Исповедь

Исповедь
На скамье сидит человек. Он скрестил руки на груди, закинул ногу на ногу, чуть склонил набок голову. Черная прядь волос стремительным росчерком покрывает ему левый висок, губы сжаты в мудром безмолвии. Контуры его силуэта источают скрытую силу и достоинство, черты мрачного лица благородны. Красота его не приторна, простота его изысканна.
       Человек этот ни чем не отличается от остальных, ибо он выше различий и сравнений. Он спокоен и невозмутим, ибо ему все ведомо и знакомо. Час поздний, но он никуда не торопится, ибо здешнее время ему безразлично.
Он не поднимает глаза к звездам – он смотрит на них свысока. Он может все – но ничего не желает. Он способен разговаривать с Богом, но тому не дано его понять. И все же человеку необходимо выговориться, ибо иссякли силы сдерживать поток боли, и потому он сидит на скамье в глухом парке, а супротив него Вселенная, Природа, и ей первой он открывает свою душу.
- Я пришел к тебе, изрек он.
Здравствуй, дьявол, я с тобой, отвечала ему Невинная, подобно тому, как отвечает всякому, кто отыскал путь к единению с ней.
- Не зови меня так, я явился к тебе не воплощением зла, и говорить буду не от его имени.
Но кто же ты тогда, вопрошала Непознанная, ибо она знала дьявола от рождения его, и никогда от себя он подобным образом не отрекался.
- Я есть несчастье.
 Но зло суть несчастье, отвечала ему скорбящая, и осколки судеб, разбитых ее собеседником, рассеянные по всему миру, вторили ее словам.
-Я есть несчастье самому себе, - и странно было видеть горькую усмешку на этом лице. – Адовы муки ничто рядом моим страданьем, и земные печали насмешка над моим горем. Сердце мне дано лишь для сожаления и горечи, и одиночество мое страшнее небытия. Понимаешь ли ты меня, не знаю, но мочи молчать больше не имею.
 О чем же страдаешь ты, вопрошала Гармоничная, ты, в могуществе подобный Богу, ты любимец человеков, ты властитель умов и душ, умеешь ли ты страдать, жестокий и коварный, льстивый и неверный, проклятье и погибель всего живого?
- Гнев твой поспешен, уймись! Скорбь моя о загубленных мною, о тех, кого сбил я с истинного пути, кому затуманил голову, чью руку поднял на его же брата, чей разум восставил против его же Господа, чье счастье стер в пыль, чьи слезы горше воды океанской, чьи стенания доносятся даже до Рая и тревожат праведников души! За каждого человека и за людей вместе взятых страдаю я, и боль и мучения их возвращаются ко мне стократ сильней, страдаю от того, что все мое – не от Бога, тьма, и все светлое, божественное – не мое. Нет нужды мне во власти над гниющими душами, нет прока в любви оскверненной грехом, и ненавижу я зло, что есть суть моя – ненавижу себя.
Внезапно черные глаза его заискрились зеленым, диким светом, отчаяние и сомнения сквозили в них.
Ты сам избрал путь такой, возражала Задумчивая, зачем же ропщешь, жалуешься и ищешь виновных в своих деяниях? Не неволил тебя Господь и не гнал от Своего Света, и не учил мраку.
       - Воля была, но выбирать было не из чего. И не было Света, как не было мрака, пока не разошлись я и Он. И Добро было так непознаваемо и неопределенно, что ни я, ни ты не могли бы его себе представить. Во имя Добра, его Слава, Совершенство, Великолепие я обратился во зло и обрек себя на вечные муки. И не ищу сочувствия, и не надеюсь на понимание, и участь моя гораздо страшнее участи самого закоренелого непокаявшегося грешника, ибо как бы ни был близок человек ко мне, он обретет Рай, ведь у него остается то, чего я, владеющий всем, не имею, самого главного, самого простого, но недосягаемо ценного и великого – надежды на милость и спасение! Раскаяние мое тщетно, и боль моя неутешна.
И надолго поникла Безмолвная, но дьявол с вызовом глядел на нее, он испытывал ее, и лукавые глаза его сверкали ледяным огнем. Не понравилось бы Богу беседа эта, но не было его рядом, ибо вездесущ он, но не Всеведущ, и потому отвечала смиренная сидящему на скамье в надменном ожидании: таков порядок вещей, не мы его создали, и неповинен никто в твоей доле. Гордишься ты своей жертвой и хвалишься своей болью, и умаляет это твою искренность.
 Потухли глаза дьявола, мирной карей пеленой подернулись, и ответствовал он:
 -Не горжусь и не хвалюсь, хоть мог бы, ибо тщетно – сладость гордости ни смирение не спасут меня, и заповеди главные соблюдаю зря, ведь любя Бога и желая славы ему вечной, вечным врагом его пребываю, и любя людей более себя, нескончаемые муки и искушения им приношу. Не знаю, кто создал и устроил так, кто придумал мысль, основанную на относительности, но несправедлив этот закон и жесток.
       Несчастен вправду ты, вздохнула Добрая, и чем утешит тебя, не ведаю. Помни, пожалуй, что люблю тебя, как и всех, и не меньше всех. И не стану впредь величать тебя дьяволом, но Люцифером, ибо ты был им в начале начал и останешься им в сердце своем
       И отвечал ей Люцифер, сплетя холеные пальцы за головой и обдав темноту голубыми переливами очей:
- Многие любят, да не то счастье. Не жалеет никто, даже Бог всемогущий, и это ужасно.
       Встал Люцифер, со скамьи уверенным ходом вперед по аллее. Жестокие его руки в карманах, и могучий торс скрывал восходящее солнце. Вековые деревья склонялись перед ним, но из страха; дорога стелилась ему под стопы, но угождения ради; всеобъемлющее небо покрывало его, но по необходимости. А вослед ему глядела Вселенная и ждала, что оборотиться он и явит ей лукавую, до боли знакомую и каждый раз иную, медовую с горчинкой полуулыбку, и все станет как прежде. Но Люцифер брел, чуть сутулясь, вперед…
 Тогда вновь припомнила Природа последние слова его, и тревожно и горестно сделалось ей. Нет жалости мне, и значит, спасения нет, и это ужасно.