семье. Гуляли мы часто, в парки ходили, на озёра ездили, к 10 годам каждый наш ребёнок умел плавать, на коньках кататься, на велосипедах. И всё это Карим! Умный, спокойный, преданный. А любил как! Это теперь опошлили это чувство дикими сценами в книгах, в кино. А у нас было…
Замолчала. Молчала и я.
- Любила я его бездумно, безумно. 30 лет прошли, не оскорбил ни разу, дурой не назвал, но в 60 лет покинул меня, даже попрощаться не успел. Коронарная недостаточность. Чернее первых трех лет после его смерти у меня не было. 15 лет прошло со смерти мужа, я его уже пережила, мне 65, но считаю, что ещё не вечер, вот назови меня кто бабулькой – обижусь, ещё не пришла моя пора.
А вообще как ты считаешь, в чем секрет счастья женщины?
Да, семья, да, дети, да, любовь, но секрет не в том. Как сказал Д.Донн: «Секрет счастья женщины в умении перейти из одного возраста в другой». Вот это мой девиз теперь. Вот и назови меня бабулькой, а? я пока ещё приятная дама.
Хохочем.

4. Жизнь – это не те дни, что
прошли, а те, что запомнились.

Марии уже 70, болят суставы, поясница, мучает давление, но она не сдаётся, хозяйство домашнее ведёт, вместе с мужем огорода обихаживает. Ни у кого из соседей раньше не вызревают помидоры, такого виноградника ни у кого нет, а клубника «Ада» 3 раза в лето урожай даёт, спасибо племяннице, из Алма-Аты рассаду привезла. Вот и сейчас Мария набрала большую чашку клубники, возится у виноградных кустов, где листья пожухлые соберёт, где поклёванные воробьями ягоды. Под монотонную работу столько дум передумается, столько всего вспомнится. Заметила Мария, что в старости стало забываться плохой, чаще вспоминается приятное, с дочерью, с внуками связанное.
Давно уж не держит корову (Саша Сергеевич запретили), не стала разводить уток, крепко дружит с собакой Буянкой (который пёс уж по счёту!), балует кота Мартына (поймает мышь, обязательно принесёт Марии под ноги).
- Убери, несчастный, знаешь же, как боюсь. Умный, унесёт, но в другой раз всё повторяется.
Думы прервались стуком калитки, лаем Буянки. Приложила руки козырьком к глазам, вглядывается.
Высокий красивый парень, ну с таким знакомым лицом, приветливо улыбается, машет рукой.
- Не узнаёте, тётка Мария, давнишний я ваш знакомый, присмотритесь, узнаете! Впустила в калитку, кругом обошла, даже за руку потрогала.
- Нет, не признаю. Уж назовись, не томи старуху.
- Помните соседей своих, Клинков?
Всплеснула руками, заголосила:
- Да не Валька ли будешь? То-то с отцом схожий!
- Я это, я, тётка Мария. Так впустите в дом?
- Да чего в нём делать, в том дому, только мух пугать. Идём вот сюда, под козырёк, виноградом тебя угощу, да и расскажешь мне, горемычная твоя душа, где вы, как выжили? Одетый ты хорошо, не с этих, не с «антилигентов» будешь.
- Из них, из них. Красиво как тут у вас, раньше только огород был, а теперь такой прекрасный сад развели….
- Долго мы с ним сидели, всё разговоры-разговаривали, - рассказывала потом Мария дочери, платком невиданным, красивым хвасталась.
- Из Германии платок-то, умеет, слышь-ка немчура хорошие вещи делать, ой хорошие, ой умеют. Гордилась платком перед дочкой, перед товарками, историю соседскую рассказывая.
Письмо из Германии, Клинкам присланное, пришло в комендатуру, их в тот же день, не объясняя причин, вывезли на станцию, загрузили с ними ещё несколько семей и вывезли в приволжскую степь недалеко от Саратова, в колхоз Ильича, где прожили они 17 лет, до 64-го года. Виктор выучился на стоматолога, хорошо зарабатывал, а Валентин в 59-м поступил на электрофак, получил специальность инженера-электрика, но поработать во благо Советского Союза не успел; добился таки их отец через берлинских и мюнхенских родственников, а те через Международный Красный Крест разрешения, и уехали они на историческую родину. 150 лет их семья поднимала российское сельхозмашиностроение, укрепляла экономическую мощь страны, а уехал Гюнтер с ненавистью к этой стране, ни за что, ни про что забравшей у него любимую жену и пятерых детей. О том, что Марта погибла, никто из них не сомневался даже.
- Теперь нет и отца, а я приехал и края эти навестить и может быть какие-никакие следы сестры найти.
Плакала Мария, слушая рассказ Валентина, слезами огорчалась, слезами радовалась.
- Мало чем помогу я тебе, сынок, знаю только, что жила она у Аскаровых, да переехали те давненько уже в Талды-Курган, а где Марта, что с ней, не знаю. Там тебе поискать надо.
Пожил у меня 2 дня, в реке накупался, да и уехал. Растревожил меня, распечалил, долго потом всё вспоминала и отца его с тёткой, и детей, на могилки их сходила, траву повырвала, а Сёмка крестики покрасил. Теперь уже думаю, не встренусь ни с кем из них, старая шибко.

Четвёртый рассказ Марты

- В 82 году перевели мужа в Целиноград главным инженером в типографию. Не хотелось уезжать из Алма-Аты, юность моя там осталась, тепло, друзья, фрукты. Нурлану было уже 28, служил мой сынок в Сары-Шагане на полигоне; большую свою квартиру оставили Куралай, двойня у неё подрастала, Марта и Карим, бабушка Бибинур, старенькая уже, не захотела с нами ехать.
- Моим костям уж на покой пора, так пусть и останутся в тёплой земле, да и с правнуками помогу. Не всем удается до них дожить, мне вот удалось, так что и брошу их? Нет! Ты поезжай, сынок, со службой не поспоришь, а ты, дочка, опять увозишь и сына моего, и внука. Опять…
Счастливо вам на новом месте. Приживайтесь та, приживитесь!
- Костик школу здесь закончил, в 17 лет уехал в Москву, так после Баумановки там и остался работать на авиационном заводе. Женился там. Знаешь, кто у меня невестка? Засмеялась:
- - Каких только кровей не течёт в моих внуках: Таня – кореянка, у Куралай муж осетин, у Нурика Ольга – украинка.
Как умер мой Карим, Нурлан с семьёй ко мне перебрался, сейчас в Министерстве обороны служит, живём вместе. Люблю его как в первый день, когда покорил меня своими смеющимися глазами, невестку люблю, а Карину с Митькой просто обожаю! Обожаю!
Каринку замуж выдаём, что-то никак не могу раскусить её жениха, что за фрукт? Не лежит душа. А Митька успокаивает:
- Да что ты, баб, что-то не так – морду набьём.
- Набить-то набьём, дело не хитрое, не ошиблась бы девочка, судьбу испортить не дай бог!
- Так о чём это я хотела? Куда-то ускакали мысли. А, вот о чём, вернее о ком. О немецких родственниках. Розыскал меня Валентин только в 89-м году через передачу Агнии Барто, была тогда такая передача в Останкино по поиску пропавших родственников. Письмо мы получили из редакции с мюнхенским адресом. Это было что-то! я знала, кто я, где мои корни, но прожить 50 лет только с казахскими родственниками, а потом вдруг узнать, что у тебя есть 2 родных брата, 5 племянников – эти эмоции надо было пережить. Не знаю, решилась бы я на поездку, если бы не Нурик.
- Поезжай, мама, да поезжай, почему нет, пусть капиталисты не думают, что мы тут плохо живём. Ничуть не плохо! Сняли фильм – наша пятикомнатная, дача, семейство Куралай в Алма-Ате, Костика досняли в Москве, там же подарки накупила, причепурилась и поехала – вот она я, вся из себя, не фрау, но вполне приличная казахская немка, красивая, ухоженная – любуйтесь!
Не скажу, что встречи были очень теплыми, нет; да, дрогнуло что-то в душе, да, прослезилась, да, обнимала всех, хотела родственных отношений. Нет! Старший Виктор совсем старичок, окружен взрослыми внуками – какой-то суетливый, сухой, желчный даже. Валентину под 60. мне он больше понравился – мягкий, спокойный, семья более дружелюбная.
Ничего не скажу – все встречали очень хорошо – деньги дарили, так у них положено, показали большие красивые города, очень живописные деревеньки, очень чисто, в магазинах на порядок больше чем у нас, но цены! Родственники старались понравиться, а села в самолет и сказала:
- Слава богу! Завтра буду дома.
Переписываемся, а в прошлом году приезжали племянницы Зельма и Гильда, привезли разрешение на мой переезд в Германию. Очень, ну очень удивились, услышав отказ.
Ну, почему же, понравилось мне в вашей Германии, но Родину на старости лет менять не стоит. Что и кто я буду в той Германии? Никто и звать меня никак! А здесь я Аскарова Марта Ильясовна. И этим всё сказано. Здесь мои корни, здесь мои дети и внуки, и правнуки мои будут здесь. И леса, поля, степи тоже здесь мои. Я а этой земле и земля – моя!