Григорий Волков. Убогие

УБОГИЕ.
- Ты должен обнаружить отца... Тут это самое... его дети прибыли! - позвонил дежурный.
Довел до сведения с присущими бывшим военным четкостью суждений и отточенностью формулировок.
- Все на райский берег! - призвал телевизионный зазывала.
- Никак нет! Не должен! - по-уставному откликнулся я, разве что не вытянулся на жестком топчане.
- Детям - бесплатно! - завлек зазывала.
- Мои давно выросли! - попытался перекричать я его.
И неохотно сполз с лежанки. После долгого, выматывающего, хлопотного дня. Перед очередными пустыми хлопотами.
В маленькой захламленной комнатушке.
Под руку попался выгоревший пускатель, я тщательно прицелился. Невозможно не попасть в откормленную рожу диктора, на этот раз я промазал. Сверчок испуганно заткнулся, со стеллажа упал пустой пластмассовый пузырь. Изнутри покрытый фиолетовым налетом, жидкостью из него, наверняка, не потравили тараканов и не протерли стекла.
Дверь моей комнатушки скрипуче затворилась за спиной. Вниз вели крутые, избитые ступени. С черным затоптанным пятном на середине спуска - кровь, наверное, бывает такого цвета.
На улице за воротами бывшего цеха, а ныне перевалочной базы сидел пес. Настороженной мордой приник он к дыре, через которую совали ему похлебку.
Я уставился в мгновенно покрасневшие глаза, в горле его родилось утробное ворчание, на загривке вздыбилась шерсть. Ворота поддались под тяжестью тела.
Одни рискуют, выпивая отраву, другие кувыркаются на крутой лестнице, третьи рано или поздно погибнут от лап и клыков разъяренного зверя.
Впрочем, все мы равно рискуем на этом предприятии.
На виду у зверя задрал я ногу у водосточной трубы. Лениво и неохотно упа-ли капли.
Пес затравленно застонал.
Железо прогнулось, но выдержало.
Если бы звери имели хоть каплю разума... Я бы отступил и разбежался. А потом с разгона ударил по железу. И пусть хрустнут кости. Но добрался бы до врага.
С презрением отвернулся я от глупого зверя. Он хрипел и задыхался за спи-ной.
И тогда я свистнул во всю мощь легких в два пальца.
Охранники откликнулись. Посаженные на цепь у других складов, у тачек наших хозяев. Простуженным лаем, хрипом и кашлем, даже ядовитым змеиным шипением.
Но притаился и спрятался за колесом короткошерстный молчаливый убий-ца, вроде бы небольшой песик с непомерно развитыми челюстями. Готовый часами, а то и сутками выслеживать жертву. Ублюдочный отпрыск цербера и ехидны. Любимец нашего хозяина.
Так себе машина: белоснежный «Линкольн», похожий на средних размеров автобус. Небрежно брошенный во дворе с приспущенным стеклом и даже с неплотно притворенной передней дверцей.
В щелку просматривался бар и стоило протянуть руку...
Я вооружился вовремя подобранной дубиной. Зверь возник неожиданно. Несколько вершков разделяли нас.
Он заскулил, желая любовно облизать щеки и не имея возможности дотя-нуться до них.
Неохотно отбросил я свое оружие.
А может быть, сторож пригласил полакомиться хозяйской выпивкой, но я не нуждаюсь в объедках с чужого стола.
Пес снова затаился, поджидая очередных странников.
В виде исключения дежурный скатился со своего высокого третьего этажа и запыхался на крутом спуске.
У нас в институте преподавал он на военной кафедре и своей принципиальностью заметно отличался от других домашних вояк. Поэтому те сторонились его. Не позволяли себе лишнего слова, а тем более выпивали втихомолку от соглядатая.
Потом он вышел на пенсию, устроился дежурным на завод, безобразно раз-дался, не изменил своим принципам, так же чурались его заводчане.
Он узнал бывшего студента, обрадовался, с пристрастием допросил меня. Честно и откровенно рассказал я о наших недостатках.
Он потребовал покарать нахала, но от слов не остается синяков и не было свидетелей мирной мужской беседы.
С тех пор обращается он ко мне только в случае крайней необходимости.
В вестибюле к вертушке проходной приникли мальчишка и девчонка.
Он лет семи, она года на два младше. А может быть, оба школьного возрас-та, но отставшие в развитии. И тот и другая в бесформенных линялых футболках, словно насквозь и навсегда промокших, хотя сухо было на улице, в свалявшихся грязных бумазейных кепочках, в истертых почти до дыр джинсах, в истерзанных сандаликах, у мальчишки одна сандалия была перевязана проволокой, а грязный низ брюк свисал бахромой.
Серые, землистые, будто изрытые оспой лица - так искажает цвет и фактуру наше освещение.
Иногда мне стыдно называться электриком, числиться на нашем заводе, стыдно впустую топтать Землю.
Как можно шире расставил я ноги.
Ребятишки с надеждой уставились на меня. Черные бусинки их глаз под поднятыми бровями были похожи на вопросительные знаки.
Вахтер с деланным безразличием уткнулся в какую-то книгу. Наверное, среди черточек и кружочков надеялся отыскать знакомые фигурки.
Еще не престарок, по слухам - отягощенный высшим образованием, упорно, давно и успешно пытавшийся забыть об этом.
- Мать их... значит, потерялась, - то ли выругался, то ли объяснил дежур-ный, чуть ли не впервые после того памятного разговора напрямую обращаясь ко мне.
Примерившись, как побольнее ударить детей, или уже хлестнув их своим пыточным орудием.
- Нет! - немедленно отказался мальчишка. Сказал так же хрипло, как дежурный, за этой хрипотой угадывались боль, слезы и отчаяние.
- Нет, не потерялась, - сказал он, картавя и нечетко выговаривая.
Девчонка дернула его за руку, он послушно замолчал.
- Нет, конечно, нет, - повторил я, с трудом справляясь с наизусть знакомыми словами.
-Ушла... это самое... на пьянку... и с концом, - доходчиво объяснил дежурный. И попытался жестами подкрепить последнее слово, но отказался после нескольких безуспешных попыток.
Настолько безобразно толстый боров, что ниже пояса мог разглядеть себя только в зеркало. А на ощупь еще не научился ориентироваться.
-Она не сама, - сказал мальчишка все с той же скрытой болью.
И опять сестра заставила его замолчать.
- У отца ключи... якобы у нас работает... у так называемого отца, - высказал-ся дежурный.
Кажется, звали его Николаем Ивановичем, почему-то все неприятные мне люди назывались подобным образом.
На этот раз девочка обеими руками вцепилась в ладонь брата, ротик ее му-чительно перекосился в напрасных попытках выдавить хотя бы слово. Маль-чик разобрался в ее мимике.
- Папа, просто папа, - помог он сестре.
- Она что - немая? - наконец различил Николай Иванович.
- Когда волнуется, - ответил мальчик, сестра не успела ему подсказать.
Я уже сносно разбирался в каше его слов.
- Как вас зовут? - присел я на корточки около ребят.
Девочка дернула брата за руку, он удивился, но промолчал.
- Ваня? Маша? - наугад спросил я.
Дети удивленно уставились на волшебника.
Кожа около губ едва заметно порозовела. Как долго надо ждать и сколько приложить усилий, чтобы прогнать серый налет отчаяния и усталости?
- Надо поискать... так называемого... Папу, папу! - поправился Николай Иванович.
- Я пропущу посторонних лиц только при наличии вашего письменного распоряжения! - немедленно отреагировал и скрипуче откликнулся высокообразованный и наученный горьким опытом вахтер. Наверное, его тоже звали Николаем Ивановичем.
- А это самое... доброта и чуткость? - возмутился первый Николай Ивано-вич.
- Это самое!.. - передразнил его второй. - А коленкой под зад? А мешалкой по причинному месту? С вашей же подачи! Я в этом не сомневаюсь!
- Дети... будущее! - возмущенно хрюкнул толстяк.
- У всех дети, у меня их шестеро! - отчаянно сопротивлялся многодетный отец.
- Я не уполномочен... это самое... составлять подобные бумаги!
- Куда я подошью сотрясение воздуха?
Мужчины так сцепились в словесной баталии, что забыли о нас. Но и за деревянной обшивкой кабинки различил я, как охранник убрал ногу с тормоза. И кажется, подмигнул нам.
Наконец я вспомнил, как его зовут.
А когда настоящий Николай Иванович попытался обернуться на скрип вертушки, тот еще сильнее вцепился ему в плечи.
- А ежели псы загрызут? - возмущенно заорал он.
- Они на цепи!...Тьфу, тьфу, нечистая! - испуганно и неумело закрестился Николай Иванович. - Вы отвечаете за псов! - тут же нашелся он.
- Злоумышленник перепилит цепь! - терзал его хитроумный Лжеиваныч.
Но уже тихо и неубедительно, двери и расстояние надежно разделили нас. И чтобы одолеть эти несколько десятков метров толстяку бы понадобились годы.
За заводскими стенами шумел и жил вечерний город, псы не реагировали на привычные звуки.
Я вел детей к цеху, где работал их отец. Шел не таясь, твердо ставя ступню, моя уверенность передалась детям или они еще не привыкли ходить на цыпочках.
Псы дремали, положив тяжелую голову на лапы, неохотно приоткрывался один глаз, сквозь щель проглядывало добродушие.
Я говорил, боясь детских слов и вопросов.
- Дочка была маленькая, - сказал я. - Однажды она убежала поздним вечером. Около дома был большой пустырь с непроходимыми зарослями.
Я вел детей за руку и, рассказывая, невольно убыстрял шаги, торопясь найти их отца, словно это могло выручить детей.
Ваня семенил за мной, а малявка передвигалась плавно и незаметно. И уже этим необычным качеством обещала превратиться в занимательного человечка. Если грядущие и скорые бури и ураганы не сломят ее, не согнут до земли.
Мальчишка сильнее ухватился за руку, когда услышал о джунглях под окном, о смертельно опасных приключениях.
- Не просто так убежала, мы поссорились с ее мамой, - признался я. - Шумели, кричали друг на друга. Она и не выдержала.
Не знаю, зачем я рассказал это детям.
Теперь Маша напряженно вцепилась в мою ладонь.
- Непроходимые заросли, - напомнил ее брат. Во рту у него была каша, я едва разобрал его слова.
- Больше мы никогда не ругались, - придумал я.
И пусть это было неправдой, но пообещал не ругаться уже не с той, давно ушедшей, и не с другими, что поочередно занимали ее место, а с нынешней, так до конца и не понятой.
- Нашел дочку? - неожиданно спросила девчушка.
В отличие от брата не жевала кашу, но так раздельно и осторожно выговаривала буквы, что требовалось время, чтобы распознать фразу.
- Ты говоришь? - распознал и обрадовался я.
- Нашел? - требовательно повторила Маша.
- Конечно, конечно! - еще больше заторопился я. - Вас обязательно найдут, то есть будут искать. Только вам самим надо очень захотеть. Тогда вы справитесь, - понес я околесицу. - Ты станешь великим путешественником, - обещал мальчишке. - А ты первой красавицей, - зачем-то вскружил голову девчонке.
- Найдут? - переспросила она. И будто ощупала это слово, проверила на вкус и на запах.
На фальшь и на лживость обещаний.
Как я мог доказать ей?
Я провел детей мимо бывших цехов, ныне ужатых до небольших комнатушек. На освободившихся площадях новые хозяева жизни устроили перевалочные базы. Цепные псы охраняли их добро. И все равно по ночам старатели мышками и муравьями растаскивали хозяйское добро. В основном те, что приглядывали за собаками. Предпочитали коробки, в которых позвякивало стекло. Дешевое это пойло производили на подпольных заводиках. И чем ядренее была отрава, тем более яркие этикетки украшали бутылку. Насмерть отравившиеся естественно не жаловались на свою судьбу.
Коренные заводчане постепенно вымирали от пагубного влияния более развитой цивилизации.
       Самые ушлые и прожженные давно убежали на доходные места, оставшиеся боялись покуситься на пришельцев и перебивались местными ресур-сами.
Я на заводе стерегу электричество - вроде бы ничего не может случиться с невидимой этой субстанцией.
Но с действующих моторов умельцы срывают роторы и выковыривают из пазов проволоку, а из силовых шкафов выламывают медные шины.
Бесстрашные люди; я, например, с почтением и осторожностью отношусь к электричеству.
Если бы я мог завязать детям глаза и так провести к нужному цеху. Вместо этого пришлось отвлекать их разговорами.
И все равно они заинтересованно посматривали на грызунов, растаскивающих корм по норкам.
И пусть еще не понимали сущность происходящего, но рано или поздно ухватятся за детские воспоминания и потянут за ниточку и еще больше разуверятся в людях.
- Я понимаю, - неожиданно сказала девочка.
- Ничего ты не понимаешь! - разозлился я.
- Не кричи на сестру! - вырвался мальчишка.
- Это я поперхнулся... Не ваша вина, - попытался я объяснить.
Осторожно и недоверчиво вошли они за мной в цех. Где едкий порошкообразный туман выедал глаза, и уже в нескольких шагах нельзя было различить лица. Где под ногами чавкала кислотная грязь, из которой торчали изъеденные ржавчиной конструкции. Где от грохота закладывало уши, и тупые удары огненными вспышками взрывались в черепной коробке. Где ничто не могло выжить, однако какие-то облаченные в тряпье фигуры изредка возникали из тумана.
Мне стало страшно. Я присел на корточки, прижал к груди девочку, а мальчишка заслонил ее от скверны.
- Дети пришли... Отец потерялся! - пытался объяснить я, своим косноязычием невольно подражая дежурному.
Казалось, в этом цехе могут работать только богатыри, но когда отыскался потерявшийся, я удивился тщедушности его сложения.
Мальчик бросился к нему, лицом зарылся в лохмотья, в отравленную вонь тряпок.
А девочка вырвалась из моих объятий и настороженно смотрела на отца.
Ноги затекли, я с трудом поднялся.
- Опять она за свое! - осерчал мужчина. И при детях грубо обозвал жену. Без выдумки и фантазии, а привычно и мимоходом, так стряхивают и давят назойливое насекомое.
Я надвинулся, навис над ним.
И вдруг девочка вклинилась между нами, оттолкнула меня слабыми ручон-ками.
Я отшатнулся, как от удара.
- Он любит ее, - серьезно и по-взрослому сказала Маша.
- Вот еще! - фыркнул ее брат.
- Они так любят, - повторила она.
- Девчоночьи выдумки! - отказался маленький мужчина.
- Нет, - попытался я объяснить ему.
- Пойдем, тебе надо проспаться, - проснулись в девочке материнские чувства.
- Я трезвый... почти трезвый, - вяло отказался отец.
- Пойдем, - сдался он, забыв про опостылевшую работу.
- Путешествия? - с надеждой вспомнил Ваня.
- Дочка вернулась и больше не убегала, - вяло откликнулся я.
Усталость навалилась, как можно шире расставил я ноги.
Я не знал чем помочь, как спасти детей.
В пьяном угаре или в безумной надежде названных исконно русскими име-нами.
Но вряд ли рожденных на радость и на любовь человечества.
Очевидно, родителей увлек старый полузабытый сериал. Или соседи бесконечно прокручивали песенку из того фильма. Иванами да Марьями гордится вся страна - назойливо утверждал сытый баритон.
Так хотелось в это верить.
Я долго смотрел вслед детям. Летние серые сумерки навалились на город, их фигурки растворились в полутьме.
Закончился короткий отдых, пора было браться за ночную халтуру.
В сарае, где днем держали собак, на времянке болталась пара светильников. Я договорился сделать толковую проводку, поставить входной автомат и выключатели.
Наверное, за чисто символическую плату, в свои далеко не юные годы так и не научился торговаться.
Работы было часа на три.
Пахло собачьими испражнениями, приходилось осторожно ставить ноги, чтобы не вляпаться в дерьмо.
Хозяин умотал по своим делам, а вернулся к концу работы. С незнакомцем прикатил на каре. Вдвоем они загрузили ее коробками.
- Ты не видел, - предупредил меня хозяин.
Наш русский старатель, но настолько заросший густой черной бородой и с такой запущенной шевелюрой, что невозможно было определить его национальную принадлежность.
Космополиты в случае нужды запросто договорятся с любыми национали-стами.
В коробках, как обычно, позвякивало стекло.
- Ты о чем? - почти не напрягаясь, удивился я.
- Ничего не видел! - усилил конструкцию добытчик.
Незнакомец отсчитал несколько бумажек.
Я смотрел в другую сторону. На автомат, что собрал из старого хламья. Интересно, как долго протянет это убожество? Или раньше откажут такие же потрепанные выключатели?
Кара уехала, заметно повеселевший заказчик дружески приобнял меня за плечи. Я едва удержался, чтобы не стряхнуть руки.
- Нормально! - отмахнулся хозяин, когда я продемонстрировал результаты своей работы.
- Мы с тобой умеем жить! - поделился он своим жизненным опытом. Борода его встопорщилась как у изготовившегося к прыжку пса.
На всякий случай напружинил я ноги.
- Не как эти пьяницы и убогие! - разошелся он после удачной сделки.
Слухи мгновенно распространяются на нашем крошечном заводике.
- Мало им двоих детей, еще начеканят подобную себе шваль и рвань! - злобствовал и предсказывал Николай Иванович.
- Сами загнутся под забором, дети сдохнут в канаве! - разорялся он.
Встопорщенные его волосы были похожи на ядовитых змеек.
Я заслонился от их яда.
Не мог ни возразить ему, ни ударить обидчика.
Если полностью и окончательно поверить обвинению, то стоит ли жить после этого?
Наконец он угомонился и соизволил рассчитаться со мной.
- А денег нет! - Дурашливо и с вызовом развел руками.
Лучше синица и так далее, как любят повторять деловые и прагматичные люди.
- Бери натурой! - отступил под моим взглядом.
 Я не отказался. Заработанные мной бутылки аккуратно сложил в картонный пакет. Сквозь кое-как закатанные пробки пробивался запах сивухи.
 И совсем не сложно было сорвать эти жестянки.
 Отравленное пойло, не подумав, слил в пересохшую канаву. Травинки пожухли и обуглились и, может быть, погибла какая-то подземная живность.
Кто мы такие, чтобы так безжалостно травить природу?