Фляга

       Самым тяжёлым днём для Каныгина было воскресенье. Как и подавляющее большинство граждан, в этот день он был свободен от работы, и именно это обстоятельство больше всего угнетало его. Каныгин любил свою работу, любил свой маслозавод, без того и другого и дня не мог прожить.
       Зато с понедельника жизнь его опять наполнялась глубоким смыслом. Под
глубоким смыслом Каныгин подразумевал эластичную трёхлитровую флягу, сделанную на заказ мастером-надомником. Каждый раз, подходя к заводской проходной, Каныгин втягивал внутрь живот и в образовавшуюся впадину вправлял флягу, до краёв наполненную кондиционными питательными сливками. На фляге имелись специальные ушки для крепежа, сверху она плотно завинчивалась крышкой, а по форме умелец-надомник так подогнал её под каныгинскую фигуру, что, когда он с утопленной в себя флягой проходил мимо вахтёра, тот и заподозрить не мог, что под серым в крапинку пиджаком кроется продукция охраняемого им предприятия.
       Вся трудовая неделя была расписана Каныгиным по дням, часам и минутам и строго подчинялась скользящему, но жёсткому графику.
       В понедельник, сразу же после работы, Каныгин с флягой спешил на мясокомбинат, где в условном месте его поджидал партнёр по натуральному обмену. Из заветного тайничка коллега-единомышленник извлекал нормированный кусок мяса, передавал его Каныгину, а тот в свою очередь развинчивал драгоценную флягу и переливал её содержимое в трёхлитровый эмалированный бидон. За долгие годы процедура эта была отработана до мелочей и проходила без лишних слов, в обстановке взаимного доверия и уважения.
       Во вторник Каныгин менял маршрут. Вторник был для него рыбным днём. В этот день он уходил в сторону рыбокоптильного завода, где в укромном закутке его опять-таки поджидал коллега.
       Среда была особенно трудным днём. Надо было успеть смотаться сразу в два места – на крупзавод и макаронную фабрику. Приходилось крутиться, но Каныгин не роптал, ибо знал и всем сердцем поддерживал краеугольный жизненный принцип: кто плохо работает, тот плохо ест.
       До ненавистного воскресенья в распоряжении Каныгина были ещё четверг, пятница и рабочая суббота, но ведь были ещё сахар, соль, спички, плюс духовная пища – телевизор, магнитофон, грампластинки. Духовная пища легко переводилась в обычную с помощью особого коэффициента эквивалентности. Так, телевизор Каныгин собрал по частям в несколько приёмов за два с половиной месяца. Всё это время он регулярно подходил со своей неизменной флягой к проходной телевизорного завода, и, когда транзисторов, резисторов, кондьюков и прочего собралось достаточно, с того же завода явился мастеровой волонтёр и за каких-нибудь двадцать пять фляг соорудил вполне современную машину размером 61 по диагонали да ещё в экспортном исполнении. Пылесос обошёлся Каныгину в двадцать фляг, полотёр – в семнадцать, а симпатичный торшер в переводе на государственные сливки достался почти за бесценок.
       В ту роковую пятницу ничто поначалу не предвещало беды. Каныгин, как всегда, подошёл к танку (таким устрашающим термином именуют на маслозаводах цистерны для хранения продукции), открыл нужный краник и нацедил полную флягу сливок. Потом завинтил её, запихнул под рубаху и двинулся в сторону проходной. Длительными тренировками Каныгин добился результатов, которым мог бы позавидовать спортсмен-подводник или йог третьей ступени. Он мог продержаться на одном вдохе почти минуту, и этого времени ему вполне хватало, чтобы упрятать флягу в глубинах своего организма, пройти вахтёра и удалиться на безопасное расстояние.
       Так было всегда, но в чёрную эту пятницу на заводской проходной произошла смена караула. К старому вахтёру все уже как-то привыкли, знали его «почерк» и стиль. Он никогда не ощупывал проходивших через «вертушку» и лишь в особо сомнительных случаях мог позволить себе задать риторический вопрос:
       - Ты сливок-масел там не несёшь?
       - Ну что ты, - с обидой отвечал проходивший и старому вахтёру этого было достаточно. Он смущался, краснел и виноватым голосом говорил, как просил прощения:
       - Ну, проходи, проходи.
       Новый охранник взялся за дело рьяно. С первой же вахты он напрочь отбросил джентльменские манеры своего предшественника и повёл себя самым беспардонным образом. У каждого тщательно проверял пропуск, придирчиво сличал фотографии, а при малейшем подозрении начинал с пристрастием ощупывать человека со всех сторон.
       Когда Каныгин увидел нового вахтёра за работой, было уже поздно. Впереди перед Каныгиным оставалось два человека, а сзади, в узком проходе, рассчитанном на одно лицо, выстроилась затылок в затылок целая шеренга спешащих домой заводчан. Влево, вправо и назад дорога была закрыта. Путь был один – вперёд.
       Из двух впередистоящих первый уже подошёл к вахтёру, и Каныгин решил, что пора. Он сделал глубокий вдох, фляга провалилась внутрь. Теперь счёт пошёл на секунды. Но новый вахтёр не торопился. Он долго крутил пропуск, приглядывался к печати и, лишь убедившись, что с первым всё в порядке, принялся обрабатывать второго. Каныгин стоял, затаив дыхание, и с ужасом ощущал, что не укладывается в контрольное время. Он боялся, что вот-вот сорвётся, сделает выдох, и тогда всему конец: фляга выпрет наружу, а вместе с ней всплывёт наружу вся каныгинская подноготная.
       Секундная стрелка отсчитала шестьдесят три секунды: Каныгин шёл на побитие личного рекорда.
       «Продержаться, только бы продержаться», - мысленно молился он.
       Вот и «вертушка». Частично бледный, как мел, а частично красный, как рак, Каныгин остановился перед вахтёром и протянул ему было пропуск, но в этот момент раздался звук, похожий на раскат весеннего грома. Вахтёр растерялся, ему показалось, что рядом с ним спустила шина тридцатитонного КрАЗа, в которую вонзили гвоздь. Звуковой эффект совпал с визуальным – живот у Каныгина вздулся, от динамической перегрузки что-то где-то лопнуло.
       Вахтёр не понял,в чём дело, Каныгин же, наоборот, понял всё очень хорошо и, воспользовавшись замешательством стража, сделал стремительный рывок, сжимая в руке так и не предъявленный пропуск. Бежал он по сложной траектории, хитроумно путая след. Но погони не было, никто за Каныгиным не гнался.
       Он поплутал ещё немного, сделал проверочный круг вокруг дома, и, убедившись в отсутствии «хвоста», смело вошёл в свой подъезд. Но не успела захлопнуться за ним дверь квартиры, снаружи раздался стук. Без всякой задней мысли Каныгин отворил дверь и отпрянул. На пороге стояли два молодых симпатичных человека в светло-синих рубахах с погонами и тёмно-голубых галифе. Мысли одна другой фантастичней роем пронеслись в забубённой башке Каныгина. Он, конечно же, знал, что наша славная милиция с каждым днём работает всё лучше и оперативнее, но такой сверхзвуковой скорости от неё никак не ожидал.
       «Не иначе, кто-то навёл, - догадался Каныгин. – Кто-то указал пальцем. Интересно, кто?»
       Все трое вышли на улицу: Каныгин чуть впереди, милиционеры чуть сзади. Каныгин понуро опустил голову и тут только всё понял. От самой его квартиры тянулась, петляя, узкая, как шнурок, струйка неразбавленных, высококалорийных сливок. Видимо, там, на проходной, в стрессовой ситуации, фляга где-то разгерметизировалась и стала давать утечку.
       Подчиняясь безотчётному внутреннему порыву, Каныгин рванул было по отмеченному сливками азимуту, но стальная рука сержанта развернула его на 90гр.от намеченного курса.
       - Нам не сюда, - вежливо разъяснил свои действия сержант, и с его лёгкой тяжёлой руки Каныгин свернул в узенький переулок, в конце которого находилось, может, и не самое популярное, но всё же довольно известное в городе учреждение со скромной, неброской вывеской: «Уголовный розыск».