Получи фашист гранатуот потомков партизан

       Дело было в школе. Нам тогда было лет 10-11 и учились мы в 5-ом классе. Был у нас преподаватель немецкого языка Виктор ... впрочем не важно как его полное имя. Пусть история об этом умолчит. И был он знаменит тем, что люто ненавидел детей, свою работу и жизнь в целом. Каждый урок он называл нас быдлом, бескультурьем, хамьём и прочими словами. К тому же каждый урок он рассказывал нам о том, как всё плохо, как не уважают труд учителя, сколько получает преподаватель в Германии и сколько получает он, сколько стоят бананы в Германии и сколько у нас... Вобщем, урок пролетал незаметно, он ничего не успевал преподать и нас это устраивало. Мы молча слушали злобное негодование штурмбанфюрера и в душе злорадствовали, радуясь тому, что всё у нас так плохо и что это отравляет жизнь фашисту. Но вот произошло событие, которое в корне изменило статускво и стало началом смертоносной войны на истребление...
       Однажды на переменке мы играли в “сИфу”. Суть этой интеллектуальной игры в следующем – берётся гнилая и мокрая тряпка, которой обычно вытирают школьную доску и бросается в одноклассника. Тот в кого она попала и есть “сИфа”. До тех пор, пока он не попадёт в другого одноклассника. После чего последний становится “сИфой” и так далее... Достопримечательностью класса немецкого языка были залежи меловой пыли. Под школьной доской стоял шкафчик на всю ширину доски, на который эта меловая пыль и осыпалась во время писания на доске. Но пыль эту не убирали там с мелового периода как минимум, и лежала она там горами. И вот однажды одноклассник по-кличке “Кузя”, при попытке увернуться от выстрела “сИфы”, нечаянно опрокинул этот шкафчик. Шкафчик грозно накренился и, подумав, упал навзничь мощным ударом грома. Но удар грома сопровождался взрывной волной, которая вобрала в себя весь заряд карбоната кальция и ядерным грибом взлетела под потолок как в замедленной съёмке. Втечении нескольких секунд ядерная пыль заполнила собой всё пространство Хиросимы. Она стояла в воздухе как кисель и очень неохотно оседала. Нас охватил ужас. Мы поняли – штурмбанфюрер нам этого никогда не простит! Он нас и так ненавидит, а теперь поставит к стенке и расстреляет, как минимум... И вот открылась дверь и в класс чуть было не зашёл штурмбанфюрер. Он сделал пол-шага и слегка пошатнувшись замер уперевшись в радиоактивную завесу. Его глазам предстала удивительная картина венцом которой были дети, смирно стоящие у своих мест в ожидании начала урока. На лица находчивые дети натянули свитера или майки, чтобы не засорять глаза и дыхательные пути. Вся ненависть немецкого народа к потомкам белорусских партизан отразилась в лице обалдевшего фашиста. Так себя чувствовал Гитлер, когда союзническая авиация впервые прорвала оборону “Люфтваффе” и бомбила немецкие города. Но такого ядерного удара войска СС ещё никогда не получали... Фриц был белее карбоната кальция. Он медленно, скрипя радиоактивной пылью, подошёл к своему столу и поднял свой дипломат, вызвав меловое облако средней мощности.
       - Кто это сделал? – сдавленно от забившего горло мела просипел он. Но мы молчали, как партизаны на допросе в ГеСтаПо.
       - Кто это сделал?!! – уже проорал штурмбанфюрер багровея. Но партизаны молчали, лишь слегка опустив свитера, закрывая лишь рот и нос, но освободив глаза, дабы смотреть в лицо смерти открытыми глазами. Фашист вновь побледнел, а затем побагровел.
       - Хорошо-о... – тихим, но дрожащим от сдерживаемой ненависти голосом сказал гестаповец и тут же опять заорал – Дневники на стол!!!
       Партизаны стояли нешелохнувшись.
       - Дневники на стол!!! – повторил команду гестаповец, - Я буду ставить двойки подряд. Всему классу. Сначала в дневник, а потом, если не сознается, в журнал!
       Партизана Кузю выдавать не хотели. Общая беда сплотила наши ряды. Мы потянулись в портфели за дневниками молча, лишь у отличницы Наташи на глазах выступили слёзы отчаяния. Перед ней стоял выбор – предать партизана Кузю в руки ГеСтаПо или быть публично обесчещенной фашистом перед всем классом. Дело в том, что Наташа ещё ниразу не делала этого – ниразу не получала двойку. Фашист знал это. Он подошёл к ней, выхватил дневник, поставил двойку, а затем, вопросительно взглянув на неё, взял журнал... Наташа не смотрела на него, она смотрела куда-то вверх и вбок и беззвучно рыдала. Слёзы текли ручьём, но она не проронила ни звука, лишь плечи её дрожали в такт рыданиям. Я смотрел на это и комок подступил к моему горлу. Про себя я подумал: “Ну всё, фашист! Гитлер капут!” Фашист рассвирепел. Он влепил двойку в журнал и поступил так со всеми уже не мешкая и без психологических пауз. Методы допроса провалились...
       - Вон из класса! Все! – скомандовал он, хватая нас за волосы и выталкивая из класса.
       Горе наше не знало границ, но мы твёрдо знали, что отомстим, чего бы это не стоило. Так началась партизанская война...
       Мстить хотели все, но требовались только самые надёжные люди. В подпольную ячейку вошли я и мой друг Вася. Вася был на год нас старше и ко всему занимался штангой и карате, вобщем, слыл мордоворотом. Но идти в лобовую атаку на немецкого оккупанта мы не хотели. Избрана была тактика точечных диверсий. Вечером, проходя по коридорам мы выбирали момент, когда никого не было, я стоял на шухере, так как карате не владел, а Вася метким и сильным ударом ноги сбивал ручку на двери в кабинет немецкого языка. Дверь закрывалась плотно и поэтому выковыривать её без ручки на себя было нелегко. Когда ручка появлялась, диверсия повторялась. Кроме того были предприняты следующие деморализующие противника действия: У меня была зимняя шапка-ушанка на кроличьем меху, как и у большинства детей. Она неплохо линяла и я выщипывал из неё волосяной мех и разбрасывал его вокруг учительского стола, вбрасывал в дипломат штурмбанфюрера, в карманы его пальто, а когда он сидел за столом на переменке, я незаметно со спины подбрасывал на него мех стараясь, чтобы он попал ему за шиворот. В классе жарко топили, поэтому фриц начинал чесаться на уроке извлекая у себя из-за шиворота шерсть. Он тоже носил меховую шапку и грешным делом винил во всём её, потому что я видел, как он сам который раз дёргал её за мех и убеждался, что он остаётся в руке. Волосяной террор продолжался деморализуя фашиста всё больше. За батарею мы ему забросили дохлую мышь и она воняла там несколько дней, но мы терпели, так как знали, что мы тут ненадолго, а фашисту здесь сидеть весь день. Вобщем, борьба была суровая. И нервы у фашиста сдали. Он уволился из школы и ушёл работать переводчиком.

       Вместо послесловия...

       Глядя на эти события спустя годы, я понимаю, что в той войне, как и в большинстве других войн, нет победителей. Мы толком не выучили немецкий язык, а преподаватель, который и без того ненавидел детей, возненавидел их ещё больше. Но всё-таки мы были детьми, а он был взрослым. Нам простительна глупость, а ему нет. Ведь ненавидеть детей глупо и бесполезно, ненависть лишь вернётся бумерангом отражённая и усиленная десятками детских сердец. И в учителя должны идти лишь те, кто это понимает.