Кэн-до и Корнет-Б-один

Сборник повестей, рассказов, эссе и миниатюр "ТАЙНА СТАРОГО МИНАРЕТА" издан книгой.
Автор © Владимир П.ПАРКИН. 2012.
Издатель © Владимир П.ПАРКИН. 2012.
ISBN 978-5-906066-01-5

Почти документальная повесть.

Вместо эпиграфа:
"Только правду пиши, сынок!", - из письма мамы.
"Правду писать можно, печатать нельзя!", - Александр Капельников.


Ашхабад. 1956 год.

Одиннадцатый послевоенный год. Восьмой год после страшного землетрясения 1948 года, стершего Ашхабад ночью 6 октября с лица земли.
Город строится. Большинство строек обнесены колючей проволокой, по углам вышки, на вышках автоматчики. По утрам строителей развозят по объектам на оставшихся от «ленд-лиза» «Студебеккерах» под охраной.

Новогодние ёлки.

Ашхабад, конец 1956 года. На улицах транспаранты и плакаты: «С Новым 1957-м годом!». Осенние ненастные дни наконец сменяются холодной сухой зимой. Утренние заморозки позволяют детворе раскатывать на асфальте тротуаров длинные узкие тропинки «катков», по которым школьники вереницей с воплями восторга и хохотом готовы до ночи протирать подошвы своих ботинок. Под Новый год почти всегда выпадает снег. Пусть пролежит он недолго, всего недели две, но детвора успеет наиграться вдоволь в снежки, накататься с горок на санках и переболеть ангиной – ледяные сосульки вкуснее эскимо-на-палочках за рубль десять!

Праздника лучше, чем Новый год, на свете нет! У нас, у первоклассников, первые в жизни каникулы. Дома у каждого целая пачка разноцветных пригласительных билетов: во Дворец Пионеров, в Дом офицеров, в Клуб МВД, во Дворец культуры железнодорожников, в клубы шелкомотальной, текстильной и прочих фабрик, это все кроме родной школы. Пригласительный билет на ёлку за деньги не купить. Пригласительными билетами награждаются родители детей по месту работы. Значимость места празднества определяется его концертной программой от традиционного Деда Мороза и Снегурочки до театрализованного новогоднего маскарадного представления со злыми волшебниками, лисами и волками, добрыми зайками и мишками.
Главным на празднике был Его Величество Подарок. Таких подарков, как в моем детстве, я во всю свою жизнь больше не видел. Моим детям этого счастья уже не обламывалось. Редкий первоклассник мог унести с ёлки два подарка одновременно. Как правило, подарок представлял собой громадный бумажный пакет. В пакете: поздравительная новогодняя открытка, обязательный набор из пары яблок, трех-четырех мандаринов, плитки шоколада и шоколадных конфет от «Бабаевской» и «Рот-Фронта» московских (!) фабрик хоть по парочке, но всех самых знаменитых наименований, конфет рангом пониже ашхабадской кондитерской фабрики «Ударник», печенья, вафель, круглой жестяной коробки монпасье, десятка грецких орехов и стакана каленого фундука!
Проходили ёлки, доедались конфеты. Девочки тщательно разглаживали и складывали в коробочки фантики. Таких конфет мы больше не увидим до следующего Нового года. Мальчишки фантики в Ашхабаде называли «картинками», это была валюта. На «картинку» «Красная шапочка» можно было выменять альчик – баранью коленную косточку, который уже стоил пять копеек (на деньги сталинской эмиссии 1947 года), красочная обертка шоколадной плитки могла стоить пять альчиков, фантики «Буревестника», «Школьных» и прочих котировались гораздо ниже – по десятку за альчик.
Ашхабадские жилые и школьные дворы из игровых превращались в «игорные». Основной инструмент каждого игрока альчик. Альчик мог быть и ставкой, но не в этот сезон: новогодняя «валюта» требовала немедленного обращения!
Игр в альчики было множество. Самая простая: «перевертушки». Стоя, придав альчикам вращательное движение, бросаем их на землю. У меня альчик ложится плашмя бугорком вверх – «бук». У моего противника альчик стоит на боку «рожками» вверх – «таган». Мой противник выиграл, я отдаю ему оговоренную ставку – «картинку» шоколадной конфеты «Кара-Кум». Бросаем снова. У меня выпадает «алчи» (альчик на боку углублениями вверх), у противника – «бук». Встав на колени, я щелчком своего альчика бью по альчику противника, который переворачивается в положение плашмя с углублением вверх – «джик». Я выиграл, фантик «Кара-Кум» возвращается ко мне. Однако, через полчаса все мои картинки уходят к более удачливым игрокам. Обидно до слез. Рядом драка. Одного из игроков уличили в мошенничестве. Его игровой альчик – «додка» – с одной стороны был высверлен и залит свинцом. При каждом броске «додка» вставала на бок – «таган» – гони выигрыш!
Через пару недель фантиковая валюта придет в негодность, азарт угаснет, на смену альчикам придут другие игры.


Не успели оглянуться – зима ушла. На 23 февраля – День Советской Армии и Военно-Морского Флота – в Ашхабаде цветет урюк. На 8-е марта – обязательно дождь, переменно-дождливым мог быть и апрель. К Первому мая распускаются розы. Ашхабад кипит розовым цветом. Предгорья Копет-Дага окрашиваются в красно-рубиновый цвет тюльпанов.
После этого абзаца можно пустить скупую слезу – в пятилетку мои любимые ашхабадцы опустошили холмы. Там тюльпаны больше не цветут.


Базары.

Два больших центральных базара – Русский базар и Текинский, попросту «Текинка», - расположены недалеко друг от друга на одной оси – улице Энгельса. Свои маленькие базарчики в каждом районе – на «Текстилке», у «Шелкомоталки», в «Тепловозке», на «Восьмого марта».



Пройтись по базарам – удовольствие. Весной-летом-осенью фрукты-овощи прямо с-грядки-с-ветки. Сузьма-творог уже издали дразнит своим белоснежным видом и слабым запахом кислого молока, но его перебивают запахи соленых огурцов, помидоров и баклажанов («демьянка»!). Летом-осенью еще за квартал до базара аромат дынь «вахарман» заглушит любой «амбре», даже автомобильные выхлопы. Зимой же над базаром царит запах соленой каспийской селедки – знаменитого на весь русский мир «залома»! Для меня и сегодня хорошая маринованная селедка с вареной картошкой дороже любых иных кулинарных изысков!

По базарам в воскресные дни в хорошую погоду я хожу с отцом – торговать начинают уже в семь утра.

Всегда любил это чудное время начала нового дня. Ночная прохлада еще не уступила полуденной жаре. Чирикают воробушки, ласково воркуют горлинки и голуби, городские улицы и тротуары уже политы и выметены. Нет пьяных, нет калек на каталках, попрошаек, шпаны и даже милиционеров! И на душе легко и чисто.
У базарных ворот уже уже стоят амбалы и арбакеши. Арбакеши со своими тележками и фурами, ручными и гужевыми. Пройду мимо, обязательно поглажу по боку или по мордочке лошадку, она мохнатая и теплая. В то время грузчики (амбалы) были не чета сегодняшним алкашам, отирающимся у торговых точек. Амбал должен был уметь таскать и грузить мешки и бочонки по 50-100 килограмм весом! Это были очень сильные люди. Многие из них сезонно выступали в цирке силачами, борцами и прочее.

       Мы на базаре.
Отец знает толк в продуктах, и я понимаю: у нас мало денег, отец покупает понемногу, но всегда только самое лучшее. Как правило, меня он одаривает самым большим и красивым, без ошибки сладким – гранатом!

По возвращению домой продукты передаются маме. Меня ждет мой бокал с какао из большого эмалированного кофейника и бутерброд со сливочным маслом. На воскресный обед обязательно будет либо лапша с курицей либо плов. Но до обеда у меня много дел на улице. Меня уже зовут: «Вовка! Вовка Паркин!».

 Ашхабад. 1960 год. Сентябрь.
 Сабельные увлечения.

Годы еще не бегут, но двигаются, а вокруг ничего не меняется. Меня снова зовут в раскрытое окно: «Вовка! Вовка Паркин!».

Не скажу, что на улице мне было интереснее, чем дома. Дома у меня всегда был чистый альбом, пачка остро отточенных на точильном станке простых и цветных карандашей, жестянка с медовыми акварельными красками и этажерка с книгами, которые можно было читать и перечитывать, открывая наугад на любой странице! Но на улицу идти надо: пора в библиотеку, обменять застрявшего у меня «Генри Стенли» на «Доктора Ливингстона»! Беру старый, десятки раз прошедший переплетную мастерскую томик и вылетаю во двор.

Меня ждут мои ровесники – Вовка Ремпель и Вовка Харитонов. Вообще, уже складывалось мнение, что в сорок девятом рождались только мальчики, и называли их исключительно Вовами.

У Харитонова в руках кривая стальная тронутая ржавчиной сабля. У Ремпеля – здоровенный самопал. Мы это грозное оружие называли в женском роде «поджигой». Меня ведут в кладовку, принадлежащую Кульковым. Кладовка тесная, но удобная. У отца Юрки – Семена Никитича – порядок образцовый: верстак с тисками, полки со слесарными и столярными инструментами, банки с красками, бидон керосина и прочее. Разглядывать некогда, надо смотреть. А смотреть есть на что. Юрка Кульков и его друг с соседнего двора Колька Бузюк слесарничают. Нам так не суметь, работать молотком и зубилом сила нужна. Эти уже в восьмом классе учатся, а мы только-только в пятый пошли. Старшие тем временем разрубили стальной бочарный обруч, выпрямили его молотком на верстаке, не щадя его дубовой поверхности. Мы ахнули: выпрямленный обруч, как по волшебству, превращался в изогнутое полотно, готовое стать грозным боевым оружием – саблей! Так и стало: сверло, зубило и напильник отработали рукоять, приклепали крестовину-гарду, и вот уже настоящая сабля посвистывает в воздухе, и на землю падают срубленные ветви и листья молодого клена. Нам не жалко деревца, здесь все растет, как в джунглях, была бы вода. А вот сабелька получилась на славу. Юрка и Колька торжественно вручают саблю Вовке Ремпелю.
Обращаются ко мне: «А ты хочешь?». Обалдевший от привалившего счастья я только киваю головой. «Ну, раз хочешь, ищи обруч. Найдешь – тебе тоже смастерим!».
Обруч я нашел, старшие саблю сделали, но ее себе забрал Бузюк – больно хороша получилась! Так я и остался без сабли: обручи в городе стали дефицитом. На базарах, где всегда было полно старых полурассыпавшихся бочек и ржавых обручей, вдруг не оказалось ни одного. Злые амбалы и торговцы гнали пацанов с базарных задворок. Оказалось, саблями обзаводились мальчишки не только с нашего двора.

В кинотеатрах шли патриотические фильмы: «Петр Первый», «Богдан Хмельницкий», «Триста лет тому», «Суворов», «Адмирал Ушаков», «Корабли штурмуют бастионы»… Очереди за билетами в кинотеатры растягивались на кварталы. Далеко не всем удавалось попасть на сеанс. Счастливчик, просмотрев фильм, получал возможность положить к своим ногам несчастную на этот счет дворовую аудиторию.

«Ребята! – уже кричал вошедший в раж рассказчик, передавая собравшимся перепетии из «Петра Первого»: «Вперед, на штурм! Там вино, бабы! Вперед, за Родину!». Рассказчик лицедействовал: колол и рубил шведов направо и налево!
Во дворах были забыты альчики и лянги. Пришло время сабельных боев. Взрослые дяди не мешали своим мальчишкам фехтовать деревянными мечами и саблями. Бывало, шли «на спор», что «мой Шурка твоему Андрюхе снесет голову!». Слово «пари» не было в ходу. Женщины были мужьям под стать, на эти опасные забавы внимания не обращали, деткам баловаться фехтованием не запрещали. Мальчишечий азарт порой передавался взрослым. Отец Вовки Харитонова – для нас дядя Ваня – брал в руки деревянный меч и показывал сыну некие приемы, которые могли бы быть полезны его отроку. Его сосед дядя Вена тоже взял меч в руки. Мгновение, и взрослые дяди начали колоть и рубить друг друга деревянным оружием. Через двор в свой подъезд проходил мой отец – Павел Иванович. Его остановил отец Алика Овезова – Овездовлет, слесарь с электростанции: «Павел Иванович! Смотри как бьются, как в старые времена!». Павел Иванович отмахнулся: «Кто ж так рубится? Дровосеки! Молотобойцы. Сила есть, но потребно и умение». И, уже обращаясь ко мне: «Давай домой! Или без глаза остаться хочешь?»!

Дворовое увлечение приобрело городской масштаб. Деревянное оружие уступило место саблям из бочарных обручей. Уличный точильщик ножей-ножниц безуспешно бродил по дворам, разыскивая свой ножной станок с набором наждачных кругов, украденный неизвестными.
 

В один прекрасный день сабли пошли в ход. Ватаги мальчишек ходили в сабельные бои улица на улицу, квартал на квартал, район на район.
Больницы принимали раненых, милиция разоружала подростков, за лучшими бойцами захлопывались ворота «детской колонии».

Государственная машина раз и навсегда прихлопнула дворовое увлечение фехтованием. Даже деревянное оружие приобрело статус «холодного оружия ударно-раздробляющего действия», что и было узаконено.

Иерархия.

Среди мальчишек культ физической силы был всегда. В любом мальчишеском сообществе стихийно выстраивалась иерархия: Андрюха боится Валерку, Валерка боится Рафика, Рафик – Степу, Степа – Варастата, а Варастат никого не боится, у него дядя – амбал на Текинском базаре, а отец и старший брат по тюрьмам сидят!

Мальчишечьи драки на переменах и после уроков были делом обыкновенным. Иерархия – живой организм, застоя не терпела. Мне с моими физическими данными права качать кулаками смысла не было, хоть в иерархии я не стоял на последнем месте, были номера и пониже моего! Тем не менее мое положение в мальчишечьей среде однажды стало положением неординарным.

Средняя школа имени Антона Семеновича Макаренко номер 18. Улица Мопра угол улицы Чехова. На углу через Мопру напротив школы трехэтажный жилой дом, в доме – магазин «Гунеш» («Солнце»). По улице Мопра курсируют два маршрутных автобуса. Седьмой номер идет на восток, восьмой – по тому же маршруту, но в обратном направлении. Следующая после школы остановка – Киностудия «Туркменфильм» имени Алты Карлиева – первого и по настоящему талантливого туркменского киноактера и кинорежиссера. По Чехова можно спуститься пешком вниз: через квартал – стадион «Строитель» (потом «Колхозчи»), еще через квартал – проспект Свободы (бывший проспект Сталина, бывшая улица Свободы), слева на углу гастроном номер семь, справа – Комбинат «Туркменвино» («Ашхабадское», «Ясман-Салык», «Тер-Баш» - марочные крепкие (до 17 градусов сладкие и полусладкие вина). Ну, последняя информация к школе отношения не имеет.

Немного школьной истории. Я учился в пятом классе, когда стал свидетелем страшного события. Был в школе семиклассник по имени Армаис (естественно, природный армянин) по кличке Нос. Он дважды или трижды оставался на второй год в разных классах, так что по возрасту был уже призывным. Парень был физически крепкий, вспыльчивый, претендовал на высшую ступень в иерархии. Разумеется, были и иные кандидаты, не уступавшие ему по возрасту, физической силе и авторитету.

Тут должен особо отметить: в те годы ни на каком уровне национальные карты не разыгрывались. Существовало неписанное воровское правило (понятие): «Масть не имеет значения, количество очей (очков) имеет значение». В переводе на русский: не имеет значения крестовый ты или бубновый (туркмен или русский и т.д.), но имеет значение туз ты либо простая шестерка! Если шестерка – веди себя тихо, если валет – имеешь право голоса, если король – имеешь право требовать!

В тот злосчастный день оппозиция готовилась отлучить Армаиса от конкурентной борьбы. Большая перемена заканчивалась. Поспешно доедались пирожки и чебуреки, подтягивались черные лакированные школьные ремни, заправлялись маренговые гимнастерки, протирались лаковые козырьки фуражек. У школьного крана очередь. Несколько глотков чистой холодной воды и бегом в распахнутые двери школы, в вестибюль и, сдерживая дыхание, шагом мимо директора – «старой гимназистки» Бобковой Лидии Федоровны – в свой класс.

У крана оставались всего несколько школьников, когда появился Армаис. Его встретили ехидной шуткой: «Сначала нос, нос, нос, нос… А потом Армаис!». Уступили к воде очередь. Армаис неспеша напился, потом открутил от крана вентиль и, как кастетом, ударил обидчика вентилем в висок. Парень упал как подкошенный. Армаис снял с себя форменную фуражку, сломал лакированный козырек, бросил фуражку на землю, и, перемахнув через забор школьного двора, изчез. Деталь: Ворота всегда были на запоре, у калитки двора, у парадного подъезда и у школьного выхода во двор всегда стояли по двое ученики дежурного старшего класса.

Не скажу, остался ли жив после удара обидчик, был ли судим Армаис…

Никто в школе никогда не обсуждал ни это происшествие (преступление), ни эту тему вообще. Но действо вершилось без лишних слов. В свои одиннадцать лет я уже хорошо знал: «Провинившийся язык отрезают вместе с головой!».

После этого случая в школе стало тихо. Куда-то изчезли великовозрастные второгодники. Куда – никто не задавал этого вопроса. Нет и нет! Прекратились драки. Из мальчишечьих карманов испарились альчики, ножи, кастеты, малокалиберные самодельные пистолеты и просто поджиги-самопалы. Эта волна прокатилась по всем городским школам. Это не были репрессии. Просто начали наводить порядок. Стало абсолютным правилом: оценка по дисциплине должна быть только отличной. Четверка по поведению сулила постановку вопроса на педсовете об исключении. Тройка – могла повлечь за собой не только исключение.
 

Духовой оркестр

Вместе с тем, школам были выделены некоторые материальные средства, которые школа могла использовать на внеклассную работу. Восемнадцатая школа приобрела роскошное пианино и музыкальные духовые инструменты на полный оркестр! В штатном расписании появилась должность руководителя оркестра. Освободили кабинет одного из завучей под оркестровую комнату. На уроках труда старшеклассники в столярной мастерской изготовили деревянные пюпитры для нот. Набранным музыкантам за счет школы шили черные костюмы и белые сорочки, покупали черные ботинки, и это не было благотворительностью! Музыканты в школьной столовой обедали так, как не всякий учитель. Вместо дежурных пирожков и чебуреков с кофе из цикория музыкантам предлагались бифштексы с яйцом и шницели с жареной картошкой или тушеной капустой. По праздникам после выступлений на публике, кроме традиционного обеда, дополнительно презентовался лимонад и пирожное каждому!

Мой отец, узнав о том, что в школе организовали духовой оркестр, достал из сундучка заветные фотографии, и я впервые узнал и увидел, что мой дед был военным музыкантом духового оркестра. Мне была обрисована блестящая перспектива: в двенадцать-тринадцать лет я могу уже иметь специальность, профессию, почет и уважение общества!

Я пришел на репетицию духового оркестра и попросил, чтобы меня приняли в музыканты. Руководитель оркестра Володя Баратов спросил меня: сколько мне лет, в каком классе я учусь, простучал костяшками пальцев по столу некий ритм, попросил повторить. Я ответил на вопросы, повторил ритм. После минутного раздумья мне было разъяснено: в оркестр принимали ребят из неблагополучных семей, стоящих на учете в милиции, разумеется, с музыкальным слухом и желанием учиться. Все инструменты распределены. Свободного места нет. В одиннадцать лет рано начинать играть на духовом инструменте. Приходи через год-два.

Я огляделся. Действительно, в оркестре не было ни одного пятиклассника. Были два ученика шестого класса, остальные – еще старше. Однако я не отступил. Отец купил мне на толчке старую медную вентильную трубу (trumpet), сам выправил ее, запаял дырки, исправил и смазал вентили. Мама сшила из черного сукна чехол. На следующую репетицию я пришел с собственным инструментом.

Моя настойчивость была оценена. Трубу велели отнести домой. Руководитель оркестра объяснил мне, что берет меня сверхштата на альт. Обязанностей будет много, прав и льгот – никаких. Учиться извлекать звуки буду во время за час до репетиции, мне будут давать ключ от комнаты. Я буду обязан подметать пол, вытирать пыль, расставлять пульты (пюпитры), собирать, раздавать и хранить ноты. Если через неделю не смогу без ошибки проиграть гамму до-мажор, мое ученичество закончится. Я был рад и этому. Так прошел год. Но уже к концу следующего учебного года я играл партию первой трубы.

Теперь весь оркестр берег меня как национальное достояние: не будет Паркина, репертуар оркестра сузится до двух-трех маршей и туша в честь отличников и передовиков производства. В школе было обнародовано: Паркин под защитой Закона, бить нельзя, карманы выворачивать нельзя, тому, кто разобьет Паркину губы, придется иметь дело со всем оркестром! Я принял свой новый статус как должное.

 

Ашхабад. 1963 год.

К восьмому классу я уже занимал лидирующее положение в школьном духовом оркестре. В футляре моей трубы нотная тетрадь с надписью «Корнет-Б-1». Я, солист оркестра, играю партию первого корнета музыкального строя «Б» - Си-бемоль. Наш оркестр достаточно большой – пять корнетов (труб), два баритона, один тромбон, три тенора, два альта, два кларнета, один саксофон, малый барабан, большой барабан, туба, тарелки плюс «мальчик-ученик-библиотекарь-работник-сцены». В разные годы состав незначительно менялся. Всего 20 человек. Руководителем и дирижером оркестра, как правило, был студент Туркменского Государственного музыкального училища. Начинал работу с первым составом оркестра Владимир (Махмуд) Баратов – ударные инструменты (курд по национальности), потом его сменил Бердынияз Реджепов – кларнетист (сегодня солист какого-то очень приличного симфонического оркестра в Германии). Будучи учеником восьмого класса, руководителем оркестра стал я. Сама по себе эта должность в мальчишечьей среде особых привилегий дать не могла. Но! Какова среда была в самом оркестре!

Некоторые из музыкантов оркестра успели побывать в детской колонии. Для них характерными уголовными преступлениями были грабеж, кража, поножовщина, средой внешкольного обитания – наиболее криминогенные ашхабадские районы – Гажа, Ким, Текстилка, Хитровка, Шанхай. Их семьи ютились в глинобитных времянках, их отцы реализовывали свое право на труд под конвоем. Духовой оркестр не только одевал, обувал и кормил этих ребят, он давал им новый социальный статус интеллигентного человека в белой сорочке и начищенных ботинках, не унижал их благотворительностью. Они действительно уже знали и умели гораздо больше, чем их ровесники.
Уже в то советско-социалистическое время мы зарабатывали деньги. Нет своего оркестра у завода «Ашнефтемаш» – приглашают школьный оркестр на заводской праздник.

 

Мы одеты «с иголочки», наши инструменты горят серебром. Заводской праздник начинается с русских и советских маршей, несложного классического опуса, вроде «Неаполитанского танца» Чайковского или «Гюлялек» Дангатара Овезова, потом официоз – Гимн Союза ССР, туш, исполняемый раз тридцать (для награждаемых передовиков производства), после торжественной части – танцы. Почти всегда заводские праздники сопровождались скромным, но застольем за счет профсоюза. Музыкантам тоже ставились накрытые столики – плов, холодец, лимонад. Короткий ужин, и снова вальсы, польки, па-де-грассы, па-де-спани! Больше одного часа танцы не играли. Мы все-таки были еще детьми от двенадцати до пятнадцати-шестнадцати лет. Закончен вечер – у каждого в кармане свои собственные заработанные десять рублей – обычная сумма разовой премии рядового советского работника от токаря до мастера цеха!

Справка (Хрущевская денежная реформа 1961 г.): В 1965 году стипендия учащегося техникума составляла двадцать рублей в месяц, бутылка водки стоила три рубля шестьдесят две копейки, батон белого хлеба – двадцать копеек, десять рублей могли стоить хорошие брюки, девять рублей стоил авиабилет Ашхабад-Чарджоу!

Из нашего оркестра в жизнь действительно вышли незаурядные люди. Очень сожалею, что при всей своей памяти не могу через сорок пять лет составить полный поименный список музыкантов. Знаю, среди них несколько летчиков гражданской авиации и сам начальник Ашхабадского авиапредприятия, директор Ашхабадского Дома работников просвещения, директор Республиканской спортивной школы-интерната (школы Олимпийского резерва республики!), врачи и инженеры, профессиональные военные и сотрудники правоохранительных органов.

Вот лишь некоторые из них: Юра Абрамов – баритон (староста оркестра первого набора), Миша Гасанджан – труба, Батыр Розыев – труба (потом саксофон), Санджар Азимов – труба, Михаил Саркисов – труба, Боря Каррыев – альт, Сергей Осипов – большой барабан, туба, Андрей и Лёка Андреевы – альт, труба, Батыр Ханов – первый тенор, Владимир Половинко – первый тенор, Борис Ларин – второй тенор, Мамед Мамедов – малый барабан, братья Юзиф и Адель Алиевы – труба и альт, Чермен Дзестелов – тромбон, Джаби Фараджаев – малый барабан, Гали Зайнуллин – баритон, Дмитрий Донских – тенор, Миша Женин – баритон… Не все из них учились в восемнадцатой школе, но в одном оркестре играли точно. Увы, пока всё!
Можно только по фамилиям заметить абсолютно интернациональный состав оркестра. Как в капле воды отражается весь мир, так этнически наш коллектив был копией (и детищем!) большого ашхабадского социума: туркмены, азербайджанцы, иранец, курд, осетин, армяне, украинцы, русские. И, конечно, полукровки: папа туркмен, мама – русская, папа азербайджанец, мама армянка!

Как факт, могу отметить: из оркестра вышли и криминальные авторитеты, и «воры в законе». Нет ничего странного, что именно их имена я помню, однако, пусть они не останутся на этих страницах.

Новые проблемы коммуникабельности

В 1962-63 годах наша семья начала строить собственный дом, получив участок на окраине города на границе с аулом Кеши – Первый Ипподромный проезд, дом восемь!
С местными мальчишками мне еще предстояло выстроить отношения по законам собачьей стаи: Жучка боится Шарика, Шарик – Джека, а Джульбарс не боится никого!

Обычно меня встречали вечером после школьных занятий и репетиции для ритуала, ставшего повседневным: вывернуть карманы, поставить фингал под глазом, а главное – унизить достоинство человека, полагающего, что он представляет из себя нечто большее, чем эта сворка хулиганья. За мой гордый вид кличку мне дали – Фармазон, а потом называли просто Формик. Жаловаться в наше время было не принято. Я старался избегать нежелательных встреч и экзекуций, но в нашем доме калитка была все-таки одна, и мои недруги знали, где меня встречать. Мои разбитые в кровь губы наконец обратили на меня внимание моего отца. Допрос был короткий: кто? за что? каким образом? сколько?

Законы улицы (Великой Степи!) чтили не только мальчишки, взрослые тоже были когда-то мальчишками и жили в том же городе на тех улицах по тем же Законам! Взрослые в уличные взаимоотношения своих сыновей вмешиваться не имели права, сыновья не имели права втягивать в свои разборки своих родителей.

Мой отец сумел решить мою проблему коммуникабельности в полном соответствии с местными обычаями. Начал он с теоретической подготовки – рассказом о людях и событиях из собственной жизни.

АШГЭС. Кэн-до.

Рассказы отца всегда были лаконичны, но мне их не нужно было особенно комментировать. В общем, я жил в той же атмосфере. Мое детство тесно связано с АШГЭСом. Отец предпочитал, чтобы я рос у него на глазах, а не на улице без присмотра. В годы начальных классов я приходил к нему «на работу». На проходной пожилая охранница неизменно встречала меня приветствием: «Паркина порода» пришла отцу помогать!». У отца в кабинете (в те годы – мастер механического цеха) меня ждал его стол, чернильница, альбом и стальной, выточенный на токарном станке, стакан полный цветных карандашей. Сделав уроки, гонял по территории электростанции (позднее – завода «Туркменэнергоремонт») стальное кольцо, играл в машиниста паровоза в кабине настоящего локомотива, стоящего на вечном приколе у ворот машинного зала электростанции. Меня на электростанции все знали, и я знал всех. Слушая отцовские рассказы, мне легко было представить себе события двадцатилетней давности.

В годы войны АШГЭС приобрел статус режимного объекта стратегического значения. Заборы окутали колючей проволокой, охрану перевооружили и усилили, взяли под особый контроль подземные коммуникации. Отдел кадров изо всех сил старался уберечь собственных спецов, каждый вновь поступающий работник проходил полную спецпроверку.
Трудовой тыл становился ареной столкновения невидимых фронтов. К чести чекистов ашхабадцы так и не узнали, что за годы войны были пресечены несколько десятков попыток взорвать электростанцию, дезорганизовать работу тыла, оставить без тепла и света оборонные заводы, аэропорт, железную дорогу, бесчисленные госпитали, учебные военные центры, государственную границу.
Но электростанция выдавала энергию тепла и света всегда, без ссылок на объективные причины, несмотря на все трудности.

На Ашхабадской электростанции – АШГЭС – в Великую Отечественную Павел Иванович Паркин и отстоял свою боевую и трудовую вахты. Голодные, полные морального и физического напряжения дни и бессонные ночи. В эти годы никто у него не спрашивал диплома о высшем образовании. Павел Иванович по необходимости реально исполнял обязанности и главного инженера, и механика, и начальника смены, и дежурного машиниста, и масленщика, и слесаря-ремонтника! На всем этом огромном предприятии для него не было «темных» мест или узлов. Его глаза видели все, его уши слышали малейшее звуковое отклонение от нормального шума механизмов и двигателей, его руки всегда были готовы ликвидировать любую неисправность. Он не принадлежал сам себе, он сам стал неотъемлемым «винтиком» электростанции. Но при том фактом были и неотоваренные хлебные карточки, и голодные обмороки.

Проблем хватало. Главной трудностью был кадровый голод. Тяжелые ремонтные работы огромных по своим размерам дизельных машин, их частей и механизмов, осуществлялись силами пожилых мужчин, подростков и женщин.

Неординарное смелое и ответственное решение кадровой проблемы было принято в соответствии с законами военного времени. К концу сорок пятого года на работу в АШГЭС прибыла группа военнопленных японцев – специалистов-дизелистов. Эта группа работала и дислоцировалась на территории электростанции. Разумеется, под охраной. Контакты кадрового персонала электростанции с японцами были минимальными. Для военнопленных всегда был обеспечен свой собственный локальный фронт работ.

Однажды…
С «однажды» всегда начинается какая-то новая временная страница в жизни человека, в истории человечества, ибо это слово знаменует какую-то отправную точку предстоящего события, совершенно незначительного в тот самый первый момент, когда оно происходит, но его последствия уже простираются в далекое будущее…

Ашхабад. Ноябрь 1945 года. Территория «АШГЭС». Раннее утро. Мелкий холодный дождь. Павлу Ивановичу тридцать три года. Он не спал ночь. Он голоден. Он не ужинал, и ему нечем завтракать. Возможно, ему удастся пообедать. Возможно… При условии, что ему сегодня будет смена. При условии, что его услуги слесаря-ремонтника будут реализованы на соседнем предприятии… При условии, что не будет голодного обморока…

Чтобы освежиться и размяться после бессонной ночи, Павел Иванович узкой стальной полосой рубит бурьян, разросшийся у забора.
Стальная полоса взлетает и опускается на стебли бурьяна по правилам классического «мулине» – восемь восьмерок описывает клинок по бесконечному кругу. С одинаковой силой клинок идет и вверх, и вниз. Условное лезвие всегда по направлению удара. Кисть руки вращает тяжелую стальную полосу, как перышко. Оружие в руке, как живая птичка: сжать сильно – умертвишь птичку, не сжимать – вылетит клинок из руки, как птичка! Удар сверху слева направо! Поворот кисти – удар снизу вверх, и снова удар сверху справа налево! Три удара в одну секунду.

И вдруг за спиной:
– Русский господин неправильно кэн держит!

Резкий поворот всем корпусом на сто восемьдесят градусов. Павел Иванович с трудом удержался на ногах, сказалась бессонная ночь. Тем не менее, стальная полоса в сантиметре от горла непрошенного свидетеля. Перед Паркиным пожилой японец. Его руки на груди, ладони сомкнуты, голова опущена вниз.

– Прошу прощения за невежливость. Мое имя Ямамото. Я здесь работаю. Я военный моряк, капитан второго ранга. Потомственный самурай. Скоро поеду домой в Нагасаки, – хриплым басом, несоответствующим его росту и комплекции, представился японец.

Паркин опустил вниз стальную полосу и отшвырнул ее в сторону. Не отвечая японцу, быстрым шагом пошел к высоким полураскрытым воротам машинного зала электростанции. По звуку шагов за спиной понял, японец быстро семенит за ним следом. У входа в машинный зал пост. Еще горит настольная лампа, а под лампой – бритая голова постового офицера. Фуражка с синим околышем на полу. Шум работающих машин не перекрывает здоровый сонный храп.

В этот день все сложилось удачно. Смена была сдана без проблем. Кассир выдал зарплату. Никто не потребовал из зарплаты внести деньги куда бы то ни было, никто не потребовал купить облигации, никто не попросил занять денег до следующей получки. В ведомственном магазине удалось отоварить продуктовые карточки. «Левая» работа была вознаграждена роскошным горячим обедом и большим пакетом плотной коричневой бумаги с пшеном, чаем и сахаром.
Господи, неужели жизнь снова налаживается?!

Семь часов утра. Седьмое ноября 1945 года. Новая смена. Яркое теплое утро. В работе все машины, кроме резервной. Праздничная музыка из репродукторов. Праздничные звуки духового оркестра у проходной электростанции. Праздничные лица. Поздравления. Пожелания. Слава Богу, кажется, война все-таки закончилась!

И день, и ночь прошли без тревоги, без аварии. Японцы седьмого ноября не работали, им был объявлен праздничный день. Утренний обход машинного зала Павел Иванович завершил горячим душем. Перед сдачей смены заглянул в помещение, где располагались японцы. У порога его встретил, буд-то ждал, Ямамото. Павел Иванович молча протянул ему небольшой (на стакан) пакет с пшеном и кусок колотого сахара. Ямамото принял подарок двумя руками, молча поклонился в пояс и стоял так, пока Паркин не скрылся за воротами машинного зала.

Работу по ремонту машины, произведенную японцами, принимала комиссия, в числе которой был и Павел Иванович. Машина работала, как часы. Все члены комиссии осознавали, что им предстоит подписать акт приемки машины в эксплуатацию, возможно, нести ответственность за аварийную ситуацию в будущем. Далеко не каждый член комиссии понимал, что именно из себя представляет машина, и даже на каком принципе она работает. Однако все знали, что ремонт машины производили японцы, а японцы – это самураи, враги.
Лучшая проверка – это наглядность. Испытания проходили несколько часов. Павел Иванович слушал работу частей и механизмов, как опытный врач прослушивает больного: каждый желудочек сердца отдельно и все вместе! Приемка закончилась подписанием акта с оценкой «удовлетворительно». Все три часа, что испытывалась машина, Ямамото стоял в сторонке, прижав руки к груди и опустив голову вниз.
Павел Иванович подошел к Ямомото.
– Все хорошо, Ямамото, спасибо вам. Вы великий мастер. Машина бельгийская, старая, но после вашего ремонта тикает, как швейцарские часы!
– Спасибо и вам, русский господин. Я еще в прошлый раз хотел сказать, что вы великий воин, но неправильно начал разговор. Я хотел бы еще раз увидеться с вами рано утром в час, когда спят даже сторожевые собаки.

Так началась эта странная дружба русского и японца, чьи жизненные интересы пересеклись дважды: в любви к механике и в страсти к фехтованию.

– Русский воин – благородный воин, – говорил Ямамото. – Русская фехтовальная стойка, это стойка одного противника против другого. У нас не так. Самурай должен быть готов принять бой один против многих противников, возможно, против толпы. Следовательно, стойка должна быть такой…
Ямамото прыжком расставлял ноги чуть шире плеч, приседал, держа стальную полосу двумя руками прямо перед собой. Не изменяя положения ног, он мгновенно поворачивался торсом то вправо, угрожая невидимому противнику, то на сто восемьдесят градусов влево, нанося невидимому смертельный удар кэном снизу вверх!

У Павла Ивановича не было искушения поединком выяснить преимущество той или иной фехтовальной системы, как не было желания посвящать японца в тонкости русского сабельного боя. Он молча слушал Ямамото, старательно копировал его движения, запоминал, отбирал для себя интересные приемы.
В целом японская система фехтования ему не пришлась по душе. Через месяц Павел Иванович уже знал точно: в случае боестолкновения японец не выдержит каскада «мулине». Для японца такое фехтование – явный перерасход физических сил, для европейца – норма.
Тем не менее, занятия фехтованием (Ямомото упорно именовал их «кэн-до» – «путь меча») явно пошли японцу на пользу. Ямомото буд-то пришел в себя, подтянулся, порозовел, в его глазах снова появился юношеский стальной блеск.
По весне с Ямамото пришлось проститься. Японцы закончили ремонт второго аварийного агрегата, вопрос их депортации был решен на правительственном уровне. В общем, они возвращались к себе домой.

Ямамото так и не узнал, что отец Павла Ивановича – Иван Иденович Паркин – участник обороны Порт-Артура в русско-японской войне 1904-1905 годов, отбывший в японском плену два долгих года и возвратившийся в родную Закаспийскую область живым и здоровым. Ямамото так и не узнал, что доброму отношению к нему был обязан заветам матери Павла Ивановича – Ксении Михайловны, научившей своего сына прощать своих врагов.

Палочка вишневого дерева

Отец вырезал мне из вишневого дерева палочку длиной в локоть и толщиной в два пальца взрослого человека. Палочка была тяжелее, чем такая же из сосны. Древесина вишни полна камеди, со временем твердеет, а через семь лет по твердости ее трудно отличить от слоновой кости.

Начались тренировки.

Короткое внушение:
– В Аму-Дарьинских и в Сумбарских камышовых зарослях – тугаях – водится самый страшный на земле хищник – дикий кот манул. Его даже тигры боятся. Сила манула не в величине его когтей и зубов, не в мускульной массе. Его сила – в необыкновенной быстроте и в абсолютном бесстрашии. Сумей стать в бою диким манулом, и твои противники рассеются, как спугнутые воробьи! Это первое. Второе: Помни завет Суворова: «Глазомер, быстрота, натиск!». Это три абсолютные величины одинаково адресованы и полководцам, и простым солдатам. Этот завет должен помнить и исполнять каждый воин!

Тренировка проходила уже во дворе нашего собственного дома, высокий забор избавлял нас от нескромных взоров.

Разминка. Бег на месте. Колени выше! Два десятка приседаний на две ноги, столько же на правую и на левую. Безуспешные попытки посадить меня на «шпагат». Маховые движения руками в обе стороны. Работа торсом. Упор лежа принять! Два десятка отжиманий! Перекладина беседки для виноградника стала спортивным снарядом. Пятнадцать подтягиваний. Отец доволен. Отдых.

Отец вспоминает один из рассказов Ямамото.


Рассказ Ямамото

 «Жил в Киото молодой человек из хорошей семьи. Его отец был знатным самураем, служил у князя начальником его личной стражи. Однажды двор князя посетил заезжий мастер «кэн-до», державший в Осаке собственную школу. Князю захотелось развлечения. Под предлогом соревнования князь стравил своего начальника стражи с приезжим мастером «кэн-до». В поединке использовалось боевое оружие.
На третьем выпаде начальник стражи был убит.


Семья покойного лишилась средств к существованию. Вдова не пережила зиму. Юношу приютили соседи и не дали умереть с голоду.

Единственным его имуществом было наследство, доставшееся от родителя – родовой кэн.

По весне он ушел в горы. Когда природа оживает, японец не будет голодать. Юношу мучил другой голод – жажда мести.
В «кэн-до» не так много приемов, как в школах европейского фехтования. Важнее твердо владеть основами боя, тогда победу может принести импровизация, талант, личные физические и духовные качества.


День за днем юноша отрабатывал приемы, которым обучил его отец, которые он видел на тренировках самураев, и те, о которых он только слышал. К концу лета он понял, что без партнера его занятия лишены смысла. Бой с «тенью» - это бой с самим собой. Нельзя стать выше собственного роста. В честном бою ему не победить мастера «кэн-до». Нанести удар в спину? Такая мысль даже не приходила юноше в голову. Он, как и его отец, был потомственным самураем!

Не находит ответа на свои вопросы тот, кто его не ищет. Решение было найдено.
Если у юноши нет шансов уйти от обнаженного кэна мастера и поразить противника своим оружием, то он обязан это сделать до того, как мастер успеет вынуть свой кэн из ножен!

Отработка всех приемов «кэн-до» была прекращена. Целый год ушел на один-единственный прием. Лишь тогда, когда юноша почувствовал свою силу и обрел полную уверенность в победе, он покинул свое горное пристанище. Последний раз омылся под струей водопада, одел свое единственное бережно сохраненное кимоно. Кэн – под туго затянутый пояс, и – в дорогу. В Осаку.

Вызов брошен при десятке свидетелей. Отказ невозможен. Сотни любопытных. Боевая стойка. Кэн в ножнах за поясом. Противники друг-против-друга. Поединок взглядов. Бешенство в глазах мастера. Холодная, как горный поток, воля и уверенность в победе в глазах юного мстителя. Медленно, очень медленно самураи кружат друг против друга. Это не ритуал, это не танец. Это – уже беспощадный бой. Это изучение противника. Это психологическая атака. В глазах мастера просчет бесчисленных вариантов боя. В глазах юноши – лик самой смерти.

Мастер забеспокоился, его рука дернулась и легла на акулью кожу рукояти кэна. Словно молния сверкнула сталь меча юноши. Одним движением старый меч начальника стражи вышел из своих ножен, не останавливаясь, описав полукруг, обрушился на правое плечо мастера, не встречая препятствий, прошел через кости ключицы, ребер и позвоночника, достиг сердца. Вторым движением меч был выдернут из тела, еще стоявшего на ногах, и возвращен в родные ножны.
Юноша поклонился собравшимся раньше, чем тело мастера рухнуло на землю».


Столкновение

–– Ты все понял? –– спросил отец.
Я кивнул головой. Я не просто понял, я увидел эту сцену, я прочувствовал ее. Я запомнил ее так, как если бы сам участвовал в этом поединке.

На тренировку ушла неделя. У меня получалось. Все мое тело ныло и просило пощады. Отец, казалось, потерял к моему физическому воспитанию интерес. Но я больше не хотел унижений – ни моральных, ни физических.

В день, когда мои обидчики вышли на охоту за Фармазоном, они встретили не музыканта Вовку Паркина, которому некого позвать на помощь, а сына начальника дворцовой стражи – самурая – сына самурая. Это не было игрой. В этот день детство закончилось.

Ко мне шли четверо. Все в фуражечках-восьмиклиночках, брючках-клеш, пиджачки нараспашку, воротники рубашек лежат на воротниках пиджаков. В зубах папироски, ручки на шарнирчиках, головы втянуты в узкие плечики.
Как в Ашхабаде и положено, полный интернационал: русский, перс, туркмен и армянин!
У старшего в правой руке раскрытый складной нож. Перебирая длинными пальцами, он играет ножом, ловко поворачивая его то лезвием, то рукояткой в мою сторону. Глаза прищурены, на морде наглая ухмылка.
Я знаю, ножи есть у всех, но это больше меня не пугает. Страха нет.

– А вот и наш скрипач! – это обращение ко мне.
Я ставлю футляр с трубой на асфальт. Расстегиваю пиджак. Моя вишневая палочка одним концом упрятана в левый карман брюк, ее второй конец на моем левом плече под костюмом.

Шпана обходит меня кругом. По одному сзади, справа, слева. Предо мною «главный во всей красе». Я жду, когда он пересечет ту, невидимую линию, за которой он нарвется… Шаг, еще шаг, еще… Одним движением палочка вырвана из-под пиджака, шаг правой ногой вперед и влево, – мгновенный, с разворотом торса, удар изо всей силы палочкой чуть выше правого уха противника. Молниеносный поворот назад, выпад, удар уколом в солнечное сплетение второго. Туше! Снова поворот, палочка возвращена в исходное положение в карман и под костюм.
Главарь на земле с закрытыми глазами, его ноги подергиваются, руки скребут асфальт. Стонет. Стонет – значит жив! Ножом парень не успел воспользоваться. Краем глаза вижу: сзади второй пытается подняться, но снова падает на колени, держится за живот, мычит и скулит от боли. Справа и слева стоят молча.

– Кто ещё?
– Нет, нет, мы ничё!

Поднимаю футляр с трубой, ухожу медленно, с достоинством, не оглядываясь.

Слава Ямамото! Больше меня в моей жизни не били.



К сабле и к кэну я еще вернусь. Но в то время меня интересовала только труба – партия «Корнет-Б-один»!
В этот день оркестр восемнадцатой школы занял второе место по результатам конкурса городских школьных духовых оркестров. Первое – оркестр Дворца Пионеров, который в день концерта сказочно пополнился новыми музыкантами, явно уже вышедшими из пионерского возраста: студентами Музыкального Училища и КультПросветТехникума.

Мы не протестовали. Нам хватало своей доли славы!

*****

Послесловие
Кое-что о родословной.

История семьи ПАРКИНЫХ была записана мною со слов, как отца, так и мамы в их последние годы жизни.
Но и всё то, что слышал от них ранее, не забыто. Всё, да не всё.
Берегли меня родители от информации, которая могла исковеркать и мою собственную жизнь.
Горе, как ничтожно мало узнал и сохранил я о своих предках на сегодняшний день. Но еще менее я готов выставить на обозрение в большой мир...

Умерли они в один день. Отец не дожил пару месяцев до своих девяноста шести лет, маме исполнилось восемьдесят три.

Отец был человеком далеко не словоохотливым. Но с историей нашего рода ознакомил меня еще в моём детстве.
О, наше детство! Счастливое детство. Его нам всем преподнесли наши родители, сами, толком, не знавшие его.

В нашем детстве (без телевизора!) диафильмы и кинофильмы были праздниками.
Дети 1945-1950 годов, мы, как и Саша Пушкин, любили слушать не только сказки наших бабушек и дедушек. Сказки нам уже читали, а стихи Александра Сергеевича мы уже сами декламировали на детских утренниках.

Мы любили рассказы "про старую жизнь".

Про революцию, про войны отечественную, гражданскую тоже было интересно. Но...
В наши пять-шесть лет и далее нас на эту тему уже хорошо просвещали художественные кинофильмы. Видели, слышали, а потом и читали во всех подробностях.

Сладким запретным плодом были именно рассказы о старой жизни, той, что была до революции. Под "старой жизнью" нас интересовало все, что окружало наших предков в их детстве, в их молодости. Рассказы редко бывали веселыми. И мы гордились нашими старшими, которые прошли через такие трудности.

Конечно, любили и подслушивать, когда старшие беседовали между собой. Узнавали много нового, запретного, страшного. Потом делились услышанным. Разумеется эти воспоминания всплывали то тут, то там из детских уст. Как можно было удержаться не поделиться с товарищами, что у деда был собственный двухэтажный дом, построенный прадедом на невозвратную царскую ссуду.

- А почему царскую?

- Царь дал.

- Всем давал?

- Нет, только тем, кто в Геок-Тепе вместе со Скобелевым воевал!

- А где он сейчас? Дом ваш двухэтажный?

- В революцию отобрали.

- Так он буржуй был?

- Не, машинистом на паровозе...

Мне в ответ чужие тайны:
- А наш дед беляком был, тоже царю служил. Только ты никому не говори. Он узнает, рассердится. У него ещё плётка сохранилась. Все время грозится меня выпороть. Богу молится. У нас икона есть, огонек все время горит. Дед, он против Чапаева воевал!

- Врешь.

- Ей Богу! Деду уже сто лет, а он все живет и живет! Хочешь, пойдем, попросим его рассказать что-нибудь.

- Не, я его боюсь! Я тебе лучше расскажу, что я у папы на работе слышал. Там в курилке рабочие рассказывали истории, а я рядом был, меня не прогоняли, а папа где-то занят был...

- Ну и что?

- Один рассказывал, как он в тайге золото добывал, под охраной, а потом сбежал.
Его ловили, не поймали, а за ним собака бежала, он с ней боролся, ножом убил ее, а потом съел.

- А разве собак едят?

- Так он с голоду!

- А с слышал, что твой папа хорошо на коне скакать мог, когда молодым был, и шашкой врагов рубил. У него на спине большой шрам от чужой сабли есть. Видел?

- Не...

- Что, и в бане не видел?

- Я с мамкой в душ на электростанции хожу...

- Это, когда дядя Павел в бою с тремя сразу сражался, а спереди у него шрамов нет, не сумели его тяпнуть!

Эта история меня заинтересовала! Я просто насел на отца с вопросами.
Отец рассердился. Допросил меня. Понял, что не дети виноваты, а взрослые. Раз и навсегда запретил мне "подслушивать старших" и болтать о семейных разговорах на улице! А про страшный шрам на спине сказал, что еще подростком напоролся на заборный гвоздь в чужом саду. Ага, так я ему и поверил!

Но отец вел правильную линию воспитания.
За языком следить нужно. Всю жизнь.
Я его запрет только сегодня нарушил!

*****

ВОПРОСЫ КРОВИ. ПАРКИНЫ - КТО ВЫ?
Справка, дана настоящая...

*****
Эпиграфы:
«Народ — творец истории, с его мнением нельзя не считаться!».
А.С.Пушкин.
«...его имя Вернер, но он русский. Что тут удивительного? Я знал одного Иванова, который был немец».
М.Ю.Лермонтов.
«Вопросы крови - самые сложные вопросы в мире!».
М.А.Булгаков.

*****
Вопросы крови. Паркины, кто вы?..

Пришло время ответить на этот вопрос.

Вопрос, заданный самим временем, его особенностями и средой существования. Этот опус - не художественное произведение, а так, справка для лиц заинтересованных, но с грифом "публичная". Тема, возможно, актуальная не только для меня лично.

Помню, ещё адвокатом, устраиваясь на работу в некую фирму, пришлось пространно отчитываться на этот нескромный по нашим советско-интеллигентским понятиям вопрос. Вопрос простой: кто вы по национальности? Каюсь, такого вопроса мне даже в Управлении кадров советской многоуважаемой силовой структуры не задавали. Возможно, там знали более того, чем знал я сам.

Паркиных в мире много. В том числе и юристов, и писателей. И не только русскоязычных. Сам пишу на русском и английском (по требованию либо по фантазии). Но есть с фамилией Parkin и настоящие англосаксы, прошу не путать, однофамильцев не счесть. Потому и позиционирую себя как Владимир Павлович Паркин или Vlаdimir P.Parkin. Отвечаю только сам за себя, не за своих однофамильцев. Во всех документах, включая дореволюционные, мои Паркины и сам я с моими детьми и внуками - русские. Русский язык - язык нашего мышления, нашей речи, нашего воспитания и образования, нашей культуры, нашей литературы.

Так и ответил своим будущим работодателям.
Тем не менее, с ними не сработался.
На стене кабинета генерального директора висел гигантский "сноп" прутьев - фашина - один из символов, запрещенных в России. Ему была нужна "генетическая" чистота  крови своих сотрудников.
Бог им и им подобным судья!
Меня не обидели, но я стал опытнее в общении с незнакомыми.

Этот опыт может многим пригодиться.
Лучше бы не пригодился.
Россия была, есть и будет сильна осознанным содружеством и братством всех народов, проживающих на её просторах!

Тем не менее, мне, нам, Паркиным, скрывать нечего.
Есть вопрос - даю ответ!
 
ПАРКИНЫ – симбирские, кизил-арватские, ашхабадские, московские – все равно Паркины. История рода – часть истории народа.

Корни рода Паркиных уходят в седую древность по времени, территориально в географическую точку – поселок Канаклей Ардатовского уезда Симбирской губернии  Российской Империи. Соответственно - Российской Федерации.
Канаклей посёлок изначально эрзянский одного из малых народов финно-угорского этноса.
 
У каждого эрзянского рода, семьи – родовые знаки появились со времен возникновения частной собственности. Их вырезали на могильных столбах (позже - крестах), межевых камнях земельных наделов, ими метили животных, с/х орудия труда,  во время обряда наречения имени надевали бирочку с изображением тамги ребенку на шею. 

Информацию собрала Уляма Игошева. Моя благодарность учёному человеку!

Родовые знаки, собранные в Канаклее.

Буень тешкст (чешкст). Собраны в с. Канаклей (эрзянское село).

1. Косой овал под наклонной линией – тамга рода Кудашкиных.
2. Ковш (Большая Медведица), вертикально стоявший на ручке – тамга рода Паркиных .
3. Три горизонтальные линии одна над другой – тамга рода Лисиных.   
4. Молния в круге – тамга рода Зеткиных.
5. Косая линия слева направо сверху вниз – тамга рода Власовых.
6. Вертикальный ромб – тамга рода Еделевых.

Современные исследователи-этнографы возводят происхождение эрзянских родовых знаков к родо-племенным сообществам человека эпохи неолита, предполагают, что графически эти знаки изображают небесные созвездия. Так, родовой знак Паркиных изображает «ковш». Ясно просматриваются емкость для воды (жидкости, сыпучего продукта) и ручка с изгибом, которым ковш мог удерживаться за край иной емкости, наполненной водой. Такие ковши до сих пор в повседневном обиходе человека (в том числе «половники»). Такие «ковши» (Большой и Малый) видели многие народы в определенных созвездиях на ночном небосводе. Официальная астрономическая наука знает их по названиям «Ursa Minor» и «Ursa Major» - Малая и Большая Медведицы, с их изображениями, данными Яном Гельвецием в его знаменитом «Атласе звездного неба». «Ковш» рода Паркиных несомненно – Малая Медведица - «Ursa Minor».

 Есть в Сурском районе Ульяновской области эрьзянское село Паркино (почтовые индексы: Подлесная 433265, Садовая 433265, Центральная 433265).

Бывалым путешественникам, исследователям Сибири и просто любителям байдарочного экстрима известна река Паркина – приток реки Кизир (в свою очередь приток реки Казыр), берущей свое начало от озера Междуречное — с высоты 1358 м над уровнем моря в горной стране на юге Центральной Сибири, между Алтаем и озером Байкал.
Голец Паркин Белок высотой около 2200 метров находится на левом берегу реки Конный Таят, что с юга впадает в Казыр. Это в Восточном Саяне.  На вершине гольца даже в самую солнечную погоду всегда стоит облачко, которое как бы зацепилось за Паркин Белок. Паркин Белок - крупная аэромагнитная аномалия, особо молниеопасный объект (статья из газеты «Красноярский Рабочий» прилагается).
Есть основания полагать, что эти названия не просто связаны с русским словом «пар», но с именем первопроходца, чьим именем и названы река и горный пик – человека, без сомнения, сильного, смелого, инициативного  – ПАРКИНА.

Таким человеком и был мой прадед, самый первый Паркин в экспедиции генерал-лейтенанта Михаила Дмитриевича Скобелева в Закаспии. Паркин из Канаклеи, собравший сотню волонтёров, участвовавших в штурме текинской крепости Денгиль-Тепе и цитадели Геок-Тепе 12 января 1881 года.

Вот свой род от него и отсчитываю. Ранее - имена неизвестны.

О чистоте эрзянской крови мужчины в роду как-то и не задумывались, брали в жёны русских девушек, роднились с домами Яблочкиных, Бахолдиных, Солодилиных, Родиных. Детей крестили и воспитывали в традициях русской православной церкви, и языком "Дома" был русский язык. И в этом отношении Паркины в России не одиноки. Не исключение.

Такова Жизнь. И другой жизни себе не представляю.
В нашем роду есть имена, есть личности, которыми может гордиться Россия, и нет тех, кто опозорил бы её.

Что здесь не так?



*****


Дополнение 2017 г.
*****

КОНЕЦ.

*****