Не пей вина, Гертруда

«Все есть яд, все есть лекарство, и лишь доза делает вещество либо ядом, либо лекарством».
Парацельс.

Первый раз я попробовала вино лет в пятнадцать. Было это перед дискотекой. Не помню уж, кто предложил, но мы скинулись и купили на четверых две бутылки «Тамянки». Было тогда такое популярное вино. Расположились на скамейке в укромном уголке парка и долго мучались, пока не проткнули пробки внутрь бутылок. Пили по очереди из складного стаканчика, который предусмотрительная Катька захватила из дома. Катькин отец использовал этот стаканчик для бритья. А вот про закуску мы как-то не подумали.

Вино выпили почти залпом и отправились на дискотеку. Нам было очень весело, и мы хохотали над собственными шутками как безумные. Только через полчаса Катьке почему-то стало плохо и ее вырвало в туалете. Мы всей гурьбой повели ее домой. По дороге я протрезвела и меня начал бить озноб. Стало почему-то стыдно и противно. Катька же как-то вся обмякла и стала похожа на тряпичную куклу. Пришлось ее сдавать из рук в руки родителям. В школе Катька появилась через неделю, пока не сошли синяки после крупного разговора с отцом.

Прошло много лет, у нас по-разному сложились судьбы, но из нас четверых пить стала только Катерина. Привлекательная, умная, с двумя высшими образованиями, удачливая бизнесвумен, мать очаровательной дочери, она периодически «уходит в запой».
Ежедневный бокал вина вошел у нее в привычку. Она считает, что это очень аристократично и, кажется, знает о культуре виноделия все. Но иногда остановиться на бокале вина она не может, и в ход идут напитки покрепче. А дальше Катерина себя уже не контролирует. Начинаются разгульные кутежи по ресторанам с бесконечной сменой партнеров. Утонченная и брезгливая в трезвости, она становится неряшливой и неразборчивой в связях, когда выпьет. Как все алкоголики, она заявляет, что если захочет, то сможет не пить. И действительно не пьет месяц или два. А потом все повторяется снова.

И вдруг однажды на работе Катерина почувствовала себя плохо. Ей стало трудно глотать, перекосило лицо, и на окружающий мир опустился туман. Она не ослепла, но зрение резко упало. В больнице после кучи анализов старенький профессор вдруг спросил: «А не балуете ли вы себя, голубушка, водочкой или коньячком сверх меры? Похоже, у вас хронический алкогольный гастрит». Катерина испугалась. По-настоящему испугалась. Она дала дочери слово, не брать больше в рот ни капли спиртного. Думаю, так и будет. Катерина – человек слова.

Вторая история еще более трагична. Жила-была девочка Люда, мамина любимица, «свет в окошке». Мама не отказывала ей не в чем: самые пышные банты были у Людочки, белые носочки и гольфики она носила даже по будням. Настоящий кожаный портфель (полумесячная мамина зарплата корректора), каракулевая шубка (неслыханная по тем временам роскошь для детей), книжки иностранных детских писателей, достать которые в те времена было невозможно, - все это у Людочки было.

Но и сама Люда не была избалованной капризной барышней: умела приготовить обед, помыть полы и училась на одни пятерки. Математическую школу она закончила одной из лучших. Поступила в университет. Там встретила своего Илью, и они поженились. Родился сын, потом дочь. На волне перестройки Илья занялся бизнесом, и очень удачно. Появились деньги, но Люда дома сидеть не хотела – на работе ее ценили.

И вдруг привычный мир рухнул – Илья влюбился. Он собрал вещи и ушел к своей возлюбленной. Люду захлестнула обида, и она не нашла ничего лучшего, чем воспользоваться испытанным, но, увы, призрачным «лекарством» от проблем. А ведь этот типично мужской способ – для женщин настоящее самоубийство.

Сначала Людмила пила одна, потом ей стало нужно излить кому-то душу. Появились друзья-собутыльники, и пошло-поехало. С работы ее уволили. Илья пытался поговорить с ней, но получил удар ножом в живот. В милиции он сказал, что ударили в подъезде какие-то наркоманы. После больницы он попытался вернуться к Людмиле, устроил ее на работу. Но из этого ничего не вышло. Люда понимала, что муж ее не любит, живет с ней из жалости, и при каждом удобном случае напивалась и приводила мужчин. Она так мстила. Конечно, Илья не выдержал, забрал детей и снова ушел. Теперь уже навсегда. На работу Люда сама ходить перестала. Мама уже ничем ей помочь не могла. Она заболела – первый инсульт отнял у нее ноги, второй – речь.

Людмила стремительно покатилась вниз. Из квартиры ее выселили, живет по разным притонам с такими же неприкаянными, как и она сама. Выглядит старухой. Волосы поседели, вены на руках и ногах всегда набухшие, лицо синюшное, в шрамах. Она не только не помнит, где провела ночь, но и что с ней было час назад. Зато любит рассказывать небылицы о событиях, на которых даже не присутствовала, выдумывает разные истории.

Однажды я встретила ее на базаре – грязную, исхудавшую, с трясущимися руками. «У меня мама умерла, - сказала она – помнишь, какая она была труженица? Дай сколько можешь, я свечку поставлю». Я дала ей денег (знаю, что пропьет) и предложила накормить. «Я не попрошайка», - сказала она и, гордо задрав нос, побрела прочь, еле передвигая ноги в огромных стоптанных мужских сапогах.

Моя бабушка – хотя и была глубоко верующей – говорила, глядя на таких несчастных людей: «Уж лучше в петлю, чем так жить».