Чувство опасности

       = ЧУВСТВО ОПАСНОСТИ =
       
       Неоконченная повесть
       
       Ровно без пятнадцати девять на моем музыкальном центре загораются огоньки, и из динамиков бодро летят позывные местной радиостанции.
       Пятнадцати минут мне хватает, чтобы вволю потянуться, поворочаться и расстаться с надеждой, что сегодня суббота.
       Я по возможности бодро вскакиваю и разогреваюсь скоротечной зарядкой. Пока убираю кровать и одеваюсь, слушаю новости - мне нужно знать все, что я упустил вчера.
       Очереди к унитазу и раковине в это время не бывает, все обитатели нашей коммуналки принадлежат к пролетарскому сословию, которое уходит к своим станкам, грузовикам и прилавкам ни свет ни заря.
       Я тут чувствую себя буржуем. Мало того, что просыпаюсь в девять и хожу на работу во всем чистеньком, еще и владею двумя комнатами. Меня, конечно, за это не очень любят, но все же терпят. Жить можно.
       В кухне я вяло переругиваюсь с бабой Лизой по поводу какой-нибудь забытой кастрюли и ставлю чайник. За полчаса успеваю собраться, позавтракать парой бутербродов и почистить ботинки перед выходом в свет.
       В автобусе номер два всегда пустуют задние сиденья. Я устраиваюсь со всеми удобствами и смотрю в окно на проснувшийся и уже занятый кипучей деятельностью мир. А если рядом сидит какая-нибудь симпатичная девчонка -многозначительно поглядываю на нее. Она тоже начинает на меня поглядывать. Вот так и коротаем время в пути.
       Выхожу на остановке "Институт". Взбегаю по ступенькам серого пятиэтажного корпуса с десятком разномастных табличек. Киваю охраннику, поднимаюсь на третий этаж.
       Проходя по коридору, отмечаюсь в приемной и сообщаю Верочке, что я на месте, и на меня уже можно рассчитывать. Потом заглядываю в секретариат: "Привет, девочки!"
       Наконец, сажусь за свой стол. Белка уже здесь.
       - Привет, Борискин, - говорит она, не отрываясь от своих дел. Она либо сидит за компьютером и сортирует снимки, либо копается в сумке с аппаратурой, перебирая свои фотографические штуковинки. Другая бы красила ногти, но Белка презирает всякую косметику.
       - Ну, что у нас сегодня? - бодро спрашиваю я.
       - Я думала, ты мне скажешь, - отвечает обычно она.
       - Ну, тогда кофейку, - и я ставлю чайник.
       Вот так начинается мой день. Если он начинается по-другому, я настораживаюсь и жду подвоха. И почти никогда не ошибаюсь.
       Тут бы мне и завести знакомую песню: "В этот день все началось по-другому..."
       Нет, до этого дня было много других дней.
       
       * * *
       
       Не помню точно, в каком возрасте это случилось, но однажды, будучи еще школьником, я задался нешуточным вопросом: зачем нужны философы?
       Я уже точно знал, что философы были не только в древности, они есть и сейчас. Их даже готовят на специальных факультетах.
       Но куда их девают потом? Где может работать человек, у которого в документе написано - "Философ".
       Мне в минуты раздумий представлялся забор, обклеенный объявлениями: "На постоянную работу требуется философ, предоставляется комната в общежитии". Или так: "Завод "Тяжмаш" производит набор философов 5-6 разряда, оплата сдельно-премиальная".
       В рабочем микрорайоне, где я рос, это слово было ругательным, и без неопределенного артикля "бля" не употреблялось. Оно означало что-то среднее между "умник" и "говнюк".
       Эти мысли меня до добра не довели, и к окончанию школы я твердо решил поступать на философский факультет. Я вовсе не любил философию, особенно после школьного курса. Но зато я любил понты. Да и сейчас, чего скрывать, люблю.
       Моя матушка, когда услышала про философский факультет, схватилась за сердце и посмотрела на меня так, как никогда прежде не смотрела. Словно я признался ей в нестандартной сексуальной ориентации. Но я, повторяю, к тому времени уже все твердо решил.
       Вы спросите, что сказал на это отец? Ничего не сказал, потому что отца у меня уже не было. Он где-то сгинул, когда я еще и ходить не научился. Тетка рассказывала мне, как меня принесли из роддома. Он подошел к кроватке, молча и пристально изучал меня не меньше пяти минут. Потом вздохнул, сказал "Ну, пусть", и более не проявлял ко мне интереса.
       Думаю, он и про философию сказал бы "Ну, пусть". Да и про ориентацию, наверняка, тоже. Всю жизнь во мне живет образ отца, как человека, который долго и мучительно думает над вопросом, и в конце концов с тяжелым вздохом соглашается.
       Мой отец был гораздо старше матери. Он занимал большой пост в Горторге. Когда мне исполнилось пять месяцев, за ним пришли люди в штатском. Последний раз мать видела его на суде. После конфискации имущества у нее остались только эти две комнаты в коммуналке, да я - горластый и неугомонный, с вечной сыпью, поносом и еще бог знает чем.
       Я так и не знаю, куда запропастился отец. Может, он давно в земле сырой, а может, живет совсем другой жизнью.
       Я думаю, когда ему предложили подворовывать в его Горторге, он долго думал, а потом сказал "Ну, пусть".
       
       Но вернемся к моей философии. Я, естественно, не поступил. Приемная комиссия местного университета как-то быстро разглядела, что я в данном ремесле человек случайный, и тактично указала на дверь.
       Честно говоря, это был для меня удар. Все одноклассники уже определились, кому чем заниматься. Даже самые дремучие отморозки что-то себе нашли - грузили мебель, торговали сигаретами. У меня было ощущение, что нам всем, наконец, дали настоящую жизнь, самостоятельность и свободу, и только я один не смог этим воспользоваться.
       Я сидел дома и тупо смотрел в точку, пытаясь понять, чем могу пригодиться этому миру. Мир оказался не таким, как мне казалось из школьного окна. Я, наивный, прежде думал так: философия, интеллигентные друзья, тонкий юмор, полуночные беседы - все это образуется само собой.
       Увы. Новая жизнь выглядела иначе: опостылевшая коммуналка, ворчание матери, пустые, стремительно убегающие дни и полная неопределенность. В общем, не было никакой новой жизни.
       Сам виноват. Надо было реальнее смотреть на вещи.
       
       Каждый человек кажется себе особенным. Каждый верит в собственную особую судьбу и некую специальную миссию, для которой его поместили в этот мир. Это проходит с возрастом, когда понимаешь - особых судеб на всех не напасешься. Кому-то все равно придется мешки ворочать.
       Настает момент, когда ты видишь: на спине у тебя мешок, а все другое досталось кому-то еще. И уже не будет в твоей жизни такого, что могло бы немного скрасить ее: не встретит тебя делегация в аэропорту, не позвонит от скуки знакомая фотомодель, не пошлет правительство на опасное задание в далекую страну и не подадут тебе лимузин к подъезду со словами "К черту бриться, президент не может ждать!".
       Когда-то я составил в уме приблизительный список событий, которые мне, кровь из носу, нужно испытать. В этом списке была и фотомодель, и опасное задание, и спасение дочери миллионера, и что-то еще, сейчас не помню. Это был мой План Покорения Мира, и честно сказать, я и сейчас о нем вспоминаю. Хотелось бы его исполнить. Хотя бы пару пунктов...
       В то время я отлично понимал, что шанс оказаться с мешком на спине всегда будет оставаться в силе. Мне требовалось доказать себе, что я этого не боюсь. И я не придумал ничего лучше, как...
       Ох, даже признаваться неудобно...
       Ну, уж ладно. Я дождался восемнадцатилетия и поехал покорять Север. Следует знать, что к тому времени никакого Севера уже не было. Вернее, не было того Севера, который наши отцы и деды с песнями и красными транспарантами покоряли. Не было комсомольских путевок, не было починов и дружных молодежных команд. Не было даже тех денег, о которых все наслышаны.
       Впрочем, деньги-то кое-какие были и есть. Но это кому как повезет.
       И я, как последний дурак, завербовался в какой-то леспромхоз. Думал, это то, что мне сейчас надо, а именно: вековая тайга, стук топоров, суровые мужчины, закалка характера, неповторимая красота нетронутой природы под крылом самолета...
       Матушка моя по этому поводу, как обычно, взялась за сердце. Должен заметить, что она вообще частенько бралась за сердце, когда дело касалось меня. Иногда мне казалось, что она просто не ждет от моего беспутного характера ничего хорошего. Только неприятностей.
       Я сказал, что еду на заработки. Это как-то все объясняло. Это вам не философский факультет.
       Благо армия мне не грозила: еще в девятом классе военкоматовский врач нашел у меня на пальце незаживающую болячку, назвал ее экземой, а меня - ограниченно годным. Помню, вся школа ходила смотреть на эту удивительную болячку.
       Потом был не очень долгий ночной перелет на замученной жизнью "Тушке". Глядя в темные иллюминаторы, я корректировал свои планы. Я думал, что неплохо бы стать промысловым охотником, уходить в тайгу с винтовкой за спиной, неделями не видеть людей, общаться с природой. Вот где настоящая философия!
       Слава богу, меня пожалели добрые люди. Посмотрели на меня, со вздохом покачали головой и не пустили в тайгу. Нашли место отделочника в неком СМЭУ. Обрекли размешивать известку и обойный клей, когда рядом нетронутая красота дикой тайги.
       Я бунтовал, но недолго. В конце концов, до тайги всегда было пару шагов, из окна общаги была видна широченная Обь, на работу нас, бывало, возили на вертолете, а на моей новенькой спецовке значилось "Северстрой". Север есть север, все по-честному.
       
       И как-то я там прижился. Начать с того, что я, вчерашний школьник, начал неожиданно хорошо зарабатывать. А поскольку деньги там тратить особо не на что, начал копиться какой-никакой капиталец. Я даже матери кое-что посылал. И это в то время, когда мои одноклассники-студенты все поголовно сидели на шее у родителей.
       Еще мне нравилось, что приходилось мотаться по всей области, а область была немаленькая. Вертолеты, вездеходы, катера, новые лица, новые объекты - все это было по мне.
       Вот еще что: впервые за много лет мне не задавали никаких домашних заданий. Отработав смену, я был свободен и душой и телом. Мог валяться на кровати в общежитии, мог читать, мог смотреть телевизор. Я же там купил себе телевизор!
       И девушки там были хорошие. Такие общительные, такие простые. Особенно мне нравились "мулаточки" - которые наполовину местные, наполовину наши, европейские. Стройненькие, с большими черными глазами, аккуратными, ясно очерченными личиками... К тридцати годам, правда, от этой прелести у них мало что оставалось. Одно расстройство...
       Дело, конечно, не в девушках. Дело в том, что там мне не надо было ничего решать. Жизнь за меня все решала. Утро, подъем в шесть часов, столовая, автобус, объект - все шло по накатанной.
       Дома пришлось бы напрягаться, думать о будущем, куда-то карабкаться. Поэтому окончательное возвращение домой я все время откладывал. Хотя и скучал. Хотя и понимал, что моя "школа возмужания" затянулась, и пора двигаться дальше.
       
       И тогда опять жизнь все решила за меня. Уже три года я был северянином, получил кучу профессий и разрядов, накопил кое-каких деньжат, как вдруг на одном из объектов меня догнала телеграмма.
       "Приезжай, мама умерла. Тетя Люба".
       Помню, я как-то странно отреагировал. Сел, задумался. Я не заплакал, и даже сердце почти не екнуло. Я, видимо, еще не понял, что это событие означает в моей жизни. Я просто не знал, как должен сейчас себя вести.
       Телеграмму я показал бригадиру, тот сочувственно поджал губы, потом спросил, когда вернусь.
       "А собственно, какого черта?" - подумал я.
       - Я, Петрович, того... похоже, уже не вернусь.
       - Ты ох`ел, Борискин! Кто работать будет?
       - Да ладно, Петрович. Найдешь кого-нибудь.
       Рейс сильно задержали, ночь я провел в аэропорту. Я не спал. Прислушивался к себе, думал, пытался осознать, что же все-таки произошло в моей жизни. Ничего не получалось.
       На похороны я опоздал. Я вошел домой, когда тетя Люба в черном платочке уже убиралась со стола после поминок. С кухни доносился шумный спор, там курили какие-то приезжие родственники.
       - Садись, Алеша, - сказала тетушка. - Помяни маму. Она тебя любила.
       Было странно, что я приехал, оказался в родных стенах, а мамы нет. И на стол мне накрывает совсем другой человек. Я начал что-то осознавать. Я понимал, что стены останутся, а мамы здесь уже не будет никогда.
       Матушка умерла, оставив мне две чисто убранные комнаты и небольшую сумму на сберкнижке. Оказалось, из всего, что я ей присылал, она не потратила на себя ни копейки.
       Почему я об этом рассказываю? Потому что, узнав об этом, я, наконец, заплакал.
       
       * * *
       
       Потом я как-то ко всему привык. Словно испокон веков живу один в этой коммуналке, сам варю себе суп, сам стираю.
       Первое, что я сделал, это мысленно попросил у матушки прощения и вынес во двор почти всю ее старую трухлявую мебель. В комнатах стало просторнее, появился свежий воздух. Сразу как-то полегчало на душе.
       Я купил себе темные очки, мобильный телефон, некоторое количество модной одежды, музыкальный центр, ну и еще какие-то приятные мелочи.
       Я почувствовал, что я в порядке. Надо было как-то устраиваться в жизни, пока не промотал последние деньги. Проблем с работой у меня возникнуть не могло: я был и плиточником, и каменщиком, и сантехником, и стропальщиком, и кем угодно. Без куска хлеба не остался бы.
       Но, честно сказать, мои забрызганные известкой штаны с помочами мне порядком опостылели. Хотелось чего-нибудь другого, особенного. Да только где взять это особенное с моим-то средним образованием?
       На дворе стояла середина весны. Я бродил по городу, встречался со старыми знакомыми, читал газеты и объявления на столбах - в общем, восстанавливал себя в привычной среде. Никакого чуда не происходило. С каждым днем свыкался с мыслью, что придется мне в своих темных очках идти к очередному Петровичу и проситься в бригаду, где уже ждут меня заляпанные штаны с помочами.
       Потом-то я, конечно, соберусь с силами, возьмусь за ум, отсижу положенный срок в библиотеке и сдам экзамены на какой-нибудь особенный факультет, который откроет мне дорогу к фотомоделям и особо важным поручениям. Но это потом. А жить нужно уже сейчас.
       И вдруг произошел Случай. Я шел по улице и встретил Виолетту.
       А впрочем, никакой это был не случай. Я мог бы и сам ей позвонить, когда приехал, заглянуть в гости, и все пошло бы точно так же.
       Но я не позвонил. Мне и в голову это не пришло. Я просто случайно ее встретил.
       
       Впервые Виолетта появилась в моей жизни одним сентябрьским утром, когда я стоял с пацанами-одноклассникам на крыльце школы и курил трубку. Мне никогда не нравилось курить, я и сейчас почти не курю, но, повторюсь, я любил понты. А трубка - это в нашей компании был, надо сказать, неслабый понт.
       Так вот, мы стояли и курили, никого не трогали. Вдруг подходит незнакомая дамочка: невысокая, с точеной фигуркой, черными волосами ниже плеч, в простом коротеньком платьице. На вид чуть старше нас. И еще, помню, была у нее на плече маленькая сумочка. Не маленькая даже, а крохотная. Ума не приложу, что туда может вместиться.
       Так вот, подходит и говорит:
       - Молодые люди, по новому областному закону курение разрешается не ближе пятидесяти метров от школы. Штраф - три минимальных оклада.
       Она мельком глянула на меня, затем на мою трубку. Потом снова на меня. Но уже как-то по-особенному. То ли оценивающе, то ли чуть удивленно, черт его знает. Но по-особенному, это точно. Вроде, хотела что-то добавить. Но промолчала и спокойненько вошла в двери школы. Только каблучки - цок-цок...
       - Что за коза такая? - пробормотал кто-то из наших.
       А я ни слова выдавить не смог. У меня сердце из груди чуть не выпрыгнуло. Я был сражен на месте.
       В тот же день выяснилось, что "козу" зовут Виолетта Ивановна, и она наш новый учитель по литературе. Только что после института.
       Состояние стресса так и не оставило меня. На уроках я смотрел на Виолетту, не отрывая глаз, и читал все книги, которые она задавала, я тянул руку по поводу и без повода. И не усмехайтесь так снисходительно, ведь душа подростка ранима и склонна к смятению.
       Надо сказать, я в школе был не один такой. Немало было народу, кто сладострастно разглядывал ее попку, обтянутую очередной маленькой юбочкой. И частенько в курилке слышалось задумчивое: "Я бы Виолетте вдул..." Надписи настенные, конечно, появлялись в соответствующих местах.
       Но у меня-то все было по-другому. Я-то был чист и искренен в своих помыслах. В своих грязных помыслах, должен уточнить.
       И она все это видела. Что ж она, круглая дура, что ли? И мало того, продолжала на меня смотреть по-особенному.
       
       Я понял, что на самом деле значат слова "физическое влечение". Бывало, стоишь на очередной школьной сходке, глядь - ноги уже сами поднесли к ней поближе. Локоть сам потянулся, чтобы незаметно, невзначай прикоснуться.
       Должен сказать, что к моим одноклассницам - нахальным, прыщавым, матерящимся, воняющим то куревом, то жвачкой - я прикасаться локтем почему-то не так хотел.
       А дальше - больше. Виолетта стала со мной почти открыто играть. Она уже не просто поглядывала по-особенному. Она тоже стала меня трогать - то мимоходом возьмет за руку, то стряхнет мел с плеча, то просто невзначай коснется грудью.
       Каждый раз сердце мое просто взрывалось, и клочья его медленно оседали в израненной груди... Да-да, вот такими словами я в то время мыслил. Хорошо, стихи писать не начал.
       Кстати, ей нравились мои сочинения. Она их даже в пример приводила. Обычно я сдавал ей тетрадь, и она сразу бралась за чтение. Прочитает, посмотрит на меня многозначительно и едва-едва заметно усмехнется.
       Там что-то такое было между строк, специально для нее, и она умела это видеть.
       А однажды я дежурил по школе после уроков. Забрел в актовый зал, который почему-то забыли закрыть. Сел за пианино и начал тыкать в клавиши, подбирая какой-то мотивчик.
       А через несколько минут слышу:
       - А руки надо держать не так.
       У меня внутри все перевернулось. Это была, как вы понимаете, она, моя роковая любовь. Она встала за моей спиной и положила свои руки на клавиши. Прямо через меня, то есть, можно сказать, она меня обняла. И что-то заиграла.
       Я сидел и боялся шевельнуться. Ее руки обнимали меня. Ее волосы щекотали мне шею. Груди - о, черт!!! - груди упирались мне в спину. И еще были какие-то особенные духи, от которых голова шла кругом.
       Представляете, что со мной творилось?
       Что было дальше? Да ничего. Она сказала "Вот так надо", свысока улыбнулась мне и спокойно ушла. А я остался - деморализованный, покрытый испариной, с вытаращенными глазами и... в общем, сами понимаете.
       Скажете, надо было в тот момент ее хватать за талию, прижимать, шептать красивые слова?
       Черта с два! Получил бы по морде за свои красивые слова, вот и все.
       Она была учитель, а я - шпана подзаборная. Она - умная взрослая баба, и прекрасно понимала, какая красивая у нее будет репутация, если она начнет давать десятиклассникам.
       Да и не смог бы я, просто не смог. Это сейчас мы все смелые и самоуверенные...
       И еще одну вещь я позже уяснил. Она держала меня в напряжении и окружала прозрачными намеками не для того, чтобы я что-то понял. Все и так было понятно. Нет, она меня готовила. Разогревала, как боксера перед боем. Откармливала, как молодого бычка. Нагнетала пар в котле.
       Вскоре после выпускного я встретил ее на улице. Ничего сверхъестественного не почувствовал, не зря говорят "С глаз долой - из сердца вон". Так, кольнуло что-то в сердце. "Здрасьте, Виолетта Ивановна".
       - Ну что, Борискин, - сказала она. - Упражнения на фортепьяно не бросил еще?
       - Упражняюсь помаленьку, - сказал я.
       - Могу дать пару уроков.
       Слово "дать" она проговорила с некоторым нажимом, в глаза мне смотрела при этом довольно нагло. Она мне была уже не учитель, я - не ребенок. Встретились мужик да баба, так чего ж время на ужимки тратить?
       - Пошли, - сказал я.
       Не "пойдемте", а именно "пошли".
       В общем, дала она мне пару уроков, потом еще пару, и еще... Мне понравилось. А вскоре я понял, что приобрел зависимость. Это было уже то время, когда я, провалив свое философское будущее, болтался неприкаянный, без идей, без внятного понятия о жизни. Такая женщина, как Виолетта, была в моей блеклой судьбе ослепительно ярким событием. Я снова начал подумывать о философии или чем-то подобном. Потому что рядом с ней трудно было оставаться просто городским бездельником.
       
       Она была непростая. Я это видел по вещам, которые скопились у нее дома: какие-то диковинки, заграничные замысловатые штучки, восточные ароматные палочки, сувенирчики - все дорогое и бесполезное. Так могла бы жить дорогая проститутка, или любовница директора завода, но не учительница средней школы.
       Я слышал, как она разговаривает по телефону, и понимал, что на том конце тоже какие-то непростые люди. В общем, казалось, что Виолетта - член какого-то тайного клана, и учителем стала лишь временно, с некой особой целью.
       А как-то раз она мне сказала по телефону: "Сегодня ко мне нельзя, у меня Козакевич с администратором ночуют". "Какой Козакевич?" - пролепетал я. "Тот самый, - ответила она. - Я бы тебя познакомила, но они оба вымотались и просят покоя".
       Козакевич был тогда в моде, он гастролировал по стране, пел о юношеской любви, и мои ровесницы носили его портретики в кошельках.
       
       В общем, я приобрел зависимость от этой женщины. Меня к ней тянуло, как алкоголика к пивному ларьку. Я стал напрашиваться на ее общество чаще, чем требовали рамки разумности и приличия. Звонил, лепетал, затягивал пустые бесцельные разговоры... Самому тошно.
       Она стала от меня уставать. Привязанность очень даже может тяготить, особенно со стороны такого, как я был тогда - не обремененного делами и мыслями бездельника, незрелого подростка, не блещущего никакими успехами. Я же говорил, рядом с этой женщиной нельзя быть никем.
       Да и тот пар, который она во мне так усердно нагнетала, как-то начал сходить на нет.
       Одним словом, она мной наигралась. И должен признаться, именно она подкинула мне мысль насчет покорения Севера. Хитрая бестия с поразительной легкостью сумела меня увлечь этой бредовой идеей.
       А я, вислоухий, только радостно кивал и вилял хвостиком.
       
       * * *
       
       Ну, довольно воспоминаний. В общем, я случайно встретил ее на улице, когда вернулся с покоренного Севера.
       - Привет, Борискин, - невозмутимо сказала она. - Дай-ка на тебя поглядеть. Ну вот, наконец-то стал похож на мужчину.
       - Как насчет пары уроков по фортепьяно? - поинтересовался я.
       - О-о, - она взглянула на меня с любопытством. - Действительно, мальчик подрос. Правда, фортепьяно я больше не занимаюсь.
       Мы пошли к ней пить кофе. Она сменила адрес. В ванной я сразу заметил вторую зубную щетку, бритву и лосьон "Олд Спайс". Позже увидел фотографию в шкафу: Виолетта в купальнике висит на шее у немолодого и чуть обрюзгшего мужика, похожего на собаку лабрадора. Сзади плещется море.
       - Он преподает экономику в коммерческом вузе, - сообщила Виолетта. - Мы уже год как женаты.
       В этой квартире уже не было ароматных палочек, бархатных подушечек и интимных светильников. Девочка остепенилась и избавилась от коротких юбочек.
       Она долго расспрашивала о моей северной одиссее. Я говорил, разглядывая ее лицо.
       Виолетта изменилась. Не то чтобы постарела, совсем нет... Маленькие морщинки не в счет.
       Но в ее лице какая-то жесткость появилась. И усталость. И еще что-то. В общем, она уже не выглядела вчерашней студенткой, свеженькой и лучистой. Теперь это была молодая дама.
       Я увлекся и рассказывал про свои приключения.
       - ... и когда аккумулятор сел, я понял, что нам придется там ночевать. До поселка - километров двести. Тайга тихая-тихая. И снег кругом. Серега решил подремать, пока кабина не остыла, а я пошел дров на ночь наготовить. И вот стою в снегу, и чувствую - нет никого на свете. Вообще никого, только я один. И снег кругом. Белое одиночество...
       Тут я как бы ненавязчиво положил руку ей на колено. Ненавязчиво не получилось.
       - Но-но-но, Борискин! - строго сказала Виолетта. - Ручонки спрячь, я замужем!
       - И что? - я глупо ухмыльнулся.
       - Как это, "что"? Я - замужем! Никакого фортепьяно.
       Никогда бы не подумал, что слова "я замужем" для нее что-то могут значить. Для меня они весили не больше, чем "сегодня чудесная погода".
       - Но про белое одиночество ты красиво завернул, - отметила Виолетта. - Очень даже неплохо. Опробуй на ком-нибудь помоложе - должно подействовать.
       Я почувствовал себя предельно глупо. Но в этот момент я понял: вместо женщины секс-наставника, в моей жизни появилась женщина-друг. Даже не знаю, насколько это равноценная замена.
       Она поинтересовалась моими планами на будущее. Я смутился и что-то промямлил. Вопрос застал меня врасплох. Я понял: если скажу, что и дальше собираюсь месить раствор, потеряю всякое моральное право сидеть рядом с ней. Потеряю женщину-друга. Она поймет, что я остался тем же примитивным сопливым подростком, лишенным жизненной воли, фантазии и устремлений. Она поставит на мне крест, как на неудавшемся эксперименте.
       Я, наверно, преувеличивал свою примитивность в ее глазах. Она вряд ли хотела ставить на мне крест.
       - Борискин, ты ведь хорошо писал сочинения, - задумалась она. - Не разучился писать?
       - Некоторые буквы еще помню.
       - Есть одна мысль, - она энергично поднялась с дивана. - Посиди-ка здесь.
       Потом я прислушивался к едва долетающим обрывкам телефонного разговора. Я мало что разобрал, но понял - она разговаривает с одним из тех непростых людей, которые существовали в ее жизни вторым невидимым слоем.
       Она вернулась и протянула мне клочок бумажки с телефонным номером.
       - Это Марк Березин, редактор "Нового города". Мы вместе учились на филфаке. Завтра же позвони и договорись о встрече, он ждет.
       - Я буду работать в газете? - удивился я.
       - Будешь или не будешь, решит Марк. Но ты уж постарайся.
       - Постараюсь, - кивнул я. - Только это... образование у меня лесоповальное.
       - Там это никого не интересует. И знаешь, что я еще тебе скажу? Марк, конечно, к моим к рекомендациям прислушается, но... - она развела руками. - Если ты придешь и просто скажешь: вот он я, такой умный, возьмите меня... Сам понимаешь, да?
       - Понимаю. А как надо?
       - Принеси что-нибудь сразу. Напиши и принесли, чтобы сразу товар был лицом.
       - Что я могу написать? - мне и в голову не могло прийти, чем я способен удивить непростого человека Марка Березина.
       - А хотя бы про свое белое одиночество. Так и напиши, как рассказывал.
       Я задумался. Взгляд мой упал на голую коленку Виолетты. Я грустно вздохнул.
       Она заметила и с усмешкой и погрозила мне пальчиком.
       - Никакого фортепьяно, Борискин. Забудь.
       
       "Белое одиночество" я написал в тот же вечер. Было очень трудно. В моей голове теснилось столько воспоминаний, что они друг другу мешали.
       Все же я как-то смог вычленить самое важное и интересное и приправить все литературными красивостями. Пару раз перечитал, потом переписал начисто.
       Спать ложился очень довольный собой.
       На следующий день я был в редакции. Мне казалось, что редакция - это скопище пыльных шкафов с бумагами и столь же пыльных замшелых работников, сухих курящих старушонок и так далее. Редактор представлялся, как старенький и сутулый мужичонка со сверкающей лысиной и вязаным шарфом вокруг вечно простуженного горла.
       Оказалось, офис как офис. И люди как люди. Даже молоденькие девчонки есть.
       Это была не простая газета. "Новый город" был рядовым подразделением одноименного торгово-промышленного объединения. Его генеральный директор Андрей Григорьевич Перчин, почтительно называемый всеми Папа, начал свой путь в бизнесе рядовым бандитом. В достопамятные времена, когда предприниматели одевались в "варенки", а бандиты - в спортивные костюмы, он занимался выколачиванием "налога на целее-будешь" из новых русских купчишек. Тогда он был никакой еще не папа, а просто Перец.
       В отличие от своих соратников, он не сел в тюрьму, не попал под пулю, не загнулся от передозировки. Деньги он вкладывал не в малиновые пиджаки, а в будущее. И, как видно, не прогадал.
       Все это я узнал позже. И с Папой лично познакомился. В каждом его слове, в каждом движении и интонации, сквозило боевое прошлое. Но это было потом, а пока меня ждали в кабинете редактора.
       Редактор Марк Березин был большой и очень солидный. Ему не было и тридцати, но смотрелся он гораздо старше. Глаза печальные и спокойные. Черные волосы чуть длиннее среднего, аккуратная бородка.
       Он сразу показался мне самым невозмутимым человеком на свете. Так оно и оказалось. Могу припомнить лишь пару случаев, когда он сорвался в крик. Я к этим случаям вернусь попозже.
       
       Когда я вошел, перед ним стояло на столе какое-то странное устройство с фигурной медной треногой, стеклянной колбой и спиртовкой. В первую минуту я решил, что это антикварный самогонный аппарат.
       Это был чайник из магазина дорогих подарков. На спиртовке горел едва заметный огонек, в колбе медленно и лениво перемещались чаинки. Я вспомнил, что видел такую же штуку у Виолетты.
       - Здрасьте, - сказал я.
       Марк сразу посмотрел на меня с сомнением. Я, видимо, как-то не так стоял, не так дышал. Тут уж ничего не поделаешь: три года в бригаде не прибавили мне интеллигентности и светского лоска. И даже новые красивые шмотки не могли это прикрыть.
       Я протянул свою рукопись. Марк полминуты рассматривал ее, словно силился что-то понять. Потом пробормотал "А, ну да", аккуратно отодвинул свой чайный реактор и взялся за чтение.
       Я сидел, как на иголках. Когда при тебе читают твои сочинения, это невыносимо. Представьте, что принесли вы в больницу баночку с анализами, а врач тут же начал в них ковыряться. Да еще приговаривать: "Та-ак, мясо нужно лучше пережевывать, а картошка была недожаренная".
       Вот нечто подобное я и ощущал, хотя Марк просто читал и ничего не комментировал.
       Вчера мне казалось, что я создал поэму. Я писал, как заметает пургой целые автоколонны. Как уходят в болотную жижу огромные бульдозеры. Как все боятся беглых зэков, и как менты с зоны ездят их ловить - с песнями и водкой, как на охоту.
       Я писал про холода, которые за пару лет могут высосать из человека все силы и здоровье. Про то, как на буровых вымирают целые вахтовые бригады, отравившись метанолом. Про летчиков, которые запросто вышвыривают за борт вертолета какого-нибудь оборзевшего пьяного старателя.
       Ну, и конечно, про природу - про спящие в тайге туманные озера, где огромные щуки ловятся просто на красную нитку, про охотничьи избушки, про реки и притоки, где вода коричневого цвета из-за окрестных залежей железа.
       Вчера мне казалось, что это поэма. Сейчас все мои мысли были про баночку с анализами.
       Марк, пока читал, несколько раз доставал из-под стола бутылку пива и хорошо из нее отхлебывал. Я наконец разглядел, что печаль в его глазах - отголосок утреннего похмельного синдрома.
       Наконец, он дочитал. Сдержанно кивнул.
       - Да, писать можешь, - сказал он, и душа моя воспарила.
       - Только я одного не пойму, - продолжал он. - На кой ляд наша городская газета будет писать про какую-то Колыму. Для этого на Колыме свои газеты есть.
       - Не Колыма, Тюмень, - поправил я.
       - Значит, делаем так, - он взял ручку. - Заголовок - меняем. Это твое "белое одиночество" - для сборника женской лирики. Пишем - "Наши на Севере". Теперь подзаголовок... - он задумался, глядя в потолок. Я понял, что выражение "взято с потолка" имеет буквальный смысл. - Сделаем так - "Охотясь за длинным рублем, наши земляки мерзнут, тонут и травятся метанолом".
       - Какие земляки, - пролепетал я. - Там не мерзло никаких земляков.
       - Неважно. Кто это будет проверять?
       У меня екнуло сердце. Из моей таежной рапсодии делали какой-то пасквиль.
       - Дальше... Что у тебя тут - эпиграф? "А я еду за туманом и за запахом тайги".
       - Это из песни, - робко вставил я.
       - Знаю. Это все сопли. Пишем так: "А я еду за деньгами, за деньгами. За туманом едут только дураки". Это из той же песни, только другие слова.
       Он просидел с моей поэмой еще минут десять, успев вырвать с мясом всякие упоминания о красивой природе, он хороших людях и несметных залежах. В окончательной версии не было даже слов "белое одиночество".
       Я не знал, радоваться мне или злиться. С одной стороны, мою статью взяли в печать, и я увижу свою фамилию исполненную печатными буквами на странице газеты. С другой стороны, это была уже и не моя статья.
       Я все-таки решил радоваться.
       - Ну, вот так, - сказал Марк. - Пару недель побудешь у нас на побегушках, потом напишешь заявление в штат.
       - Спасибо! - радостно воскликнул я.
       - Отработаешь, - невозмутимо ответил главред. - Кстати, ты не знаешь, как эта штука работает? - он покосился на свой чудо-чайник. - Полтора часа жду, никак не закипит.
       - Оно и не должно кипеть. Оно должно поддерживать чай в теплом состоянии.
       Вот, собственно, и все. С тех пор я там.
       
       Впрочем, еще не все.
       Когда Папа-Перец соблаговолил принять меня для собеседования, я решил состроить из себя прожженного репортера. Я надел жилетку с полусотней карманов, понатыкал в них авторучек, и даже повесил на шею фотоаппарат "Зоркий", который много лет валялся дома на антресоли.
       Папа рассматривал меня довольно долго. Наконец, покачал головой и сказал:
       - Ну, ты в натуре Шрайбикус.
       Я покраснел, смутился, и с тех пор использовал профессиональные понты только при крайней необходимости.
       - Знаешь, какой у тебя теперь основной закон, - спросил Папа.
       - Какой-нибудь закон о печати, - пожал я плечами.
       Папа с усмешкой покачал головой.
       - Ну, тогда устав газеты.
       - Не-а. Вот твой основной закон, - он протянул мне книжечку, изготовленную кустарным способом на лазерном принтере.
       На обложке значилось - "Телефонный справочник торгово-промышленного объединения "Новый город".
       - На самом деле, - сказал Папа, - эта книжица называется "Список неприкасаемых". Здесь все конторы, лавочки, магазины и люди, про которых в моей газете не должно быть написано плохо. Если собираешься кого-то говном окатить, посмотри, нет ли его на какой-нибудь страничке.
       - Должна быть вторая книжечка, - сказал я после недолгого раздумья.
       - Какая? - насторожился Папа.
       - "Друзья и партнеры", - сказал я. - Их ведь тоже трогать нельзя?
       - Этих опускай, как хочешь, - небрежно махнул рукой Папа. - Больше уважать будут.
       "Меня будут уважать", - не без удовольствия отметил я.
       - Так вот, - продолжал Папа, - Список неприкасаемых касается всех, и ты в нем тоже появишься. Это значит, что и тебя трогать никому нельзя. Если вдруг возникнут проблемы, - он ткнул пальцем в книжку, - вся эта махина встанет на твоей стороне.
       - Здорово, - сказал я.
       - Этим и живем.
       - Значит, век свободы слова не видать, - попытался пошутить я.
       Он напрягся и часто-часто заморгал.
       - Что? Какой еще свободы?
       - Нет-нет, это я так... - больше я с Папой не шутил.
       
       * * *
       
       Считается, что однообразные будни разрушают душу. Если так, то моя душа за все эти годы сохранилась целехонькой. Потому что будней как таковых не было.
       Да, каждый день начинался одинаково - я вставал, пререкался с бабой Лизой и садился в автобус номер два, но при этом я никогда не знал, где окажусь вечером.
       Что характерно, я иногда забывал даже про день зарплаты, потому что в массе других событий этот день как-то и не выделялся даже.
       Это специфика. Горькая ирония в том, что отсутствие серых будней тоже становится монотонным. И тогда тянет куда-нибудь, где поспокойней. В место, где не будешь лететь как угорелый на другой конец города, едва успев прийти на работу.
       Но это проходит. Обычно трех дней отпуска хватает, что бы внезапное спокойствие осточертело хуже горькой редьки.
       Ничего не суливший день начался, как обычно, примерно в девять. Через час я уже сидел в кабинете Марка на планерке и сосредоточенно чирикал ручкой в блокноте, делая вид, что без устали планирую дела на грядущую неделю.
       Планерка - дело зачастую тягостное. Выглядит она обычно так. Марк бодренько спрашивает у любимого коллектива: у кого что есть на вторую полосу? Коллектив дружно опускает глаза в пол. Вторая полоса - хроника городских событий, а поскольку захватывающих событий в городе не так много, то и ответом на вопрос часто бывает молчание.
       Прерывает его, обычно, Ульяна - рыжее конопатое существо в толстых очках, без талии, с крупными зубами и нечеловеческой работоспособностью.
       - Может быть, отчетный концерт танцевального ансамбля работников профтехобразования? - говорит она.
       Марк горестно закатывает глаза.
       - А еще что-нибудь есть? - с надеждой спрашивает он.
       - Есть, - кивает Ульяна и бодро перечисляет: - Выставка поделок народного творчества в ДК картонажной фабрики, районный конкурс "Папа, мама и я", юбилейное собрание "25 лет клубу филателистов стекольного завода", совещание сельских культорганизаторов, книжный праздник "Знай и изучай родной край" в детской библиотеке...
       - Стоп-стоп, - останавливает ее Марк. Потом вздыхает и обводит нас укоризненным взглядом. - Видали? Сплошные сенсации!
       Ульяна от удовольствия розовеет. Она начисто лишена чувства юмора.
       - И что ты будешь писать про детский книжный праздник? - интересуется Марк.
       - Все буду, как прошло.
       - А как прошло?
       - Хорошо, организованно. Дети и слушали внимательно, и вопросы задавали. Мне понравилось.
       - А что не понравилось? - начинает допытываться Марк.
       - Все понравилось. Правда, когда на улицу вышла, детишки там курили. И матом так ругались...
       - О! - Марк торжествующе поднимает палец. - Совсем другое дело. Значит, заголовок будет такой "На книжном празднике дети курили и матерились".
       - Как... - Ульяна начинает растерянно хлопать глазами, но ее очередь уже прошла.
       - Ты чем порадуешь? - спрашивает Марк у Славика Малеева.
       Славик у нас самый молодой и очень нервный. Кажется, он до сих пор не верит, что его приняли в настоящую газету. Он занимается криминальными материалами, и по молодости лет ему не лень часами лазить с участковым по всяким бомжатникам или проторчать день на посту ДПС в любую собачью погоду. Он фанат. Для него это просто приключения.
       У него материала чуть меньше, чем у Ульяны, но он весь востребован. Читает народ криминальную хронику, и будет читать. Потому что не может быть счастлив без чужих несчастий.
       Марк однажды сказал: "Да здравствует преступный мир, основной поставщик новостей провинциальной печати".
       Неожиданно слова просит Маргарита Игоревна - старший менеджер по рекламе.
       - Одна девочка написала стихотворение и хочет, чтобы мы его напечатали, - говорит она так, словно принесла потрясающую новость.
       Марк не потрясен и даже не капельки не обрадован.
       - Мы не печатаем стихи, - говорит он.
       - Почему? - удивляется Маргарита.
       - Вы же знаете, если у нас появится хотя бы две зарифмованные строчки, то на следующий день у дверей выстроится очередь идиотов с замусоленными тетрадочками. Нам придется усиливать охрану.
       - Но у этой девочки мама - директор туристического агентства. И если мы напечатаем стишок, она подпишет с нами рекламный договор на два месяца.
       Марк задумывается.
       - А ничего хоть стишок?
       - А вот, - Маргарита начинает читать. - "Дождик каплет за окошком, грустная пора. Вот и замуж понемножку мне идти пора. Все подружки вышли замуж, только я одна. Вот такая уж случилась грустная судьба". По-моему, неплохо.
       Маргарита поднимает глаза на Марка и видит его лицо. У того нервно дергается глаз.
       - А если на три месяца договор? - испуганно предлагает она.
       Марк снова задумывается.
       - Останьтесь после планерки, обсудим, - говорит он.
       Вот примерно так все и шло в тот день. Постепенно очередь дошла до меня.
       - Завтра будет статья про раскопки немецкого кладбища, - сообщил я. - Вдогонку даю цены черного рынка на военные раритеты. Кроме того, за мной еще коммерческая статья по пластиковым окнам.
       - Пластиковые окна придется переписать, - сказала Маргарита.
       - Как переписать? Вы же еще не читали.
       - Я еще не читала, но вместо модуля "Еврофасада" пойдет двойной модуль "Новостроя". Им нужно срочно распродать какие-то неликвиды. Поэтому все переписывай напрочь: никакого пластика, только дерево.
       - Дерево так дерево, - пожал я плечами.
       Марк заглянул в ежедневник.
       - Не желаешь на пресс-конференцию в страховое агентство?
       - А фуршет будет?
       - Про фуршет ничего не сказали.
       - Ну, и шли бы они в задницу со своими конференциями. Совсем уже люди обнаглели.
       - Вынужден согласиться, - кивнул Марк. - Ну, тогда... - он пошелестел бумажками, потом взглянул на часы. - Тогда через час подъезжайте с Белкой в офисный центр напротив автовокзала. Второй этаж, двести шестой кабинет, НПО "Автотех". Директор Валерий Петров.
       - А отчество? - спросил я.
       - Не помню. Они на какой-то выставке получили какую-то медаль за какие-то вибростяжки. Надо написать.
       - Бесплатно? - встрепенулась Маргарита.
       - На первый раз - бесплатно, - махнул рукой Марк. - Я обещал.
       Все знали: если Марк говорит "я обещал", значит, в день выхода газеты он уйдет с работы чуть раньше, а на следующее утро придет чуть позже с красными глазами и парой банок пива в портфеле. Если Марк обещает и выполняет, его благодарят за это простейшим русским способом.
       Мне все равно. За рекламные статьи мне платят в полтора раза больше. Экономная Маргарита однажды заявила: "А я считаю, за рекламу надо, наоборот, меньше платить. Потому что автору не нужно ничего искать, не нужно копать, все ему готовое, на блюдечке".
       "Если эта подлая идея осуществится, - ответил я, - то писать рекламу вам согласится только Ульяна".
       Маргарита мгновенно закрыла рот на замок и больше с такими предложениями не выступала. Все статьи Ульяны возвращались от заказчиков яростно перечеркнутыми несколько раз крест-накрест, да еще и красными чернилами. Кому захочется читать про свой магазин такое, например: "Продавец грациозно предложит вам обалденное высококачественное платье, которое смогут донашивать и ваши внуки".
       Завидую Ульяне. Ей все равно, что писать и куда идти. Ей главное - быть в движении. Она успевает не только посещать все отчетные концерты и тожественные собрания в городе, но и учится на заочном. Поэтому ее и держат, у нее всегда найдется, чем заткнуть дыру на полосе.
       Я не в пример ленивее. Но однажды мудрая Виолетта сказала мне фразу: если о человеке судить по труду, по впереди всех будет стоять лошадь.
       Думаю, это правда.
       
       Через час мы с Белкой прибыли по назначенному адресу. Бывший проектный институт ныне был, как сейчас принято, вместилищем для сотни разных конторок и фирмочек. Серое четырехэтажное здание все дрожало от деловой активности, от шелеста бумаг и гудения ксероксов, от телефонных звонков и бульканья электрочайников.
       Меня давно поражает, сколько же бездельников наплодила наша новая экономика. Вроде, денег в стране больше не стало, заводов новых особо не прибавилось, и тем не менее, все что-то друг другу продают. Что продают? Да всякое дерьмо. Ничего такого, без чего нельзя прожить.
       Сколько своего заработка должен отдавать простой слесарь, чтобы прокормить всех этих менеджеров, дистрибьюторов, маклеров, консультантов, франчайзеров, маркетологов, аудиторов и прочую коммерческую чудь?
       Скажете, слесарь никому ничего не отдает? Но откуда ж тогда все берется, если кроме этого слесаря никто в стране не работает?!!
       Для меня, кровью и потом зарабатывавшего на хлеб в северной глуши, все это было дико. Я даже попытался написать сказку-притчу, как на необитаемый остров попала целая свора работников такого офисного центра, и среди них оказался водопроводчик дядя Вася, который единственный из всех умел удить рыбу. И вот он вылавливал по одной штучке в день, а брокеры и маркетологи ее делили, перепродавали, сдавали внаем, подвергали финансовой экспертизе, брали под нее кредиты...
       Но Марк притчу отверг. Видимо, не мой жанр.
       На втором этаже нас ждали. Директор "Автотеха" Валерий Петров вышел к нам в приемную и смущенно попросил подождать минут десять - у него в кабинете затянулся какой-то важный разговор.
       Он не был похож на типичного директора, надутого и лощеного, каких я привык видеть. Наоборот, очень скромный, кажется даже стеснительный. Обрадовался нам, как друзьям, несколько раз извинился, что придется ждать.
       Мы с Белкой извинения приняли без проблем. Уселись на огромный кожаный диван в приемной и начали осматриваться. Фирма явно не бедствовала. Приемная отделана по индивидуальному проекту. У секретарши на столе - пачка "Парламента" и мобильник за четыре сотни долларов. Огромный встроенный в стену аквариум с плоскими морскими черепахами. Несколько изящных вазочек по углам. И так далее.
       Я смотрелся на кожаном диване довольно уместно: белый верх, черный низ и деловая папочка под мышкой. Белка же, напротив, являла собой яркий контраст с обстановкой. Она всегда одевалась, как подросток: вытертые джинсы, бейсболка задом наперед, майка с каким-нибудь "кислотным" рисунком. И объемистая сумка с аппаратурой, которую она никому не доверяла в руки.
       Ей так нравилось, и ей так было удобно. И она в этом образе тоже всем нравилась. Липучие мужики часто цепляются к ней, задают дурацкие вопросы, лезут руками к камере: "А это у вас устройство, чтоб стрелять глазками? О-о, фотоаппарат! А он цветной?"
       - Борискин, - негромко позвала Белка. - Вот скажи, у тебя дома есть такой диван?
       - Не помню, надо посмотреть.
       - Вот именно. И у меня нету.
       Секретарша говорила по телефону и не могла нас слышать.
       - А с чего тебя чужие диваны стали беспокоить? - спросил я.
       - Ни с чего. Просто обидно. Нас с тобой, Борискин, полгорода знает. Мэр с нами за руку здоровается. А таких диванов у нас нет. А тут какой-то тихий, неприметный никому неизвестный "Автотех" - и все есть. И здесь на каждом этаже такие "Автотехи". И на каждой улице сотня таких "Автотехов". А вот нам с тобой такого дивана не перепало.
       - Вот ты о чем... - хмыкнул я.
       Что мне было ей ответить? У меня тоже в свое время был План Покорения Мира, и хоть бы один пункт осуществился! Правда, диван там не предусматривался.
       - Не грусти, - сказал я. - А захочешь посмотреть мой диван - заходи в любое время.
       - Размечтался.
       Личная жизнь Белки была для всех загадкой. Некоторые всерьез считали ее глубоко законспирированной лесбиянкой.
       
       Диванная тема повлияла на меня странным образом: мне вдруг нестерпимо захотелось посетить отхожее место. Я подошел к секретарше:
       - Простите, а где у вас тут... э-э...
       - "Э" у нас в конце коридора налево, - ехидно улыбнулась дамочка. - И поторопитесь, Валерий Иванович скоро освободится.
       Я отправился в конец коридора и налево. Перед моими глазами прошла череда полированных дверей с табличками или просто номерами, наконец, попалась дверь попроще, без всяких опознавательных знаков.
       За ней было холодное кафельное помещение с ведрами, швабрами и всяким хламом. Я не сразу догадался, что это не туалет, а каморка для уборщиц. "Офис технического персонала", так сказать. А когда догадался, за дверью в коридоре начало происходить что-то странное и даже пугающее.
       Я услышал грохот быстрых решительных шагов, топали не меньше десятка человек сразу. Это был не просто топот, от него несло тревогой. Потом захлопали двери и послышались голоса: "Всем оставаться на рабочих местах", или что-то в этом роде.
       Мне стало не по себе. Сначала подумалось, что здание захватили террористы. Гипотеза была смехотворной, но иной не имелось. Я, судорожно озираясь, нашел выключатель, погасил в каморке свет. Затем спрятался за кучей пыльных картонных коробок.
       Через минуту мне стало совестно. Белка осталась там одна на поругание террористам, а я трусливо прячусь в помещении сортирного типа и трясусь за свою жалкую шкуру.
       Я достал телефон и набрал ее номер. Последовали длинные гудки, которые быстро сменились на короткие. Белка сбросила вызов. Или не Белка...
       Шум в коридоре стих. Я подкрался к двери и прислушался. Стояла тишина. Тогда я решился выглянуть. Как мог, осторожно повернул ручку и потянул на себя, образовав небольшую смотровую щель. Дверь не скрипнула. Мне открылось около четырех метров совершенно пустого и тихого коридора. Даже звуки деловой активности утихли.
       Стало еще страшней. Пришла мысль, что меня могут найти и на всякий случай расстрелять. Ну, или отпинать ногами. Что б больше не прятался. Может, зря я тут засел?
       Не успел я так подумать, вновь послышались шаги. Закрывать дверь было поздно, меня бы точно услышали. Я лишь отпрянул вглубь темной каморки и замер в раскорячку, боясь лишний раз моргнуть.
       Я увидел их. Это были типичные "люди в штатском", наверно, такие же приходили за моим папиком. Они показались мне безликими и серыми, я ни за что не обратил бы на такого внимания в толпе.
       И еще я заметил, что на шее у них висят одинаковые металлические ободки, похожие на наушники. Я сначала не обратил на это внимание, ну мало ли, может, прибамбасы для радиосвязи.
       Но затем я увидел человека, за которым они пришли. Они вели его, согнув чуть ли не до пола и выкрутив руки. И у него тоже был такой ободок. Только не на шее, а на голове. Утолщенные окончания закрывали ему глаза, он был похож на пловца, одевшего костюм, но забывшего снять очки.
       Прямо перед моей дверью он вдруг споткнулся и упал на колени, застопорив все движение. В ту же секунду ободок слетел с его головы. Этим человеком был Валерий Петров, тот самый директор, к которому мы пришли.
       Еще секунда - и он меня увидел. Он не мог меня увидеть - я был в темной комнате, неразличимой сквозь крошечную щель. Но он меня непонятным образом увидел. Он успел очень пристально посмотреть на меня, прежде чем его подняли и водрузили на место ободок.
       Меня от этого взгляда словно чем-то прошило. То ли я вновь испугался за себя, то ли стало жаль его - не знаю. Но внутри с того момента прямо-таки засела горячая игла.
       Они ушли. Я не торопился выходить - в коридоре по-прежнему стояла пугающая тишина.
       Потом снова послышались шаги - другие люди в штатском, уже без ободков обходили кабинеты и объявляли, что все могут продолжать заниматься своими делами. Перепуганный персонал начал робко выползать в коридор.
       
       Я тоже выполз. Первым делом помчался в приемную. Секретарша осторожно стирала платком слезинки с лица. Белка тоже была здесь, она молча смотрела на меня, и в глазах ее было только удивление.
       - Что это было? - выдавил я, наконец.
       Белка только пожала плечами.
       - Я ничего не видела, меня сразу в соседний кабинет оттеснили.
       - Меня тоже, - добавила секретарша. - Они сказали, что из органов. Удостоверение какое-то показали.
       - Какое? Милиция, ФСБ, ЦРУ - кто это был?
       Секретарша сокрушенно пожала плечами.
       - Ну, вы даете, - сердито проговорил я. - Сами не знаете, кого пускаете.
       - Да им не очень-то откажешь, - резонно заметила Белка.
       - Пойдем, - сказал я. - Нужно позвонить Марку.
       - Я звонила, у него отключен телефон.
       - Все равно, нужно ехать в редакцию.
       Мы быстро шли по коридору, где робко топтался офисный народ и вполголоса делился переживаниями.
       - Борискин, - тихо сказала Белка, - а у меня вот что есть...
       Она включила камеру и показала на маленьком экранчике снимок, сделанный, видимо, из окна. Там была автостоянка перед входом и ничего больше.
       - Отличный снимок, - сказал я. - Только сюжет нечеткий. И композиция хромает.
       - Борискин, ты не понял. Вот на этих трех машинах они приехали. Прямо перед входом, видишь?
       Я посмотрел внимательнее. В указанном месте стояли две "Волги" и какой-то джип.
       - Потом на компьютере увеличим и номера пробьем, ясно тебе? А тут его заталкивают в машину, правда, почти ничего не видно. Понял?
       - Понял, - с благосклонностью сказал я. - Молодец, Белка.
       Она, действительно, сработала, грамотно. В отличие от меня, просидевшего в куче мусора и пропустившего все интересное. Впрочем, я тоже кое-что успел увидеть.
       - Интересно, дадут ли нам это напечатать? - вслух подумал я.
       - Да кто бы сомневался! - бодро отозвалась Белка. - Марк руками и ногами в такой материал вцепится.
       - Не факт. Мы шли писать рекламный очерк, а нарвались на арест. Думаешь, Марк захочет, чтобы мы дискредитировали его дружка?
       - Ну, не знаю, - погрустнела Белка. - Надо разбираться.
       - Да, надо разбираться. Может так оказаться, что этому Петрову понадобится поддержка общественно мнения. Вот тут, Белка, мы окажемся неоценимыми свидетелями.
       - Хорошо хоть, не понятыми...
       
       Придя в редакцию, мы сразу ринулись в приемную и атаковали нашу секретаршу Верочку вопросами о местонахождении Марка.
       Верочка - маленькая и хрупкая, с короткой стрижечкой - почти всегда имела такой вид, словно что-то упустила, в чем-то провинилась. Вот и сейчас она смотрела на нас виноватыми глазами, как будто именно она сунула куда-то главного редактора, да забыла, куда.
       - Он, кажется, сказал, что в мэрию пойдет, - выдавила она.
       Мы с Белкой переглянулись.
       - Значит, в бильярдную, - высказалась Белка.
       - Но в какую?
       - Позвоните Вите, водителю, - предложила Верочка. - Он скажет, где его высадил.
       Звонок Вите ничего не прояснил. Он доложил только, что Марк вышел возле магазина "Вина Крыма". Все усложнялось. Ясно было, что с крымским вином Марк пошел не в бильярдную, а значит, шанс разыскать его приближался к нулю.
       - Ладно, давай успокоимся, - сказал я Белке. - Никуда этот материал от нас теперь не денется. Пойдем, попьем кофейку и остынем.
       В кабинете азарт и горячка начали проходить, появилась возможность трезво все обдумать.
       Но не получилось. Перед глазами тут же встал тот странный долгий взгляд, который остановил на мне арестованный Петров. Вернее, взгляд был короткий - пара секунд - но такой сильный, глубокий, что показался бесконечностью.
       Я был почти уверен, что Петров хотел мне что-то сказать. Или намекнуть. А я, дубина, никак не мог догадаться.
       Было странное чувство - какое-то беспокойство, тревога, словно пообещал сделать нечто важное и забыл.
       - Не получается, - сказала Белка.
       - А? Что? - я очнулся от своих тревожных раздумий.
       - Не вытягивается изображение. Номера машин не видно. Через двойное стекло пришлось снимать, да еще под углом. Все поплыло.
       - Куда поплыло?
       - Борискин, не подкалывай, не смешно.
       - А кто смеется? - я и в самом деле почти не слышал ее. Слышал, но не вникал. Думал о своем.
       Марк нашелся часа через полтора. Он сам позвонил в редакцию, и Верочка тут же нас соединила.
       Выслушав наш доклад, Марк объявил, что дело нужно раскручивать на всю катушку.
       - У Валеры чистый бизнес, я это точно знаю, - сказал он. - Тут какая-то подстава или... или я не знаю. Всех, кого найдешь, собирай на планерку где-нибудь минут через сорок...
       В трубке явственно послышалось недовольное женское мяуканье.
       - Нет, давай через часок, - поправился Марк. - Будем думать.
       
       Через часок я смог найти только нашего криминального летописца Славика. Услышав слово "арест", он тут же примчался, словно акула на запах крови.
       Пока ждали Марка, небо заволокло тучами, и вскоре из туч потекло. Донесся отголосок далекого грозового разряда. На улице стало темно и тревожно, все это придало нашей экстренной планерке атмосферу тайного заговора.
       - Ну, рассказывайте, - скомандовал Марк, едва войдя в кабинет.
       От него малость тянуло крымскими винами, и галстук был завязан явно наспех.
       Мы с Белкой подробно пересказали все, что видели. Я не стал упоминать только про ободки. Я считал, что эта странная деталь не внесет никакой ясности, только наведет лишнего тумана. Ободками мы еще успеем заняться.
       Марк озадаченно почесал макушку. Потом оглядел нас и снова ее почесал.
       - Славик, ты когда успеешь обзвонить своих? - спросил он.
       - Кого "своих"?
       - Милицию, прокуратуру, ФСБ.
       - Сегодня я успею обзвонить только пресс-службы. Но они могут ничего не знать. Информация будет либо в сводках, либо на планерках, а это только завтра.
       - А завтра они начнут заговаривать зубы про тайну следствия, - продолжил Марк.
       - Совершенно верно.
       - Черт знает что... В Москве грохнут депутата - после обеда все и всем известно. У нас же каждый украденный кошелек под охраной тайны следствия. Ладно, тряси пресс-службы. Нам нужно только официальное подтверждение. Хотя бы знать - кто его задержал...
       Он что-то еще говорил, инструктировал Славика и Белку, но я в этот момент как-то отключился от разговора. Я вновь вспомнил взгляд директора Петрова, и мне стало не по себе. Опять это чувство, будто что-то должен.
       И еще перед глазами метались некие неразборчивые картины, похожие на остатки полузабытых снов. Мне вдруг показалось, что просто-напросто заболел, и у меня жар.
       - ...Борискин, ты понял, куда тебе завтра с утра? - донесся голос Марка.
       - На двенадцатом автобусе до конца, вниз по улице Декабристов к новостройкам, - на автомате проговорил я.
       - Что? Какие новостройки?
       За столом вдруг повисла тишина, от которой я пришел в себя.
       - А?! - встрепенулся я.
       - Бэ. Ты где вообще?
       - Я здесь. Что ты говоришь про завтра?
       - Борискин, ты здоров? Какие новостройки?
       - Никаких новостроек, просто задумался, - открестился я, а сам подумал: "В самом деле, какие еще новостройки?"
       - Мальчик переволновался, - сочувственно вздохнула Белка.
       - Завтра, - внятно проговорил Марк, - прямо с утра - в офис Союза предпринимателей. Потом в мэрию, в отдел экономического развития. Соберешь отзывы. У них точно есть положительные отзывы на "Автотех", они пару раз его награждали какими-то грамотами. Пригодится, если будем шум поднимать.
       - А надо нам шум-то поднимать? - заметил осторожный Славик.
       - Надо! Надо, черт подери. Я Валеру хорошо знаю, ему просто не за что руки заламывать. Это какая-то подлянка, я нутром чую. Все ясно?
       - Вполне.
       - А я попробую через Большого Папу что-то узнать. Папа много всякого знает, - Марк перевел дыхание, словно пробежал стометровку. - И в офис "Автотеха", пожалуй, заеду. Я там знаком кое с кем...
       
       Я пошел к себе и нацедил полчашки кофе. Со мной по-прежнему творилось неладное. Я ни на чем не мог сосредоточиться.
       Некоторое время я усердно пытался разобраться сам в себе, но пришел только к одному неконкретному выводу: это черт знает что, и с этим надо что-то делать.
       Дождь начал стихать. Я решил пойти домой. У меня еще оставались кое-какие дела, но в тот момент плевать я на них хотел.
       Выйдя на остановку, я подумал про двенадцатый автобус, который так неожиданно и некстати всплыл из памяти на планерке. Я вдруг понял, что никогда не ездил на нем до конца. Оно и не удивительно: маршрут вел в пригородный одноэтажный район, который только начал застраиваться. И до сего дня делать мне там было абсолютно нечего.
       Да и сейчас нечего.
       Но почему ж тогда торчит в памяти этот двенадцатый маршрут?
       В общем, я решил поехать. Может статься, что в моей памяти случился какой-то серьезный провал, который только там я смогу восстановить. По крайней мере, перед сном буду знать, что сделал все возможное. И может быть, усну спокойно.
       Эх, не загреметь бы в психушку...
       Пока автобус переползал с улочки на улочку, с небес вновь полило. Я был без зонта, моя несерьезная светлая рубашечка никакой защиты от дождя из себя не представляла. Навалилась какая-то тоска, еще сильнее захотелось домой. Я уже почти решил ехать обратно, домой, на любимый диван.
       Автобус прибыл на конечную. Я вышел, уныло посмотрел вокруг. Политая дождем окраина утопала в грязи. Вода пузырилась в глубоких колеях, разбитых колесами грузовиков.
       Потом на глаза попалась табличка "улица Декабристов". Идти - не идти?
       Если пойду, то, как последний идиот, извожусь в грязи, промокну, выбьюсь из сил, и естественно, ничего не найду. Кстати, не мешало бы знать, что я ищу.
       Со вздохом посмотрев вслед уехавшему автобусу, я зашлепал по грязи вниз по улице Декабристов. Я шел и успокаивал себя тем, что кому-то сейчас наверняка хуже, чем мне.
       По обеим сторонам улицы мокли старые одноэтажные домики, многие уже пустые, приготовленные под снос. Из-под заборов на меня ворчали собаки. "Ну, что я за кретин, - вяло думал я. - За каким чертом меня сюда принесло?"
       Улица кончалась. Я увидел свежевыструганные заборы, связки железных труб, штабеля потемневшего от воды силикатного кирпича и, конечно, горы грязи. Это были новостройки. Кое-где ковырялись замотанные в дождевики рабочие.
       "Но ведь я никогда здесь не был, - пронеслось в голове. - Откуда я мог знать про новостройки?"
       Я, наконец, остановился. За спиной была залитая водой и грязью улица Декабристов, которую я успел возненавидеть. Впереди и по бокам - дощатые заборы. И ни капли ясности в голове.
       Мне оставалось только развернуться и уйти. Наконец-то, домой. Я отлично погулял, с пользой провел время и узнал много интересного - тут ничего не скажешь. Каждый человек имеет право хотя бы час в году побыть полным идиотом. Многие даже этим правом злоупотребляют. А я чем хуже?
       Ну, все, пора в невеселый обратный путь.
       И тут я увидел, что из-за ворот стройки за мной наблюдают.
       
       Это было уже интересно. Взгляд неизвестного был слишком целенаправленным, чтобы принять того за случайного зеваку. Я развернулся к нему полным фронтом, как бы спрашивая "Ну, и что?"
       Из-за забора немедленно вышел сутулый мужичок в рабочей куртке и сделал ко мне несколько неуверенных шагов.
       - Пришел, что ли? - спросил он простуженным голосом.
       Что я мог ответить? Ну, пришел.
       - Он там, в вагончике у меня. Давай, забирай.
       Бред продолжался, он словно окатывал меня мощными волнами. И я вяз в его пучинах. Мне оставалось только отдаться течению.
       Мужичок провел меня на территорию стройки, где на меня печально посмотрели два пожилых таджика с совковыми лопатами.
       - Я ему чаю дал, - сказал мужичок. - Он говорит: дядь, можно погреться. А я: ну, погрейся, мне ж не жалко.
       В вагончике воняло дешевым табаком и китайской вермишелью. Навстречу мне поднялся темноволосый мальчик лет десяти. Он улыбнулся, взял меня за руку.
       - Ну, наконец-то, - сказал он. - Я устал и есть хочу.
       - Я ему чаю дал, - повторил мужичок.
       - Возьмешь меня к себе? - спросил мальчишка.
       Тут мне захотелось дико, до слез расхохотаться. Хотя и не до смеха. Хотя и ясно, что моя голова дала приличную течь.
       - Ну, идите, - сказал мужичок с заметным облечением. Очевидно, я избавил его от нешуточной проблемы.
       Он проводил нас до ворот стройки и там негромко произнес:
       - Ты уж скажи отцу-то его, что нельзя так. Родные ж люди-то. Ну, идите.
       - Я сказал, что с отцом поругался и убежал, - тихо сообщил мне мальчишка. - И что ты мой брат.
       Почему, спрашивается, я даже не попытался что-то возразить? Хотя бы уточнить, спросить, понять, что происходит. Не знаю. Могу лишь повторить, что вязкие волны этого бреда захлестнули меня так, что не продохнуть.
       - А где на самом деле твой отец? - выдавил, наконец, я.
       - Как?! - чуть ли не возмущенно воскликнул мальчишка. - Он же сам тебя ко мне прислал!
       - Кто? - тупо переспросил я.
       - Мой папа. Ты же к нему на работу приходил, и он тебе все сказал.
       - Твой папа - Петров? - с замирающим сердцем спросил я.
       - Да. И я Петров, Никита. Ты ничего не понял?
       - Нет, - признался я. - Ничего не понял. Абсолютно ничего.
       - Ты просто все забыл. Так ты возьмешь меня к себе?
       Не оставлять же было его на этой грязной, мерзостной, запустелой улице?
       
       * * *
       
       Так повелось: едва я только начинаю шевелить ключом в замке, обитатели нашей коммуналки немедленно реагируют.
       Если я пришел один, просто выглядывают и вновь прячутся. Если с другом, некоторые выходят и стоят, смотрят. И думают: вот, опять пьянствовать пришли. Друзьям неудобно, они смущенно здороваются.
       Если приходишь с девушкой, это вообще невыносимо. Они так же стоят и смотрят, а что они думают при этом - понятно и мне, и девушке.
       Когда я пришел с маленьким Никитой, как назло, в коридор высыпали почти все. И пенсионерка баба Лиза. И магазинный разнорабочий Серега Ермаков. И Надежда Викторовна, мать четверых детей (один ходит в ясли, остальные уже сидят). И толстопузый волосатый Богданыч, профессиональный безработный.
       Они смотрели, как я запираю дверь, и в воздухе клубилась ватная тишина. Что они думали, я даже не берусь гадать. Хорошо, не стали спрашивать. Я был не в том состоянии, чтобы на ходу сочинять правдоподобные версии.
       - Пошли, - буркнул я Никите, и подтолкнул его к своей комнате.
       - Ну, рассказывай, - произнес я, когда мы спрятались за дверью. Клянусь, соседи продолжали стоять в коридоре и прислушивались. Но у меня хорошие двери.
       - Что рассказывать? - спросил мальчишка.
       - Во-первых, что с твоим папашей случилось.
       - Наверно, уехал куда-то. А разве он тебе не сказал?
       Я несколько секунд молчал. Сказать пацану, что папу забрали менты? Очень красиво получится...
       - Ну, да, - промямлил я. - Уехал... Конечно, сказал. А почему он тебя именно мне отдал? У вас других знакомых, что ли, нет?
       - Есть, - несколько удивленно произнес мальчишка. - Не знаю, почему. Наверно, потому, что ты его друг.
       Ну, надо же! Друг нашелся. Тридцать секунд в приемной поговорили. Просто друзья не разлей вода.
       - А мамы у тебя нет?
       - Мамы у нас нет.
       Я сердился. Мне казалось, что надо мной издеваются. Какой-то жуткий розыгрыш. Еще мне казалось, что пацан все происходящее хорошо понимает и тоже самым наглым образом надо мной издевается. При этом талантливо прикидывается маленьким дурачком.
       Хотя, какой розыгрыш? Кто заставлял меня переться на эту гнусную, грязную улицу Декабристов и "усыновлять" неизвестного мальчишку? Никто не заставлял. Сам поехал.
       Тут, наконец, пришло простое и разумное объяснение, которого я так ждал.
       Я просто ошибся. И он ошибся. Я, повинуясь бредовому импульсу, приехал на те чертовы новостройки, и там меня приняли за другого человека. Вот и все!
       Хорошенькое дело! Выходит настоящий друг арестованного Петрова сейчас сбивается с ног, разыскивая под дождем пропавшего мальчишку.
       Ошибку надо было срочно исправлять. Мне даже как-то легче на сердце стало.
       - Послушай, - сказал я. - Твой папа мне не друг. Мы встречались всего раз, и то недолго. Ты меня за кого-то другого принимаешь. Быстро вспоминай, кто должен был тебя там подобрать, и мы немедленно найдем этого человека.
       - Какого человека? - Никита растерянно захлопал глазами. Потом он внимательно посмотрел на меня и вдруг рассмеялся. - Ты шутишь! Нет никакого другого человека. Это ведь ты, дядя Леша Борискин. Все ведь правильно.
       Меня холодный пот прошиб. Это уже слишком. Вновь пришла мысль о розыгрыше. Тем более, этот парнишка, он... он как-то очень хорошо держался. Уверенно, почти на равных со мной.
       Он вообще производил впечатление очень умненького и проницательного мальчика. Знаете, я всегда не очень-то уверенно общался с детьми. Они умеют так смотреть и так молчать, словно видят тебя насквозь. А ты с ними сюсюкаешь, что-то сочиняешь, постоянно врешь. Они смотрят и молчат. Как будто думают: "Сколько еще эти взрослые собираются держать меня за идиота?"
       С этим мальчишкой впечатление было особенно сильно.
       - Я есть хочу, - ничуть не смущенно напомнил он.
       - Ладно, - я перевел дыхание. - Сейчас поедим. Скажи только, когда тебе папа успел про меня рассказать. И как?
       В самом деле, подумал я, что и как можно передать, когда тебе крутят руки?
       - Днем. Я не помню во сколько. Я ж тебя давно жду.
       - А кстати! - меня вдруг осенило. - От кого ты прятался-то? Зачем на эту стройку залез?
       Мальчик чуть наклонился ко мне и заговорил тише.
       - Папа сказал, что б я спрятался. Он всегда говорит, что мне одному опасно.
       Не могу сказать, что этот ответ меня удовлетворил. Но пытать мальчишку у меня больше не было сил. Я отправился на кухню греть макароны с тушенкой.
       Там торчала баба Лиза. Увидев меня, она застыла в углу и долго не сводила с меня подозрительного взгляда. У меня лопнуло терпение. Я развернулся и в сердцах рявкнул:
       - Что?!
       - Ничего, - с презрением сказала она и вышла, шумно отодвинув какое-то ведро на полу.
       Засыпая, я думал: "Ну, и пусть это будет розыгрыш. Посмеюсь вместе со всеми".
       Засыпал я спокойно. Пожалуй, даже слишком спокойно. Словно мне валерьянки впрыснули.
       
       Утром я сказал Никите:
       - Сиди тут и никуда не выходи.
       - А в туалет?
       - Ну, разве что в туалет. Никого не впускай, в разговоры не вступай.
       - Не волнуйся, дядь Леш, я тут посижу, почитаю.
       - Телевизор вот есть.
       - Нет, лучше почитаю. А чего у тебя книг так мало?
       - Будут тебе книги.
       Я с некоторым напряжением вспомнил все, что мне вчера поручили, и, не заходя в редакцию, направился выполнять задание. Я бродил по кабинетам, рассеянно слушал чиновников, что-то писал в блокнот, брал какие-то ксерокопии, а в голове крутилась только одна мысль: что я скажу своим?
       Весь наш коллектив работал сейчас над разрешением одной единственной загадки, а ответ был в моих руках. Вернее, в моей комнате - книжки читал. Если еще точнее, то это был еще не ответ, а ларец с ответом. Только вот без ключа. Ключ, надо полагать, в яйце - по законам жанра. Дать бы по этому яйцу...
       Говорить или не говорить? - вот что меня терзало. Дурачить собственных товарищей и делать вид, что ничего не произошло, было как-то неприятно. Но и выдавать пацана на всеобщее обозрение казалось мне шагом этически неверным. Было ощущение, что все серьезнее, чем мы думаем. Ни одна статья не стоит слезы ребенка - так даже наш Папа говаривал.
       Ну, и как себя вести? Буду сидеть на планерке и вместе со всеми морщить лоб, тщетно выискивая пути к истине?
       В таком настроении я пришел в редакцию. Даже не заглянул в секретариат и не сказал "привет, девочки"
       В кабинете меня ждал сюрприз. Не могу сказать, что приятный. За моим столом сидел грузный человек в черном костюме и лазил в моем компьютере. У него было наглое бульдожье лицо и маленькие агрессивные усики. Он напоминал жандарма со старой карикатуры.
       - Я уволен? - деликатно поинтересовался я с порога.
       Белка ответила мне каким-то затравленным взглядом и спрятала лицо за своей фотосумкой. Незнакомец невозмутимо поднял на меня глаза, потом взглянул на часы.
       - Долго на работу идете, - сказал он. И выразительно добавил: - Гражданин, Борискин.
       - Ну, все ясно... - пробормотал я.
       Сначала, честно говоря, у меня сердце в пятки ушло. Это, кстати, нормальная реакция любого русского человека на интерес со стороны "компетентных органов".
       Но затем я себя взбодрил. Какого черта? Я честный гражданин, а кроме того, журналист, моя деятельность защищена законом и государством, и никакие органы мне не указ. Да я сейчас его вообще выгоню!..
       - Присаживайся, - сказал человек в штатском, указав на стул, куда я обычно сажал посетителей.
       Я, совершенно оторопевший, сел.
       Так мы и расположились - он за моим столом, а я на стульчике для посетителей. Сразу видно, кто хозяин положения. Я еще раз попытался себя взбодрить, но не очень успешно.
       - Подполковник Бугров, - сказал мой нежданный гость и махнул передо мной удостоверением. Зрение успело зацепить главное: "Федеральная служба безопасности".
       - Оч-чень приятно, - обронил я.
       - Значит так, корреспондент, - Бугров припер меня взглядом к спинке стула. - Я насчет вашего вчерашнего похождения. Никаких заметочек, статеек и репортажиков не будет. Все твое начальство уже предупреждено и готово сотрудничать. Только ты остался. Хорошо меня понял?
       - Ну-у... - я невнятно пошевелил плечами. Я пытался сопротивляться.
       - Никаких "ну". Если хоть где-то, хоть как-то, хоть одно слово проскочит - мы тебя вычислим, и будут у тебя такие проблемы, что горько пожалеешь о своем непослушании.
       - А как насчет свободы слова в демократическом обществе?
       - Будет тебе свобода и будет тебе общество. Такое общество, что мало не покажется, - очень убежденно ответил подполковник.
       Все-таки есть в наглости какая-то потаенная сила. Если человек нагло прет на тебя, значит, имеет на то основания. И поневоле задумаешься - а стоит ли наглеть в ответ?
       Мне показалось, что не стоит. Весь мой моральный потенциал насчет гражданских прав журналиста как-то быстро выдохся, превратившись в детский лепет. И наоборот, абстрактное слово "неприятности" зависло над головой тяжелым шершавым камнем. Одно неосторожное движение, и так даст...
       - Это не шутки, - продолжал подполковник Бугров. - Повторяю: только попробуй языком болтнуть, сразу окажешься глубоко в заднице. Твой редактор, между прочим, хорошо это понял.
       И тут я всерьез испугался. Не абстрактных неприятностей, а конкретного факта: у меня дома сидел мальчишка, и теперь ясно, от кого он прячется. Если этот страшный нахрапистый подполковник вдруг что-то узнает...
       Видимо, часть моих чувств отразилась на лице. Бугров вдруг замолчал и внимательно на меня посмотрел.
       - Что? - проговорил он. - Хочешь что-то сказать?
       - Да нет, - я энергично замотал головой. - Продолжайте.
       - Нечего продолжать. Могу только повторить, если до сих пор не понял.
       - Не нужно повторять.
       - Тогда счастливо оставаться, - он быстро встал и направился к двери.
       Вместе с ним отхлынул тяжелый воздух, который окутывал меня во время этого разговора. Я вновь ощутил себя человеком, гордым и независимым существом. И захотелось эту гордость применить. Что я и сделал.
       - Топорно работаете, господа агенты, - бросил я вслед подполковнику.
       Тот застыл и медленно обернулся.
       - Что-что-что?
       - Да ничего. Вчера целое учреждение на уши подняли, тысячу человек взбаламутили, а сегодня спохватились - решили засекретить.
       - Ты еще поучи меня, как нам работать, - с тихой угрозой сказал Бугров и скрылся за дверью.
       Я протяжно вздохнул и уселся на свой стул, еще хранящий тепло гэбэшной задницы. Моя маленькая месть вышла какой-то жалкой, как тявканье Моськи. И никакого гражданского манифеста из нее уж точно не получилось.
       - Когда они только успели узнать, - пробормотал я.
       - А что тут узнавать, - фыркнула Белка. - Сами же и напросились. Славик еще вчера всех обзвонил.
       - А, ну да... Странный товарищ, этот Бугров. Насколько я знаю гэбистов, из них грубого слова клещами не вытянешь. Вежливее их только продавцы христианских брошюр. А этот - типичный такой ментяра с глазами навыкате.
       - Не знаю, со мной он спокойно разговаривал. По крайней мере, без мата.
       - С тобой - и без мата? Как он смог удержаться?!
       - Борискин, я вот сейчас не удержусь и пепельницей в тебя кинусь.
       - Лучше кинься ко мне сама, без пепельницы.
       - Размечтался.
       
       Еще не погасив в себе вспышки возмущения, я направился к Марку. Марк выглядел пришибленным и даже жалким, что случалось крайне редко. Он сидел, уткнувшись в стол, и производил какие-то манипуляции над маленькой жестяной коробочкой с иностранными надписями.
       - Марк, что происходит? - с порога воскликнул я.
       - Знаешь, Леха, - вздохнул он, - лучше нам туда не лезть. Эти ребята не церемонятся. Это такие ребята, что...
       - С каждой минутой все интереснее, - изрек я. - Мне уже просто не терпится все узнать.
       - А мне как не терпится! Я же знаю Валеру - добряк, скромняга. А честен просто до колик в животе. Ну, что такого можно сделать, чтобы этих головорезов на себя навлечь?
       - Может, мы все-таки продолжим копать? Легонько так, незаметно. Нам же копать не запрещали?
       - Да я уж и не знаю, где копать. Папа - и тот в полных непонятках. Я уже думаю, что Валера был иностранный шпион. Только, что он мог нашпионить на своих ржавых железяках?
       - Дай-ка сигарету, - попросил я. - Этот Валера - он в Список неприкасаемых входит?
       - Нет, - покачал головой Марк, бросая мне пачку. - Просто мой знакомый.
       - А где познакомились, как?
       Марк бросил на меня немного испуганный взгляд.
       - Только что меня подполковник это спрашивал. И таким же тоном.
       - Но я же не подполковник.
       - Леха, не напрягайся. Я сам уже сто раз все обдумал, все просчитал - глухо.
       - Не бывает глухо. Если человек официально задержан, ему предъявляют обвинение, и это не есть государственная тайна. У него появляется адвокат, и он даже бывает заинтересован в огласке. В конце концов, в СИЗО тоже люди работают, и у нас там кое-кто есть.
       - А тебе-то что до моего Валеры? - спросил вдруг Марк. - Волнуешься за него, прямо как за родного.
       Я примолк. Я не мог сказать Марку, что у меня дома сидит мальчишка, а значит и я ко всей этой истории уже косвенно причастен. И осведомленность в такой ситуации - все равно, что глоток свежего воздуха.
       - Да ничего, - равнодушно проговорил я. - Просто жажда познания. Сам меня учил.
       - А сейчас я тебя учу: не лезь.
       - Ладно, не лезу, - я затянулся табачным дымом и подержал его в себе, это всегда помогало мне расслабляться. - Марк, а у Валеры семья-то есть?
       - Семья? - Марк пожал плечами. - Вроде, мальчонка был. Да, Никита. А что?
       - Нет-нет, я так.
       - Как так? Хочешь через семью копнуть?
       - Ничего не хочу. Я пошел дописывать своих черных следопытов. И выдай мне ноутбук, я после обеда дома поработаю.
       Выходя из кабинета, я указал на жестяную коробочку:
       - Ты тут часом не кокаином балуешься?
       - Да нет, это нюхательный табак.
       - Что-о?!
       - Да, решил попробовать. Это импортный, говорят, хороший. Уже полпачки вдул, никак не подействует.
       - А как он должен подействовать?
       - Ну, не знаю. Сигареты ведь как-то действуют. А от этого пока только чихать пробивает, я уже полкабинета соплями забрызгал.
       - Марк, табак для этого и нюхают, чтобы чихать.
       - М-да? А же зачем чихать?
       - Не знаю. Думай.
       
       Разобравшись с неотложными делами, я помчался домой - дитя кормить. Честно говоря, по дороге я лелеял надежду, что там уже никого нет, что мальчик Никита мне приснился.
       Но он никуда не пропал. Он лежал себе на диванчике и читал книжку.
       - Привет, дядь Леш. Что, обедать будем?
       - Обедать будем, - механически повторил я.
       - Ко мне необязательно приезжать, я могу сам готовить.
       В обеих комнатах было что-то не так. Я прошелся по ним пару раз, и наконец понял: чисто!
       - Ты подметал, что ли? - недоверчиво спросил я.
       - Да, и пыль протер, и вещи уложил. Не люблю бардак.
       "Так, - подумал я. - Бред продолжается"
       Если бы порядок наводила какая-нибудь подружка, которая по непонятным причинам задержалась в доме - я бы понял. Это было бы по правилам. Впрочем, подружек я старался дома ни на день не задерживать.
       Но тут не подружка, тут мальчишка, фактически непонятно откуда взявшийся. Расскажи кому - на смех поднимут.
       Я начал выкладывать из пакета продукты.
       - Дядь Леш, у меня деньги есть.
       - Поздравляю, - хмуро пробормотал я. - Когда ж они у меня-то будут?
       - Нет, правда. Ты на меня не трать, я и в магазин могу сам ходить.
       Он бодро вскочил с дивана и вытащил из кармана джинсов свернутую тысячерублевку.
       Я некоторое время тупо смотрел на купюру, потом спросил:
       - Ты вообще-то тут надолго?
       - Побуду пока. Я ж не мешаю?
       Святая простота!
       Впрочем, он, действительно, не мешал. Пока.
       Я отправился на кухню варить суп. Там была баба Лиза. На плите клокотала огромная кастрюля с чем-то вонючим, а сама старуха писала в толстой потрепанной тетради.
       При моем появлении тетрадь быстро захлопнулась. И я раньше видел, что баба Лиза ведет какие-то записи, и считал, что это ее старушечья бухгалтерия, рецепты, адреса подружек и тому подобное.
       Она с минуту наблюдала, как я надрываю пакеты и режу картошку, потом решилась.
       - Мальчик у тебя.
       - Спасибо, я заметил, - ответил я, не оборачиваясь.
       - Откуда ж?
       - Баб Лиз, пора знать, откуда дети берутся.
       - Я говорю, чей мальчишка-то? Не твой же!
       - Да вот, принес в подоле... Мешает?
       - Да нет, вежливый... - сказано было сквозь зубы и таким тоном, что хотелось добавить: "сучонок, мать его так".
       Я не отвечал. Баба Лиза еще несколько минут пыхтела за спиной, генерировала какие-то ментальные импульсы, но я так и не разговорился. Она ушла, сердито топая по линолеуму.
       Обернувшись к столу, я заметил, что от злости она забыла забрать свою тетрадь. Читать чужие тетради нехорошо, я знаю. Но плох тот репортер, который не сует нос в чужие дела.
       Это были не рецепты и не адреса. Каждая страница делилась вертикальной чертой на две части - "Замечено" и Сделато". Я начал читать... и обомлел.
       "Замечено. С.Ермаков побросал бумаги в тувалете. Не убрался.
       Сделато. Оборваны 2 пугов. на пальте.
       Замечено. А.Борискин включал музыку громко.
       Сделато. Завязаны узляки на ботинке.
       Замечено. Е.Нефедова засрала плиту своим кофем.
       Сделато. Добавлено ей в щи 4 ст.лож.соли".
       Я увлекся было чтением, но тут в коридоре торопливо зашаркали ноги: баба Лиза вспомнила-таки про свою Великую хронику злодейств и воздаяний. Я успел метнуться к плите и придать себе безразличный вид.
       
       Десятью минутами позже я вернулся в комнату и обнаружил, что Никита играется с редакционным ноутбуком. Вернее, не играется, а задумчиво перебирает клавиши. Я не успел выразить неудовольствие, что он берет вещи без спроса, поскольку он меня опередил.
       - Дядь Леш, извини, что без спроса. Хотел тебе сказать: ну и бардак ты здесь развел!
       - Где? - у меня отпала челюсть.
       - В файловой системе. Ничего не найдешь, как в помойке. Хочешь, я посижу часок, разберу тут все по порядку.
       - Не нужно. Это не мой аппарат, казенный. Туда все гадят, бесполезно порядок наводить.
       - У меня тоже ноутбук есть, только получше. Папа купил. А давай его к тебе перевезем - будешь на нем работать.
       - Да не надо.
       - Нет, давай. Я же вижу, тебе хочется.
       Мне, действительно, хотелось. Никак не соберу денег на личный компьютер, а не помешало бы.
       - По правде сказать, - продолжал пацан, - у меня там и другие вещи есть - одежда, игрушки. Может, привезем все на такси? У меня деньги есть.
       Я с подозрением уставился на Никиту.
       - Где у тебя вещи? Дома? - я не собирался ехать к нему домой и нарываться на засаду. И его бы не пустил.
       - Нет, не дома. Там... в одном месте.
       - В каком месте?
       - Ну, есть место. Я тебе покажу.
       - Слушай, парень, а ты, я вижу, всерьез подготовился.
       - К чему?
       - К тому. К переходу на нелегальное положение. Даже вещи у тебя специально отложены. Кризисный бункер на даче еще не выкопан?
       - Папа всегда говорит, что в жизни нужно готовиться к неожиданностям. Тогда будешь защищен со всех сторон.
       "Только сам папа твой что-то хреново подготовился, - подумал я. - Взяли тепленького, даже пикнуть не успел".
       - Ну, давай съездим, - мальчишка умоляюще посмотрел на меня. - Мне ж трудно тут без своих вещей. Даже щетки зубной нет.
       - Ладно, - согласился я после короткого раздумья. - Будет тебе щетка, будет ноутбук. Перекусим и сгоняем в это твое место.
       
       Место оказалось за городом, и таксист запросил три сотни в оба конца. Мы приехали в географический пункт, именуемый "платформа Хлюдино". Абсолютно богом забытое место, где оборванные люди-призраки слоняются среди домов и обмениваются стереотипными фразами: "У тебя есть самогонка?", "У меня нет самогонки", "У него должна быть самогонка", "Он мне должен самогонку" и так далее.
       Машину мы оставили на, с позволения сказать, центральной улице, и выдав водиле задаток, углубились в проходы между огородами.
       - Ты не мог место поприличнее найти для склада ноутбуков? - чертыхался я, скользя на мокрой глине.
       - Уже пришли, - обнадежил меня Никита.
       Мы стояли на заброшенном огороде. Поодаль виднелись руины щебзавода, давным-давно породившего это унылое место.
       Здесь, действительно, был бункер. Вернее, погреб - заросший травой курган с дверью. Кстати, дверочка была неслабая, и замок на ней висел вполне убедительный.
       - Я быстро, - пообещал мальчишка и снял с шеи ключ на веревочке.
       Я не стал заходить за ним в бункер-погреб, меня, собственно, не приглашали. Он вернулся почти сразу, вытащив за собой дорогой пластиковый чемодан на колесиках.
       Я молчал. Я уже ничему не удивлялся.
       - Я решил еду не брать, лучше купим, да? - сказал мальчик.
       - Там и еда есть?
       - Ну, да, консервы всякие.
       - А резервного склада оружия там нет?
       - Зачем нам оружие?
       Мы вернулись в город. Дома Никита разобрал свой чемодан. Там был грамотно подобранный набор вещей на все случаи жизни. На случай, если тебе срочно ехать в командировку, например. Или, если тебя объявили в федеральный розыск.
       Но зачем десятилетнему мальчишке ехать в командировку? Тем более, федеральный розыск...
       Там был и ноутбук. Я включил его и понял, что на нем ни разу не работали. Уму непостижимо, он хранился в подвале просто так, на всякий случай.
       Я поставил его на стол и с грустью вздохнул. Мне давно хотелось, чтобы на моем столе постоянно был разложенный ноутбук. Мой личный, а не то раздолбанное, залитое пивом чудовище, которое я иногда брал в редакции.
       Я даже, признаюсь честно, в глубине души захотел, чтобы мальчишка у меня подольше побыл. С ноутбуком, естественно.
       
       * * *
       
       Незаметно прошла неделя. Никита продолжал тихонько жить у меня, читал книжки, бегал в магазин. Он даже подружился с бабой Лизой.
       Денег у Никиты оказалось достаточно, чтобы я не беспокоился, чем нам прокормиться. Похоже, папа-фабрикант хорошо подготовил сына к "неожиданностям". Не иначе, он эти "неожиданности" со дня на день ждал.
       Я больше не лез в это дело. И не приставал к мальчишке с расспросами. Будет надо - все узнаю, а пока не надо.
       Тем более, события в офисном центре скоро затмили совсем другие проблемы. Как-то утром Марк перехватил меня в коридоре и, потрясая мятым факсом, воскликнул:
       - Леха, выручай. Совсем забыл, через полчаса брифинг у мэра. Никого нет под рукой, только ты.
       Я для солидности сослался на ряд неотложных дел, но все же согласился. Никаких неотложных дел у меня в тот момент не было.
       - Про что брифинг?
       - Застройка новых микрорайонов, наша тема. Знаешь, про что спрашивать?
       - Шанхай, естественно?
       - Точно. Ну, мчи.
       Шанхаем все называли район на южной окраине города. Вернее, не район даже, а бескрайний пустырь, заваленный мусором и поросший редкими березками. В последние годы рядом появилось две новых дороги, по одной из них прошли несколько пригородных автобусных маршрутов, и пустырь как-то неожиданно стал стратегически важным и удобным местом. Со стороны города начали появляться жилые новостройки.
       Уже два года наш Большой Папа вел борьбу с мэрией за право развития этого плацдарма. Папа хотел строить там магазины и кафе, разбивать скверы и мини-рынки.
       Естественно, не сам. Естественно, он лишь представлял крупных иногородних инвесторов, с которыми уже обо всем договорился.
       Мэрия стереотипно отвечала, что рассматриваются все предложения, что сейчас ведутся переговоры с другими инвесторами, что будет объявлен конкурс.
       Папа злился. Он считал, что его кидают, что городом правит враждебная ему мафия. И, в общем-то, не ошибался.
       Мы боролись за Шанхай вместе с Папой. Но стратегического перевеса пока не добились.
       На брифинг я успел секунда в секунду. Быстро заскочил, сел с краю и приготовил диктофон. Только после этого оглядел всю честну кампанию.
       По залу бегал, раздавая релизы, Паша Клюев, пресс-секретарь мэрии. В районе трибуны уже сидел наш героический мэр - отставной генерал, "афганец", орденоносец со скрыто протекающей коммунистической шизой. Рядом маленьким колобком примостился депутат горсовета Фиськин, он что-то горячо шептал мэру, и его целлюлитные щечки тряслись в такт каждому слову.
       И еще один человек сидел в этом ряду. Я его видел впервые. Он походил на статую - неподвижное, ничего не выражающее лицо с челюстью-кирпичом, квадратные плечи, направленный в пустоту взгляд. Кожа на лице шершавая, словно ее набросали мастерком из ведра и чуть пригладили.
       У него были крашеные под каштан волосы, но это не скрывало южного происхождения.
       Я внимательно посмотрел на нашего мэра. Потом еще внимательнее на незнакомца. Потом снова на мэра. Мне подумалось, что ордена он получил за то, что в Афгане таких же душил и расстреливал.
       Что-то здесь было не так. Я тихонько достал телефон и набросал Белке сообщение, чтобы она по возможности забежала к нам на огонек и сделала портрет незнакомца.
       Наконец, беготня и шум улеглись, мэр встал. По традиции, столь же давней, сколь и бестолковой, он начал с отчета о деятельности городских служб за истекший период. Информация о количестве выкопанных ям и покрашенных заборов лежала перед каждым на столе, кроме того, пресс-служба мэрии с первобытным упорством ежедневно слала ее на электронные адреса всех печатных и вещательных органов. Но мэр считал нужным всякий раз продублировать ее в устном виде.
       Журналисты в зале тихонько позевывали. Телевизионщики вполсилы делали вид, что все снимают. И только три человека, как обычно, неустанно работали, фиксируя каждое слово из президиума.
       Этими тремя были Бражин, Палкин и Мысенко - ребята из "Вестника", официального рупора мэрии. Странные люди. Во-первых, непонятно, почему они на все мероприятия ходят втроем. На этот счет имелись разные версии. Говорили, что один умеет читать, второй - писать, третий знает местность. Еще ходила легенда с рабочим названием "Три башка - одна мозга", что, дескать, в детстве им на троих разделили один донорский мозг, и они теперь раздельно действовать не могут.
       Они и внешне были похожи. Все трое черненькие, молоденькие, прыщавенькие, с неопрятными зачаточными усиками, в черных пиджаках, вечно обсыпанных перхотью. Думаю, в школе они были отличниками, и их за это били.
       У меня насчет них было свое мнение. Они имитировали массовость на сборищах городских чиновников и обеспечивали начальство лизоблюдскими вопросами со стороны прессы. Их вопросы, думаю, согласовывались в кабинетах мэра и его заместителей.
       На всех пресс-конференциях они, будто клавиши в пианино, вставали по очереди и почтительно интересовались: действительно ли уровень жизни населения вырос еще на три десятых процента? Или такое: среди горожан ходят сенсационные слухи, что инвестиционная привлекательность города превысила прошлогоднюю - так ли это.
       "Так", - улыбались чиновники и пускались в цитирование очередных скучнейших отчетов. Приглашенные журналисты при этом тихо скрипели зубами.
       При этом неутомимый Мысенко периодически приподнимался с места и снимал мэра старенькой дешевой "мыльницей", заделанной с одного бока изолентой. Снимал он всегда с одной точки и в одном ракурсе. За одну такую встречу он обычно расходовал пару десятков кадров. Мне представлялось, что в редакции "Вестника" уже гниет целый склад однотипных плохоньких размытых портретов мэра.
       Впрочем, не исключено, что в "мыльнице" никогда и не было пленки.
       Вот и сейчас они усердно писали А Мысенко еще и снимал. Они начинали писать всякий раз, когда мэр открывал рот. Даже если он просто зевал, они рефлекторно хватались за блокноты.
       Наша газета и их "Вестник" считались идеологическими врагами. Надо сказать, это был не самый сильный враг.
       
       Что-то я отвлекся, пора к делу. Закончив-таки нескончаемую повесть о ремонте канализации и стрижке кустарника, мэр вдруг неуловимо переменился в лице и сделал драматическую паузу. Троица из "Вестника" замерла с авторучками в ожидании новых исторических высказываний.
       - Теперь слово возьмет товарищ Фиськин, вы его знаете - депутат горсовета, председатель депутатской комиссии по региональному развитию.
       Пухленький Фиськин вскочил, став выше на целых пять сантиметров, и суетливо потер ладошки.
       - Ну вот, - сказал он, как-то нехорошо улыбаясь. - Мы вас, так сказать, позвали, чтоб сообщить, что мы, так сказать, открываем крупнейший инвестиционный проект десятилетия. Хочу вам представить нашего, так сказать гостя, а на самом деле, теперь уже партнера нашего муниципалитета - Хаджибаева Эдуарда Алимовича, председателя акционерного общества "ГрандПроект".
       Человек-статуя в знак приветствия дернул щекой.
       - С нескрываемым удовольствием хочу вам сказать, что эта, так сказать, уважаемая фирма в ближайшее время начинает застройку микрорайона Южный. Который вы зовете Шанхай, - он погрозил пухленьким пальчиком и неприятно рассмеялся. - Никакого Шанхая больше не будет! Будет благоустроенный современный, так сказать, микрорайон.
       Среди собравшихся журналистов прошел небольшой гул.
       - А теперь уважаемый Эдуард Алимович сам, так сказать, расскажет о своих планах, о том, каким мы увидим микрорайон Южный в ближайшем будущем.
       Человек-скала встал, отдернул прилипшие к ягодицам брюки, и озадаченно посмотрел на Фиськина. Тот сделал ему приглашающий жест: прошу, дескать.
       - Все нормально будет, - отрывисто сообщил Хаджибаев. - Все построим, довольны будете. Дома, деревца, скамеечки, всякие кафе-галифе - все сделаем.
       И он снова искоса глянул на Фиськина. Тот, видя беспомощное состояние партнера, опять вскочил.
       - Хочу добавить, что генеральный план строительства мы вам обязательно, так сказать, представим, но позже. Могу только сказать, что там предусмотрено строительство жилого массива, торговых площадей, предприятий бытового обслуживания и спортивных, так сказать, сооружений. Будете сами туда, так сказать, ездить в футбол-баскетбол играть, - он мелко рассмеялся. - Может, и я с вами как-нибудь съезжу.
       - Ага... - процедила сквозь зубы дама с областного радио. - В качестве мячика.
       Журналисты тихо галдели. Наконец, кто-то подал голос:
       - Кто утвердил застройщика? На каком основании?
       - Господа, господа, тише! - Фиськин поднял пухлые розовые ручонки. - Все произведено в установленном порядке: кандидатура рекомендована нашей депутатской комиссией и утверждена мэром...
       Мэр при этих словах, как мне показалось, немного вздрогнул.
       - Основания для рекомендации - открытый конкурс подрядчиков, где фирма "ГрандПроект" набрала высший балл.
       - Почему не было объявлено о конкурсе? - с места крикнул я. Как-никак, меня эта тема касалась больше всех.
       - Как не было? Все было, - Фиськин выудил из папки худосочный номер "Вестника". - Вот, прошу. Официальное объявление о конкурсе в нашей официальной, так сказать, газете.
       Он ткнул пальцем на предпоследнюю страницу. Там, между рубрикой "Поздравляем" и разделом "Советы огороднику", действительно, имелось какое-то крошечное объявление.
       - У вашего "Вестника" тираж чуть выше тысячи, кто его читает? - поддержали меня из зала. - Нашли, где печатать...
       - Минуточку, минуточку... - Фиськин многозначительно поднял палец. - Если вы не просматриваете наш официальный орган и не замечаете столь важной, так сказать, информации, то это говорит только о вашей невнимательности к жизни города.
       Бражин, Палкин и Мысенко при этом мстительно посмотрели в мою сторону. Потом с ухмылками переглянулись и вернулись к своим блокнотам. А Мысенко привстал и сфотографировал мэра.
       - Кто еще участвовал в конкурсе? - спросили с первого ряда.
       - Вот, пожалуйста, - Фиськин полез в папку. - Трое участников. Наш уважаемый "ГрандПроект", а также АО "Мастерок" и АО "Умелец".
       - Это еще кто такие? - донеслось с другого конца зала.
       - Где протокол проведения конкурса? - добавил я.
       - На этом, думаю, мы сегодня закончим, - поспешно сообщил Фиськин, захлопывая папку. - Думаю, очень скоро уважаемый Борис Алимович пригласит нас на, так сказать, презентацию своего проекта. Да, Борис Алимович?
       - Все нормально будет, - ответил человек-скала и ослабил узел галстука. Чувствуется, что конец брифинга им воспринят с несказанным облегчением.
       Меня же поразило, что мэр по сегодняшней теме не сказал ни слова. Только смотрел куда-то в угол.
       
       Я выскочил на улицу, набирая номер Марка.
       - Ну, чо? - ответила трубка.
       - Да ничо. Звони Папе. Ему будет интересно, что Шанхай просран напрочь.
       - Не понял.
       - Сегодня объявили о новом генподрядчике. И этот подрядчик не Папа. Сейчас приеду, все расскажу.
       - Нет, постой. Оставайся пока там, я сейчас перезвоню.
       Я перевел дух. Интуиция подсказывала, что назревает Большой Пердимонокль. Это такое слово специальное. Означает крайнюю степень занятости при острой нехватке времени.
       Тут из дверей мэрии показалась блаженная троица - Бражин, Палкин и Мысенко. Не поленились подойти.
       - Ну что, Борискин, - насмешливо проговорил Мысенко, - все служишь акулам капитализма?
       - Вас, однояйцовых, забыл спросить, кому мне служить.
       - Как видишь, - добавил Бражин, - не все решают деньги. Есть еще и такое понятие, как интересы города.
       - Я-то хоть за деньги работаю, - ответил я. - А вы за что жопы вылизываете? Не иначе, для удовольствия.
       Что бы прекратить бесполезный разговор, я отошел к телевизионщикам, которые курили в ожидании машин. Меня приняли в компанию и даже угостили сигаретой.
       - ...Я оттуда мяса привез пять килограммов, - рассказывал толстый оператор из "ТВ-25". - На тридцать рублей дешевле, чем в городе. Ну, и конечно, накормили на халяву.
       - Там столовая поганенькая, - заметил его коллега. - Я бы там не жрал.
       - Ну, для кого поганенькая, а нам отдельный кабинетик открыли. Жалко пить было нельзя, а так водки много поставили.
       - С собой бы взяли.
       - Ясен, взяли! Помню в том году на "Агрозаводе" были, так полстола с собой забрали. Три дня потом дожирали.
       - Где ж машина-то... - беспокоилась худенькая девушка, нервно теребя микрофон. - Опоздаем же...
       Сколько знаю телевизионщиков, у них две темы. Первая: где же машина, как бы не опоздать. Вторая: кто где поел/выпил задарма. Как будто их дома не кормят и зарплату не платят. Как будто дали телекамеру - и крутись, как хочешь.
       Их любят в малых городах и совхозах. Там приезд телегруппы - событие. Для них накрываются столы, упаковываются подарки, моются окна и красятся стены. Им улыбаются сердитые начальники и строят глазки секретарши.
       Особенно, если телекомпания государственная, которая приезжает исключительно распространять положительный опыт.
       А им все некогда.
       У газетчиков жизнь более пресная. Приезд человечка с блокнотом - это обычно никакое не событие.
       Зато есть время остановиться и подумать. И если угощают, есть возможность, посидеть, поговорить с людьми. А не так, как эти: срываться на следующую съемку, судорожно дожевывая бутерброд.
       Даже не знаю, чего в моих словах больше - зависти или жалости.
       Позвонил Марк.
       - В общем, Папа ждет тебя через час со всеми подробностями. Время не трать, поползай там еще, узнай детали.
       - Где я ему буду детали искать?! - возмутился я. - Мы так не договаривались!
       - Блин, Леха, тебя учить, где детали искать?
       - Не надо учить. Я все понял.
       Спорить бесполезно. Я поплелся обратно в мэрию.
       
       Я, конечно, знал, где искать детали. Но проблема в том, что мне их за просто так никто не даст. Бесплатный информационный паек уже роздан на брифинге, дальше начинался тернистый путь.
       Для начала я ненавязчиво прогулялся на этаже, где обитал отдел экономики - вдруг встречу кого-нибудь знакомого. Не встретил. Заглянул в пару кабинетов, но и там знакомых лиц не застал. Обидно.
       Тогда я навестил управление архитектуры. Уж там-то мне точно больше повезет. Там у меня был знакомый, самый лучший в моем положении. Точнее, знакомая. Секретарша Лика, через которую проходили все бумаги главного архитектора.
       - Привет, Борискин, - сказала она без излишней приветливости. - Все носишься?
       - Да вот, думаю, давно не виделись...
       - Не ври, Лешечка. Ты что-то разнюхать пришел. Так что давай быстрей, у меня работы много.
       - Да я, собственно так, по мелочи. Что там по Шанхаю нового есть?
       Лика сделала удивленные глаза.
       - А что там нового может быть?
       - Ну, приехали! Нам только что представили будущего застройщика, а ты говоришь, ничего нового.
       - Ну, представили и представили. Мы тут при чем?
       - Лика, ты что?! Хочешь сказать, он не встречался с твоим шефом, не согласовывал план застройки?
       - Не знаю... - она задумалась. - Подожди-ка. Что-то такое было...
       Она поворошила бумаги на столе и выудила тонкую картонную папку.
       - Вот, кажется, твой Шанхай. Какой-то предварительный план по коммуникациям. Надо?
       - Все надо. Сделаешь копию?
       - А ты от меня после этого отстанешь?
       - Не-а. Вспомни еще что-нибудь.
       - Что тебе еще вспомнить, Борискин?
       - Мне нужны протоколы конкурса застройщиков.
       - Так это не мы, это комитет по управлению имуществом. Туда иди.
       - Ну, пожалуйста, солнышко, - я трогательно и нежно заглянул ей в глаза. Когда-то с таким же взглядом я рассказывал ей про белое одиночество. - Что тебе стоит через компьютер к ним залезть?
       - Борискин, чем расплачиваешься будешь?
       - Ну, как же! Шпагой и сердцем!
       - Засунь себе шпагу, сам знаешь, куда. Много вас тут со шпагами. Нет что бы помочь одинокой женщине материально. Или хоть в ресторан пригласить.
       - Приглашаю. Только платишь ты.
       - Гад ты, Борискин...
       - Я не гад, я журналист - честный, поэтому бедный.
       Выдоив из Лики все, что возможно, я направился в курилку. Там я отстоял небольшую вахту и накопал кое-какие крупицы информации. Теперь было, с чем идти к Папе.
       
       Папа-Перец не пожалел на меня времени. Он выслушал все до мельчайших подробностей, мне даже пришлось прокрутить кассету с записью.
       В процессе разговора он накалялся, как мартеновская печь. Мне даже слышалось, как в нем потрескивают искры. Ну, уж сжатые кулаки точно трещали.
       - Значит, Фиськин, - проговорил он скрежещущим голосом. - Опять Фиськин. Сосиськин. Пиписькин. Депутат, избранник народа, ети его мать...
       - Я забыл сказать, - уныло отозвался я, - что фирмы "Мастерок" и "Умелец", которые участвовали в конкурсе, образованы где-то за месяц до проведения конкурса. Финансовые активы им переведены в последнюю неделю. Откуда - легко понять, но нет доказательств. Но уже ясно, здесь полная лажа...
       - Да тут везде лажа! - Папа в сердцах врезал кулаком по стеллажу со своими спортивными кубками. - Все лажа, все кидалово и беспредел. А что там за план застройки?
       - Не застройки. Пока только план подведения коммуникаций, да и то предварительный, - я подвинул ему бумаги.
       Папа покрутил их, ничего не понял и со злостью бросил на стол.
       - Бумажки все оставь здесь. Мои люди с ними займутся.
       Он начал нервно мерить кабинет шагами.
       - Будем мочить, - решительно сказал он, наконец.
       - Кого?
       - Всех. Сосиськина - в первую очередь. И этого Хаджиева - тоже.
       - Хаджибаева, - без энтузиазма поправил я.
       - Да. И всю их кодлу. А ты глаза не прячь, ты тоже примешь участие.
       - Я? Как?!!
       - Как умеешь, так и будешь. Своими методами. Все ребята, кайф кончился. Бросаем все дела и занимаемся только этим. Если я Шанхай не возьму - нам всем будут кранты. У меня уже куча людей в подписке, серьезных людей, они уже и бабки собирают, и банк под это дело открывать собираются... Если лопнет задумка - все, край. По миру вместе пойдем.
       - Но я-то с какого бока?.. - нерешительно пробормотал я.
       - Слушай, Шрайбикус, тебе ли этого не знать?! Как говорил светлой памяти дедушка Лукич, газета - не только массовый агитатор, но и массовый кастратор. Если вы там, в своей редакции хорошо напряжетесь, раз в жизни нормально поработаете, то раздавите любую гниду не хуже паровоза. Я вас для того и держу, чтобы в нужный момент подсказать обществу, где нормальные люди, а где мудаки и пидарасы. Что бы город знал, где есть кто. И вот ваш час, все ясно?
       - Конечно, - смиренно кивнул я.
       - Где пидарасы, понял? Вот, молодец. Ладно... - он глянул на часы. - Когда у вас завтра оперативка?
       - У нас не завтра, у нас в понедельник.
       - Что?! Какой к чертям понедельник!!! Завтра в девять все, как штыки, стройными рядами на оперативку. Я лично приду и толково объясню, что вам делать. Передашь своему начальнику. Я и сам ему позвоню, но и ты напомни.
       - Напомню, - пообещал я. - Обязательно напомню.
       До наступления Большого Пердимонокля оставалось менее суток.
       
       Впрочем, я ошибался. Большой Пердимонокль начался, едва я вернулся в редакцию. Оказалось, Папа уже начал подкидывать Марку первые задания - пока еще мелкие и невразумительные. Естественно, Марк выполнял их не сам. До вечера нам всем было, чем заняться.
       Этот проклятый день никак не мог закончиться. Лично я освободился около десяти вечера, к этому времени у меня ныли пальцы и шумело в ушах - несколько часов я не отходил от телефона. Хотелось есть, от кофе уже просто тошнило. Еще, конечно, хотелось хлопнуть стакан водки.
       Я не любитель лакать водку в одиночестве, и все же по дороге домой не на шутку задумался: не зайти ли в "Погребок"?
       "Погребок" - крохотный уютный магазинчик с торца моего дома. До одиннадцати вечера там можно купить спиртное и какой-нибудь несложный сухпаек типа консервов, сока и хлеба.
       Продавщицы в "Погребке" меня знали и гордились мной. В нашей газете принято украшать весомые материалы фотографией автора. И как только моя физиономия стала появляться на страницах "Нового города", обнаружилось немыслимое количество добрых друзей, которые раньше меня в упор не видели.
       Продавщицы меня любили. Выбирали мне самые мягкие батоны, обслуживали без очереди, улыбались. Я их тоже за это любил. Я даже водку старался здесь реже покупать, чтоб они про меня не сказали: "И этот тоже..."
       Сегодня за прилавкам стояла чернобровая и круглолицая, похожая на матрешку Алена.
       - Здравствуйте! - просветлела она при моем появлении.
       - Привет, Аленушка. Ты одна сегодня?
       - Ну, да, Наталь-Иванна ушла пораньше. А все равно никого нет.
       - Скучаешь, значит...
       - Ага, немножко. А что, работа такая. То скучаешь, то носишься. Вы-то, небось, не скучаете. У вас жизнь интересная, и люди всегда кругом.
       - Не всегда. Бывало и так, что на тысячу километров вокруг ни одного живого человечка.
       - Это как же? - ахнула она.
       Я облокотился о прилавок, мечтательно устремил глаза вдаль. И рассказал ей про белое одиночество. Она слушала, положив голову на ладони - совсем, как девочка, которой на ночь рассказывают сказку. И взгляд от меня не отрывала.
       - Вы, наверно, сто таких историй можете рассказать, - произнесла Алена, когда я закончил. - Или двести.
       - Могу, наверно, - я пожал плечами. - Только кто их будет слушать?
       - Я! Обожаю истории слушать. У вас, наверно, жизнь, как кино.
       - М-да? - я вдруг вернулся к мысли о сказке на ночь. - Ну, хочешь, расскажу. Только вот когда?
       - Да хоть сейчас. Я закрываюсь через пятнадцать минут.
       - Ну, что же... - я начал приглядывать на полке вино поприличней. - Я бы погулял немножко. Сегодня вечер такой хороший.
       Уже был отработанный план плавного перехода от прогулки к невинному визиту ко мне на чашечку кофе, с последующим бокалом на брудершафт, с неминуемым тостом "за тебя, за твою красоту", с медленным танцем при свечах... Свечей у меня всегда припасено не меньше, чем презервативов.
       Но тут меня как обухом огрели.
       Что я делаю! Какие могут быть танцы, какие тосты! Никита же дома.
       Кажется, у меня в этот момент даже лицо от досады перекосилось. Алена посмотрела немного удивленно.
       - Нет, сегодня не могу, - вмиг поскучнел я. - Совсем забыл, завтра статью с утра сдавать.
       Затем я купил бутылку водки и пошел домой. Алена продолжала смотреть удивленно. Особенно на бутылку.
       Дома я не сдержал эмоции и на "привет, дядь Леш", буркнул что-то сердитое. Мальчик это заметил, отложил книжку.
       - Дядь Леш, ты гостей хотел привести?
       - С чего ты взял? - удивился я.
       - Не знаю. Показалось.
       - Когда кажется - знаешь, что надо делать?
       - Дядь Леш, ты приводи гостей, когда хочешь.
       - Спасибо, что не возражаешь.
       - Нет, правда. Я не буду мешать. Я же тебе до сих пор не мешал ведь, правда?
       "Ну... правда", - подумал я.
       Перед сном я вновь принялся размышлять на тему: что этот мальчишка у меня делает, и почему именно мне такая честь.
       Но думал я недолго. Лечебный стакан алкоголя бережно перенес меня в мир сновидений.
       
       * * *
       На следующий день я увидел нашу редакцию в полном составе.
       Такое случалось очень редко. Такого даже в дни зарплаты не бывало. Мы сидели в кабинете у Марка и многозначительно переглядывались. Мы ждали Папу. Он задерживался.
       Разговоры как-то не клеились. Марк, наконец, не выдержал.
       - Все уже в курсе, зачем мы собрались? - спросил он.
       Мы издали некий утвердительный гул.
       - С сегодняшнего дня редакция переходит на военное положение. Все на борьбу за Шанхай. Все будем заниматься только этим.
       - Очень интересно, - проговорил наш ответсек. - А у нас вся газета будет посвящена только Шанхаю?
       - Естественно, нет.
       - А кто же будет остальное делать? На кого вся текучка?
       Марк тяжело вздохнул.
       - В этом и загвоздка...
       Я заметил, что он нервно постукивает пальцами по стопке мятых рукописных листков. Я узнал эти листки. Ровно выведенные ученические строчки, синие чернила, подчеркнутые красным фломастером заголовки, обязательные поля, отведенные от руки.
       Бессмертные рукописи Ульяны ни с чем не перепутаешь. Очевидно, Марк извлек из макулатуры ранее забракованные ее материалы.
       - Ну, что Ульяна, - нерешительно произнес он, - обеспечишь объем?
       - Какой? - бодро отреагировала она, блеснув очками.
       - Ну, где-то вот такой, - Марк потряс пачкой. - Вот такой объем каждую неделю.
       - Справлюсь, - отчеканила Ульяна. Наступал ее звездный час. - Только заголовки должны быть мои, не переделанные.
       - Только условия мне ставить не надо, - спокойно ответил Марк.
       - Но этого мало... - кисло изрек ответсек.
       - Мало, - согласился Марк. - Придется позаимствовать немного народной мудрости.
       - Это что - Интернет? - встрепенулся ответсек.
       - Н-да, Интернет. Мудрости там немного, но уж придется покопать. Надо же чем-то газету заполнять. Да, и внештатных авторов теперь выслушивай, прежде чем выгонять.
       Ответсек скис, но сказать ему было нечего.
       Наконец пришел Папа. Вернее ворвался, шумно отдуваясь. Он небрежным жестом согнал Марка с места и расположился за его столом.
       - Итак, господа перьевые акулы, - сказал он, выключив мобильник. - "Новому городу" объявлена вероломная война. Против нас выступает городское руководство в лице депутата Фиськина и частный капитал в лице Эдика Хаджибаева - в прошлом карточного шулера, теперь - директора какой-то шараш-монтаж-конторы. Оба законченные мерзавцы, обоих нужно осторожно и интеллигентно слить.
       Я объявлю вам суть главных стратегических ударов, а вы уж тут решите, как вам действовать. Первое - депутат Фиськин. Под Фиськина копаем в следующих направлениях: во-первых, исполнение прямых обязанностей. Нужно поработать в его избирательном округе, найти недовольных, сфотографировать все неубранные помойки - в общем, показать, как он печется об интересах избирателей. Помоек там у него немало, а если и мало, то новых навалим. Далее: проанализировать все местные законопроекты, где он принимал участие. Доказать, что он всегда представляет чьи-то финансовые интересы, а так и есть. Мои экономисты обещали помочь.
       Следующий шаг: муниципальные предприятия, которые открывались с его участием. Очень мутные вороватые конторки, это даже по официальным отчетам КРУ видно. Все перетряхнуть, чтобы мэр, наконец, задался вопросом: где деньги?
       Общая суть такая - Фиськин до сих ничего хорошего не сделал для города, а если и сделал, то плохо. Пусть знают, каким проходимцам доверено решать судьбу нового микрорайона. А тому, кто докажет частные связи между Фиськиным и Хаджибаевым, дам новую квартиру на Шанхае.
       Одновременно окучиваем этого Хаджибаева. Предварительная информация уже есть, нужно только подтвердить документально. Во-первых, он судим. Во-вторых, никакой жилой массив он строить не собирается, а построит завод по переработке стеклотары или что похуже. В двух городах он уже таким образом отметился...
       
       Я слушал, а сам думал: нам ведь могут устроить контрудар. Про Папу тоже можно такого компромата накопать, что мало не покажется. Война есть война, могут даже наркоту в машину подбросить. Или подстрелить... хотя, это вряд ли.
       - Не хочу видеть вас такими испуганными, - продолжал Папа, - поэтому сразу объясню: работать будете не одни. Работает весь "Новый город". Но у вас особая роль. Через пару дней прикреплю к вам пару ребят из службы безопасности. Они не охранники, они разведчики. Они умеют достать информацию там, где у вас не получится. Слишком часто их не дергайте, потому что эти услуги не дешевые. Нужен вам дополнительный транспорт - будет транспорт. Нужны шпионские фотоаппараты и магнитофоны в запонках - найдем. В ответ жду достойного результата. А теперь - какие у кого соображения и что от меня нужно?
       После недолгой паузы заговорил Марк.
       - Андрей Григорьевич, а вы не переоцениваете нашу роль? В конце концов, у нас тут просто газета. И живем мы не в Америке, наши чиновники в отставку не подают, когда про них пишут.
       - Копать под них не умеете, вот и не подают! Так вот, придется вам научиться. Еще раз повторяю: вы работаете не одни, работает вся фирма. И у каждого звена своя роль. Ваша - вылить на этих двоих все дерьмо, которое найдется. И сделать это нужно до того, как мэрия утвердит генеральный план строительства. Потом будет поздно.
       Мы еще долго сидели и утверждали тактические детали, намечали дела на ближайшие дни. Под конец Папа сделал важное объявление, с которого, в сущности, надо было начинать.
       Он сказал: активнее вербуйте стукачей. Их труд будет оплачиваться по отдельному прейскуранту.
       Я подумал, что теперь-то уж - за Папин счет - грех не пригласить Лику в ресторан.
       
       * * *
       
       Ни один скандал не появится в газете или на экране, если его не санкционируют заинтересованные лица.
       Блажен тот, кто верует в гражданское мужество работников печати. Наивен думающий, что только жажда правды заставляет репортера переть рогом против большого начальства.
       У нас в стране это дело слишком уж неблагодарное. Ничего не получишь за мужество - ни денег, ни уважения. Только репутацию надоедливого зануды. А если слишком глубоко копнешь, и затем получишь пулю в темном подъезде - не будет на твоих похоронах военного оркестра и оружейного салюта. Ляжешь в гроб наравне со всеми смертными.
       Чтобы газета разродилась убойным материалом, должны передвинуться определенные рычажки в определенных структурах. Должны открыться двери толстых сейфов и появиться на свет божий пыльные документики, заныканные до поры до времени. Должна быть произнесена команда "фас".
       Никто эти документики не станет доставать только ради читательского интереса. Нужна причина.
       Я заметил, что самые интересные выпуски "Нового города" приходятся на те времена, когда Папа говорил нам "фас". Газете нужна обстановка антагонизма, некая разница потенциалов, благодаря которой веселее начинают крутиться шестеренки.
       Большие Пердимонокли, подобные нынешнему шанхайскому, случались у нас и раньше. Папа никогда не забывал, что у него имеется своя газета, и использовал это оружие в полный рост.
       На следующее утро я направлялся в редакцию и пытался осознать свою роль в назревающей войне мафий. Я не тешил себя надеждой, что грядут приятные деньки, но и скучно нам не будет, это точно.
       Уже у входа в здание меня вдруг окликнули:
       - Гражданин Борискин!
       Из "Жигулей" затрапезного вида на меня глядел подполковник Бугров. Я чертыхнулся про себя. И даже не попытался скрыть, что встреча с ним меня не обрадовала.
       - Подойди-ка, дружок, - позвал Бугров. - Опять ты на работу опаздываешь.
       Я неохотно подошел.
       - Ну?
       - Нам нужно взять с тебя показания. Ты как-никак был почти участник операции.
       - Это вы загнули, ваше превосходительство. Ни в каких ваших операциях я не участвовал и не собираюсь.
       - Ладно, хватит базарить, поехали.
       - А работать за меня кто будет? - упрямился я.
       - Ничего, сделаешь себе выходной до обеда. Редактор твой в курсе.
       Если Марк в курсе, то мне спорить бесполезно. Я уселся в провонявший табаком салон, сдвинув ногой какой-то хлам на полу. Втайне я лелеял надежду, что смогу что-то узнать об аресте отца Никиты.
       Через десять минут я поинтересовался, куда меня везут. В здании областного УФСБ я был сто раз, оно находилось совсем в другой стороне.
       - В следственную часть, - невозмутимо ответил Бугров. - Она у нас отдельно, в другом здании.
       Тут мне стало малость не по себе. Я, конечно, привык верить официальным лицам, но сейчас легче верилось в другое: меня отвезут в лес, привяжут к дереву, а потом...
       А в самом деле, что потом? Они пронюхали, что у меня живет сын арестованного Петрова? И что теперь - расстрелять меня за это? Проще было бы прийти ко мне домой и взять тепленького, еще сонного. Как говорится, в лучших чекистских традициях - арест на рассвете, расстрел на закате.
       Меня привезли на окраину, где стояли гниловатые двухэтажные домишки, построенные, кажется, еще пленными немцами. В одном из них располагалась занюханная невыразительная контора с белеными стенами и старой, прожженной окурками мебелью.
       Так могло выглядеть что угодно. И ЖЭК, и собес, и "Зеленстрой". И, наверно, следственная часть. Тут был и компьютер, правда, очень уж антикварный на вид.
       Я, прислонившись к уродливому сейфу, и вдохнул в себя окаянный казенный дух. Есть много мест, из которых поскорее хочется выйти на воздух. Даже вполне безобидных мест. Это было одно из них.
       Бугров сидел напротив и не торопился начинать. Он перекладывал какие-то бумажки, бесцельно открывал и закрывал папки, поправлял скрепки. Со стороны, конечно, могло показаться, что человек занят работой.
       Но меня на таком не проведешь. Я сам этим канцелярским рукоблудием могу заниматься на профессиональном уровне. Мы не начинали, потому что чего-то или кого-то ждали.
       Наблюдательность меня не подвела. В комнату бочком протиснулся какой-то тип и сел в углу. Бугров моментально отмел бумажки в сторону, оставив только бланк протокола.
       - Так, - сказал он, обозначая начало беседы.
       Я искоса поглядывал на типа. Он совсем не походил на оперативника. Впрочем, оперативники и не должны быть похожи на самих себя... Но этот был как-то совсем уж не похож.
       Мятый дешевый пиджачок, словно с казенного склада. Нервные пальцы, постоянно теребящие одежду. И такой безобидный-безобидный взгляд. С некоей толикой придурковатости.
       Если это оперативник, то очень хорошо зашифрованный.
       
       Бугров пытал меня не слишком долго. Минут эдак сорок. Спрашивал, с какой целью я пришел в офис "Автотеха", был ли знаком раньше с директором Петровым, имел ли дела с его предприятием.
       Когда я начал объяснять, как оказался в комнате уборщиц, он начал меня запутывать и, что называется, "колоть на мелочах". Спросил даже, не специально ли я занял позицию в комнатушке со швабрами. Не передал ли мне Петров что-либо в дверную щель.
       Впрочем, он на этих дурацких версиях особо не настаивал. Вообще, казалось, что подполковник исполняет какую-то нудную формальность - говорил он вяло, интереса к моим ответам не проявлял. Да и что я мог рассказать интересного?
       Нет, кое-что, конечно, мог. Хотя и не стал бы. Но тема Никиты ни разу не всплыла.
       Я отвечал, продолжая поглядывать на странного типа. Он так и не проявил себя ничем. Сидел себе да теребил полу пиджака.
       К концу этого бесцельного унылого разговора я был совершенно вымотанным. Странно: я у разных людей взял сотни интервью, но ни разу не подумал, что долго отвечать на вопросы - это так изнурительно.
       - Посиди здесь, - буркнул Бугров и вышел, кивком позвав за собой странного типа. Протокол он забрал с собой.
       Я позволил себе маленькую наглость и взял с его стола сигарету. Не будет же он меня расстреливать за одну сигарету?
       Наконец, Бугров вернулся. Выглядел он странно веселым. Протокол по-прежнему был в его руке, но теперь уже небрежно смятый вчетверо. Я вдруг подумал: а почему мне не дали его подписать?
       - Хорошо, Алексей, - сказал Бугров почти дружески. - Спасибо за сотрудничество, сейчас тебя отвезут обратно.
       - Это все? - спросил я с некоторым удивлением.
       - А что? Понравилось, еще хочешь?
       - Нет, не понравилось. Ради этого меня везли через весь город? Мы могли бы и в редакции так поговорить.
       - Есть порядок, и не мне его менять. Еще раз спасибо. Если понадобишься - позвоню.
       И он протянул мне руку. А когда протягивал, бланк в другой руке немного развернулся.
       Там не было никакого протокола. Листок был испещрен мелкими рисунками: человечками, собачками, машинками.
       Бугров не писал никакого протокола, он лишь делал вид и валял дурака. Я был так удивлен и возмущен, что вместо "до свидания" сказал "спасибо".
       Что за сумасшедшая контора? Чем они тут занимаются, на что идут народные денежки?
       Серая "Волга" с молчаливым водителем отвезла меня обратно на работу, но высадили меня не у крыльца, а почему-то за углом.
       "Конспираторы херовы", - сердито подумал я и отправился работать.
       
       Весь день из головы не шел этот в высшей степени странный допрос. До вечера я ничуть не успокоился, а наоборот, еще больше напугал сам себя разными версиями и домыслами.
       Прекрасно было видно, что это вовсе не допрос, а некая загадочная комбинация, разыгранная с неясными мне целями. Я прикидывал и так, и эдак, но не мог понять ее смысл.
       Где, спрашивается, тут может быть смысл? Вот, привезли меня в замшелую контору. Задавали пустопорожние вопросы. Ничего не записывали, хотя было произнесено слово "показания". А еще в углу сидел и молчал этот мутный тип в пиджачишке образца пятьдесят шестого года.
       Могло быть такое, что меня увезли, чтобы спокойно обыскать мой кабинет. Но, ради Бога, объясните, что там можно найти? Самое криминальное мое имущество - это засушенный пятилистник конопли, вставленный в рамочку. Подарок одного начинающего рок-музыканта, чья фотография прошла в "Новом городе" с моей подачи.
       Еще в голове витала такая версия: этот "допрос" был вроде как очной ставкой. Меня предъявили типу в пиджаке, дали хорошенько рассмотреть и послушать, а он должен был меня опознать и в чем-то уличить.
       Тоже, конечно, глупость несусветная.
       В общем, повторюсь, к вечеру я находился уже почти в стрессовом состоянии. Еще немного - и начал бы вздрагивать от телефонных звонков.
       Ладно, если бы мне открыто объяснили, в чем я виноват, пригрозили судом, потребовали опровержения, публичных извинений - это бы я перенес. Не впервой. Но когда за твоей спиной тихонько крадутся спецслужбы, это, знаете ли, трудно назвать мелкими повседневными проблемами.
       А тем более, отношения между журналистами и гэбэшниками никогда не были приятельскими, да и не могут быть. Потому что взгляды на жизнь разные. И цели противоположные.
       Дома я был хмур и неразговорчив. Я бесцельно ходил из комнаты в комнату, я даже вышел за сигаретами, чего не делал почти никогда.
       Никита тайком наблюдал за мной из-за очередной книжки. Он чувствовал мое состояние и не лез с разговорами.
       Еще мне показалось, что он ждет серьезного разговора со мной и готовится.
       Наконец, и я подготовился.
       - Ну, что, - произнес я, садясь рядом и отбирая книжку, - будем признаваться?
       - В чем, дядь Леш?
       Я сдержал саркастическую усмешку. Действительно, в чем ему признаваться? Он-то как раз ни в чем не виноват.
       - В том, что твой папа никуда не уехал. В том, что его забрали чужие злые дяди в черных машинах. И ты это прекрасно знаешь.
       Никита опустил глаза и со вздохом кивнул, не пытаясь сделать удивленного вида.
       - Вот и расскажи, - продолжал я, - кто эти дяди. И чем им не понравился твой папа.
       - Милиционеры, - едва слышно проговорил мальчишка.
       - Ну, будем считать, милиционеры, - согласился я. - И что им нужно? Разве твой папа бандит?
       - Нет! - Никита тут же поднял на меня глаза и с жаром потряс головой. - Нет, он не бандит. Он... он...
       И мальчишка снова уткнул взгляд в пол.
       - Он не бандит, - услышал я.
       - Хорошо, он не бандит, - я старался быть терпеливым и педагогичным. - Почему его поймали милиционеры?
       - А что, они только бандитов ловят? - с вызовом ответил Никита.
       Вот тут он был прав. Мне и самому не так давно пришлось просидеть два часа в заблеванной клетке, якобы, "до выяснения обстоятельств". Надеялся, что репортерская карточка спасет, да куда там... Как услышали "журналист", аж перекосились от злости. Обещали, что сутки из камеры не выйду.
       Я-то это понимал. Но странно, что десятилетний мальчишка уже имеет такие представления о жизни.
       - Так я узнаю от тебя хоть что-нибудь? - спросил я.
       - Дядь Леш... - он виновато взглянул на меня. - Не спрашивай ничего, ладно?
       Мне стало его жаль. Ему совсем не хотелось меня огорчать, секретничать, что-то скрывать. Но и сказать правду он не мог. Действительно, не мог.
       А мне не хотелось его мучить.
       - Ладно, - спокойно сказал я. - Сиди, читай. Только скажи - я хотя бы на смертном одре узнаю, что происходит?
       - Узнаешь, дядь Леш.
       Он снова взялся за книжку, но через несколько секунд я услышал его голос.
       - Только про меня им ничего не говори, хорошо?
       Я усмехнулся. Ну, вот он и признался, что вовсе не маленький глупый мальчик, что все знает и все понимает.
       Странно, но меня это успокоило. Главное, что он мне доверился. И теперь мы оба с ним заговорщики.
       Придет время - расскажет остальное.
       
       Года два назад я познакомился с Сэнсеем.
       В то время мне пришла в голову мысль, что журналист должен быть вооружен не только острым пером и едким сарказмом, но и хорошим ударом с обеих рук.
       В кино журналистов-газетчиков показывали сплошь маленькими дохленькими очкариками или, наоборот, жирными жадными придурками. Я не хотел соответствовать стереотипам. И как-то раз поделился этими размышлениями с Виолеттой. Она сказала "не вопрос" и познакомила меня с Сэнсеем.
       Это был настоящий Сэнсей. Мудрый и спокойный, прошедший и повидавший в жизни все, что может повидать активный 50-летний мужчина. Днем он тренировал милицейский и фээсбэшный спецназ, по вечерам готовил к реалиям жизни городских мальчишек. Ну, и меня тоже.
       Он был из той же породы, что и Виолетта - непростой человек. У него была прямо-таки необъятная масса друзей и знакомых, он по любому вопросу имел свою информацию и свое мнение.
       Я прозанимался у него месяцев шесть, потом бросил. Я решил для себя, что надо либо нормально заниматься, либо копить деньги на пистолет и не создавать себе ложную иллюзию, что постигаешь воинское искусство.
       Нормально я заниматься не мог - мне мешал мой ненормированный и непредсказуемый рабочий день, мое переменчивое настроение, но главным образом - моя лень. В то же время пятнадцатилетние мальчишки в укор мне усердно посещали каждое занятие, работали до изнеможения и росли на глазах.
       В общем, я решил, что мне там не место. Сэнсей по этому поводу сказал лишь одно: "Хорошо, что не придумываешь отговорки".
       Но мы сохранили хорошие отношения. Такой это был человек, что с ним хотелось иметь хорошие отношения и обязательно их поддерживать. Он был словно источник энергии, к которому нужно периодическое подключение.
       Кажется, наступило время в очередной раз к этому источнику приложиться. Я думал так: если Сэнсей не прояснит мне суть происходящих вокруг событий, то никто не прояснит. Никто из моих знакомых не знал столько об окружающем мире.
       
       Я приехал к нему в спортзал вечером после работы. Было пусто - "взрослые" занятия давно закончились, а детишки еще не пришли. Лишь некто в спортивном костюме охаживал с разных боков большую кожаную грушу.
       - Здравствуй, Алексей, - сказал Сэнсей, увидев меня в своей тренерской каморке. - Неужто решил вернуться на татами?
       - Да нет. Вернее, не сейчас. Я по другому поводу.
       - Садись, рассказывай, - буднично и с ленцой проговорил он.
       Я был уверен, что вот таких ходоков с проблемами и вопросами у него в день бывает несколько.
       Я рассказал ему про арест Петрова, про странный допрос, про блестящие ободки. Очень хотелось рассказать и про Никиту, без него картина была никак не полна.
       Но мальчишку я утаил. Хотя и верил Сэнсею безгранично.
       Он обдумывал мой рассказ довольно долго. И было видно - ему есть что сказать. Всегда чувствовалось, что Сэнсей как-то связан с потаенной жизнью спецслужб, или был связан раньше, в какой-то другой жизни.
       Однажды я видел у него на спине два странных розовых бугорка. Потом увидел похожие у другого человека и узнал, что это следы от пуль. Я, правда, постеснялся спросить, откуда они.
       - Ну, я тут мало чем помогу, - сказал он, наконец. - Видимо, это работало "управление ноль".
       - А что такое "управление ноль"?
       - А этого как раз никто не знает.
       - Но кто-то же знает?
       - Кто-то - да. Но не я. Видишь ли, они к ФСБ не имеют отношения.
       - Как же не имеют, если...
       - Не имеют. Они показывают документы ФСБ, катаются на машинах с их номерами, а может даже, получают зарплату в той же кассе. Но на самом деле это совсем другое ведомство, которое с ФСБ даже не пересекается. Их рядят в чекисты только для того, чтобы им проще было общаться с такими вот, как ты, например. Не объяснять же каждому, что есть такое управление, жутко секретное, - чем занимается - тоже секрет. Проще сказать - ФСБ - и ты все понял, ты готов сотрудничать. Да и название "управление ноль" - липовое.
       - Даже предположить нельзя, в чем их задача?
       - У нас, помню, говорили, что их главная задача - стучать друг на друга. Но это так, шуточки. А если серьезно, то у них есть свой особый контингент, с которым они работают. Я пару раз видел... так, ерунда, в общем.
       Если он не сказал, что именно видел, значит и не скажет. Я, зная Сэнсея, не стал настаивать.
       Но по спине прошел холодок. "Контингент"! Это, выходит, и я тоже - "контингент"? Они ж со мной почти час проработали...
       Но Сэнсей меня успокоил.
       - Скорей всего, тебе не о чем волноваться. Ну, чуть попал ты под замес, и что? Потрепали нервы, да забыли. Не ты первый.
       Тогда я подумал: если я не контингент, то Никита - он уж точно контингент. Надо будет присмотреться к нему внимательней и попробовать понять, зачем он нужен таинственному и грозному "управлению ноль".
       Когда я прощался, Сэнсей сказал:
       - Возвращаться на тренировки думаешь?
       - Я, конечно, думаю, но...
       - Хватит думать, пора возвращаться.
       - Вернусь, обязательно, но только не сейчас.
       И в самом деле, битва за Шанхай - не время затевать какие-то дела. Помнится, именно очередной Большой Пердимонокль вынудил меня бросить тренировки.
       - Что ж, приходи, Алеша. Только не забудь, за каждое пропущенное занятие - тридцать отжиманий.
       
       * * *
       
       Облик нашей газеты заметно изменился после объявления войны Фиськину и Хаджибаеву. Не могу сказать, что к лучшему.
       Расплодились в невероятном количестве пустопорожние репортажи Ульяны с празднований знаменательных дат, вручений грамот и чествований всяких хороших людей. Вошли обиход такие фразы, как "в теплой дружеской обстановке", "отмечены несомненные заслуги", "высказаны теплые пожелания" и "молодые сотрудники получили добрые наставления".
       Невероятно разросся отдел писем, куда отныне сваливали то, что раньше шло в макулатуру. Появились огромные и нудные аналитические статьи всяких доморощенных мыслителей под заголовками "Куда идет Россия", "Русский вопрос", "Не дадим хоронить идейные ценности", "Новая мораль и крах либерализма". Писали их обычно полусумасшедшие деды из бывших партработников, при том стилистику они заимствовали в очередях и дачных электричках.
       Появилась двухполосная рубрика "Новости отовсюду", где публиковался никому не нужный хлам, собранный в Интернете.
       Газета выпускалась ради первых трех страниц. На первой - громкие анонсы, на второй - горячие новости, а третья - некое подобие анализа. Я уже отметился на аналитической странице, отписав свое маленькое расследование по проведению конкурса застройщиков.
       Уже было известно, что губернатор помахал этой статьей перед носом мэра и поинтересовался, что за история. Мэр пока отделался невнятными отговорками. Ничего, мы только начинали наступление.
       
       Я раскапывал тему не столь свежую, сколь чувствительную для меня лично. Можно даже сказать, я сводил с Фиськиным личные счеты.
       Месяца четыре назад по городу прошла волна борьбы со стихийными мини-рынками. Мини-рынки, естественно, проиграли. И теперь вместо милых моему сердцу бабушек с домашними огурчиками и петрушкой, повсюду выросли так называемые "павильоны" - унылые сооружения из крашеного листового железа.
       В "павильонах" продавалось вино, шоколадные батончики, китайская вермишель, чипсы и прочая отрава. Продавцами там почему-то были сплошь кавказцы, имеющие серьезные проблемы с русским языком. Их было много. В подсобках обычно горланили на непонятном языке по пять, по шесть продавцов. Когда требовалось пробить чек, они толпились вокруг кассового аппарата и ругались, выясняя, какие кнопки нажимать.
       Еще я заметил, что участковые заходят в "павильоны" только со служебного входа, и очень хотел заполучить такую фотографию.
       Председателем комиссии по борьбе с мини-рынками был Фиськин. После окончательной победы павильонной торговли он стал приезжать на работу в новой "Ауди-А6".
       Как известно, лучший способ победить врага - это подружиться с его врагами. Я так и поступил. Дело в том, что вместе с овощными старушками с улиц выгнали лотки с печатной продукций агентства "Век-Пресс". Агентству пришлось за бешеные деньги арендовать углы в магазинах и прочих публичных местах. Они продавали и нашу газету, поэтому деловые отношения следовало лишь немного углубить.
       Директор "Век-Пресс" за бутылкой коньяка рассказал мне, как Фиськин лично приезжал ругаться, как вслед за Фиськиным приезжали немногословные парни спортивного сложения, как сгорел один из оперативных складов продукции. Чем меньше в бутылке оставалось коньяка, тем интереснее и экспрессивнее был рассказ, который я не забывал писать на пленку.
       Материал вырисовывался не сказать, что убийственный, но вполне чувствительный. Так сказать, еще один мазок в портрет народного избранника. Сами понимаете, какого цвета и запаха этот мазок.
       Но самое главное, пока я возился с "павильонами", нащупал еще одну жилу, и такую вонючую, что аж сердце зарадовалось.
       Фиськин провел в жизнь и другую гнусную кампанию. Не сам провел, но принял горячее участие.
       За последние полгода в городе закрылось десятка полтора приятных и недорогих кафе. В том числе пять детских. На их месте зажглись цветные вывески залов игровых автоматов.
       Кафе были недорогие, а потому робкие и беззащитные. Фиськин напирал на пополнение городского бюджета - дескать, от этих забегаловок ни прока, ни налога, а игровые автоматы - стабильная статья налоговых поступлений.
       Он, как глава комиссии по региональному развитию, имел решающие рычаги в таких вопросах. Но как оказалось, налоговые поступления от автоматов были установлены такие смехотворные, что Вегас и Монте-Карло в один голос зарыдали бы от зависти.
       Мне намекнули, что можно почти документально проследить денежную дорожку из игровых залов в карман Фиськина. И пообещали посодействовать.
       Я не знал, радоваться мне или опасаться. За такую информацию Папа обласкал бы меня, как родного сына. Вонь поднялась бы нешуточная, все газеты встали бы на дыбы. В идеальном случае дело подхватила бы прокуратура.
       С другой стороны, я не торопился нырять с головой в этот вулкан. Игорный бизнес представлялся мне как самое тупое средство выколачивания денег из наиболее тупых людей. И решалось там, наверняка, все так же тупо, по-средневековому.
       Приедут тупорылые черные джипы, выйдут крутолобые "игролюбы", войдут ко мне в дом, не заметив дверей, и тупо решат мою судьбу.
       Я не настолько уважал Папины интересы, чтобы подставлять за них свою башку. Но на другой чаше весов был профессиональный азарт, жажда истины и справедливости. А также желание обвалять в дерьме обнаглевшего радетеля народных интересов.
       Что мне было делать? Естественно я поплелся к Марку. Марк свой парень, он не посоветует рисковать во имя высоких Папиных целей, если оно того не стоит.
       У Марка сидела наша рекламщица Маргарита, главбух Вера Ивановна и коммерческий директор Вадик Теренин. Марк помахал мне рукой, чтобы я заходил, и вернулся к разговору.
       - Значит, по бухгалтерии решили, - говорил Вадик. - Берем ту, которая в черных колготках.
       - Таню, - добавил Марк.
       - Ну, не знаю, - нахмурилась Вера Ивановна. - Мне все-таки кажется, что девочка, которая вчера приходила, Галя, она более подготовленная. И образование у нее...
       - Это та, которая в дверь еле прошла? - возмущенно вскинулся Вадик. - Ну, нет, Вера Ивановна, только через мой труп. Редакция ее не прокормит. И чего нам с ней делать?
       - Все, по бухгалтерии решили, - нетерпеливо отрезал Марк. - Теперь по вашему отделу, Маргарита Игоревна. У вас две вакансии. Желающих было немного, но мы с Вадиком кое-что отобрали. Четыре девчоночки, от двадцати до двадцати трех. Выбирайте - Маша, Рита и две Ирины.
       - А мне еще Олеся понравилась, - добавил Вадик. - Помнишь, в белой маечке?
       - А у кого из них опыт... - встряла было Маргарита, но Марк ее оборвал:
       - Во первых, ей двадцать шесть. Во-вторых, она замужем.
       - Можно подумать, тебя это когда-то останавливало, - насупился Теренин.
       - И еще у нее ноги короткие. Нет, не годится. Итого у нас четыре девочки. У одной из Ирин ребенок, год с небольшим.
       - Не знаю... - пожала плечами Маргарита. - Посмотреть бы на них. Поговорить....
       - А мы уже посмотрели. Маша - высокая блондинка, ноги длинные, правда, нос чуть великоват. Рита - рыженькая, кудрявая. Общительная очень - самое то для вас. Фигурка миниатюрная, прямо точеная. Ирина, которая с ребенком, тоже очень приятная.
       - Вот ее и берите, - сказала Вера Ивановна. - Ей работа нужней, чем этим вашим прошмандовкам.
       - Я не против, - пожал плечами Марк. И посмотрел на Вадика. - Поможем матери-одиночке?
       - Поможем в полный рост! - горячо согласился Вадик. - И Олеся мне понравилась. Которая замужем. Давно она замужем?
       - Два месяца.
       - Э, нет, тогда рано. Пусть приходит к нам через годик. Тогда, может, рыженькая Рита?
       - Рита - так Рита, - устало отмахнулся Марк. - Давайте уже решать.
       - Ой, кобели... - покачала головой Вера Ивановна.
       - Почему меня не позвали на смотрины? - поинтересовался я, когда женщины ушли.
       - Ты, Борискин, находишься при исполнении особо важного задания, - сказал Марк. - И мы не считаем возможным отвлекать тебя на разную текучку.
       - Да ничего, я бы отвлекся на такую текучку, - обиженно заметил я.
       
       Знаю я, почему меня не позвали. С первых дней моего пребывания в газете Марк видел во мне самца-соперника. Причиной этому было небывалое рвение, с которым я взялся за установку взаимоотношений с женской частью редакции. До меня у Марка не было достойных конкурентов.
       Виновата моя пролетарская закваска. В далеком северном СМУ, где я три года закалял характер, трудящийся персонал дружился и спаривался в произвольном порядке. И ничего в этом постыдного не усматривалось. Наоборот, хорошим тоном считалось поделиться впечатлениями в коллективе и дать добрый совет товарищу, который тоже хочет завалить какую-нибудь Дуську. Или сказать той же Дуське, что Васька хочет ее завалить, чем сблизить два одиноких сердца.
       Редакционные женщины, кстати, сначала охотно шли навстречу. Любят они пролетариат, это я давно заметил. Гораздо больше любят, чем истеричных бесхарактерных интеллигентов, которые ни пить не умеют, ни любить во всю ширину русской души, а только ныть и язвить.
       Чуть позже я понял, что тут не север и не СМУ, и нужно соблюдать нравственную осторожность. Хотя бы чуть-чуть. Но за то время я уже успел обронить несколько неосторожных обещаний, снискать ненависть за их невыполнение, столкнуть лбами двух-трех сотрудниц, а также заработать кличку "член-корреспондент".
       А Марк с тех пор ревниво следил, чтобы я не слишком увлекался неуставными отношениями на работе.
       
       Марк выслушал мои соображения про залы игровых автоматов и Фиськина, после чего ненадолго погрузился в задумчивость.
       - Неплохо бы это дело раскрутить, - сказал он, наконец. - Очень даже неплохо. Папа как раз ждет от нас чего-то подобного.
       - Надеюсь, похороны за его счет?
       - До похорон еще далеко. Кого ты боишься - хозяев? Не бойся. И вообще, ты их не трогай. Ты Фиськина мочи.
       - Это как же?
       - Да просто. Игровому бизнесу до твоих статей дела нет, ты их даже не обидишь. Их дело - деньги грести, и никакое общественное мнение им не указ. По крайней мере, при наших законах. Ну, напишешь ты, что они Фиськину отстегивают. Так их за это даже административно привлечь нельзя.
       - А Фиськина - можно.
       - Фиськина - можно и нужно. Потому что он освобожденный депутат, фактически, госслужащий, и никаких премиальных со стороны принимать не может. Дело на него вряд ли заведут, горсовет его так сразу не отдаст прокуратуре. Но удар будет хороший. Губернатор на дыбы точно встанет.
       - Значит, я впрягаюсь?
       - Продумай пока, как будешь действовать, потом вместе утвердим. А если все еще страшно, я у Папы для тебя охрану попрошу. На такое дело он людей не пожалеет.
       - Что тут думать? Тут нечего думать. Раз в месяц Фиськин получает от фирмы зарплату, которую начисляют по паспорту какого-нибудь Кузьмы Петровича. По крайней мере, мне так сказали...
       - Это уже странно. Неужели на игровых автоматах не найдется черного нала, чтобы платить Фиськину?
       - Черного нала там завались. Но, насколько я знаю Фиськина, он любит стабильность. Ему не надо, что бы какой-то игорный деятель от щедрот вытаскивал для него пару купюр из кошелька. Ему охота, что бы его доля шла к нему прямой столбовой дорогой, минуя партнеров с их капризами и проблемами.
       - Что-то я не понимаю.
       - А ты попробуй. Представь, что ты депутат, и каждый месяц бегаешь клянчить свою долю к какому-то директору ООО.
       - О-о, вопрос депутатской гордости. Тогда, конечно... - Марк положил перед собой машинку для скручивания сигарет и пачку табака. - И какой твой план действий?
       - Нужно где-то накопать полный список сотрудников фирмы. И дальше - ручками, методом исключения найти этого несуществующего Кузьму Петровича.
       - Что тебе даст несуществующий Петрович?
       - Уверенность в правильности пути. Разве мало?
       - Ну, допустим, список сотрудников Папины разведчики добудут. Дальше-то что?
       - А дальше - нашими методами. Искать недовольных, уволенных. Заводить контакты. Платить стукарям. Рано или поздно кто-то проболтается.
       - И сколько же времени нужно на такую операцию?
       - А тебе время нужно сэкономить или результат получить?
       - Можно подумать, ты уже готов гарантировать результат, - Марк сунул в рот самодельную сигарету, но она тут же развалилась, засыпав стол табаком.
       Мы оба задумались. Я размышлял, не переоценил ли свои силы. А что думал Марк, не знаю.
       - Если б ты доказал, что Фиськин на подсосе у Хаджибаева... - вздохнул он. - Вот тогда бы я не сомневался. Тогда - хоть месяц ройся, оно того стоит.
       - Доберемся и до Хаджибаева, - я пожал плечами. - Решай сам. Я в разоблачители не напрашиваюсь, я просто рассказал, что имею.
       - Ладно, Леха, - Марк отодвинул свои курительные приспособления и взял из пачки обычную сигарету. - Три дня тебе на свободную охоту. Если чего нароешь, рой дальше. Если нет - закрываем тему и переключается на более насущное.
       
       * * *
       
       На следующее утро я застал всю нашу редакцию за задумчивым чтением последнего номера "Вестника".
       - Враг поднимает голову, - сообщила мне Белка. - На, посмотри.
       Я увидел большой материал под типичным для этого издания корявым заголовком "Побольше бы таких социально направленных инициатив".
       Это было интервью с Фиськиным. Подписано, естественно, Палкиным и Бражниковым. И здесь же мутное безграмотное фото, сработанное "мыльницей" Мысенко. Троица однояйцовых, как всегда, неразлучна.
       Интервью посвящалось долгосрочным экономическим проектам мэрии и в первую очередь, конечно, Шанхаю. Информации - ноль, зато много эмоций: "открытие новых горизонтов", "познание иного уровня социальной культуры", "известный и уважаемый во всей стране зодчий Э.А.Хаджибаев", "светлое будущее нашего города" и далее в том же духе.
       Объемистая авторская концовка превозносила до седьмого неба скромного слугу народа Фиськина, который осчастливил горожан тем, что откопал где-то и привез "зодчего" Хаджибаева.
       "Хорошо, что в депутатском корпусе попадаются такие люди, как наш уважаемый собеседник И.Фиськин - настоящий энтузиаст всех наших городских проблем, исключительно порядочный работник, неравнодушный к судьбам простых людей", - надрывались Бражин с Палкиным в последних строках.
       "Дибилы, - подумал я, - даже похвалить толком не могут. Обмажут слюнями так, что блевать хочется".
       - Здесь читай, - сказала Белка, ткнув пальцем в отчеркнутый маркером абзац.
       Я начал читать.
       "Как вы относитесь к ряду негативных отзывов в печати по поводу застройки нового микрорайона", - спрашивали Палкин с Бражиным.
       "Как тут относиться, - горестно отвечал Фиськин. - Есть люди, которым безразлична судьба земляков. Им важнее свои капиталы и прибыль. И во имя этого они готовы втоптать в грязь любое доброе имя. Нужно еще разобраться, какие корыстные, а быть может, и преступные интересы могут стоять за такими публикациями..."
       - Ты понял? - сказала Белка. - Ты объявлен преступником. И у тебя корыстные интересы.
       - Приятно, когда враг огрызается, - злорадно ухмыльнулся я. - Значит, не зря работаем.
       - Посмотри, какую я красоту нашла на территории Фиськина, - Белка дала мне сверстанный макет со своей фотографией.
       На снимке возвышалась огромная и отвратительная на вид куча мусора. На переднем плане занюханный, заросший грязью бомжик извлекал из кучи какую-то съедобную гадость, жалобно улыбаясь в объектив. Подпись гласила: "На избирательном участке Љ15 бомжам привольно".
       - Шикарно, - сказал я. - Там и вправду такие свалки?
       - Да нет, свалка только одна, да и то я мужиков с мусоровоза упрашивала ее не убирать, пока мы не закончим. Ну, и бомжу пачку сигарет подарила, чтоб хорошо позировал. А так все настоящее.
       
       Я отправился к Марку, чтобы поинтересоваться работой Папиной разведки.
       - Список будет после обеда, - сообщил Марк. - Сможешь сразу приступить.
       - Вот и чудненко, - сказал я. - Значит, до обеда проверну еще дельце.
       - Стоять! - Марк даже вскочил из-за стола. - Дельце у тебя до обеда может быть только одно.
       - Ты о чем? - удивился я.
       - О том самом. Давно на график дежурств не смотрел?
       Проклятье!!! Я чуть не взвыл.
       Сегодня я был "дежурным психиатром". Примерно раз в два месяца каждый журналист обязан был отработать полдня на приеме посетителей.
       Сначала этим делом занимался только отдел писем в лице его редактора Жанны Акулиной, но у Жанны от такой специфической нагрузки начали сдавать нервы. Работу с населением решили распределить малыми дозами среди всего личного состава.
       Я так надеялся, что Большой Пердимонокль избавит хоть на время от этой невыносимой обязанности, что найдутся другие на замену.
       Куда уж там... Где ж найти таких дураков?
       Мне ничего не оставалось, как заварить кофе и отправиться в комнату для работы с посетителями.
       
       Сначала пришел деловитый мужчина рабочего вида.
       - Вы объявление печатали, что принимается пепел от сигарет по десять долларов грамм?
       - Возможно.
       - Да не "возможно", а вот! - он потряс прошлогодним номером "Нового города". - Абонентский ящик сорок, город Салехард. И что?
       - Что?
       - Когда деньги будут?
       - Точно не знаю, - признался я.
       - А кто знает?
       Я примерно представлял, как с такими разговаривать. Главное - быть предельно серьезным.
       - Думаю, нужно еще подождать. Знаете, в любом серьезном бизнесе быстро ничего не делается. Движение крупных сумм затруднено банковскими ограничениями.
       - Еще бы, конечно! Мне там пятнадцать тысяч долларов должны.
       - Где? - не понял я.
       - Ну, там, в Салехарде. Я им каждый месяц посылку с пеплом отправлял.
       - А-а! Тем более, нужно подождать, - убежденно закивал я.
       - Ну, я пойду?
       - Идите.
       В дверях он обернулся.
       - Так ведь это еще... Я им пять тысяч рублей отправил.
       - Зачем?!! - изумился я.
       - Ну, как! За автоответчик. Они сказали, что требуется постоянная связь и предложили автоответчик подешевле взять у них. Ну, я отправил деньги-то. Скоро они автоответчик пришлют?
       - Думаю, скоро. Бизнес не может простаивать.
       - Ну, ладно... Ладно, - и снова он не ушел. - Я им потом еще тысячу отправил. За эту... за регистрацию.
       - Какую? - снова удивился я.
       - Ну, эту... Во всемирной глобальной сети Интернет. Вот не знаю, есть уже эта регистрация? Вы не знаете?
       - Минутку... - я подвинул клавиатуру и в текстовом редакторе набрал большими буквами: "ИНТЕРНЕТ".
       - Вас как зовут?
       - Бобров. Это фамилия.
       Я написал: "Бобров - зарегистрирован".
       - Вот, смотрите. Пожалуйста вам регистрация.
       Вот так. Главное, чтобы читатель уходил удовлетворенный.
       
       Пришла бабушка. Пожаловалась, что ЖЭУ месяц не чинит ей трубы на кухне. Бабушке я сказал, чтобы ждала сантехников в течение недели. И чтобы не давала им никаких денег, хотя они и будут намекать.
       Такие вещи решались просто. Именное письмо начальнику ЖЭУ: "Просим прокомментировать жалобу гражданки такой-то для последующей публикации..." Сразу появлялись мастера, находились нужные фланцы и прокладки, а также резко возрастала культура обслуживания.
       
       После бабушки - снова мужик. Худой, желчный, с желтыми кругами вокруг глаз. И перманентно недоверчивым взглядом.
       - Мне нужен главный редактор.
       - Слушаю вас, - и скромно киваю.
       - Вы? Очень хорошо. Вы зачем программу кабельного канала печатаете?
       - Простите...
       - Зачем, спрашиваю, печатаете, если у меня телевизор его не показывает. И у соседей не показывает. Что молчите, нечего сказать?
       - Э-э, видите ли...
       - Хоть бы бумагу пожалели. Печатаете, сами не знаете, что. А между прочим, в "Вестнике" не печатают. Там люди порасторопнее вас. Они не печатают всякую ерунду. Молчите? Не о чем мне с вами разговаривать!
       Вышел, хлопнув дверью. Я пожал плечами: хорошо хоть, сам ушел.
       
       Нервы еще держат нагрузку. Главное - досидеть до перерыва.
       Следующий - наголо бритый человек с бело-матовыми глазами. Предлагает нам обратиться к властям с инициативой: создать оперативную ночную бригаду для отстрела диких собак. Пришел не с пустыми руками, а с проектами устава и штатного расписания будущей спецслужбы. Себя рекомендует на должность командира отряда.
       Я заверяю, что непременно обратимся к властям на самом высшем уровне. На самом деле, раз в месяц у нас выходит рубрика "Бумага терпит", где для подобных проектов всегда найдется место.
       Потом еще посетитель - нервный молодой человек с волосатыми ноздрями. В руках замызганная пачка бумаги. Этого товарища я знаю, он уже приходил с чертежами летательного аппарата, работающего от энергии гейзеров.
       Беру его бумаги: это глобальный план доставки товаров из магазинов в квартиры по пневматическим трубам. Уже все ясно. Листы кладу в большую картонную коробку, сразу предупреждая, что не возвращаем и не рецензируем.
       Раз в месяц мы сдаем подобные рукописи вместе с другой макулатурой в пункт приема вторсырья и на вырученные деньги покупаем кофе и сахар, которых хватает как раз до следующего месяца.
       Затем выдерживаю две беседы с воинственными старыми коммунистами на тему "куда катится страна".
       Потом грустный немолодой человек с выдающейся лысиной. Выкладывает на стол старую перевязанную папку.
       - Вот здесь - все. Не хочу, чтобы пропало.
       Открываю. Передо мной фундаментальный сборник народных рецептов по борьбе с запорами. Имеется небольшое лирическое вступление, а также неровные иллюстрации, сделанные шариковой ручкой. Рукопись уходит в картонную коробку.
       Нервы начинают шалить на девятом посетителе. На этот раз женщина с растрепанными седоватыми волосами. С порога начинает кричать и брызгать слюной: "...и день и ночь гонят свою самогонку. И день и ночь! У меня уже по стенам течет их самогонка. В кранах их самогонка! Алкашам продают. День и ночь продают, только слышно, как деньги звенят. День и ночь деньги звенят. Я спать не могу! У кого денег нет, те им кровь сдают. Они у них кровь пьют. Все в крови, все стены, все потолки. У меня с потолка кровь капает. Ночью не сплю, только слушаю - кап-кап, кап-кап..."
       Я чувствую, что еще пять минут - и мы с этой женщиной вскоре столкнемся где-нибудь в приемном покое одного интересного лечебного учреждения...
       Нужен перерыв. Я запираюсь, наливаю кофе и жадно затягиваюсь сигаретой. В это время за дверью слышится женский смех, и затем голос Вадика Теренина: "Леша, открой на секунду".
       В коридоре - три хорошенькие девушки и с ними Вадик, надутый, как петух. Он посмеивается, играет глазками, и как бы невзначай трогает девушек за плечи и талии. Я понимаю: пополнение.
       - А здесь, девочки, у нас комната для работы с посетителями. Мы ее называем "дом свиданий", - он принимается негромко смеяться, хрюкая и гыкая.
       Девушки приветливо и застенчиво улыбаются мне. Потом уходят.
       Ну, почему, - в отчаянии думаю я, - на прием не приходят такие вот приятные посетители? Почему одни только старушки с канализацией, да сумасшедшие?
       Одновременно понимаю, как мудро поступил в свое время Марк, выделивший на работу с читателями полдня в неделю. И ни минутой больше!
       
       Я уже избавился от последнего визитера, когда Марк зашел в кабинет и протянул мне несколько скрепленных листков.
       - Вот твой список. Это пустые ведомости на зарплату - здесь только фамилии, ни сумм, ни должностей, к сожалению, нет.
       - Мне понадобится машина, - сказал я.
       - Не вопрос. Звони в Папину диспетчерскую, пришлют в течение десяти минут. Во сколько планируешь сегодня закончить?
       - Часов в шесть, в семь. Как повезет. А что?
       - А ничего. Забыл, какой сегодня день?
       - Обычный день, испоганенный дежурством.
       - Нет, не обычный. Ровно пять лет назад молоденький и робкий Леша Борискин пришел в эту редакцию и предложил свои незрелые, но, безусловно, талантливые заметки. Дата!
       Я пытливо посмотрел на Марка. До юбилея, о котором он говорил, было еще полтора месяца, я отлично это помнил. А вот он о таких вещах помнить вряд ли мог, ему на подобное вообще всегда было плевать. С чего же такая странная забота о моем личном профессиональном празднике?
       В общем-то, ясно. Марку хочется немедленно устроить пьянку и замутить теплые отношения с девушками-новобранцами. И я буду поводом.
       - Предлагаешь отметить? - спросил я.
       - А почему не отметить? Давненько ничего не отмечали, не собирались. И вообще, устал я от Папиных заморочек, хочется тупо нажраться. Заодно и новеньких представим коллективу
       "С этого бы и начинал", - подумал я.
       - Только не надейся, что я буду проставляться.
       - Успокойся. В честь пятилетия твоей деятельности тебе будет выписана премия, на которую мы купим водки! Верочка пройдет по кабинетам и соберет по полтинничку - это будет закуска. И все - праздник в полный рост!
       - Только чтоб не получилось, как в прошлый раз.
       - Как получится, так и получится. Ну, мы начнем без тебя, а ты заканчивай свою ерунду и присоединяйся.
       
       "Ерундой" я занимался аккурат до половины восьмого. Я тупо объезжал залы игровых автоматов, садился у стойки бара, заказывал кофе и "срисовывал" имена на нагрудных карточках персонала. Напротив замеченных имен ставил плюсики в своих бумагах.
       Кроме этого, я задавал барменам или операторам вопросы такого типа: не знаете, когда работает такой-то товарищ - и называл какую-нибудь фамилию из списка.
       Если мне отвечали, что в другом зале или в другую смену - ставил плюсик. Если говорили: "А кто это?" - вопросительный знак.
       Таким немудреным способом я до вечера сократил круг подозреваемых где-то на треть. А также присмотрелся к персоналу и слегка познакомился с пятью симпатичными девушками-барменами.
       Знали бы они, с какой целью я расхваливал их красивые глазки и рассказывал анекдоты...
       Но они пока ничего не знали, ибо миссия моя была секретна. Около восьми я, совершенно измотанный и весь трясущийся от переизбытка кофеина в крови, прибыл в редакцию, где в самом разгаре было празднование моего рабочего юбилея.
       Я заметил, что народ без меня уже как-то успел поднажраться. За составленными кучей письменными столами сидели трое парней с верстки. Они махали руками, скидывая на пол пластиковые стаканчики, и бессвязно изъяснялись на своем странном языке:
       - ...Чо ты мне паришь, мля, у корела голимый трассировщик, ннах, я лучше в шопе меджик-вандом сделаю, потом отконверчу в уоркпач и все, мля!
       - Ага, мля, сначала в шопе открыть, потом конверить, потом экспорт в АИ, потом импорт в корел - и скока ты так мудохаться будешь?..
       В углу Марк с секретаршей Верочкой, по-братски обнявшись и чуть не плача, громко клялись, что любят друг друга и никогда не предадут.
       Секретариат расположился особнячком в другом углу и, спрятавшись за табачной дымовой завесой, по обыкновению сплетничал.
       Самый пьяный был, кажется, Вадик Теренин. Он сидел рядом с новенькой Ирочкой, то и дело икал и заваливался то влево, то вправо. При этом успевал поддерживать монотонный диалог:
       - Значит, у тебя ребенок? Мальчик или девочка?
       - Девочка.
       - Как зовут?
       - Дарья.
       - А сколько лет.
       - Год и два.
       - О-о! Ходит?
       - Пытается.
       - Что?
       - Ходить!
       - Кто?
       - Девочка.
       - Какая девочка?
       - Даша, дочка.
       - А-а, так у тебя дочка? Мальчик или девочка?
       - Да девочка!
       - О-о! Как зовут?..
       В общем, чувствовалось, что народ хорошо поработал, сильно устал и теперь так же хорошо отдыхает.
       Мне, конечно, было досадно, что они без меня упились, и мне осталось только любоваться на пьяные рожи, без которых я, можно подумать, соскучился. Относительно трезвой была только Белка, она курила у окна и поглядывала вокруг слегка презрительно.
       Мне оставалось только одно - догнать коллектив и слиться с ним. Марк заметил меня, оторвался от Верочки и неровно поднялся:
       - О-о, а вот и именинник!
       Народ ожил, зашевелился. Послышались первые приветствия:
       - С днем рожденья, Лешечка!
       - Имениннику - стакан!
       - Что ж ты на свой же день рождения опаздываешь?
       - Какой день рождения? - оторопел я.
       - Я им нечаянно сказал, что день рождения у тебя, - виновато сообщил мне Марк. - Ну, ошибся, перепутал. Ну, извини.
       - А почему ты им не сказал, что у меня свадьба или новый год? - разозлился я.
       - А когда у тебя новый год?
       Ну, как с ним разговаривать? Я сел, сгреб к себе уцелевшие бутерброды и начал приобщаться к настроению праздника. По поводу моего прихода все оживились, выползли из углов, приостановили разговоры и потянулись к бутылкам.
       Кто-то проговорил стандартный тост, где мне пожелали творческих успехов и высоких гонораров. Со стороны бухгалтерии донеслось пожелание скорей меня женить. Я нагло спросил, где мой подарок.
       Вынесли подарок в полиэтиленовом пакете. Я и с закрытыми глазами догадался бы, что там пара бутылок водки в подарочной коробке, которые мы сегодня же, не отходя от стола, израсходуем.
       Я поглядывал на новеньких. Ира, осатаневшая от нашего Вадика, уже косилась на часы, хотя и пыталась вежливо улыбаться. Рыженькую Риту окружили верстальщики и в оба уха рассказывали анекдоты, взятые из нашей же газеты. Рита искренне веселилась.
       Я искал третью новенькую, Таню, но ее нигде не было видно. То ли уже ушла, то ли уже увели. Спросить у Марка я стеснялся.
       Было чертовски обидно, что наши мужики в мое отсутствие уже успели надоесть новеньким и не оставили никакого творческого простора для меня. Если я подсяду к той же Ире и расскажу про белое одиночество, она, мне казалось, только устало закатит глаза...
       
       
       Продолжения не будет.
       I`m sorry