Старая записная книжка. Сборник рассказов

Сборник повестей, рассказов, эссе и миниатюр "ТАЙНА СТАРОГО МИНАРЕТА" издан книгой.
Автор © Владимир П.ПАРКИН. 2012.
Издатель © Владимир П.ПАРКИН. 2012.
ISBN 978-5-906066-01-5

Эпиграф: "Мир меняется, но лучше не становится".
Аристофан.


ДОТЕЛЕВИЗОРНАЯ ЭРА
Рассказ.

Ашхабад, лето 1956 года.

С наступлением тепла каждый вечер во дворе нашего двухэтажного восьмиквартирного дома (Красноводская, 16) на радость и старым и малым показывались диафильмы. Дом, построенный после землетрясения 1948 года, был уже достаточно обшарпан, но самым тщательным образом выбелен в двух местах – у первого подъезда, где диафильмы показывал отец Юрки Кулькова – Семен Никитич, и у второго подъезда, где право крутить кино принадлежало моему отцу – Павлу Ивановичу.

О предстоящем сеансе широко оповещались жители чуть ли не целого района. В наш двор к заходу солнца со всех окрестных улиц – Андижанской, Маргеланской, Дехканской, Чарджуйской, проспекта Сталина (потом – Свободы) – собирались люди со своими скамеечками, стульчиками и табуреточками. Рассаживались у экрана, каждый на своем, давно «забитом» месте. Взрослые дяди и тети, бабушки и дедушки, ребятишки всех возрастов терпеливо ждали, когда Семен Никитич вынесет фильмопроектор и заветный сундучок с диафильмами. Аппаратик ставился на специальную полочку, прибитую к стволу старого тутовника, а Юрка Кульков тянул через форточку шнур-переноску. В южных широтах темнеет быстро: солнце село, через пять минут – ночь! Вспыхивал экран, и зрители уже не видели ни друг-друга, ни нашего двора. На экране появлялись волшебные картины старых, как мир, сказок. А я громко и четко «читал» на память титры под картинками: «Давным-давно в городе Багдаде жил богатый купец по имени Синдбад». Семен Никитич переводил кадр, поскрипывая резиновыми роликами, и я читал дальше: «Караваны его кораблей плавали по всем морям».

Зрители сидели молча, затаив дыхание всматривались в яркие пейзажи далеких стран, переживая приключения сказочных героев. И старый, и малый.

Заканчивался диафильм, из аппарата вынималась зарядная рамка, и экран превращался из прямоугольного в ослепительный солнечный круг. У наших мальчишек сложился ритуал: нужно было вскочить с места, подбежать к стене-экрану, хлопнуть по освещенному кругу ладошкой и крикнуть: «Палочки на месте, номер двести!». На нас шикали, мы бежали на свои места. Семен Никитич заправлял в рамку очередной диафильм. В перерывах зрителям разрешалось размять речевые аппараты: «Семен Никитич! Новенькое что-нибудь будет?», «Людк! Потуши керосинку, требушка, поди, уже сварилась!», «Про войну давай! Про Севастополь!». Зрителей прибавлялось за счет прохожих. Эти стояли в задних рядах тихо и смирно – в чужом дворе права не качают. В первые ряды пробивались калеки – безногие солдаты-отечественники, пристегнутые солдатскими ремнями к своим самодельным повозкам на подшипниках-колесах.
А на экране новый диафильм – «Первое мая», и уже Юрка Кульков читает громко, с выражением: «В небе над праздничной Москвой советские истребители. За штурвалом Герой Советского Союза генерал-майор авиации Василий Сталин!». За вторым диафильмом – третий, четвертый, седьмой… Сколько бы их ни было, объявление «Сеанс окончен!» для нас всегда был маленькой трагедией.


ПОЛКАН

Самое раннее, самое трагичное воспоминание…

Ашхабад, улица Красноводская, двухэтажный двухподъездный восьмиквартирный дом номер шестнадцать. Проходной двор. Маленькая деревня. Вкруг двора – времянки-кладовки, курятники. Много деревьев – тутовники, клены, айлантусы. Цветут мальвы, «золотые шары», «ночные красавицы». За пределами окультуренной дворовой зоны полно всякой дикой растительности – от табака и верблюжьей колючки до касторки. Во дворе кран. Вода идет и в летний зной холоднющая, вкуса чудного. Взрослые говорят «из Золотого Ключа».
К «Золотому Ключу» за город к подножию гор ездят отдыхать. Я там еще ни разу не был. Мне три с половиной года. Я хорошо все вижу, слышу, все понимаю, уже многое знаю и умею. Вот только не говорю. Не хочу говорить. Я и так могу жить.

Вот подходит соседка, улыбается. Но я чувствую, она не искренняя, в ней что-то плохое. В десятый раз спрашивает меня, как меня зовут, сколько мне лет. От нее плохо пахнет: таким же одеколоном, каким брызгали недавно на похоронах. Мне тогда давали пустой пузырек. Я не взял. У меня такой был. На нем картинка: красивая черноволосая женщина с красной розой. Я запомнил как зовут красавицу – Кармен. Мама меня дергает за руку: «Ну, скажи тете, как тебя зовут, сколько тебе лет!». Я молчу, прячусь за длинную мамину юбку. Чтобы отстали, показываю тетке три пальца. Мама смущена: «Он у нас умный, он все понимает! Ну, не говорит, не хочет!». Соседка советует: «Надо ему язычок подрезать. Сходи к гадалке, она поможет!». Маме меня жалко: «Он рисует хорошо, даже писать кое-что может. Любит, чтобы книжки ему читали. Мы ему «Мурзилку» выписали. Из рук не выпускает, картинки разглядывает». Соседке это тоже не нравится: «С книжками вы поосторожнее. Смотри, вырастет «ученый дурачок!», знаешь, в кино таких часто показывают!». Маме разговор в тягость. Она торопливо прощается и уходит в дом. Я остаюсь во дворе гулять. О моей безопасности никто не беспокоится. Меня видно в окно, вокруг полно детей, подростков, взрослых соседей.

Во дворе девочки играют в классики, прыгают через веревочку. Мальчишки постарше играют в мяч. Чьи-то кошки, чьи-то собаки. Во дворе у распахнутого окна на первом этаже сидит приблудившийся беспризорный огромный белый пес – Полкан. В доме за окном семья обедает. Полкан клянчит подачки. Ему время от времения бросают что-то съедобное, вкусное. Полкан хватает кусок на лету, проглатывает его и виляет хвостом. Полкана можно погладить, потрогать лапы, уши, он не кусается. Я тихонько глажу его по голове. Полкан лизнул мне руку, но все его внимание на окно. Я понял, Полкану не до меня, он обедает. Я знаю, Полкана все любят, потому что он такой большой, сильный и красивый. Ночью Полкан охраняет весь дом. Он лает на чужих людей, которые не живут в нашем доме. Он нас охраняет. Его можно гладить днем, когда он не на службе. Только потом надо мыть руки. Я иду к крану. Если кран закрыт не очень сильно, я могу его открыть, знаю в какую сторону нужно крутить вертушку. Если кран затянут сильно, буду стоять и ждать, пока к крану не подойдет кто-нибудь постарше. Просить не буду, просто подожду…
Вымыв ручки и напившись ключевой воды иду за пределы двора. Этого делать нельзя, но мне во дворе уже скучно. На улице интересней, там ходят другие, не наши люди, ездят автомобили, конные повозки, верхом на ослах туркменки-молочницы развозят по домам молоко в высоких жестяных бидонах. Я на дорогу не выхожу, мне и на тротуаре места много.

У тротуара останавливается грузовая машина. В кузове большая клетка, как соседский курятник, или как в зоопарке. Из машины выходят двое мужчин.

- Мальчик, у вас во дворе есть собака?
- Да! – вдруг прорезается у меня голос.
- Большая?
- Да!
- Пойдем, покажешь!
И я веду незнакомцев во двор прямо к своему любимому Полкану.

И тогда случается страшное.
На Полкана злые дядьки накидывает две петли блестящей стальной проволоки и врастяжку, чтобы не бросился, скулящего и полузадушенного тащат к машине, которую, как я узнал позже, называли «собачий ящик». Я бросаюсь спасать своего друга, хватаю ручками его белую шерсть, но меня грубо отпихивают. Я падаю на землю, плачу и ору так, буд-то меня режут живьем. Именно эту боль я ощущал тогда, больно мне и сейчас, когда пишу эти строки.
Сбежались люди. Машина газанула, увозя и живодеров, и их несчастную добычу…

В тот день я еще не знал этого страшного слова – «предательство», но всей своей тонкой детской душой ощутил его черный смысл, винил себя в том, в чем не был виноват, до сих пор несу в себе чувство вины…

Целая жизнь прошла с тех пор. Как говорят все старики, всякое бывало. Бывали случаи и более жуткие, и более трагичные. Но до сих пор болит сердце по этому псу. Были враги и такие, по которым петля до сих пор плачет. Всем простил. Но этих гадов не простил до сих пор. Однако, хорошо, что не встретились они мне в тридцать лет!

ОСЛИК МОЛОЧНИЦЫ

В наш дом на Красноводской каждое утро возила парное молоко старушка-туркменка. Верхом на сером ослике на высоком деревянном седле с двумя жестяными бидонами по бокам, в красном выгоревшем под солнцем шелковом платье-кетени, в красном же халате, надетом не в рукава, а на голову, так, что пустым рукавом можно было закрывать лицо, она представляла собой живописнейшее зрелище. Всех женщин-туркменок независимо от возраста русские в Ашхабаде называли «баджи» (конечно, звучит не так как написано), а в переводе это «сестра». Въехав во двор, баджи привязывала осла к старому тутовнику, росшему посреди двора, снимала бидоны с молоком и отправлялась по квартирам к своим постоянным покупателям. Помню, на широкое горло бидона плотно надевалась, как пробка, мерная кружка – один литр. Молоко шло сначала в кружку, а потом в нашу посуду – банку или в кастрюльку, чтобы сразу отправиться на огонь.
Летом я часто кормил этого ослика арбузными корками из рук. Корки арбузов и дынь, остававшиеся от стола, мы не выбрасывали, а оставляли для осла нашей дорогой молочницы.
Однажды, в этот час в наш двор забрели два молодых незнакомых парня. Увидев осла, они отвязали его, и, несмотря на его брыкания, уселись на него вдвоем верхом и погнали его со двора. Я снова поднял рев. Это было единственное действенное мое оружие. Я бежал за похитителями и орал, как резанный. Парни бросили осла и убежали. А я подхватил повод и привел ослика назад во двор.

 
СТАРЬЕВЩИК

Лошадей в те времена на улицах Ашхабада можно было встретить часто. Ближе к окраинам – спокойно паслись на обочинах дорог верблюды. На Русском, на Текинском базарах еще доживали свой век старые арбакеши, которые за мизерную плату перевозили товары на своих скрипучих арбах. В городе было много старьевщиков. «Последние из могикан» еще ездили по улицам в 1985 году.

Облезлая унылая старая кляча не спеша шагом по знакомым улицам тянет двух или четырехколесную повозку с невысокими бортами (все равно в Ашхабаде – «арба», хоть в Одессе – «фура»!), а возница-арбакеш-старьевщик кричит во все горло, как молодой, что-то вроде «Ав-вла-вла-а!!!». Кричит, как поет, всегда в одной тональности и с одними и теми же руладами.

Что именно кричит старьевщик понять было невозможно. С детства я слышал этот крик, которым кричали все старьевщики на один мотив, и с детства не понимал его речевого смысла. Не знали этого и взрослые, к которым я обращался за объяснениями. На этот крик бежала гурьбой детвора, тащили к арбе старые тряпки, бутылки, прочую ерунду, а взамен старьевщик одаривал каждого ребенка несметными богатствами: игрушками – куклы-голышки, резиновые шарики с пищалками, коробочки-пакетики с пистонами для пугачей!

Но вот чудо: тайну этого «Ав-вла-вла-а» разгадал уже мой шестилетний сын Дима. Однажды, услышав крик старьевщика, я спросил в шутку сына, что тот кричит. И Дима совершенно серьезно ответил: «Ба-рах-ло!».


ЛАСТОЧКА

Впервые настоящих коней я увидел на Ашхабадском ипподроме, куда меня привел отец смотреть скачки. Стояла жара, хотелось пить, я капризничал. Отец меня уговаривал: «Потерпи, сейчас лошадки кувыркаться будут!». Так и ушли мы в тот день с ипподрома. Зато потом не было для меня зрелища интереснее скачек.
В моих рисунках наравне с паровозом («паповозом»!) стали появляться лошади. Однажды мама прочитала мне книжку – рассказ о скаковых лошадях. Главную героиню рассказа звали Ласточкой. В детском саду я пересказал, как мог, сюжет и заявил, что Ласточка живет у меня дома, что у нее родился жеребеночек, я кормлю ее капустой, а капуста растет на нашем огороде!
Вечером за мной приходит мама. Воспитательница нашей группы Надежда Николаевна (не без ехидства) просит у нее разрешения придти к нам в гости, посмотреть Ласточку с жеребеночком. Мама была напугана до смерти. Шел 1953 год. Такое имущество как скаковая лошадь с жеребеночком и собственным огородом ко многому обязывало. Мама оправдывалась, как могла. Какая Ласточка, какой жеребеночек! Хозяйство у нас безлошадное, сами ютимся вчетвером в одной комнате на втором этаже. И огорода у нас нет, какой огород, где?!

За беспочвенные фантазии мне было объявлено всеобщее порицание. Горько я тогда плакал, прощался с Ласточкой. Но этим разговором дело не ограничилось. История получила огласку. О Ласточке мне задавали вопросы не только близкие родственники, которым мама «поплакалась». К нам пришел участковый пожарный в форме с погонами, большой толстый добродушный дядька, посидел, посмотрел проводку, печку и расспросил меня. Я показал ему книжку. Пожарный улыбнулся, погладил меня по голове и ушел.
Долго еще меня дразнили «фантазером» и в садике, и соседи, и родственники.

А лошадей я любил всю жизнь. Служба на границе научила не только верховой езде, но и правилам содержания лошади, ухода за ней и прочее, а главное, пониманию друг-друга без слов! Был такой дар.

ПЕРВАЯ СДЕЛКА

Мне пять лет. Подходит раз ко мне мальчишка постарше с соседнего двора Коля Бузюк и предлагает купить черепаху. Не черепаху – черепашечку. Плоско-кругленькую, чистенькую, гладенькую, не больше спичечного коробка. Бузюк держал ее за панцырь, а она беспомощно сучила лапками и вытягивала тонкую шейку, блестя печальными черными глазами-бусинками. Цена – рубль! Я побежал за рублем домой. В комнате стоял комод, в комоде стоял из синего стекла стакан, в стакане всегда стояли несколько рублей, предназначенных на школьные завтраки моей сестре Зое. Официального запрета трогать деньги мне не было. Я взял рубль – желтый новенький хрустящий – и побежал за черепашкой. Бузюк обрадовался рублю, я не мог налюбоваться вновь приобретенным сокровищем!

Пришла мама, увидела черепашку. Где, кто, кому, зачем, за сколько? В этот день я узнал много новых слов: купи-продай, спекулянты, торгаши, рабочий класс!

Через минуту я был одет, черепашка сидела в кармане моих штанцов. Мы с мамой пришли в соседний двор, подошли к одному из палисадничков. За низким штакетником голый по пояс мужчина поливал из шланга дворик. Я знал – это Колькин отец – Бузюк-старший, я видел его у мамы-папы на работе, на электростанции. Ситуация прояснилась очень быстро. Черепашку пришлось отдать. А вот у Кольки рубля уже не было. Колька ревел в голос. Мама взять рубль у Бузюка-старшего отказалась, извинилась, и мы пошли домой. Мой карман, в котором сидела черепашка, был испачкан чем-то зеленым. Штанцы пришлось стирать.

 

АФГАНЕЦ-ВЕТЕР
 
Мой товарищ детства сосед по лестничной площадке Вовка Ремпель также довольно рано ощутил на себе воздействие не только пролетарских, но и интернациональных методов воспитания.

Есть на юге Франции ветер «мистраль», в Новороссийске – «бора», есть океанские сезонные «муссоны» и «пассаты», а вот Ашхабад славен своим ветром – «афганцем», который может дуть в любое время года, но всегда «с песочком».

Вот в такой летний ветреный день, когда «афганец» играючи крутил по улицам города свои смерчи, прохожий аксакал-туркмен снял с головы свой тельпек черного бараньего «сура» и отер бритую голову платком. Из тельпека по ветру полетели бумажные деньги. Старик этого не заметил, надел на голову уже пустой тельпек и пошел дальше своей дорогой.

Такой случай не остался без внимания дворовых мальчишек. Словно стайка голодных воробьев они на лету расхватали рублики. Вовке Ремпелю досталась зеленая потертая размером с двойной календарный листочек купюра с гербом Союза ССР и бесчисленными разбросанными по зеленому полю цифрами «три». Это было состояние. В свои шесть лет Вовка Ремпель был куда практичнее меня. Он точно знал чего и сколько можно купить на три рубля. Он только не мог решить, на что именно должны уйти эти деньги. Над всеми сомнениями верх взяло обыкновенное тщеславие. Вовкин счастливый случай стал информационным достоянием всего двора. Его мама, для нас тетя Мария, узнала о богатстве своего сына из уст соседей.

Бедный Вовка Ремпель был вынужден выслушать длинную проповедь на тему: «Нельзя быть счастливым на несчастии ближнего своего». Аксакала в нашем дворе знали. Вовка вместе с мамой отправились к нему домой, где они повинились и вернули ему «трешку». Аксакал принял гостей истинно с достоинством ахал-текинского патриарха: особо не обрадовался и не удивился. Вовку Ремпеля и его маму напоили чаем и одарили: завернули им на дорожку в чистый белый платок горячую белую лепешку-чурек и горсть колотого желтого набата (жженого сахара). Таков туркменский обычай!



 


НАШИ ГОРЫ

Чем хорош Ашхабад, так это тем, что в нем нельзя заблудиться! Всем известно: горы Копет-Дага – на юге. Горы видны ото всюду. Следовательно, если встать лицом к горам, то солнце встает слева, а садится – справа. Причем, встает солнце из-за горизонта, но садится на западе за гору Маркау. Это название географическое. Курды называют эту гору Мер-ков, по-курдски – «Много змей». Это название понятно – Копет-Даг в районе местечка Чули, отгороженного от зимних северных ветров этой горой, просто кишит змеями!

Пришедшие в Закаспий русские тут же придумали созвучное курдскому русское название «Морковь». «Морковкой» эту гору и называли в просторечии, и удивлялись тому, что она на морковь своими очертаниями не похожа.
В восемнадцатом году интервенты-англичане нанесли на карты название горы латиницей по-английски – «Marcow». Вот так Мер-ков и стал Маркау.
Русские новосёлы либо туристы всегда интересовались русским переводом названий географических точек. Не каждый коренной ашхабадец – туркмен или русский – могли удовлетворить подобное любопытство, так как многие названия населенных пунктов, рек и гор имели иранское происхождение.

Так областной центр город Чарджоу (до революции - Чарджуй) до 1882 г. входивший как бекство в состав бухарского эмирата, на фарси произносился – Чагар Джу – «Четыре реки».

У Чарджоу река Аму-Дарья, частенько менявшая свое русло в сезонное мелководье, действительно разделялась на четыре рукава. Само название реки переводится как «Бешеная Река». Второе название – Джейхун, что означает то же самое. Характер Аму-Дарьи, определивший название, давно в прошлом. Мощная река уже обезвожена бесчисленными каналами, питающими бескрайние хлопковые поля.

Курортный поселок «местечко» Фирюза на фарси звучит как «Фируза» и означает «бирюза». Копет-Даг – просто «Много гор». Душак – «Ду Шак» – «Два рога». Поселок Каахка по легенде имеет довольно курьезную историю своего названия: на вопрос русского офицера, заданный местному жителю, как называется поселок, тот просто закашлялся. Поселок Кара-Кала –«Черная крепость». Знаменитое подземное озеро в Бахардене носит имя Ков-Ата – «Отец Змей» (курдский).

Предполагается, что греческие мифы о входе в царство Аида, о подземной реке Стикс, с запахом серы, исходящей от вод этой реки, - рассказывают именно о реальной пещере Ков-Ата. Сегодня это природный заповедник, недоступный туристам, так как находится в пограничной зоне.

В самом Ашхабаде в советское время официальные административно-территориальные районы назывались в социалистическом ключе: Ленинский, Пролетарский. Но в ходу были и иные названия вполне конкретных районов. Юг столицы – холмы – застроенные частными домами, именовался «Гажа». В основном был заселен семьями иранского происхождения (персами). На фарси «гаж» означает «пустыня, выжженная солнцем земля». Ашхабадские власти, отводя эти земли под застройку частному сектору, знали, что делали: люди не только дома построят, но и воду себе проведут, и дороги наладят. Гажа шестидесятых-семидесятых годов считалась в городе первостепенным криминогенным районом. Вторым по значимости в этом недобром списке считался район Ким, названный так по кинотеатру имени Коммунистического Интернационала Молодежи. После землетрясения 1948 года восстановленный кинотеатр стал носить имя «Ашхабад», а в конце шестидесятых годов его здание было передано театру юного зрителя – ТЮЗу. Район Ким первоначально был в основном заселен армянами – выходцами из кавказского Карабаха (в основном по улице Степана Шаумяна). На территории Кима находился стадион «Строитель» (потом «Колхозчи»), пятнадцатая, шестнадцатая и наша родная восемнадцатая школы.

Реформы, произведенные в современном Туркменистане, коснулись и географических названий. Сегодня город Красноводск, основанный рядом с аулом Кызыл Су (Красная вода), называется город Туркменбаши. Фирюза переименована в Арчибил (горный (арчёвый) соловей). Чарджоу получил новое имя – Туркменабад (Город Туркмен). В самом Ашхабаде изчезли не только коммунистические названия улиц: Первомайская, Свободы, Ленина, Карла Маркса, но и такие, как Чарджуйская, Андижанская, Маргиланская, Дехканская и другие, названные так еще в 19-м веке! Et cetera, еt cetera, еt cetera … Однако, Копет-Даг остался Копет-Дагом!

ГОЛУБОЕ КОЛЕЧКО

Ашхабад. 27 апреля 1983 г. Шли с Олей в детсад. Шли очень рано, часов в семь утра. Первомайская улица почти пустая. Утро чудное, свежее солнечное, асфальт мокрый, ночью был дождь. Цветут акации, гледичии. Воздух просто опьяняет ароматом. Нигде, ни в одном ином городе я больше никогда не слышал таких ароматов цветов. Подходим к Купалке.
Вдруг видим: впереди метрах в пятидесяти улицу Первомайскую слева направо на высоте человеческого роста пересекает ярко-голубое светящееся кольцо размером с колесо детского велосипеда. Кольцо неправильной формы вращалось по часовой стрелке, по его окружности как бы пробегали волны, оно казалось живым.
       Едва увидев колечко, я закричал: «Оля, Оля! Смотри, что такое!». Мы побежали к кольцу.
       Тротуар у Купалки выше дороги метра на полтора. Кольцо, сохраняя высоту полета от земли, поднялось, пересекло тротуар, не касаясь бетонного забора Купального бассейна, поднялось над забором, перевалило его и изчезло из поля зрения.

На другой день мама расспрашивала Олю о колечке. На вопрос, из чего было сделано кольцо, Оля ответила: «Из солнечных лучей!».

Вспомнили сказ Бажова «Голубая змейка»: «Эй-ка, Лейка, голубая змейка! Появись, покажись, колесом закружись!- и появлялась голубая змейка. Позже старатели находили в этих местах золото. Возможно, на Урале видели то же самое загадочное явление. То ли в самом деле это какой-то оптический обман зрения, а может… НЛО?

Только в 1996 году мы получили ответ на свой вопрос. Всем семейством гуляли в Москве по ВДНХ. У павильона «Космос» наше внимание привлек стенд «Шаровые молнии».

На стенде рассказ о шаровых молниях, их виды, характеристики, история наблюдения, предположения… Вдруг видим – рисунок нашего загадочного неопознанного объекта и подпись: «Голубое кольцо» - самый мощный по энергетике и наименее изученный редко наблюдаемый вид шаровой молнии (!)».

ПИАЛА

Памир… И через много лет я буду вспоминать его сверкающие вершины, которые возникнут в моей памяти словно на ярком красочном полотне, буд-то видел я эти картины только вчера…

По дороге из Шахартуза в Пяндж пылит колонна военных автомобилей. Июль. Поддень. Солнце. Жара. У высокого чинара мы останавливаемся.

– К машине! Вольно, оправиться! Привал десять минут, – подаю команду подчиненным.
 
Спустившись с дороги в неглубокую лощинку, я увидел родник, бьющий из трещины в гранитном валуне, обросшем зеленым мхом. Словно кипящая ледяными пузырьками вода била в каменную чашу, кружила в ней мелкие камешки и веселым ручейком убегала вниз в долину вдоль пыльной дороги в ухоженном русле уже цивильного арыка.
– Угощайтесь!– наш старшина протянул мне пиалу полную ледяной воды. – Осторожно, не разбейте. Я мимо этого родника уже лет пять катаюсь туда-обратно, а эта пиала все стоит себе и стоит на камне у самого родника на обочине трассы!

От холодной воды перехватывает разгоряченное дыхание, но остановиться нет сил. Прежде, чем наполнить пиалу снова, рассматриваю ее.

Простой белый фаянс расписан тончайшими арабесками и диковинными цветами. С первого взгляда понятно, в Союзе такую в магазине не купишь. Вещь не просто импортная – антикварная!

Выпив вторую пиалу ключевой воды и ополоснув ее, я осторожно ставлю раритет на камень.

Снова раскаленная кабина, снова пыльная горная дорога. Перед глазами – таинственная пиала – предмет общественного пользования. Сколько же лет этой хрупкой вещи?! Cколько рук, сколько губ прикасалось к ней, сколько людей утолили из нее жажду! И никто не позарился на нее, никто не уронил и не разбил эту чашу.

Таджикская ССР. 1972 год.