Незнакомый Вам Тарас Шевченко и его забытые друзья

Владимир Сиротенко (Вербицкий)


Двум прекрасным женщинам –
Берегине памяти Шевченко
http://i004.radikal.ru/0711/8a/da542b9745e9.jpg
Зинаиде Тархан-Березе
И Валькирии моих Майданов
http://i030.radikal.ru/0711/9f/ab856e180427.jpg
Эмилии Подляшецкой
ПОСВЯЩАЕТСЯ



 


НЕЗНАКОМЫЙ ВАМ

ТАРАС ШЕВЧЕНКО

И ЕГО ДРУЗЬЯ

ВСТУПЛЕНИЕ
.
Мне повезло и не повезло с Детством. Родился я в апреле проклятого 1941. Ещё задолго до моего рождения, отца, преподавателя истории Черниговского пединститута призвали в армию. Служил он рядом с Черниговом, но из роддома меня забирал не он, а бабушка http://i020.radikal.ru/0711/67/4e78c5cced6d.jpg с дедушкой. Собственно говоря, этот дедушка был мне не родным. Родного – Николая Вербицкого http://i006.radikal.ru/0711/6a/dcf30add3073.jpg, участника Ледового похода Лавра Корнилова, комиссованного из Белой Гвардии по болезни, расстреляли вместе с заложниками в 1922, когда студент-еврей из єсєров застрелил какого-то большого жида из ВЧК, приехавшего в Чернигов с инспекцией. Началась война. Отец с войсками ушёл на Запад, http://i017.radikal.ru/0711/b1/e1cac4990d3c.jpg а затем отступал на Восток. В город вошли фашисты. Сказать по правде, к нам они отнеслись более чем хорошо. Начальником управы они поставили бывшего дедушкиного сослуживца и нам вернули дедушкин дом в центре города, да ещё и компенсировали ценности, реквизированные в 1922. Увы, нашу семью преследовал злой рок. Не исполнилось мне и года, как вместе с заложниками, фашистские прислужники из Волынского сичевого куреня расстреляли мою мать-студентку. http://i035.radikal.ru/0711/fc/6024baf64946.jpg. Ей тогда сказали, что видели отца в Яцевском концлагере. Не был он в плену. Даже похожих в том лагере не было. Но как раз, когда там мама пыталась найти отца, чтобы забрать домой (немцы тогда отпускали пленных на поруки родственникам) на лагерь налетели партизаны. Полицаи попрятались и все, кто хотел, ушли с партизанами. Об этом показывалось в знаменитом когда-то сериале «Обратной дороги нет». Но стоили партизанам уйти, как повылазили сичевые стрельцы и поубивали всех свидетелей их трусости, в том числе и мою маму. Правда, гестаповцы нашли таки трёх выживших и узнали от них всю правду. Каждый пятый из сечевиков был расстрелян перед строем за несанкционированный расстрел мирного населения. Почти все из тех сечевиков, что выжили, со временем ушли в УПА, где и продолжали свои изуверства над людьми. Мама же так и осталась вечно юною. Задолго перед наступлением наши начали бомбёжки Чернигова по площадям. При одной такой бомбёжке осколок попал мне в голову. Я потерял много крови. К счастью у нас снимал две комнаты (гостиную и спальню) военврач, штурмбанфюрер Иоганн Миллер. Он не только меня прооперировал, но и перелил свою кровь. Вот из-за этого случая нам и пришлось срочно переезжать в глухое лесничество на только что освобождённой Винничине. Подальше от НКВД. Дедушка устроился там лесоинженерном. В том лесничестве и было то всего четыре-пять домишек. Кроме нас там скрывалось семейство Левицких, деятелей ЗУНР. Я дружил с их малышами, погодком Витей, ровесником Юрой http://i037.radikal.ru/0711/e4/a3b4a5590df0.jpg и старшим на 3 года Борей. Бабушка всех нас учила читать и писать. И не по чём-нибудь учила, а по букварю самого Шевченко http://i015.radikal.ru/0711/26/eb96bf6c592d.jpg, который захватила вместе со сборниками стихов Кольцова и Ахматовой. Так, с Шевченко начиналась моя учёба…
В конце мая 1948 дедушку замучили бандеровцы. Привязали колючей проволокой к могучему дубу, а на спине вырезали двуглавого орла (он, как и первый бабушкин муж, служил в Белой Гвардии). После его похорон на Гущинском кладбище http://i037.radikal.ru/0711/aa/19b070d68a79.jpg мы вернулись в родительский Чернигов. Бабушка сняла угол у золовки на Лесковице, а меня забрал отец в свою преподавательскую квартиру на Пяти углах. Отец с войны привез http://i035.radikal.ru/0711/dd/5daee1b8da82.jpg мачеху и в его Семье я чувствовал себя лишним. Вдобавок мачеха и бабушка «не сошлись характером». В общем бабушка к отцу и на порог не ступала. Со мною она виделась только, когда приходила в гости к соседям отца - Цитовичам. Этот дом, собственно, до революции принадлежал им. Но затем их уплотнили, а в 1938 оба брата Цитовичи получили десятку неизвестно за что. В Чернигове осталась дочка старшего – Елизавета Викторовна. Ей выделили балкон-веранду в этом родительском доме. Сделали из этой узюхонькой, но длинной веранды, комнату и с 1948 они жили там вчетвером. Дедушка Илья, дедушка Витя, Елизавета Викторовна и их дочка Вита, старшая меня на несколько лет. http://i017.radikal.ru/0711/3d/1b74337959d8.jpg. Они приходились бабушке какими-то родственниками, так что она регулярно ходила к ним и я, всегда торчал у соседей. После Колымы братья были на удивление тихими, и только Вита щебетала за всех. На именины или православные праздники они плотно завешивали одеялом двери. Включали на полную мощность тарелку-репродуктор, висящий над дверьми, чтобы не было слышно, что делается в комнате. Нет, они не вспоминали Колыму, не вспоминали жизнь до Советов. Собственно говоря, им той жизни, когда их отец был директором банка, пришлось 2-3 года. Затем грохнул октябрьский переворот и отца, и банк «пустили в расход». Они оба ухитрились выучиться при Советах, дядя Витя был даже редактором радиокомитета. Но пришёл 38 и отправил их на Колыму. Вот и вспоминали они детство 20-х и юность 30-х. В разгар тех вечеринок дядя Илья брал в руки гитару, а дядя Витя хриплым басом пел украинские народные песни, которые я у них только и слышал. Была среди тех народных песен и «Ще не вмерлы». Дядя Витя говорил, что эта народная песня на слова самого Шевченко. Бабушка же всегда при этом как-то загадочно улыбалась…
Но вот в 1952 http://i029.radikal.ru/0711/b8/0fd7022dbf4b.jpg мой дядя, Евгений Вербицкий, занёс во Львовское издательство свой первый роман. Написал он о трёх Харьковских окружениях, которые ему пришлось пережить. Это был его первый и последний роман. Прямо с издательства его забрали, и больше никто его не видел. Куда бы не обращалась бабушка, отовсюду получала ответ: «Данных нет». Сразу после ареста дяди, Черниговское МГБ провело обыски у всех Вербицких и их родственников. Помню, как шмонали отцову квартиру. Он тогда был в институте. Мачеха с посеревшим лицом стояла у стены и только смотрела, как перерывают постель и шкафы, перелистывают по странице сотни книжек, привезенных отцом с войны. Вот за те старинные фолианты, которые он привёз из Германии, за артефакт - книгу Святого Августина и грозило обвинение в мародёрстве. К счастью для отца, он перед войной читал лекции офицерам Яцевского концлагеря. Теперь некоторые из них стали высокими чинами в МГБ. Вот и посоветовали ему срочно убраться из Украины. Он перешёл преподавателем в Калужский пединститут и забрал с собой семью. Я не захотел ехать в чужую северную Калугу и удрал к бабушке. Пока он не уехал, скрывались у её знакомых. Когда всё успокоилось, бабушка решила, что снимать угол в родительском доме глупо. Отсудила себе две комнаты. Конечно, после этого отношения с Кулешами, которые и до этого были прохладными, стали на грани холодной войны. Все вечера мы проводили у Вербицких.
До сих пор помню те их традиционные вечера за огромным столом с пузатым медным самоваром в центре и тарелкой, на которой горкой громоздились голубые куски колотого рафинада. Бабушка Вера важно наливала из заварочного чайника коричневый благоухающий напиток, а бабушка Ната весело добавляла в чашки кипяток. Затем все степенно брали по кусочку рафинада и вприкуску степенно пили тот божественный чай, благоухающий майским мёдом и разнотравьем. Пили и вспоминали свою юность, своих расстрелянных мужей и близких. Но больше всего говорили о предках. Ведь целью этих вечеринок было донести до нас, детей, память о когда-то могучем роде Вербицких-Антиохов, Белозерских, Голицыных, Дорошенко, Забил, Марковичей, Рашевских. Вообще-то бабушка тоже должна была бы рассказывать о своём знаменитом деде – Пантелеймоне Кулише. Но её к нему возили единственный раз. Ей тогда было всего 6 лет. Показался он ей страшно высоким и страшно злым. Так что не любила она о нем говорить, как впрочем, и её братья и сёстры. Им он тоже запомнился старым маразматиком, вообразившим себя выше Шевченко. Шевченко же для нас всех всегда был Богом. Так что ни о Кулише, ни о муже бабушки Веры, поэте Вороном, не принято было вспоминать. Говорили о Шевченко и наших предках, его друзьях.
Правда, из их разговоров вырисовывался совсем иной Шевченко, чем нам вдалбливали в головы. Не злобный кровожадный революционер, а казак-гуляка. Мало того, хоть о Николае Вороном и не принято было упоминать после его развода с Верой Вербицкой, но вот о том, что у него была записная книжка Нестора Кукольника и то, что в той книжке говорилось, что Тарас бастард Великого Князя Константина Павловича, почти всегда обсуждалось. Может, просто потомкам столбовых дворян не хотелось иметь Богом простого крестьянина, а может они действительно верили в голубую кровь Тараса. Во всяком случае, те не официальные знания о Шевченко вышли мне боком. На выпускном экзамене по украинскому, я писал сочинение на свободную тему. На выбор было три темы. «Строители коммунизма», „Краснодонцы» и «Мой Тарас Шевченко». Конечно, я выбрал последнюю тему и написал о любви Тараса и Анны Закревской и их дочурке Софии. Сочинение сочли поклёпом на великого пролетарского поэта. Влепили кол, перекрывший дорогу в Киевский университет, в котором учились и мой отец, и мой дед, и мой прадед. Слава Богу, у бабушки был свиток рецептов горилок Виктора Забилы, благодаря чему я, набрав конкурсный балл, прошёл в Киевский институт пищевой промышленности. На третьем курсе, когда я из-за упрямства (пытался доказать преподавателю, что учебник врёт) завалил экзамен, бабушка приехала выправлять положение. Остановилась у далёких родственниц, сестёр Голицыных, живших по соседству в Назарьевском http://i032.radikal.ru/0711/70/0718a6670c53.jpg переулке. Вот у них я и увидел сафьяновый альбомчик с текстом «Ще не вмерлы Украины». И узнал, что автором слов был не Тарас Шевченко, а юные студенты – первый переводчик «Еще Польська не згинела» Коля Вербицкий-Антиох (мой прадед), его побратимы-студенты братья Рыльские - Иосиф и Тадей, болгарин Александр Стоянов. Редактировал текст и добавил припев их старший друг, преподаватель женского пансиона сестёр Ленц – Павел Чубинский.
Вот тогда я и понял, что разговоры бабушек о предках не пустые сплетни. Вот с того времени, вначале в университетской научной библиотеке, затем, когда стал мотаться, внедряя свои http://i018.radikal.ru/0711/d7/36990cccfae1.jpg разработки по всему Союзу - в крупнейших научных библиотеках Союза я искал в старинных изданиях упоминания о Шевченко и его друзьях…
Тот, кто имеет возможность бывать в Ленинке, пардон, Румянцевке в Москве, может убедиться, что карточки книг, посвящённых Шевченко, занимают больше четырёх ящиков каталога. Несколько тысяч наименований! Книги писателей, литературоведов, филологов. То же самое Вы увидите и в С-Петербургской библиотеке им. Салтыкова-Щедрина, и в Бакинской библиотеке им. Ахундова и в Ташкентской им. Алишера Навои. Даже в Йошкар-олинской библиотеке им. Крупской карточкам книг о Шевченко отведено целых два ящика.
Конечно, мотаясь по Союзу, внедряя свои разработки, я не только с литературой о Шевченко и своих предках знакомился, но и литературу по специальности изучал. Подготовил докторскую диссертацию «Роль комплексных безотходных технологий сельхозпереработки в оптимизации землепользования». Но грянуло пьяное ГКЧП 1991 года, а затем за бутылкой «Беловежской» на троих похоронили могучую Державу, в которой я родился и вырос. Докторскую вначале негде было защищать, а затем, когда вновь открыли Советы, но защиту сделали платной, стало не за что защищать – пятьдесят тысяч рублей, положенные на накопительный фонд „Дома Селенга”, исчезли неведомо куда. К тому же зарплата доктора наук в институте сравнялась с зарплатой уборщицы в банке. Так что на защите поставил крест. Пытался ещё что-то строить и внедрять свои разработки, изобретения и ноу-хау в колхозах Украины, но грянула принудительная приватизация и те колхозы уничтожили. При этом разграбили всё коллективное имущество, в том числе и созданные мною безотходные сельхозперерабатывающие комплексы. Мой межвузовский агроконсорциум обанкротился, не расплатившись с заводами-изготовителями за установленное в тех колхозах оборудование.
Попробовал создавать минимолокозаводики, миниколбасницы и минимельницы для фермеров. Увы, урожай у них забирали за бесценок кредиторы, так что даже минимельницу, которая окупается за считанные месяцы, им построить было не за что. Если что и внедрял, то только в России – колхозы там не уничтожены. Когда подошло 60-летие, чтобы не потерять право на научную пенсию, вернулся в сельхозинститут, ставший уже агроуниверситетом, с выплатой зарплаты Заказчиком. Заказчиком этим стал концерн «Симекс», возглавляемый хорошим знакомым ректора паном Марковским. Концерн во времена Союза занимался прокладыванием линий спецсвязи. Марковский после распада ухитрился приватизировать концерн со всем его добром. Благодаря связям с тогдашним львовским губернатором он получил доступ к дешёвым кредитам. Вот и решил заняться агробизнесом. Уговорил крестьян из 5 сёл передать ему землю бывших колхозов, а коллектив сахарного завода - передать ему свои акции. Я думал, что у него смогу реализовать свои идеи – объединить агропроизводство, безотходную переработку сельхозсырья и реализацию готовой продукции. Закупил ему лучшее в Европе оборудование «космического» Саратовского «Восхода» для хлебопекарни. Разыскал оптимальное оборудование для крупоцеха и мельницы. Увы, губернатора, который протежировал концерну, убрали. Концерн остался без дешёвых кредитов. Не смогли даже докупить ту мелочь, которая осталась по хлебопекарне, но без которой хлеба не сделаешь – тестомешалку. Затем босс просто ликвидировал агроподразделение концерна. Работники сахарного завода и крестьяне остались с носом. Мне также «забыли» выплатить зарплату за целый квартал…
В таких условиях работать в агросекторе стало бессмысленно. К тому же подошёл срок выхода на пенсию. Хоть той Державе мои разработки и принесли миллионы переводных рублей, но жульё из пенсионного фонда два года утверждало, что я не имею права на научную пенсию. Под давлением Антикоррупционного комитета, доказавшего фальсификацию справки о негосударственном статусе моего институтского предприятия, признали это право. Зато рассчитали пенсию так, что она составила в 2005 всего 92 гривны 26 коп($17,5)! После обращения в Европейский Суд она увеличилась на порядок. Всё это я посчитал местью Судьбы за то, что так и не выполнил до конца клятвы, данной в молодости – донести до людей правду о предках.
Клятва эта была частью Присяги Рода, которую я давал в день своего совершеннолетия возле могилы побратима моего прадеда Вербицкого-Антиоха, Афанасия Марковича. http://i025.radikal.ru/0711/83/d88ddd6e57c9.jpg (Мы с сестрой у могилы Марковича). Располагалась могила когда-то возле захоронений моих предков –  уничтоженных в 1922 году и превратившихся в овраг – тропинку с горы в урочище «Святое». Правда та присяга, идущая к нам от присяги членов Кирилло-Мефодиевского братства и лично Василия Белозерского, мало чем отличалась от присяги «строителя коммунизма», которую тогда же приносили мои ровесники. Разве тем, что я клялся не вступать в КПСС, не служить в красной армии, служить людям, а не властям, быть верным Родине, а не Государству, донести до людей правду о людях моего Рода. Присягу я выполнил почти полностью. Не влез ни в какое КПСС, не служил в армии, был в умеренной оппозиции к власти того Государства и в жёсткой оппозиции к этой. Мои разработки позволяли в сельмагах иметь продтовары более качественные и более дешёвые, чем городе. Но вот о Людях Рода так и не успел рассказать, хотя во время тех внедренческих командировок по Союзу всегда бывал в научных библиотеках и, листая старинные издания, искал в них знакомые фамилии. Дело в том, что по «Сусловским» спискам из библиотек изымалась не угодная власти литература. Но исполняли те приказы по-разному. В Ташкентской научной библиотеке Алишера Навои, находящейся под личным патронатом Рашидова, ни одна старинная книга не была уничтожена. Находились «запретные» издания и в Йошкар-Оле, и в Архангельске, и в Петропавловск-Камчатском. Находил я в них упоминания о предках. Но всегда они упоминались рядом с именем Шевченко.
Я так и не написал «Книгу Рода», хоть из рассказов о предках моей бабушки-мамы Евгении Львовны Кулешовой-Вербицкой и бабушек Веры Вербицкой-Вороной и Марии Вербицкой-Раковой можно было бы составить несколько толстенных томов. Но, к сожалению, все те пересказы, без подтверждения первоисточников, просто сказки, не имеющие права на печать. Увы, в старинных изданиях, писалось только о Великих. О Шевченко, Кулише, Марко Вовчок, Глебове. Даже о любимом художнике самого Гитлера – Иване Рашевском, почти не осталось упоминаний. Как его картины из наших коллекций увезли по распоряжению Гитлера, так все упоминания о нём уничтожили по распоряжению главного идеолога компартии.
Не написал я пока «Книги Предков». Зато о Шевченко я собрал такой материал, что из него он встаёт не бестелесным ангелом или шизофреником-революционером, а романтическим витязем! Я, честно признаюсь, не люблю Пушкина. Считаю, что автором современного русского литературного языка был не Пушкин, а Барков. Я обожаю Лермонтова и Кольцова. Их обожал и Шевченко. У меня такие же взгляды и вкусы как у него. У меня было схожее детство, правда, матери я совсем не знал. Её расстреляли в год моего рождения. У Тараса она умерла, когда ему уже было 9 лет…У меня не было берегини-сестры. Вместо неё была бабушка-мама. http://i014.radikal.ru/0711/70/e7a53658c41c.jpg От мачехи я сбежал, воспользовавшись тем, что отцу пришлось удирать от МГБУ в Россию. То, что испытывал Тарас с мачехой, знаю по себе. Мало того, в молодости я и пил, как Тарас. Может даже больше. Всё же имел возможность. Ведь учился на спиртовика, ликёро-водочника. Но на заключительной дегустации зав. кафедрой бродильных производств, профессор Мальцев подлил нам в водку какой-то дряни. С тех пор я стал абсолютно непьющим, но потерял вдохновение писать стихи. Так что на собственном опыте знаю – для стихов нужно раскрепощение. А его трезвым не достигнешь. Как видите, у меня Жизнь выработала такое же восприятие Мира, как и у Тараса Шевченко. Правда, я уже жил совсем в другое время. Учился не у полуграмотного дьячка, а в прекрасной школе. Не били меня учителя, а учили Добру и Правде. Я до сих пор помню нашу классную руководительницу – «дюймовочку» Клару Ильиничну Калиту. Помню почти всех одноклассников. Потому, что жили одной семьёй. Жили по принципу: Один за всех и все - за одного! Тарас же жил в эпоху, когда, как и ныне, был совсем другой принцип. Как в песне: «Какое мне дело до вас до всех, а Ваше до меня!». И вот этот то принцип и стремился поломать Тарас. Первый витязь-романтик зарождающейся Украины. Благодаря ему зарождающейся!
У нас вышло много книг, пересказывающих легенды о Тарасе простых людей – ремесленников, художников, крестьян. Но народ это ведь не только простые люди. Вот о том, каким видели Шевченко столбовые дворяне я и расскажу Вам.
Я так и не стал писателем. Предприятия, созданные мной, разграблены прихватизаторами. Мои технологии используют в других странах, так как у нас больше некому их применять. Разработки мои стали никому не нужными. Может хоть эта книга останется после меня…
ЧАСТЬ 1
ГЛАВА 1.Детство Тараса
http://i034.radikal.ru/0711/de/bf81e8b6943b.jpg
Все мы родом из детства. Из муравьино-стрекозиной страны серебряных и золотых медвяно-пахучих весенних котиков, гудения пчёл и хрущей над сугробами-заметелью вишнёвого цвета, бомбардировщиками-шмелями над клевером, притягивающих тайн запущенного сада...
Вот в такой таинственно-волшебной стране пролетало и Детство Тараса. Увы, с раннего детства над его семьёй висело проклятье. И совсем не крепостничество было тем проклятьем. Не будем размазывать сопли над страшным житьём-бытьём тогдашнего крепостного крестьянина. Жизнь его отличалась от жизни сегодняшнего ограбленного и униженного украинского крестьянина только тем, что новые паны не имеют права продавать крестьян. Те же имели. Правда, в 1833 г., царь запретил продавать крестьян без земли и в розницу, а через десять лет дал помещикам право освобождать крестьян без земли. По закону барщина составляла не более 2 дней в неделю, причём привлекать на работу в выходные дни или праздники запрещалось. А вот мою жену вызывают на работу и в выходные и на праздники. Без отгулов или доплаты. Крепостных продавали. А разве сейчас украинок не продают рабынями в бордели Зарубежья? Так что не при нашей власти хаять самодержавие!
Крепостные должны были кроме барщины отдавать пану 10% урожая с той земли, которую им дал пан, или они унаследовали от родителей, но она принадлежала пану. Пан отвечал за то, чтобы крестьяне не голодали. Я в библиотеке выписал рапорт Киевского генерал-губернатора http://i028.radikal.ru/0712/a1/bf5b579f86f0.jpg Бибикова о том, что помещица Браницкая (сестра Василия Энгельгардта) позволяет себе во время жатвы заставлять своих крепостных отрабатывать не 2, а 3 дня в неделю. Тут же он приводит список и других помещиков, заставляющих людей работать больше. Губернатор просит царя строго наказать всех виновных! И они таки были наказаны!
Пять дней в неделю крепостной волен был заниматься своими делами. Всё, что крепостной зарабатывал в это время, принадлежало ему. На эти заработки он имел право выкупиться. Надо не забывать, что крепостной (кроме челяди) выкупался и продавался с землей. Так выкупился двоюродный брат Тараса Варфоломей Шевченко, а его сводный брат – Степан Терещенко, стал одним из основателей династии богатейших сахарозаводчиков. Да из тех сахарозаводчиков большинство было выходцами из крепостных- те же Семиренки, Ханенки, Хрякины...
Вряд ли, по сегодняшним меркам, можно считать бедными семью Шевченко. Отец его, Григорий Иванович Шевченко-Грушевский был достаточно зажиточным, чтобы выбрать жену не по указке родителей, а тем более пана. Он женился на красавице Катерине, дочери зажиточного казака Бойко, сбежавшего во времена Хмельниччины с польской Галиции. Во времена Екатерины все земли Звенигородщины были отданы родственникам Потёмкина. Кстати, мне довелось читать послание княгини Браницкой http://i015.radikal.ru/0712/0a/5c4229bb5a49.jpg к населению Богуслава, где она пишет, что земли теперь принадлежат ей, и она предлагает людям или идти к ней в крепостные, или идти, куда глаза глядят. Именно тогда Старый Бойко не захотел бросать насиженное место и остался крепостным. Григорию пришлось пойти в „примаки”, так как у отца жило ещё четверо детей. Трудно быть примаком, мириться с чужими родителями. Видимо поэтому, после рождения в 1804 году дочери Катерины, не было у них детей. В 1810 Аким Бойко, пошёл к управляющему ротмистру Дмитренко и попросил его отдать молодым пустующие хату и землю их соседа Колесника. Ротмистр вызвал к себе его и молодых, долго о чём-то договаривался с ними, наконец, отдал им землю и хату Колесника. Вот та земля и та хата, и стали проклятием семьи Тараса.
Колесник был чумаком. С весны до глубокой осени чумаки уходят с обозом. Во время похода за солью на Азов, его жену, на последнем месяце беременности, моринецкий помощник управителя заставил выйти на жатву, хоть это было и не по Закону. Там, в поле, у неё начались роды. Повивальной бабки не было, вот она и скончалась вместе с ребёнком. Вернулся чумак Колесник в пустую хату. Соседи рассказали ему о причине смерти жены. Не стал Колесник жаловаться ни управляющему, ни помещику, а сбил на землю ту нелюдь и забил (накопал) его ногами до смерти. Вот за это и прозвали его односельчане - «Копий». Но разве же мог допустить пан, чтобы вместо его, суд вершил какой-то крепостной. Отдал он Колесника в москали (солдаты). А вскоре случилась война с Наполеоном. Бился с французами Копий на российских просторах, а затем вместе с армией пошёл в далёкую Францию устанавливать «демократию». Опустели земля и хата…
Хата была добротная. Земля плодородная. Завели молодые коровёнку, один дед отдал им с дюжину овец, другой - воз с волами. Григорий стал чумаковать. Зимою зарабатывал деньги плотничаньем и стельмахованием, так как чувствовал дерево и любил работать с ним. Жили они добротно, получше, чем большинство нынешних единоличников. Осенью 1811 родился у них сын Никита…
В 1813, после победы при Бауцене, 23 мая 1813 года было заключено Плесвицкое перемирие. Воспользовавшись краткой передышки в войне, Александр 1 вместе с двором поехал к графине Браницкой, а престолонаследник, командующий http://i010.radikal.ru/0712/53/508f3b99f37f.jpg резервной армией Великий Князь Константин Павлович, прикатил к Энгельгардту . Приехал, чтобы отдать честь старому Энгельгардту за подвиг его сына. Раненый, тот собственной рукой отсёк себе полуоторванную пушечным ядром ногу и после перевязки продолжал командовать частью. Весь июнь пробыл Великий князь у Василия Энгельгардта. Был он нелюбимым в царской семье, но любимцем у армии и простонародья. Был побратимом недавно умершего Кутузова. Так что заливал у Энгельгардта горе вином, до которого был большой охотник. Сочинял стихи окрестным дамам. И до стихов и до дам он также был большой охотник (Впоследствии даже от престола отказался ради прекрасной польки http://i010.radikal.ru/0712/53/508f3b99f37f.jpg). Обслуживать его Дмитренко выбрал самых красивых крепостных со всех поместий пана. Была среди них и Катерина Шевченко. Отрабатывала ту хату, отданную им три года назад Дмитренко. Григорий, как и положено, с мая укатил с обозом за солью…
Через 9 месяцев после тех событий, 25 февраля 1814 родился Тарас. Не исполнилось Тарасу и года, как окончилась война с Наполеоном. Русская армия с победой вернулась домой. Колеснику дали бессрочный отпуск. Вернулся он домой. А дома то и нет. Захватили соседи! Сколотил Копий-Колесник ватагу таких же, как он добрых молодцев, соорудил схорон в глубине леса и стал оттуда налетать на проезжих и грабить их. Не раз приходил он и к Григорию Шевченко. Придет среди ночи и тарабанит в окно. Шевченко откроет форточку и спрашивает: «Кто, и что надо?” А тот отвечает -„Копий, вот кто! Пришёл с товарищами к тебе в гости. Забрал ты мою землю и хату, так теперь корми нас. Не дашь честь-честью, так дашь, как собака!” За короткое время забрал он у Шевченко дюжину овец и корову, а затем заявил: «Корову сожрём, хату сожжём, а тебя забьём. Не хочешь этого - убирайся с моей хаты и моей земли вон!”
Бросились Григорий с женой к родителям. Рассказали о своей беде. Посоветовались родители, покряхтели. Аким Бойко вновь пошёл к Дмитренко. Неизвестно о чём они говорили, но после этого старый Бойко дал детям 200 рублей, чтобы купили они хату http://i033.radikal.ru/0712/48/6ce7c936afb1.jpg с усадьбой в соседней Кирилловке. Гайдамаки Копия после переезда остались кошмарными снами, из которых в будущем Тарас Шевченко будет черпать своих героев - гайдамаков...
Скажите, пожалуйста, вы можете для своих детей, так сразу найти деньги на новую квартиру? Я всю жизнь проработал, мои изобретения принесли той Стране миллионы, но когда сыну понадобилась квартира, я не смог ничего ему дать. Пришлось ему брать ипотечный кредит в $50 000 на двукомнатную в многоэтажке.А тут дом с усадьбой…
Усадьба стоила тех денег, которые за неё заплатили. Вот как её описывает сам Шевченко:
«Возле хаты яблоня с краснощёкими яблоками, а вокруг яблони цветник старшей сестры, моей терпеливой, моей нежной няньки! А возле ворот стоит старая разлогая верба с усохшей вершиной, а за вербой стоит клуня, окружённая копнами жита, пшеницы и всяких разных хлебов; а за клунею, по косогору пойдёт уже сад. Да какой сад! Густой, тёмный, тихий.…А за садом левада, а за левадой долина, а в той долине тихой еле слышно журчит ручей, обставленный вербами и калиной и опоясанный широколистыми, тёмными, зелёными лопухами…”(повесть “Княгиня”).
Конечно, в детстве нам всё кажется большим и высоким. Но вот родительскую усадьбу Тарас Шевченко не приукрашивает. Наш дальний родственник Афанасий Маркович в 60-е годы Х1Х столетия был Государственным представителем в Земском суде. Сохранились его записи о том, что, освобождая своего крестьянина, помещик должен был отдать ему и участок земли, которым тот пользовался, но не меньше чем 7 десятин на семью (десятина = 1,029 га). Нынче, при приватизации земли, у нас на семью припадает от 1.5 до 3 га, то есть меньше 3 десятин!
В этом рае, в этой стрекозино-муравьиной долине с прячущимися в лопухах ручейками, и проходило раннее детство Тараса. Когда не носился по улице с такими же голопопыми малышами-соседями, то блуждал своим садом, спускался в долину, укладывался под величественным лопухом и смотрел на свой ручей- ручеёк, который бежал куда-то в бесконечность...
Наше Детство начинается с узнавания вселенной всеми органами чувств: зрением, обонянием, вкусом. Иногда странные вещи встречаются при попытках ребёнка познать свою расширяющуюся вселенную теми органами. Вон, когда я ещё жил в аспирантской общаге, соседский детеныш любил жрать с пола собственные экскременты. Нынче он доктор наук, зав. кафедрой. Откушивает только в дорогих ресторанах с элитарной публикой… Подобный сдвиг был и у Тараса. Только не экскрементами он лакомился, а глиной. Ел землю в детстве наибольший поэт украинской земли. Разве же не символично!
Возвращался домой к ужину мурзатый, с резью в животе от съеденной глины, и, несмотря на ту резь, сияющий от счастья. Вселенная его детства все больше и больше расширялась. Вначале это была усадьба их соседей Коваленок, затем село, а затем и поля за селом. Когда ему исполнилось 6 лет, летом, когда отец поехал чумаковать и прихватил с собой старшего брата Никиту, Тарас захотел посмотреть, где же те железные столбы, на которых держится небо. Вышел за село, дошел до величественного Пединиевского кургана, забрался на вершину и вдали, за зеленым полем и синим лесом, увидел верхушки белой трехглавой церкви. Пошел он в то, чем-то знакомое, далекое село (это были Моринцы, где он родился). Почти возле самого села, переходя дорогу, натолкнулся на чумаков. Те спросили, кто он и куда идет. Ответил – « Тарас и иду к своему дому в Кирилловке! » Посмеялись чумаки над голопузым путешественником и отвезли его в Кирилловку. Хотя Тарас и говорил всегда, что мать очень о нём заботилась, но не видно этого из его описаний. Вот как он сам описывает своё возвращении после того, как был неизвестно где с раннего утра до сумерек:
“На дворе уже смеркалось, когда я подошел к нашему перелазу; смотрю через перелаз во двор, а там, около дома, на темно- зеленом, бархатном спорыше, все наши сидят себя в кружке и вечеряют; только моя старшая сестра и няня Екатерина не вечеряет, а стоит себя около дверей, подперев голову рукой, и всё поглядывает на перелаз. Когда я высунул голову из-за перелаза, то она увидела меня и обрадовано вскрикнула: “Пришел! Пришел!” Подбежала ко мне, подхватила меня на руки, понеслась через двор и посадила в кружок вечерять, сказав: «Сидай, приблудо, вечеряй!”...
Странная какая-то материнская любовь. Ребенок исчез на целый день неизвестно куда, а все, кроме сестры-берегини, этого не замечают. Когда я в таком же возрасте (мы тогда жили в Яновском лесничестве на Винниччине, невдалеке от «Вервольфа») пошел дорогой к соседнему селу и шел себе спокойненько, любуясь природой, до самого вечера, родные подняли такой шум, что на поиски ринулось все лесничество. Натолкнулась на меня машина, которую послали в то соседнее село за подмогой. Дедушка так выпорол меня за это путешествие, что и сейчас помню все подробности. А Тарасовой родне - хоть бы что! Даже не заметили!
Отец Тараса был грамотным. Хотел, чтобы грамотными были и его дети. Если учесть, что братья столбового дворянина Виктора Забилы (будущий побратим Тараса Шевченко) не умели писать, то согласитесь, что семья Шевченко не была такою уж бедною. Когда Тарасу исполнилось 8 лет, отец отдал его учиться грамоте в церковно-приходскую школу. Нужно сказать, что на Украине те школы при церквях были большей частью польские. Присоединив Польшу к Украине во времена Екатерины Великой, Россия оставила на Украине все так, как было при Речи Посполитой. Все было в руках польских управителей барских имений. Даже после того, как господами стали уже не польские шляхтичи, а российские дворяне. Православные школы были редкостью. У действительного статского советника графа Василия Энгельгардта и управителем был бывший однополчанин, ротмистр в отставке украинец Михаил Дмитренко. Церкви в его селах были православными, и учили не латыни и Катехизису, а Псалтырю на церковнославянском языке. Трудно сказать, кто был тот дьяк Совгир, который стал первым учителем Тараса. Знаем только, что он порол учеников нещадно, но справедливо, как и было заведено в те времена. Считалось, что ничто так не закрепляет память, как порка. Сказать по правде, я полностью с этим согласен. Когда дед или бабушка хотели, чтобы я что-то запомнил на всю жизнь, обязательно устраивали порку. Так было и с рассказами их о Белозерских, Забилах, Кулише, Марковиче, Рашевских. Да и Присяга Рода сопровождалась кровью на руке. По-видимому, поэтому и детьми, мы, давая клятву побратимства, скрепляли ее кровью. Чтобы запомнить на всю жизнь. Так что не будем хаять предков за те порки…
В те времена в ЦПШ учились четыре года. Первые два года учили псалтырь на церковно-славянском, после чего приступали к изучению грамматики. Но не пришлось Тарасу учить грамматику. В конце января 1823 ушла замуж сестра-берегиня Екатерина... А осенью, от какой-то болезни, умерла мать... Вернулся с чумаками Григорий Шевченко, а дома ни жены, ни покоя. Орут голодные дети. Что одному делать с детьми мал-мала меньше...
Привез ему из Моринцев Аким Бойко сестру Екатерины – Оксану Терещенко, вдову с тремя малыми детьми на руках. Покорился Григорий тестю, взял ту Оксану, хоть и знал о ее ведьмацком характере. Справили свадьбу, когда еще и 90 дней не прошло со смерти жены (умерла 6 августа, а женился 16 октября). Унесло его счастье и достаток то нарушение дедовских обычаев! Грызла поедом новая жена. Грызлись между собой сводные дети. Сбегал от тех ссор Григорий чумаковать, забирая с собой старшего сына Никиту. Раз, когда отец с Никитой чумаковали, на постой в дом Шевченко прислали москаля (солдата). Не будем говорить, сколько он там жил и как его обслуживала изголодавшаяся по мужской ласке Оксана, но когда наступило время идти в поход, исчезли у того солдата три золотых рубля. Ну, на кого должна была подумать Оксана? На своих родных детей? Самым старшим из чужих детей был Тарас, к тому же нелюбимый отцом. Вот и указала на него, как на вора. Тарас сбежал в свой схорон в глубине сада соседа Жениха. Носила ему в схорон снедь сестра Иринка. Сводные сестры выследили ее и привели к Тарасу мачеху с дядькой Павлом. Три дня мучил дядька Тараса. Выбил из него признание в краже, а вот места не выведал. Ведь украл те деньги не Тарас, а сводный брат Степан. Может те солдатские три золотых, и были началом того капитала, который потом сделал из Степана Колесниковича Терещенко – сахарозаводчика, сооснователя династии миллионеров Терещенко...
После того случая, Тарас на всю жизнь возненавидел и тех сводных сестер, и того Степана, и палача-дядьку, и ведьму мачеху. Через много лет он напишет: „«Кто видел хоть здали мачуху и так называемых сведенных детей, тот знает ад в самом его отвратительном торжестве»…
 Узнав о случившемся, дед Иван приказал Григорию брать чумаковать не Никиту, а Тараса. Никиту же взялся учить плотничать и стельмаховать. Стал ездить Тарас с отцом в дальний Елизаветоград и к Азовскому морю. Осуществились его мечты увидеть мир. Но не таким оказался тот мир, как представлялось в раннем детстве. Едешь день, два, три, а вокруг все та же степь, все те же лесочки, все такие же одинаковые военные поселения. Скукотища…
Чумакование для отца Тараса закончилось бедой. Поехал он осенью 1824 в Киев. На обратном пути сильно промок и заболел. Да не то, что надлежащего ухода, даже покоя дома не было. Злые вопли жены, вечные ссоры между сводными детьми... Проболел он осень и зиму, а в марте отдал Богу душу. Звещал он перед смертью имущество детям и жене. Вот только Тарасу ничего не завещал. Так и не признал…
Весной, на время страды, взял Тараса к себе в помощники дядька Павел. Батраку нужно платить, а племянника можно заставить работать лишь за кусок хлеба. Закончилась страда, и выпер племянника обратно к мачехе. А мачеха уже начала напропалую грешить с молодым дьяком Богорским, который, выжив со школы Совгиря, стал учить детей вместо него. Но какая там была учеба – дьяк и дневал и ночевал у Оксаны, пропивая с ней добро её мужа. Чтобы Тарас не мешал им, Богорский пригласил “у него поселиться яко школьник и рабочий”. Парню исполнилось 11, и он уже понимал, что стоит делать, а что нет. Дьяк предложил ему выполнять обязанности “ консула”, а в отсутствие дьяка, читать над покойниками Псалтырь за 20% от принесенного людьми подаяния. Тарас с радостью согласился. Ведь это давало возможность, и избавиться от грызни ведьмы-мачехи, и иметь хоть какой-то заработок. К тому же это было и престижно. Ведь главной обязанностью ”консула” было следить за успехами в учебе школьников и давать им розог за не выученное задание.
Но вот с прибылями от того “ консульства” было не очень. После того, как из школы пошел суровый, но грамотный Совгир, бросили школу и большинство его учеников. Ведь Богорский почти все свое время проводил не в школе, а у Оксаны. Тарас, хоть и наизусть усвоил Псалтырь, и мог сам учить ему других, а вот грамоты у Совгиря научиться не успел...
Видимо, поэтому те дни у Богорского Тарас вспоминал как самые голодные и самые позорные в жизни. Мало того, он стал банальным взяточником, как вспоминает Петр Шевченко:
“Кто приносил ему больше подарков, тому он меньше розог давал, а кто приносил мало или совсем не приносил взятки, того бил больно... Но школьников в школе было совсем мало; из-за этого одними подношениями нельзя было прокормиться и “ консул”, голодая, должен был пускаться на другой промысел: он крал гусей, поросят и среди ночи варил себе похлёбку в своём схороне на Пединовском кургане. Кирилловцы, заметив, что в пещере временами ночью горит огонь, решили, что в пещере поселилась нечистая сила, и просили попа выгнать чертяку. Поп, собрав людей, пошел к пещере, вычитал молитвы, окропил святой водой вход в пещеру и сказал, чтобы кто-нибудь полез туда и посмотрел, что там есть. Никто не отваживался. Тогда люди решили, что надо заплатить тому, кто полезет в пещеру. Раньше всех вызвался Тарас, который хорошо прекрасно знал, что в пещере той чертяки нет, а есть только кости украденных им птиц и поросят. Но он сделал вид, что боится лезть, и потребовал, чтобы к его ноге, на всякий случай, привязали бечевку: когда, мол, нечистая сила совершит над ним в пещере что-то недоброе, то можно будет вытянуть его. Так он на привязи полез в пещеру; там спрятал следы своей кулинарии и вылез обратно в добром здравии, поведав, что в пещере ни одного чертяки нет. Вот и заработал деньги...”
Если бы та жизнь у Богорского длилась дольше, неизвестно в какого ворюгу или взяточника превратился наш Тарас. Но деду Ивану осточертело смотреть, как его невестка блудит и пропивает с дьяком сыновье добро. Он приказал Акиму Бойко забрать её назад в Моринцы. Забрала она своих детей и остаток добра, нагрузила их на мужнину подводу и поехала к себе в Моринцы, оставив в хате голые стены...
Никите уже исполнилось 15, так что дед женил его на соседской девушке, сделав хозяином в доме. Дьяк Богорский вернулся в школу. Но не для того, чтобы учить, а чтобы пьянствовать. Все, что зарабатывал Тарас на заупокойных чтениях, отбирал дьяк. Да и розги ученикам стал давать самолично. Что же Тарасу было от голода умирать? К тому же во время тех попоек дьяк старательно тыкал в руку парня стакан с перваком, не давая закуски. Так с детства его приучили к водке…
 Наконец, Тарас не выдержал и после очередной попойки, когда водка бросила дьяка на пол, связал его и хорошенько накормил розгами. Затем, собрав вещи, пошел к дьяку-маляру в Лисянку учиться живописи. Увы, дьяк заставлял его таскать на гору тяжелые ведра с водой, растирать краску-медянку на железном листе, а с согласием учить живописи не спешил. Пришлось Тарасу идти в соседнее село Тарасовку, где жил знаменитый дьяк-богомаз. Тот дьяк мнил себя великим хиромантом. Рассмотрев ладонь Тараса, он заявил, что тот не имеет призвания ни к чему и в ученики ему не подходит. Пришлось Тарасу ни с чем возвращаться в родную хату, где уже всем командовал Никита. Брат его попробовал научить плотничанью и стельмахованию. Не вышло. Снарядил выпасать общественное стадо. И здесь, несмотря на то, что вместе с ним пасла стадо лучшая подруга его любимой сестры Иринки – Оксанка http://i019.radikal.ru/0711/73/706a73ee3199.jpg Коваленко, у Тараса ничего не вышло. Он больше на Оксанку глядел, чем на стадо. Уволила его община из пастухов. Пошел в батраки к зажиточному священнику Кошицу. Зажиточному, но скупердяю. Хоть Тарасу и нравилось возиться-смотреть за новорождённой малюткой-дочуркой священника Феодосией, дьяк нашёл ему другую работу. Заставил он Тараса сопровождать сына Яся в Шполу, продавать ранние сливы. Сразу за селом, на мостике через пруд, телега поломалась, и сливы полетели в грязь. Весь день ребята вытирали те сливы от грязи. Ясно, что ничего за них не выручили. Всё село смеялось над той коммерцией Кошица и над Тарасом с Ясем. После этого позора не захотел он оставаться у священника. Поблагодарил за хлеб-соль, поцеловал в лобик Феодосию, к которой успел привязаться, и пошел в село Хлиповку, славящееся своими малярами. Увы, и там отказались взять его в ученики…
 Практичный дед Аким, видя, что парень пропадает без дела, опять пошел к управляющему Дмитренко и долго о чём-то беседовал с ним. В результате тот приказал Кирилловскому помощнику управляющего Яну Дымовскому взять Тараса к себе мальчиком - порученцем.
Обеднелый польский шляхтич Ян Станиславович Дымовский закончил Дерптский университет. Впитав его человеколюбивые идеи, пытался, чем мог, помогать людям. Ему очень понравился сообразительный и любознательный мальчик. Он научил его азам письма, чему так и не успели научить дьяки. Но Дымовский был поляк. Все книжки у него были польские. Так что после церковно-славянского Тарас усвоил не украинский, даже не русский, а польский язык. Именно по-польски он научился читать и писать. Ясно, что и разговаривать по-польски он тоже научился у Дымовского.
В 1828 году умер старый Василий Васильевич Энгельгардт, так и не получив разрешение на бракосочетание с польской княжной, которую когда-то похитил из девичьего монастыря. С которой нажил три сына и две дочери. Поместья его разделили между наследниками. Ольшанский куст сел достался Павлу Васильевичу Энгельгардту http://i014.radikal.ru/0711/6c/ffa44f18e489.jpg , младшему из братьев. Служил он в гвардии. Дослужился лишь до штаб-ротмистра. Звания низшего, чем у его управителя Ольшанского куста имений ротмистра Ивана Дмитренко. После получения наследство его устроили адъютантом друга отца, героя Отечественной войны, 75 летнего Виленского генерал-губернатора , графа Н.Римского-Корсакова. http://i013.radikal.ru/0712/1e/6841270de5fe.jpg
Чтобы хвастануть, какой он пан, к новому месту назначения Павел Васильевич решил приехать с новонабранной гвардией из молодых крепостных. Он приказал Дмитренко сформировать ему этот гвардейский экипаж. Дмитренко передал поручение всем своим помощникам. Ян Станиславович, видя, что Тарасу становится уже тесно в Кирилловке, зная, как он хочет научиться рисовать, посоветовал парню ехать с паном в Вильно. После Тарасового радостного согласия, он порекомендовал Дмитренко ввести его в состав того гвардейского экипажа в роли домашнего художника. С этой же просьбой к Дмитренко обратился и Аким Бойко. В результате Дмитренко Тараса даже к знаменитому Ольшанскому художнику Степану Превлоцкому записал и тот несколько месяцев обучал Тараса азам живописи.
И вот осенью 1829 году в Вильно с Ольшан выехал обоз, с которым ехал и домашний живописец Тарас Шевченко. Казачком ехал Иван Нечипоренко.
Не всем рассказам Тараса следует верить безоговорочно. Так он пишет, что в обязанности казачка входило “подавать господину трубку или стакан и стоять незаметным истуканом рядом...” В действительности же, казачок был мальчиком для поручений. Как правило, интимных поручений пана. То есть казачок был приближенным лицом пана, со всеми вытекающими из этого привилегиями. Обычно, у панов было по одному казачку. Была еще девушка при пани. Казачком при Павле Васильевиче был Иван Нечипоренко. Следовательно, Тарас всё же был комнатным художником и выполнял отдельные поручения пана и пани, главным образом - пани. Вот именно пани, первой Виленской красавице, баронессе Софии Григорьевне http://i019.radikal.ru/0711/1c/92b22a2376d1.jpg Энгельгардт и обязан Тарас тем самым светлым, что вынес он из детства и ранней юности.
Баронесса происходила из остзейской ветви Рода Энгельгардтов, воспитывалась в семье с масонскими взглядами. Она видела в Тарасе не быдло, а Человека. Мало того, он стал для неё Вольтеровским «Простодушным», из которого она могла сотворить Личность по своему усмотрению. Это благодаря ей Тарас научился читать и писать по-русски и даже говорить на французском ( разрешила обучить его французскому гувернантке-француженке). С отъездом в Вильно закончилось Детство Тараса. Детство, которое заложило в его душе любовь к украинской земле. Детство, в котором остались его покойные родители. Остались сестра-берегиня Екатерина, и любимая сестра Иринка. Такой не по детскому степенный брат Никита. Осталась его Предлюбовь – соседская девочка Оксанка. Остались мудрые деды Иван и Аким. Остались и такие ненавистные мачеха, дьяк Богорский, дядька Павел, сводные брат и сестры и все другие друзья и недруги. Всё осталось в Детстве, том пьянящем украинском Детстве! Он вступил в Виленскую юность…


ГЛАВА 11.ВИЛЕНСКАЯ ЮНОСТЬ, ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Своей предлюбви Тарас посвятил волшебные стихи, преисполненные миром детства и печалью за ним, потерянным навсегда. Оксанку он вспоминал всю свою жизнь. А вот о своей Первой Любви так и не написал ничего. Да и о Первой своей женщине вспомнил только несколько строками в “ Дневнике”. Почему же так вышло? По-видимому потому, что та Первая Любовь и та Первая Женщина так сильно ранили сердце, что больно было о них вспоминать. Так кто же был Первой Любовью Тараса, и кто была его Первая?
Так уж случилось, что в 80-х годах я почти полгода был в командировке в Литве, внедряя там свои разработки. Большую часть того времени пробыл в Вильнюсе. Городе, где жил Тарас, где он был со своей первой, недосягаемой Любовью, в городе, где он встретил и свою Первую женщину...
Я ходил теми же тенистыми парками, которыми бродил он, был в том же величественном дворце - крепости Миндовга, любовался спокойными Вилиею и Закретом, кружил по старинным улицам. Был в тех двух домах, где жил его пан Энгельгардт, был в университете, на одном из корпусов которого в те времена висела мемориальная доска : “Здесь у профессора Йонаса Рустемаса учился великий украинский поэт-революционер Тарас Шевченко». Не один вечер провел в Республиканской и Университетской библиотеках. В их залах старинных книг и рукописей пытался разобраться, что написано в журналах той поры, когда Тарас находился в Вильно. Слава Богу, периодика того времени была на русском языке. Навыписывал я много материалов о Константине Павловиче, братьях Кукольниках, высшем Свете Вильно и об университетских порядках той поры. А вот о Шевченко почти ничего нового не накопал. Почти всё уже было опубликовано в современной прессе и литературе. Но благодаря тем материалам, стал по-другому смотреть на вещи. Для меня перестали быть ненавистными крепостниками Тарасовы паны. Я понял, кто был Первой Любовью Шевченко и почему он всю жизнь не желал о ней вспоминать. Понял, почему только несколькими строками в “ Дневнике” вспомнил Тарас и свою Первую... Поделюсь тем пониманием и с вами.
Знаете, какие-то странные отношения были у Тараса с его панами. Что они с паном терпеть не могли друг друга, это вполне понятно. Тарас для пана был быдлом. Пан для Тараса тоже был быдлом, которое не способно оценить то, что имеет. А вот не понятно другое. Если Павел Васильевич Энгельгардт был таким богатеем, как пишут биографы Тараса Шевченко, то почему за несколько свечей, которые сжег Тарас, срисовывая лубковый портрет Платова, он устроил такой скандал? Мало того, сам, своими руками, неслыханная вещь для столбового дворянина, избил крепостного? Скажете, такой, мол, характер, вон Гоголь же изобразил Плюшкина...Но разве же выглядит Плюшкиным молодой штабс-ротмистр, который пытается на всех светских раундах и балах пустить пыль в глаза своим богатством?..
Вот, например, Гнат Хоткевич, обстоятельно изучивший жизнь Энгельгардтов, пишет, что Павел Васильевич унаследовал от отца более трех миллионов деньгами да ещё только на Киевщине 18 000 крепостных. В официальной биографии Шевченко под редакцией Бородина и Кирилюка, также сказано, что после Василия Энгельгардта осталось 160 тыс. десятин (Десятина =1,025 га) земли в имениях, расположенных в разных местах Российской империи и 50 000 крепостных. Директор Центра истории славян Сорбонского университета Даниель Бовуа называет Энгельгардтов среди первой четверки самых богатых людей Российской империи. Как видите, по документам Павел Энгельгардт – чуть ли не самый богатый человек Малороссии. Как же объяснить, что согласно документам, этот миллионер живет с семьей, в которой уже было трое детей, в двухкомнатной квартирке и слёзно умоляет начальство улучшить жилищные условия? Ведь даже в наше время тесных многоэтажек, ему была бы положена четырехкомнатная квартира. А здесь богатей вместе с двором поселен в двухкомнатную. Так может он был богатеем лишь на бумаге? Разве же будут дети богатея после его ранней смерти (умер Павел Васильевич на 51 году жизни) продавать семейные ценности (статуэтки, серебряная и фарфоровая посуда), чтобы рассчитаться с родительскими долгами? Кстати, Тарасову Кирилловку после смерти Энгельгардта и банкротства Флярковского купил дядя Тарасового недруга Степана – сахарозаводчик Терещенко...
Как получил большое наследство от отца Павел Энгельгардт, так и спустил его. Потому что был азартным картежником. Он, словно алкоголик, не мог своевременно остановиться. Расскажу о Павле Энгельгардте немного подробнее.
Родился Павел Васильевич 5.02.1798. А уже в 1805 году “Государь император высочайше повелеть соизволил действительного тайного советника Энгельгардта сына Павла определить ко двору его императорского величества пажом с отпуском в дом родителей к окончания наукам» А 23.03.1818 он заканчивает пажеский корпус и записывается прапорщиком в Казанский драгунский полк, но не прослужив и года, переводится в лейб-гвардейский Уланскому полк с “переименованием в корнеты». Еще через 2 года, продолжая считаться в Уланском полку, назначается третьим адъютантом к другу-однополчанину отца, а теперь Виленскому генерал-губернатору Александру Михайловичу Римскому-Корсакову. В 1822 году его делают поручиком, а в 1823 году http://i004.radikal.ru/0712/d3/8cd3d4e63549.jpg красавец-поручик знакомится на балу с юной 18-летней красавицей – баронессой Софией Энгельгардт, дочерью генерал – лейтенанта Герхарда Готгардта Энгельгардта, курляндского барона, героя 1812 года, дальнего родственника…
Они были лучшей парой на этом балу. Молодой поручик и прекрасная паненка. Он сразу же влюбился у нее. Даже записал в свой личный альбом латынью: ”София, или смерть!” Как видите, не такой уже муреной или свиньей в пантофлях, как назвал его Брюллов, был Павел Энгельгардт. Был он в юности и романтиком. Был и завоевателем. Потому что на прекрасную Софию имел виды старший из сыновей князя Мещерского. Но, к счастью Павла, старый князь Иван Сергеевич Мещерский посылает в 1824 году своих сыновей в Париж. Божественная Софи осталась без титулованного почитателя ( он со временем женится на княжне Голициной). Вы не забудьте, что в те годы девушка после 20 лет уже считалась старой девой. Недаром же бальзаковский возраст – 30 лет. Поэтому, когда Павел Васильевич сделал предложение Софи, она позволила ему обратиться к родителям для решения их судьбы. Родители с удовольствием дали согласие – как не как, тоже Энгельгардт, да еще и не только потомок богатея, но и красавец! 25.10.1825 Павел пишет рапорт Римскому-Корсакову о своем намерении жениться на Софии. 16.11. получает разрешение. Свадьбу сыграли в Ольшанском имении Энгельгардтов. Вероятно, малышом Тарас видел ту свадьбу, ведь вспоминает о ней в “Прогулке с удовольствием и не без морали”. Через надлежащее время у Энгельгардтов появилась на свет доченька София, в июле 1828 - сын Василий, а в ноябре 1829, уже во время Тарасовой службы – сын Григорий. Всего же за 10 лет София родила 7 детей - 4 сына и 3 дочери. Но только родила. Даже грудью не кормила. Молоком выпоили ее детей кормилицы, а присматривали за детьми гувернантки. Как писал Тарас Шевченко:
”Да княгини только могут
 Породить ребенка.
А воспитывать, кормить
 Не могут нисколько.
Затем охают: „Забыл, мол,
       Меня Поль мой иль Филат!
А за что же тебя помнить?
Ты ж его лишь родила?”…(пер.авт.)
Вот и прекрасная Софи по моде того времени свое призвание видела не в детях, а в балах. Павла Васильевича это тоже устраивало, ведь когда рядом такая волшебная женщина – успех в обществе обеспечен!
Помните, тот пресловутый бал по поводу тезоименства Императора 6 декабря 1829 ? Софи помчала на бал, хоть совсем недавно, в конце ноября, родила ребенка! Не будем строго судить её. Что мы можем знать о нравах тех времён! Да и не забудем, что почти все дети Павла Энгельгардта заняли достойное место в обществе. Дочери вышли замуж за военных, а сыновья стали учеными и общественными деятелями. Но вернемся к прекрасной Софии, ведь если бы не попал Тарас к ней, не было бы величайшего украинского Поэта. Как утверждал Кант, “ Бытиё определяет сознание». Мировоззрение Тараса определилось именно во время пребывания у Софии Энгельгардт. Попал к ней он 15-летним подростком, а вышел из под её опеки уже 24-летним мужчиной. Наилучшие годы, годы мужания - прошли под Софьиным крылом. София была не обычной помещицею. Ее отец Готтгард Герхард был хорошим воином. Во время войны генералов так просто не давали. Но быть воином совсем не означает быть солдафоном. Генерал-лейтенант был широко образованным человеком, любил философствовать. Читал и Вольтера, и Руссо. Вольтерьянкою воспитал и дочь. В Тарасе вольтерьянка Софи увидела своего Простодушного. Лишенная светскими условностями возможности воспитывать собственных детей, взялась за воспитание Простодушного. Но сначала о том, как Тарас стал принадлежать собственно Софии, а не Павлу Васильевичу. Дело в том, что пан для своего двора в Вильно набирал не казачков, а штат прислуги. Были там и повара, и конюхи, и просто слуги. Напомню, что Тараса Шевченко барский управитель ротмистр Дмитренко, по настоятельному ходатайству Яна Дымовского и деда Акима, рекомендовал пану именно, как комнатного художника. Для этого Тарас даже пару месяцев учился у художника Превлоцкого. Казачком направил Ваню Нечипоренко. Но пока у пана была казенная квартира, в которой он не имел права что-то переделывать, комнатный художник ему, фактически, был не нужен. В это время Софи была на последних месяцах беременности. Как раз ей то и нужен был помощник. Вот таким помощником и стал 15 летний Тарас! Софи была ровесницей его сестры Екатерины. Софи и относилась к Тарасу так, как когда-то относилась старшая сестра-берегиня. Это пан видел в Тарасе бессловесное быдло. Для Софии он был Простодушным! Видела, что парень интересуется книгами. Позволила пользоваться книжками из семейной библиотеки, правда только в отсутствии пана. Но Тарас и сам хорошо понимал, что пану вряд ли понравится, что его крепостной читает те же книги, что и он. Софи объясняла Тарасу непонятные слова и выражения в польских книгах. Именно с нею впервые прочитал Тарас две книжечки Адама Мицкевича, изданные в Вильно в 1822 году. http://i004.radikal.ru/0712/cc/19188573923e.jpg. Она даже стала одевать его под Мицкевича и такие же бакенбарды, как у Мицкевича, появились и у него...
Но не только читать книжки позволяла госпожа Тарасу. В тогдашнем высшем свете всё ещё общались по-французски. Энгельгардты даже держали гувернантку-француженку, которая учила их детей манерам и французскому языку. Госпожа позволила гувернантке давать и Тарасу эти уроки . Недаром же впоследствии Элькан напишет о Тарасе, что тот свободно болтал по-французски…
Какой бы не была госпожа, но спасти Тараса от той порки 7 декабря 1829 она не могла, даже, если бы и хотела. Но может, перед тем, как осуждать пана за ту порку, подумаем, почему так случилось?
Во-первых, это был не обычный бал, а посвященный тезоименству Николая 1.
Во-вторых, этот бал должен был длиться до утра. Чтобы господа вернулись еще до полуночи, должна была быть уважительная причина. Если почитаете книги тогдашних авторов, то выясните, что во время тех балов, несмотря на царское запрещение, в отдельном кабинете собирались картежники и всю ночь на пролет играли в карты, давая возможность женам, сестрам, дочерям, танцевать и веселиться с молодыми поклонниками. Бросить игру можно было лишь при условии, что тебя обвиняют в шулерстве.
По-видимому, именно за это и выперли игроки штабс- ротмистра. Ясно, что он вернулся домой злой. Да и Софи от него, вероятно, досталось. Ведь она сразу шмыгнула к себе в спальню и не присутствовала при панской разборке с Тарасом. Вспомните еще одно обстоятельство. Пан жил на казенной квартире. Для освещения должен был пользоваться казенными же свечами. В те времена были перебои со снабжением свеч для офицеров. В письме к гражданскому губернатору от 3.12.29 пишется:”...местная дворянская дровяная администрация по требованию коменданта на этот декабрь месяц свеч ни одному из штаб-офицеров, которые квартируют в частных домах, не отпустила”... А теперь подумайте, мог ли Тарас для копирования использовать лишь одну свечу? Мой младшенький сынулька тоже любит рисовать и перемалевывать. Имеет дурацкую привычку, заниматься этим в то время, когда отключают электричество и компьютер! Ему видите – скучно! Насобирает все свечи, которые у нас есть, даже к голове привяжет, чтобы видеть и что рисует, и из чего срисовывает. Сколько его не лупил, по 5-6 таких дефицитных свеч сожжет за вечер. Но это же мой родной сын. А здесь пану дефицитные свечи жжет его крепостной! Мало того, мой сынулька, когда перемалевывает, не обращает внимания, что там вокруг. Все заляпано воском, так и смотри, что вспыхнет! Думаю, что и Тарас ни на что не обращал внимания, недаром же он появления пана не заметил. А тогда в Вильно за нарушение правил противопожарной безопасности карали, несмотря на звание и чин. Зацитирую из “Улицы Вильно” М.Богдановича: “По приказу бурмистра, все, как надо, закрыли все окна, затушили огни ”. Тарас же копировал себе атамана Платова, а на то, или закрыто окно, или сияет на всю улицу, внимания не обращал. Так что простим Василия Энгельгардта за то, что сам отколотил Тараса, как дворянина. А вот то, что приказал конюху его выпороть, Тарас запомнил на всю жизнь…
Та порка дала возможность Софии совсем забрать Тараса от пана. Но, сказать по правде, это тогда было нужно и самому пану. Дело в том, что осенью 1829 в Вильно приехал прославленный Венский художник-портретист Йоган-Батист Лампи младший. Все самые знаменитые и самые богатые паненки кинулись к нему заказывать свои портреты. Ведь Иоганн http://i047.radikal.ru/0711/dc/372dda69449d.jpg даже серую мышку мог изобразить прекрасной принцессой, при этом красавица-принцесса оставалась чертовски похожей на саму себя. Правда, за художником водился один грешок. Сделав из той мышки красавицу, он не мог устоять против того, чтобы не затянуть ту красавицу в постель. Девушки , очарованные его способностью увидеть и показать в них ту Красоту, не очень – то и сопротивлялись. Не было ни одной, из портретированных Лампи, которая бы против него устояла...
Павел Васильевич хорошо знал о цене портрета. Но, с одной стороны, не сделай Лампи портрет Софи, получится что она не из Первых в Виленском свете. Сделай он портрет, станешь рогатым. Верность своей жены Павел Васильевич поручил оберегать Тарасу, который должен был безотлучно находиться при ней во время визитов к художнику. Пан требовал от него детальных отчетов о поведении и пани, и художника. Тарасу это поручение очень понравилось. Во-первых он получил возможность смотреть, как работает настоящий Мастер, а во- вторых мог доказать пани, что он ее настоящий Друг, а не любимая зверушка, наподобие её болонки. Он всегда рассказывал пану, как скромно ведет себя пани. Что художник ничего себе не позволяет. Но вот о Лампи рассказывали, что он девушек рисовал обнаженными, а затем уже дорисовывал на изображение одежду. Поэтому они на картинах и были такими живыми. Но взгляните на портрет http://i030.radikal.ru/0711/f6/dda6cca068f0.jpg Софи и увидите то же. Тарас старательно выполнял приказ господина не отходить от госпожи во время рисования. С наслаждением выполнял. Какой бы парень отказался наблюдать свою Богиню обнаженной! Именно же Богиней была для 15 летнего парня красавица Софи. В спальню художника за ними он не ходил. Того ведь пан не поручал. Что было в той спальне, он мог только фантазировать, а о фантазиях он пану не обязан был докладывать. К тому же Тарас хорошо знал, что красавец-ротмистр хвастается везде своими многочисленными победами над светскими дамами, изменяя Софи на право и на лево. Так что на ее связь с Иоганном Лампи смотрел как на справедливую месть...
Наконец Лампи нарисовал портрет Софи. Так и осталась она на нем вечно юной, немного капризной, красавицей. Как прекрасное воспоминание о счастливой молодости, которая уже никогда не вернется. Окончились Софьины сеансы. Окончилась возможность Тараса смотреть, как работает настоящий Художник, перенимать у него манеру письма. А учиться рисованию и дальше так хотелось. Сам великий Лампи посоветовал его пани отдать казачка в обучение к какому-нибудь профессиональному преподавателю искусств, например к профессору Виленского университета Янасу Рустемасу. О Рустемасе София знала уже от ученицы модистки Ядзи Гусиковской, приносившей к ней на примерку платья. Брат Ядзи - Франек учился рисованию у http://i014.radikal.ru/0711/58/ba70a721d2ca.jpg у Рустемаса и очень его расхваливал. Но учиться в университете крепостному не позволялось, даже билет на посещение лекций нельзя было достать официальным путем. К счастью, среди Софьиных поклонников были братья Кукольники, средний из которых Платон как раз и ведал студенческими билетами и отвечал за жизнь студентов. Софи не стоило особого труда уломать воздыхателя передать Тарасу чей-то студенческий билет, дающий право на посещение лекций. Достаточно было намекнуть, что Тарас – бастард Великого Князя Константина Павловича, фактического Польского наместника. Платон Кукольник принёс студенческий билет, и Тарас получил право посещать университет. Об обстоятельствах поступления Тараса в университет записал в свою записную книжку Нестор Кукольник, преподававший русскую словесность в гимназии при университете. Его уроки тоже посещал Тарас, как и лекции его брата Павла. Кстати, как Тарас не вполне законно стал студентом, так и Нестор не вполне законно стал преподавателем. Его ведь выгнали из Нежинской гимназии с «волчьим билетом»...
Софи удалось уговорить Павла Васильевича позволить Тарасу посещать уроки профессора Рустемаса. Ведь обученный художник поднимал реноме пана выше, чем художник-самоучка. Энгельгардт дал согласие, при условии, что не будет за это платить. Расходы, если они и были, взяла на себя Софи. Но, скорее всего, тех расходов было не много. Разве же мог бы устоять против такой красавицы горячий , длинноносый турецкий сын Рустем?
Тарас получил возможность ходить на уроки. По воспоминаниям Тараса, Рустемас за то время, что тот ходил на его уроки, успел научить его только копировать. Но взгляните на ту копию бюста женщины. Разве же скажешь, что это копия? Но это же смотрит на зарю живая, прекрасная женщина. Ядзя Гусиковская http://i014.radikal.ru/0711/91/bf7ea65658a9.jpg …
В Виленском университете Тарас и встретился со своей Первой женщиной...
Помните Ядвигу Гусиковскую, которая рассказала Софи о Яне Рустемасе? Ее брат учился в Виленскому университете рисованию у Рустемаса. Тарас, который стал ходить на уроки рисования, быстро сдружился с парнем. Мало того, Франек даже нарисовал его портрет, который так не похож на все сохранившиеся портреты Шевченко. http://i050.radikal.ru/0711/f7/e15564f24c71.jpg. НА нём Тарас так похож на Великого Адама Мицкевича в молодости…
Тарас ещё не знал девушек, еще не умел знакомиться. Прибегала к пани симпатяга Ядзя, она нравилась ему ( в Софи он был влюблен, но не как в женщину, а как в Богиню. Невозможную мечту). Но вот как подступиться к Ядзе, он не знал. Когда же подружился с Франеком, Ядзя, сама захотела познакомиться с ним. Тарасу уже было 16, ей оставалось еще лет десять быть 18- летней...У нее уже была Любовь. Было и сплыла. А здесь парень, такой не похожий на других, такой чистый, такой самобытный, да ещё, сплетничают, царских кровей. Как не полюбить такого! Ведь вокруг сияет вишнево-яблочными сугробами Виленская Весна. Были ли вы в тенистых Виленских парках http://i018.radikal.ru/0711/4b/fc71e1a74bf3.jpg? Гуляли берегами плавной Вилии или такого романтического Закрета? Смотрели на Вильнюс из многовековой башни Гедеминуса? Там и сейчас всё напоено любовью!
Разве же мог оставаться безразличным Тарас, когда рядом такая симпатяга - стройная, чернобровая, с типично украинской волнительной грудью. И совсем не недоступная Богиня, как его хозяйка, а своя, до щемящей боли в груди чем-то похожая на его Оксанку из Детства. Те же тёмные глаза. Та же улыбка, тот же дружелюбный характер. Это именно она, а не Оксанка из детства была той, о которой писал: “ ...чужая. Чернобривая!
Ты и не вспомнишь того сироту,
Что в серенькой свитке, бывало, счастливый,
Как чудо увидит – твою красоту.
Кого ты безмолвно, без слов научила
Сердцем, глазами, душой, говорить...”(пер.авт.)
Ядзя не говорила по-украински. Как большинство поляков, имела языковую глухоту. То есть очень тяжело усваивала другие языки. Тарас хорошо умел читать по-польски, а вот разговаривать, правильно строить предложения еще не умел. Слава Богу, со времён службы у Яна Дымовского хоть понимал все то, что говорят на польском. Вот и пришлось Ядзе на первых порах разговаривать с парнем сердцем, глазами, душой...
Блуждали они тенистыми парками Вильно, старинными узенькими улицами, сидели в многочисленных виленских беседках и альтанках. Открывали душу друг другу. В конце концов, стали любовниками. Из-за той любви Тарас даже не запомнил времена учебы у Рустемаса. Вон о дьяке, в которого пробыл чуть больше дня, напишет впоследствии, а о Рустемасе вспомнит лишь мимоходом в письме к Брониславу Залесскому. Да и то не о том, что у него учился и как учился, а лишь о том, что старый Рустемас говорил, что” 6 лет копируй, полгода рисуй, а тогда уже пиши маслом». И все же Тарас многому научился у Рустемаса. Ведь почти сразу же стал у Ширяева первым рисовальщиком! А забыл обо всем, потому что кроме Ядзи, своей Первой Женщины, тогда никого и ничего не видел ...
Но горько окончилась та первая любовь. Так горько, что он никогда так и не вспоминал дальше Ядзю. Почему?
Я был в Вильно в 80 годы. Был удивлен, как литовки относятся к своей Родине. Они не видели смысла жизни без ее независимости. Она для них была превыше всего. Выше собственного благосостояния. Выше любви! Вот и Ядзя не видела своей жизни без великой Речи Посполитой. Она была влюблена в Апостола польской независимости Адама Мицкевича. Она и Тарасу отдалась, пожалуй, потому, что он, украинец, наизусть знал стихи ее Бога, читал ей свои первые стихотворения, посвященные ей, написанные под Мицкевича и на языке Мицкевича. Да и сам был так похож на юного Адама Мицкевича…
Но теперь ей уже этого было мало. Заканчивался 1830. После июльской революции во Франции все только и говорили о восстании. Ядзины друзья укатили в Варшаву. Вернулись в Варшаву и Ядзя с братом, коренные варшавяне. Тарас затосковал. Бросился на колени перед панею и упросил, отпустить его в Варшаву. Он не сказал, что хочет к любимой. Нет, он сказал, что поедет к Лампи, ведь Виленский университет закрыт из-за студенческого бунта, а ему так хочется продолжить обучение художеству. Рустемас уже списался с Лампи и тот обещал взять Тараса…
Пани согласилась и уговорила пана, отправлявшего в Варшаву своего уполномоченного( как никак Энгельгардт числился в кавалергардском полку, расквартированном в Варшаве) отпустить с ним и Тараса. Где-то в половине ноября они уже были в Варшаве. Уполномоченный занялся делами пана в гарнизоне, а Тарас бросился к Ядзе, жившей у родни на чердаке огромного старинного дома почти возле центра Варшавы. Тарас не без копейки ехал в Варшаву. Сняла ему Ядзя малюсенькую комнатушку рядом, на чердаке. Только вот остальные надежды не оправдались. С Лампи он так и не смог встретиться. Тот, прослышав о новой французской революции и о том, что «Патриотическое общество» готовит восстание в Варшаве, укатил в Вену писать портреты в спокойной обстановке столицы Австрийской империи. В Варшаве остался на память о нём портрет Великого Князя Константина Павловича http://i008.radikal.ru/0711/e2/0a535888dc70.jpg.
Уполномоченный застрял в Варшаве надолго. Ведь в это время Николай 1 занялся разработкой плана военной кампании против Франции. Он хотел сбросить с престола Людовика-Филиппа, занявшего место отрёкшегося от престола Карла Х. При этом Император в качестве основной силы против французской армии хотел использовать польские войска. В Гарнизоне шла усиленная подготовка к предстоящей кампании. При этом, не забывайте, что Константин Павлович и с Наполеоном не хотел воевать, ибо боготворил его. Взял в руки оружие только после того, как Наполеоновские армии вторглись в Россию. Теперь же его собственная польская армия должна вторгнуться во Францию! Он пишет брату – Императору: «Я сильно сомневаюсь, чтобы в случае, если бы произошёл вторичный европейский крестовый поход против Франции…мы встретили то же рвение и то же одушевление к правому делу. С тех пор столько осталось обещаний, не исполненных или же обойдённых, и столько попранных интересов; тогда, чтобы свергнуть тиранию Бонапарта, тяготевшую над континентом, повсюду пользовались содействием народных масс и не предвидели, что рано или поздно то же оружие могут повернуть против нас самих» Николай 1 не послушал старшего брата и, готовясь к войне, назначил командующим русско-польской армии героя русско-турецкой Войны генерал-фельдмаршала Дибича-Забалканского http://i014.radikal.ru/0712/32/b7e99b3ec247.jpg. Поляки встревожились. Если их армия уйдёт воевать к Франции, им без неё уже о Независимой Польше и думать нечего. Поэтому 9(21)ноября, на квартире бывшего профессора истории Виленского университета Иахима Левеля http://i030.radikal.ru/0711/6e/5e465c967f3d.jpg приняли решение, начать восстание 16(28) ноября, напав на Константина Павловича и русских генералов во время развода…
Все Ядзины родственники, друзья и знакомые готовились к восстанию. Ядзя вместе с тётками, их и своими подругами, шила нарукавные повязки и шапки-конфедератки для будущих повстанцев. Франек с друзьями-студентами добывали оружие и учились стрелять. Тарас, нашедший приют по соседству в комнатушке на чердаке, чувствовал себя абсолютно чужим. Ведь для него главное было их с Ядзей любовь! На ту революцию, на ту Великую Речь Посполитую ему было наплевать! К тому же Тарас, хорошо помнящий, что принес его родителям гайдамак Копий, не был революционером. Не жаждал он воевать за свободу и господство чужих панов. Он уже и рад бы вернуться к пану в Вильно, да уполномоченный застрял надолго в гарнизонных службах, самому же ехать не полагалось…
В 19.30 , 29 ноября началось восстание. Толпы вооружённых студентов и мещан бросились к Бельведерском уhttp://i005.radikal.ru/0712/d1/421ae766673e.jpg дворцу – резиденции Константина Павловича. Здесь они успели заколоть штыками вице-президента города Любовницкого и растерзать дежурного генерала Жандра. Но, благодаря этим жертвам, Константин Павлович успел скрыться из дворца и умчать к русским войскам. Конечно, имея в своём распоряжении армию, он мог в считанные часы подавить ещё не разгоревшееся восстание. Но он любил эту Варшаву, этих людей и решил, что это просто, вспышка гнева за что-то. Он запретил стрелять по восставшим, заявив, что «русским в польскую распрю незачем вмешиваться» Вместо того, чтобы бросить войска на восставших, он оставался сторонним наблюдателем. Доневмешивался до того, что все польские части перешли на сторону бунтовщиков. Когда же 13(25) февраля русские войска разгромили польскую армию у предместья Варшавы, Горохове, Константин приказал прекратить резню и не штурмовать город. Это затянуло войну на 8 месяцев …
Тарас, в отличие от Ядзи и её друзей, не обрадовался восстанию. Он предчувствовал беду. И не даром. Так и не получив от него согласия на участие в восстании, Ядзя лично сообщила о Тарасе уполномоченному Варшавского гарнизона. Тарас был интернирован как и другие русские, оказавшиеся в Варшаве…
После Рождества 1831 в Вильно прибыл герцог Александр Вюртермбергский со своим порученцем, полковником Василием Васильевичем Энгельгардтом. Престарелый генерал-губернатор Римский-Корсаков ещё в августе был отправлен в отставку. До прибытия http://i017.radikal.ru/0711/28/82cd8674e0ac.jpg Дибич-Забалканского, назначенного на его место, обязанности генерал-губернатора выполнял генерал-адъютант http://i028.radikal.ru/0711/ad/9ffc870289fc.jpg Матвей Храповницкий. Из-за тех карт он терпеть не мог Павла Васильевича. Павел Васильевич и стал умолять брата замолвить о нём словечко перед своим патроном и в конце концов, получил назначение адъютантом у герцога. В феврале он уезжает в Петербург, чтобы оформить назначение. Здесь он с помощью Василь Васильевича снял в аренду бельэтаж дома http://i047.radikal.ru/0711/af/c4a11e6e1031.jpg Щербакова по ул.Моховой 26. Семью он забрал через две недели. Тарас в это время содержался среди интернированных в Варшаве. Сразу же после поражения под Гороховым Административный Совет принял постановление о высылке всех интернированных из Варшавы. Вместе с сотнею таких же бедолаг, Тараса выслали из Варшавы и передали русским властям в Белостоке, а затем, отправили этапом по месту нового жительства пана – в Санкт Петербург. Тяжким был тот путь. Он напишет впоследствии:
“ Далекий шля ,паны-браты
Знаю его, знаю!
Даже за сердце хватает,
Когда вспоминаю .
Понамерял я когда-то –
Чтоб его не мерить!..
Рассказал бы о том горе.
Только кто поверит!...” (пер.авт.)
Так отблагодарила Тарасу его Первая... Вот и не хотел вспоминать о ней никогда. Лишь в письме к Брониславу Залесскому вспомнил собор Святой Анны и чернобровую Гусиковскую из Юности. Как давний, забытый сон.Так закончилась Первая любовь Тараса. Прекрасная Софи так и осталась для него Богиней. Богиней-берегиней из прекрасной Юности. Недосягаемой и незабываемой. Лишь Анне Закревский поведал о своей Первой любви. В честь той любви она и назвала их доченьку-солнышко - Софией. Встречаемся мы с ней во многих его стихотворениях и повестях. Но не узнаем. Бережно он спрятал свою Первую любовь. В самом сердце, в глубине души...
Не были святыми ни его Богиня, ни его Первая... А они же были алгоритмом его отношения к женщинам. Поэтому, сколько бы он не влюблялся, не верил он ни в женскую верность, ни в святость брака. Это из-за Ядзи пострадал его лучшей друг Иван Сошенко, у которого Тарас играясь отбил невесту. Да еще и писал впоследствии:
“...Як тому дурному, Що полюбить, побереться,
А вона другому За три шага продається
Та з його й смиеться.”...
ГЛАВА 111.Петербург. Портрет. Воля
Если обозу Энгельгардтов добираться из Вильно в Санкт-Петербург пришлось неделю, то Тарас из Белостока шёл этапом почти два месяца и прибыл к пану в начале мая. Его прибытие почти не заметили. Пану было не до этого. В Санкт- Петербург пришла холера и все аристократы в панике покидали город. Энгельрардты ещё не определились – будут ли они выезжать, или останутся в городе, ведь шеф Павла герцог Вюртенбергский никуда не собирался уезжать. В конце концов, Павел Васильевич приказал закупить десяток бочонков кислого вина, с сотню вязанок крепчайшего чеснока и лука и стал готовить дом к оседлой жизни. Но вот Тарасу в той оседлой жизни пока не находилось места. Ему ведь уже исполнилось 17 лет. Он уже успел стать мужчиной. На роль казачка при пани он уже явно не подходил. Да и сама пани уже была не романтичной красавицей из снов его юности. Она погрузнела, потускнела http://i004.radikal.ru/0711/d7/405dd28b218c.jpg, стала обычной светской дамой. У пана уже был казачок – Ваня Нечипоренко. Так что, брал он с собой Тараса только не светские рауты, чтобы похвастать слугой-аристократом. Всё остальное время Тарасу абсолютно нечем было заняться, и он слонялся по дому, как неприкаянный. Ведь из-за холеры дворне было запрещено покидать дом. С конца мая в Петербурге начинаются Белые Ночи. Тарас, дождавшись, когда пан и дворня заснут, уходил исследовать город. Больше всего ему нравилось гулять по Летнему Саду, где зелень напоминала ему и родную Украину, и так и не ставший родным Вильнюс. Он не только гулял, но частенько застывал перед мраморными скульптурами. Срисовывал их в свой альбом. Безлюдным ночным Летним Садом любил тогда прогуливаться и его Великий земляк, Николай Гоголь. http://i031.radikal.ru/0712/77/cd25adbbcbc2.jpg Он даже внешне был полной противоположностью Тарасу. Николай уже познал первый литературный успех, он уже успел подружиться с самим Пушкиным. А ведь он был всего на 5 лет старше Тараса! Выглядел он, правда, на много комичнее крепыша Тараса – тоненькая худая фигурка невеликого росточка с ножками, кривизну и худосочность которых подчёркивали брючки в обтяжку. На лице, под петушиным чубчиком, выделялся длиннющий, худющий, кривой нос. Модный галстук подчёркивал потёртый лоск его сюртука. И при этом его неправильная мордочка, его тощая фигурка с кривыми ножками, излучали такое веселье и доброту, что к нему влекло всех – от нищего до князя. Тарас сразу почувствовал огромную симпатию и доверие к этому странному пану. Показал ему свои зарисовки скульптур и аллей. Гоголь, который считал себя художником и к тому же был вольнослушателем Академии Художеств, похвалил Тараса. Стал расспрашивать о житье-бытье. Узнав, что тот крепостной Энгельгардтов, не отшатнулся, а посоветовал рисованием заработать деньги на выкуп. Рассказал, что крепостным художникам помогает общество поощрения Художников, всё руководство которого ему знакомо. Обещал при случае помочь. Но второй встречи уже не было. 22 июня на Сенной площади, вспыхнул так называемый «Холерный бунт», который начался с дикой расправы над медиками в холерной больнице Таирова переулка, в непосредственной близости от площади. Волнения на Сенной приобрели такой размах, что пришлось прибегнуть к помощи армии. Руководил действиями войск лично император Николай I. «Царь «въехал в середину неистовствовавшего народа», встал во весь рост, взял «склянку Меркурия», которой тогда лечили холеру, и поднёс ко рту. «Ваше величество, вы лишитесь зубов!» - в испуге воскликнул подъехавший к нему лейб-медик Арендт. Но император резким движением оттолкнул его и со словами: «Ну, так вы мне сделаете челюсть», проглотил всю жидкость. И тогда потрясённый народ бросился на колени». Бунт был подавлен, но холерик Гоголь сбежал от холеры на дачу к Пушкину. Затем новая беда. В Витебске, откушав свежих ягод со взбитыми сливками, переданных ему местным губернатором по поручению царицы, неожиданно скончался Константин Павлович. Софи намекала, что смерть его связана с царицей. Теперь для Тараса потянулись по настоящему серые безнадёжные будни…
 Павел Васильевич страшно завидовал дому-дворцу, который построил за деньги жены и для жены его брат Василий Васильевич. Дом стал местом, где по средам собирался весь петербургский бомонд. Сюда даже наведывался Николай 1 с женой и наследником. http://i024.radikal.ru/0712/06/91fe2dd873d1.jpg Павлу Васильевичу хотелось и свой дом превратить в такой дворец. Он стал искать комнатного художника, который взялся бы за превращение его нового дома в такое чудо. Василь Васильевич посоветовал обратиться к Первому Петербургскому мастеру живописных искусств (дизайнеру-декоратору) Ширяеву, который из-за этой холеры оказался без заказов. В доме Щербаковых жил приятель Ширяева по рисовальных классах при Академии художеств капитан Василий Андреев. Вот он и помог Павлу Васильевичу договориться с мастером. Мастеру понравился пан, не испугавшийся холеры, и он не стал требовать с него больших денег. Тут же ударили по рукам. Мастер со своими учениками и подмастерьями не только все работы делал сам, но и материалы использовал только свои. Павел Васильевич поручил Тарасу быть панскими глазами и ушами на тех работах. Чтобы он ежедневно, ежечасно, ежеминутно мог знать, что там делается, а если нужно, то и помочь мастеру. Но Мастер, своим искусством выбившийся из крепостных, был очень горд и не признавал никакой помощи, даже если в ней нуждался. Тарас обожал его. Он благоговейно наблюдал как высокий, красивый, самоуверенный Ширяев священнодействует с шёлковыми полотнами обоев, кистями и кисточками, превращая убогие, обшарпанные стены в что-то прекрасно-уютное. Мастер свирепо орал на подмастерьев, а те по- рабски, исполняли все его прихоти. Тарас и сам готов был стать его рабом, лишь бы стать со временем таким, как Мастер. Он тенью ходил за Мастером, мгновенно исполнял все его наказы, бегал к управляющему Прехтелю за напитками. Ширяев замечал те обожающие взгляды. Замечал, как мальчишка профессионально смотрит на роспись. Тарас ему тоже понравился. Когда парень робко стал зондировать почву о возможности пойти к нему в науку, Мастер рассмеялся и ответил, что он совсем будет не против, но вот пан вряд ли согласиться потерять такого опытного мастера- надзирателя.
Тарас бросился в ноги к пани. Умолял попросить пана отдать его в науку к Ширяеву. Софи пообещала. И выполнила свое обещание. Произошло это так- Ширяев закончил роспись дома. Энгельгардт лично решил принять работу. Тарас должен был выступать экспертом-консультантом.
Вообще, стоило посмотреть на ту приёмку. Пан стремительно бегал по комнатам, придирчиво разглядывая стены и потолки, пытаясь обнаружить там какие-то огрехи. За ним, медленно и важно плыл Василий Григорьевич Ширяев и величественно касался кистью в местах обнаруженных огрехов. Иногда он дотрагивался даже до мест, уже одобренных паном. И места, которых касалась его кисть - теплели, светились, оживали. Пан, вначале вопивший о массе недоделок, становился всё спокойнее и всё счастливее. Его квартира становилась прекрасным дворцом, светлым, уютным, живым! Наконец пришло время расчета. Пан небрежно, даже не прочитав, отбросил расчеты, предоставленные мастером, и сказал, что он доволен работой, а проверять счета дело управляющего. Он прикажет уплатить всё до копейки! А затем он спросил Ширяева, на каких условиях тот законтрактует его крепостного.
Ширяев уже давно положил глаз на Тараса, но показать свою заинтересованность, значило сбить цену за обучение. Вот и бегает пан вокруг кресла, в которое без приглашения уселся Ширяев, и вопит: «Ну, Вася, говори сразу – берёшь или нет. Мне ведь, пока не поздно, нужно определиться, что с этим переростком делать. На поле он не годится, в дворовые тоже…»
Василий Григорьевич лениво отвечает –” Да Бог с Вами, дражайший Павел Васильевич. На что мне Ваш переросток. Я мастер-живописец, а не школьный учитель. Если у него нет таланта, то чему я его смогу обучить? Только деньги выбросите…»
Энгельгардт молча протянул ему несколько рисунков Тараса. Тот долго их изучал, а затем хмыкнул: « И вы хотите сказать, что это рисовал казачок, ничего не смыслящий в живописи?». Энгельгардт расплылся в улыбке: «Это у ваших Петербургских господ казачки ничего не умеют. Мой обучался в Виленском университете у профессора Рустемаса, да и у самого Лампи научился кое-чему» Зачем же тогда Вам я, - удивился Ширяев.- После таких знаменитых иностранных профессоров, что ему может дать простой русский живописных дел мастер?"
«Так ведь не к простому я его отдаю, а к Первому мастеру-живописцу Санкт-Петербурга!»- парировал Павел Васильевич.
Поторговавшись, как водится, они порешили на следующем: Ширяев берёт в обучение Тараса не на 5,5 лет, как принято, а всего на 4 года. Через 4 года Тарас сдаёт все необходимые экзамены на звание подмастерья и ещё 2 года работает на Мастера, отрабатывая науку. Затем сдаёт экзамен Гильдии и сам становится Мастером. А дальше уже панская воля…
И вот ранним утром Тарас спешит на новое место учёбы. Вот Храм святого Владимира. Вот Ремесленное управление. Вот и дом Крестовских, где обитает Мастер. Дворник не просто показывает ему, как пройти в помещение Мастера, а доводит его до самых дверей. И тарабанит в них. На стук выглядывает парнишка, по виду на пару лет младший Тараса:
- Ты новый ученик? Ты немного опоздал. Все уже на работах, я болею, вот и остаюсь на хозяйстве. Пошли, пока нет мастера, покажу квартиру. Может, когда выучишься и выкупишься, в такой же сможешь жить.
Мальчишка, назвавшийся Фёдотом Ткаченко повёл Тараса по комнатах. В кабинете тот застыл перед шкафами, набитыми книжками. Тут были толстые тома исторических, медицинских и философских книг. Были и разномастные художественные книги - Шекспира, Гомера, Пушкина и авторов, о которых Тарас и слыхом не слыхивал. Он благоговейно застыл перед шкафом и спросил Ткаченко: -Неужели Мастер прочёл это всё?.-
-И не только Мастер, - вздохнул Федот.- Тебе тоже придётся прочесть не одну из этих книг. И не только прочесть, а и выучить не одну сотню страниц.-
Затем Федот отвёл его в коморку на чердаке, где все вместе жили ученики Мастера. А затем началось Учение.
Увы, Тарас переоценил свои возможности. Мастер решил, что рисует он хорошо, а вот с красками ещё абсолютно не умеет работать. Ему, как в давнем детстве, пришлось растирать краски и ещё целый год только и делать, что красить заборы, полы, крыши и решётки. Пока не научился делать краски необходимой густоты и оттенков. Только после этого Мастер приступил с ним к изучению медицинского атласа. Тарас должен был изучить расположение каждой мышцы, каждого сустава, каждой косточки человеческого тела. Дело в том, что Ширяев был, прежде всего, талантливым предпринимателем и бесталанным Художником. Он прекрасно чувствовал цвета, мог оживлять краски, но вот ни портреты, ни, просто, человеческие фигуры ему не удавались. Он ещё в 1824 вступил в Академию художеств и проучился там 8 лет. Увы, дальше копирования он так и не продвинулся. Так и не получил звание вольного художника. Поданные им на экзаменах рисунки были отклонены Советом Академии и ему отказано « в присвоении звания свободного художника из-за слабости его в искусстве».
Его и признавали все Петербургские Архитекторы и считали, что лучшего мастера для декоративной росписи их зданий в Петербурге нет. Но сам Ширяев считал, что ему, чтобы остаться Первым, нужен талантливый художник. Именно такими Художниками он и видел Тараса и Федота. Так как Федот не имел тяги к книгам, то основную ставку он сделал на Тараса. Так что через год Тарас стал у него Первым рисовальщиком.
В Августе 1834 случилось то происшествие в Летнем Саду, о котором записано в Шевченковом «Художнике». Только там не было ни Сошенко, ни Тараса. А был Николай Гоголь и Федот Ткаченко. Благодаря этой встрече, хорошие знакомые и земляки Гоголя гардемарины Пётр и Владимир Оболенские, дети Хорольского помещика, с ведома и согласия своего отца, отпустили Федота и его братьев Григория, Дениса и Якова на волю. В декабре старший брат Григорий, архитектор-самородок, представил в Академию художеств проект загородного помещичьего дома и по нему получил звание свободного художника архитектуры. В начале 1835 он смог устроить вольнослушателями Академии Художеств и своих братьев - Федота и Дениса. При этом приятель Тараса Федот попал в класс самого Карла Брюллова! http://i030.radikal.ru/0712/3d/c5179ec6a705.jpg
Представьте, каково было Тарасу узнать, что его приятель освободился от крепостничества благодаря тому его давнему знакомцу из Летнего Сада. Он вновь летними ночами бегает в знаменитый сад. Вновь, копирует там изваяния, получая днём подзатыльники от хозяина за невнимательность. А какая тут будет внимательность, когда все твои мысли занимает ожидание той Встречи. И, наконец, они вновь встретились. Вновь проговорили почти всю ночь. Но Тарас просил Гоголя не помочь избавиться от крепостной доли. Тогда это его как-то не очень то и тревожило. Ведь ему у Ширяева было намного труднее, чем при пани. Так что не это для него тогда было главным. Главным было желание стать настоящим Художником и уже самому выкупиться. И вот, по протекции Гоголя, в 1835 он вступил в Общество поощрения художников и получил возможность посещать рисовальные классы.(по свидетельству Г. Данилевского, присутствовавшего в конце 1851 года при беседе Гоголя с Бодянским, когда речь зашла о Шевченко, Гоголь сказал, в частности: «Я знаю и люблю Шевченко, как земляка и даровитого художника; мне удалось и самому кое-чем помочь в первом устройстве его судьбы»)/
Мало того, рассмотрев в том же году рисунки Тараса, комиссия Общества в составе гр.Толстого, гр. Виельегорского и Василия Григоровича, вынесла решение:”Рассмотрев рисунки стороннего ученика Шевченко, комитет признал, что они заслуживают похвалы и постановил, иметь его ввиду на будущее»…
Ширяев хоть и был предпринимателем-эксплуататором, но не препятствовал Тарасу посещать уроки в рисовальных классах.. Кстати, с 1835 был пансионером Общества поощрения художников и Аполлон Мокрицкий, тоже посещавший эти рисовальные классы. Посещал их и приятель Тараса Федот Ткаченко, после получения «вольной» ставший вольнослушателем Академии. При этом Федот ещё продолжал жить и работать у Ширяева, ибо он был свояком жены Мастера. А дальше даю слово Ивану Сошенко, в записи Чалого: « Когда я был в «гипсовых головах», а может и в «фигурах»(1835-1836), вместе со мною рисовал брат жены Ширяева. От него я узнал, что у его зятя служит в подмастерьях мой земляк Шевченко, о котором я кое-что слышал ещё в Ольшанах, во время своего пребывания у своего первого учителя С.С.Превлоцкого. Я очень просил родственника Ширяева прислать его к нам на квартиру. Узнав о моём желании познакомиться с земляком, Тарас на другой же день, в воскресенье, разыскал мою квартиру на 4-й линии и пришёл ко мне в таком виде: одетый в засаленный тиковый халат, сорочка и штаны из голубого полотна заляпаны краскою, босой, расхристанный, без шапки. Он был хмурый и стеснительный. С первого же дня нашего знакомства я заметил у него огромное желание учиться живописи. Он начал бывать у меня в выходные, потому что в обычные дни и мне было некогда и его Хозяин не отпускал…Меня до глубины души взволновала жалкая судьба юноши, но помочь ему я был несостоятелен. Да и чем мог помочь его горю я, бедный труженик-маляр, который, работая непрерывно ради куска хлеба насущного, без связей, без протекции, без денег…».
В том, что Превлоцкий рассказывал своему племяннику Сошенко о Тарасе, нет ничего удивительного. Без его рекомендации вряд ли попал бы Тарас к пану в звании «комнатного художника». А вот дальше Сошенко уже сочиняет: «В это время я был хорошо знаком с известным малороссийским писателем Евгением Гребинкою. Вот с ним я, прежде всего и посоветовался, как помочь нашему земляку. Гребинка сердечно отнёсся к моему предложению и начал часто приглашать Тараса к себе, давал ему читать книжки, пересказывал различные сведения и т.д. Потом уже я представил Тараса конференц-секретарю Академии художеств В. И.Григоровичу с большой просьбой освободить его из этого жалкого состояния. С Гребинкою Тарас начал иногда бывать у придворного живописца Венецианова, который вместе с Григоровичем познакомил его с В.А.Жуковским».
Вот в этом моменте пересказы моих бабушек коренным образом отличаются от записанных Чалым воспоминаний Сошенко. Дело в том, что Тарас был знаком с Григоровичем ещё с 1835 года, когда Гоголь представил его секретарю Общества поощрения художников. В этом 1836 у него уже была в рисовальных классах акварель http://i024.radikal.ru/0712/fc/b9e157a9e16c.jpg получше любой Сошенковой. Да и то, что мещанин Сошенко мог ввести крепостного Шевченко в круг столбовых дворян Нежинского землячества Петербурга тоже сомнительно. Ведь его самого в том кругу не принимали!
Вот как происходило дело по пересказам моих бабушек.
В то время Сошенко не сам снимал квартиру. Процитирую запись из дневника Аполлона Мокрицкого от 7.11.35: «…После обеда в классе, из класса зазвал к себе хорошего человека – Сошенка. Малый кажется, добрый, с дарованием и с прекрасными чувствами, ещё не тронутый скобелем света. Я пригласил его жить с собой».А, между прочим, Мокрицкий был в родственных связях и с самим Григоровичем, и с Гоголем, и с Гребинкой, и с Мартосом, и с Глинкой и, даже, с Энгельгардтами. Как, впрочем, были между собой в родственных связях почти все столбовые дворяне Малороссии. Он в 1932 вынужден был из-за безденежья бросить учёбу в Академии художеств и вернуться домой в Пирятин. Именно Василий Григорович помог ему с помощью Общества поощрения художников в 1835 вернуться в Академию. С августа по ноябрь 1835 он жил в доме Григоровича и только в ноябре снял квартиру в доме №56 на 4-й линии Васильевского острова. А теперь вспомните адрес служебной квартиры Гребинки в Петербурге. Тот же дом №56 на 4-й линии Васильевского острова! Так что снимал он квартиру вместе с Сошенко там же, где жил Гребинка!
Познакомившись с Сошенко где-то в августе 1835, к концу осени Тарас стал уже ходить в гости не так к Сошенко, как к Мокрицкому, которого мог встречать и до этого в рисовальных классах. Ведь именно в 1835 там Тарас рисовал «Аполлона Бельведерского» - шутливое прозвище Мокрицкого…
Мы сейчас носимся со словом «Громада». Говорим о роли громад в возрождении Украины. Да ведь те «громады» возникли, как противовес польским «Гмінам», то есть землячествам. Польское землячество было и в Петербурге, но самыми многочисленными и самыми популярными были малороссийские землячества. Из них же самым крупным было землячество, объединявшее выпускников знаменитой Нежинской гимназии. А собиралось землячество преимущественно у двух выпускников. Старшее, гоголевское поколение – у Нестора Кукольника, младшее - у Евгения Гребинки. http://i021.radikal.ru/0712/a8/4fdfcf4783d2.jpg Конечно, младшие также могли бывать и на средах у Кукольника, есть даже куча карикатур Степанова об этих вечерах, http://i020.radikal.ru/0711/f3/7ca10077c9f5.jpg но вот у Гребинки старшие появлялись редко. Захаживал только Нестор Кукольник, державшийся со всеми свысока, как и положено любимому писателю царя, сопернику Пушкина. Но зато на этих вечеринках бывал молодой литературный бомонд- Даль, Бенедиктов, Ершов, Панаев, математик Остроградский и помещик Тарновский.
Естественно, Мокрицкий http://i037.radikal.ru/0712/cb/0c1a183992f3.jpg был непременным участником этих вечеров. Ведь ему для этого нужно было только подняться со своей квартирки в квартиру Гребинки. Пару раз он притащил и Ивана Сошенко. Но безродный, бедный мещанин чувствовал себя среди этих успешных чиновников из столбовых дворян, как бродячая собака среди породистых псов. Ни он не устраивал общество, ни оно его. В 1836 окончилось обучение Тараса. Из бесправных учеников он стал подмастерьем и уже как подмастерье перезаключил контракт с Ширяевым на двухгодичную отработку. Как подмастерье он уже участвует в росписи Большого театра. http://i048.radikal.ru/0712/48/ca4f4634e12d.jpg Теперь он мог вольнее использовать своё время и приходить в гости к землякам не только в выходные, а в любое, свободное от работы время. При этом он уже не в засаленном, измазанном краскою халате приходил. Он теперь щеголял во вполне модной одежде, которую мог позволить себе, благодаря заработкам на росписях. Вот что пишет участник тех вечеринок Момбелли: « Я встречал Шевченко у Гребинки. Шевченко всегда проявлял огромную привязанность к своей родине – Малороссии, и всё малороссийское его веселило и захватывало. От малороссийской мелодии или песни у него из глаз лились слёзы. ОН среднего роста, широкоплечий и вообще- крепыш. В талии широк из-за особого строения костей, но отнюдь не толст. Лицо круглое, всегда тщательно выбритое, обрамлённое бакенбардами. Волосы стрижены по казацки, однако зачёсаны назад; он не брюнет и не блондин, но ближе к брюнету и не только волосом, но и цветом красноватой кожи; черты лица обычны, мимика и общее выражение физиономии свидетельствуют об отваге, небольшие глаза излучают энергию»http://i007.radikal.ru/0712/0e/302e8357d47e.jpg При этом уже в те времена его любимой поговоркой Тараса была « с кем бы сесть, хлеба съесть». Он искал людей, близких по духу. И нашёл их среди друзей Гребинки. Не подмастерьем декоратора он вошёл в кружок, а Мыслителем. Вот как описывает то время и те нравы Панаев: « Кроме надлежащих еженедельных артистично-литературных, великосветско-литературных и просто литературных вечеров, литераторы временами сходились друг у друга и устраивали вечеринки. Самым гостеприимным из литераторов был Евгений Гребенка, который постоянно приглашал к себе своих литературных приятелей, когда получал из Малороссии сало, варенье или наливку.»
Тарас, любитель всего этого стал завсегдатаем этих вечеров. Благо, подмастерье, в отличие от ученика, имел право сам распоряжаться своим свободным временем. В конце 1836 «на сало» заглянул к Гребинке знаменитый Нестор Кукольник .http://i019.radikal.ru/0712/bb/c53082846971.jpg Этот год был пиком его славы. С огромным успехом во всех театрах шли его «Рука всевышнего отечество спасла». За неё Николай 1 даже подарил ему перстень с собственного пальца. С успехом шла драма «Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский». Он мог считать себя родоначальником школы русских романтиков. Появление его в кружке скромного преподавателя было подобно появлению Цезаря в Александрии. Все благоговейно застыли. А затем удивлённо открыли рты, когда сам великий Кукольник схватил в объятья Тараса, которого ему представлял Гребинка. На недоуменно-ошарашенные взгляды Нестор рассмеялся и объяснил, что прекрасно знает Тараса ещё по Вильно, где имел честь преподавать ему уроки словесности. Что он знает о Тарасе такое… Но что именно „такое» он знает о Тарасе, предпочёл умолчать. Зато взял с Тараса слово, что он непременно придёт к нему на очередную «среду». С этого времени Тарас стал уже больше ходить на «среды» Кукольника, чем «на сало» к Гребинке. Только если вечера у Гребинки частенько бывали пресно-скучноватыми, то у братьев Кукольников эти встречи были переперчены спорами за бесчисленными фужерами вин и шампанского, которые стали модными в те времена среди петербургской интеллигенции. Эти литературные вечера у Кукольника хорошо описал в своих мемуарах Панаев: « В это время Кукольник занимал вместе со своим братом Платоном, управляющим делами Новосильцева, довольно большую квартиру в фонарном переулке, в доме Плюшара. Он завёл у себя «Середы»…На этих середах впоследствии собиралось иногда человек до восьмидесяти…На этих середах побывали все пишущие люди за исключением немногих писателей-аристократов, принадлежавших к друзьям Пушкина…На одной из серед Кукольник часов в одиннадцать подошёл ко мне, значительно подмигнул и шепнул с улыбкою. – Не уезжай, когда разбредётся вся эта шушера, останутся избранные.… До сих пор была увертюра. Сама опера начнётся потом.…За ужином у Кукольника в этот раз было человек пятнадцать. Несколько офицеров Преображенского полка, М.И.Глинка, Яковенко, Струговщиков, переводивший тогда Гете и издававший «Художественную газету»…Остальных присутствующих на этом ужине я не помню. Ужин отличался не столько съестною, сколько питейною частью»…
Нестор уверял всех, что стихи без алкоголя не пишутся. Даже Пушкина цитировал. К сожалению, эту теорию подхватил и Тарас. Но не будем его осуждать за это. Его ведь дьяк Богорский приучил пить с детства. В той, новой компании ему « были так нужны стихи и водка, стихи и водка, водка и стихи..." Нельзя было без этого стать своим в копании этих замечательных людей, таких отличных от его Ширяевских подмастерьев… После дружеской выпивки он любил посидеть в Летнем Саду. Посидеть, помечтать, подумать. И сами собой складывались строчки стихов об украинской степи, курганах-могилах, казаках и молодицах. Обо всём том, о чём говорили на этих романтичных средах у Кукольника. Он записывал эти первые стихи на клочках бумаги, чтобы утром почесть, осмыслить и …выбросить. Ведь по сравнению с теми стихами, которые он когда-то писал Ядзе на языке Мицкевича, они были ходульными и безжизненными. Ничего пока не давали ни сердцу, ни уму. Не настало ещё время настоящих стихов. Они только прорастали в нём…
С новыми знакомыми и вступил Тарас в Новый 1837 год. Этот год был богат событиями. Сгорел Зимний дворец и его срочно восстанавливает генерал Клейнмихель, ставший за это любимчиком царя и получивший за досрочное восстановление графское достоинство. Открыли новую железную дорогу – Царское село – Санкт-Петербург, на что Глинка и Нестор откликнулись знаменитой «Попутной песней». Именно в этом году побратимы Глинка и Кукольник нашли старшего побратима. Им стал http://i048.radikal.ru/0711/6e/d4fb177c72df.jpg Карл Брюллов. А вскоре с «Карлом Великим» познакомился и Тарас. Брюллову о Тарасе рассказывали его ученики Аполлон Мокрицкий и Иван Сошенко. Но заинтересовался он им после рассказа побратима – Кукольника о его необычном знакомом, крепостном Энгельгардтов. Заглянув как-то к Сошенко, Брюллов увидел у него Шевченко и обратил внимание на его, действительно, « не крепостной облик ». Сошенко послал Тараса в театр с запиской о билетах, а пока тот ходил, рассказал Брюллову историю жизни Тараса. Показал рисунки. Карл Великий «ласково и снисходительно похвалил его рисунки». А через несколько дней к Брюллову буквально ворвался Мокрицкий и стал делиться впечатлениями о Тарасовых стихах, с которыми тот выступил «на сале» у Гребинки. Брюллов всегда оставался поэтом. Перечитывая томик «Освобожденный Иерусалим» Торквато Тассо, он находил в этом произведении созвучность своим помыслам: «О, память, враг былого и забвенья,/Строитель, страж событий и людей, /Дай силу мне огнем воображенья /Пересказать все стяги, всех вождей,/Прославить их и осветить сраженья,/Померкшие под мраком многих дней, /Твоих богатств дай возвратить потерю, /Да всем векам в хранение их вперю»…
 Если рисунки Тараса он только похвалил, то необычные стихи и их автор теперь заинтересовали Брюллова. Он приказал Сошенко привести Тараса. То первое посещение квартиры Брюллова запомнилось Тарасу на всю жизнь : «Красная комната, увешанная оружием, преимущественно восточным, освещённая сквозь прозрачные алые занавески солнцем, и сам Он в красном халате на фоне этой декорации»http://i013.radikal.ru/0712/94/622dbd3e04dd.jpg
Брюллов пригласил его приходить, как только выдастся свободная минутка. Тарас, воспользовавшись приглашением, стал завсегдатаем у Брюллова. Тот давал читать Тарасу исторические книги, знакомил с последними произведениями Жуковского, Пушкина, Гоголя. Но больше всего поразила Шевченко книга «История Руссов». Она оживила детские воспоминания о дедовых думах о казаках и гетманщине. Эти образы не давали ему покоя ни днём ни ночью. Он уже стал записывать стихи, рвущиеся из сердца. Тарас запишет через двадцать лет в дневнике: « Странное, однако же, это всемогущее призвание. Я хорошо знал, что живопись – это моя будущая профессия, мой насущный хлеб. И вместо того, чтобы изучать её глубокие таинства, и ещё под руководством такого учителя, как бессмертный Брюллов, я сочинял стихи, за которые мне никто не заплатил и которые, наконец, лишили меня свободы, и которые несмотря на всемогущее бесчеловечное запрещение, я всё-таки втихомолку кропаю…Призвание – и ничего больше!»
На вечеринки к Кукольнику Брюллов теперь отправлялся в сопровождении верного адъютанта – Тараса. Правда, Карлу Великому страшно не нравилось то, что там приходилось выпивать огромное количество шампанского. Его от него пучило и Тарас с удовольствием поглощал его вместо Мэтра. Брюллов после одной из тех попоек даже изобразил наклюкавшегося своего любимчика с копытцами: http://i044.radikal.ru/0711/01/1e283e2db2ea.jpg
Ширяеву, конечно, нравилось, что его подмастерье учится у самого знаменитого Художника России, дружит с ним. Но отлынивать от работы он не позволял никому. Так что после тех «серед» с возлияниями Тараса частенько ожидала хорошая взбучка по четвергам.
Тарас всё чаще и чаще задумывался над тем, что с ним будет, когда совсем скоро окончится срок отработки у Ширяева и ему нужно будет возвращаться к пану. Он уже и сейчас должен в любое время по вызову пана являться к нему. Правда, эти вызовы были совсем не обременительны. Пан охладел к Софии и увлёкся коллекционированием соблазнённых Петербургских красавиц. А для облегчения побед он и вызывал Тараса, который должен был нарисовать портрет очередной кандидатки в любовницы. Сказать по правде, Тарас совсем не был против таких вызовов. У пана была губа не дура и рисовать его красавиц было одно удовольствие. К тому же, частенько, они и Тараса дарили своим сладким вниманием. А как приятно наставлять рога собственному пану! Но удовольствия – удовольствиями, а главная мечта Тараса – выучится и стать Настоящим Художником, так и не могла осуществиться, пока он оставался крепостным. Ведь крепостным вход в Академию художеств был закрыт. Всё чаще и чаще он говорит об этом Сошенко и Мокрицкому. Наконец, в дневнике Мокрицкого за 18 марта 1837 появляется запись: « Часам к 7 пошёл я к Брюллову…Когда все ушли, я остался один, говорил Брюллову насчёт Шевченко, старался подвигнуть его на доброе дело, и кажется, это будет единственное средство- через Брюллова избавить его от тяжких ненавистных цепей рабства». А вот ещё - запись за 31 марта: « Вечером после чая отправился я к Брюллову…Он послал меня за Василием Ивановичем( Григоровичем) и, когда тот пришёл, я предложил им рассмотреть дело Шевченко. Показал его стихотворение, которым Брюллов был чрезвычайно доволен и, увидя из оного мысли и чувства молодого человека, решился извлечь его из податного состояния и для этого велел мне завтра же отправиться к Жуковскому и просить его приехать к нему. Не знаю, чем-то решат они горячо принятое участие». М наконец, запись от 2 апреля: «После обеда призвал меня Брюллов. У него был Жуковский, он желал знать подробности насчёт Шевченка. Слава богу, дело наше, кажется примет хороший ход».
Увы, не приняло. Дело в том, что друзья решили уговорить помещика отпустить Тараса на волю. А с какой стати было помещику отпускать курицу, несущую золотые яйца? Ведь Тарас уже начал приносить ему доход. Пусть пока это выражалось только успехом у женщин, которому он был обязан Тарасовым портретам. Но в дальнейшем ожидался и денежный интерес. Однако, Энгельгардт даже не стал говорить с Брюлловым. Пришлось тому не солоно хлебавши уйти от «свиньи в пантофлях». На вторую встречу отправился уже более дипломатичный Венецианов. Увы, хоть его Энгельгардт и не выпер, как «настоящего американского дикаря» Брюллова, но заявил, что меньше чем за полторы тысячи Тараса не отпустит. Я не знаю, можно ли порицать Энгельгардта за то, что он так высоко оценил своего комнатного художника. В конце концов, когда очень надо, на деньги не смотрят. Да и большие деньги можно получить с помощью лотереи. Вот в феврале 1833 устроили лотерею, в которой разыгрывали картины крепостного художника Ивана Каширина. Выручили тысячу рублей, за которые он был и выкуплен у помещицы Ульяниной. Брюллов согласился отдать для лотереи одну из своих картин. В это время он как раз рисовал портрет воспитателя цесаревича Василия Жуковского. Вот и рассчитывали с помощью Жуковского найти управу на Энгельгардта. Заставить его снизить цену. Не удастся, то Жуковский должен был убедить царскую семью принять участие в лотерее, как никак слухи о том, что они отказали в выкупе на волю бастарда брата царя, скомпрометируют их.
Конечно, Мокрицкий, уверенный в успехе, проболтался обо всём Тарасу. Тарас ходил весёлый, светящийся от предвкушения скорой свободы. Увы, в мае Жуковский укатил с царевичем вначале в Сибирь, а затем в Европу. Так ничего и не успел обговорить насчёт Шевченко. Брюллов к тому же не смог закончить его портрет. Для Тараса это был страшный удар. Он ведь уже привык к мысли о воле. Из-за нервного потрясения первая же простуда, а весна в Петербурге тогда была очень холодной, перешла в воспаление лёгких. В «отчёте о расходах « Общества поощрения художников» 30 мая 1837 есть запись: « пансионеру Алексееву и ученику Шевченко выделить на лекарства 50 руб.»
Так закончилась первая попытка выкупа Тараса. Не вышло. Но благодаря этому, Брюллов взялся учить его частным образом. Бесплатно. Тарас получил доступ в мастерскую Карла Великого. Мало того, он очень быстро стал его любимым учеником. И вот это то и сыграло с ним злую шутку. В те времена богачи любили себя увековечивать в портретах. Тогда ведь не было фотографий. Вот и шли к известным портретистам. Самым известным считался Брюллов. И сам Брюллов, и его школа. Карл Павлович был буквально засыпан заказами. В конце концов он модернизировал процесс. Он только набрасывал начальный контур, а черновую работу делали ученики. Затем он вносил правки, которые и делали портрет Портретом! Так же стали делать вскоре и другие знаменитые портретисты. Только над портретами царской семьи Мэтр обязан был работать сам лично от начала до конца. Но сколько той царской семьи…
В конце 1837 к Брюллову пришёл любимец царя Пётр Клейнмихель. Он только что закончил восстановление http://i008.radikal.ru/0712/d3/33bd1f4fb2e7.jpg Зимнего дворца. Получил в награду графское достоинство и должность управляющего Эрмитажа. Вот и захотелось графу, чтобы в Эрмитаже на самом видном месте висел его портрет. Брюллов имел привычку рисовать только то и только тех, что и кто ему нравился. Клейнмихель ему не понравился. Отказать царскому любимцу было нельзя. Но рассказать, как у него принято работать над портретами, можно было. Он и сказал Клейнмихелю, что портрет его нарисует ученик, он же только докончит его. Клейнмихель http://i011.radikal.ru/0712/b2/591ca2db51ca.jpg вначале попробовал добиться привилегированного отношения, но узнав, что Мэтр сам работает только над портретами царя и членов царской семьи, согласился. Выторговал только самую низкую цену за портрет – 50 рублей и то, что рисовать его будет любимый ученик Брюллова. А этим любимым учеником и был Тарас.
Граф пошёл смотреть на того ученика. Тарас в это время рисовал портрет какой-то старой карги. Клейнмихеля умилило то, что на портрете у Тараса эта, увешанная бриллиантами старуха, выглядела доброю, всепрощающею бабушкой из какой-то сказочной страны. Когда же узнал, что Тарас учился когда-то портретированию у знаменитого кудесника Лампи и увидел выполненный недавно Тарасом портрет Абазы, светящейся голубой чистотой, http://i032.radikal.ru/0712/32/08b030ad03d7.jpg с радостью согласился делать портрет именно у него. Сразу же ударили по рукам.
То портретирование для Тараса превратилось в сплошное мучение. Он ведь и сейчас работал с Ширяевым на росписи театра. Мог выполнять поручения Брюллова только в свободное время. Поэтому он всегда сам назначал клиентам время сеансов. Клейнмихель же указывал, когда его ждать. При этом частенько не приходил в назначенное время. Потеряв время в напрасно ожидании, Тарас ещё и Ширяева подводил. К тому же граф почему-то считал себя красавцем. Вот и приказал Тарасу изобразить его таким, как он есть. Тарас мог из уродливой карги изобразить добрую старушку. Для этого нужно было всего-навсего, чтобы эта карга нормально относилась к нему и людям. О том, как Клейнмихель относится к своим людям шептался весь Петербург. Его за глаза называли шакалом. И вот этот уродливый шакал требует реалистического изображения!
Тарас с удовольствием нарисовал изобразил графа, таким, как тот был – уродливое лицо с жадно-угодливыми глазками и свирепым оскалом гнилозубого рта под огромным, кривым носом. Зато какой был красивый мундир на этом чудовище. Портретирование закончилось. Граф глянул на себя, Дракулу. Вынес портрет на солнце. Вновь посмотрел. Увиденное ему страшно не понравилось. По его приказу Тарас вылечил зубы и выпрямил нос. Но и после этого граф всё равно забраковал портрет и отказался его забрать. Так и остался он в мастерской. Остался вместе с надеждой на те 50 рублей, которые он собирался отложить на выкуп из крепостных…
Где-то в начале декабря к ним в мастерскую заглянул мастер-цирюльник, предложить свои услуги. Побрил ребят. И в наши времена парикмахеры – разносчики новостей и сплетен. В те времена они также не замолкали. Вот и узнал цирюльник историю с невостребованным портретом. Ему как раз была нужна вывеска для цирюльни. Он и предложил Тарасу переделать портрет графа под вывеску. Дал слово, что за это до конца жизни будет его брить и стричь бесплатно. Тараса вначале не очень устраивало такое безденежное предложение. Но когда парикмахер стал красочно описывать, как к нему валом попрут аристократы – недруги Клейнмихеля и как будут смеяться над графом, согласился. Он тут же закрасил генеральские регалии, кинул на бакенбарды и бороду хлопья пены, на шею набросил полотенце, а в руки вложил бритвенные принадлежности. Вернул кривизну носу и гнилозубость рту. На вывеске угодливо улыбался живой Клейнмихель! Распили компанией пару бутылок горилки, которые тут же притащил цирюльник, и тот понёс картину к себе в мастерскую. На другой же день у цирюльни собралась толпа. Все любовались вывеской. Выручка увеличилась на порядок. Парикмахеру пришлось нанимать помощников и ставить новые кресла, чтобы обслужить всех желающих. В высшем свете стало модным бриться не у собственного мастера, а там «под Клейнмихелем». Об этом курьёзе императору с удовольствием доложил начальник 111 отделения Бенкендорф http://i046.radikal.ru/0712/c6/7eb0e78547b1.jpg. Царь сам прокатился посмотреть вывеску. Увиденное взбесило его. Толпа смеялась над его любимцем. А ведь смеяться над любимцем царя означает смеяться над самим царём!
Царь немедленно вызвал к себе Клейнмихеля и приказал делать что угодно, но чтобы это безобразие было тихо прекращено! Бедный Клейнмихель и понятия не имел, о каком безобразии говорит царь. Ведь новости о себе мы узнаём последними. Вельможи разъяснили ему, в чём дело. Граф, в сопровождении своих адъютантов, поскакал к той парикмахерской. Уже подъезжая, увидели несколько дорогих карет и небольшую толпу хохочущих людей перед парикмахерской. Злющий-презлющий Клейнмихель бросился сквозь толпу к парикмахерской. Люди испуганно отскакивали в стороны, пока какой-то мальчик не завопил : «да это же та самая кака, которая на вывеске!»Тут толпа вновь объединилась в гомерическом хохоте. Клейнмихель не выдержал и бросился наутёк, приказав двум адъютантам привести к нему вечером парикмахера. Вечером разговор-сражение с парикмахером проходил на графской территории. Но напрасно граф ожидал лёгкой победы над робким простолюдином. Парикмахер, заработавший за неделю столько, сколько зарабатывал за полгода, не собирался отдавать ему картину-вывеску. Он отказался взять те 50 рублей, которые предлагал ему граф. Парикмахер заявил, что столько денег он уже заработал за эту неделю. Если он отдаст вывеску, то потеряет и клиентов. Если граф хочет её купить, то пусть заплатит тысячу рублей и разойдутся довольными! Что ни делал граф, парикмахер не сдавался. К концу дня таки сошлись на 500 рублях ( годовая зарплата учителя гимназии тогда была 300 рублей, а свой портрет за 1500 руб. даже Великая княгиня Мария Николаевна не смогла выкупить у Брюллова). Граф отдал цирюльнику деньги и послал адъютанта забрать ту вывеску. Позорище перед парикмахерской прекратилось. Но Клейнмихель был именно таким, каким изобразил его Тарас. Жестоким, злобным, мстительным. На другой же день он послал за Энгельгардтом адъютантов с просьбой немедленно приехать к нему для важного разговора. Полковник в отставке поспешил к генералу, даже не успев побриться. Но графу было не до внешнего вида визави. Он рассказал тому, как его, любимца царя, опозорил крепостной. Объяснил Энгельгардту, что как и царь, строго соблюдает законы. Крепостного имеет право наказывать только хозяин. Вот он и просит Энгельгардта продать ему Тараса, чтобы он мог наказать того. Энгельгардт хоть и ушёл в отставку полковником, но большой храбростью не отличался. Отказать любимцу царя он не смел. Но и от выгоды отказываться не собирался. Узнав, что граф заплатил за тот рисунок 500 рублей, он потребовал за Тараса в 10 раз больше. Граф объяснил, что заплатил за картину он целых 500 рублей только потому, что царь приказал тихо уладить дело. Средняя цена выученного крепостного 500 рублей и требовать в 10 раз больше это значит оскорбить его да и самого царя. Долго они торговались, пока не сошлись на 2500 руб. (Должен сказать, что эта легенда, записанная Мартосом, всегда действовала на нервы Тарасу Григорьевичу. Услышав о ней от очередного поклонника, он плевался и заверял, что это брехня. Но тогда почему об этом случае записала его последняя любовь - Ликера Полусмак?).
Вернулся Павел Васильевич домой. Не знал, радоваться ли ему, неожиданно свалившимся двум с половиной тысячам, или грустить о потере Тараса, пролагавшему ему портретами путь к сердцам прелестниц. Рассказал о продаже Тараса жене. Та сразу же послала известить Тараса. Можете представить себе, что чувствовал парень, узнавший о том, что его продают личному врагу, да ещё и известному садисту! Он сразу помчался с этой вестью к Карлу Брюллову, а от него уже вместе поехали к Жуковскому, только что вернувшемуся из путешествия. Сын рабыни, Василий Жуковский прекрасно понимал положение Тараса. Он тут же одел парадный мундир и поехал к Императрице. Он ведь был её личным воспитателем во времена её юности. Правда, так и не смог обучить русской словесности, но пользовался любовью и уважением и у неё, и у всей царской семьи. Долго, очень долго разговаривал Василий Андреевич, посвящённый в тайны Тараса с Императрицей. В конце концов, она послала за Энгельгардтом и приказала тому приостановить продажу Тараса Клейнмихелю. Павел Васильевич, оказавшийся, между гневом жены, за продажу её любимца, и страхом обидеть любимца царя, с удовольствием согласился выполнить её приказание. Тем более, что Императрица заверила , что ему будет уплачена та же сумма. Жуковского же предупредила, что Тарас получит вольную за деньги, уплаченные за тот портрет, который ещё с прошлого года рисует Брюллов.
От этого известия Тарас свился в горячке. Он ведь хорошо знал, что Брюллов никогда не заканчивает брошенные работы. Его бесило, что Императрица, которую он и так винил в смерти Константина Павловича, отказалась заплатить и выдвигает явно невыполнимое условие. Брюллов вроде бы и согласился доделать портрет. Но ничего не получалось. Василий Андреевич застывает на кресле, Карл Великий проведёт одну линию, другую и тут же замазывает их. Нет настроения. Не может работать. В конце концов раздражённо отбрасывает кисти и просит Василия Андреевича извинить за потраченное время. Больной Тарас приходил на эти сеансы. С горечью наблюдал этот никак не завершающийся портрет. http://i045.radikal.ru/0712/15/a179ca384c78.jpg Сочувственно вздыхали Мокрицкий и Сошенко. Они знали характер Мастера. Не знали чем можно помочь. Пока наконец тихоня Сошенко не подал идею. Ведь обычно мастер не делает черновой работы. Её делают ученики. Он делает основы портрета, а затем уже в самом конце наносит последние штрихи. Почему же над этим портретом мастер работает сам? Портрет ведь для царской семьи, а не члена царской семьи. Вполне черновую работу может проделать Тарас. Карл Павлович побурчал для проформы и согласился. Согласовали с Жуковским время сеансов так, чтобы в мастерской находились только они трое, и сеансы пошли. Василий Андреевич сидел в привычной позе, Тарас рисовал, а Брюллов покрикивал, когда Тарас наносил краску не там и не так, как виделось Калу Великому. Наконец, портрет был закончен. Вместо Тараса за мольберт встал сам Брюллов и нанёс несколько завершающих штрихов. И портрет как бы ожил. С него в столетия со всепонимающей улыбкой спокойно смотрит немного усталый наставник - Василий Андреевич Жуковский. http://i019.radikal.ru/0712/9d/edf9f7083ca1.jpg. Сравните его с предыдущим портретом-черновиком. Совсем другой взгляд и другое выражение лица. Совсем другой человек!
Александра Фёдоровна была довольна. Такой портрет достоин украсить любое помещение. Она объявила о розыгрыше портрета в лотерею. Сама она купила билетов той лотереи на 400 рублей, по 300 руб. заплатили цесаревич и Великая княжна Мария Николаевна, остальные были раскуплены Жуковским, Брюлловым, Кукольником, Гребинкой, Мокрицким и царскими приближёнными. Правда, кому бы не достался выигрышный билет, он всё равно должен был подарить приз(портрет) Императрице.
20 апреля графиня Юлия Баранова собрала у царской семьи 1000 рублей и начала собирать деньги у приближённых. Сбор денег был окончен 25 апреля. Но 22 апреля братья графы Михаил http://i043.radikal.ru/0712/2a/96a314ea7352.jpg и Матвей http://i050.radikal.ru/0712/c2/57b515ecd067.jpg Виельгорские взяли в банке под лотерею заём в сумме 2500 руб. и Жуковский вручил их Энгельгардту. Тот в свою очередь передал ему отпускную Тараса. http://i009.radikal.ru/0712/a3/2f6a168afca9.jpg. Тарас в это время всё ещё валялся в госпитале. Известие о свободе он получил не от стеснительного Ивана Сошенко или Мокрицкого, а от Ширяева. Тот прорывался в госпиталь ежедневно, не спрашивая ничьего разрешения. Здесь ведь, кроме Тараса, лежал ещё один его ученик. Отсутствие двух лучших работников сказывалось на работе. Вот он и заботился, чтобы они побыстрее выздоравливали. Хоть Ширяев и понимал, что без Шевченко ему будет трудно и убыток неминуем, он всё же поздравил Тараса со свободой и объявил, что освобождает его от всех обязательств по тому контракту 1832 года(перезаключённому в 1836, когда Тарас сдал экзамен на подмастерье). 23 апреля Ширяев вынужден был обратиться в контору театральной дирекции со следующим заявлением:» В связи с собственными домашними обстоятельствами я, Ширяев, не имея возможности продолжать малярные работы, взятые мною перед Дирекцией по контракту до 1 июня этого 1838 года, передаю эти обязательства живописного цеха мастеру Зиновьеву»…
В этот же день Шевченко в госпитале навестил Сошенко и подтвердил известие о свободе. Это в мгновенье ока излечило Тараса. На следующий день он был уже на квартире Сошенко, а на другой день нанесли визит Мокрицкому, главному инициатору выкупа Тараса. 25 апреля, на квартире Брюллова в торжественной обстановке, перед выстроившимися в каре братьями Виельгорскими, братьями Брюлловыми, братьями Кукольниками и одним Мокрицким, воспитатель цесаревича Василий Жуковский торжественно вручил Тарасу его отпускную. Не только Тарас, все были счастливы, как мальчишки. Жуковский, 45-летний Жуковский прыгал и качался по полу, как ребёнок. Он это изобразил в письме устроительнице лотереи Юлии Фёдоровне Барановой http://i021.radikal.ru/0712/09/bc88a35ba871.jpg...
Но портрет так и не был забран у Брюллова. У третьего отделения были хорошие агенты. Об истории написания портрета стало известно царю и царице. Не захотела царица забирать портрет, написанный не лично Брюлловым, а с помощью Шевченко, который ещё даже художником не был. Так и простоял потрет у Брюллова до самой его смерти. Затем перешёл в наследство к его брату Александру. У него портрет купил собиратель картин Кокарев, чтобы, в свою очередь, продать Третьяковской галерее. Тарас и так не любил Императора Николая 1, отобравшего престол у законного наследника. А царицу- ненавидел. И за приписываемую ей смерть Константина Павловича и за то, что если бы Виельгорский не взял заём, не видать ему воли…
Но как бы то ни было, Тарас стал свободным человеком. Он об этом мечтал всю жизнь. Именно из-за желания самому выкупить себя он и хотел стать Художником. Именно из-за желания Свободы, выдел в художестве своё призвание. Но вот Свобода получена. А действительно ли его призвание только в картинах? Перед ним встал вопрос. Воля получена. А что теперь делать с собою?


ГЛАВА 1У.КОБЗАРЬ
Сразу после госпиталя Тарас поселился у Сошенко, чем доставлял трудяге Ивану Максимовичу массу неудобств. Только тот углубится в работу или начнёт обдумывать композицию картины, как врывается «весёленький» Тарас и начинает делиться мечтами о своей будущей карьере. На кой чёрт было Сошенко слушать те сладкие фантазии, когда его горькая работа не выходила!
Наконец, 20 мая отпускная была заверена в Гражданской палате и 21 мая Тараса зачислили в класс исторической живописи Академии художеств к академику Брюллову. С этого дня он стал полноправным студентом. Мало того, он всё реже бывал в квартире Сошенко и всё чаще ночевал у Брюллова Он и через 19 лет в дневнике вспомнит этот « быстрый переход с чердака грубого мужика-маляра в великолепную мастерскую величайшего живописца нашего века». Вообще-то, как зафиксировал в своём дневнике Мокрицкий, Тарас и до этого днями и ночами торчал у Брюллова: 2.04.1839 «Вчера вечером, часу в 11-м пришёл я к нему. Шевченко читал «Анахорета», а он раскладывал гран-пасьянс».
 Теперь же вообще переселился к Брюллову. И тут произошла странная вещь. Тарас, который всю жизнь мечтал стать настоящим Художником и при любой возможности брался за карандаши или кисти, вдруг потерял интерес к живописи. Вместо мечты она стала необходимой работой. Отстояв положенное время за мольбертом и выполнив положенные рисунки, он тут же забывал о них и бросался в реку развлечений. Сошенко пишет: « В это время он совершенно изменился. Познакомившись через Брюллова с лучшими петербургскими домами, он часто ездил на вечера. Прекрасно одевался, даже с претензиями на комильфо. Одним словом, на некоторое время в него вселился светский бес…Правда, иногда он сидел и дома, но все-таки делом не занимался : то поёт, то пишет себе что-то, да ко мне всё пристаёт : «А послушай, Соха, так хорошо будет?» Да и начнёт читать свою «Катерину» (он тогда писал её). « Да отвяжись ты, - я говорю,- со своими стихами. Почему дела не делаешь»!
Разве же до уроков рисования было Тарасу. Он погрузился в мир другой музы. Музы поэзии. Не пропускал ни одного литературного вечера. Ни у Гребинки. Ни у Кукольника, ни у Глинки, ни у новых друзей – Струговщикова, Панаева, Толстого, кн.Одоевского! Страшно жалел, что из-за той горячки не смог познакомиться с Алексеем Кольцовым, чьи стихи были так близки Тарасу. Он уже не бесправный член этих вечеринок, а один из самых активных участников. Благодаря Брюллову и Гребинке, достававших современную зарубежную и отечественную литературу и периодику, он очень много читает. Становится эрудитом и может противостоять даже бешенному Белинскому, непременному участнику всех литературных вечеров. Он зачитывается Вальтером Скоттом. Погружается в романтическую глубину истории. И в это время ему в руки попадает книга « История Руссов». Книга об истории, но похожая на прекрасные Мифы Древней Греции. Даже более захватывающая, чем романы Вальтера Скотта. Нужно сказать, что благодаря Великому Гоголю тема Малороссии стала модной в высших слоях российского общества. Романтизировалась история Украины. Даже украинофоб Виссарион Белинский писал: «какой-нибудь вельможный гетман отличался от простого казака не идеями, не образованием, но только старостью, опытностью, а иногда только богатым платьем, большими хоромами и обильною трапезою». А ведь мечту именно о таком народном царстве привила в ранней юности Тарасу его Берегиня – Софи Энгельгардт. Он стал убегать от горького настоящего в прошлое. Но не в близкое прошлое сотворённой Петром Великим Российской Империи. Даже не в порождённое Золотой Ордой Московское Царство. Он убегал в Прадавнюю Русь, которая у него почему-то ассоциировалась с запорожскими казаками. Возможно под впечатлением «Запорожской Старины» Срезневского или «Истории Малой России» Бантыш-Каменского – бестселлеров тех лет. Когда же в руки Тараса попали «Малороссийские песни» Михаила Максимовича, в душе произошёл перелом. Он вдруг почувствовал, что там:
 « Нехай души козацкіи
В Украйни витають-
Там шыроко, там весело,
Як та воля, що мынулась,
Днипр шырокый - море,
Степ и степ, ревуть пороги,
И Могылы –горы, -
Там родылась, гарцювала
Козацкая воля;
Там Шляхтою, Татарами
Засивала поле,
Засивала трупом поле,
Покы не застыло…»

Он уже не мог остановить в себе стихи. Они рвались на волю. Тарас их пока не записывал. Он не верил ещё, что его призвание стихи, а не картины. Да и стихи те были и на русском, и на украинском. Только вот украинские он запомнит и затем запишет, а русские, написанные на безукоризненно русском языке, именно из-за этой безукоризненности не трогали душу. Он их и забыл. Потому до нас и дошли только первые украинские стихи. Именно тогда Тарас уже сам стал выступать со стихами. Тогда он впервые прочёл свою поэму «Тронутая»(Причинна), начинающуюся с бессмертных строчек «Реве та стогне Днипр шырокый» Гребинка пишет 18.11.1838 Квитке-Основьяненко http://i039.radikal.ru/0712/e8/88474673e98b.jpg: «А ещё есть у меня тут один земляк Шевченко, до того рьяный писать стихи, что пусть ему сей на тот! Если напишет, то только чмокни и ударь руками о полати! Он мне дал два прекрасных стиха на сборник»
А затем триумвират Брюллов-Кукольник-Глинка, а значит и Шевченко, постигла беда. У Брюллова учился живописи сын бургомистра Риги Вильгельм Тимм. Мэтр был очень компанейским и не отказывался принимать участие в весёлых вечеринках учеников. Тарас даже описывает, как они раз с Брюлловым выехали на студенческую пирушку на безлюдный остров. Да так запировались, что компания уехала с острова без них. А на другой день к ним присоединилась уже другая компания пирующих. И так они беспрерывно пировали несколько дней…
Вот на одну из таких пирушек художников и пригласил Вильгельм своего учителя. Сам он на пирушку пришёл с только что приехавшими из Риги отцом Фридрихом и сестрой Эмилией. Девушке было 18 лет. Она была похожа на лесной ландыш – такая же скромная, нежная и ароматная. http://i006.radikal.ru/0712/97/2ef3b9485749.jpg. Тарас запишет: «Я в жизнь мою не видал, да и не увижу такой красавицы". Брюллов уже много лет был влюблён в светскую красавицу Юлии Самойлову. Они даже были любовниками. Но о браке с нею, у предков которой служил сам великий Леонардо да Винчи и мечтать не стоило. Сердце она ещё могла ему отдать. Но руку…
И вот он встречает прекрасную, робкую, чистую девушку. Благодаря побратиму Глинке, http://i018.radikal.ru/0712/7c/81cce574a09e.gif Карл Брюллов в это время был очарован поэзией звуков. Вот и околдовала его своей игрой на фортепиано Эмилия, любимая ученица Шопена. На время Эмилия вытеснила из сердца художника образ Юлии. Карл страстно влюбился в необычный северный цветок. Вообще-то он был убеждённый холостяк, но Рижскому бургомистру хотелось получше пристроить дочь. Лучше партии, чем самый модный , а значит, и самый богатый художник России и не придумаешь. Вот они с дочерью и повели дело так, что Карл, неожиданно для себя, предложил Эмилии руку и сердце. Она скорёхонько согласилась и 27 января сыграли свадьбу. Но безрадостной для Брюллова была та свадьба. Шевченко, который был там дружкой, запишет: «В продолжение обряда Карл Павлович стоял, глубоко задумавшись; он ни разу не взглянул на свою прекрасную невесту» . Тарас прекрасно знал причину этого. Уже после того, как всё было твёрдо решено и назначена дата свадьбы, Эмилия, между делом, сообщила жениху, что «… утратила невинность с собственным отцом. Но это ничего не значит, так как она любит своего Карлушу и будет ему всегда верна и послушна». Брюллов простил её, но поделился горькой тайной с Кукольником и Глинкой. Друзья отказались быть дружками на свадьбе. Мало того, предложили провести предсвадебный мальчишник в самом модном борделе Петербурга. Был на этом мальчишнике и Тарас. Как раз из Парижа прибыло несколько модных путан и они весело щебетали по-французски, пересказывая последние великосветские сплетни. Должен сказать, что в те времена великосветские бордели были именно публичными домами. Как нынче библиотеки, клубы, партии. В них не только похоть, но и нужду в общении удовлетворяли. Остался доволен Тарас этим мальчишником. Да и Брюллов хоть на одну ночь, но забыл о своём позоре.
Затем началась вполне добропорядочная жизнь в стиле немецкого бюргерства. Тарас это мог наблюдать вблизи. Брюллов оставил его жить у себя, несмотря на женитьбу. Эмилия играла с Тарасом в карты, расплачиваясь за проигрыш музицированием на фортепиано и пением. Следила за тем, как нанятая ею кухарка, готовит завтраки, обеды и ужины. Отдельно для них и отдельно для Тараса. Не забывала сказать Тарасу, сколько он должен заплатить за то отдельное пропитание. Так продолжалось почти месяц. 8 марта, по требованию отца, Эмилия ушла от Брюллова. По Петербургу сразу же поползли грязные слухи. Дошли они и до царя. Император Николай 1 требовал ото всех строго придерживаться христианской морали. Он и сам строго ей следовал, хотя это ему и очень дорого стоило. Дело в том, что любительница баллов, царица http://i005.radikal.ru/0712/45/e44f6f7de022.jpgАлександра Фёдоровна , дотанцевалась до того, что после седьмых родов ей стала невозможна интимная близость. 7 лет император http://i043.radikal.ru/0712/29/f20951978c30.jpg не спал с женой. Она сама предложила супругу не стесняться с её фрейлинами. Не избегать красавиц. Лишь бы в каждой он видел её…Но, кроме обычного флирта, царь ничего себе не позволял. Вот и с Эмилией Тимм он только флиртовал. И вдруг она исчезает, а в обществе об этом говорят, чёрт знает что. Он требует, чтобы Брюллов подробно отчитался перед начальником 111 отделения Бенкендорфом о своём поведении. Чтобы он пояснил, не связан ли тот уход жены с болезнью, которую он, говорят, подцепил на мальчишнике. Брюллов, до сего времени прятавший обстоятельства ухода Эмилии, вынужден был излагать их на бумаге. Он пишет: «Я влюбился страстно. Родители невесты, в особенности отец, тотчас составили план женить меня на ней... Девушка так искусно играла роль влюбленной, что я не подозревал обмана... Родители девушки и их приятели оклеветали меня в публике, приписав причину развода совсем другому обстоятельству- мнимой и никогда не бывалой ссоры моей с её отцом за бутылкой шампанского, стараясь выдать меня за человека, преданного пьянству…Я так сильно чувствовал своё несчастье, свой позор, разрушение всех надежд на домашнее счастье, что боялся лишиться ума…». Такое же письмо было отправлено в священный Синод и там, небывалое дело, к концу года « в связи с крайне печальными отношениями между супругами» разрешили полный развод. Как бы то ни было, но в октябре Брюллов удрал от тех кривотолков к Клодту. «Как я покажусь на улице? - говорил он жене Клодта. - На меня ведь пальцем станут показывать, как на злодея. Кто поверит в мою невинность? А это "волшебное создание" еще осмеливается требовать с меня пенсию... За что?”
Так что пришлось Тарасу в октябре вернуться к Сошенко и действовать тому на нервы своими стихами. Но не из-за стихов его выгнал Сошенко. Всё произошло гораздо прозаичнее. После скоропалительной женитьбы и развода Брюллова, по Петербургу поползли разные слухи о том мальчишнике. Сплетничали, что у тех модных французских путан вся четвёрка – Брюллов, Глинка, Кукольник и Шевченко получили модную французскую болезнь, из-за чего и бросили Брюллова и Глинку жёны, а Кукольник получил афронт от родителей невесты. Сошенко и верил, и не верил тем слухам, но на всякий случай, стал есть отдельно. А затем произошёл эпизод, который Тарас со стыдом вспоминал всю жизнь.
В их доме жило немецкое семейство Европеусов. Вместе с ними жила племянница, дочь спившегося бургомистра Выборга Мария-Амалия. Шевченко в своём «Художнике» пишет, что ей было 15 лет, но поглядите на этот портрет, выполненный влюблённым http://i038.radikal.ru/0712/36/7119f5edd94f.jpg в неё Сошенко, разве она похожа на 15 летнюю девчушку? Пьяный отец выгонял её зарабатывать деньги на улицу. Когда он зимою, напившись заснул на улице и больше не проснулся, Машина тётка позарилась на его квартиру, и ради её, взяла опекунство над племянницей. Её муж, бухгалтер, неожиданно получил место в Петербурге. Вот и продали они ту квартиру, а на вырученные деньги сняли квартиру в полуподвале, рядом с Сошенко. Тётка была занята заботами о своих детях, муж кроме цифр ничего не видел, так что Машенька жила так, как ей самой хотелось. С первых же дней пребывания Сошенко в их доме, она стала прибегать к нему. Маша строила глазки, откровенно заигрывала, но увы, скромняга Иван Максимович http://i016.radikal.ru/0712/a1/c6d95d80bc56.jpg ничего не замечал. Что поделаешь, в свои 32 года он был девственником. Но он всё же влюбился в Машу и даже начал строить мотримональные планы. Даже приготовился просить у Европеусов руки их племянницы. Но вот к Сошенко переселился Тарас. Младший его на целых 6 лет и http://i028.radikal.ru/0712/27/a778d8f9998d.jpg гораздо более симпатичный. Естественно Машенька переключилась на него. Тарас уже имел опыт с женщинами, так что понял всё, как нужно. Буквально в считанные дни они стали любовниками. Иван Максимович держал в себе чувства к Маше. Тарас не стал хвастаться успехом. Так и жили они в мире и спокойствии . Машенька даже вдохновила Тараса на «Думку». Помните: «Нащо мені чорні брови, нащо карі очі,нащо літа молодії, веселі дівочі?”. Но вот, 17 февраля Иван Максимович, как обычно, пошёл на занятия в рисовальные классы. Тарас, как обычно, предпочёл понежиться в постели. Машенька, как обычно, пришла скрасить его одиночество. Но по какой-то причине занятия в этот день отменили. Сошенко , наконец, решился пойти к Европеусам и попросить руки их племянницы. Зашёл домой, чтобы переодеться для такого торжественного случая. И надо же, застал самый разгар любовной схватки. У Ивана Максимовича перед глазами обрушился мир. Он даже не понимал, что кричит. Машенька же не спеша, абсолютно не стесняясь Ивана Максимовича, оделась, осмотрела себя в зеркале и вышла, горделиво чмыхнув, как оскорблённая кошка. Тарас смущённо валялся в постели. До него только сейчас дошло, что Соха влюблён в его Машу. Он не стал оправдываться. Когда Иван Максимович потребовал, чтобы он убирался, тихо собрал вещи и подался к Брюллову. У Карла Павловича до сих пор была депрессия. Ему не нужно было общество, кого бы то ни было. Поэтому вытерпел только день и определил Тарасу комнатушку на Васильевской части. Описание этой комнатушки оставил Пётр Мартос в своих воспоминаниях : «Квартира его была на васильевском острове, недалеко от Академии художеств, где-то под небесами, и состояла из передней, совсем пустой и небольшой, с полукруглым окном вверху, комнатки. Где едва могла вместиться кровать, что-то вроде стола, на котором беспорядочно были разбросаны художественные приспособления хозяина, всякие обрывки исписанных бумажек и эскизов, мольберт и один поломанный стул». Но это была отдельная квартира, так что Машенька теперь беспрепятственно бегала к Тарасу. Сошенко страшно мучился от ревности. И не только от ревности. Его мучила зависть. То, чего он добивался долгим, терпеливым трудом, Тарас одолевал в считанные дни! Иван месяцами рисует портрет, который Заказчик не хочет забрать. Тарас тратит на такой же портрет считанные часы и тот его портрет хватают ещё не высохшим!
Поэтому, когда Европеусы пристали к нему, почему выехал « Гер Шевченко», он не выдержал и выложил всё, как было. Объяснил свой гнев тем, что мол знает о том, что Тарас подцепил французскую болезнь и теперь наградит ею Машу.
 Европеусам была когда-то нужна Машина квартира. Они её получили и продали. Маша им абсолютно не была нужна. Эти сплетни о французской болезни давали повод выгнать племянницу. Грех было им не воспользоваться. Показали ей на дверь. Пошла Маша к Тарасу. В его малюсенькой комнатушке ещё можно было заниматься сексом, но жить… На другое же утро он побежал к Брюллову и рассказал о Машиной беде. Вместе пошли к Василию Григоровичу и тот определил сироту натурщицей в художественные классы с предоставлением пансиона. То есть она могла и жить при Академии. Машеньку в роли натурщицы мы видим и у Шевченко на его картинах http://i005.radikal.ru/0712/bf/2697ee986f28.jpg 1840 года и на картине гениального Павла Федотова 1847 года http://i045.radikal.ru/0712/9f/1c95e3cf5733.jpg. Вам не кажется, что этот «свежий кавалер», хвастающийся перед беременной служанкой крестом, поразительно смахивает на Ивана Максимовича Сошенко? Кстати, именно из-за этой картины Маша в «Художнике» забеременела. В действительности Машенька не могла иметь детей. Да и красавец-мичман её не соблазнял. Тем красавцем-мичманом и был Федотов http://i028.radikal.ru/0712/b0/ace217de691a.jpg ( это он на прогулке с родителями). Его же отношения с женщинами окончились тем, что он в один прекрасный день сделал предложение одновременно почти сотне старых дев Петербурга, но, вместо спальни жены, попал в сумасшедший дом…
Тарас не оставил Машу наедине с бедой. Брюллов помог ей устроить судьбу. Но то, что один из его любимчиков вместо совершенствования в искусстве будет совершенствоваться в сексе , абсолютно не устраивало Карла Великого. Он велел Тарасу из отдельной квартиры перебраться в двухкомнатную к другому любимчику – Григорию Михайлову. О Михайлове ходил анекдот – он как-то нарисовал воробья и выставил акварель в окошке. Немедленно к окошку подлетела воробьиная стая и стала биться в стёкла, чтобы освободить того, рисованного воробья. Он был ровесником Тараса. Хоть и был страшно нудным аккуратистом, но больше всего любил выпить с друзьями. Тарас пишет в «Художнике»: «Я не знаю, что мне делать с квартирою. Она меня не обременяет, я плачу за неё пополам с Михайловым. Я почти безвыходно нахожусь у Карла Павловича, только ночевать прихожу домой, а иногда и ночую у него. А Михайлов и на ночь домой не приходит. Бог его знает, где он и как он живет? Я с ним встречаюсь только у Карла Павловича да иногда в классах. Он очень оригинальный, доброго сердца человек.»
Собственно говоря, квартира фактически пустовала и держал её Тарас только потому, что ожидал приезда из Украины Васи Штернберга, с которым заочно был знаком через Брюллова и Тарновского. Именно в поместье Тарновского на Черниговщине Вася сейчас находился на пленэре. Наконец Василий приехал. Вот как это описывает Тарас:"Я в восторге! Давно и так нетерпеливо ожидаемый мною Штернберг наконец приехал! И как внезапно, нечаянно! Я испугался и долго не верил своим глазам; думал, не видение ли. Я же в то время компоновал эскиз "Иезекииль на поле, усеянном костями". Это было ночью, часу во втором. Вдруг двери растворяются - а я углубился в "Иезекииля" и двери забыл запереть на ключ,- двери растворяются, и является в шубе и в теплой шапке человеческая фигура. Я сначала испугался и сам не знаю, как проговорил:
       - Штернберг!
       - Штернберг, - отвечал он мне, и я не дал ему шубу снять, принялся
целовать его, а он отвечал мне тем же. Долго мы молча любовались друг другом, наконец он вспомнил, что ямщик у ворот дожидается, и пошел к ямщику, а я к дворнику - просить перенести вещи в квартиру. Когда все это было сделано, мы вздохнули свободно. И странно. Мне казалось, что я встретил старого знакомого… Пока я расспрашивал, а он рассказывал…и ночь минула. И мы тогда только рассвет заметили, когда увидели от подсвечника упавшую ярко-голубую тень…»
Это знакомство было судьбоносным для Тараса. Именно Вася Штернберг http://i001.radikal.ru/0712/bf/271792b56b64.gif сделал из Тараса Кобзаря. Вася ведь приехал из Качановки. http://i011.radikal.ru/0712/3c/2fe2b87c2e6a.jpg Привёз с собою свои рисунки http://i004.radikal.ru/0712/7a/432a344da7f2.jpg. Пейзажи. Людей. Панов http://i009.radikal.ru/0712/83/6e559d32042e.jpg и простолюдинов, крестьян и купцов http://i006.radikal.ru/0712/dd/b61ee10af623.jpg. Он мог бесконечно рассказывать Тарасу о его Украине, о чудной природе, старинных развалинах. О прекрасном поэте Викторе Забиле и его чудных песнях. Он даже прочёл наизусть несколько стихов Забилы, спел его песни, положенные на музыку Глинкой. Но больше всего он рассказывал о преданьях старины. О знатоке тех преданий соседе Тарновских Николае Маркевиче. И Тарас стал перечитывать вместе с Васей и книги Бантыш-Каменского, и «Историю Руссов», и сборники «Запорожской старины» Срезневского. А когда в Петербург приехал Николай Маркевич, Вася потащил Тараса к нему и они до самого утра за столом, уставленном прекрасными наливками и горилками, слушали рассказы Маркевича о старине. Тот дал им свои рукописи по истории Украины. Они читали их взапой. И перед ними вставала степь древней Украины. Скакали по ней казаки. Рубились с татарами и поляками. Варили кулеш и горилку. Пели песни…Никогда ещё Тарас не был так счастлив. Он напишет в Художнике»:"Вот уже более месяца, как мы живем вместе с несравненным Штернбергом, и живем так, как дай бог, чтобы братья родные жили. Да и какое же он доброе, кроткое создание! Настоящий художник! Ему все улыбается, как и он сам всему улыбается. Счастливый, завидный характер! Карл Павлович его очень любит. Да и можно ли, знавши, не любить его?» .
Мы все поражаемся энциклопедичности Шевченко. Нам талдычили и талдычат, что до всего этого он дошёл своим умом. Прямо, как Леонардо да Винчи. А на самом деле знания Тарас почерпнул из лекций, которые слушал вначале в Виленском университете, а затем в Петербургском. А вольнослушателем университета Тарас стал благодаря дальнему родственнику и другу Васи Штернберга , инспектору университета Александру Ивановичу Фитцуму фон Екштедт. И не думайте, что Вася был сыном простого горного инженера. Род Штернбергов веками славился в России. А память о его далёком потомке http://i016.radikal.ru/0712/80/bf02d029b3b9.jpg бароне Унгерне фон Штернберге и ныне приводит в ужас красную шваль. Благодаря Александру Ивановичу, Шевченко познакомился с ведущими профессорами университета, участниками самодеятельных концертов, устраиваемых Фитцумом. Дирижёром на этих концертах был Шуберт. Так что не только с великим Глинкою был знаком Тарас.. Конисский пишет : «Штернберг познакомил Шевченко с семьями своих знакомых в Петербурге. Все они были люди образованные и знакомство с ними возвышало Тараса. Знакомится он с семьёй Шмидтов, часто наведывается к ним по вечерам, а по выходным и обедает там и выходит от них чистее и добрее. Семья Шмидтов, как сам он признаёт, просто благодать господняя»
Но вот Штернберг уехал вместе с Владимиром Далем в военный поход на Хиву. Без него всё как будто опустело. Стал гасить Тарас одиночество в литературных вечеринках, не пропуская ни одной. На вечеринке у Глинки обнаруживается, что новый знакомый Николай Маркевич прекрасный бандурист. Он под свою бандуру исполняет Забилины и народные песни. Тарас в восторге. И снова его голову переполняют стихи. Он уже не отмахивается от них. Записывает на чём придётся. А дома неуютно. Во вторую комнату опять вернулся Михайлов и там он сутками пьянствует с Эльканом. Тарас, и сам любитель Бахуса, ему нравится полиглот Элькан, он напишет о нём в «Художнике» : « Странное явление этот Элькан: нет языка, на котором он бы не говорил, нет общества, в котором бы он не встречался, начиная от нашей братии и оканчивая графами т князьями. Он сказочный волшебник, везде и нигде: и на Английской набережной, у конторы пароходства – приятеля за границу провожает, и в конторе дилижансов, или даже у соседней рогатки – тоже провожает какого-нибудь задушевного москвича, и на свадьбе, и на крестинах, и на похоронах. И всё это в продолжении одного дня, который он заключает присутствием своим во всех трёх театрах. Настоящий Пинетти. Его иные остерегаются, как шпиона, но я в нём не вижу ничего похожего на подобное создание. Он, в сущности, неумолкаемый говорун и добрый малый и, вдобавок, плохой фельетонист. Его в шутку называют Вечным Жидом, и этот титул он сам находит для себя приличным. Он со мною иначе не говорит как по-французски, за что я ему весьма благодарен, это для меня хорошая практика». То есть, в любое другое время Тарас рад был бы составить им компанию. Но сейчас готов к чёрту на рога бежать от этих громких оргий. Они мешают ему сочинять. В конце ноября, вначале Брюллов, а затем и он заболели брюшным тифом. По приказу Брюллова, перенесли Тараса Михайлов с Эльканом к художнику Пономарёву, живущему в квартире при Академии художеств. Чтобы и врачи и коллеги могли регулярно за ним приглядывать. Тяжело болел Тарас. Но вот 16 декабря возвращается из Хивинского похода Вася Штернберг. Тарасову болезнь, http://i047.radikal.ru/0712/1b/e660eb6754c3.jpg как рукой сняло. Они выперли из своей квартиры пьяную компанию и снова стали жить вдвоём.
Перед болезнью Тарас нарисовал портрет гимназического побратима Кукольника Петра Мартоса. Теперь пришла пора получить за него оплату. Но, как назло, у Мартоса не оказалось денег. Проиграл в карты. Он хорошо знал историю с портретом графа Клейнмихеля. Попросил у Нестора в долг. Как назло, и Нестор оказался без денег. Зато он дал прекрасный совет. Пётр вместо денег может с лихвой рассчитаться с Тарасом, если издаст его стихи. Ведь в задуманных Гребинкой украинских приложениях к «Отечественным запискам» отказано. Тарас же для тех приложений отдал «Причинную» и ещё пару стихов. Он так мечтает о публикации…
Петру идея очень понравилась. Он сам не имел писательского дара, но зато мог помочь издать любую книгу. Он, например, в 1835 помог издать анонимно другу по гимназии Виктору Забиле «Рассказы прадеда», наделавшие столько шума. Ларчик открывался просто. Мартосу легко было решить цензурный вопрос. Близким его родственником по матери был цензор Корсаков. Легко было решить вопрос и с печатанием. Владелец типографии Фишер был его дальним родственником, к тому же проиграл ему в карты столько, что за эти деньги не одну книгу можно было бы издать.
Захватил Мартос пару барылец горилки своего одноклассника Забилы и пришёл к ребятам. Выпили и вот, когда зашла речь о долге за портрет, Мартос предложил погасить его выпуском книги Тарасовых стихов. Тарас вначале заартачился, зато Вася Штернберг принял идею с энтузиазмом. Он даже название для книги придумал «Кобзарь». Даже иллюстрацию обложки поклялся сделать. Мало того, нарисовал её за несколько дней. Тарас, в конце концов , согласился. Он пособирал все обрывки бумаг, на которых были записаны стихи, переписал их в тетрадь и вручил её Мартосу. Дальше дело пошло по накатанной колее. Но тут возникло одно затруднение. Тарас в это время сочинял поэму «Тарасова ночь». Начало так понравилось Васе, Брюллову , Кукольнику, да и самому Мартосу, что они решили и эту поэму включить в Кобзарь. С цензором проблем не было. Он восторженно прочёл имеющиеся стихи и поэмы и подписал их в печать с минимальной правкой. Фишер также в считанные дни стал печатать книгу. «Тарасову ночь» Корсаков подписал , даже не успев прочесть. № 55. 1840 р., мая 20 1. Запись о випуске в свет книги Шевченко «Кобзар» в реестре, поданном Петербургским цензурным комитетом в Головное управление цензуры
       
№ Время вступления Заглавие Где напечатана Когда выдан билет Имя ценсора, подписавшего билет
 551 Апреля 18 » Кобзарь Т. Шевченка В типографии Фишера [Апреля 18] Корсаков
Кобзарь вышел. Первые, ещё пахнущие краской экземпляры, Мартос принёс 24 апреля к Николаю Маркевичу « на рюмку чая с ромом». Маркевич записал в дневнике: « Вечер и за четвертый час после полуночи у меня гости: Чижов, Мартос, Каменский, Струговщиков, Корсаков, граф Толстой, Булгарин и Кукольник...Это замечательнейший в моей жизни вечер... А Кукольник уже напал на Мартоса, критиковал Шевченко. Заверял, что направление его «Кобзаря» вредно и опасно. Мартос впадал в отчаяние. Нестор прибавил, что теперь необходимо запретить языки: польскую, малорусскую и в остзейских губерниях немецкую. Мы смеялись, и я прибавил, что немцев, поляков, татар и самоедов нужно сделать греко-католиками».
Нестор напал на Мартоса из-за строчек в «Тарасовой ночи»:
 «…Зажурылась Украина-
Така іи доля!
Зажурылась, заплакала,
Як мала дытына-
Нихто iи не ратуе!
Козачество гыне,
Гыне слава, батькивщына,
Немае де дитысь,…
Выростають нехрещени,
Козацкіи дити,
Кохаютця не винчани,
Без попа ховають,
Запродана жыдам вира,
В церкву не пускають!...»
Нестор усмотрел в них критику самодержавия. Сказать по правде, Кукольник, посоветовавший Матросу содействовать изданию стихав Шевченко, не ожидал, что они окажутся сильнее его собственных произведений. Скажем прямо – Кукольник был намного грамотнее и Пушкина и Гоголя. Писал, опираясь на доступные в то время исторические первоисточники, а не на мифы и легенды, как Гоголь. Но именно из-за той научности его драмы только не на долго оставались в памяти слушателей и зрителей. Пусть не грамотные, написанные на странной смеси русского и украинского языка, произведения Гоголя, задевали какие-то незнанные струны сердца. Оставались там навсегда. То же случилось и со стихами Шевченко. Увидев , что стихи Тараса покорили всех его друзей и не оставили места для его собственных стихов, Нестор решил бороться за восстановление своего первенства. Ведь стихи Шевченко будили в душах людей память о той великой казацкой Украине, которая ходила брать Константинополь и Москву, громила польских коронных гетманов. С этого момента стали расходиться пути Кукольника и Тараса. Не вписывались стихи Тараса в поддерживаемую Нестором, да и всеми Неженцами, доктрину Российской Империи: Православие, самодержавие, народность. Не было в них места тому самодержавию…
После смерти Пушкина Кукольник видел себя уже не конкурентом, а преемником Пушкина. И вот не без его помощи появился «Кобзарь». А дальше…
В ближайшем номере «Библиотеки для чтения» появилась рецензия его ближайшего друга Осипа Сеньковского: «Лишь только Пушкин умер, все мудрые мужи приложили палец ко лбу и задали себе вопрос: есть ли на Руси поэт?.. Долго думали они, много истратили времени, желчи и чернил и наконец решили: «А. не поэт, — пишет кудряво; Б. не поэт, — пишет гладко; В. не поэт, — не у нас печатает», и так далее. А есть поэты: по временам доходят до нашего слуха прекрасные песни, отрадные явления, носящие на себе отпечаток несомненного дарования. К таким явлениям принадлежит «Кобзарь» господина Шевченко [...]
 На каком бы языке он ни писал, он — поэт. Он умеет чувствовать и высказать чувство свое ловким стихом; на каждом произведении его лежит печать поэзии, которая идет прямо к сердцу.( О. Сенковский, Новые книги, «Библиотека для чтения», 1840, апрель, т. XXXIX, стр. 4.). То есть, лучший друг Кукольника преемником Пушкина указал Шевченко!
Прав был Нестор в своём горьком предчувствии. Мы все знаем Шевченко. Мало того, мы даже знаем замечательного писателя Осипа Сеньковского, он же Вельтман, он же барон Бромбеус. Совсем недавно шло кино по его роману «Рукопись найденная в Сарагоссе». А вот Кукольника, Великого Кукольника, конкурента самого Пушкина мы давно забыли. Слава Богу, скоро выйдет книга заслуженного журналиста России Александра Николаенко о писателе и Гражданине Несторе Кукольнике…
В том же 1840 вышли первые книги Михаила Лермонтова, Николая Некрасова, Афанасия Фета. Будущих светил Российской литературы. Но ни на одну из этих книг не было и трети таких хвалебных отзывов, которые получил Тарас. Ведь они были продолжателями того пути, который открыли Жуковский и Пушкин. Шевченко же открыл совсем дугой путь. И в литературе, и в Истории. Он открыл обществу глаза на то, что нет уже той Малороссии Котляревского и Гоголя, которая могла только развлекать великороссов, быть у них на подтанцовках и не видела себя вне Российской Империи. Но не только той бурлескной Малороссии нет. Нет и той, которая видела себя врагом России и готова была хоть с Наполеоном, хоть с Турками, хоть с Поляками воевать с нею. Быть с кем угодно, под кем угодно, лишь бы против России. Нет уже тех Малороссий. Это из его Кобзаря
 «…Встане Украина
И розвие тьму неволи,
Свит правды засвитыть,
И помоляться на воли
Невольнычи диты!...»
Я передал стихи Шевченко тем языком, которым он писал. Пусть украинский язык существовал за столетия до Шевченко, но не было при нём ещё украинского алфавита. Даже «Кулишивки» не было. Моду на украинский язык ввёл Иван Котляревский своей бурлескной пародией «Энеида». Квитка-Основьяненко показал, что этим языком можно не только смеяться, но и плакать. Шевченко показал, что с этим языком можно описывать жизнь, во всём ей многообразии. Но ещё мой прапрадед Пантелеймон Кулиш говорил, что язык это не суть, а только одежда нации. Суть нации в том, для чего она существует. Увы, на этот вопрос и сегодня невозможно ответить. Кто мы, чьи мы дети, для чего живём на свете, спрашиваем мы себя со времён Шевченко…
Это благодаря Шевченко мы осознаём себя Украинцами. У соседей белорусов был такой же гигант. Адам Мицкевич. Но считал он себя поляком и не о Белоруссии пел, а о Речи Посполитой. Вот и начинают чувствовать себя белорусы нацией только благодаря украинцу Александру Лукашенко…
В советские времена делали из Тараса революционера. Нынче делают отца украинского сепаратизма. Что же, как писал Тарас «У кожного своя доля и свий шлях широкий». То есть, у каждого своя правда и свой Тарас Шевченко.
Я описал Тараса таким, каким видели его побратимы – столбовые дворяне. Да, он не был святым. Ошибался и каялся. Но ведь и на солнце есть пятна. И у Иисуса Христа , оказывается, был ребёнок от Марии Магдалины. Почему же мы не хотим видеть в Тарасе Человека, а не холодную статую? А теперь я расскажу о тех, кто был с ним рядом, кто сдела с Шевченко Кобзаря.
ЧАСТЬ 11 .
ДРУЗЬЯ- ПОБРАТИМЫ
http://i018.radikal.ru/0712/ad/4a78d3834ebe.jpg

ОСЛАВЛЕННЫЙ ГЕНИЙ
http://i047.radikal.ru/0712/a5/b2d77492f8cd.jpg
«Величайшие счастливицы скрываются в неизвестности: их не заметит взор милостивца, минует почесть, забывает или, лучше, не помнит потомство. Ничтожество спасло их от благодарности, славы и истории и схоронило без монументов и похвальных слов. Поступки их не были подчинены самовольной контроли крикунов, составляющих, от нечего делать, общественное мнение, как журналисты составляют моды картинками повременных изданий».
Нестор Кукольник 1840

Когда я еще работал во Львовской коммерческой академии, больше всего любил командировки в райцентр Николаев. Рядом с ним есть сельцо Стольское. Вокруг него на многие сотни гектаров раскинулись руины старинной столицы праславянского царства Белых Хорватов. В те времена ещё можно было увидеть остатки многокилометровых стен, окружавших когда-то столицу.. Когда-то она перенесла нашествие венгерских племен Арпада Великого. Он не разрушил город, только увёл за собой часть жителей. Часть народа пошла с ним в Паноннию, где он положил начало Венгрии. Часть пошла дальше в Адриатику и основала там Хорватию. Но только часть. Основная масса Белых Хорватов осталась в своём царстве. Его присоединил к Киевской Руси Владимир Великий и за долгие три столетия Белые Хорваты стали настоящими русичами (русинами). А затем, вначале Андрей Боголюбский, а затем татаро-монголы навсегда уничтожили Киевскую Русь. На её месте, воюя друг с другом и сменяя друг друга, воцарились Великая Русь-Литва и Речь Посполита, а затем Малороссия. Менялся язык, менялся облик населения. И только русины, спрятавшиеся в полонинах между горами, http://i032.radikal.ru/0712/f0/aad899e06e70.jpg оставались теми же русинами из Киевской Руси. На начало Х! Х столетие численность их доходила до миллиона. Закарпатье и Галычина, населенные ими, до 1804 года входили в состав Священной Римской Империи. Вот именно гражданином Священной Римской империи и родился в 1765 году в родовом княжеском cельце при замке Кукольников под Мукачевым Василий (Войцех) Григорьевич Кукольник. Увы, замок захватили иезуиты и рос он уже в деревеньке при нём. Кстати, название замка и родовой герб http://i002.radikal.ru/0712/07/188d44d338ea.jpg связаны с растением кукольник. В народе настоем из его корней лечат от пьянства. А вот цветы http://i008.radikal.ru/0712/40/23acd54e6882.jpg ядовиты. Василий рос очень любознательным, так что после нескольких лет домашнего обучения родители отослали его в столицу Римской Империи – Вену. Уже в университете он показал такие способности, что заинтересовал масонов и в 1890 прошёл посвящение в Розенкрейцеры. Сразу после окончания учёбы его направили профессором физики в Академию масонского местечка Замосць. Местечко это было построено в 1578-1580 году богатейшими шляхтичами Польши - Замойскими по планам венецианского архитектора Бернардо Морадо, придавшему городу древнеримский стиль. Благодаря этому Замосць прозвали «восточной Падуей»...http://i027.radikal.ru/0712/2f/3b14565305d2.jpg В 1648 Тимофей Хмельницкий (сын Богдана) с казаками и татарами безуспешно штурмовал Замосць, а в 1654 г. город выдержал осаду войск шведского короля Карла X. Коронной гетман Ян Замойский укрепил и город и его благосостояние. В 1774 создал здесь Академию и основал банк (в виде ломбарда) под названием "Mons( pietatis)", вся прибыль которого предназначалась для поддержания студентов и академии.
Здесь, в Замосце в 1792 Василий женился на местной шляхтянке С. Н. Пилянкевич. В 1793 у них родился сын Николай, а в 1795 второй сын Павел. В том же 1795 г., в соответствии с 3-м разделом Польши, Замосць отошел к Австрии. Академия была преобразована в лицей. Василий Кукольник стал в нём добавочно преподавать историю и агрономию.Где-то в 1798/9 родился сін Платон. В 1803, масон Николай Николаевич Новосильцев, личный друг Российского императора Александра 1 и Президент Российской Академии наук, по совету русина-масона Ивана Орлая, гоф-хирурга царской семьи, пригласил Василия Кукольника в Петербург. Дело в том, что еще Екатерина 11 разработала программу перестройки российского просвещения. Основой этой программы было создание в России широкой сети народных училищ разного уровня. Для преподавания в этих училищах нужны были кадры. Для их подготовки была в 1783 создана Учительская семинария. В 1803 Александр 1, свято исполняющий бабушкины заветы, преобразовал семинарию в учительскую гимназию. Новосильцев, который в 1803 стал Президентом Российской Академии, подготовил проект указа: "Учительская гимназия... по предмету своему, состоящему в образовании юношества к учительской должности, составляет отделение имеющего учредиться в Санкт-Петербурге университета, почему и принять должна название Педагогического института". Дело в том, что в 1803 году было принято новое положение об обустройстве учебных заведений в России. В стране создавались учебные округа, в каждом из которых должны были быть учебные заведения четырех уровней, – церковно-приходские, уездные, губернские (гимназии) и университеты. Все они должны были составлять единую преемственную систему образования, центром которой в каждом округе становился университет. В соответствии с этой программой, кроме уже существующих университетов в Москве (основан в 1755 г.) и Дерпте (возрождён в 1802 г.), предусматривалось учредить новые университеты в Вильно, Казани, Харькове и Петербурге. Указом Александра 1 "Об учреждении учебных округов" указано, что до создания Университета в С.-Петербургском учебному округе "высшия познания будут преподаваемы при Академии наук” . Именно поэтому в 1803 Новосильцев и пригласил в Петербург Кукольника читать там Римское право. Сперва Василий Григорьевич отказался менять такой уютный Замосць на дождливый и холодный Санкт-Петербург. Но в 1804 Наполеон объявил себя Императором Франции. Из-за этого закачалась Священная Римская Империя, а ее Император Франц 11 , стал Австрийским Императором Францем 1. После этого Кукольник согласился перебраться в Санкт-Петербург. Он читал в С-Петербургском Пединституте не только Римское право, но и физику, химию, технологию и агрономию. Мало того, что он назначается директором этого института, так еще и учит языкам Престолонаследника Константина Павловича. Его педагогическая деятельность так понравилась Императору, что тот, когда 9 (22) сентября 1809 у Василия Григорьевича родился третий сын Нестор, стал его крёстным отцом. За обучение Великих Князей Николая и Михаила правоведению и языкам, и в связи с рождением у Кукольника в 1814 четвёртого сына – Василия, царь подарил ему имение в Виленской губернии. В 1819 был создан Петербургский университет, Василий Григорьевич возглавил в нем кафедру криминального и гражданского права. Мало того, его кандидатура выдвигалась на должность ректора этого университета, но он снял ее с рассмотрения. Василий Григорьевич решил оставить Петербург, который вдруг стал неуютным для его и коллег, которые придерживались демократических взглядов. В этом году гвардейские офицеры-масоны (будущие декабристы) стали готовить заговор против монархии. Императору (тоже масону) стало известно об этом. Он впал в депрессию и был готов отречься от Престола. Но это стало невозможным, когда 20 марта(1 апреля) Престолонаследник http://i015.radikal.ru/0712/16/8d049082f8e4.jpg Константин Павлович развёлся с Великой Княгиней Анной Федоровной, а 12(25) мая, несмотря на запрещения синода, и царской семьи, вступил в брак с польской княжной, лютеранкой Иоанной Грудзинской, отказавшейся сменить веру.http://i029.radikal.ru/0712/ec/26377d9c587e.jpg, То есть, любимец гвардии, преемник царя отмахнулся от престола. 23-летнего Николая Павловича гвардия ненавидела, да и сам он даже не думал о престоле. Отречешься – что будет с Престолом и самой Империей?
Александру 1 пришлось забыть о демократических взглядах юности и о своём масонстве. Над Санкт Петербургом опустились сумерки реакции. Первым советником царя становится масонофоб Аракчеев. Коллега Кукольника по университету Александр Петрович Куницин в это время издал книгу «Естественное Право». Главное управление училищ признало эту книгу: „противоречащею явно истинам христианства и клонящеюся к ниспровержению всех связей семейственных и государственных ». Его сразу же освобождают от преподавания в университете, а книга, напечатанная в количестве 1000 экземпляров изымается из всех заведений министерства народного образования. Даже сам предмет «Естественное право» становится предметом нападок. Именно и-за этого Василий Кукольник и снял свою кандидатуру на выборах ректора Петербургского университету. К тому же появились признаки туберкулёза у жены. Нужно было переезжать куда-то на юг.
       4 сентября 1819 в Петербург приехал граф Алексанр Григорьевич  внучатый племянник Канцлера Екатерины 11 и Павла 1 – князя Безбородько http://i047.radikal.ru/0712/12/1fb0e9cd0378.jpg Александр Григорьевич вернулся из годичной поездки по Европе, где знакомился с университетами, выполняя завещание дедов о создании в Нежине ВУЗа. Канцлер Безбородько для этой цели оставил своему брату Илье 210 000 золотых рублей. Илья доложил почти столько из собственного кармана. Еще в 1805, по его ходатайству, был принят указ о создании в Нежине гимназии высших наук. Тогда же началось строительство величественного трёхэтажного здания для гимназии по проекту архитектора Алоиза Руска. http://i003.radikal.ru/0712/c7/89901d0c12ab.jpg В 1815 умер Илья Безбородько, последний потомок рода Безбородько. Род должен был оборваться, но императорским указом О.Г.Кушелева: „в уважение к отличному служению покойного князя Безбородко, на пользу и славу отечества всю жизнь посвятившему, именовать впредь графом Кушелевым-Безбородко, дабы знаменитая заслугами фамилия сия с кончиной последнего в роду не угасла, но паки обновясь, пребыла навсегда в незабвенной памяти российского дворянства.”… Этим самым на графа возлагались и обязанности по выполнению дедовского завещания. Строительство гимназии завершил уже он (в 1817 году). После поездки по западноевропейским университетам, он знал, что делать и как делать. С помощью дяди – графа Василия Кочубея, пробил императорский рескрипт от 19 сентября 1820 об открытии в Нежине „гимназии высших наук им. князя Безбородько”. Руководить этой гимназией он и пригласил Василия Кукольника, которому в 1816 сдавал экзамен по гражданскому праву.
Старшие сыновья Николай и Павел остаются служить в Петербурге, а Василий Григорьевич переезжает с семьей в Нежин и с головой окунается в дело. Уже 4 сентября 1820 в гимназии начались занятия. По своему уставу она, как и Царскосельский лицей, приравнивалась к университетам. Вместе с принятыми гимназистами учился в ней и 11-летний Нестор. Увы, приглашенные Кукольником петербургские профессора не спешат в заштатный уездный городишко, где из культурной сферы есть только еврейский бордель . Василий Кукольник вынужден преподавать чуть ли не все предметы сам. Ему помогают – брат жены Пилянкевич и сын Платон, которого он забрал с последнего курса Петербургского пединститута Нежин – небольшое местечко, населенное преимущественно греками и евреями. Не нашлось среди них у Василия Кукольника друзей. Разве только архимандрит Виктор. Но священник друг всем, а ему нужны были личные друзья. Такие, каких он имел в Замосце и Петербурге. Здесь таких не было. Когда благотворитель Александр Кошелев-Безбородько переехал в Петербург стало совсем плохо. Работы уйма, а платить за нее некому. В долг уже никто ничего не дает. Жена чувствует себя все хуже и хуже. Ей нужны лекарства, медвежий и барсучий жиры, куриные бульоны. За что их покупать? К тому же начали приезжать из Петербурга профессора, набранные там лично Кошелевым-Безбородько по принципу благонадёжности. Из них только с профессором Миллером Василий Григорьевич смог найти общий язык. Остальные настроены крайне враждебно. Начинается травля директора. В таких обстоятельствах ледяным утром 6(18) февраля 1821 под стенами гимназии нашли труп ее Василия Кукольника. Окно его кабинета на 3 этаже было открыто... Полиция в те времена была такая же, как и нынче. Все списали на самоубийство. Знали ведь, что он масон, а для масонов характерны загадочные смерти. Что и как расследовали, так и остается неизвестным. „Дело о гибели Василия Кукольника” в архивах уничтожено. Погребли его около его гимназии...
Далее цитирую Александра Николаенко: «После смерти Василия Григорьевича Кукольника, до назначения нового директора, было создано
временное правление, состоящее из профессоров гимназии. В их состав входил и
Платон Кукольник. Подписывали все решения они сообща. Но особенно среди них отличался Никольский, который всячески начал претендовать на место
директора. Вначале они убрали профессора Миллера, якобы за пьянство. Потом
потребовали, чтобы уехал Павел Кукольник, который приехал хоронить и
задержался. Никольский через попечителя добился чтобы Кукольник убрался и
начал действовать против вдовы Кукольника. Его поддерживали все члены Совета кроме Пилянкевича (брата матери) и Пл. Кукольника. Сначала они добились ее выселения из гимназии, а потом она выехала. Платон и брат Пилянкевич ушли сами. Мать забрала также и Нестора. Нестор по знаниям (домашнее подготовка) превосходил большинство профессоров, и поэтому они его боялись. Мать забрала Нестора и устроила его в Житоммир в уездное училище, а сама поехала в имение, которое подарил Александр 1. Два года Кукольник проучился в Житомире и тут начал писать стихи, причем, по-польски.Когда Орлай прибыл в гимназию, то все это уже случилось. Ему пришлось опираться на старые кадры и привлекать новые. Орлай восстановил Кукольника, но он смог вернуться только через два года… Орлай также уговорил переехать Белоусова, и хотел сделать его инспектором, но потом, когда увидел, что и как читает Никольский, выступил против. Никольский не стал дожидаться результата, а перешел в атаку, обвиняя Белоусова что он читает не по программе, а по своим конспектам, где преподносит Канта и других философов, не оговоренных программой. Поскольку Орлай тушил пожар, он не унимался и послал донос в Петербург. Дело попало к Бенкедорфу. Возникло известное "Дело о вольнодумстве". Орлай к этому времени перевелся в Одессу. Пострадал по делу Н.Кукольник, хотя советское литературоведение героем сделало Гоголя…»
Павел Васильевич, под впечатлением смерти отца, по слухам связанной с масонами, принял православие. Он, организовав похороны, вернулся в Петербург к брату Николаю и почти три года мыкался там по различным ведомствам. Платон, подарив библиотеку отца Нежинской гимназии, тоже поехал в Петербург. В ноябре 1824 в Петербург приехал добрый знакомый и покровитель Кукольников, нынче - руководитель комитета просвещения Царства Польского, личный порученец и друг Великого Князя Константина Павловича, сенатор Николай Николаевич Новосильцев. Он предложил Павлу Васильевичу должность профессора кафедры общей истории и статистики Виленского университета, а неостепенённому Платону там же должность в администрации. Одновременно, по его настоятельной рекомендации, Нестора, который скучал в Житомирском училище, перевели в Нежинскую гимназию высших наук. Парню исполнилось 15 лет, он уже был в этой гимназии, отлично учился в Житомирском училище. Вот его и зачислили сразу в 4 класс. В классе его встретили сорванцы – Петя Мартос, Костик Базили, Платон Закревский, Коля Прокопович, Платон Лукашевич. По тогдашним правилам гимназисты должны были жить в пансионе при гимназии. Дирекция назначала надзирателей, следивших за дисциплиной, за тем, чтобы в должное время гасили свечи и спали. Жили они при этом же пансионе. Вот этих надзирателей и стали «укрощать» Нестор и Ко. Доводили бедолаг до нервного истощения. Туалет в пансионе - общий. Вот пошел ночью надзиратель в туалет. Запер дверцы в кабинке. И засел там бедолага... до утра, потому что Лукашевич подпер те дверцы шваброй. Откроет надзиратель двери в спальню, чтобы проверить, спят ли воспитанники. Ему на голову обрушивается ведро ледяной воды. Когда надзиратели научились заходить без обливаний, их ожидал новый сюрприз. Наклоняется надзиратель над постелью, чтобы проверить, спит ли гимназист, а на него сзади наваливается несколько белых привидений, накрывают простынёй и выбрасывают в сугроб за окном. Р-р-революционный террор завели в лицее Нестор Кукольник и Компани. Но не этим прославился в Лицее Нестор. Он прославился необыкновенными успехами в науке. Свободно чирикает по-немецки, французски, польски, итальянски и ещё, бог знает, на каких языках. Прекрасно играет на фортепиано и гитаре, увлекается историей, живописью, театром и стихами…
Именно стихами их однокашники Гоголь и Забила, умудрились отвлечь товарищей от террора. Началось с того, что Забила создал рукописный альманах „Литературный Парнас”, а Гоголь выпустил на него пародию «Парнасский навоз». Кукольник с удовольствием приобщается к этому литературному дебошу. Выходят рукописные журналы – «Звезда» „Северная заря”, а после них эпидемия литературных альманахов охватила всю гимназию... Появились альманахи «Метеор литературы», «Литературное эхо», даже экзотичный альманах «Литературный промежуток, составленный в один день + 1/2 ” Николаем Прокоповичем».
Но весёлый период гимназии длился недолго. В 1825 загадочно, как и все масоны, умер Император Александр 1. Николая Павловича, двор и гвардию герой 1812, любимец гвардии, градоначальник Милорадович вынудил присягнуть Константину Павловичу. Но Константин Павлович послал всех подальше и заявил, что ему Любимая дороже всяких империй. Ему не до престола, тем более что его официально лишили престола ещё в 1821. Николай, которого никто не готовил в императоры http://i012.radikal.ru/0712/e0/4331e35e74cb.jpg готов умолять его принять престол. Однако, жена Николая, Великая Княгиня Александра Фёдоровна http://i014.radikal.ru/0712/ea/06c3a5bfad5c.jpg уже примеряет императорскую корону. В декабре на льду у Сенатской площади выстраивается гвардейское каре, отказываясь приносить присягу ненавистному Николаю. Какого-то чёрта Каховский стреляет в наибольшего противника нового царя – Милорадовича. Рана оказалась смертельной. Николай железной рукой подавляет бунт. Впервые, после Петра 1, главные заговорщики не прощены, а повешены. Раскрыты тайные общества, руководителями которых оказались первые люди Малороссии, в том числе и брат экс-наместника Малороссии кн. Репнина, князь Волконский. Совсем рядом восстали солдаты Черниговского полка. Восстание не удалось. Участники стройно маршируют в Сибирь. Россию охватила эпидемия доносительства, не окончившаяся до сих пор. Все начинают подозревать друг друга неизвестно в чем. И именно в это межвременье в гимназию прибывает молодой профессор Николай Белоусов. Он быстро находит путь к сердцам гимназистов, учит их „доброму, вечному”. Через год его назначают инспектором гимназии (по нашему завучем). Гоголь пишет матери: «Пансион наш теперь на самой лучшей степени образования... и этому всему причина наш нынешний инспектор, ему обязаны мы своим счастием». Но вот в 1826 Орлая переводят руководить созданной в Одессе Ришильевской гимназией. Он забирает с собой Костика Базили. Место Орлая занимает друг покойного Кукольника, профессор математики и природоведения Шапалинский. Он полностью разделяет взгляды и методы Белоусова. Но в гимназии работают не только профессора, приглашенные Кукольником и привезенные Орлаем. Есть здесь и люди Кошелева-Безбородько. Они сплотились вокруг профессора политэкономии М.В.Билевича. Лекции и методы Белоусова они считают поощрением вольнодумства. А тут еще и сами гимназисты подтверждают это. Петя Мартос принес в гимназию запрещенные стихотворения Рылеева и пушкинскую оду „Вольность”. Кукольник добавил свои 5 копеек, притащив драмы о Марии Стюарт и эпохе позднего средневековья. Профессор Билевич шлет донос в 111 отделение. Начинается следствие по так называемому „Нежинскому делу о вольнодумстве”. У гимназистов проводят обыск. Находят тетради с выписками свободолюбивых высказываний древних философов и аналогичными цитатами из современных произведений западных писателей, которые они делали на лекциях Белоусова. У Гребинки находят запрещённую оду «Вольность». Нестор подговаривает всех утверждать, что эти записи они делали самостоятельно из книжек, взятых в библиотеке. Но кое-кто не выдерживает допросов и сознается в том, что это лекции Белоусова. Кукольник держится до окончания экзаменов. После этого тоже сознается. Поэтому, сдав все экзамены на отлично, он не получает аттестат, который давал право на чин Х1У разряда и чиновничью службу. Вместе с ним исключены из гимназии Петя Мартоса (это его назвал Бузина крепостником), Саша Данилевский и Николай Прокопович. Нестор всё же не отрекся ни от своих взглядов, ни от обожания Николая Белоусова. Он даже стал его биографом...
Вообще-то Нестору плевать на отсутствие аттестата. Он едет в Вильно, где в университете преподаёт старший брат Павел, а Платон заведует административной частью. Не без помощи Новосильцева получает из Нежина справку об окончании полного курса высших наук. С нею Нестор устраивается преподавателем гимназии при университете. Те Виленские 2 года запомнились Нестору разве что знакомством с красавицей Софи Енгельгардт, в которую все три брата Кукольники влюбились по уши. Влюбленные Кукольники пошли даже на служебное преступление. Сделали по ее просьбе студенческий билет Тарасу Шевченко. Пусть она и говорила, что он бастард самого Константина Павловича, но он был ее крепостным, а крепостным учиться в университете тогда было сурово запрещено. Что же, личный друг Константина Павловича, председатель учебного комитета Царства Польского, Николай Новосильцев, этого не заметил...
Нестор даже умудрился подружиться с младшим на 5 лет Шевченко. Его тянула к Тарасу близость того к Софи и оригинальность мышления. Тараса же в Несторе притягивали эрудиция и способность к импровизациям. Может для того, чтобы поразить Тараса, Нестор в это время начинает писать драматичные произведения польским и белорусскими языками. Не забывает и русский. Именно в Вильно Нестор написал „Учебник русского языка”, по которому тысячи литовцев и белорусов овладевали основами русского языка.
Когда в воздухе запахло новой революцией, Тарас поехал искать счастье в Варшаву, а Нестор, вместе с братом Платоном вернулись в Петербург. Здесь они устраиваются на незначительные должности в Министерстве финансов. Должности незначительные, но дают неплохие деньги. Во всяком случае, уже в 1833 Нестор получает возможность опубликовать пьесу „ Тортини”, которую писал еще в Вильно. А когда опубликовал драму „ Торквато Тассо”, то, наконец, узнал, что такое ажиотажный успех у публики. Его слава затмила самого Пушкина! "Имя автора, кажется, не было знакомо читателям печатно... - писал Н. А. Полевой. - И вдруг является он в толпе истертых литературных известностей... с творением поэтическим, прекрасным по идее, прекрасным по стихам и обещающим многое в будущем".
После этого он создает драму „Рука Всевышнего отечество спасла”. Предлагает ее всем Петербургским театрам, но никто не хочет ставить. Наконец, почти через год, по ходатайству актеров Каратыгиных, драму , за счёт автора, согласился поставить Александрийский театр. И вот 15.01.1834, на сцене Александрийского театра, в присутствии Николая 1, состоялась премьера: "Аплодисментам не было конца. Много хлопал и Государь. Автор выходил в директорскую ложу несколько раз, чтобы раскланиваться публике, и всякий раз его встречали оглушительными криками "браво" и неистовыми аплодисментами. В райке простой народ, которому” Рука всевышнего" пришлась по душе, так орал и бесновался, что всякую минут можно было ожидать, что оттуда кто-нибудь вывалится". {М. Ф. Каменская, Воспоминания. - "Исторический вестник", 1894, Ќ 9, с. 632.}
Главной в драме была сцена, когда обсуждалось избрание нового царя. Кандидатура у всех одна, у всех в голове одно и то же имя, продиктованное Богом! Благодаря этой сцене пьеса страшно понравилась Николаю 1. Ведь полностью отвечала его концепции монархизма: „православие, народность, самодержавие». Он подарил Нестору кольцо с бриллиантом с собственного пальца. Правда, драма вызывала резкую критику со стороны Н.А. Полевого, который раньше так горячо хвалил Кукольника. Он напечатал в своем "Московском телеграфе" разгромную рецензию. „Новая драма г-на Кукольника весьма печалит нас... Как можно столь мало щадить себя, столь мало думать о собственном своем достоинстве!...От великого до смешного один шаг". {"Московский телеграф",1834, Ќ 3, с. 498-499.
Через пару дней Н. А. Полевой в сопровождении жандармского унтер-офицера доставлен в Петербург, где ему Бенкендорф задал простой вопрос "Что его заставило и чем он руководствовался в своём отзыве на патриотическую драму Кукольника, как он мог высказать мнение, противоположное всеобщему?». { Полевой, Записки Спб., 1888, с. 338.}Ему не удалось оправдаться, и «Московский телеграф» был запрещен, как враждебный обществу. Это дало повод для остроумной эпиграммы, которая за короткий срок облетела всю Россию:„Рука всевышнего три чуда совершила:
       Отечество спасла, поэту ход дала и Полевого придушила.”
Подарок царя вызывал свирепую зависть у рупора российского самодержавия Виссариона Белинского. Нестор становится его первым врагом. Но за Белинским стояло демократическое общество России, которое придерживалось его принципа „Кто не с нами, тот против нас!”. Вот и отбросили они либерала Кукольника во враждебный его душе консервативный лагерь. Самое смешное, что на щит они подняли его лучшего друга, редактора библиотеки для чтения Осипа Сеньковского. Николай Маркевич даже написал:
 «Исчезли Рушкин, Карамзин,
Жуковский- прежний исполин.
Брамбеус царствует один».
 Горько было Нестору, что единомышленники перестали воспринимать его. Он начинает искать утеху в шампанском и водке. Это тех лет его импровизация:
Дача Безбородко –
Скверная земля!
Ни вина, ни водки
В ней достать нельзя!
  Но он всё же любимец народного царя и самого народа. Вокруг него всегда почитатели. Достоевский напишет о тех временах: „Этот человек, двадцать лет нам пророчествовавший, наш проповедник, наставник, наш патриарх, Кукольник, так высоко и величественно державший себя над всеми нами, пред которым мы так от души преклонялись, считая за честь…»,
Успех сопровождал Нестора на протяжении всего петербургского периода (1832-1847). С 1832 года он служит - сначала в канцелярии министерства финансов, потом столоначальником во II отделении императорской канцелярии (1834- 1836) и, наконец, переводчиком в капитуле орденов (1837-1839). Литературные гонорары его выросли настолько, что с июня 1839 года он отказывается от чиновничьей службы…
       Во второй половине 30-х годов Нестор был ведущим сотрудником первого в России коммерческого многотиражного журнала "Библиотека для чтения", что было наиболее престижно для литератора. Без пьес Кукльника нельзя представить себе тогдашний театр. С 1836 по 1838 год он издает "Художественную газету", http://i044.radikal.ru/0712/03/2b9611a76bed.jpg в которой почти все статьи написаны им самим: о музыке, живописи, поэзии и прозе, об архитектуре, театре, гравировке и медальйонном искусстве, резьбе по дереву и так далее. Позже он будет выпускать журналы «Дагерротип» и «Иллюстрация»...
       Зимой 1837-1838 года петербургская квартира братьев Кукольников становится местом многолюдных собраний литераторов, журналистов, художников и актеров. Густая толпа гостей,http://i034.radikal.ru/0712/c7/803432f9c6ba.jpg посещавшая "среды" Кукольников была пестрой и непостоянной по составу. Кукольник был обожаем своими почитателями благодаря побратимству с Михаилом Глинкой и Карлом Брюлловым. Вокруг этой троицы, которая в глазах современников представляла союз трех муз (живопись, музыка и поэзия) сгруппировался кружок, называвший себя "братством". Братчики проводили время в беседах и пирушках, с пением, игрой на фортепиано, шутками, чтением стихов. Непременным атрибутом этих „сред” были столы, заставленные знаменитыми горилками и настойками, доставленными от Нежинского однокашника Виктора Забилы. Но, несмотря на этот выразительный водочный запах, этот «безыдейный» кружок (он распался к середине 40-х годов) был первым, объединившим представителей разных видов искусств. Кукольник был музыкально одарён, прекрасно разбирался в живописи. Он был первым, отметившим талант гениального Айвазовского. Вообще-то он своих статьях больше всего рекламировал Глинку и Брюллова. Он вникал в мельчайшие детали творческой работы Глинки. Принимал участие в создании либретто обеих его опер (ему принадлежит сцена Вани в "Иване Сусанине"). В 1840 году Глинкой был закончен цикл романсов под названием "Прощания с Петербургом" на стихи Кукольника, В том же году композитор написал музыку для его драмы "Князь Холмский". http://i049.radikal.ru/0712/9d/e120a3e3d0f6.jpg
К сожалению, Пушкин и писатели его круга сторонились компании Нестора. Из-за этого Кукольник начал подозревать Пушкина в зависти и критиканстве. Услышав о гибели поэта, он записал в своем дневнике: „Пушкин умер... он был злейший мой врат: сколько обид, сколько незаслуженных оскорблений он мне нанес, и за что? Я никогда не подал ему ни малейшего повода. Я, напротив, избегал его, как избегал вообще аристократии; а он непрестанно меня преследовал. Я всегда почитал в нем высокое дарование, поэтический гений, хотя находил его ученость слишком поверхностною, аристократическою, но в сию минуту забываю все..."
Монархизм Кукольника тесно переплетался с демократизмом. Рисуя образы правителей земли Русской, особенно Петра I, Кукольник показывает их близость к простым людям. Царь доверяет им важные государственные дела, щедро награждает за верную службу, заботится о них ... Кукольник стал апологетом Николая! Но славославия относятся только к персоне Царя, а не к системе сословной иерархии, на которой стоит принцип самодержавия. Кукольник охотно показывает ловкость, смелость и талантливость людей из народа, их преданность царю. У автора "Руки всевышнего" патриотизм российского человека показан образом простого прасола (мясника) Минина, который сумел заразить своей энергией и верой в Великую Русь князя Пожарского. Мало того, Кукольник любит выставлять в уродливом виде богатых аристократов. В рассказе "Сержант Иван Иванович Иванов, или Все заодно" (1841) он с любовью изобразил дворового человека и сатирически - его жестокого, разнузданного пана. Недаром за этот рассказ ему, через Бенкендорфа, сделал нагоняй сам Николай 1...
Конец 30-х. На всех литературных вечеринках царит романтический триумвират Карл Брюллов, Михаил Глинка и Нестор Кукольник. А вскоре к этой мушкетёрской троице присоединяется новый Д’Артаньян - побратим Кукольника по Вильно – Тарас Шевченко. Летом 1839 четырёх мушкетёров постигла беда. Весной в Петербург приехал Рижский бургомистр Тимм. Привез с собой дочку-красавицу, любимую ученицу Великого Шуберта. И нужно же было Карлу Брюллову влюбиться в нее. Нестор Кукольник и сам в это время был влюблен в дочку отставного капитана 1 ранга Катеньку Фан-дер-Флит. Брюллов заручился со своей Эмилией Тимм. Назначена дата свадьбы. И здесь невеста открыла ему страшную тайну. Она потеряла невинность, а ее любовник - собственный отец. Ошарашенный Карл рассказал о беде побратимам. Те советовали отменить свадьбу, но Карл не привык случать чьи-либо советы. Он решил простить и поверить Эмилии. Правда, согласился на предложение Нестора провести предсвадебный «мальчишник» в знаменитейшем борделе Петербурга. Та вечеринка вышла для них всех боком. Когда через 2 месяца молодая жена убежала от Брюллова к отцу, она везде заявляла, что поводом явилась будто-то бы французская болезнь, которую Брюллов с побратимами подцепили в том борделе. Из-за той неудачной свадьбы Нестор всё тянул и тянул с предложением руки и сердца любимой Екатерине. Дотянулся до того, что его опередил знаменитый контр- адмирал Лазарев, который и попросил у родителей руки Катрин. Отец послал ко всем чертям обесславленного любовника дочери и с радостью выдал ее за героя Наваринского сражения. В ответ Нестор грустно написал:
„Но едкий света блеск, но шум его забав,
       Но лесть бездушных душ, притворство и бесстрастье
       Обезобразили естественный твой нрав,
       Зато ты обрела своё земное счастье.
  Так будь же счастлива!»
       В эти годы Нестор поддерживает Шевченко и с помощью его Нежинского однокашника Петра Мартоса Тарас становится „Кобзарем”. Увы, именно с этого времени и наступает травля Кукольника всеми литераторами, начиная от „ натуралов” Некрасова и Панаева и заканчивая Тургеневым. Дело в том, что Кукольник был греко-католиком, а с 1839 на территории Российской империи униатство было запрещено. Конечно, Нестор мог как брат Павел, перешедший в 1831 в православие, также отказаться от своей веры. Но это означило признание того, что его родители, оба греко-католики, не венчаны . Вместо отказа от Веры он отказался от службы…
Именно, с 1840 года Нестор начинает собирать «анекдоты», высмеивающие власть, показывающие административную глупость пронизывающую её сверху донизу. Вот, например, одна из записей, актуальная тогда и актуальная сейчас: «Кто же решится на какое – нибудь предприятие, когда не видит ни в чем прочного ручательства, когда знает, что не сегодня, так завтра по распоряжению правительства его законно ограбят и пустят по миру».
Несмотря на всё, с начала 40-х творческая плодовитость Кукольника приобретает невиданные размеры. Белинский вынужден написать: „г. Кукольник один пишет в год больше, чем все литераторы наши, вместе взятые” Пишет он, в основном, прозу. (Поэзия ушла вместе с Катенькой} За период с 1840 по 1846 год он написал и напечатал несколько десятков рассказов, повестей и семь толстых романов: ("Эвелина де Вальероль", "Альф и Альдона", "Дурочка Лиза", "Историческая красавица", "Два Ивана, два Степаныча, два Костылькова", "Три периода", "Барон Фанфарон и маркиз Петиметр").. При этом Нестор в 1841 году редактировал "Российский вестник", а в 1845 - 1846 годах - еженедельник "Иллюстрация". Кстати, как Вам нравится его с Глинкой песенка из «Князя Холмского»(1840):
Ходит ветер у ворот, -
       У ворот красотки ждет.
       Не дождешься, ветер мой,
       Ты красотки молодой.
       Ай люли, ай люли,
       Ты красотки молодой!
       С парнем бегает, горит,
       Парню шепчет, говорит:
       "Догони меня, дружок,
       Нареченный муженек!"
       Ай люли, ай люли,
       Нареченный муженек!
       Ой ты, парень удалой,
       Не гоняйся за женой!
       Ветер дунул и затих, -
       Без невесты стал жених.
       Ай люли, ай люли,
       Без невесты стал жених!
       Ветер дунул, и Авдей
       Полюбился больше ей...
       Стоит дунуть в третий раз -
       И полюбится Тарас!
Ай люли, ай люли,
        И полюбится Тарас!
Видно, позавидовав Тарасу, который кейфует в обьятьях Марии - Амалии Европеус, Нестор, как истинный романтик, женится на юной Амалии-Софии фон Фризен, только что попавшей в тот знаменитый бордель, из-за которого у них четверых было столько неприятностей. Собственно говоря Нестор и был её первым клиентом. А в бордель её привела неудачная любовная история с блестящим аристократом, приятелем Пушкина- Фёдором Соллогубом.Нестор, как и Карл, как и Глинка, как и Тарас, не привык прислушиваться к окружающим. Как ни отговаривали его друзья, как не твердили, что нету смысла жениться на женщине, которая не сможет иметь детей, но в 1843 он женился. Даже с Шевченко, который отказался признать Амалию, предпочёл расстаться. По просьбе юной жены он возращается на службу и становится чиновником для особых поручений у Военного Министра.
        Где-то в 1844, приехавший в Петербург наместник Польши, фельдмаршал Паскевич поделился со старинным другом, Военным Министром графом Чернышевым тревогою из-за вновь начинающегося брожения в польском обществе. При чем этим брожением охвачен не народ, а только шляхта. Они вместе думают над тем, как оторвать шляхту от народа. Например, в Малороссии Бибиков все ЦПШ перевёл на русский. Теперь там шляхта и народ разговаривают на разных языках. В Польше пока только закрыли Варшавский и Виленский университеты, сократили количество польских гимназий. Религию сменить побоялись, поэтому в церковных школах обучали по-польски. Шляхта (паны) всё ещё пользуются у крестьян безусловным авторитетом. Вот и решили ограничить власть шляхты над крестьянами. Чернышев приказал Кукольнику принять участие в разработке «Закона об инвентарях». Уже в 1846 году Нестор представил свой проект. Главная идея документа, содержащего 65 статей, заключается в законодательном оформлении «образцовой барщины», которое бы раз и навсегда регламентировало отношения между панами и крепостными, зафиксировав в мельчайших деталях нерушимое патерналистское общество. Крепостное право определялось, как контракт: в соответствии с законом крепостной должен был бесплатно выполнять определенный объем работ для пана за предоставленную ему землю. По согласию или по просьбе общины, пан мог увеличить или уменьшить предоставленный крепостному надел земли. Размер надела зависел от численности крестьян, но должен был отвечать возможностям крепостной семьи... Не должно было быть незасеянных нив. Крепостные делились на четыре категории: 1. Тяглый – владелец телеги с упряжью.2.Полутяглый - владелец телеги на двоих. 3.Огородник. 4.Бобыль- батрак. Крепостные должны были отрабатывать два дня в неделю и один день барщины для женщин. Пригодными для барщины, за исключением калек, считались мужчины с 17 до 55 и женщины с 16 до 50 лет. Для отработки барщины с запрягом (тягловая категория) нужно было иметь два коня или два вола и необходимый инвентарь. Женскую барщину должна была отрабатывать одна женщина от семьи. Крестьяне, которые хотели бы иметь больший участок земли, должны были договориться с паном об отработке большей барщины. Вся предоставленная крепостному земля должна была составлять едино-целый участок, что и записывалось в инвентарных книгах. Хоть после смерти крепостного его надел и мог быть передан другому, но дом и огород оставались его семье.
В детальном описании работ в поле, в лесу, на приусадебном участке - всё было предусмотрено до мельчайших подробностей. Барщину нельзя было переносить с одной недели на другую, запрещалось работать по праздникам и воскресным дням. Если пану положенных дней барщины было мало, он мог нанять своих крепостных за отдельную плату - по 7,5 – 15 копеек серебром (наши 150-300 рублей) в день, в зависимости от характера работы. Кроме этого, крепостные каждое лето должны были бесплатно отработать на пана 12 дней.
Как видите, Кукольник предусмотрел для крепостных жизнь, которая мало отличалась от жизни нынешнего украинского крестьянина. Разве что поля не озоровали. Да и не боялись завтрашнего дня. Как ни странно, но 26 мая 1847 указ о начале инвентаризации был подписан царем. Правда, из-за волнений в 1848 он прошёл как-то незаметно, бесследно…
Тогда же Кукольник разработал проект создания буферного (между Польшей и Россией) Государства – Великого Княжества Литовского, которое должно было охватить те земли, где когда-то было княжество Великой Руси-Литвы.
В этом году было разгромлено Кирилло-Мефодиевское братство и по его делу арестован Тарас Шевченко. Нестор воспользовался своим проектом создания Великого Княжества Литовского , чтобы испросить аудиенцию у царя. Царь принял его, выслушал и милостиво сказал, что можно подумать над этой идеей, хотя он и не видит от нее пользы. К тому же, ему больше бы понравилось воссоздание Киевской Руси, но это невозможно, так как она занимала земли от Чёрного да Карского моря. Когда Нестор завел разговор о Шевченко, царь вспылил и свистящим шопотом спросил Нестора, читал ли он стихотворение Шевченко о царице, видел ли он те срамные рисунки, которые были на страницах, посвященных ей? Кукольник вышел от царя ни живой, ни мертвый. Он знал, что Тарас ненавидит царицу, считая её виновницей смерти Константина Павловича. Не раз видел те срамные рисунки. Сам Брюллов рисовал их по заказу Престолонаследника Александра. Но Николай 1 все подал так, что Тарас выглядел преступником и последним хамом. Кукольник вычеркнул его и из своего сердца, из круга побратимов и даже знакомых...
Эта аудиенция у царя привела к тому, что Нестора, ”чтобы не было времени дурака валять” на целых 10 лет загрузили работой, связанной со сплошными инспекционными командировками по южным губерниям России. Он объездил всю Европейскую часть России – Москва, Воронеж, Шахты, Ростов, Ставрополь, Тифлис, Владикавказ, Мариуполь, Бердянск, Мелитополь, Самара, Житомир, Феодосия, Астрахань, Одесса, Ростов-на Дону, Керчь, Тамань, Темрюк, Екатеринодар, Саратов, Кишинев, Новочеркаск, Севастополь, Таганрог, Елизаветоград. При этом почти во всех этих городах он бывал не раз и не два. Так что узнавал их досконально. Ездил он, как эксперт по обеспечению армии продовольствием и фуражом. В 1848 из-за глупой попытки Карла Брюллова привлечь его в масоны, он навсегда расстался и со вторым своим побратимом. Единственным побратимом остался Михаил Глинка...
В том же 1848 году он смог расквитаться со своими критиканами из «натуральной школы». Случилось это так: В августе 1846-го Салтыков, получил место помощника секретаря канцелярии военного Министра. Свободного времени было много, вот он и пишет рецензии на новые книги в отделе библиографической хроники "Отечественных записок". До 1846 года отделом заведовал Белинский, потом Валерьян Майков, а после его смерти дело велось коллективно. В марте 1848 года появилась в "Отечественных записках" повесть Салтыкова "Запутанное дело". Как раз перед этим разразилась Французская февральская революция, начались мартовские волнения в Германии. Основная линия повести - сочувствие бедным и униженным. В повести просматривалось влияние Ж. Санд и других французских писателей, проповедовавших свободу и социалистические учения и-за которых и начался революционный подъём в Европе. На обе его повести было обращено «особенное внимание». Салтыков пишет: "В марте-месяце я написал повесть ("Запутанное дело"), а в мае уже был зачислен в штат вятского губернского правления". А дело происходило так: Цитую к.ю.н.В. Д. Гольдинера: „ В 1847 и 1848 гг. Салтыков печатает в «Отечественных записках» повести «Противоречия» и «Запутанное дело». В этих повестях (особенно во второй) отчетливо проявились демократические взгляды и революционные настроения... сознание необходимости найти в окружающей действительности силы, способные изменить существующий общественный строй... Цензура, разрешившая опубликование «Запутанного дела», не поняла ее политического смысла. Но повесть привлекла внимание высшего органа политического надзора николаевской монархии. Излагая содержание и комментируя наиболее острые места повести, Гедеонов заключал: «... вся повесть написана в самом разрушительном духе».5 Записка была переслана III отделением в «высочайше учрежденный» сейчас же после февральской революции 1848 г. во Франции тайный комитет по проверке деятельности цензуры периодических изданий. Повесть Салтыкова была внесена в список материалов, свидетельствующих о «вредном направлении» «Отечественных записок». Царь, утвердивший заключение комитета, спустя две недели, во время доклада военного министра кн. Чернышева, указал последнему, что в его канцелярии служит чиновник, напечатавший сочинение, «в котором оказалось вредное направление и стремление к распространению революционных идей, потрясших всю Западную Европу».7 Разгневанный министр приказал арестовать Салтыкова и создать следственную комиссию по его делу”.
Как литератор, известный самому царю, кукольник был назначен докладчиком от этой комиссии. Нестор разложил перед собой папки с вырезками статей о его творчестве всех этих «науралов» из школы Белинского. Так же смачно, в таком же точно стиле разгромил художественную ценность повестей Салтыкова. Заявил, что тот настолько увлёкся натурализмом, что не заметил , как перешёл дозволенную черту и вляпался в социалистические идеи, которые могут повредить обществу. Но это всё объясняется молодой дуростью, поэтому к автору нужно относиться со снисхождением и не карать его сурово. Доклад Чернышов переслал Императору Николаю !. Тогда как раз было раскрыто « дело Петрашевцев» и Салтыков мог бы загреметь по полной, как его приятель Фёдор Достоевский. Но благодаря такой докладной( цитирую Гольдинера)„По представленному Чернышевым докладу «государь император, снисходя к молодости Салтыкова, высочайше повелеть соизволил уволить его от службы по канцелярии Военного министерства и немедленно отправить его на служение тем же чином в Вятку, передав особому надзору тамошнего начальника губернии с тем, чтобы губернатор о направлении его образа мыслей и поведении постоянно доносил государю императору»
За ту оценку его творчества Салтыков-Щедрин со временем отомстил Кукольнику, расспространив высказывание того – «Если имперетор назначит меня акушером – буду принамать роды!»…
Из-за тех сплошных командировок, Нестор почти не занимается литературой. Он ведь пишет исторические произведения. А для этого нужны первоисточники, которые в Москве и Петербурге есть в университетской и сотне приватных библиотек, а также на книжных развалах. В других городах даже книжных магазинов не найдёшь. Конечно, он, при любой возможности, в командировках покупает для личной библиотеки книги. Но, увы, это капля в море…Если раньше он за год писал несколько романов и сотню рассказов, то за это десятилетие он смог написать лишь с десяток рассказов, повестей и пьес. ("Ермил Иванович Костров", "Денщик", Маркитантка", "Морской праздник в Севастополе", "Азовское сидение. Историческое сказание в лицах"), роман "Тонин, или Ревель при Петре Великом". Правда, его командировочные – неплохие деньги. Они дают ему возможность в 1851-1853 издать 10-томное собрание своих сочинений.
11(23) июня 1852 на чужбине, в курортном местечке Манциане умер Карл Брюллов. http://i047.radikal.ru/0712/61/a146bdf86c57.jpg Его ученик Николай Рамазанов пишет: «Незадолго до смерти, в апреле-мае 1852 художник сделал большой рисунок - „Диана на крыльях Ночи". Ночь -- красивая женщина с лирой в руке -- летит над Римом. Погружаясь в сон, на ее крыльях покоится богиня Диана. Внизу -- подернутое сумраком римское протестантское кладбище Тестаччо, рядом с пирамидой Кая Цестия. Здесь Брюллов поставил точку -- отметил место, где хотел бы быть погребенным». Ученики выполнили его завещание. Перевезли тело в Рим и похоронили там, где он указал.http://i019.radikal.ru/0712/22/ecb8f3a5e4da.jpg. Он покоится рядом с Великими пэтами-романтиками Шелли и Китсом, Увы, в России никто не заметил его смерти. Такое впечатление, что оставил он здесь не друзей, а одних завистников. Кукольник записал в дневнике: « Я знаю моих русских патриотов, я помню, как равнодушно потеряли они Брюллова, так что, кроме газет, никто и не заметил, что умер Карл Великий в живописи. Никакого публичного изъявления, соболезнования»…
       В 1853 царь, неожиданно для всех и себя самого, приказав занять Дунайские княжества, начал войну с Турцией, превратившуюся в войну с Францией, Великобританией и присоединившейся к ним Австрией. Крымская война застаёт Нестора Васильевича в Новочеркасске. Ему поручено заниматься снабжением действующей армии. В своем дневнике он записывает: «Я отправился считать кули с мукой и смотреть, только смотреть, искусно ли плутуют и мошенничают люди? Насмотрелся! … Я верил Русскому патриотизму от души, я восхищался этим великолепным маскарадом, не зная, что он из моды, машинально. Лепечут холодные губы, а на сердце идет ругня…». Несмотря на эти критические взгляды, он успешно договаривается с Ростовским предпринимателем Байковым на поставку мясных консервов и фуража армии. Эти поставки принесли им обеим неплохие барыши…
       В 1855 году Николай1 в третий и последний раз награждает Кукольника перстнем с бриллиантом с собственной руки. Царь подчёркивает этим, что помнит о своём любимом писателе. Но мода на Кукольника давно прошла. Романтиков сменили нигилисты - „натуралы». Большая часть тиража так и осталась невыкупленной, а на представления его пьес в театрах больше нет аншлага. Правда его историческая драма «Деньщик»(1852) поставленная на сцене во время Крымской войны имела огромный успех, но он был кратковременным и связан с патриотическими настроениями…
       18 марта 1856 война была закончена подписанием Парижского договора. Россия вернула Турции Карс, а союзники покинули Крым. За участие в кампании Нестор получает от нового Императора всего на всего медаль « В память войны 1853-1856 г.г.»…
Когда-то общительный, имеющий сотни друзей и поклонников, Нестор Васильевич превращается в одинокого старого волка. Остался единственный побратим – Михаил Глинка. Да и тот за границей. В июле 1856 Михаил пишет Нестору последнее письмо. Как всегда оно подписано « Твой неизменный друг». А еще через несколько недель почта приносит весть о смерти Михаила Ивановича. http://i020.radikal.ru/0712/ef/cad76f037fbf.jpg Нестор подаёт рапорт о срочном отпуске. Новый военный Министр Николай Онуфриевич Сухозанет, поставленный новыми Императором вместо кн. Долгорукого, замыслил реформу в армии. Он не хочет слушать ни о каких отпусках, требует у Нестора Васильевича думать не об отпуске, а о реформе и Императоре! Но Кукольник слишком хорошо знал нового Императора. Помнил его ещё юнцом, заказывающим Брюллову порнографию. Он боготворил Николая 1. Александр 11 для него не Бог. Он не собирается помогать Сухозанету. Заявляет, что напряжённая круглосуточная работа во время войны подорвала его силы и таки получает отпуск. Он выезжает в Берлин, где в скромной могиле на лютеранском кладбище похоронен его побратим. Он помогает сестре побратима – Людмиле Шестаковой добиться перезахоронения на Родине. Вместе с автором музыки «Боже царя храни» Алексеем Фёдоровичем Львовым обращается лично к Императору с просьбой, чтобы отпевание Глинки в Петербурге было проведено по всем церковным канонам. Ведь в это время великий Стасов развязал кампанию, мол, Глинка «гений, недостойный самого себя» и началось оплёвывание памяти гения. Благодаря Кукольнику и Шестаковой 24 мая 1857 года гроб с телом Глинки опустили в русскую землю на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры в Петербурге. http://i014.radikal.ru/0712/34/e9d562d1d665.jpg
Кукольник не спешит возвращаться в Россию. Кроме Германии посещает Бельгию, Швейцарию. В Германии он узнаёт легенду о том, что Александр 1 не умер в Таганроге, а ушёл в странники, то есть, как настоящий масон перешёл из одной жизни в другую. И сделал это в самом старинном городе Руси. До этого Нестор Васильевич считал Таганрог молодым, возникшим вокруг крепости, построенной Петром 1 в 1709 году. Оказалось, что городу больше двух тысячелетий…
С новым начальством он так и не находит общего языка. Хотя ему ещё нет и 50, и он ещё полон сил, но в декабре 1857 выходит в отставку «по состоянию здоровья». Как и положено, при отставке ему дают чин действительного статского советника (генеральский чин с соответствующей пенсией). Его Малая Родина – село Кукольников под Мукачевым, теперь в чужом Государстве. В подаренном Александром 1 родовом имении в Виленской губернии теснятся братья. Он хочет поселиться в Одессе, где генерал-губернатором его приятель по военному министерству Николай Николаевич Анненков. Но, оказывается, что того перевели из Одессы. Друг отца Семен Иванович Орлай, направленный сюда директором Ришельевской гимназии, умер ещё в 1829. Никто его не ждёт в Одессе…
Думал поселиться в старинной Феодосии, где живёт знаменитый Айвазовский. Нестор Васильевич ведь когда-то был его самым первым критиком. Они дружили во времена юности. «Собирались у Карла Брюллова, только что вернувшегося из Италии. Глинка чаровал игрой на фортепиано и пением, художник Яненко смешил своим балагурством, Платон Кукольник играл на скрипке, Нестор импровизировал стихи, пел своим могучим басом великий певец Петров, актер Каратыгин веселил неисчерпаемым запасом каламбуров». На одном из таких вечеров Айвазовский исполнил на скрипке несколько крымских мелодий. Напевы так понравились Глинке, что он использовал их в опере «Руслан и Людмила», над которой в то время работал. В 1837 Айвазовский уехал в Италию и через некоторое время его место в компании занял Шевченко. Теперь Кукольник вспомнил о старой дружбе и написал Айвазовскому о своём желании переехать в Феодосию. Но у Айвазовского как раз в это время начались неприятности с женой. Она прехватывала все письма. Затем вообще забрала дочерей и удрала от него, вначале в Одессу, а затем в Петербург. В Петербурге встретилась с Кукольником и наговорила столько гадостей о муже, что тому расхотелось переезжать к другу юности. Он вспомнил те легенды о последнем дворянском царе-масоне, которые слышал за границей, и решил поселиться в старинном городе, где умер царь, чтобы самому проверить всё и написать об этом…
Таганрог в те времена был главным конкурентом Одессы. Когда-то при Николае 1 даже планировали создать Таганрогскую губернию, охватывающую приазовский край. Император внес ее в список первого десятка, но сказал, чтобы образование производилось постепенно. Первой была образована Саратовская губерния, а до Таганрогской очередь так и не дошла. Вначале не было денег, а потом помешала Крымская война. Новороссийские губернаторы справедливо видели в усилении Таганрога угрозу лидерства «Южной Пальмиры» и противились этому. В Одессе губернаторами всегда были близкие к царской семье чиновники. Таганрогу нужен был человек, который не дал бы Одессе задушить город. Вот им и стал Нестор Кукольник. Они так нужны были друг другу – город, задыхающийся от произвола чиновников, могущих превратить его в глухую провинцию, и Кукольник, задыхающийся в чиновничьей машине Военного Министерства, не дающей возможности развивать и внедрять его идеи.
Выйдя в отставку, он забирает из Петербурга свою огромную библиотеку, в придачу с женой, и поселяется в http://i047.radikal.ru/0712/37/dbbacc87431c.jpg Таганроге. Во всех начинаниях, особенно в бизнесе, Нестору Васильевичу всегда способстовала удача (а может и не удача, а научный подход). Так что приехал в город он не нищим поэтом, а богатющим статским советником. Сегодня, любой крупный чиновник, выйдя на покой и приехав в чужой город, начинает свою жизнь там с покупки и обустройства землевладения. Кукольник устройством своего быта занялся только в 1859 году. До этого он просто купил дом, оформив его на жену.http://i019.radikal.ru/0712/89/b07002214f04.jpg Ведь он вышел в отставку, а не на покой. Не до именья ему. Он с головою окунается в городские и краевые дела.
Приазовье – край войска Донского и запорожских казаков. Здесь необычайно плодородные земли, дающие прекрасные урожаи зерновых. Отсюда, через порты, хлеба можно отправлять за границу. Но и для выращивания могучих урожаев, и для хранения и продажи зерна, нужны специалисты. Нужно высшее учебное заведение для их подготовки. Рядом Сиваш и Маныч, где добывают соль. Но для этого тоже нужны специалисты. Совсем рядом, в Донбассе добывают каменный уголь. Для этого тоже нужны специалисты. Край славится своим скотоводством. Нужны ветеринары. Азовское море всегда славилось рыбой, а рыбоводство, как замечает Кукольник, остановилось на временах Запорожской сечи. Мало того, в крае находятся казачьи войска, а они также ведь должны иметь командиров с высшим, в крайнем случае, с гимназическим образованием. Вон в 1812 казаки, взяв в плен курьера Наполеона с очень ценными бумагами, не смогли разобраться в них. Из-за незнания языка, не смогли допросить пленного, а ведь тогда они могли бы захватить самого Наполеона! Значит, нужно готовить грамотные кадры и при этом готовить из местного населения! Оно тогда по подсчётам Кукольника составляло около полтора миллиона человек, причём в городах и станицах жило менее 20%. Самым крупным городом края был Таганрог, насчитывающий 22, 5 тысяч населения, в то время как в Ростове- на - Дону было всего 10, 9 тыс. К примеру, население станицы Бешинской составляло 10, 4 тыс. То есть в те времена Ростов мало, чем отличался от крупной станицы. Кукольник приходит к выводу, что в Приазовском крае, в Таганроге, самом крупном его городе, тем более, находящемся в центре края, необходимо создать высшее учебное заведение.
Уже в декабре 1857 Кукольник обращается к Министру народного образования Норову с докладною запиской «О народном просвещении в землях, лежащих между Азовским и Каспийскими морями с проектом устройства университета в Таганроге» Описав состояние дел в крае, он докладывает, что нужно сделать для открытия университета, как организовать учебный процесс.
Помня, как они открывали Нежинскую гимназию, созданную на средства кн. Безбородько, Кукольник пишет «Я осмеливался бы ходатайствовать в разрешении мне средствами частными устроить высшее воспитательное заведение с платою за воспитанников на общем основании пансионов, с тремя высшими против гимназии классами, в коих бы преподавались науки и искусства, необходимые для образования офицера, хозяина и негоцианта и вообще благовоспитанного члена общества.»
Норов благосклонно отнёсся к докладной, где предлагалось соорудить университет на основании существующей с 1806 г. гимназии, при чём за собственный счёт. Тогда всё Причерноморье и Приазовье подчинялись Новороссийскому губернатору в Одессе. Вот он и переслал докладную туда на отзыв. При князе Михаиле Семеновиче Воронцове (1823-1854 гг.) Одесса стала третьей столицей России. Воронцов состоял в родстве с высшей аристократией России и Англии. Владея огромным состоянием и живя на широкую ногу, он приглашал в Одессу аристократов и богачей со всей России. Княгиня Воронцова, урожденная графиня Браницкая (близкая родственница Тарасовых панов), привлекла в Одессу богатейших польских шляхтичей (Кстати, это она пригласила, гениального Адама Мицкевича). Присутствие в городе людей, способных много тратить, вело к процветанию торговли в магазинах, ресторанах, росту театральных сборов и т. д. Князь Воронцов, так осмеянный Пушкиным, превратил Одессу в главный торговый город юга России.
 Сменивший его губернатор передал докладную записку, назначенному в 1856 попечителем учебного округа Пирогову, с указанием, «обуздать наглеца».
Великий русский хирург Пирогов всю Крымскую войну провёл в госпиталях, непосредственно на передовой. Мы все знаем о том, как фронтовики относились, да и сейчас относятся к тыловикам- снабженцам. Он с удовольствием выполнил поручение шефа «обуздать наглеца». Цитирую Александра Николаенко: «Пирогов высказывает следующее мнение о докладной Кукольника:
1.Азовский край, так подробно описанный Н.Кукольником и за который он высказывает такую тревогу,- это «полудикая страна» со всеми вытекающими последствиями. Естественно, Одесса-это «многолюдный торговый и образцовый город».
2.Народонаселение этого «полудикого края» по численности не укладывается в норму, «вообще определяющую народное образование». Он утверждает, что из 1.6 млн. населения края едва ли наберется 44 человека, которые будут обучаться в Университете. Мол, казаки вообще в университетском образовании не нуждаются, а все остальные калмыки, татары, армяне и прочие, составляющие другое население, вряд ли найдут в своей среде хотя бы одного человека, пожелавшего учиться в Университете.
3. Вновь создаваемый университет не на что будет содержать, так как предлагаемые Н.Кукольником налоги «едва ли можно будет собрать».
Правда, я думаю, Пирогов так высек Кукольника и по другой причине. Как вы помните, каждому учебному округу положен был только один вуз. Нужно было выбирать между Одессой и Таганрогом. Что бы выбрали Вы?
Эта неудача сильно подействовал на Нестора Васильевича. Стресс он лечит обустройством собственного имения. В 1859 покупает земельный участок в 20 десятин (десятина =1,о5 га) возле Таганрога. Строит здесь хутор из пяти домов – для семьи и обслуги. Строит кузницу, амбар, конюшню. Разбивает сад на более чем тысячу деревьев. http://i045.radikal.ru/0712/b0/a08467c82cc9.jpg Дальше работы прекращаются, ибо он так и не смог вступить во владение землями своего имения. Дело в том, что он с самого переезда в Таганрог активно занялся публицистикой. Через Андрея Киреевского в столичной прессе он опубликовал более десятка статей о жизни в Таганроге. Этот цикл статей, представлял подлинную энциклопедия края. Рассматривались как текущие проблемы, так и проблемы, связанные с будущим, а также с историей. Но в некоторых из этих статей резко критиковались административные способности градоначальника Лаврова. Когда в 1860 Нестор Васильевич представил Таганрогскому градоначальству все документы о покупке, в выдаче документов на землевладение ему было отказано: « на основании неполных сведений, к ней доставленных, (полиция) затруднилась отводом всех двадцати десятин им (Кукольником) купленных, а ограничилась вводом во владение только девятью десятинами девяносто саженями). Так что не пришлось Кукольнику стать садоводом- селекционером. Все его просьбы во все инстанции вернуть ему купленную землю возвращались с отказом. Не может ему градоначальник Лавров простить критических замечаний. Совсем, как в нынешние времена…
Любой другой, на месте Кукольника, при таком отношении магистрата, наплевал бы на городские дела и занимался только самим собой. Не таков Нестор Васильевич. В том же 1860 он составляет для правительства «Записку о построении железных дорог в России». Дело в том, что в это время как раз строились Петербурго-Варшавская и Петербурго-Нижегородская железные дороги. Строились за государственные деньги частными подрядчиками. Были злоупотребления и в расходе средств, и в самом процессе строительства дороги. Вот о том, как бороться с этими злоупотреблениями, и писал Кукольник. Его записка долго блуждала по чиновничьим кабинетам, пока, наконец,15 июня 1865 года Император Александр II не издал Указ об учреждении Министерства путей сообщения России. Первым Министром путей сообщения был назначен Павел Петрович Мельников - выдающийся ученый, талантливый инженер и организатор.
Развитие промышленности невозможно без надёжной транспортной системы. Самым надёжным видом транспорта и в те времена была железная дорога. Поэтому с начала 60-х годов начинается сражение различных регионов России за первенство в прокладке железнодорожной сети именно через их регион. Одни обосновывали необходимость прокладки дороги от Одессы на Балту, Бердичев, Житомир, Киев и Москву, другие от Одессы на Балту, Кременчуг, Харьков и Москву. Стал актуальным вопрос о прокладке железной дороги к Азовскому морю. И тут столкнулись интересы двух городов. 20-тысячного Таганрога и 10 тысячного Ростова. Хоть Таганрог и был вдвое больше Ростова, однако здесь градоначальником был бездарный самодур Лавров, в то время как в Ростове градоначальником избрали ловкого предпринимателя А.Байкова. Кстати, это именно тот Байков, у которого Кукольник закупал для армии во время Крымской войны мясные консервы и фураж.
Сейчас они оказались в противоположных лагерях. Цитирую А.Николаенко: «А.Байков ратовал только за Ростов, как единственный перспективный порт на Азовском море. Предлагалось от Харькова дорогу направить через Лисичанск, Луганск и Грушевку на Ростов. Далее торговая связь Ростова с Азовским морем должна была идти через гирла Дона, которые надо было сделать судоходными. Дорога на Таганрог в этом случае оказывалась просто лишней тратой денег и ничего не давала. «Продолжение дороги (от Ростова до Таганрога) должно главным образом зависеть от решения вопроса о гирлах.- утверждал А.Байков.- Если гирла могут быть очищены до моря, то в таком случае продолжение дороги повлечет только лишнюю трату денег, ибо водяная перевозка всегда удобнее и дешевле. Но если гирла очищены быть не могут, то полезно бы было устроить дорогу от Ростова до Таганрога».
Кукольник предлагал от Харькова дорогу направить на Никитовку, Иловайское, Матвеев Курган, Неклиновку и Таганрог, а уже в конце соединить Таганрог с Ростовым. Это открывало возможность разработкам угольных месторождений Донбасса.
А.Байков подкрепил своё предложение прокладки дороги через Лисичанск-Луганск-Грушевку на Ростов 100 000 рублей, которые вручили Великому Князю Михаилу Николаевичу.
       Не тот был в Таганроге градоначальник, чтобы рассщедриться на взятки за непонятное ему дело. Общественность города решила учредить комиссию по рассмотрению вопроса о строительстве железной дороги к Азовскому морю. Председателем комиссии избрали Нестора Кукольника. Он не стал искать средства на взятку. Вместо этого он, впервые в российской практике, разработал методику технико-экономического обоснования строительства железной дороги от Харькова до Таганрога. Он вместе с комиссией прошёл всю трассу. Предоставлю слово самому Кукольнику: «К чему хвастать? Скажу только, что комитет и Таганрогское общество нашли нужным удостовериться в справедливости и точности собранных сведений, на месте, посредством особой комиссии, которая в апреле <1863 года>, шаг за шагом прошла по местности, предполагаемые удобнейшими для продвижения железного пути и в подробностях перемерила соображения Таганрогского комитета. Находящиеся по дороге города: Бахмут, Славянск и Харьков |...| приговорами, с коих засвидетельствованные копии хранятся у мен, я выразили полную готовность содействовать благодетельному предприятию. Многие помещики письменно предложили свои земли бесплатно под дорогу. Тщательный осмотр местности дозволил составить карту, в которой наглядно были обнаружены неистощимые минеральные богатства всей линии, в особенности Миусского округа, составляющего новую русскую сокровищницу и каменного угля, и железных и свинцово-серебряных руд». С результатами исследований был ознакомлен и Министр Павел Мельников и члены царской семьи. После доклада Кукльника в 1863 царь принимает решение о строительстве железной дороги, которая должна соединить города Орел, Курск, Харьков, Таганрог и Ростов-на-Дону. Так расчёты Кукольника победили взятку…Но это было только началом. Целых три года Нестору Васильевичу пришлось ездить в Петербург, Харьков и по всем участкам трассы предполагаемой железной дороги, прежде чем « в феврале 1866 года на самом высоком уровне было решено считать Курско-Азовскую железную дорогу особо важной, и правительство выдает промесс (обязательство) под специальный «проект условий» компании, взявшей подряд на строительство». Об этом проекте условий написано в статье Н.Кукольника «Железные дороги в России», опубликованной в «Северной почте» в 1865 году(№247)Он пишет: «Все работы будут производиться не иначе, как по начертаниям, планам, подробным проектам и сметам, которые будут составлены по обоюдному соглашению инженером компании и инженерами, назначенными от правительства...» (параграф 4 Таганрогского «Проекта условий»). В параграфе 37 того же «Проекта» предполагает введение в дирекцию компании трех специалистов с правом контроля за всеми «начертаниями, планами, проектами и сметами», причем каждый из них обладает единоличным правом вето.
       5 мая 1868 года строительство началось одновременно по всей линии. Непосредственно укладка рельсов началась в декабре 1868 года. Движение поездов от Таганрога до Горловки было открыто 23 декабря 1869 года. Увы, Нестору Васильевичу уже не пришлось увидеть это. Цитирую Александра Николаенко: «8 декабря 1868 они сидели с другом семьи, пили чай. Потом Кукольник встал, и пошел в другую комнату переодеваться. Перед этим, как вспоминает его слуга, он выпил бокал шампанского. Переодевшись, он вышел из комнаты и, подойдя к столу, протянул жене коробку шоколадных конфет и тут же, сразу упал мертвый. Через пять минут привели врача (он жил рядом) но Кукольник был мертв».
       Меня лично удивляет, зачем было слать за врачом, если тот „друг семьи” с которым пили чай, был доктором медицины Пантелеем Работиным? А то, что вдова затем вышла замуж за этого Пантелея вообще подозрительно, тем более, если учесть, что в её доме живёт не он, а его женатый брат-юрист Константин Работин. Но не будем ворошить бельё 54 летней вдовы. Менее чем через год она разведётся с Работиным и станет замаливать грехи увековечением памяти мужа. Она завещает деньги на организацию детского приюта имени Кукольника, завещает городу его дом, заказывает гранитное надгробие на его могиле.
Почему-то все литературоведы пишут о том, что, поселившись в Таганроге, Кукольник как бы канул в Лету и о нём ничего не было слышно. Александр Николаенко доказал, что в Таганрогский период жизни Кукольник не только не перестал писать, но и активно публиковался в региональной и столичной прессе.
Наученный горьким опытом, Нестор Васильевич изобретает собственный шифр и пишет им четыре повести (они хранятся в Пушкинском доме) Две повести имели названия – «Новый век» и «1852 год». Две другие – безымянные – дешифровщик озаглавил сам, исходя из их содержания. Получилось «Таганрог» и «Верховная Рада». В сочинении «Таганрог» Кукольник нарисовал Таганрог будущего: крупный промышленный, научный и культурный центр с многонациональным населением. Нестор Васильевич не забыл упомянуть, что в городе его мечты есть публичный дом, а работа проституток «приравнивается к общественно-полезному труду». В сочинении «Верховная Рада” (Дума) он описал фантастическое государство, расположенное на чудесном острове в Средиземном море. Управляет государством монарх, но не с помощью скучных седовласых министров: в советницах у него – красивейшие женщины разных национальностей, «наделенные недюжинными управленческими и хозяйственными способностями». Все женское население острова состоит из художественно одаренных жриц любви. Ради них приезжают на остров со всего света самые богатые люди мира, благодаря этим женщинам и процветает остров. Как видите, Кукольник предвидел правление в Украине Юлии Тимошенко и Раисы Богатырёвой…
       В 1860 он создаёт историческую драму "Боярин Федор Васильевич Басенок" и выпускает второе издание « Генерал-поручик Паткуль». В 1861 году Кукольник публикует драму « Давид Гарик». Драма был написана до переезда в Таганрог, но в Таганроге в 1859 Нестор Васильевич провел публичное чтение этой драмы перед таганрогской публикой. В таганрогский период Н.Кукольник создал роман « Две сестры».А. Николаенко пишет: «Значение этого романа весьма важно в том отношении, что он представляет собою первую попытку изобразить некоторые черты нашего края в беллетрической форме»
Драма «Гоф-юнкер» была окончена в 1864 году и намечалась к постановке в одном из Петербургских театров, однако по личному указанию Александра П. запрещена. Уж слишком Изображенные в "Гоф-юнкере" продажность и произвол придворной клики в одном из мелких немецких государств были похожи на Российский Двор…
Он так и не успел опубликовать два романа: Роман « Граф Морис Саксонский» (опубликован в 1882 году). В нём Кукольник показывает, что пророчества Петра относительно наследников, которые после его смерти перессорятся и забудут о реформах, деля власть, сбываются) и роман «Ольгин Яр” (опубликован в 1884 году). В нём Кукольник старается показать, что если люди живут по заветам Петра 1, то даже в условиях нынешней неразберихи им улыбается счастье).В Таганроге он завершил и роман «Иван 111, собиратель земли русской» который в 2001 был переиздан издательством Elibron Classics. Можете купить, прочесть и убедиться, что Кукольник писал поинтереснее многих нынешних…
       Последним произведением, над которым работал Нестор, Васильевич была повесть «Крепостной художник». Вспомнил таки Нестор своего первого побратима Тараса Шевченко. Перекликается его «Крепостной художник» с «Художником» Шевченко. Даже язык и стиль схожи. Я читал повесть Кукольника в подшивке «Нивы» за 1904, которая сберегалась у бабушкиной подруги Екатерины Полторацкой. Слёзы накатывались, когда читал об издевательствах над юным художником. Но вот Шеченковский «Художник», благодаря Сталину, издавался и переиздавался миллионными тиражами, а Кукольника Сталин только редактировал (он лично корректировал его стихи к «Ивану Сусанину» для юбиленйной постановки), а переиздавать не разрешил…
       Как в романе Дюма, жили- были в 30-40х Х1Х века четыре побратима-мушкетёра. Все четверо внесли огромный вклад в Историю своей Родины. Но по-разному сложилась их посмертная судьба. Первый Великий художник России Карл Брюллов каждый день встречает многочисленных экскурсантов на самом известном кладбище Рима. К могиле Первого Великого композитора России «не зарастёт народная толпа». Первый Поэт Украины Тарас Швченко встречает Вас в каждом городе Украины. Его памятники везде, где есть Украинцы. От Канады до Австралии. А вот Кукольнику…Цитирую Николаенко:«... июля 1939г. Члены краеведческого кружка при Таганрогском музее Воликов, Уваров, Шаповалов, Орешко, Котов и Фильшин с научным работником Трусовым посетили могилу известного писателя середины XIX века Нестора Кукольника, который был похоронен в Дубках в своем имении в 1868 году. Матвей Петрович Автушенко, сторож хозяйства «Зеленстрой», показал членам кружка место погребения Кукольника. Он же рассказал, что в 1932-35 годах могила Кукольника была разрыта с целью разграбления. В настоящее время могила имеет вид ямы, заросшей сорными травами, и молодыми деревцами. Вокруг могилы разбросаны камень и цемент, которыми он был сцеплен. От решетки, мраморной плиты и двух металлических досок с надгробными надписями не осталось и следа»
Александр Иванович опубликовал дореволюционные фотографии могилы Кукольника и фотографии http://i009.radikal.ru/0712/59/a9536033c6ec.jpg нынешних руин какого-то завода на её месте
 Sic transit gloria mundi. (Так проходит земная слава)

ГЛАВА 1 ЧАРОДЕЙ ЧЁРНЫХ ОЧЕЙ

http://i048.radikal.ru/0711/0b/a5daf939a511.jpg

 Когда вражда народов — вроде рынка,
 где рвутся и продаться, и продать,
 как вы нужны сейчас, Евген Гребинка,
 чтоб двуязычно отповедь им дать.
Евгений Евтушенко

Его песни модны и сейчас, хоть со дня его рождения прошло почти два столетия. От украинских кобзарей он перенял дар стихов-песен и стал одним из родоначальников поэтов-песенников. Его до сих пор не могут поделить Россия и Украина, хоть он и считается родоначальником украинской басни. Давайте же вспомянем добрым словом нашего Евгения Гребинку (Гребенку).
Увы, как у родоначальника украинской прозы Григория Основьяненко была совсем другая фамилия — Квитка, так и основоположник украинской басни Гребинка был не Гребинкой (Гребенкой), а Гребёнкиным, и украинцем его можно назвать так же условно, как и его школьного побратима Сашу Афанасьева (украинский поэт Чужбинский).
Не из столбовых дворян, обязанных знать свой род до 7-го колена, был Евгений Гребинка. Род начинался с его деда Ивана Гребёнкина, участника Суворовских походов, в том числе и подавления пугачёвского бунта. Умер он в 1796 году, дослужившись до чина капитана, дающего право на наследное дворянство. Тогда же его вдова Мария Ильинична вместе с детьми была внесена в дворянскую Родословную Книгу Вознесенской губернии.
Отец Евгения, Павел Иванович, родился в 1867 году. В 1780 году отдали его в кадетский корпус (их тогда в стране было всего три), после окончания которого в 1787 году он получил звание корнета и прослужил 10 лет в гусарах. Под командованием Суворова участвовал в боевых походах против турок, штурме Анапы...
Летом 1897 взял отпуск за последние годы службы и поехал с боевым побратимом Василием Ивановичем Марковичем в родовое имение того в Калюжинцах. В имении вместе с матерью Василия жила и его двоюродная сестра Аннушка (её родители умерли от мора одновременно с отцом побратима)...
Гребёнкин влюбился в шестнадцатилетнюю Аннушку с первого взгляда. Через несколько месяцев они уже не могли жить друг без друга. Павел попросил у матери побратима руки Аннушки и получил согласие. В декабре сыграли свадьбу. В приданое Аннушка принесла ему 20 душ крепостных и 145 десятин земли вокруг её хутора «Убежище». Павел Иванович решил бросить службу, остаться с женой и заняться хозяйством. В декабре он отвез в часть прошение об отставке и, получив разрешение полкового командира, отбыл к жене.
Увы, в это время император Павел, обидевшись на то, что суворовские победы в Альпах были фактически украдены Австрией и Великобританией, стал укреплять армию. В конце 1897 года он издал указ, согласно которого выход в отставку дворянина утверждался лично императором. 7 декабря 1897 года Павел Иванович получил приказ об отставке, а 23.02.98 этот приказ монаршим повелением был отменён, как и сотня подобных. Павел срочно был вызван в часть для продолжения службы. Вновь рутинная военная служба, только теперь уже без Суворова. В 1801 английские наймиты убили русского царя. Престолонаследник, испытывая муки совести, провёл чистку высшего руководства, принимавшего участие в убийстве его отца. За высшими последовали и низшие. Появились новые вакансии. Летом 1802 Павла Ивановича поздравляли с рождением дочери, названой в честь матери Аннушкой, а 20.08.1802 поздравляли уже с присвоением ему звания поручика.
Служил бы и дальше, обрастая чинами, но зимой 1804/5 тяжело простудилась и сгорела в горячке любимая жена. Чтобы не оставлять дочь одну, подал прошение об отставке. Причина была уважительной и 17.05.1805 он вышел в отставку штаб-ротмистром. Так из боевого офицера Павел Иванович стал мелкопоместным помещиком. http://i031.radikal.ru/0711/bb/bb1f22566e22.jpg Земляки избрали его земским комиссаром Пирятинского округа. По общественным делам частенько приходилось наведываться в Пирятин, ездить в имения местных дворян. Больше 5 лет он прожил бобылем, долгими бессонными ночами вспоминая умершую жену. Но вот летом 1810 он по делам заехал к известному Пирятинскому казаку Ивану Чайковскому. Хозяин укатил куда-то по делам, и к Павлу Ивановичу вышла его дочь Надежда. Сердце Павла Ивановича кольнуло, так она была похожа на его Аннушку. И было ей столько же, сколько и Аннушке при их первой встрече. Долго обхаживал Павел Чайковских, но весной 1811 таки сыграли свадьбу. В положенное время, 21.01(2.02)1812 появился на свет Евгений. Крёстным отцом Евгения и всех последующих детей Гребёнкина был его побратим Василий Маркович. Но недолго пришлось наслаждаться обществом юной жены и сына Павлу Ивановичу. Грянула Отечественная война. Он записался добровольцем в Малороссийский кавалерийский полк. Вместе с полком отступал с боями до Бородино и затем шёл до самого Парижа и штабс-ротмистр Гребёнкин... Вернулся он к семье в начале 1815. А 8.11.1815 Василий Маркович был уже крестным отцом его второго сына Михаила. В 1817-м крестил Аполлона, в 1819-м — Николая, в 1821-м — Александра, в 1823-м — Константина, в 1825-м — Петра и, наконец, в 1827-м — дочурку Людмилу. Без любви вряд ли бы получилось у Павла и Надежды столько детей. Да вот вырастить и накормить такую ораву трудновато. Выйдя в отставку, Павел Иванович вплотную занялся сельским хозяйством. Только командир из него был хороший, а земледелец — никудышный. Не имел он понятия о севооборотах, не знал лучших культур для своей земли, к тому же, не разбираясь в сельском хозяйстве, приказывал селянам, что и когда сеять. Вот и собирали они порой меньше, чем посеяли...
У побратима Василия Марковича стол ломился от яств, постоянно гостили десятки людей, порой даже незнакомых, а у Павла Ивановича каждая копейка была на счету. Почти ничего не давала плодороднейшая земля. Имел уже полсотни крепостных и больше двухсот десятин земли, а распорядиться ими как следует не умел. В посевную и жатву нанимал батраков. Построил им даже дом в саду, используя его вне страды как школу, для детворы своих крепостных.
Отец поглощён хозяйством, мать в постоянных заботах о младших детях. Женей занималась няня-кормилица. Повезло ему с няней. Весёлая была, добрая. Знала сотни сказок и песен. Никогда эти сказки не повторялись, а в любимые песни она часто вплетала собственные слова, и эти песни становились такими своими, такими близкими и понятными, льющимися из самого сердца. Вот под эти её песни и баюкающие сказки и прошло Женино детство.
Отец не кичился своим дворянством, и сыну разрешалось играть с дворнёй и детьми крестьян. Чумазый и растрёпанный мальчишка ничем не отличался от крепостных сверстников. Разве только тем, что уже в шесть лет научился у матери читать. А в восемь лет для мальчика наняли домашнего учителя — семинариста Павла Гуслистого, сбежавшего с заключительного курса семинарии. Не попом хотел стать Павел Иванович Гуслистый, а учёным-ботаником. Женя впитывал науку, слушая захватывающие рассказы Гуслистого о жизни лесных жителей, путешествуя под его руководством в удивительный мир растений. На всю жизнь перенял от первого учителя Евгений увлечение ботаникой и уже, став взрослым, преподавал кроме русской словесности и ботанику.
За три года наставник прекрасно подготовил Евгения по программе трёхлетней начальной школы. На очередном банкете у своего побратима Василия Марковича Гребёнкин оказался рядом с бывшим учителем Пирятинского уездного училища, преподавателем знаменитой Нежинской гимназии высших наук, Семеном Матвеичем Андрущенко, своим старым сослуживцем по Малороссийскому казачьему полку. Семен Матвеевич посоветовал отдать сына к нему в гимназию, обещая поддержку при вступлении, однако порекомендовал нанять учителя по иностранным языкам — латыни, немецкому, французскому, истории и русской литературе. Без сдачи вступительных экзаменов по этим предметам в Нежинскую гимназию кн. Безбородко http://i006.radikal.ru/0712/c4/4e9961513fa4.jpg можно было попасть только в приготовительный класс с восьмилетней ребятнёй. Что там делать подростку! Андрущенко рекомендовал и репетитора — выпускника Харьковского университета Матвея Кудреватого. Как известно, в университет принимали только дворян. У дворян же заведено почитание родословной. Вот теперь долгими вечерами на семейных чаепитиях, Матвей рассказывал о славных запорожских казаках, своих предках. Надежда Ивановна вспоминала полковников, сотников и значковых товарищей Чайковских — своих дедов и прадедов. Павел Иванович рассказывал о своих походах, о штурме Анапы. О подвигах своего отца, суворовского офицера. Так сама История входила в душу мальчика. История его рода, история Родины.
Почти год провозился Кудреватый с Евгением и 3.08. 1825 Евгений, сдав положенные экзамены, был принят сразу в 4 класс Нежинской гимназии высших наук. Он перешагнул целый разряд обучения. Дело в том, что Нежинская гимназия высших наук, основанная в 1820, имела девятилетний курс обучения, разделённый на три разряда, по три класса в каждом. Дворянские дети поступали в класс, соответствующий их знаниям. Например, в 1830 году Яков де Бальмен был зачислен сразу в 7 класс, перешагнув, таким образом, через 2 периода...
До вступления Евгения, гимназия была закрытым заведением. Гимназисты должны были жить в общежитии и были на полном пансионате (как наши ученики ПТУ). Но после загадочного самоубийства первого директора гимназии, масона Кукольника, именно в 1825 году, новый директор гимназии И. С. Орлай, противник http://i031.radikal.ru/0712/3e/975653de77cd.jpg закрытых заведений, добился разрешения ученикам жить не на казарменном положении, а снимать квартиры. Конечно, позволить себе это могли не многие. Ведь и квартиры в Нежине были очень дорогими, и за питание хозяева сдирали не по Божески. Павел Иванович ухитрился втиснуть сына на квартиру к своему приятелю Андрущенко, поэтому с оплатой было хоть какое-то облегчение.
Первый год учиться было очень трудно. Домашние учителя всё же не могли заменить всесторонней гимназической подготовки. Отец пишет ему: «Мне кажется, что ты благодаря протекции Семёна Матвеевича, а не благодаря своим знаниям, поступил в 4-й класс, поэтому советую тебе заняться науками сверх положенного времени, чтобы сравняться с товарищами и оправдать доверие Семёна Матвеевича». Женя занимался до поздней ночи, а устав от занятий, погружался в мир художественных книг библиотеки Андрущенко, насчитывающей несколько тысяч книг. Именно здесь Женя впервые узнал Пушкина, Дельвига, Жуковского. С Андрущенко дружил и часто у него бывал молодой преподаватель латыни Иван Григорьевич Кульжинский. Он обратил внимание на любознательного мальчика, стал его другом-наставником. Слушал его рассказы о жизни на хуторе, о няниных песнях, о подвигах казаков, поведанные матерью и отцом. Мальчик всё это пересказывал так увлекательно, что Иван Григорьевич посоветовал ему записывать все это на бумаге.
Нежинская гимназия высших наук в это время могла соперничать с Царскосельским лицеем по числу молодых талантов. Когда Женя поступил в гимназию, в ней ещё учились будущие звёзды Российской Литературы — Николай Гоголь, Нестор Кукольник, Александр Данилевский, Виктор Забила. Правда, им, учащимся выпускного периода было не до мелюзги, вроде Евгения, который был младше них на целый разряд. Но именно они задавали тон в гимназии. Именно они выработали своеобразный язык, на котором написаны и блестящие реалистические произведения Гоголя, и захватывающие романтические повести и пьесы Нестора Кукольника и увлекательные исторические романы Александра Данилевского, и прекрасные юмористические повести Виктора Забилы. Да и романы и пьесы Гребинки написаны тем же языком, что и Гоголя. Языком Нежинской гимназии 20-30 годов. С лёгкой руки Кукольника и Гоголя в гимназии выходили рукописные журналы — «Звезда», «Северная заря» и «Парнасский навоз».
Эпидемия литературного творчества захватила всю гимназию... Появились альманахи «Метеор литературы», «Литературное эхо», даже экзотический альманах «Литературный промежуток, составленный в один день + ; Николаем Прокоповичем 1826 года». Не минула эпидемия и Женю. Вместе с дружком Васей Домбровским (будущий профессор Киевского университета) он издаёт альманах «Аматузия». М.Михайлов, учившийся в гимназии в те времена, утверждает, что альманах был создан на украинском языке («Лицей кн. Безбородко». СПБ.1859. ч. 11 стр.65).
Большую часть альманаха составляли стихи самого Жени. Андрущенко в письме к старшему Гребёнкину от 11.11.1826 не может не похвалить мальчика: «Евгений Ваш... строчит весьма пристойные вирши, которых он большой любитель... Результаты одобрений, которые получает Евгений от всех своих наставников, ставят его в число учеников «хороших», а по словесности — в число «очень хороших»».Гимназистам в той «Аматузии» больше всего понравились сатирические стихи Жени. Успех окрылил мальчика. Он собрал всех гимназистов-ровесников, пишущих стихи и вместе они создали поэтический альманах «Пифия». Свой рукописный экземпляр он переслал родителям, которые с гордостью давали читать его всем соседям...
Четырнадцатилетний парнишка хвастается в письме старшей сестре Аннушке своими 10 стихотворениями, ходящими среди гимназистов, и тем, что Кульжинский отослал в «Дамский журнал» для публикации его басню «Мышь» и стих о Мазепе, написанные малороссийским наречием...
Первые годы обучения Евгения в гимназии царила настоящая вольница. Мало того, что среди гимназистов ходили запрещённые стихи Рылеева, Чаадаева, Пушкина, так ещё гимназисты-старшеклассники могли себе позволить даже запереть надзирателя в кладовке. Эта «вольница» разделила преподавателей гимназии на два противоборствующих лагеря. Либеральный возглавлял профессор юриспунденции М.Г.Белоусов, консервативный — профессор политических наук М.В.Билевич. Гимназисты сами дали повод для победы консервативной профессуры. Петя Мартос притащил в гимназию запрещённые стихи Рылеева и пушкинскую оду «Вольность». И стихи Рылеева, и Пушкинская ода были переписаны в десятках экземплярах и разошлись почти по гимназистам. Надзиратель Кальдер изъял эту оду и у Жени. Вольнице пришёл конец. И в гимназии, и в России. Царь потребовал разработки нового устава уездных училищ и гимназий. Этот устав был разработан и утверждён 28.12.1828.
Отныне уездные и городские училища стали совершенно особыми низшими учебными заведениями с законченным курсом, гимназиям же приданы низшие классы. Переход из уездного училища в гимназию стал невозможен. Гимназии теперь предназначались для воспитания детей только дворян и чиновников. Резкие меры приняты к прекращению воспитания детей при помощи вольных учителей-французов Начального образования не предусмотрено — в уставе предусматривались лишь городские и уездные училища низшего типа, а не элементарные народные школы.
В этом году семью Гребёнкина посетило безденежье, косвенным виновником которого был Женя, приехавший летом на каникулы. По дороге домой, проезжая у реки, он увидел, как тонет какой-то толстяк, а его дети бегают по берегу и кричат, что отец не умеет плавать. Он спас утопающего. Спас на свою голову. На следующий день Исаак Рубинштейн приехал с благодарственным визитом в их «Убежище» и предложил отцу в знак благодарности, участвовать деньгами в его, Рубинштейна, замечательном и перспективном проекте. Отдал ему Павел Иванович все свободные деньги. Больше он их не видел. Пришло время отдавать младших детей в гимназию, а денег на это не осталось. Пришлось Мише, Коле и Саше поступать в Пирятинское уездное училище, а не в гимназию. С тех пор стал Женя антисемитом.
За хулиганство по отношению к надзирателю и распространение крамольных стихов были исключены из гимназии Петя Мартос Саша Данилевский и Николай Прокопович. Вынуждены были уйти, не окончив курс обучения, Виктор Забила и Нестор Кукольник. Реакционная профессура писала донос за доносом на Белоусова и его друзей. Писала во всё высшие и высшие инстанции. Но пока профессура изображала пауков в банке, гимназисты жили своей жизнью. После выпуска Гоголя, ухода Забилы и Кукольника Женя стал первым поэтом гимназии. Ему поручалось писать оды в честь высокопоставленных посетителей и здравницы в честь праздников.
Как и положено поэту, он влюбился. Избранницей стала сестра друга Коли Новицкого — Марина... Наступил 1830 год. Доносы профессуры дошли до самого Бенкендорфа. http://i047.radikal.ru/0711/92/79fec8a06134.jpg По его поручению в начале 1830 в гимназию прибыл с чрезвычайными полномочиями действительный статский советник Э.Б.Адеракс. Три месяца шерстил он гимназию. Кончилось тем, что все либеральные профессора, в том числе и покровитель Гребинки Андрущенко, были уволены из гимназии, а сама гимназия в 1832 реорганизована в заштатный физико-механический лицей. Но Евгений не дождался этого разгрома. В 1831 он окончил гимназию со званием действительного студента и правом на 14-й чин.
Как раз в это время вспыхнуло польское восстание. Его возлюбленная Маринка заявила, что мечтает увидеть Женю в офицерском мундире. В ответ Женя на дворянском собрании Пирятинского уезда 7 сентября 1831 записался обер-офицером в эскадрон Резервного Малороссийского полка. Почти два месяца они провели в бесплодном ожидании предстоящих боёв с повстанцами. Увы, граф Паскевич http://i004.radikal.ru/0712/a7/8e31d36ac2fa.jpg подавил восстание и без резервных украинских частей. В начале ноября царь приказал вернуть на Украину и распустить все резервные части. Женя отклонил предложение остаться в армии и также уехал домой. Увы, дома его ждала скука типичной жизни провинциала. Он писал об этом времени:
 
«Всё вист да вист, о, боже правый!
Несносна эта мне игра:
Я должен для чужой забавы
Сидеть с утра и до утра
За ломберным столом, зевая.
Ни веселиться, ни шутить!
Безмолвие только прерывая
Словами: «Сударь, вам ходить!»
 
Появившееся свободное время он тратит на сочинение стихов. Живёт он в Малороссии, вот и стихи того времени пишет преимущественно по-украински. С Мариной видится только изредка. Ему стыдно представать перед ней, дочерью богатого врача, бедным сыном захудалого помещика. Осенью 1833 в Пирятин из Петербурга приехал его школьный друг Аполлон Мокрицкий, ученик художника Венецианова. Он, из-за безденежья, вынужден был отложить учёбу в Академии и выехать домой на подработки. Он взялся нарисовать портрет Евгения.
В это же время, в «Убежище» нагрянул побратим Павла Гребёнкина — Василий Григорович, http://i010.radikal.ru/0711/b8/6a73808435d1.jpg уже 20 лет живший в Петербурге, конференц-секретарь Академии художеств. Он столько рассказывал о Петербурге, украинском землячестве, перспективах службы, что Павел Иванович твёрдо решил — его детям, в первую очередь Евгению, место только в Петербурге. Он съездил к своему побратиму Василию Марковичу и тот дал Жене рекомендательное письмо к своему сыну Александеру, дослужившемуся в Петербурге до генерала. Сборы заняли почти месяц, но перед рождеством 1834 Евгений был уже в Петербурге.
Принял его Александер не очень любезно, но помог устроиться регистратором в учёной экспедиции при комиссии духовных училищ. Ему полагалось 750 рублей в год жалованья, черный форменный вицмундир с бархатным воротником и белыми гербовыми пуговицами а также форменная фуражка с гербом. Если учесть, что учитель гимназии в это время получал 350 рублей годовых, должность вполне приличная, к тому же оставляющая много времени для творчества.
Евгений пишет 7.03.1834 другу Николаю Новицкому: «Думал я дорогою: что со мною будет в Петербурге, что я там буду делать? А оказалось, что Петербург это колония просвещённых малороссиян. Все присутственные места, все академии, все университеты переполнены земляками, и при назначении человека на службу малоросс обращает особенное внимание на ум и способности... Моё дело— составлять записки или переводить с французского бумаги, а другие переписывать. Комиссия является частью Министерства народного просвещения, ёй подчинены все академии, семинарии и прочие духовные училища ...Я бываю также у В. И. Григоровича... Он уроженец Пирятина и служит секретарём в Академии художеств. 20 лет пребывания в Петербурге не смогли изменить его малороссийского произношения. Он многознающий человек и служит мне ключом ко всему прекрасному, что только есть в академии...»
Бывает Евгений не только у побратима отца. Уже давно в Петербург перебрался из Вильно Нестор Кукольник, http://i036.radikal.ru/0711/16/28cc0e69ae40.jpg чью историческую пьесу «Рука Всевышнего отечество спасла» высоко оценил сам император и наградил автора перстнем с бриллиантом. В те времена ходила даже эпиграмма, приписываемая Пушкину:
«Рука Всевышнего три чуда совершила:
Отечество спасла,
Поэту ход дала
И Полевого посадила».
(«Московский Телеграф» был закрыт, а редактор Полевой посажен за критику постановки пьесы, которая так понравилась императору). Ясно, что Евгений бывал на вечерах и знаменитого земляка. Кукольник как бы стал проводником новой трактовки жизни России: «Православие, Самодержавие, Народность». Эта идея вполне отвечала и мировоззрению Евгения!
Он стал печатать свои басни и стихи на малороссийском наречии в «Сыне Отечества», редактируемым Николаем Гречом. Осенью 1834 Греч предложил ему участвовать в создании 24-томной русской энциклопедии. Евгений стал завсегдатаем литературных салонов Греча. Вскоре у Греча вышел первый сборник «Малороссийских приказок», http://i043.radikal.ru/0711/d0/18c6e74cbee1.jpg и имя Гребинки стало популярным среди малороссов. Ведь впервые были опубликованы басни в стихах на украинском языке. Тогда же он познакомился и побратался с автором бессмертного «Конька-Горбунка» Петей Ершовым. Тот стал частенько наведываться с друзьями к Евгению. Так начались литературные Гребинкины пятницы под украинские наливки, горилки и сало...
В «Убежище» у отца дела шли худо. Огромный долг Рубинштейн и не думал отдавать. Заявил, что проект потерпел фиаско, он обанкротился и деньги пропали. У Евгения зарплата была приличная, да и за участие в создании Энциклопедии он должен был получить рублей пятьсот. К тому же он похвастался в письме домой, что вышла в свет его книжечка «Малороссийские приказки», а в альманахе «Осенний вечер» опубликована его повесть «Малороссийское предание». Вот и отправил отец к нему в столицу ещё двоих сыновей — девятнадцатилетнего Михаила и пятнадцатилетнего Николая, дав наказ устроить Михаила в полк, а Николая в гимназию. Вместе с ними в Петербург прикатил и Женин побратим Николай Новицкий. Пошёл Евгений решать их вопросы к Василию Григоровичу. Там как раз находился воспитатель царских детей Василий Жуковский.
Подумали вместе два Василия и решили, что с этим делом лучше всего может справиться их друг — инспектор гимназий, профессор университета Пётр Плетнёв. С запиской Жуковского пошёл Евгений к Плетнёву. Плетнёв был сам литератором, http://i010.radikal.ru/0711/01/f10bd11b8eb8.jpg близким другом Пушкина, Гоголя и даже Кукольника. Мало того, он успел прочесть «Малороссийские приказки» и был в восторге от Гребинкиных басен. Плетнёв пригласил Евгения на свои литературные вечера, а дело его братьев решил в два счёта — Николай был устроен в 4-ю Латинскую гимназию, а Михаил определён в Дворянский полк...
 Зима 1834/35 была очень суровой. Морозы, небывалая вещь, доходили до 40 градусов. Но Евгения, казалось, мороз не брал. До поры до времени не брал. Николай, его побратим, захандрил. Работа, на которую он устроился — чиновник низшего разряда в канцелярии Минпросвещения, — его угнетала. Перспектив не было никаких. Решил он вернуться домой. Горько было Евгению прощаться с побратимом. Ещё горше стало, когда получил от него письмо с известием о том, что Марина вышла замуж за приезжего офицера. Евгений так описывает своё состояние в «Записках студента»: «Я хочу не думать о ней, я презираю её; а несносное воображение беспрестанно мне её представляет; она не стоит того, чтобы я о ней думал: она хоть и хорошенький бюстик, но без души; её глаза хоть и глядят так упоительно, но в них светится огонь сладострастия — и больше ничего; её улыбка хоть и очаровательна, но полна лжи... Так вовсе я не хочу думать о ней, хочу заставить себя забыть её и между тем всё больше думаю...». На душе стало горько и холодно, как на дворе. Через неделю после рокового письма Евгений свалился в горячке. Почти два месяца провалялся он с воспалением лёгких. Но — выздоровел, и вновь начались литературные споры на многочисленных вечеринках в салонах петербургских литераторов.
Евгений успевал всё — и возиться со скучными бумагами в своей комиссии днём, и выступать чуть ли не на ежедневных литературных вечерах в разных салонах, и писать ночами свои украинские басни и русские повести. А с августа 1835 он, по протекции Плетнёва, стал ещё и преподавать словесность в Дворянском полку. Судьба повернулась лучшей стороной. Пусть нудная служба, но зато прекрасная работа в Дворянском полку, рядом с друзьями по гимназии — географию преподавал Егор Гудима, историю — Вася Прокопович, с которыми он в гимназические годы делил квартиру. Мало того, его брата Николая Нежинское землячество устроило в Академию художеств за счёт департамента путей сообщения.
В том же 1835 прикатил в Петербург http://i043.radikal.ru/0711/57/e828e9490c04.jpg Аполлон Мокрицкий и, благодаря протекции Василия Григоровича, вновь стал учиться в Академии художеств. Первое время он жил у Григоровича, а затем снял уютную квартирку в том же доме (№ 56 на 4-й линии Васильевского острова), где имел государственную квартиру: «прекрасно меблированные 2 комнаты, приемную и кабинет, кроме того, опочивальню и кухню» Евгений. С деньгами у Мокрицкого было, как всегда, туго, потому в ноябре пригласил разделять с ним квартиру земляка и соученика по Академии —Ивана http://i035.radikal.ru/0711/49/2737449c4109.jpg Сошенко...
Зато у Евгения закончилось вечное безденежье. Он пишет другу Коле Новицкому: «Мне предлагают читать лекции в школе, которая создаётся при собственной канцелярии Его Величества, дают 1000 рублей...» Собственно говоря, он хочет показать сестре побратима, что он не бедняк и по положению в обществе выше её мужа-картёжника! Работы много, но он не отказывается ни от литературы, ни от литературных вечеров, которые теперь устраивает каждую пятницу, сопровождая их мощнейшими возлияниями украинских наливок и ерофеичей под знаменитое полтавское сало!
Пару раз на эти вечера к нему притаскивал Аполлон своего соседа Сошенко. Увы, Иван ничего кроме «Четьи-Минеи» http://i041.radikal.ru/0712/de/3cc568461670.jpg не читал, в дискуссиях не принимал участия. Он себя чувствовал как беспородный пёс в элитной охотничьей стае. Перестал приходить. Вместо него на одну из Гребинкиных литературных вечерниц притащил Аполлон земляка, своего знакомого по занятиям в Обществе содействия художникам http://i033.radikal.ru/0711/9e/8f1fb2e195e6.jpg — Первого рисовальщика знаменитого комнатного живописца Ширяева — Тараса Шевченко. Тарас был полной противоположностью боязливому и неразговорчивому Сошенко. К тому же, несмотря на своё крепостное состояние, одевался как аристократ. К этому его приучила его пани — красавица Софи Энгельгард. Больше всего удивились Гребинка и Мокрицкий, когда к Тарасу с распростертыми объятиями кинулся Нестор Кукольник. http://i010.radikal.ru/0711/df/c5ba4103b2ec.jpg Ошарашенным землякам он пояснил, что хорошо знает Тараса ещё по Вильно, да и кровь у него не хуже, чем у них. С этого времени Тарас все редкие свободные вечера стал проводить на литературных вечерах у Гребинки или у Кукольников. Он абсолютно не стеснялся общества столбовых дворян, не считая себя ниже их.
Только если знакомство с будущим апостолом Украины прошло для Гребинки рядовым, ничем не примечательным событием, то знакомство у Плетнёва с самим Пушкиным стало для него настоящим праздником. Он был в восторге от того, что Пушкин похвалил его «Малороссийские присказки». Пролепетал, что ещё в гимназии пробовал перевести пушкинскую «Полтаву» и был бы рад сейчас осуществить её полный перевод. Пушкин милостиво благословил на это, Евгения и уже в 1836 перевод был опубликован с посвящением Пушкину. На него тут же откликнулся хвалебной статьёй в «Северной пчеле» Фаддей Булгарин, назвавший перевод более http://i024.radikal.ru/0712/c5/db9863b1accc.jpg удачным, чем оригинал. Статья явно была направлена против Пушкина. Да и назвать удачным этот перевод было явной натяжкой. Ведь в то время ещё и украинского литературного языка не было. Язык Котляревского http://i033.radikal.ru/0712/1a/99834838e32c.jpg даже Шевченко называл «смеховиной», и его бурлескность не годилась для перевода пушкинских строк. К тому же Евгений был не в состоянии точно следовать тексту оригинала. Да и куда ему было до Нестора Кукольника, напсавшего в это время:
       Люблю смотреть на след картечи,
       на сабли благородный след,
       Когда герою славной сечи
       по крайней мере сорок лет.
       Но не смотрю без укоризны на бледность юного лица,
       Когда его лишило жизни клеймо военного свинца.

Пушкину перевод не понравился, а статья вз бесила. Гребинка перестал для него существовать. Он не приглашал его на свои литературные посиделки. Когда Гребинка стал писать прозу , то Пушкин заметил, что «если бы сальной огарок вздумал подражать солнцу, то у него всё-таки было бы больше огня, чем у Гребинки». О Пушкине той поры писал А.С.Хомяков Н.М.Языкову в феврале 1837 года — «Он отшатнулся от тех, которые его любили, понимали и окружали дружбою почти благоговейной, а пристал к людям, которые принимали его из милости». Просто идею Российской империи, заключающуюся в бессмертном «За Бога, Царя и Отечество» выдвинул не Пушкин, а Кукольник, и Пушкина перестали воспринимать как Первого Поэта России. Не вписывался он в триаду Империи — православие-самодержавие-народность...
Держался в стороне от Гребинки и его друзей и Николай Гоголь. Они с Пушкиным ушли от общества в свой журнал «Современник». В их «Современнике» не нашлось места для Гребинкиных произведений. Что же, литература существовала и помимо Пушкина и Гоголя. Из Воронежа приехал в Петербург поэт-прасол Алексей Кольцов. Им заинтересовался и принял его сам император Николай 1. Гребинка бывал на вечерах у Плетнёва,http://i007.radikal.ru/0712/a3/7e2119d7f736.jpg Жуковского, http://i029.radikal.ru/0712/d8/de12ba24cb6b.jpg Вяземского, где выступал Кольцов. http://i032.radikal.ru/0712/e4/666edfcf20dc.jpg Но Гребинка с ним тогда так близко и не познакомился. Пришлось ему своё увлечение народностью перенести на Тараса Шевченко. Евгений упросил Василия Григоровича зачислить Тараса, который уже был членом общества поощрения художников, вольнослушателем в Академию художеств, познакомил его и с профессором университета Петром Плетнёвым, и с Жуковским. Кукольник, в свою очередь, свёл Тараса с побратимами — Брюлловым и Глинкой...
С Пушкиным у Евгения отношения не складываются, зато он в прекрасных отношениях с Гречом и Плетнёвым, так что ему есть где публиковаться. Хоть в Петербурге тогда и было модно говорить по-украински, но и на службе, и в полку приходиться общаться по-русски. Он постепенно переходит от украинских басен к русским стихам и рассказам. Начинает работать над циклом «Рассказы пирятинца», которые и завершает дома в «Убежище» во время летнего отпуска. Он публикует их в «Современнике», обновленном после смерти Пушкина и отъезда Гоголя. Там же он публикует и свои стихи: «Недуг» и «Молитва».
«Рассказами пирятинца» заканчиваются годы его литературного ученичества. Он научился улавливать необычное и обобщать типичное. С помощью Нестора Кукольника публикует в Булгаринской «Северной пчеле» рецензию на повести «Квитки Основьяненко».
1837 год был богат событиями. Сгорел «Зимний Дворец», и его срочно восстанавливает генерал Клейнмихель, получивший за это графское достоинство и ставший любимчиком царя. Открыли первую железную дорогу: Царское село —http://i023.radikal.ru/0712/75/d30f4284e511.jpg Санкт-Петербург. На это событие Нестор Кукольник с Михаилом Глинкой откликнулись знаменитой «Попутной песней»:
«Дым столбом — кипит, дымится
Пароход.
Пестрота, разгул, волненье,
Ожиданье, нетерпенье...
Православный веселится
Наш народ.
И быстрее, шибче воли
Поезд мчится в чистом поле».

Евгений Гребинка только что вернулся из родного «Убежища», где впервые за последние три года проводил отпуск. У него масса впечатлений. Он дописал «Рассказы пирятинца» и хочет издать их отдельной книгой. Но к нему из родного «Убежища» приехали и брат Константин, которого он должен был устроить в гимназию, и сестра Людмила, которой нужен пансион благородных девиц. Зарплаты в Дворянском полку и жалованья в комиссии хватает только на их содержание. Друзья убеждают его бросить работу в комиссии, отнимающую слишком много времени и дающую слишком мало денег. С помощью В.Прокоповича и Петра Плетнёва он получает должность преподавателя словесности в кадетском корпусе. Ему теперь положена государственная двухкомнатная квартира. Высокая зарплата позволяет не только обеспечивать всем необходимым братьев и сестру, но и в конце 1837 издать отдельной книгой «Рассказы пирятинца», которые раскупили буквально за считанные недели...
Он привёз из «Убежища» запись нескольких десятков народных песен и теперь обрабатывает их, переводя на русский. Как-то в кадетском корпусе ему пришлось подменить учителя музыки Ломакина. Ему страшно не понравились дурацкие тексты тех военных маршей, которые приходилось разучивать кадетам. Вот тут и пригодились его обработки украинских народных песен. Он сам сел за фортепиано и спел им свою обработку песни «Поехал далёко казак на чужбину». Затем была «Украинская мелодия» — «Когда я ещё молодушкой была». Кадеты были в восторге. Мало того, через несколько дней эти песни запел Петербург, затем запела и поёт до сих пор вся Россия! Более того, эта «украинская мелодия» вызвала целую вереницу поэтических перекличек — от «Тройки» Некрасова («Что ты жадно глядишь на дорогу...») до «Железной дороги» Блока («Под насыпью, во рву некошеном...») и «Старой солдатской» Симонова («Как служил солдат Службу ратную...»)...
В этом году закадычные друзья Нестор Кукольник и Михаил Глинка нашли http://i001.radikal.ru/0711/d9/1c6e33a10037.jpg старшего побратима-наставника. Им стал Карл Брюллов. http://i006.radikal.ru/0711/9a/e9143b59c71d.jpg Нестор Кукольник вводит Тараса Шевченко младшим дружкой в их триумвират. Глинка и Тарас всё реже и реже бывают у Евгения. Но он не замечает этого. К нему попал список рукописи «История Руссов», обнаруженный в архивах одного из Новгород-Северских семейств и он всё свободное время тратит на чтение этой замечательной рукописи. Благодаря ей он, как и многие его земляки-современники, увлёкся историей Украины. Он начинает работать над исторической повестью о своём земляке — Нежинском полковнике Золотаренко.
В это время Мокрицкий зажёгся идеей выкупа Тараса из крепостничества. Привлёк даже к этому Карла Брюллова. Увы, Карл не смог уговорить Энгельгардта отпустить Тараса на волю. Тот считает, что слишком много потратил на Тараса средств, чтобы отпускать его бесплатно. Только выкуп! Что же, Брюллов тут может помочь. У него куча заказчиков, а рисует портреты он только тех, кто ему понравился. Всех остальных отправляет к Тарасу. Хоть ученику платят раз в десять меньше, чем мэтру, но пары десятков заказов хватит на выкуп.
Но тут Тарас попал в беду: ему заказал портрет сам граф Клейнмихель. Самонадеянно попросил Тараса изобразить его правдиво, что тот и сделал. Собственная физиономия графу не понравилась, и он отказался от портрета. Тарас, разозлившись из-за потраченного на портрет времени и денег, не долго думая, пририсовав на портрете графа бритвенные принадлежности и полотенце через плечо, продал этот портрет за обусловленную ранее цену парикмахеру, содержащему цирюльню возле Летнего сада. Портрет случайно увидел царь и велел Клейнмихелю разобраться. Тот и разобрался. Потребовал у Павла Энгельгардта продать ему Тараса. Тот, узнав у Клейнмихеля, что он поскупился отдать за портрет каких-то 50 рублей, загнул за Тараса 2500 рублей, что в 5 раз превышало цену квалифицированного крепостного. После долгого торга Клейнмихель согласился. Энгельгардт похвастался такой выгодной сделкой перед женой.
Клейнмихель славился необузданным нравом и жестокостью. Софи понимала, что ждёт Тараса. Она немедленно направила посыльного к Гребинке с просьбой явиться к ней. Когда Евгений узнал от неё, что грозит Тарасу, то по её просьбе бросился к Нестору Кукольнику и уже вместе с ним помчался к Василию Жуковскому. http://i046.radikal.ru/0711/7c/fd92f3ea638e.jpg Там Кукольник уединился с воспитателем престолонаследника. О чём они говорили, осталось неизвестным, но через полчаса Василий Жуковский поехал к царице, и она велела Энгельгардту и Клейнмихелю отложить сделку. По её предложению 2500 рублей, которые Энгельгардт рассчитывал получить за Тараса от Клейнмихеля, должна была дать лотерея, разыгранная на одном из благотворительных вечеров царской семьи.
Увы, сама царская семья за лотерейные билеты заплатила только 1000 руб. Остальные 1500 пришлось собирать среди друзей Гребинке и князю Виельгорскому. К тому же в лотерее должен был разыгрываться потрет Жуковского, который начал рисовать Брюллов в 1837. Начал, но никак не мог докончить. По предложению Сошенко этот портрет закончил Тарас и он был представлен для розыгрыша в лотерее. Выиграла его императрица. Но так и не забрала. До царя дошли слухи о том, что портрет http://i021.radikal.ru/0711/cf/c75e43e31faa.jpg не подлинник кисти Брюллова. Подделки брать царской семье не годилось…
Виельгорский и Толстой взяли заем в банке под этот выигрыш, и 22 апреля 1838 Шевченко получил вольную. Через месяц графиня Баранова передала Виельгорскому деньги, собранные на лотерее и заем был погашен. Тарас стал вольным человеком и из мансарды в доме Ширяева переехал в апартаменты Карла Брюллова, исчезнув на время с Гребинкинских пятниц. Увы, прожил он там не так уж и долго. Великий Карл влюбился в фаворитку царя Эмилию Тимм и , неожиданно для себя, скоротечно женился.. Как было заведено в те времена, перед свадьбой великолепная четвёрка устроила мальчишник, на который пригласили знаменитых путан из французского «салона любви». Все четверо запомнили тот мальчишник на всю жизнь. Через два месяца Эмилия сбежала от Брюллова . На него обрушил своё 111 отделение Николай I. Расстроилась женитьба и у Кукольника с дочкой М.Ф.Толстого. Бедный Глинка оказался на грани развода с женой. Брюллов впал в страшную хандру. Он не хотел никого видеть. Даже любимых учеников. Сбежал к Клодту. Пришлось Шевченко переехать в тесную квартирку к земляку Сошенко. Зато он опять стал регулярно посещать Гребинку.
Как раз в это время в литературных прибавлениях к «Русскому инвалиду» публикуется Гребинкин «Лука Прохорович». Сюжет и герой этого рассказа был увековечен со временем замечательным художником, учеником Мокрицкого В.В.Пукиревым в бессмертной картине «Неравный брак». Трагедия, описанная Гребинкой, http://i028.radikal.ru/0711/4d/70cc58aaeb2c.jpg наложилась на личную трагедию художника...
В этом же году в Петербург по торговым делам отца вновь приехал русский народный поэт Алексей Кольцов. http://i049.radikal.ru/0711/62/69f361c16497.jpgЕго к Гребинке привёл Виссарион Белинский http://i006.radikal.ru/0711/50/2e152c0f3b0c.jpg , которого почему-то панически боялся Евгений. Но хоть Кольцов явился и в сопровождении нелюбимого Виссариона, Евгений был покорён и мелодичностью его стихов-песен, и скромностью мещанина Кольцова, которая так была не похожа на бесшабашность и фатовство крепостного Тараса Шевченко. Теперь на своих уроках словесности Гребинка читает кадетам не только стихи Пушкина, но и Кольцова. Знакомство с поэтом, воспевающим в своих стихах Малую Родину, пробудило в нём давнюю мечту — издавать журнал, в котором бы были объединены лучшие произведения, написанные по-украински. Он договаривается с Краевским об издании в 1839 четырёх «Литературных прибавлений» на украинском языке к «Отечественным запискам».
Сам же активно публикуется во всех изданиях Петербурга, независимо от их прозападной или славянофильской направленности. Даже петербургский сплетник Иван Панаев в своих «Литературных воспоминаниях» напишет: «Гребинка, который отличался огромным добродушием... был любим всеми литераторами...» Евгений печатает и свои украинские басни, и русские переложения украинских народных песен, и бытовые и романтические исторические повести. На основании своего дневника он пишет «Записки студента». Это почти автобиографическая повесть — здесь и описание гимназии, и случай со спасением прохиндея, выманившего затем у отца все деньги. Правда, тот прохиндей — выкрест Исаак Рубинштейн в повести почему-то стал Ивановым. (Кстати, внук этого Рубинштейна приложил руки к краху Российской банковой системы в 1917). Описывалась и служба в Запасном полку, и измена любимой. Вот только петербургский период не совпадал. После обсуждения рукописи на литературных пятницах она была опубликована в «Отечественных записках» и высоко оценена Белинским.
Тарас в это время вечерами ходит по литературным салонам да сочиняет стихи, а днём зарабатывает на жизнь, рисуя портреты многочисленных заказчиков, которых сплавляет ему Карл Великий (Брюллов). Сплавил ему Брюллов и заказ на портрет гимназического побратима Кукольника- Петра Мартоса. Того самого Мартоса, который был исключён вместе с кукольником из Нежинской гимназии «по делу о вольнодумстве». Теперь Пётр — герой Польского похода, светский лев. Тарас быстро написал его портрет.Но тут случился конфуз. Мартос проигрался вдрызг, и ему нечем было заплатить за работу. Помня, что случилось с портретом Клейнмихеля, он обратился к Кукольнику за советом. Нестор предложил в счёт долга напечатать Тарасов сборник «Кобзарь». Для Мартоса это было совсем нетрудно. Издатель Фишер задолжал ему столько, что на эту сумму не одну книгу можно было бы напечатать. Цензор Корсаков был близким родственником его жены. Пошли они к Тарасу с этим предложением. Тот, поломавшись для престижа, согласился. В 1840 году «Кобзарь» вышел в свет. Обложку для него нарисовал побратим Тараса и друг Евгения Гребинки — Вася Штернберг...http://i021.radikal.ru/0711/5b/70c79e236791.jpg
А вот с обещанным приложением к «Отечественным запискам» ничего не получилось. Краевский анонсировал его во всех номерах журнала, но выразили желание подписаться на эти приложения всего 37 человек. К тому же против этих украинских приложений категорически возражал Белинский. Евгений уже собрал материал и у Котляревского, и у Квитки Основьяненко, и у Забилы, и у Чужбинского, и свои байки приготовил. Тарас, окрылённый выходом «Кобзаря», предложил таким же путём издать и украинский альманах, отдав для него несколько глав из «Гайдамаков», которые он как раз закончил. Что же, если Фишера издать «Кобзарь» уломал Гребинкин приятель Мартос, то издателя Полякова на «Ластивку» уломал приятель Евгения — известный водевилист Фёдор Кони. И вот в 1841 «Ластивка» порхнула в Малороссию.
Вовремя вылетела «Ластивка». Она поставила точку в дискуссии о характере и возможностях украинской литературы. Она показала, что плач А.Метлинского «...молкнет родная речь. Горько, горько на сердце, когда подумаешь, что скоро отцовские слова сын не поймёт» уже беспочвенен. В украинском альманахе опубликованы авторы, пишущие по-украински, из самых разных регионов страны.. И с Харьковщины, и с Полтавщины, и с Черниговщины, и с Киевщины и из самого Санкт-Петербурга! Но вот поразительная вещь. Почти вся издания, опекаемые Николаем I, откликнулись восторженно на появление «Кобзаря» и «Ласточки», а демократические издания во главе с Белинским выступили с резкой критикой...
Тогда же в «Отечественных записках была опубликована повесть Гребинки «Записки студента», в «Утренней заре» — «Кулик», а в «Литературной газете» — «Дальний родственник». Хоть «записки студента» и «Дальний родственник» включали элементы автобиографии, но то, что их персонаж, честный и откровенный в своём желании служить Родине, гибнет в нищете, а прохвосты, которому наплевать на Державу, благоденствует, вызвали острую дискуссию в петербургском обществе о том, что выше — патриотизм или приспособленчество...
В начале января 1842 к Евгению пришло известие о смерти отца. В «Убежище» мать осталась одна. Сыновья и дочь были в Петербурге. Похороны помогли совершить побратимы отца — Василий Маркович и Василий Ростенберг. На семейном совете у Гребинки решили, что помогать матери по хозяйству должен Константин, который уже окончил гимназию и с помощью Евгения устроился в Дворянский полк. Через год, после окончания института благородных девиц, к ним должна присоединиться Людмила.
Летом, получив отпуск, Евгений вместе с Людмилой, у которой были каникулы, поехал в родное «Убежище». Поклонился могиле отца. Затем, по требованию матери, поехал навестить его побратимов, помогавших ей с организацией похорон. Первым навестил своего благодетеля Василия Марковича в Кулажинцах. Ведь это благодаря его сыну он получил когда-то работу в Санкт-Петербурге. Побратим отца заметно сдал за эти восемь лет, однако был таким же хлебосольным. Торжественный обед, устроенный в честь Евгения, длился целых три дня. Евгений, отвыкший от украинских застолий, с огромным облегчением оторвался от чуть ли не сотой рюмки и сотой тарелки, чтобы поехать в Рудку, где жил побратим отца Василий Ростенберг. Хоть от Кулажинцев до Рудки было ненамного больше 40 верст, выехав с рассветом, оказался Евгений у побратима отца только к вечеру. И опять перед ним стол, с графинчиком «забиловки» под толстые шматки ароматного сала.
После второй рюмки всё вокруг стало привлекательно-романтичным, и тут в комнату влетел какой-то чертёнок в юбке. Это была 15-летняя внучка Василия — Маринка. Родителей её унесла холера 1831 года, и с тех пор она воспитывалась дедом. Совсем как Суворочка у его любимого командира. Маленькая, ещё угловатая, стремительная девчонка вертела всеми, как хотела. Тридцатилетний Евгений почувствовал себя рядом с нею беззащитным ребёнком. Погостив и здесь три сумасшедших дня, он поехал в Пирятин, где жила мать Василия Григоровича. Дома успел пробыть только те же три дня — закончился отпуск и пришлось возвращаться в Петербург. Но ещё долго ему ночами снился этот угловатый быстроглазый чертёнок, вокруг которого казалось, вертелся весь мир...
В Санкт-Петербурге ждала привычная круговерть. Днём занятия в кадетском корпусе, вечерами — встречи на литературных вечеринках, ночами писание очередного рассказа или повести. Он уже не начинающий, а известный писатель, пробующий себя в самых разных жанрах. Пишущий и о перипетиях украинской жизни( «Рассказы пирятинца», «Вот кому зозуля кувала», «Мачеха и панночка», «Братья», «Нежинский полковник Золотаренко», «Чайковский»). И о быте и привычках мелкого чиновничества («Лука Прохорович», «Дальний родственник», «Верное лекарство», «Иван Иванович», «Искатель места»). Возмущается самодурством помещиков и бесправием крепостных («Кулик», «Злой человек», «Приключения синей ассигнации»). Горюет над горькой долей хорошего маленького человека в бездушном обществе («Записки студента», «Доктор», «Первый концерт Рубина», «Забаров»).
Нужно сказать, что с 1842 года помещики получили право переводить своих крепостных крестьян в разряд обязательных поселян. За отведённую им землю крестьяне обязаны были или отрабатывать барщину или платить денежный оброк, при этом менять принятые условия нельзя было. Когда князь Голицын посоветовал Николаю обязать помещиков переводить крестьян из крепостных в обязательные, то император возразил, что, хотя он и самодержавный и самовластный, но такого насилия над помещиками допустить не решится...
Незаметно, в трудах, пролетел год. Приближался очередной отпуск. Сестра Людмила оканчивала институт благородных девиц и её летом следовало уже отвезти домой. К тому же Шевченко получил длительную командировку от Академии в Украину. Решили ехать вместе. Выехали почтовой каретой. Вместе доехали до Нежина, затем Гребинка с сестрой помчал к себе в «Убежище», а Шевченко, покатил к Тарновскому, выбившему ему ту командировку.
Вновь Евгений и Шевченко встретились на балу у Волховской в Мойсеевке. Тараса забрал в свою личную комнату любимчик — крестник Волховской Яков де Бальмен, Евгений же делил палатку с Александром Афанасьевым-Чужбинским. И вот начался знаменитый бал. Яков бросился к своей любимой Соне Вишневской, Тарас утонул в морских глубинах глаз Анны Закревской, а Гребинку нагло сама пригласила на танец чёрноглазая красавица, в которой он с удивлением узнал ту угловатую чертовку, внучку побратима отца Василия Ростенберга. Балагур Евгений непривычно молчал и только слушал её щебетание. Он был полностью покорён. Когда после Мойсеевки Тарас наведывался к Анне Закревской в Берёзовую Рудку, Евгений был его спутником...
Увы, именно с этого времени начался разрыв Тараса с Евгением. Евгений был ревностный христианин и чтил 10 заповедей, в том числе и «не пожелай жену ближнего». Тарас же серьёзно увлёкся чужой женой и на все поучения Евгения только презрительно фыркал. К тому же ему не нравилась «маленькая бесовка», которой увлёкся Евгений, и которая оказалась родственницей его бывшего пана Энгельгардта. Были и объективные причины для их расхождения. Евгений всей душой принял новую идеологию российской империи «Православие, самодержавие, народность», выразившуюся в бессмертном: «За Бога, Царя и Отечество!». Он боготворил Николая I. Тарас же, воспитанный масонкой Софи Энгельгардт, хоть и был верующим, но православие не было для него догмой. Мало того, он, как и божественная Софи, был республиканцем и не любил Николая I, забравшего корону у законного престолонаследника Константина Павловича, ненавидел царицу, которой приписывал участие в отравлении Константина Павловича. К тому же после посещения родных сёл он узнал что-то такое о своём происхождении, что резко поменяло его политические взгляды и отшатнуло от бывших друзей-аристократов...
Перед отъездом Евгений попросил у Василия Ростенберга руки внучки, но тот заявил, что она слишком юна для брака. Если он её любит, то год подождёт. Объяснялось всё тем, что после мора, потеряв большую часть крепостных, Ростенберг вынужден был заложить имение и надеялся после жатвы выкупить его, чтобы не выдавать Машеньку бесприданницей. Машенька клялась, что будет ждать Евгения...
Возвращался в Петербург через Киев. Остановился там на ночь в «Зеленой гостинице» на улице Московской. Зашёл с друзьями в ресторан при гостинице. Там подвыпившая публика пела что-то на мотив французского военного марша, написанного когда-то Флорианом Германом. И вот после второй или третьей рюмки на Евгения находит вдохновение. На этот же мотив он пишет:
 
Очи черные, очи страстные!
Очи жгучие и прекрасные!
Как люблю я вас! Как боюсь я вас!
Знать, увидел вас я в недобрый час!
Ох, недаром вы глубины темней!
Вижу траур в вас по душе моей.
Вижу пламя в вас я победное:
Сожжено на нем сердце бедное.
Но не грустен я, не печален я,
Утешительна мне судьба моя:
Все, что лучшего в жизни Бог дал нам,
В жертву отдал я огневым глазам!
 http://i016.radikal.ru/0711/c9/ca5519bae714.jpg
Евгений, вернувшись в Санкт-Петербург, несколько раз спел романс в литературных салонах, затем напечатал его в «Литературной газете». Романс понравился самому Николаю 1, который, как позднее Сталин, прекрасно разбирался в поэзии. Что нравится царю, то поётся гусарами. Вскоре эта песня стала исполняться на всех гусарских вечеринках, а слова не раз были положены на музыку самими разными композиторами. «Очи чёрные» стали символом России. И остаются до сих пор...
Влюблённость в Машу принесла Евгению лирическо-романтическое настроение. В этом настроении он пишет поэму «Богдан», окончательно оттолкнувшую от него Шевченко. Тарас, считавший себя настоящим казаком, ещё мог приветствовать романтизацию и идеализацию старого села:
 
«Была пора — оно цвело
Зернистым колосом его шумели нивы,
Никто в нём бедности не знал,
Казак судьбу благословлял,
И были все, как можно быть, счастливы».
 
Но вот преклонение перед самодержавием, вложенное в уста Хмельницкого:
 
«Столетия царей нам освящают,
Из детства в них привыкли видеть мы
Святую власть помазанников божьих
На недоступной высоте.
А я, простой казак, могу ли думать
Возвыситься и стать на степень эту!» —
 
совершенно его не устраивало. А написанные Евгением строки о современности:
 
«Под скипетром помазанников Божьих
Живет народ счастливо, безмятежно» —
 
Шевченко вообще взбесили. Евгений перестал для него существовать. Он даже при переиздании «Кобзаря» в 1844 снял посвящение Гребинке с «Перебенди». Для Евгения Павловича последствием было то, что от него отошла украинская община, преклоняющаяся перед Шевченко, ставшим к тому времени «батьком нации». Нечего удивляться, что после 1943 у Гребинки нет произведений на украинском языке. Ведь пишут обычно на языке общения. А общаться он теперь стал в основном с Белинским, из-за языковой глухоты ненавидевшим все языки, кроме русского.
Белинский в то время был непререкаемым авторитетом. Под его влиянием отказался Гребинка от украинского языка, но не отказался от Украины. Он продолжал писать об Украине и украинцах. Конечно, писал и о петербургских чиновниках, но в них тоже угадывались черты, присущие украинскому характеру. Сказать по правде, отсутствие земляков его тогда не очень-то и волновало. Он напряжённо работал, заканчивая свой роман «Чайковский», в основу которого легли семейные предания и рассказы столетнего запорожца Никиты Коржа.
Наконец, к концу года, роман был напечатан в «Отечественных записках». Мир героев «Чайковского» предвосхитил мир «Анжелики» Голонов и «Марианны» Бенцони. То есть, авантюрный исторический роман, совершенно не похожий на романы Нестора Кукольника. Мало того, читаешь роман и убеждаешься, что характеры героев Гребинки не изменило время. И сегодня вокруг тебя такие же прекраснодушные Алексеи и Никиты и такие же продажные Иосели Герцики вместе с чванливой депутатской старшиной...
Все прозаические произведения Гребинки написаны языком его юности, тем языком, которым писали Гоголь, Данилевский, Кукольник, Забила и другие их соученики по Нежинской гимназии. Не было в то время в Санкт-Петербурге издания, в котором не печатался бы Гребинка. А он ведь ещё и преподавал во 2-кадетском корпусе. Как раз после выхода в свет романа «Чайковский» его пригласили читать лекции по ботанике и минералогии в Институте Корпуса Горных инженеров. Братья, Михаил и Аполлон, которых он содержал, направлены офицерами кирасирского полка в Елизаветоград. Сестра Людмила окончила институт благородных девиц и вернулась в «Убежище», где хозяйством уже занимался младший брат Константин, с помощью Евгения закончивший Петербургскую гимназию. Брат Николай окончил Академию художеств и уже сам себя мог прокормить. Евгений мог теперь тратить деньги на себя самого. Теперь он считает себя состоятельным человеком. Вот только в 1841 он заразился туберкулёзом и в сыром петербургском климате постоянно болел. Вот и зиму 43/44 гг. провалялся в постели. Летом решил махнуть поправить здоровье в Украину, что и сделал.
Дед невесты всё ещё не решается дать согласие на брак. Прошлогодний неурожай не дал выкупить имение. Пришлось Евгению прибегнуть к помощи мужа своей сестры — Льва Свечки, убедившего Василия Ростенберга, что нет ничего зазорного в том, что Гребинка сам возьмёт на себя заботу об имении жены. Дед дал согласие, и 30 июня 1844 Евгений и Маша обвенчались.
Через несколько дней они укатили в Петербург. Здесь Евгений Павлович принимает предложение читать лекции по словесности в Морском кадетском корпусе, не оставляя лекций в Институте Корпуса Горных инженеров. Не оставляет он и литературу. В этом году он пишет и публикует свой роман «Доктор», которым так восторгался Чехов. Роман написан необычно для того времени. Вначале рассказывается о жизни отца героя — типичного помещика. Рассказ ведётся на основании устных сказаний его современников и дневника, который после смерти старого помещика долго ходил по рукам, пока не попал к антиквару, у которого его и выкупил автор. Затем целый раздел занимает дневник самого героя. Вместо перехода, Гребинка пишет: «Я устал рассказывать; займёмся этим журналом, или дневником, молодого человека: авось он объяснит нам дальнейшие происшествия и избавит мою лень от рассказа». Затем, когда юноша становится чиновником и перестаёт вести дневник («Скучная жизнь... Нечего записывать») вновь выступает автор. Текст романа насыщен огромным количеством цитат самых различных авторов, как и эпиграфы к главам, которые содержат цитаты от стихов Пушкина до белорусской народной песни. Все герои и антигерои нарисованы выпукло, не однотонно. Если после «Доктора» читаешь чеховские повести, трудно найти разницу в манере письма и изображения между Чеховым и Гребинкой. То есть Гребинка опередил время на полстолетия...
Благодаря преподавательской работе и гонорарам Евгений уже в 1845 может предложить матери 10000 рублей на приданое для сестры Людмилы и улаживает дела с заложенным и перезаложенным имением жены. А 29 ноября он приглашает Плетнёва стать крестным отцом дочурки Надежды.
 Тогда же у Плетнёва с ним знакомится Пантелеймон Кулиш, http://i050.radikal.ru/0711/d9/27aa25de8854.jpg до конца жизни сохранивший добрую память о дружелюбном и хлебосольном земляке. Именно ради Гребинки он возродил старинное русское приветствие «Добродий» и только к нему так обращался...
В журнале «Финский вестник» печатается Гребинкина психологическая повесть «Иван Иванович». В альманахе Белинского «Физиология Петербурга» его сатирический очерк «Петербургская сторона», заказанный Некрасовым, в «Отечественных записках» рассказ из народного быта «Чужая голова — тёмный лес». В 1846 выходят его повесть «Лесничий» и рассказ «Пиита». Весной этого года Шевченко http://i009.radikal.ru/0711/dc/5b85d68e5f45.jpg объявил о том, что решил объединить все свои произведения, написанные на протяжении трёх последних лет, в сборник «Три лита» («Три года»). Это подтолкнуло Гребинку к работе над изданием многотомного сборника своих произведений.
Из-за хлопот с изданием первых томов в этом году он публикуется мало, зато в 1847 выходят первые 4 тома. Тогда же он пишет повесть «Заборов», которую взяли в свой «Иллюстрированный альманах» Некрасов и Панаев. Увы, альманах не был разрешён цензурой. Зато его повесть «Приключения синей ассигнации», опубликованная в газете «Санкт-Петербургские ведомости» имела огромный успех. Успех имели и его бытовые очерки «Провинциал в столице», «Хвастун», напечатанные в некрасовском «Современнике». Гонорары от публикаций он истратил на открытие в имении жены приходского училища для крестьянских детей. Открыл он его 17 мая 1847. Преподавателем в училище он пригласил моего двоюродного прадеда Ивана Сиротенко...
Увы, это была последняя поездка Гребинки на Украину. Вернувшись в сырой Санкт-Петербург, он ещё успел выпустить повесть «Полтавские вечера» и очередные 4 тома своих произведений. Осенью обострился туберкулёз, и он почти не выходил из дома. Но в конце ноября случилась неприятность с преподавателем кадетского корпуса Корневым. Гребинка помчался к начальству выручать знакомого. Увы, начальство было непреклонным. Расстроившись и продрогнув, переезжая в открытой коляске через Неву, Евгений Павлович свалился в горячке и З(15) декабря 1847 он скончался. Скончался в этом доме http://i016.radikal.ru/0711/dd/f3bd07a22279.jpg. Умер, помогая другим...
Евгений Павлович завещал похоронить себя на Украине, как писал когда-то в песне «Казак на чужбине». Родные исполнили его завещание и перевезли тело на Родину, где и похоронили его на кладбище в Марьяновке (бывшее «Убежище»). Когда в 1895 году прокладывалась железная дорога Киев — Харьков, одна из узловых станций должна была быть построена недалеко от Марьяновки, места захоронения Евгения Гребинки. Железнодорожники в те времена были элитой нации. Они были широко образованными.Знали и помнили Гребинку. По их ходатайству царское правительство назвало станцию именем писателя, объединившего когда-то два народа.
Написал Гребинка очень много — 46 романов и повестей, сотни стихов и басен. При его жизни вышло 8 томов, которые сразу же разошлись. Но вот ушёл он из жизни. Через много лет после его смерти, в 1882 году переиздали его Избранное. Тираж так и остался нераскупленным. Когда я решил написать очерк о Гребинке, то брал в научной библиотеке университета им. Франко и тот его восьмитомник, вышедший при жизни, и пятитомник, изданный в 1957 году. На формуляре к книгам пятитомника стояло 30-40 подписей. То есть за полвека Гребинкой заинтересовалось менее 40 читателей. И это в самом старом университете Украины. Мало того, после 1991 года его книги здесь брал только я. Чужим стал он для родной Украины. Автор, положивший своими «Украинскими приказками» начало увлечению в Российской империи украинским языком, стал для Украины чужеземным писателем.
Что же, по всему миру сегодня поют его, ставшие народными, песни «Когда я ещё молодушкой была» и «Очи чёрные». В переводах на английский, немецкий, испанский. Но никто уже не помнит автора бессмертных шлягеров. Считают их народными песнями…
 Он сеял Добро. К нему, как ни к кому другому, подходит украинское обращение «Добродий». Увы, мы привыкли помнить зло, а не добро...


ГЛАВА 11.ЖИТИЁ ИВАНА СОШЕНКО

http://i028.radikal.ru/0712/d6/7e7a038676fa.jpg
       Нельзя по настоящему узнать Шевченко, ничего не зная о его побратимах, друзьях, недругах. Одним из первых его Петербургских друзей, который определенным образом определил его судьбу, и был Иван Сошенко, его Сальери… Кем же был он, тот Соха, о котором Шевченко смеясь говорил: ”По-видимому наш Соха своего гения оставил в Малороссии за припечком”…
       В отличие от Тараса, родился он свободным Человеком. Вот только о родословной Ивана Сошенко можно сказать не дальше его деда. Не занимались мещане своей родословной, это было привилегией дворян. Знаем только, что Иванов дед кожемяка Кондрат Соха был уроженцем славного городка Богуслава, Киевской губернии. В свое время городок имел магдебургское право. Но во время последнего передела Польши все окрестные земли достались магнату Ксаверию Браницкому, а после смерти последнего – его жене – Александре Васильевне, племяннице самого князя Потёмкина. Ожидали мещане улучшения доли, но напрасно. Вместо улучшения их ожидала кабала. Вступая в права наследника Браницкая затребовала в управе все магистратские книги. После этого они таинственным образом исчезли, а мещане остались без документов о своем имущественном состоянии. После этого пани объявила, что все мещане Богуслава «кто хочет жить в дальнейшем на ее земле, тот должен принять ее подданство и работать наравне с крестьянами, а кто не хочет стать крепостным, волен идти, куда хочет»…
       Максим Кондратович Сошенко, которому отец к этому времени передал хозяйство, не захотел становиться крепостным и со всей семьей переселился на родину матери -Звенигородщину.
       Иван Максимович был самым старшим ребенком. Родился он 12.07.1807 г. в Богуславе. Уже с 8 лет бабушка, которая была из довольно зажиточного Рода Превлоцких, стала учить его грамоте, он же сам уже учил грамоте свою и соседскую малышню. Еще через год его отдали в науку к дьячку. Дьячок, по словам Николая Кондратовича Чалого, близкого друга Сошенко и биографа Шевченко « Засадил отрока за псалтырь и учил изображать мелом на черной доске польские и латинские слова, а так же учил красть гусей у соседей»…
       Но каким бы не был дьячок, а заметив у парня способность к рисованию, убедил таки бабушку отдать его в науку к настоящему маляру. В 13 лет бабушка отвезла Ванюшу к своему племяннику, известному маляру Степану Степановичу Превлоцкому и попросила учить внука беспощадно, не жалея розог. Обычно, Превлоцкий, по натуре добряк, не лупил племянника. Но, помня, что он живет на правах бедного родственника-приживалы, Иван Максимович пытался с полслова схватить и выполнить все его желания…У Мастера он проучился целых 8 лет, наконец в 1828 году Превлоцкий сообщил парню, что передал ему все, что знал, и теперь он может выйти на собственные хлеба (помните, это же самое Превлоцкий сказал Тарасу всего после нескольких месяцев учебы)…
       Чтобы не конкурировать с Мастером, Иван переселился к его брату - Александру Степановичу, управителю Матусовским имением князя Орловского и стал там расписывать церковь, прославившись, как лучший маляр округи…
       По окончании росписи церкви Пресвятой Богородицы в Матусове, Ивана пригласил в свой монастырь игумен из Лебединцев. Поселили Ивана в самой просторной келье. Парень очень быстро стал любимцем монастырских монахов, ведь рисуя образы святых, использовал монахов вместо натурщиков. Кому из нас не нравится видеть себя в образе Святого? Скоро не было вечера, чтобы в просторной келье Ивана не становилось тесно от гостей, которые устраивали “Симпозиумы” с песнями и гопаком.
Они еще утром наносили ему корзины с перваками, ветчинами и другими, совсем нескоромными яствами, даже если дело было в Пост. Сошенко, болезненная натура которого не принимала тех перваков, только закусывал и играл им на скрипке...
       Банкеты окончились, когда нежданно вернувшись среди ночи в монастырь, игумен заглянул в келью, из которой раздавались весёлое пение, топот и звуки скрипки и обнаружил там на столе рядом с напитками колбасы и сало, а это же был как раз Великий Пост. Виновником объявил себя Иван. Игумен не наказал маляра, но запретил больше устраивать сборища...
А вскоре за этим Ивана, как какого-то преступника, закованного в кандалы, повели в Звенигородку. Дело в том, что тогда в солдаты рекрутировали крепостных, которых отбирали господа, и свободных мещан, которых отбирала община. Сошенки все же переехали в Звенигородку из другого города и были для соседей чужаками. К тому же, посещая родных, Иван был всегда красиво и чисто одет, модно причесан. Общался с людьми, которые стояли на ступень выше, чем соседи. Основная же черта нашего характера – зависть. Маляр Иван был на то время главным кормильцем семьи Сошенко. Вот Звенигородцы и выбрали в рекруты семью пришлых Сошенко. Рекрутировали юношей в 21 год. Ивану уже было большее 21, вот звенигородцы и объявили его дезертиром и привели на комиссию в кандалах. Но не вышло в этот раз - медицинская комиссия признала его непригодным для службы по состоянию здоровья. Все равно, еще дважды гоняли его в кандалах к рекрутским комиссиям, пока не исполнился 21 год младшему брату и он добровольно не пошёл в солдаты. Те прогулки в кандалах на всю жизнь травмировали юношу. Сделали его тихим, робким, мало товарищеским.
В 1831 году пожаловал на Украину с ревизией-инвентаризацией церквей чиновник Священого Синода Рыбачков из Петербурга. Побывал он и в Лебединском монастыре. Увидел Ивановы росписи. Познакомился с Сошенко. Парень приглянулся ему. Все время, что он находился в монастыре, Рыбачков провел, общаясь с Иваном. Рассказывал ему о жизни в Петербурге, об Академии Искусств. Иван же рассказывал ему о своей горькой жизни, о том, как его колодником гоняли на рекрутские комиссии
       Рыбачков таки убедил парня, что здесь он только загубит судьбу, что настоящее его призвание там, в петербуржской академии Искусств! Парень, чтобы было на что жить в Петербурге и оплатить дорогу, распродал наскоро все личное имущество. Звенигородская община и здесь показала себя. За всё имущество заплатили самую низкую цену, мало того, все те деньги пошли на взятки чиновникам, чтобы оформить паспорт на выезд.
Остался парень с тремя рублями в кармане. Проезд же до Петербурга стоил тогда, как и в настоящее время, в сотню раз больше. Но оставаться в опостылевшей звенигородщине он уже не мог. Поехал в Киев. Превлоцкий устроил его на жилье к своему зятю Житницкому и более месяца Иван жил у того, помогая по хозяйству, в ожидании случая выехать в Петербург. Наконец в декабре модный Петербуржский портной, который жил рядом с Житницким, собрался в дорогу и согласился взять Ивана в свой экипаж. Еще почти месяц добирались они до Петербурга. Напомню. Это был 1831 год. Недавно вспыхнуло польское восстание. Все дороги были перекрыть войсками и крестьянскими патрулями. В комнаты при почтовых станциях было не пробиться. И все же им было легче, чем Тарасу Шевченко, который тогда плелся пешком Варшавским путем к Петербургу этапом...
       В дороге попутчики так сдружились, что по приезду в Петербург, тот модный портной, зная, что Сошенко и копейки не имеет в кармане, предложил ему на первое время, пока не раздобудет денег, остановиться у него. Но Сошенко не долго прожил у нового приятеля. Слишком угнетали его спесивые клиенты из высшего света, которые все время толклись в квартире на бесконечных примерках. Заработав первые же деньги, Иван Максимович снял дешевую квартирку в полуподвале на Васильевском острове, оставив портному на память прекрасный его портрет, нарисованный собственноручно...
       Не захребетником и у Житницкого в Киеве жил Сошенко - помогал ему по хозяйству, отдавал все деньги, вырученные от рисования. В знак благодарности, Житницкий дал ему очень теплую рекомендацию к своему Петербургскому родственнику, иеромонаху Лавры, корректору монастырской типографии. Этот иеромонах и свел Ивана Максимовича со своим добрым знакомым Василием Ивановичем Григоровичем – секретарем Общества поощрения художников.
 В тридцатые годы Григорьевич был значительной фигурой не только в этом Обществе, но и в Академии Искусств. Он там фактически был полновластным хозяином. ”Отец- командир” говорил о нем великий Карл Брюллов. Это ему принадлежит заслуга введения в Академии курса теории искусств. Не глядя на всю свою знатность Василий Иванович был добрым, чутким человеком, пытался чем мог помочь землякам, которые обращались к нему за помощью. Сошенко попросил Василия Ивановича помочь ему получить разрешение на бесплатное копирование в Эрмитаже. Вскоре он получил такое разрешение. Мало того, посмотрев, как он трудится, Григорович предложил парню стать вольнослушателем Академии Искусств. И вот , в 1834 году Иван Максимович Сошенко зачислен вольнослушателем Академии на курс академика Васнецова. На первом же экзамене он занял пятое место. Нужно сказать, что в те времена экзамены были, как конкурсы в настоящее время, не оценки на них ставили, а присваивали места. Так вот из двух десятков коллег Иван сразу занял пятое место.
       А еще через год Сошенко пригласил жить вместе его земляк из Украины Аполлон Мокрицкий. Вскоре после этого Иван Максимович познакомился с Тарасом Шевченко. Вот как он сам рассказывал об этом знакомстве своему побратиму Михаилу Чалому через четверть столетия:
       “Как был я на “гипсовых головах» или, кажется, на “фигурах” так года 1835,или,может 36,вместе со мной приходил к академии швагер Ширяева. От него я узнал, что между учениками Ширяева есть земляк мой Шевченко, о котором я несколько слышал еще в Ольшанах от своего первого учителя Превлоцкого.(Помните, Шевченко за несколько месяцев научился у него тому, на что Сошенко потратил 8 лет. авт.) Я упросил родственника Ширяева прислать Шевченко ко мне на квартиру. На второй день, в воскресенье, Тарас пришел ко мне. Он был одет в рубашку и штаны, пошитые из сельского грубого полотна и замазан в краски ;халат демикотоновый на нем был обмызган. Тарас был босой, расхристанный и без шапки. Он смотрел понуро и стыдливо. С первого же дня нашего знакомства я заметил в нём большую охоту учиться живописи. Стал он приходить ко мне, не пропуская ни одного праздника, ибо в будни и мне было некогда, и его Ширяев не отпустил бы.”
       Я должен объяснить, почему выбрал именно версию Сошенко их знакомства, а не версию из „Художника”. Любой писатель Вам скажет, что художественные произведения почти всегда содержат элементы автобиографичности. При этом, чаще описывается не так, как было, а так, как могло быть. Да и вчитайтесь в описание того мальчика, которого нам подают, как юного Тараса Шевченко : “...это действительно был мальчик лет четырнадцати или пятнадцати.. В неправильном и худощавом лице его было что-то привлекательное, особенно в глазах, умных и кротких, как у девочки”…
       Как видите, этот мальчик совсем не похож на 21 летнего широколицего Тараса. Это полное описание его приятеля, пятнадцатилетнего Федота Ткаченко. Он, вместе с братьями Григорием, Яковом и Денисом был крепостным надворного советника Александра Демьяновича Оболенского. В наших семейных преданиях тот Художник из Летнего сада совсем не Сошенко, а Николай Гоголь, и именно благодаря его хлопотам, в декабре 1834 года сыновья Оболенского, гардемарины Петр и Владимир “с ведома и согласия отца» отпустили братьев Ткаченко на волю. Федот и его брат Денис с апреля 1835 становятся “сторонними учениками” Академии Искусств ( Николай Гоголь сам учился в этой Академии)...
       Но как бы то ни было, а познакомились земляки в 1835 году, и с этого времени Тарас зачастил к Сошенко. Иван Максимович после тех Звенигородских скитаний был не очень то и коммуникабелен, не ходил в гости к друзьям, не приглашал к себе. Поэтому и с друзьями у него было не густо. Зато он тогда жил вместе с компанейским Аполлоном http://i027.radikal.ru/0711/36/46861c76dc2c.jpgМокрицким, который не только был вхож во все тогдашние литературно-художественные салоны и был лучшим другом Евгения Гребинки,но и был знакомцем Тараса по Обществу содействия художникам. В нём они оба были учениками художника Венецианова. Через Мокрицкого и Сошенко познакомился Тарас с их протектором Василием Григоровичем, http://i031.radikal.ru/0711/7c/2b3d603f7ac9.jpgа уже через него с великим художником http://i003.radikal.ru/0711/4f/e2dddf419b6a.jpg- Карлом Брюлловым.
В 1836 году Сошенко переехал в дом Алексеевой (№56 на 4-й линии Васильковского острова).В этом же доме имел государственную квартиру: “прекрасно меблированные 2 комнаты, приемную и кабинет, кроме того, спальню и кухню” старший учитель словесности кадетского корпуса, Нежинец Евгений Гребинка. Мокрицкий познакомил земляков и скоро дом Гребенки стал родным домом для Тараса.
       Трудяге Ивану Максимовичу, который только что вошел в роль учителя-наставника, совсем не нравилось, что приходящий к нему парнишка, не рисованию у него учится, а бежит наверх в апартаменты Гребенки, чтобы принять участие в вечеринках – застольях, куда самому Ивану путь был закрыт. Но что поделаешь, именно там Тарас нашел близких по духу друзей – Кукольника, Глинку и Брюллова, трех мушкетеров того времени, среди которых он сам стал Д’Артаньяном! Именно друзья из круга Гребенки способствовали выкупу Тараса из крепостного состояния. . Столбовой дворянин Мокрицкий первым об этом хлопотал перед Виельгорским и Жуковским. Но не будем преуменьшать роль Ивана Максимовича. Это он, когда Карл Брюллов забросил портрет Жуковского и никак не мог за него вновь взяться, подал идею Тарасу самому дорисовывать портрет, конечно, получив согласие Карла Великого. Как вспоминал в 1877 году художник М.Д.Быков: ”Когда портрет был 28 закончен, то приехал к Брюллову Михаил Юрьевич Виельгорский и просил его указать лицо, которое бы написало копию...Брюллов указал тогда на меня, и я выполнил копию за 1000 руб. После того портреты были разыграны в лотерею, собраны деньги. Оригинал Брюллова достался императрице, а мой портрет попал в галерею Третьякова в Москве под именем Брюллова...”
Императрица не забрала выигранный портрет. Через 3 дня царская семья вместе с Жуковским выехала путешествовать в Европу. В 1840 году “Художественная газета”, вспомнила среди работ Брюллова, которые заканчивались или оставались в дорисовках, и портрет Жуковского. Следовательно, Тараса выкупили за тот портрет, который он дорисовывал собственноручно, с ведома и согласия и самого Брюллова, и Василия Жуковского. А идею ему подал скромняга Иван Максимович Сошенко...
       Тарас вышел на волю, стал “сторонним учеником” Академии в классе Карла Брюллова, мало того, стал любимцем Карла Великого, тот даже предоставил ему возможность жить в своих апартаментах. Увы, через 2 месяца после бракосочетания, Карла Великого бросила красавица-жена, обвинив в венерическом заболевании. Брюллов впал в депрессию и удрал из города на дачу к Клодту. Вот и пришлось Тарасу в июне 1838 снять дешевую комнатку во дворовом флигеле дома Шиловой, неподалеку от Академии. Через три месяца Сошенко предложил Тарасу перебраться к нему. Предложение объяснялась не так дружбой, как финансовыми обстоятельствами. Сошенко ведь все время отдавал учёбе. На подработки времени не оставалось, так что вечно сидел без копейки. Тараса же буквально закидывали заказами и он, не считая денег, спуская их под будь каким предлогом. Живя с ним, можно было забыть о долгах за квартиру. Тарас с радостью согласился переехать. Ведь полуподвал, где жил Сошенко, был в доме, где жил Гребенка. Где собирались на вечеринки его друзья. Именно здесь Шевченко работал над своими первыми поэмами, здесь закончил знаменитую “Причинную». Он читал свои стихотворения на Гребинкиних вечеринках. Вот что писал Гребенка 18.11.1838 Квитке-Основ’яненко: “ А еще здесь есть у меня один земляк Шевченко, что то за рьяный писать стихи, что пусть ему сей и тот! Если напишет, то только чмокни и ударь руками о полати!”
       Увы, этот переезд положил конец их дружбе. Дело в том, что ту квартирку в полуподвале Иван Максимович снимал у немки Марии Ивановны, которая имела красавицу-племянницу. Вот как это выглядит в Шевченковском “Художнике”: “ В одном этаже со мной поселился недавно какой-то чиновник с семейством. Семейство его - жена, двое детей и племянница, прекрасная девушка лет пятнадцати”. Насчёт тех 15 лет Тарас , конечно приврал. Гляньте на портрет Марии-Амалии http://i033.radikal.ru/0711/78/a41784ca7f72.jpg Европеус, написанный Сошенко. Разве она походит на юную девчушку. Да и на рисунках Шевченко это вполне зрелая женщина http://i046.radikal.ru/0711/4c/eef442cf6140.jpgВот та красотка и стала их разлучницей.
Иван Максимович влюбился в нее с первого взгляда. Она часто заходила к нему смотреть, как он рисует. Откровенно заигрывала. Но в свои тридцать лет Иван Максимович был еще девственником и не знал, как себя вести себя с женщинами. Прятал свои чувства от всех. Вот как это описано в “Художнике”: «Как мне хотелось тогда раскрыть ей мою страдающую душу! Разлиться, растаять в слезах перед ней…Но это оскорбит ее девственную скромность. И я себе скорее лоб разобью о стену, чем позволю оскорбить какую бы ни было женщину, тем более ее. Ее, прекрасную и пренепорочную отроковицу.»
       Её визиты участились, когда к Ивану Максимовичу переехал Шевченко, младший его на 7 лет. Если http://i041.radikal.ru/0711/1e/b83bb0f1a9b8.jpg Иван Максимович казался девушке старым и скучным, то зажигательный и веселый Тарас был почти ровесником. http://i028.radikal.ru/0711/61/2b34e4fdad06.jpg К тому же он был намного интереснее Сошенко, и ему не только было о чем говорить, но он еще и всегда имел в кармане сладости, чтобы угостить. Она теперь стала прибегать в гости только тогда, когда был Тарас. Сошенко ничего не замечал. Он удовольствовался тем, что Маша познакомила его с тетей и дядей. Вот как об этом в “Художнике”:
       “Не могу вам ясно определить, какое впечатление произвело на меня это новое знакомство. А первое впечатление, говорят, весьма важно в деле знакомств. Я доволен этим знакомством потому только, что знакомство мое с Пашей до сих пор мнилось мне предосудительным, а теперь как бы все это устранилось, и наша дружба как буд-то скреплялась этим нечаянно-новым знакомством”.
       После знакомства с ее отчимом, Сошенко уже видел себя законным мужем. Мечтал, как заживут они семьей и она родит ему много крепких детей. Он даже подал в Академию просьбу о досрочном предоставлении ему аттестата свободного художника, чтобы иметь возможность жениться. Но он только молча мечтал, а Тарас, который имел натуру Казановы и никогда не отказывал красавицам в их потаённых желаниях – действовал. Зимой темнеет быстро. И вот как-то ранним февральским вечером 1839 года возвращается Сошенко из студий домой раньше обычного. Думает о том, что наконец сегодня пойдет к Европеусам и попросит руки их племянницы. Открывает он двери квартиры, проходит и слышит какие-то странные стоны. Испуганно зажигает свечу, и что же он видит – его “Пренепорочная отроковица” занимается любовью с Тарасом и стонет от удовольствия.
       С Сошенко произошел нервный срыв. Он, посреди зимы, выгнал Тараса вон. Тарас, кстати, не остался без крыши над головой. Сейчас же перебрался к приятелю Михайлову и стал жить у него, а Машенька стала бегать к нему туда.
Иван Максимович после того нервного срыва заболел. Стал терять зрение, стало мучить удушье. Врачи посоветовали бросить гнилой Санкт-Петербург и переехать на родину. Как раз в это время в Академию пришел запрос на учителей рисования для черниговских окружных школ. Раньше Иван Максимович никогда бы не соблазнился на должность с такой мизерной платой, какую имели учителя рисования таких школ. Но Черниговщина славилась климатом, подходящим для лечения легких. Я сам из Чернигова. Помню прославленные на весь СССР противотуберкулезные санатории в Соснице, Холмах, да и в самом Чернигове в урочище “ Святое”...
Сошенко был одним из двух, заявивших о своем желании ехать по той заявке. Тарасу он так и не простил той разрушенной мечты. Не Тарас написал ему прощальное стихотворение, а их общий друг, художник Сергей Федоров:
“Итак, несчастный мой собрат,
По музе, общей нам с тобою,
Мы расстаемся. Без советов,
Хоть провожу тебя с тоскою…
Но ты зачах, как вешний цвет,
Перенесенный в хлад из зноя,
На утре лучших в жизни лет,
Чахотки злой начало кроя…
Питай и верь лишь той звезде,
Что засветилась, и Брюллову…
Теперь спеши к родному крову
Под небо родины своей…»
9.07.1839.
Зато другой их приятель http://i009.radikal.ru/0711/fe/5d6c81267aa1.jpg, гениальный Павел Федотов, изобразил Ивана Максимовича с Машей в своей бессмертной картине «утро чиновника», из-за которой Сошенко http://i023.radikal.ru/0711/48/15c3021d587e.jpg, собственно говоря, и бежал из Петербурга.
Но не в Чернигов с целебным климатом попал он. Из-за болезни, он пропустил начало занятий, а когда пришел к директору Черниговской гимназии, заведовавшему всеми учебными заведениями черниговщины, то оказалось, что ни в Черниговской гимназии, ни в Черниговской семинарии места уже нет. Все укомплектованы, а вакансия есть только в Нежинском уездном училище. Ивану Максимовичу страшно не повезло. Именно в это время была в разгаре дежурная реформа образования, такая же бессмысленная, как и в наше время. Согласно той реформы, на базе славной Нежинской гимназии была создана целая сеть учебных заведений Нежинского уезда. Директору гимназии, которая была преобразована в лицей, подчинили два уездных училища нижнего уровня и одно среднего. Вот в том уездном училище и пришлось преподавать Ивану Максимовичу уроки каллиграфии и рисования. Главная беда - уездное училище - это не славный лицей с его привилегиями. Здесь учителя даже права на пенсию не получали, да и зарплата у них была мизерная. Вместо 300 рублей серебром, Сошенко получил всего 200 рублей ассигнациями на год.
Правда, директору лицея Христиану Августиновичу Ексбладу удалось создать прекрасную команду единомышленников, которая и за мизерное жалованье воспитывала в учениках понятия добра и справедливости. К сожалению, и среди этого коллектива было не без своего урода. Старший учитель истории и словесности Зимовский все время доказывал всем и каждому, что учителя рисования и музыки нужны училищу, как пришей кобыле хвост. Но он был единственным, кто третировал Ивана Максимовича. Все остальные преподаватели его уважали. За уроки рисования для своих двух дочерей, учитель французской Лельевр даже предоставил ему жилье с питанием...
Попробовал Иван Максимович вне уроков подрабатывать рисованием, но помешали знания, приобретенные в Академии, и собственная совесть . Он рисовал не то, и не так, как хотелось заказчикам. Рисовал так, как этого требуют каноны искусств. Рынок есть рынок. Совесть, художественные каноны здесь ни к чему. Безграмотные, бездарные мазилы зарабатывали бешенные деньги и не имели отбоя от заказчиков, а у прекрасного художника Сошенко – ни одного заказа после того, как вернули первые два. Вначале, архимандрит заказал ему образ святого Апостола Петра перед ангелом в темнице. Картина вышла прекрасной, с эффектным освещением от сияющего ангела. Увы, архимандриту не понравился тот свет в тюрьме и цвет одежд. Сошенко отказался переделать картину. Тогда архимандрит, заплатив ему лишь за полотно и краски, отдал картину местному богомазу на переделку . За те несколько мазков заплатил ему втрое больше, чем договаривался с Сошенко. Затем заказал ему иерей образ Спасителя, благословляющего детей. Мучался над той картиной Иван Максимович целый месяц, И опять не угодил – нарисовал Спасителя в каноничной белой ризе, а заказчик затребовал янтарную. Сошенко отказался переделывать. Иеромонах отдал его образ какому-то халтурщику перемалевывать белую ризу в янтарную и за день той подмалёвки заплатил ему в 5 раз больше, чем Ивану Максимовичу за месяц. После того случая у Ивана Максимовича не стало ни одного Заказчика...
Потеряв всякую надежду на художественную подработку, он стал рисовать для собственного удовольствия. Натурщиками стали нищие, сторожа и голопузая детвора, на которых так богат был Нежин. По вечерам Иван Максимович ублажал старших дочерей своего хозяина Лельевра, влезая из-за них из одной каверзы в другую. Вот что он сам вспоминает о тех вечерах:
„Запершись в моей комнате, при закрытых ставнях, мы с моим сослуживцем М…вым работали над французской кадрилью до третьего пота, крутясь и шаркая со стульями в руках, воображая их девицами. Сохраняя в величайшем секрете свои упражнения, мы с приятелем однажды на вечере у Лельевра удивили гостей своей смелостью, пустившись в пляс к немалой потехе всей честной компании. Сбившись в 3-фигуре и перепутав танцующие пары мы со стыдом убежали со сцены. Потерпев фиаско, я никогда уже не покушался отличиться в хореографическом искусстве.»
С теми веселыми вечерницами ушло и здоровье Ивана Максимовича. Он захандрил. Опять стало мучить удушье, терялось зрение. Нежин размещен, точь-в-точь, как и Петербург, на болотах, поэтому как и в том Петербурге, здоровье Ивана Максимовича требовало изменения климата.
И вот наступил 1846 год. Тарас Шевченко в очередной раз приехал на Украину. 17 февраля, по пути в Чернигов, где он должен был рисовать и описывать достопримечательности старины, спутник Александр Афанасьев- Чужбинский затянул его в Нежин. Весть о приезде знаменитого земляка мгновенно разнеслась по городу. На следующий день, а это было воскресенье, гимназисты во главе с Гербелем устроили на его честь бал, собравший всю интеллигенцию Нежина. Не было на том бале только Сошенко. Забыли пригласить. Шевченко спросил о старом приятеле, а на второй день, с целой оравой гимназистов, нагрянул к нему на квартиру. Иван Максимович был озадачен таким количеством гостей, за несколько минут сожравшей все его запасы. Огорченный этим, немного скуповатый Иван Максимович, в сердцах раскритиковал Тарасову „Тризну”. Попенял Тараса за то , что в ней он отказался от родного языка, да и симптомы болезни легких, от которой умирает герой „Тризны” совсем другие. Тарас, который когда-то терпеть не мог Сашенковых наставлений, в этот раз послушно согласился со всеми замечаниями и буркнул, что писать это может и стоило, а вот напечатал таки зря. Гимназисты сидели разинув роты. Подумать только, их Божество послушно склоняет голову перед учителем рисования какого-то непутевого уездного училища! А тот критикует поэму, которой так зачитывается сама княжна Репнина!
Благодаря тому визиту Сошенко, неожиданно для себя, стал одним из самых уважаемых в Нежине людей! И не только в Нежине. Летом пришло письмо от нового директора Немировской гимназии. Им оказался тот старший учитель истории и словесности Зимовский, когда-то так издевавшийся над Иваном Максимовичем. Теперь же Зимовский извинялся за те издевательства и предлагал Сошенко место учителя каллиграфии и рисования в Немиривской гимназии. Писал, что приглашает его на работу, как своего давнего друга, для здоровья которого лучше всего подойдёт целебный климат Немирова.
Сошенко немного потянул, но новый учебный год он уже встретил учителем каллиграфии и рисования Немировской гимназии. Хоть зарплата была не выше, но работа в гимназии уже давала право на пенсию и другие привилегии. Поселился в доме, где жили холостые учителя гимназии. Они его, друга самого Шевченко, встретили с распростертыми объятиями. Теснее всех сдружился со старшим преподавателем словесности Михаилом Чалым, младшим на 4 года. С первых же дней Чалый взял на себя все хлопоты по налаживании его быта. После болотистого Нежина природа Немирова была поистине целебной, (недаром там в советские времена была знаменитая больница для легочников). Иван Максимович раевал. Но вот весной, после прогулки над рекой, на груди Сошенко высыпали огромные нарывы. Чалый привел старого врача Якимовича. Тот внимательно осмотрел Ивана Максимовича, дал ему настои из трав для питья и обмывания. Не минуло и месяца, как нарывы прорвало и с их гноем исчезли все болячки, преследовавшие Сошенко целых 8 лет!. Не стало чахотки, восстановилось зрение. Иван Максимович стал видеть лучше, чем в те годы, когда ухаживал за Марией Европеус. Он даже вспомнил, что он – мужчина и ему уже 40 лет. Возраст, после которого возможность брака становится чисто теоретической. Иван Максимович стал бредить о женитьбе. Но кому был нужен учитель рисования и каллиграфии. Ведь оценка по этим предметам даже не бралась к вниманию при переводе в старший класс. Пусть Сошенко и любили ученики за то, что он умел прививать воспитанникам любовь к рисованию и никогда на них не повышал голоса. Но что с того, что он был любимцем гимназистов. Все равно учителя рисования считались париями, как и учителя музыки. Зарплата у них была символическая. Считалось, что они должны жить на подработку. А с той художественной подработкой у Ивана Максимовича было очень трудно. И совсем не потому, что у него не было Заказчиков. Заказать картину или икону самому приятелю Шевченко теперь считалось за честь. Но Иван Максимович был слишком педантичным и требовательным к своим произведениям. Получив заказ на образ, он долго рылся в исторических материалах о герое своей картины и его эпохе. Изучив все, долго потом блуждал улицами Немирова в поисках натурщика, который бы отвечал тому образу. На одну икону у него уходило 2-3 месяца, а за это время любой из многочисленных Немиривских богомазов рисовал десяток икон. Вот из-за такого метода работы и были подработки Сошенко мизерными. Бедному найти невесту очень трудно. Но помог случай. Учитель музыки Тимофей Виргинский попросил дать несколько уроков рисования его дочери Марцелине, работавшей гувернанткой в благородном семействе. Она, чтобы привить детям любовь к искусству, решила научиться рисовать. Сошенко был в восторге и от ее способностей, и от ее внешности, и от того, что она, в отличие от известных ему барышень, сама зарабатывает себе на жизнь. Мало того, еще и семейство отца поддерживает, ведь учитель музыки получал такую же мизерную зарплату, как и Сошенко.
 Марцелине, которая уже и забыла, когда ей было 20, тоже понравился стыдливый и благородный Иван Максимович, поразительно отличающийся от её знакомых напыщенных и хамоватых панычей. Профессия гувернантки достаточно специфическая и о девичьей добродетели здесь думать не приходиться. Следовательно, в отличие от Ивана Максимовича, который в любовных делах был теленком, Марцелина уже имела незаурядный опыт. Поняв, что нравится Сошенко, Марцелина взяла инициативу в свои руки. В конце весны она вырвала у него предложение руки и сердца и быстренько дала согласие. Тимофей Виргинский ужасно возмутился, как это так, он, врожденный шляхтич, должен породниться с каким-то беспородным иноверцем-малороссом! Марцелина быстро его уняла. Во-первых губернатор Бибиков всех безземельных шляхтичей записал в однодворцы, так что он уже ничем не отличается от Сошенко. Во вторых - напомнила судьбу родной сестры, которая сидит у него на шее с двумя внебрачными дочерьми. Тимофей успокоился и милостиво дал согласие на брак. Свадьбу назначили на 2 июля – день 40-летия Ивана Максимовича. Марцелина была лютеранкой, поэтому православный Иван Максимович должен был взять у директора гимназии разрешение на брак с иноверкой. Отказать тот не мог, ведь гимназия принадлежала польским магнатам Потоцким. Но это было лето 1847. Шевченко уже из Национального Героя превратился в Государственного преступника. Он сидел в Петропавловский крепости. Его друзья по Кирилло-мефодиевскому братству были тоже схвачены. В таких условиях Зимовскому трудно было отказаться поиздеваться над другом Шевченко. Он поздравил Ивана Максимовича с браком, а в качестве брачного подарка протянул указ о том, что Ивану Максимовичу присвоен чин коллежского секретаря. Это был чин Х класса, дающий право на почетное гражданство ( следующий чин уже давал право на дворянство). Конечно, Иван Максимович должен был быть доволен таким поздравлением, но директор здесь же протянул ему бумагу и с милой улыбкой заявил: „Играйте свадьбу, да не давайте шампанского, потому что я обязан из Вашего жалованья сделать вычет в 24 рубля»… Если бы Иван Максимович не подрабатывал рисованием, свадьба вышла бы нищей.
За подработанные деньги, и на гувернантские заработки справили приличную свадьбу. Пришли все коллеги преподаватели, даже директор почтил свадьбу. Друг Михаил Чалый прочитал длиннющую поздравительную оду. Отец теперь ничем не мог упрекнуть Марцелину, ведь, как жена коллежского секретаря, она стала тоже почетной гражданкой. Правда, она и в дальнейшем вынуждена была работать гувернанткой у разных господ. Ведь и зарплата у Ивана Максимовича была мизерной, и подработки, из-за избыточной требовательности к себе, были небольшими. А скоро и той мизерной зарплаты не стало. Иван Максимович вынужден был бросить гимназию. Бросил не потому, что не мог дальше терпеть издевательства директора над собой. Их он терпеливо сносил. Так, темными осенними и зимними вечерами, едва он, усталый, приходил домой (а он теперь, как женатый, снимал квартиру вдалеке от гимназии) и раздевался, как кто-то начинал громыхать в двери. Отворяет, а на пороге школьный сторож с требованием директора срочно прибыть в гимназию. Под недрёмним оком сторожа Иван Максимович снова переодевается и плетется по грязище через весь город в ту гимназию. Директор сидит в кабинете и что-то читает, делая вид, что не замечает прибывших. Наконец возводит глаза на Сошенко и пытается вспомнить, для чего же его вызывал. Вдруг хлопает себя ладонью по лбу и говорит: „Любезный Иван Максимович, никто не умеет так красиво затачивать карандаши, как Вы. Будьте добры, заточите мнет этот карандаш !» И Бедный Иван Максимович тщательным образом затачивает ему тот карандаш. Но было и хуже тех издевательств. Умерла кастелянша гимназии. В матраце обнаружили зашитый именной банковый билет на 200 рублей. Деньги должны были достаться ее детям сыну и дочке. Директор имел виды на ту дочку, поэтому захотел сфальсифицировать завещание, которого она не оставила, и в нем отписать все дочке. Опять в полночь срочно вызвал Ивана Максимовича и приказал написать то завещание. У всегда покорного Сошенко опустились руки, ему стало плохо и он просто убежал, ничего не написав. С того времени он стал первым врагом Егора Зимовского.
В конце мая 1849, во время урока каллиграфии, который вел Иван Максимович, гимназисты начали беситься. Директор, из коридора услышав шум, свирепо влетел в класс и заорал старосте: „Кто зачинщик этого бедлама?” . Хоть виновным в той буче был сынок богатого шляхтича, но староста указал на парня из бедной семьи. Как не защищал того Иван Максимович говоря, что этот мальчик самый послушный в классе и не принимал участия в безобразиях, директор приказал сторожу содрать с парня одежду и разложить мальчика на учительской кафедре. После того, как сторож устал бить, он собственноручно стал что было мочи хлестать бедного парня розгами. Бил так, что спина парнишки превратилась в кровавое месиво. Устав, директор притянул Ивана Максимовича лицом почти до самой окровавленной спины и заорал- „ это не моя, это Ваша обязанность сечь виновных! Нате Вам розги и секите, пока не осознает своей вины!». Иван Максимович стеснялся даже голос повышать на ученика, а здесь ему приказывают бить невинного. От вида крови Иван Максимович потерял сознание. Его долго отливали, а придя в себя, он здесь же написал рапорт об отставке. Как не извинялся директор, как не просил остаться на время, пока найдут ему замену, Иван Максимович твердо стоял на своём.
 Теперь он жил только на гонорары от рисования. К счастью, игуменья женского монастыря Аполлинария, перешедшая вместе с монашками из католицизма в православие, заказала ему престольный образ Успения Божьей матери http://i015.radikal.ru/0712/fd/e28f53616d52.jpg с фигурами в натуральную величину. Полтора года писал Иван Максимович тот образ, зато вышел он несравненным. Удовлетворенная игуменья не только заплатила ему 600 рублей серебром ( 3 годовых жалованья в гимназии), но и подарила нарядный дом над рекой. Сошенко с женой немедленно переехали в новое жилище, а чтобы не было скучно одним в большом доме (детей им Бог не дал), взяли к себе ее сестру Эмилию с двумя дочерьми.
Жизнь Ивана Максимовича налаживалась. Был свой дом, любящая жена, веселые племянницы. Хоть он, как и ранее, слишком долго работал над заказами, средств в семье хватало, ведь гувернантки зарабатывали больше старших преподавателей. Увы, весной 1851 Ивана Максимовича ожидала новая неприятность. Зима того года была холодной и затяжной. Тем радостнее казалась весна. В конце апреля, Сошенко пригласил Чалого и еще нескольких друзей учителей на пикник в ивняке над рекой, рядом с его домом. Побеседовали, попели, посплетничали. Тогда, как и нынче, пикники не обходились без горилки. Иван Максимович, непривычный к водке, захмелел и прилег здесь же на молодой, зеленой травке подремать. Через пару часов Марцелина нашла его, разбудила его и отвела домой. Но тех пару часов на холодной земле оказалось достаточно для сильнейшего воспаления легких. Старый Якимович уже не практиковал. Марцелина привела молодого, знаменитого врача, который с отличием закончил Медицинскую Академию в Санкт-Петербурге. Светило долго его выстукивало и выслушивало, наконец заявило, что у Ивана Максимовича полностью съедено чахоткою одно легкое, в разгаре процесс во втором. Жить пациенту осталось считанные часы. Чалый все же привел Якимовича. Старый врач долго слушал и осматривал Сошенко, наконец сказал, что дело не такое уж и безнадежное. Он попробует вылечить, но отвары, которые нужны пить, очень – уж противные на вкус. Марцелина приготовила те отвары, но Ивана Максимовича вырвало, лишь он отведал один из них. Он решил положиться на Бога, а не пить ту гадость.
Утром, с постной рожей, появился Егор Яковлевич Зимовский, походил возле кровати, а затем начал утешать Марцелину: „ Вам, сударыня, все равно придется плакать, сегодня или завтра, так лучше начать сегодня : ведь надежды никакой нет, это видно!”...
Марцелина ударилась в плач, а директор тихонько, скромненько вышел. Только за директором закрылись двери. Иван Максимович, который строил из себя обморочного, чтобы не общаться с ним, громыхнул на Марцелину: „ Да замолчи ты, рано отпеваешь! Врет он! Таки буду я рисовать! Буду!”. Со злости он залпом выпил все три ковша с отварами, которые приготовил Якименко, и заснул. Утром он почувствовал себя настолько хорошо, что потребовал карандаш и стал рисовать злую карикатуру на Зимовского. Через месяц болезни как не бывало! Помогли злость и отвары Якимовича. Весь этот месяц Чалый вместе с Теодоровичем дежурили возле больного. Мало того, чтобы помочь ему материально и донять Зимовского, устроили в гимназии лотерею, в которой разыграли копии из картин дворца Потоцких „Водопад”, ”Утро” и „Вечер”, сделанные Сошенко. За копии выручили аж 250 рублей серебром. Из-за той лотереи у Чалого совсем испортились отношения с Зимовским и он даже поехал в Киев с просьбой перевести его во вторую Киевскую гимназию на место только что умершего учителя словесности. Генерал Траскин в то время уже вышел в отставку и попечителем был назначен сам генерал-губернатор. Обычно, ему было некогда заниматься образованием, так что на этой ниве, вплоть до 1858, году царствовал помощник Попечителя Юзефович, после отставки Траскина получивший генеральский чин. Генерал принял Чалого неприветливо. Дело в том, что на место старшего учителя словесности и истории уже претендовали богатый помещик- литератор и профессор Киевского университета Селин, кандидатуру которого поддерживал директор гимназии Ригельман. Юзефович заявил Чалому, что не променяет знаменитого профессора на учителишку, который даже порядка не знает и подает прошение перед самим началом учебного года, а не за 2 месяца, как это сделали другие претенденты. Так что пришлось потратить целый год, пока с помощью влиятельных друзей Чалого сам генерал- губернатор Бибиков, после просьбы Селина об отставке назначил на его место Чалого.
 Получив известие о переводе, Чалый решил провести последние каникулы в Немировской гимназии в странствиях. Он предложил Сошенко поехать по его и Шевченко родным местам. Обещал взять на себя все дорожные расходы. Иван Максимович радостно принял это предложение. Свои странствия они начали со знаменитого Уманского дендропарка, созданного Феликсом Потоцким для любимой Софи. Любовались фонтаном, живописными аллеями, подземной рекой, пещерами и террасами. Иван Максимович делал зарисовки, Михаил Кондратович писал стихи. Потом они поехали у Ольшаны к первому учителю Сошенко, его дяде художнику Степану Превлоцкому, который хорошо знал и помнил юного Тараса Шевченко. Из тех его рассказов и начал Чалый свою знаменитую книжку о Шевченко. А затем все вместе поехали к другому дяде - Александру Превлоцкому, который едва не замучил их своими нудными одами и запомнился Чалому тем, что имел 25 детей !
От Превлоцких поехали местами „ которые исходил Тарас малыми босыми ногами”. Общались с его родственниками, друзьями. Михаил Кондратович старательно записывал их рассказы о Тарасе. А затем поехали к родителям Сошенко в Звенигородку. Родители очень постарели. Жили убого. После 20 лет службы вернулся в бессрочный отпуск из солдатчины младший брат Иов. Как грамотного, к тому же отставного солдата, его назначили писарем в городскую управу. Недолго прослужив, он совершил подлог – вместо одного крестьянина, записал в рекруты совсем другого. Оправдывал это тем, что у первого крестьянина был „синдром судороги указательного пальца”. За то открытие синдрома судороги его забрали в арестантскую роту. Пришлось, как откупные, отдать все деньги, которые у них были и досрочно возвращаться в Немиров.
Здесь их ожидало расставание. Чалый выехал в престижную 2-ю Киевскую гимназию( в ней тогда учился Павел Чубинский). Сошенко остался без единственного друга. Заказы он выполнял очень медленно, так что жили на деньги, которые зарабатывала Марцелина. Бедной женщине приходилось быть с барскими детьми с раннего утра до поздней ночи. Сошенко жалуется Михаилу Кондратовичу:
„Жена только изредка приходит домой посмотреть на хозяйство. Бедная она! Как она трудится! У этой безалаберной шляхты( где на гувернанткой) нет никакого порядка: с утра до вечера занимается с детьми и вечера несвободна. Что же касается меня, то кроме известных вам занятий моих, еще должен следить за всеми хозяйственными вопросами. Отупел страшно! Теперь бы Вы меня не узнали: вместо искусства должен думать о необходимостях и потребностях – страшно и подумать, на что я извелся! А что будет в дальнейшем, без средств для жизни? Одна надежда на труды, а где взять работы? Мысль, что будет впереди, ужасает меня и руки опускаются”...
В такой безнадежность прошло целых два года. Наконец местный магнат Г.Абаза (это его симпатягу племянницу увековечил Тарас Шевченко) захотел иметь в своей Петербургской квартире картины, к которым он привык с детства в родовом Тульчинском дворце. Случайно узнав, что совсем рядом, в Немирове, живет приятель-наставник Шевченко, который рисует в той же, знакомой по портрету племянницы, манере, он предложил Ивану Максимовичу сделать копии с любимых картин. За это он обещал полное содержание и хорошее денежное вознаграждение. Даже прекрасный дом, куда можно переселиться со всей родней, предложил. Опять к Ивану Максимовичу вернулась удача. Он пишет Чалому в сентябре 1855: „ Ах, если бы вы знали, какое это удовольствие для сердца и полное раздолье для воображения, отрешившись от мира, жить для искусства! Эстампы мои разбросаны в живописном беспорядке, гипсовые фигуры – здесь же налицо, со всеми известными Вам принадлежностями моей рабочей комнаты...Здесь же Четьи-Минеи и другие книги дополняют картину моего существования. Одного лишь не достает в моей комнате – Жизни!
Р.S. Е.П.Абаза приглашает меня переехать на жительство в Тульчин со всем моим семейством, но жена не соглашается, думая, что зимой неудобно переселится всем и потому порешили, что лучше мне одному перебраться со всеми своими чемоданами».
В таких комфортных условиях, но один, он прожил только год. В 1856 году Чалый, написал, что в его гимназии открылась вакансия учителя каллиграфии и рисования, он предложил кандидатуру приятеля и директор интересуется его согласием. Сошенко поинтересовался подробностями. Он хорошо знал легендарного киевского учителя рисования И.Я. Краснокутского, который делая вид, что преподаёт каллиграфию и рисование, полностью отдавался садоводству. Бере и Бергамоты, которые вывел Краснокутский, украшают до сих пор лучшие Киевские сады. Ради своего уникального сада, за счет которого он и новый дом построил, и многочисленное потомство выкормил и выучил, Краснокутский отказался от уроков рисования. Приняли молодого и очень талантливого художника Алексеева. К сожалению, еще в Академии Искусств он, по свидетельству его однокурсника, известного художника Иордана „подвергался пагубной страсти пьянства, за что не раз сидел в карцере ”. После Академии он был назначен в Бориспольское дворянское училище, женился, перестал пить. Начальство, на его беду, перевело его в Киев. Жена не спешила с переездом и он опять запил по черному. Коллеги сторонились его, лишь Чалый относился к нему по человечески и даже приходил в гости с гостинцами. Вот как он описывает свой визит к Алексееву на Пасху, когда он принес освященный кулич:
«Вхожу в первую комнату- за столом, ничем не прикрытом, сидит седой кавалер, протянув вперед свою деревяшку, а против него пьянчужка-нищая. На столе шкалик, стакан и полба, сильно засохшая. Я в другую комнату- мне представилась такая картина: на обшарпанном диване возлежит сам хозяин в засаленном халате, надетом на голое тело. По столу и по полатям насыпана мука, над диваном висит «китара», а по комнате бегает хрюкая и повизгивая поросенок…»
Как только на место Рагельмана назначили исполняющим обязанности директора жесткого Гринкова, тот захотел немедленно освободить Алексеева. Чалый едва уговорил его подождать, пока он спишется с известным художником Сошенко, который из-за конфликта с Зимовским сейчас сидит без работы.( Хотя Зимовского и принудили в 1852 году, после того, как его избил доведенный до безумия ученик Вольский, подать в отставку, но вакансия учителя каллиграфии и рисования с 1850 года была занята молодым выпускником Академии Искусств и перспектив у Ивана Максимовича найти место учителя на Винничине не было).
Ясно, что Сошенко с радостью согласился на перевод в престижную Киевскую гимназию. Марцелина, как когда-то в Тульчин, не захотела ехать и в Киев, справедливо считая, что там она не найдет места гувернантки. Поэтому Сошенко жил у Чалого на всем готовом, а зарплату пересылал в Немиров жене. Наконец, ему и Чалому удалось убедить ее, переехать в Киев. Правда она согласилась на переезд только при условии, что заберет с собой и племянниц, которым в Киеве легче найти приличных женихов. Продав дом, подаренный игуменьею, загрузив скарбом две подводы, она с двумя племянницами выехала в Киев. Сошенко снял для семьи уютную квартирку в церковном доме, неподалеку от дома Краснокутского, в сад которого наведывался осенью по груши. К сожалению, Марцелина действительно не смогла найти в Киеве места гувернантки – господа отдавали предпочтение коренным киевлянкам. Она заскучала. Огромным семейным праздником стал визит к ним Шевченко в августе 1859. Марцелина ожила, не зная, как и принимать дорогого гостя, друга молодости ее мужа. Племянницы, особенно чернявая Ганнуся, не могли насмотреться на знаменитого поэта, который свободно болтал по-польски с их мамочкой и ее подругой Леонтиной. Услышав, что у лучшего приятеля гостит сам Шевченко, стихотворениями которого он бредил с 1840 года, прибежал Чалый. Иван Максимович познакомил гостей и они долго втроем блуждали живописным Киевом.
Но вот Шевченко навсегда покинул Украину. Год не было от него вестей, а затем пришло известие о смерти. Когда пришло известие, что тело Шевченко перезахоронят в Каневе и процессия будет проходить и через Киев, доселе робкий Иван Максимович, несмотря на все правительственные «неудоволствия» с самого появления гроба с телом Шевченко в Киеве и до самого Канева, вместе с Марцелиной и семьёй Чалого был с Тарасом. Увы, после этой скорбной поездки, ночёвок под открытым небом, здоровье Марцелины окончательно пошатнулось. Мало того, что скрутил радикулит, так всё тело покрылось нарывами, как когда-то у Ивана Максимовича. Все деньги, что у них были, пошли на гонорары известных врачей, которые только и могли, что отсылать её один к другому. Была даже у знаменитого знахаря в Рокитно, но и он ничем не помог. Решила Марцелина вернуться на Родину. Если не поможет там Якименко, то хоть похоронят у отческих могил…
В мае 1863 Иван Максимович распрощался с Марцелиной, которая в сопровождении сестры уехала на Родину. Неудачное это было время для поездки. В январе в Польше вспыхнуло восстание. В нём приняло участие до 50000 человек. Восстала и правобережная Украина. Вернее, восстала её шляхта. 31 марта, в день православной Пасхи, царь объявил о полной амнистии мятежников, которые "сложат оружие и возвратятся к долгу повиновения" к 1 мая. Но "никакого впечатления" амнистия не произвела. К защите "единства любезного нашего отечества" призывали дворянские собрания, городские думы, депутации от сословий, университетов всей России.
По всем городам и сёлам Малороссии создавались отряды народной самообороны, которые вылавливали помещиков-повстанцев. Все дороги были заняты войсками и перегорожены крестьянскими патрулями. Почтовые станции были забиты под завязку и смертельно больной женщине приходилось ночевать под открытым небом. В таких условиях ей уже и Якимович ничем не смог помочь. 1 июля она пишет последнее в своей жизни письмо: „ Ванечка, мой голубчик! Получила я твоё письмо и 10 рублей серебром, за что тебе премного благодатна. Не оставляй меня, несчастную, в настоящем моём положении и Бог тебя во сто крат вознаградит за это! Зинович, приняв меня в лечение, столько сделал чуда, что с того времени, как я писала тебе до настоящего числа у меня опухоль совсем сошла, и ноги так исхудали, что совершенный скелет; но зато открылась течь возле косточек, а вокруг – раны ужасные...Сколько страданий приходится вытерпеть, того и высказать я не в состоянии! Бывало по двое и по трое суток не могла глаз сомкнуть и ничего взять в рот. И только стону и плачу...Теперь, слава Богу, всё то ужасное прошло. Минович надеется вылечить меня, говорит, что это у меня вследствие простуды. Скажу тебе, что Зиновьича ставлю высше всех профессоров Киевских: те только брать умеет, а этого не знаю, как и отблагодарить. То ещё счастье моё, что есть кому ухаживать: раны постоянно нужно обмывать и потом тёртою морковью обвязывать...Что-то и ты, голубчик мой. Не хвалишься добрым здоровьем, и к тебе беда цепляется! Больше не могу писать- во первых нельзя долго сидеть, а во вторах глаза у меня болят: это у меня новая напасть, ещё не испытанная.Не забывай меня, крепись»
 7 июля Эмилия сообщила о смерти Марцелины. Похоронив жену, выдав замуж племянниц, Иван Максимович остался один, как перст. К тому же Чалого за участие в перезахоронении Шевченко, отправили директорствовать в Белоцерковскую гимназию. Сошенко остался абсолютно один. И здесь, как в насмешку, Ивану Максимовичу стали поступать дорогие заказы портретов Александра 11 для разных присутственных мест и учебных заведений. Заказчики выстраивались очередью – лучше и более точно, чем Сошенко портреты царя на Украине не писал никто. Одиночество свое стал делить с животными, превратив свою квартиру в пристанище для бездомных собак, стал одним из учредителей общества защиты животных.
 Иван Максимович стал прилично зарабатывать. Но вот на пенсию он получал право только после 35 лет работы, так как годы работы в Нежине не засчитывались. То- есть, ранее 1881 года ему пенсия не светила. Иван Максимович стал откладывать на похороны и за 10 лет собрал почти 1000 рублей серебром. О таких огромных деньгах когда-то они с Марцелиной и мечтать не могли...
Ивану Максимовичу пошёл 70-й год. Возраст, когда уже задумываешься о Том Мире. Перед смертью он захотел навестить родной Богуслав, поклониться могилам предков. В июле он выехал пароходом с двумя внучатыми племянницами в Черкассы, где сдал их отцу, а сам нанял еврея с бричкой и поехал один в Богуслав. Это молодому ехать в бричке интересно и приятно. По пути их застал дождь. Иван Максимович промок. Легонький ветерок вызвал воспаление легких. Извозчик сдал его больного на постоялый двор в Корсуне. Слава богу, у Ивана Максимовича были деньги, чтобы заплатить за постой и за то, чтобы хозяин известил о его состоянии Варфоломея Шевченко и попросил у того помощи.
Варфоломей примчался сразу к другу своего Тараса. Из-за службы, он не смог оставаться при больном, поэтому приставил к нему свою младшую дочь - медсестру. Услышав, что на постоялом дворе лежит больной друг самого Шевченко, два местных врача взялись его лечить бесплатно. Возле его постели круглосуточно дежурили гимназисты и студенты, его прежние ученики. Но в таком возрасте от пневмонии умирали даже члены Кремлевского Политбюро, окруженные лучшими в Союзе врачами. Что могли сделать обычные провинциальные врачи...
Из Киева приехал исполняющий обязанности директора гимназии Анисим Иванович Пасецкий с деньгами на лечение и переезд в Киев. Увы, почта шла так долго, как и в нынешнее время. Письмо о болезни Сошенко дошло до Киева уже после смерти Ивана Максимовича…
 Провожал его почти весь город. Похоронили над Росью. Спустя некоторое время над могилой поставили прекрасный памятник. Завершить хочется стихом королевы украинской поэзии Лины Костенко о том памятнике:
ПАМ'ЯТНИК І.М.СОШЕНКУ
Умер проїздом. Корсунь спав, байдужий,
що десь сьогодні, вчора чи торік
умер проїздом, сивий і недужий,
якийсь старий самотній чоловік.
Тяглась розбита корсунська сошейка.
Гула церковця хором неземним.
Лежить Іван Максимович Сошенко,
і всі на світі плачуть не за ним.
А Рось кипіла в кам'яному ложі,
між голих віт кричало вороння.
І дві вербички стали на сторожі,
щоб ту могилу час не зарівняв.
І два віки зійшлися на пораду.
І Літній сад приснився тій вербі.
Хоч би яка скульптура з того чаду
прийшла сюди постояти в журбі!
Лежи, Іване. Світ вже був немилий.
Ще тут всілякі грози прогудуть.
Тут Рось тобі камінчиків намила,
з них добрі люди пам'ятник складуть.
Ти в цей пейзаж печально так вклинився.
Лишився тут, спасибі тій вербі.
Лежи, Іване. Кожен, хто вклонився
твоїй могилі, – пам'ятник тобі.
ГЛАВА 1У

ПОЭТ ЕДИНСТВЕННОЙ ЛЮБВИ
http://i046.radikal.ru/0712/12/75e0b2af7854.jpg
       Как ни странно, у вчерашнего крепостного Тараса Шевченко, побратимами были аристократы, да еще и иностранных корней. Как Вася Штенберг, как Яков де Бальмен.Среди этих аристократов был и Виктор Забила. Забиле также приписывали, что род его ведет начало от итальянского архитектора, выписанного Иваном Грозным для строительства кремлевских укреплений. Увы, не верьте знаменитому словарю Брокгауза и Эфрона! Да, на Черниговщине и Полтавщине, действительно, в дворянских книгах числится многочисленное потомство Рода Зебелло. Но предком Виктора Забилы был управитель королевских владений на Борзенщине Петр Михайлович Забила, перешедший в 1648 году к Хмельницкому. Умер он в чине генерального обозного (высший чин после гетманского) в 1689 году, имея 109 лет отроду. Все его потомки были сотниками, полковниками, а после ликвидации казатчины, судьями и чиновниками. Все, кроме отца Виктора отличались завидным долголетием. Отец Виктора - Николай Карпович, Борзнянский мировой судья, женился на внучке самого гетмана Полуботко - Надежде Рыбе, принесшей ему в приданое сотню крепостных и 400 десятин земли (десятина = 1.о25 га). Он и сам не был бедным. Было у него до тысячи десятин земли, только занята она была преимущественно лиственным лесом. Вязы, липы, клёны скрывали дикие груши и яблони. Среди кустов глода попадались вишнёвые и сливовые деревца, на опушках алела рябина и калина. Было в его лесу несколько пасек. Пасекою в те времена называлась расчищенная от деревьев поляна, на которой стояло несколько колод-ульев (о рамочных ульях тогда ещё не слышали и ульями служили выдолбленные колоды или колоды из ствола дерева, вырезанные с дуплом). Такие пасеки у него были на опушках, по соседству с лугами и гречишными полями. В липняке ульи у него стояли прямо на деревьях. Всегда у него в прохладном омшанике стояли бочонки с ароматным луговым, гречишным, полевым, малиновым, донниковым, липовым и другими медами...
       В те времена дворяне имели монополию на винокурение. Была винокурня и у Николая Карповича. Правда, его дворянская винокурня – это не завод, а всего на всего, сарай с пятиведерным медным перегонным кубом да двадцативедерным железным котлом для варки затора. Зато от отца ему достались рецептуры горилок и медов, перешедшие в наследство от самих Разумовских и Полуботок. Николай Карпович любил и сам изобретать и изготавливать всяческие настойки и горилки. Всё свободное от судейских дел время проводил на винокурне. Свободного времени у него было вдосталь, ведь мировые судьи преимущественно занимались семейными спорами да дележом наследства. Уголовные дела были вне их компетенции. Так что мог философствовать и изобретать горилки. Горилки в те времена делали в каждой помещичьей усадьбе, а вот медоварение было делом избранных. Это горилку можно было гнать из дешёвого сырья. Для медов нужен был мёд, и хорошие кислые ягоды. Пусть у него были только дички, но они как раз были нужной терпкости и кислоты! Перед брожением сок с мёдом сильно уваривали. Выход продукции был очень низким. Процесс брожения и дображивания - очень длительным. Очень это было дорогое удовольствие. Зато правильно сваренный и правильно выдержанный мёд был неописуемо приятен на вкус и веселил даже убеждённого пессимиста. Именно поэтому помещики-медовары считались элитой общества, избирались предводителями дворянства и мировыми судьями. Но не только веселящими медами был знаменит Николай Карпович. Он создал и возродил вновь бесчисленное количество горилок, которые грели тело, веселили душу. Родила жена ему трех сыновей. А когда она была беременна дочкою, на рождество 1809 года, Николай Карпович так надегустировался новоизобретённой вкуснейшей и коварнейшей «дуриголововкой», что в пургу не дошел 100 метров до дому. Так и замерз в рождественскую ночь, занесенный метелью, с бочоночком той чёртовой «дуриголововки» под боком…
Молодая вдова, родившая через несколько месяцев дочурку, осталась одна, с четырьмя малыми детьми на руках. Женщине, привыкшей к тому, что вначале всем командовали родители, а затем хозяйничал муж, пришлось самой вести хозяйство. Не смогла справиться. Доверилась управляющим. Что не разворовали те управляющие, разграбили в 1812 наполеоновские войска. Не за что было даже обучать детей. Благо, она сама была грамотной и смогла всех их обучить грамоте. Но в те времена обязанностью дворянина было служить. А для того, чтобы иметь право служить, надо было закончить гимназию. Когда Виктору исполнилось 12 лет, вся родня взбунтовалась и заставила таки Надежду отдать сына в Московскую четырехклассную губернскую гимназию. Почему в Московскую, ведь рядом в Нежине была одна из лучших в империи гимназий, равноценная университету? Да потому, что ее директор Василий Кукольник посчитал сына разорившейся вдовы недостойным его заведения. Лишь после смерти Кукольника вдова смогла перевести сына в Нежин. В 1822 г стал он учеником 3 класса первого периода (всего в гимназии было 3 периода по 3 года обучения и выпускники ее получали аттестат, равноценный университетскому диплому.)
       Не очень то гостеприимно встретили гимназисты полунищего «хохла» Забилу. В классе верховенствовали http://i037.radikal.ru/0711/4c/de95af6674b1.jpg сын Кукольника Нестор, Петя Мартос, Платон Закревский, братья Лукашевичи…Они могли себе позволить все, даже запереть надзирателя в туалете или вытолкать его вечером взашей из проверяемой спальни пансионата. В те времена им, детям богатеев всё сходило с рук. (Со временем, уже при Николае 1, они все загремят по делу о «заговоре в Нежинской гимназии»). Виктора же наказывали за любую шалость…
       Посадили его за парту рядом с таким же бедняком-изгоем Николаем Гоголем. Увы, Гоголь не отличался коммуникабельностью. Не друзьями они стали, а соперниками. Оба писали вирши, при этом Викторовы стихи были и более песенными и более простыми. Гоголь не мог простить, что кто-то пишет лучше его. Переписал он Викторовы вирши в сборник-альманах, назвал его «Навозный Парнас» и пустил по рукам…
Кстати, не будь этого альманаха, может быть, и не было бы великого писателя Гоголя, ведь именно после этого альманаха Николаша серьезно увлекся редактированием настоящих журналов, а так как он фактически был и единственным их автором, то поневоле увлекся и прозой…
       Ничем хорошим ни Гоголь, ни Забила, не могли вспомнить гимназию. Не принял их коллектив ровесников. И вот наступило лето 1825 года. Загадочно умер Император Александр 1.Страна очутилась в неопределенности безвременья. Великий князь Константин http://i050.radikal.ru/0711/a9/b1a0a4d2ae20.jpg, которому уже присягнул Николай, наотрез отказался сесть на престол, предпочтя Любимую короне Российской Империи. Великий князь Николай, просто не готов был к этому, так как старший брат не включал его даже в Государственный совет…
       В этой обстановке неуверенности и разброда Виктор записался унтер-офицером в Киевский драгунский полк. И красивая форма манила, и захотелось почувствовать себя защитником отечества. Через два месяца ему присваивают юнкера, а через два года - корнета. Затем было участие в подавление польского восстания. Он не получил, как его однокашник Петя Мартос, ордена, но то, что получил звание поручика и стал любимцем самого фельдмаршала Паскевича, http://i005.radikal.ru/0712/0f/acddb991d0fc.jpg говорит о том, что труса не праздновал…
В 1832 его полк перевели в Москву. Вот здесь и выпал случай Виктору поквитаться с Гоголем. Выиграв солидный куш в карты, Виктор не пропил его, а пустил деньги на анонимное издание книжечки из двух рассказов: «Рассказы прадеда. http://i034.radikal.ru/0711/da/74a72ba8d9db.jpg Картины нравов, обычаев домашнего быта Малороссов. Книга первая” (Вы, кстати, и сейчас можете почитать ее в зале старожитностей Львовской библиотеки им. Стефаника). Включала книга http://i017.radikal.ru/0711/7c/28fe9695ccc7.jpg две повести: «Иван Пидкова» и «Семейство Кулябки». Своим стилем, языком, юмором – повести настолько напоминали Гоголевские « Вечера на хуторе близ Деканьки», что мамаша последнего не удержалась, чтобы не поздравить сына с выходом очередной его книги. На это 21.08.1833 взбешенный Гоголь пишет матери: «Сделайте мне милость, не приписывайте мне всякого вздору. Я в первый раз слышу, и то от Вас, что существует книга под названием « Кулябка » Верьте, я то если б я что-нибудь выпустил свое, то, верно, прислал бы вам!»
       На Рождество Виктор получил отпуск. Перед отпуском подал прошение в цензурный комитет на издание ещё одной книжки рассказов «Чары». В отпуск отпросился домой…
По дороге домой он заехал на соседний хутор Матроновку к дальним родственникам Белозерским. Первой, кого он встретил на хуторе, была их старшая дочь Люба. 25 летний Виктор влюбился в нее с первого взгляда. Да и трудно было не влюбиться в такую – высокая, пышная с царственной фигурой Волнительная украинская грудь над тонкой талией притягивала прижаться, волошковые глаза заглядывали прямо в душу. http://i012.radikal.ru/0711/7f/50cc845a895a.jpg
 Увы, влюбленный даже тех глаз не разглядел. Вот как он ее описывает в своей песне:
       “Послухайте мою писню, я вам заспиваю
       Про гарную дивчыноньку, яку я кохаю
       Русявая, круглолыця, очыци чорненьки,
       Моторная як на дыво, роточок маленький
       Як квиточка хорошая, як тополька статна,
       И як лебидь билесенький вся собою знатна...
       Губоньки- як те намысто, що добрым зоветься,
       Сонечко неначе зийде, коли засмиеться.
       А як писню заспивае – соловья не треба
 – Слухаеш ,тоби здаеться ,неначе хто з неба...”
       17 летняя красавица и сама влюбилась в молодого поручика. Весь отпуск они провели вместе. Не могли на них нарадоваться матери, а Любин отец дал согласие на свадьбу. назначив ее на 7 ноября 1834 года...Как на крыльях помчался Виктор к себе в часть и тут же написал рапорт о выходе в отставку. В 1834 Забила получил отставку в чине майора, одновременно пришло разрешение и на выпуск книги, “ Чары”...
Полный радостных надежд ехал он домой. Увы, судьба сыграла с ним злую шутку. Рядом с Матроновкой купил поместье богатый вдовец , отставной поручик Иван Федорович Боголюбцев. Хоть рода он был и не знатного, и само дворянство получил только благодаря 23 летней службе прапорщиком в Митавском драгунском полку, но при подавлении польского восстания к его рукам прилипла солидная трофейная сумма, так что после окончания кампании он вышел в отставку богачом. Было ему тогда сорок лет. Ему запала в сердце Люба. Конечно, ему трудно было бы конкурировать с молодым и родовитым Виктором, поэтому осаду он начал с дружбы с её отцом, своим ровесником. Вскоре Николай Белозерский стал видеть в нем воплощение всех своих идеалов, а в Викторе гуляку-картежника. Виктор, действительно, любил погусарить – выпить чарку, спустить все, что имеет, в карты. Как и все его ровесники – офицеры. И вот, узнав про очередной его проигрыш в карты, старый Белозерский объявил, что разрывает обручение и выдает Любу за Ивана Боголюбцева.
Люба и ее мать вначале стали на дыбы. Но не те времена были. В семье жили обычаями «Домостроя». Судьбу дочери решал отец - как скажет, так и будет!
       Приезжает Виктор на хутор, а Люба к нему не выходит. Встречает его в дверях Николай Дмитриевич и говорит, что нечего ему больше сюда ходить, Люба выходит замуж не за него, картёжника и пьяницу, а за достойного человека – Ивана Боголюбцева!
 Долго кружил Виктор возле хутора, да так и не смог увидеть любимую. Наконец, уже зимою перестрел их с матерью, когда они ехали в Нежин за покупками. Мать велела кучеру не останавливаться, а обезумевший Виктор бросился прямо под копыта лошадей http://i048.radikal.ru/0711/6f/1af3e12f375f.jpg.. Сани перевернулись и женщины посыпались на него. Упреки, слезы, обвинения и, наконец, обещания матери, что она трупом ляжет, но не отдаст Любу за нелюба. Увы, все это были только обещания…Через месяц Люба стала женой Боголюбцева, матерью его семейства (Эту историю, кстати, прекрасно нарисовал Яков де Бальмен в альбоме «Из жизни мочемордов»)
       Виктор с горя заболел. Когда весною вышел на улицу, никто уже не мог узнать в нем былого красавца-весельчака. Лицо изрыла оспа, вылезшие волосы прикрывала тюбетейка, офицерский мундир заменил бухарский халат, взгляд погас. Все время стал проводить на своей винокурне, изобретая и дегустируя все новые и новые виды горилок и настоек, ища средство от любви. Только не думайте, что те горилки были похожи на нынешний самогон. Во-первых, вначале каждый первак он гнал отдельно из фруктов, ягод, запаренной пшеницы, ржи и ячменя. Во- вторых, этот первак был только полуфабрикатом. Он еще многократно перегонялся, пока полностью не избавлялся от сивушных масел (эфирные масла и альдегиды отделялись и фракционировались отдельно). А для обеспечения целебного эффекта он эти напитки ещё и настаивал на травах. Каждую траву собирал сам в определенное время, высушивал по своей технологии и настаивал каждую при определенной температуре и определенный срок. Некоторые из этих настоек он перегонял вновь и получал прозрачную, ароматную лечебную настойку, ведомую только ему. (Описание настоек и медов я дам после очерка). Всё искал рецептуру настойки, которая позволила бы ему забыть Любу…
Искал всю жизнь. Так и не нашёл…
Дегустируя свои восхитительные напитки, сочинял удивительно-прозрачные мелодичные стихи. Это тогда именно были написаны им строки песни:
       «Гуде витер вельмы в поли, реве –лис ламае
       козаченько молоденькый долю проклынає”...
       Заглядывали к нему в винокурню друзья, знакомые, соседи, проезжие. Никому не отказывал в чарке . http://i003.radikal.ru/0711/55/1309d386d43e.jpg
Выпивали http://i026.radikal.ru/0711/af/ee3a997c1064.jpg, слушали его песни, записывали стихи и рецепты... Вскоре слава о Викторовых настойках и его песнях разнеслась по всему левобережью. Его стали приглашать Галаганы, Тарновские, Лизогубы – первые богачи, меценаты-украинофилы. Виктор считал, что только прозу можно писать по-русски, а петь нужно языком сердца, языком предков. Кстати, этот свой принцип он внушил и младшему побратиму – Тарасу Шевченко, который также прозаические произведения писал только по-русски, хотя стихи предпочитал писать на украинском языке (кстати, для своей первой возлюбленной - Ядзи Гусакивской писал по-польски, по просьбе княжны Репниной - по-русски, а Элькан даже упоминал о его французских стихах)...
       А побратимами они стали благодаря первому Тарасовому побратиму Васе Штенбергу, с которым Виктор Забила, познакомился и побратался в 1839 году у Тарновского. Тарновский любил запрашивать на свои обеды знаменитостей. Приехал к нему тогда из Москвы великий русский композитор Михаил Глинка, который как раз работал над оперой „Руслан и Людмила”. На встречу со столичной знаменитостью Тарновский пригласил и местных знаменитостей. Но не думайте, что ими для него, богача, были знатные соседи типа Репниных или Капнистов. Он пригласил поэта Виктора Забилу и слепого кобзаря Остапа Вересая. Когда кобзарь пел Забилины “Не щебечи соловейку” и “Гуде витер вельмы в поли”, все собравшиеся плакали…
Эти песни настолько запали в душу великому Глинке, что он отложил работу над пушкинской «Руслан и Людмила» и не успокоился, пока не написал романсы на слова Забилы…
Окончилась его командировка на Украину, вернулся он в Петербург с новыми песнями. И вот в России, России «мракобеса» Николая 1 и «шовиниста» Белинского, на любой вечеринке, в будь каком обществе пели украинские «Не щебечи соловейку” и “Гуде витер вельми в поли”...
Имя бедного украинского поэта прогремело на всю российскую империю.
В 1839/40 г на студиях в Качановке был Вася Штенберг. http://i044.radikal.ru/0711/62/829ecc172022.gif
Он познакомился здесь с Забилой и во все визиты последнего в Качановку, они были неразлучными. Вернувшись в Петербург, свое восхищение Забилой Вася передал и Шевченко, который заочно влюбился в чародея-песенника. Даже стилистика его тогдашних стихов стала подобной Забилиным .Вот разберите, где Шевченко, а где Забила –
       «Витре буйный, витре буйный!
       Ты з морем говорыш...”
       “Повиялы витры буйни
       Та над сыним морем...” или:
       “Плаче козак молоденькый
       Долю проклынае...”
       “Шука козак свою долю
       А доли немае...”
       Как видите, не только великие Котляревский и Мицкевич сделали Тараса Шевченко Великим Кобзарем, но и забытый ныне хуторской поэт Виктор Забила...
       Когда им довелось встретиться впервые, неизвестно. По нашим семейным преданиям, Тарас http://i033.radikal.ru/0711/f9/82bb249a2eed.jpg, осенью 1841, получив первый гонорар за стихи, опубликованные в “Ластивке”, а главное, за свой первый “Кобзарь”, драпанул с Яковом де Бальменом на Черное море, и познакомился с Забилой, проезжая через Борзну. Увы, нигде я не смог найти подтверждения этому. Разве только рапорт надзирателя Академии, генерала Сапожкова от 15 мая 1842 года о семимесячном „отсутствии без уважительных причин” Тараса в Академии...
       Во всяком случае, мемуары Репниной, Тарновского-младшего и других современников так описывают их встречу во время Пленэра, который Тарас совершал в 1843 году.-
 Остановившись у Тарновского, Тарас первым делом попросил послать гонца за Виктором Забилой. Виктор примчался вместе с тем гонцом. За время пребывания Тараса в Качановке они не разлучались. Да и внешне они были как старший и младший брат. Оба приземистые, мужиковатые, кареглазые. Тарас перенял от Виктора привычку, сочинять стихи, подыгрывая себе на кобзе или гитаре, что придавало им песенность. Виктор взял у Тараса его юмористический подход к жизни. Вместо слез, в его песнях появился смех.
Вот его “ В Хугу”:
“ Вечорие, смеркаеться, дедали темние,
Зрывається хуртовына – витер вельмы вие...
Вияв просто мени в пыку уже через миру...
“Поганяй” я обизвався до свого маштмиру.
Був я трошечкы пьяненькый, мав на серци горе,
Тоди, вправду, мени було по колина море...
Пидстырыла мене стыра покохать дивчыну
Не на радисть, не на втиху, на лыху годыну,
Бо бидному без талану любыть не годыться
Йому дулю пид нис сунуть, як схоче женыться!
Нехай буде пречеснишый,нехай прехорошый-
Скажуть:”Пьяныця, нероба, то й немае грошей!”...
Надо сказать, что с детства Виктор никогда не был лидером, поэтому первым в их дуэте всегда был Тарас. Единственное, в чем Тарас беспрекословно уступал ему лидерство, было изготовление настоек, хоть и сам Тарас неплохо знался в этом. Во всяком случае, среди Викторовых рецептов было несколько, на которых было написано « Тарасовы». Но здесь с Забилой не смог бы сравниться и творец российской водки Дмитрий Менделеев. Я и сейчас лечусь от всех болезней его настойками. Знаменитый «Ерофеич» придумал не денщик императора Александра 111, а Виктор Забила усовершенствовал Разумовский рецепт. Завез же рецептуру во двор императора в Петербург дядя моего прадеда – Черниговский губернатор Сергей Голицын, поклонник Забилиных стихов и настоек. У Виктора для каждой настойки был свой первак тройной перегонки. Для одних- хлебный, для других ягодный или яблочный. Кстати, он был первым, кто в России стал гнать первак из только что завезённой кукурузы. То есть и автором традиционного кукурузного виски был он. «Кохановка»(любовный напиток) делалась из первака, перегнанного из диких груш. Перед второй перегонкой он настаивался на любистке и семенах пастернака и петрушки, к которым для улучшения аромата добавлялась палочка корицы, а перед третьей перегонкой двойной первак настаивался на веточках чёрной смородины и мяты кудрявой…
 За эти настойки местные «мочеморды» сделали его главным виночерпием, а их «войсковой осаул Яков Дыбайло»( Яков де Бальмен) изобразил его чуть ли не на каждой третьей своей картине о быте « мочемордов». (см.рисунок - Забила первый слева)http://i030.radikal.ru/0712/a5/2ebc69387926.jpg
Был он любимым гостем у Закревских. И в том 1843 году, когда Тарас познакомился на балу у Волховской с красавицей Ганной Закревской http://i005.radikal.ru/0712/f1/71d2ef487ff0.jpg, в гости к Закревским вместе с Гребинкой повез его именно Виктор Забила. Там он обеспечивал им свободное общение, отвлекая злюку Платона Закревского своими знаменитыми настойками под закуску игры в карты, до чего отставной полковник был большой любитель. Тарасу было не до стихов, а балагур Гребинка тогда тоже влюбился в Сонечку Раттенберг и написал свои знаменитые «Очи чёрные», хит и сегодняшнего дня…
       Уехал Тарас в Петербург, увозя дюжину бочоночков, полубочоночков, барылец целебных Забилиных настоек на все случаи жизни. В сентябре-октябре 1844 к Тарасу наведывалась Ганна Закревская, сопровождавшая мужа при его очередной поездке в Петербург по тяжбам с соседями. Тарас ради неё даже сменил квартиру. Угощались с нею, подаренною Виктором «кохановкой». А через 9 месяцев, в июле 1845 года Ганна родила дочурку Софию. Крестными были Виктор Закревский и его сестра. Платон не хотел даже смотреть на дочь. Но и Тарасу не дали на нее взглянуть, когда он наведался в Украину и, конечно, к Закревским. Именно этим объясняется его депрессия и последовавшая болезнь, чуть не приведшая к смерти (во всяком случае «Заповит» он тогда написал). На ноги его поставил побратим Забила. Примчался со своими целебными настойками. Стал петь о своей несчастной любви. Утешал, что у него, Тараса, хоть дочка есть, а у его, Виктора - никого и ничего. Рассказал Тарасу о судьбе небогатого помещика, соседа Закревских. Тот влюбился в дочь соседского помещика. Женился на ней. Счастливо прожили 25 лет, имели уже взрослых детей, когда оказалось, что она в юности тайком обвенчалась с заезжим гусаром. Через 25 лет этот «муж» появился и предъявил свои права. Соседа Закревских ждала каторга и позор, а детей бесчестье и крепацтво...
 Утешил Виктор Тарасову душу, понял тот, что это Любовь к нему и дочурке заставила Ганну Закревскую скрывать от него ребенка. Ушла из сердца обида, ушла и болезнь. Поехал свататься к влюблённой в него, дочери его бывшего хозяина-священника, Феодосии Кошиц…
       Разошлись пути Виктора и Тараса в 1847 году, когда схватили Кирилло-Мефодиевских Братчиков и Тараса. Нет, Виктор не сходил с ума, как Костомаров, не наговаривал на себя и всех, как Андрузкий, не падал в обморок, как Вася Белозерский. Он только сжег всю свою переписку с Тарасом и ни строчки не написал ему в ссылку. Виктора власть не тронула. Привезли, правда, жандармы его к грозному Леонтию Дубельту. На грозный вопрос того, - «какие поддерживал отношения с бунтовщиком Шевченко?- глядя на шефа жандармов правдивыми детскими глазами, Виктор завопил: «Да, я поддерживал отношения с Шевченко. Был у меня вот такой же, как этот, бочоночек вишняка. Пришел я с ним к Тарасу. Выпили мы чуть-чуть, повеселили сердце. Бочоночек я оставил у него. На следующий вечер он пришел с тем бочоночком ко мне. Снова мы повеселили сердце. И так поддерживали наши отношения, пока бочоночек не опустел. Видите, у меня такой же бочоночек с таким же вишняком. Давайте почаркуемся, и у нас будут такие же отношения!» Дубельт, грозный Дубельт, http://i023.radikal.ru/0712/81/e90306ef0f73.jpg доведший до сумасшествия Костомарова и до обморока Белозерского, рассмеялся и попробовал предложенную чарку. Ему понравились и эта настойка и этот безыскусный селюк-поэт, явно не годящийся в революционеры. Взяток он никогда ни от кого не брал, а вот от Забилы тот бочоночек забрал и заплатил за ежемесячную поставку таких же веселящих настоек. Вот то чаркование с Дубельтом не могли простить Забиле ни Тарас Шевченко, ни Пантелеймон Кулиш. Хотя оба описали Виктора в своих знаменитых повестях. Тарас Шевченко в повести «Капитанша», а Кулиш – в повести «Майор»…
       После высылки Тараса, Виктор, на деньги матери, выкупил Борзнянскую почтовую станцию. Стихи он забросил. К службе тоже относился спустя рукава. Занимался только горилками. В 1851 году вернулся из ссылки Афанасий Маркович, считавший поэта Забилу своим отцом-наставником. Заехал к Виктору, а вместо Наставника увидел пьянчужку, полностью отвечающего Забилиному же стиху «При дарунку матери дзвиночка”:
       “Задзвены мени дзвиночок, розкажи, як там сыночок?
       Може вин того не знае, маты як за ным скучае?
       Задзвены мени дзвиночок! Неслухняный мий сыночок
       Мене стару забувае и частенько запыває...”
Написал о Забиле и его недруг –Пантелеймон Кулиш:
       „ Может кто и удивится, но я скажу, что и у нас бы был второй Гоголь, до того же Гоголь, пишущий по-украински, если бы у него была такая судьба, как у Гоголя и такие приятели, как у того. Надо добавить к этому, что и скот свой спустил этот дорогой человек не на одних картах да пирушках по старосветским обычаям гостеприимства. Он был очень милосерден к убогим и без всякой меры великодушен ко всем друзьям. Много всякого Добра было в сем несчастливом человеке, и все то сожрала ленивая панская жизнь, та самая жизнь, которую так горько рисовал Гоголь, а нарисовавши молвил «Скучно на этом свете, господа!»
       Почему я назвал своего прапрадеда недругом Забилы, перед которым преклонялась вся наша семья? Дело в том, что Виктор устругнул бонвивану Пантелеймону Кулишу такую шутку, над которой смеялась вся империя. Кулиш http://i008.radikal.ru/0712/dd/152621f11422.jpgтогда приударял за женой Афанасия Марковича Марией. http://i004.radikal.ru/0712/1b/a501b1126497.jpgУ той была та же болезнь, что и у Екатерины Великой. Мало ей было одного мужа. Пантелеймон хвастался, что грешит с Марковичкой, из благодарности за любовь даже великого украинского писателя Марка Вовчка из нее сделал, (переписанными мужниными «Оповиданнями з украинского жыття»). Страдала жена Пантелеймона Александра Белозерская, младшая сестра Любы Белозерской. Мучился и Мариин муж, почитаемый Виктором Забилой, Афанасий Маркович. Вот, когда Пантелеймон гостил у него, напоил его Виктор одной из своих настоек. Через неделю Кулиш стал импотентом. С треском выперла его из своей постели Марковичка и укатила с Тургеневым за границу. У Кулеша началась такая депрессия, что Шевченко в то время писал « Пантелеймон вже мабуть зовсим з глузду зйихав”...
 Не выдержало сердце у Ганны Барвинок, попросила Виктора вернуть мужа к жизни. Дал он другой настойки. На свою голову дал. Кулиш, поняв, как потерял мужественность, не только стал его первым врагом, но и Своей жене стал изменять теперь уже с женой баснописца Леонида Глебова. А на Виктора Забилу обрушился град Кулишевых статей, в которых тот Викторовы песни называл “сочиненные плохим малороссийским стихотворцем Забеллою, понимающим как-то уродливо свой народ и его поэзию, вдобавок положенные на голос москвичом Глинкою”(Русский вестник 1857г).Виктору трудно было что-то напечатать –украинские издания были под сильным влиянием Кулиша. Поэтому свой ответ, в стиле письма запорожцев турецкому султану, Виктор отдавал всем проезжающим, а начинался тот ответ весьма сочно:
       “Крути-верти свий розум, скилькы хватыть праци,
       не выкрутиш, бильше того, що у мене в с...ци...”
       Увы, в 1859 году окончательно разошелся Виктор и с Тарасом Шевченко. Вернулся тот в Украину сломленный ссылкою. Больше всего мечтал о семье, чтобы не остаться на старости лет таким бобылем, как Виктор. Ехал он выбрать место для строительства родной хаты и для знакомства с невестой, которую обещала найти ему Мария Максимовичка. По пути заехал он и к старому побратиму Виктору. Увы, не о чем им уже было говорить. Да и неприятно было Тарасу, когда его дружбан, которого он всегда считал старшим, к тому же ставший сивым дедом, зовет его, младшего,”батьком”! Не долго он гостил у Виктора. Укатил на Михайлову Гору с гостинцем –“Кохановкой”, которую изготовил когда-то Виктор для их з Ганной Закревской. Да захватил и барыльце вкуснейшей, коварнейшей „дуриголововки”.
Нет уже давно любимой Ганнуси, загнал её в землю ревнивый Платон. Дочурка Соня где то чахнет в пансионе во Франции. Только “кохановка” будит память о них. Заехал он к родичам, затем приехал к Максимовичам, нарисовать их портреты. Максимовича так и не нашла ему невесты, шутила, что сама хотела бы быть на месте той невесты. И надо же случиться, однажды вечером, когда чем-то рассерженный Михаил Максимович величественно удалился в свой кабинет, работать над очередным научным исследованием, распили Тарас с Марией пару чарок той кохановки. Подействовала она безотказно...
 Поздней ночью, Максимович зашёл в спальню жены для прощального поцелуя. Весь в мыслях о только что завершенных исследованиях, не обратил внимания на громкий храп в спальне. Не зажигая свечи, чтобы не потревожить её сон, нагнулся для традиционного поцелуя. И неожиданно наткнулся на что-то твёрдое и потное. Провел рукой и вместо мяких округлостей жены обнаружил лысый Тарасов череп. Взъярённый немощный профессор исхитрился выдернуть уже довольно грузного Тараса из постели. Он устроил ему такой скандал, что Тарас среди ночи, схватив только одежду, бросился из дома, переплыл лодкой на другую сторону Днепра и больше к Максимовичам и носа не сунул. Его биограф Конисский пишет в “Хронике”:” К величайшему сожалению, о времени пребывания поэта на Михайловой горе Максимович не только не написал воспоминаний, а даже не хотел рассказывать о нём Маслову, когда последний просил его об этом. Максимович даже советовал Маслову не писать жизнеописания Шевченко, говоря, что “ в жизни нашего поэта столько гадкого и неморального, что сия сторона покрывает все последние добрые стороны его жизни”...
       А затем было «обмывание» с землемером и его знакомыми-шляхтичами земельного участка под Тарасову хату, после чего Тарасу пришлось навсегда покинуть Украину. Одной из причин тех своих бедствий он видел Викторовы «кохановку» и «дуриголовку». Поэтому, когда зимою 1860/61 он тяжело заболел, запретил сообщать об этом Виктору. Не приехал побратим с целебными бальзамами, настойками и разговорами к Тарасу. Врачам же уже не под силу было его вылечить…
       Последний путь Тараса на Родину пролег через Борзну. Виктор забрал со своей почтовой станции лучших коней, самую лучшую упряжь, все ковры и возглавил похоронную процессию Приехали в Киев. Дальше нужно было добираться пароходом. Оставил Забила коней незнакомым людям и в чем был, поплыл на пароходе. Кроме гроба с телом Побратима он не видел никого и ничего. Жизнь для него окончилась. Последним стихом, который он написал, была «Молитва о Тарасе», напечатанная по просьбе архиерея Филарета в «Черниговских епархиальных известиях»…
В Борзне его ждала ревизия с последующим описанием всего имущества для компенсации того экипажа и ковров, которые пропали в Киеве. Жил на содержании младшей сестры. Ничего не писал. Ничего не говорил. Даже настоек больше не изобретал. Сидел, уставившись в стенку…
 В 1868 году повезла его сестра в гости на хутор Матроновку, где теперь жила его Люба. Горькой была та встреча. Встретились не красавица и молодой поручик, а старый, опустившийся дедуган и толстая, патлатая бабище, ничего не знавшая, кроме многочисленных внуков…
Наступило 7 ноября 1869 года. Ровно 35 лет назад должна была состояться его свадьба с Любой. Пришел Виктор на свой хутор «Кукориковку». Отбил кресты на дверях и ставнях своего заброшенного дома. Выкопал из под пола бочоночек вишняка, приготовленный к свадьбе. Вынул из рассохшегося шкафа запыленные чарки, вытер и поставил их на старинный стол. Чарку Тараса Шевченко. Чарку Николая Глинки. Чарку Якова де Бальмена. Чарку Виктора Закревского. Чарку Васи Штенберга. Чарку Афанасия Марковича. Чарки всех своих умерших побратимов. Налил их чарки и начал свою последнюю Тризну. Чокался с чаркой каждого своего побратима. Вспоминал их ушедшие жизни. Говорил каждому прощальное слово…
       Утром, сельчане, заметив открытые двери, зашли в Викторов дом и увидели его спящего вечным сном, с блаженной улыбкой на устах. Под головою у него был бочоночек из под того вишняка, а чарки его побратимов на столе, были пустыми, будто они участвовали в той Тризне…
Похоронили его на родительском кладбище. За могилкой ухаживала его вечная Любовь - Люба Белозерская. Когда она умерла, порядок поддерживала её младшая сестра- Ганна Барвинок. После её смерти ухаживать за могилой было уже некому. Крест сгнил и упал. Кладбище затерялось среди бескрайнего украинского поля. Где теперь могила Поэта единственной Любви, автора почти всех наших горилок, никто не знает. Ходят мимо его могилы к надгробиям Пантелеймона Кулиша, Ганны Барвинок и Василия Белозерского. Ходят в открытый на хуторе Матроновка музей Кулиша. Вспоминают там и Виктора Забилу. Вспоминают незлым тихим словом, как и его побратима Тараса Шевченко. Вспоминают, но поклониться его праху не могут…
Тысячи заводов по всему миру выпускают теперь его воднки. Но ни одна водка не носит его имени. Мало того, когда-то Смирнов, следуя заветам Забилы о том, что для отличной горилки и настойки прежде всего нужна отличная вода, изъездил всю Российскую империю, пока не нашёл источник с нужной водой. Теперь же применяют различные умягчители и механическую обработку воды. Но от Забилиных горилок не было ни похмелья, ни головной боли, а от нынешних водок чего только не бывает.
До сих пор поют на Украине Забмлины «Соловейко», «Човен», «Гуде витер в чистим поли». Поют, как народные.
Затерялись в Черниговских полях могилы Виктора Забилы и Любы Белозерской. Затерялась память о них. Но когда за праздничным столом или на дружеском застолье наливаете чарку горилки, вспомните, что все эти горилки изобрёл Забила. Как средство от Любви к своей Единственной….

ГЛАВА 1У

ПОБРАТИМ АНТИПОДОВ
ШЕВЧЕНКО И ЮЗЕФОВИЧА

http://i012.radikal.ru/0711/ee/70ddd44b47f4.jpg
       Где-то в начале-середине 60-х я работал в Черниговском Госстандарте. Мотался по области, проверяя пищевые предприятия. Вот с такой проверкой и попал на Линовицкий сахзавод. Командовали там мои институтские однокашники. Поселили они меня в приезжей в уютном флигельке при огромном двухэтажном доме с колоннами, принадлежавшем когда-то де Бальменам. Это было мое первое и единственное знакомство с Родиной любимчика бабушки Веры (Вербицкой-Вороной) графа-бунтаря Якова де Бальмена, удачника-неудачника в Любви, сентиментального писателя и художника-юмориста, побратима самого Шевченко. Непонятным он выглядел в рассказах моих бабушек - граф, в которого влюблялись первые красавицы Черниговщины, но так и не смогший жениться на любимых - всех их родители выдавали за других: то более богатых, то более родовитых, то просто более удачливых
       Родился он в этом родовом Линовицком поместье 16.07.1813. Правда, поместье не совсем было родовым. Не предки его строили. Создали его в 18 веке Стояновы, затем где-то в 90-годы 18 столетия выкупил у них сенатор Александр Федорович Башилов. На месте маленьких стояновских домиков соорудил роскошный двухэтажный особняк с колоннами, рядом поставил два изящных флигеля. Разбил прекрасный ландшафтный парк на 16 гектарах, при въезде в который соорудил сторожевую башенку в стиле рококо, а возле дома белокаменную церквушку. Когда же отдал за Петра Антоновича де Бальмена любимую дочь Софию, дал ей в приданное это поместье…
       Крестными родителями Якова были предводитель губернского дворянства кн. Яков Лобанов-Ростовский и княжна Татьяна Густавна Волховская (двоюродная бабушка Якова, та „старенька маты”, которую вспоминал в ссылке Шевченко).
       Был Яков старшим ребенком, то есть наследником родительского богатства. Мать родила еще 5 детей, но двое из них умерли, так что в живых остались только братья Сергей и Александр да сестра Маня.
       В те времена дворянские дети должны были учиться в гимназии. Но чем богаче был дворянин, тем позже отдавал он своего ребенка в гимназию, обучая ребенка у себя дома. Вот и Яков, впрочем, в детстве его звали Жаком, обучался дома. Учителями его были швейцарец Юлий Петрович Мате, немец Падаш и замечательный художник Карл Ребус. О качестве того домашнего обучения говорит хотя бы то, что в заявлении о допуске к экзаменам за 7 класс Нежинской гимназии высших наук он пишет, что дома прошел курс следующих наук: священной истории, русской грамматики, риторики, логики, литературы, географии, истории, арифметики, алгебры, геометрии, тригонометрии, планиметрии, дифференциальной и интегральной математики, общей физики, природоведения, французского, немецкого языка и латыни. В 1830 году Яков отлично сдал экзамены за 7 класс и был зачислен знаменитую Нежинскую гимназию Как раз в разгаре было знаменитое «Дело о вольнодумстве». Разогнали самых популярных преподавателей во главе с бывшим и. о. директора К. В. Шапалинским и М. Г. Белоусовым. Скучно и тоскливо стало в гимназии. Слава богу, Яков был вольнослушателем и мог выбирать, на какие лекции ходить, а какие игнорировать. Он всегда был первым учеником в классе, получал почетные грамоты, заносился в книгу памяти класса и книгу чести гимназии. Правда, те старшие классы в Нежинской гимназии были не большими. На класс не больше дюжины студентов. Но зато, какие это были студенты - Вася Прокопович, в будущем преподаватель кадетского корпуса, писатель, общественный деятель. Вася Халупко, в будущем начальник канцелярии гидрографического департамента военно-морского Министерства, путешественник, писатель… Будущий известный юрист, чиновник Министерства Юстиции - В. Халупко… Будущий директор Черниговской гимназии Г. В. Гудыма, будущий писатель Петр Катеринич. На квартире профессора Соловьева жили земляки Якова, соседи по имению, Евгений Гребинка, старший http://i025.radikal.ru/0711/94/6549848ce07c.jpg его на год, и младший http://i049.radikal.ru/0711/28/7e68402c71d0.jpg на год Саша Афанасьев (Чужбинский). Но больше всех сдружился Яша с сыном преподавателя уездного училища Леней Руданским, в будущем героем кавказских войн, генерал-лейтенантом, писателем. У них были общие взгляды на литературу, искусство, науку, одинаковое отношение к жизни и к окружающим. Да и учились они плечо - в плечо, оба были первыми учениками. Дни занятий шли незаметно. Наступил 1831 год. Перед новым Годом, а он тогда отмечался 13 января, княгиня Татьяна Волховская устраивала грандиозные балы. На этот раз Яшина мать решила представить Свету и своего сына. Яша с восторгом принял мамашино предложение. И вот 11.01.31 они приезжают на бал к Волховской, отведшей любимому крестнику «навечно» отдельную комнату в своем имении. И здесь семнадцатилетний гимназист встретил, и влюбился с первого взгляда в свою кузину, 16 летнюю красавицу Софию Вишневскую, тоже крестницу Волховской. Вот как он сам описывает ту первую встречу:
       «Возле стола ходили две девушки, но я видел только одну – высокую, стройную в голубом платье, с каштановыми локонами на нежных плечах. Нет, это была не девушка, не женщина – это был ангел, божество, что-то невозможное».
       Девушка, впервые вышедшая в свет, и сама влюбилась в него по уши. Они уже не видели никого, кроме друг друга. Щебетали уединенно в уголке или в укромных местах парка. Они вступили в свой, особый мир Любви, в котором больше никому не могло быть места. Но Якову мало было быть с любимой. Ему нужен был кто-то, с кем бы он мог делиться своими переживаниями, кому бы он мог рассказывать о своей любви к Софии. Ему нужен был старший Друг. Настоящий Друг. Идеал Мужчины. И такой идеал мужчины, которого он хотел бы видеть своим побратимом, он встретил на том же балу. Это был сосед Вишневских, герой русско-турецкой войны, тридцатилетний красавец штабс-ротмистр Михаил Юзефович. Все мы знаем его по делу о Кирилло-мефодиевском братстве, привыкли видеть в нем грязного доносчика. Но не вписывается он в прокрустово ложе догм. Да и грязным доносчиком он не был. Он был лучшим другом Костомарова и Кулиша, ему доверял свои бумаги Тарас Шевченко. Чтобы не возвращаться потом к этому вопросу, расскажу о том эпизоде с арестом Костомарова. Дав жандармам, приказ арестовать братчиков, в том числе и Костомарова, генерал-губернатор кн. Бибиков немедленно поставил в известность об этом и помощника попечителя учебного округа Михаила Юзефовича. Тот среди ночи побежал на квартиру к Костомарову, чтобы предупредить приятеля об обыске. Лихорадочно стали уничтожать компрометирующие бумаги. Жалко было Костомарову уничтожить «Закон божий, или книгу бытия украинского народа», Протянул он его Юзефовичу, чтобы тот спрятал у себя. В это время разлетаются двери и в комнату вваливаются жандармы. Приятели застыли от неожиданности. Первым пришел в себя Юзефович. Он протянул жандармскому полковнику рукопись, которую так и не успел спрятать, и заявил, что Костомаров уже сознался в скоенном и, в знак глубокого раскаяния, передал ему лично в руки этот противоправительственный опус…
       Он хотел спасти себя и приятеля. Спасти то спас, но сам навеки вошел в историю, как Иуда. Сын Юзефовича Владимир был активным деятелем Киевской громады, а внук вообще был революционером…
Но вернемся в тот далекий 1831 год. На бал княгини Волховской в Моисеевке... Звездой того бала был похожий на лорда Байрона, такой же романтично-красивый и прихрамывающий на раненную ногу, штабс-капитан Михаил Владимирович Юзефович. Грудь его украшают ордена, лицо делает мужественно-прекрасным шрам от сабельного удара. Он и сам, как Байрон считает себя поэтом. Да и не только он, Александр Пушкин писал о встрече с М. Юзефовичем в своем «Путешествии в Арзрум» и тоже называл его поэтом. Нужно сказать, что не юный Яков искал дружбы с ветераном войны Юзефовичем. Михаил Владимирович сам первым предложил ему Дружбу. Дело в том, что сосед Вишневских давно уже был влюблен в Софию, которую когда-то на руках носил. Теперь он готов был носить ее на руках всю жизнь. Он и на бал приехал для решительного объяснения с нею. Но вот беда - на том балу все женщины были у его ног. Каждая готова была стать его рабою любви. Каждая, кроме Софии. Та его просто не замечала, да она вообще никого, кроме своего Яшеньки не замечала. Михаил Владимирович считал, что это преходящая детская блажь, после которой ее сердце откроется к настоящей Любви. И чтоб эта Любовь была именно его, осаду Софии он решил начать с дружбы с ее нынешним возлюбленным. Яков был в восторге от знакомства с боевым штабс-капитаном. Он с восторгом принял его дружбу, даже поклялся, что будет служить в его эскадроне… Юзефович стал поверенным в его любовных делах. Представляете, как чувствовал себя Михаил Владимирович, по уши влюбленный в Софию и вынужденный выслушивать излияния её возлюбленного. Слушать, как она сама призналась тому в любви и благосклонно приняла предложение о браке. Расстроенный Юзефович даже напечатал в «Одесском альманахе» за 1831 год (т.26 №1-2,стр.193 и 260) два стихотворения посвященные «С. Г. В-ой» в которых с восторгом описывает прекрасный ее образ и предрекает страдания и раннюю смерть…
25 мая 1831 года в Моисеевке снова состоялся грандиозный бал. Конечно, на этом балу были и Яков, и София. На этом балу появился и новый претендент на руку и сердце Софии. Это был сын уездного предводителя дворянства штаб – ротмистр Платон Закревский. Вот что записал Яков в своем дневнике: «Закревский откровенно ухаживал за ней. Он – гвардеец, ротмистр, хорош собой. Ловок и был в высшем свете. Знает, как очаровать девушку, девушку неопытную. Она, наверное, полюбит его». Напрасно боялся Яков. Платон Закревский почему-то был антипатичен Волховской . Она запретила крестнице даже думать о нем. Да той, кроме Яшеньки, и думать ни о ком не хотелось. Но для Якова тот бал и те откровенные ухаживания Закревского не прошли бесследно. 5.06.31 он записал в дневнике: «Я хочу писать повести. Буду писать пока только для себя… Я не могу больше скрывать в груди чувства, они душат меня…» В повести, как водится, были героиня, герой и антигерой. Героя, конечно, он списал с себя и Юзефовича: «Юзефович, его характер, его усы, его молодецки разрубленная физиономия нужны мне в моей повести…». Героиня, конечно, была списана с Софии, а вот антигерой списан с Платона Закревского…Читать ту повесть он давал только своему другу Ленечке Рудановскому ну и, конечно, Софии. Они, пользуясь правами родственников, почти все свободное время теперь проводили вместе. Да и не только свободное. Вместо библиотеки теперь Яков частенько уезжал к Софии. Скоро любовные отношения крестников стали известными Волховской. Старушка была из свободной Екатерининской эпохи, ее не волновало, чем там занимаются крестники. Лишь бы о браке не думали. А чтоб крестник не натворил дел, упросила бывшего своего любовника, генерала Сумарокова написать родителям Якова письмо с предложением устроить его в Петербургское военное артиллерийское училище. Родители были без ума от радости из-за такого предложения. Яков был без ума от горя, что рушатся его планы насчет Софии. Он даже заболел и провалялся чуть ли не месяц. Об училище пришлось забыть. Летом он первым сдал выпускные экзамены и получил право на чин 12 класса, то есть такое же, как и выпускник университета, защитивший кандидатский диплом…
Он посчитал уже себя взрослым человеком, имеющим полное право жениться и поехал в Моисеевку ,чтобы обговорить условия свадьбы с Софией. Но бабушка не дремала. Она нашла Софии нового «достойного» жениха – старого холостяка Михаила Андреевича Маркевича, возила даже в мае к нему на смотрины Софью. Когда Яков прибыл в Моисеевку, то как раз попал на обручение Софии и Маркевича. Он пишет в дневнике: «Как я вымучился за эти дни и злейшему врагу не пожелаю, разве что Маркевичу. Вот чем окончился сон моей юности. Вот как я вступаю в жизнь. Вот те радости, что улыбались мне в будущем…»
И тогда Яков обратился к своему старому другу Юзефовичу с просьбой исполнить то прежнее обещание - взять на службу в его эскадрон. Он ведь теперь окончил учебу, получил чин и имел полное право поступить на службу в соответствии с этим чином. Написал он и о горьком фиаско своей любви. Юзефович, который сам столько лет был влюблен в Софию, посочувствовал другу и сделал все, чтобы его зачислили унтер-офицером в его Белгородский уланский полк, расквартированный в Чугуеве. Даже поселил его в своей квартире. По его просьбе Якову звание унтер-офицера сменили на юнкера…Принят он был сверх штатного расписания, то есть нужен был «как пятое колесо в телеге». Прослужил он в полку с 20.10.32 по 6.02.1837. Работой его, сверхштатника, не перегружали, так что имел достаточно свободного времени, чтобы писать… Здесь он написал свои большие повести - «Изгнанник», «Самоубийца», «Пустыня» и кучу более мелких повестей и рассказов. В рукописях они ходили среди друзей - офицеров. Лучший экземпляр он переплел и отвез домой в Линовицу. Там он и сохранился в виде рукописного сборника «Собрание повестей одна другой глупей»…
       В конце декабря 1832 года, он взял месячный отпуск для получения свидетельства об окончании гимназии. Получил его в Нежине. Времени было еще предостаточно, вот и поехал на традиционный бал в Мойсеевку. Здесь от Вишневских узнал, что Соня так и не вышла замуж за Маркевича и живет сейчас в Киеве у старшей сестры Ульяны. Летом Якову присваивают корнета и, получив в конце октября отпуск, корнет де Бальмен мчит в Киев. Сонина сестра Вера рассказывает ему, как крестная, помимо Софьиной воли, организовывала то обручение…Он опять без ума от Софи и они опять проводят вместе все свободные минутки. Окрыленный возвращается назад в полк. Работы так и не прибавилось, так что сочиняет новые рассказы и повести. Приезжает в кратковременный отпуск на очередной январский бал в Моисеевку и узнает, что бабушка опять сватает Соню. На этот раз за полковника Бриггена. Соня грозит повеситься, если её выдадут за этого злого урода. Волховская отступает…
  28.11. 1834 Якова постигло горе. Умерла мать, которую он так любил. Почти месяц проболел Яков, а когда чуть-чуть отошел, поехал в Киев искать утешения у любимой, тем более что Матушка перед смертью дала благословение на этот брак… Увы, это не умилостивило бабушку. Она вызвала к себе Петра Антоновича де Бальмена. Неизвестно, о чем они говорили за закрытыми дверями его кабинета, (мои бабушки сплетничали, что она сообщила Петру Антоновичу о том, что София его дочь ).Во всяком случае, вернувшись домой, отец сказал Якову, что под угрозой вечного проклятия не допустит этого брака.
       Настало лето 1835. Михаилу Юзефович после 15 лет непорочной службы предоставили годичный отпуск. Зная о фиаско с браком, произошедшем у Якова, он уехал в отпуск с твердым намереньем жениться на Софии. Увы, Юзефович опоздал! Волховская уже выдала Соню замуж за начальника тайной канцелярии генерал-губернатора Бибикова –Николая Эварестовича Писарева (1805-1884). Николай Писарев был фигурой очень колоритной. Если Вы смотрели сериал Крестинского «В трущобах Петербурга», то образ князя Николая, вышедшего в отставку после работы в разведке и контрразведке, как раз и списан был Крестинским с Писарева…
 Юзефович попал на свадьбу Софии. Но не женихом, как мечтал когда-то, а другом детства, другом семьи. Как когда-то с Яковом, подружился Михаил Владимирович и с Писаревым. Тот предложил Сониному другу бросить армию и принять должность инспектора школ Киевского учебного округа. Юзефович принял предложение, а через каких-то полтора года, по протекции Писарева, он стал помощником попечителя учебного округа…
       Что касается Якова де Бальмена то он продолжает служить в полку. Первого ноября 1835 ему присваивают звание поручика. 4.02.1837 его переводят в Ахтырский гусарский полк, входящий в дивизию генерал-лейтенанта Глазенаппа, хорошо знавшего и родителей Якова и его самого. Благодаря этому служба была совсем не в тягость. К сожалению, у Глазенаппа он прослужил всего год ,в январе 1838 его переводят адъютантом генерал-лейтенанта Шабельского, штаб которого располагался в польском местечке Красноставе. Яков выезжает в этот неведомый Красностав. Его окружают совсем новые люди, совсем с иными взглядами и укладом. Если раньше и в Белгородском уланском и в Ахтырском гусарском полках все только и говорили о Пушкине, Жуковском, Гоголе, то здесь в Польше те российские писатели оказались не в почете. Здесь вообще более ценили театр да картины. Именно здесь Яков увлекся рисованием и создал целую галерею рисунков из будничной жизни сослуживцев. Эти рисунки и сейчас поражают http://i004.radikal.ru/0711/84/de9cef372df0.jpg экспрессией и удивительным чуть насмешливым реализмом, которому мог бы позавидовать основатель течения критического реализма, приятель Шевченко по художественной Академии Павел Федотов.
Здесь в Польше он подружился с земляком – Семеном Хмельницким, имевшим массу друзей среди местных поляков. Кто-то из них принес друзьям запрещенную «Книгу народа польского и пилигримства» Адама Мицкевича. Книга оказала такое сильное влияние на Якова, что он стал переводить ее на русский, изменяя в соответствии с регалиями российской истории. Это именно та рукопись, которую в 1844 году передаст Костомарову Семен Хмельницкий и которая станет одним из основных доказательств «революционности» Кирилло-мефодиевского братства…
В конце 1839 года его полк возвращают на Украину и дислоцируют в Умани. Отсюда до Родины рукой подать. На рождественские праздники, как и когда-то приехал на бал к Волхонской. Не было уже на балу ни Софии, ни Юзефовича. Зато встретил там соседей – Закревских. Младшая –Мария Закревская явно была без ума от него. Виктор Закревский стал его ближайшим приятелем. С этого времени при всех поездках домой он заворачивал к Закревским в Березовую Рудку. Здесь собирается общество «Мочеморд», созданное Виктором по образу и подобию «Всепьянейшего Собора» Петра Великого. Здесь он читает Машеньке Закревской и ее старшей сестре Софии свои повести. Больше всего восхищается София. Но Виктору стыдно печатать их под своим именем. Уж больно они романтично-сентиментальны. Просит разрешения у Софии напечатать их под ее именем. Она соглашается…
В начале июня Яков едет в Петербург, чтобы Гребинка помог ему напечатать те пародийные «Письма» в которых институтка Глафира изливает душу своей подруге Елене о перипетиях своей любви с молодым офицером Валентином Михайловичем. Все те любовные перипетии, которые были когда-то у Софии и Якова. Все, что было описано в его давнишнем дневнике…Напечатаны те «Письма» были в « Отечественных записках» в конце 1841…Помог приятель Гребинка…Здесь же в Петербурге у Гребинки Яков встретился и с Шевченко, завсегдатаем Гребинкивских «вечирок з салом»...
       Бабушки сплетничали, что это именно он был тем шалопутом, который сманил Тараса Шевченко в самом начале нового учебного года на море, в Одессу. Именно из-за этой поездки Тарас ухитрился 8 июня не появиться на экзамене по анатомии, о чём свидетельствует http://i044.radikal.ru/0711/44/7e55673943dd.jpgдокладная профессора Буяльского. Но мне, что-то не верится. Ведь это было во времена разгара Николаевского бюрократического абсолютизма. Всё, в том числе и поездки служащих фиксировалось. Пусть Тарас ещё не был служащим, но Яков де Бальмен ведь был. А зафиксировано только то, что Яков де Бальмен в Одессу поехал летом 1842,а не 1841 года, когда Тарас прогулял пару месяцев занятий. В Одессе тогда служил Сергей де Бальмен. Правда, подтверждением версии бабушек может быть то, что в этом 1841году Яков взялся создать альбом, из переписанного польскими буквами Тарасового «Кобзаря» и иллюстраций к нему. Как вы видите из прилагаемых рисунков, http://i017.radikal.ru/0711/f3/294ce0ce905a.jpg на них Шевченко действительно такой, каким он был в 1841, а все рисунки полны присущей Якову экспрессии и легкой пародийности…
       1842 опять проходит в работе над повестями, в результате чего в «Отечественных записках» т.26 № 1-2 за 1843 год печатается его повесть «Ярмарка» за подписью С.Закревской…
       Летом 1843 он получает очередной отпуск. 29.06.1843 он снова на балу у Волховской. Здесь он встречается со старыми друзьями- Гребинкой, Афанасьевым-Чужбинским и новым побратимом - Тарасом Шевченко. Ночуют они в его личной комнате, закрепленной за ним Волховской еще с детских дней. После бала они втроем едут вначале в Яготин, затем к Закревским, затем в имение Бальменов…
       На зимние праздники он снова берёт краткосрочный отпуск и проводит его у Закревских. И не только пьёт Забилины напитки, но и обговаривает здесь свой будущий альбом «Кобзаря» Шевченко . Вернувшись в Одессу, где он тогда служил адъютантом генерала Данненберга, он отдает альбом в переплет. В том альбоме не только его рисунки. Двадцать четыре иллюстрации сделал его двоюродный брат М.Башилов. Сам Яков выполнил двадцать восемь иллюстраций, в основном к «Гайдамакам» и «Гамалие» http://i048.radikal.ru/0712/16/ef7a19ef8cbb.jpg…
       С февраля 1844 года он, вместе с корпусом, в Дагестане, где русские войска теснят чеченцев Шамиля. Яков – адъютант генерала Лидерса. Ему абсолютно не нравится эта непонятная война, когда тебе в спину может запустить нож даже столетний старец или десятилетний ребенок. А генералы, меж тем по традиции, сберегшейся и доныне, рапортуют об очередных победах. Возмущенный Яков де Бальмен рисует карикатуру http://i026.radikal.ru/0711/33/abe39123e394.jpg На переднем плане огромная афиша с надписью «Сотое и последнее покорение Кавказа» а ниже меньшими буквами «Великий спектакль перед походом генералов и Ко».Под афишей кукла Николая 1, а перед ним люди, протягивающие мешок с миллионом червонцев…Кто-то из знакомых Якова, желая выслужится, отдал тот рисунок генералу Лидерсу. Благодаря этому он и дошел до нас…
       В июле 1844 Лидерс по делам службы выехал в Одессу. Захватил с собою и Якова де Бальмена. У Якова появилась возможность забрать свой альбом у переплетчика и переправить его Виктору Закревскому, написав в сопроводительном письме: «Посылаю тебе, любезный Виктор плоды нашего труда – моего и Михаила Башилова. Все главы произведений Тараса с виньетками. Они написаны латинскими буквами, чтобы если придет фантазия Тарасу издать их за границей, все могли читать, особенно поляки. Это не подарок тебе. Посылаю только для сбережения. Сохрани с надлежащей тщательностью. Именно тебя избираю, как человека, который чувствует и понимает смысл многих виньеток без пояснения. Надеюсь на тебя, как на каменную гору…»
       После гибели Якова Закревский передал альбом Тарасу. Тарас, не любивший, да и не имевший возможности, таскать с собой по всей Украине бумаги, отдал его на сбережение Михаилу Юзефовичу. а тот передал своему другу Костомарову. Хранился там он до обыска в том зловещем 1847.Оттуда попал в архив 111 отделения, где и хранился все часы безвременья. Пропали почти все бумаги Якова де Бальмена. Наследники де Бальменов, не уничтоженные революцией, живут где-то во Франции. Семейные архивы неизвестно где. Сохранилось только то, что было изъято и направлено в 111 отделение. Так что и жандармы принесли пользу…
       А теперь о том, как погиб Яков де Бальмен. Мы не знаем и никогда уже не узнаем подлинных обстоятельств его гибели, как не знаем всех обстоятельств гибели тысяч наших ребят в Афганистане, русских солдат и офицеров в той же Чечне. Знаем лишь то, что главнокомандующим тогда был Одесский генерал-губернатор князь Воронцов, полностью растерявший за время своего губернаторства все военные навыки и только мешавший своими хаотичными распоряжениями боевым генералам. Знаем, что 13.07.1845 в три часа утра генерал Лидерс по его распоряжению повел свой корпус в наступление на Дарго, которое окончилось тем, что его колонна оказалась отрезанной от основных сил. Пришлось отступать. Остановившись в открытом ущелье, Лидерс послал своего адъютанта Якова де Бальмена к Воронцову, сообщить о положении дел. Когда основные силы пробились к колонне Лидерса, оказалось, что Яков к ним не дошел, как не дошел к Лидерсу адъютант, посланный Воронцовым. Бросились на поиски пропавших. Объявили награду, нашедшим их тела. Увы, ни одного из адъютантов так и не нашли. Неподалеку от дороги нашли сумку де Бальмена с его альбомом с рисунками… Передали её в Петербург в 111 отделение. Там, как тогда было заведено, бумаги передали на просмотр императору. Император показал альбом сыну, который им и заинтересовался. Так альбом попал в личный архив Наследника, будущего императора Александр 11.
Благодаря его личному архиву тот альбом и дошел до наших дней…
        Так погиб побратим Шевченко, богач, граф и в то же самое время бунтарь. Побратим бунтаря Тараса Шевченко и, одновременно, побратим его злейшего врага, верного слуги Российской империи Михаила Юзефовича…
Это Яков был вдохновителем «Закона божьего» или «Книги бытия украинского народа»- программного документа Кирилло-мефодиевского братства. Это он был вдохновителем одного из самых сильных произведений Тараса Шевченко «Кавказ»…
И это все, что о нем мы знаем…
Ведь все архивы Бальменов и Башиловых во время революции и гражданской войны были увезены их наследниками во Францию. Она , а не Украина, стала их родиной. Но что французами, немцами или гражданами США. Разве дети Софии Закревской помнят, что их мать была Заревской, дочерью самого Шевченко? Так и дети Бальменов считают себя французскими аристократами и даже знать ничего не хотят об Украине. А ведь их предок был побратимом и Шеченко, и Юзефовича. Талантливым той Родине было до ураинских светочей. Умирали потомки прославленных, некогда могущественных малороссийских родов. Их дети считали себя уже художником и писателем. Только нет до этого дела его зарубежным потомкам…
При Советской власти в его поместьи построили прекрасный сахарный завод. Сейчас тот завод простаивает уже который год. Уничтожили мощные колхозы, а единоличнику не по силам обеспечить завод свеклой. Скоро порежут и сдадут на металлолом оборудование. Если такой завод стал никому не нужен, то кому нужна память о человеке. Пусть даже он был побратимом самого Шевченко …


ГЛАВА У
ЗАГАДКА МАРКО ВОВЧОК
http://i008.radikal.ru/0711/36/e8828b761a49.jpg
К имени Марко Вовчок в нашей семье относились с особым пиететом. Моего дядю Марка Вороного назвали в его честь, при этом крестным отцом у него был сам Михаил Коцюбинский. Мой прадед Николай Андреевич Вербицкий-Антиох (автор слов «Ще не вмерлы Украины ни слава, ни воля») завещал похоронить его рядом с могилой друга на Болдиной горе. В дни своего совершеннолетия, мы с сестрой приносили Присягу Рода http://i001.radikal.ru/0711/f1/53d799a343d7.jpg именно у его могилы. Могилы наших предков были уничтожены в проклятом 1922 году. Тогда, после покушения еврея-студента из эсеров на большого жида из ВЧК в Чернигове, расстреляли десяток заложников, среди которых был и мой дед, участник знаменитого ледового похода Лавра Корнилова, Николай Николаевич Вербицкий-Антиох http://i025.radikal.ru/0711/15/339cdce6b9d9.jpg...
Слова родовой присяги дошли к нам от Кирилло-Мефодиевского братства. Но текст нашей присяги мало чем отличался от присяги молодого строителя коммунизма. Разве тем, что мы клялись служить не властям, а людям. Быть верными не государству, а Родине...
И тот, у чьей могилы мы приносили эту присягу, был одним из авторов ее слов...
 Я расскажу Вам об Афанасии http://i029.radikal.ru/0711/09/ac746c534260.jpg Марковиче, о том, как он стал Марком Вовчком и как затем Марко Вовчок стал совсем другими писателями...
Афанасий Маркович был столбовым дворянином и происходил из древнего, прославленного Рода Марковичей-Маркевичей, давшего стране знаменитых полководцев, государственных мужей, писателей. Да вот если присмотреться внимательнее к тем знаменитым украинским дворянским родам, то среди их основателей найдутся украинцы разве в родах Вишневских, Галаганов, Киселей да Забил. Среди большинства основателей знаменитых украинских династий, украинцами и не пахло. Были среди них литовцы, поляки, татары, а то и евреи. Вот именно евреем и был основатель рода Марковичей.
Первым вошел в историю его отец — Абрахам. Вот как это было.
В 1656/57 ехал из Швеции к Богдану Хмельницкому посол Готгард Веллинг. Об этом путешествии издал со временем свои записки член этого посольства К.Я.Гильдербрандт (1629-1679).Он пишет: «Нехорошая история произошла с послом из-за мошенничества какого-то жида Абрахама. Он упросил захватить его с собой еще в Сороках, на что посол согласился, так как жид говорил на немецком и русском и в дороге мог быль переводчиком. Этот жид, стоя все время в санях посла, долго и горестно рассказывал ему о большом погроме его народа гербареев на Украине, который допустили казаки. Так жид доехал с послом до самого Чигирина, где устроил послу такой фокус. Он предложил продать сине-зеленую ткань из Молдавии, принадлежащую послу, а вместо нее купить послу прекрасных соболей. Но вместо обещанных прекрасны, принес послу такую дрянь, что тот прогнал его вон. На другой день он вернул послу его ткань назад. Когда ее перемерили, оказалось, что жид отрезал себе половину. За этот фокус посол хорошенько его отругал и прогнал вон». Это же надо, обокрасть самого шведского посла. Сколько же нахальства надо было иметь для этого!
Деньги, вырученные от продажи этих тканей, Абрахам использовал для ростовщичества, притом нещадно драл с несчастных такие проценты, что его прозвали Волком. К его детям — Якову, Абрахаму и Марку, прилипло прозвище Волчата (по-украински «Вовчки»).
Неизвестно, что сталось с теми Яковом и Абрахамом, а вот Марко, благодаря дочери, стал шляхтичем, родоначальником дворянского рода. Было у него пятеро сыновей и семь дочерей от жены, дочери Прилуцкого старосты Григория Корниенко, кстати, тоже еврея, который стал основателем Рода Огановичей (после смены простонародной фамилии).
Красавицей была у Марка жена. Дочери удались в нее красотой. Влюбились в них казацкие сотники. Но сабли есть не только у сотников, а и у их врагов. Полетели вскоре с плеч головы у всех зятьев. Но не долго горевали вдовами Марковы дочки . И года не проплакала за своим генеральным бунчужным Костею Голубом дочь Марка Настя. Потерял из-за нее голову сам гетман Иван Скоропадский. Пал на колени под ее каблучок, да так до конца жизни и не поднялся. Не Иван Скоропадский правил отчаянными казаками, а его жена. Мы, славяне, только доберемся до корыта, сразу же забываем бедных друзей и родственников. У евреев все иначе. Вытащила Настя к богатству всех своих пятерых братьев. И о сестрах не забыла, устроив их мужьям хорошие синекуры. Отцу же, от имени гетмана, подарила два прекрасных Прилуцких села — Большие и Малые Девицы. Став родичами гетмана, ни Марко, ни его сыновья времени даром не теряли. Настя назначила брата Андрея походным гетманом в то время, когда казаков погнали строить Петербург и воевать со шведами. Летели под шведскими палашами казацкие головы, тонули казаки в петербургской грязи, а в Андреевы сундуки летели и тонули в них талеры и драгоценности, полученные за казачьи жизни...
Когда «светлейший» Меньшиков стал теснить гетмана Мазепу, да так, что тот сбежал к Карлу ХII, первым кто примчал доложить Меньшикову об этом, был Андрей, сын Марка. Меньшиков воровал по крупному, и своим приближенным давал красть, а любимчикам, среди которых был и Андрей, устраивал такие посты, что они могли золото грести лопатой.
У Андрея тоже было вдоволь сыновей и дочерей. Самый младшенький сын Яков рвался в науку. Он был любимчиком самого Феофана Прокоповича. Увы, не захотела тетка, чтобы племянник стал монахом. Молоденьким женила его на дочке самого Полуботка. Да вот только Полуботко ненавидел и Настю, и ее племянника. Когда стал гетманом, вообще и близко не допускал зятя к себе. Зато Меньшикову Яков понравился и, когда Петр I уморил опального гетмана, герб и все его богатство досталось не сыновьям, а Якову. http://i004.radikal.ru/0711/b0/ef4b4f7731ed.jpg
Но ошиблась Настя в племяннике. Если всем ее родичам деньги были нужны для того, чтобы делать из них новые деньги, то Яков использовал наследство для того, чтобы иметь возможность заниматься наукой и писать книги. Вошел он в историю Украины, как один из первейших ее писателей, самый образованный человек своей эпохи. Он писал стихи и прозу, переводил с латыни и греческого. Дядя Афанасия Марковича — Николай Маркевич — ухитрился опубликовать «Дияруш» (дневник) Якова за 1717-1767 гг. «Дияруш» из 12 томов содержал тысячи страниц уникального материала об истории, экономике, этнографии и народоведении Украины того времени...
Писательская карьера готовилась и Афанасию Васильевичу. Самый старший его брат Александер уже дослужился до генерала, но был более известен как писатель-историк. Второй его брат Иван также прославился своими «Очерками из истории Украины».
Судьбу Афанасия напророчила бабка, принимавшая роды. Когда новорожденный подал голос только после одиннадцатого шлепка, бабка сказала: быть ему писателем и умереть от несчастной любви. Что же, повести Афанасия читала и до сих пор читает вся Украина, только кто знает, что он автор тех «украинских лрлвидань»? Умер он от туберкулеза, которым наградила его жена. Так что, действительно, несчастная любовь обокрала его судьбу и принесла смерть и забвение...
Рождение 27.01.1822 шестого сына, названного в честь святого Афанасия, начальник канцелярии военного министра Василий Маркович отметил грандиозным банкетом. Да вот недолго оставалось ему властвовать в канцелярии. Внезапно окончилось царствование Александра I, а получивший нежеланную власть император Николай I подбирал собственную команду. Сменились министры, сменились и канцеляристы. В 46 лет выперли Василия Марковича на пенсию. Обиделся он на российского императора и, возвратившись в родные Калюжинцы на Полтавщине, запретил употреблять в своем имении русский язык. Частым гостем его бывал приятель по Министерству Иван http://i033.radikal.ru/0712/22/79c02c521b88.jpg Котляревский. Сочным языком «Энеиды» вскоре заговорило все население имения.
Обстановку, в которой воспитывался Афанасий, описал его племянник, известный русский писатель-криминалист Дмитрий Маркович: «Дед жил, как настоящий помещик, на всю губу: огромный одноэтажный домина имел массу комнат, прислуги держалось неисчислимо, одних поваров было десяток, а возле них хлопцев и учеников около тридцати, девчат и женщин на кухне — страшная сила. И неудивительно, ведь у деда всегда гостили целые орды знакомых и незнакомых панов, подпанков, проезжих. Ежедневно за обеденный стол садилось не менее 40 душ». Василий Иванович принимал всех по украинской поговорке «Гость в доме — Бог в доме!». От гостей он требовал только одного, чтобы каждый рассказал о чем-либо интересном, в крайнем случае, поделился сказкой, пословицей, песней. Да только удирал маленький Афанасий с тех банкетов-обедов к ровесникам крепостным. Не запрещал этого Василий Иванович. Вместо панских горилок-медовух, Афанасий пил-впитывал народные сказки, легенды, поговорки-пословицы. Мать поощряла эти бегства на вечерницы крепостных, считала, что там, а не на панских пьяных банкетах научат сына Правде и Добру.
Вообще-то мы мало знаем о матери Афанасия Елене Леонтьевне Керстен. Не нашел я ее имени ни в Черниговских ни во Львовских библиотеках, ни в Интернете. Так что расскажу семейные предания, тем более, что сестру мою назвали в честь ее Еленой...
Роды Марковичей и Керстенов породнились еще тогда, когда отец Василия Ивановича — Иван Иванович Маркович — умер в 1897 году. На молодой его вдове женился предводитель Золотоношского дворянства Керстен. Василию было тогда 17 лет. Он до смерти влюбился у племянницу отчима пятнадцатилетнюю Елену. Через два года он, преодолев сопротивление отчима и матери, сватавших ему богатую невесту, женился на Елене. Сильна была у них любовь. Чуть ли не через год рожала ему любимая жена сыновей — Александра, Ивана, Аполлона, Модеста. Василия. Но вот под Аустерлицем http://i019.radikal.ru/0712/51/cd523bb59562.jpg Франция дала пощечину России. Царь начал срочное переустройство армии. Как дворянин и патриот, Василий Иванович добровольно поступил на армейскую службу. До 1815 года он пробыл в военных частях действующей армии, затем стал делать карьеру в Министерстве, дойдя к 1821 до начальника канцелярии Военного Министра. Только тогда он смог снять дом в Санкт-Петербурге и привезти в него любимую жену. Тогда и был зачат Афанасий. Уже в Калюжинцах родился младший братец Венедикт, который и стал любимцем родителей. Тот все время был возле них, а Афанасию разрешали идти куда хочет и делать, что хочет. Но это вовсе не означало, что ребенок был без присмотра. Его воспитанием занималась целая орава гувернеров. Были среди них французы, поляки, немцы. Не было только русских. Вообще-то в те времена русских гувернеров не держали не только у оппозиционного к новой власти Марковича. Тогда вообще в России русское было не в моде. Даже русские столбовые дворяне не знали русского языка и чирикали по-французски.
Домашнее воспитание Афанасий получил прекрасное. Уже в детстве была замечена его тяга к музыке. Мать, сама прекрасная музыкантша и поклонница народных песен, поощряла его записывать услышанные на вечерницах песни. Затем она придумывала к ним музыкальное сопровождение, и они с сыном, под аккомпанемент старинного фортепиано, исполняли те песни перед гостями.
Вскоре старший брат Василий, женился на дочери испанского аристократа Франца де Олива. Семейство де Олива было заброшено наполеоновскими войнами в Вену, где он стал преподавать в университете. А затем, победитель французов император Александр I, решил начать возрождение Просвещения в России с лучшего ее лицея в Царском Селе. Туда были приглашены ведущие преподаватели европейских вузов. Среди этих звезд и был приглашен преподавателем иностранных языков и английской, французской и немецкой литератур — Франц де Олива. В то же Царское село, в показательный полк, в котором обучали лучших солдат и офицеров, был направлен и адъютант Кавказского главнокомандующего Василий Васильевич Маркович. Он влюбился в старшую дочь де Олива — Антуанетту. Да так, что бросил службу, женился на ней и увез в родительские Калюжинцы. Старшему Марковичу так понравилась испанская невестка, что он пригласил в имение все семейство — и профессора Франца де Олива, и его жену-немку Елизавету фон Бэр, и их меньшую дочь - красавицу Лизу. После Вены и Царского Села Францу де Олива было страшно скучно в Калюжинцах, он хватался за любое дело. Был у Василия Ивановича крепостной оркестр на 60 инструментов. Де Олива взялся за крепостных музыкантов, и вскоре этот оркестр стал самым известным на Полтавщине, да и во всей Малороссии...
Когда Афанасию исполнилось 11 лет, у Золотоношского предводителя дворянства Керстена внезапно умерла жена, оставив двух младенцев сыновей и восьмилетнюю дочь Катеньку. Сыновей забрала к себе родная сестра Керстена, а Катеньку приютила Елена Леонтьевна. Вскоре она стала души не чаять в приемной дочери. Стала Катенька любимицей и Франца де Оливы, который взялся обучать её, а заодно и Афанасия, языкам, истории, музыке. Шли годы, Афанасий очень привязался к Катеньке, они стали лучшими друзьями, делились самими потаенными мыслями. Афанасий почувствовал себя настоящим старшим братом...
А затем в жизнь мальчика ворвалась первая любовь. На занятиях музыки всегда присутствовала Лизанька де Олива. Была она похожа на яркий южный цветок, на прекрасную Кармен, обжигающую, ждущую неведомой любви. И Афанасий, которому не исполнилось и 15 лет, вспыхнул. Он рано возмужал, был высоким, кряжистым. Выглядел старше своего возраста. И Лизанька не удержалась, тоже влюбилась в него. Хоть и понимала губительность той любви к мальчику, младшему ее на целых три года. Но разве любовь прислушается к доводам рассудка? Они перестали видеть кого-либо, кроме друг друга. Вскоре они стали любовниками. Василию Ивановичу донесли о грешниках. Он приказал Афанасию выбросить из головы Лизаньку, тем более, что она старше него. Афанасий заявил, что он любит ее и их любовь — это их личное дело...
Чего-чего, а непослушания Василий Иванович не терпел. Да и не мог простить сыну-подростку любовь к взрослой женщине. Он тут же выпер семейство де Олива из имения, а Афанасия отправил во 2-ю Киевскую гимназию, подчинявшуюся Киевскому университету св. Владимира, где ректорствовал их родственник Михаил Максимович. Преподавали в гимназии университетские профессора. Сам Максимович читал историю и словесность. Парнишка стал любимцем профессора русской литературы Ивана Даниловича Красковского, страстного любителя украинского фольклора. Он часами мог слушать Афанасиевы пересказы историй, услышанных парнишкой у крепостных друзей в Калюжинцах. По его поручению Афанасий стал записывать все народные предания, сказки. Пословицы и поговорки, а также песни, что слышал от крестьян. Но больше всего Афанасий боготворил отца Феофана, иеромонаха Богоявленского братского монастыря, которого пригласили преподавать историю православия. Произошло это в 1839/40 годах, когда было разгромлено тайное Краковское общество «Союз польского народа» и раскрыты его филиалы в Дерпте, Варшаве и Киеве. Мало того, в Киеве раскрыли еще несколько тайных кружков— «Вера, Надежда, Любовь», «Полония», «Ойчизна» и другие. Все эти кружки готовили новое восстание и возрождение Великой Польши в границах Речи Посполитой. Николай II страшно разгневался. Руководителей Союза польского народа приказал повесить, а киевских студентов-кружковцев приказал отправить кого в сумасшедший дом, кого в солдаты. Профессоров, преимущественно поляков, переведенных в Киев из Кременца, разогнали. Кого отправили в Казанский университет, кого просто выперли на пенсию. Вместо них пригласили профессоров из Московского, Петербургского и Харьковского университетов. А чтобы окончательно похоронить польский национализм, во всех учебных заведениях ввели предмет «история православия», вести который поручили самым талантливым православным священникам. Именно таким и был отец Феофан, в миру Петр Семенович Авсентьев, когда-то с блеском окончивший Киево-Могилянскую и Санкт-Петербургскую духовные академии. Он знал более 20 иностранных языков, прекрасно владел греческим, арамейским и староеврейским, так что духовные книги мог читать в оригинале. Ни в Киевском, ни в других российских университетах, не было профессоров, которые могли бы сравниться с ним в эрудиции. Мало того, он проводил уроки в манере, которую в наше время только осваивают самые передовые педагоги. У него не было скучных лекций и экзаменов-допросов. Урок превращался в беседу, в которую незаметно включались все ученики класса. Он так умел наладить беседу, что не оставалось ни одного равнодушного. Ребята, как о современниках, говорили о жизни и деятельности Андрея Первозванного, княгини Ольги, Владимира Великого и других святых русской церкви. В этих беседах оживала сама история, в класс входили святые Кирилл и Мефодий и на основе старославянских летописей создавали свою кириллицу, а потом уже на этом славянском языке создавали святые книги. Перед глазами учеников шел добровольно на смерть в Сарай Александр Невский, чтобы дать Великому Новгороду передышку и отвести от него татарскую орду. Уроки отца Феофана захватывали ребят, они уже сами себя чувствовали участниками тех событий...
Любимой темой отца Феофана были братства. Ведь это именно Киевское братство построило Богоявленскую церковь и школу при ней — предвестника Киево-Могилянской коллегии, ставшей впоследствии академией. И вот уже все ребята в классе стали братчиками. Членами первых православных «Братин»,которые смотрели за храмами, опекали и хоронили бедных, создавали и опекали братские школы и госпитали. Ребята поголовно влюблялись в красавицу Гальшу Гулевичевну, которая подарила свое огромное имение на Подоле для устройства там монастыря со школой, госпиталем и странноприимным домом с богадельней. И вот теперь они собираются в этом странноприимном доме при Богоявленском монастыре и слушают истории отца Феофана. И вновь, как саранча, лезут на Украину орды татарвы и шляхты. Отбирают у людей волю, веру, жизнь. Стеной встают перед этими ордами мирные братчики-просветители. Всеми силами стремятся противостоять этим нашествиям, вырвать души из липкой паутины унии. А когда одних слов мало, влетают на правобережье казаки-запорожцы Петра Сагайдачного, те, что брали с боя Москву, работали саблей и на Босфоре и во французских землях...
И видели себя мальчики вольными казаками-запорожцами, которые, прости им это господи, снимали саблей дурную ляшскую голову, возжелавшую окатоличить Украину, гнали обратно в Крым татарву, отбивали христианские души, полоненные турецкими янычарами. А когда отец Феофан стал рассказывать о устройстве братств, ставропигийском уставе, о том как и какой давали обет при вступлении в братство, ребята не выдержали и единодушно решили возродить то древнее Киево-Богоявленское братство имени святых Кирилла и Мефодия. И вот, как и в минувшем столетии, в Богоявленском храме при свечах они дают обет возрожденному Кирилло-Мефодиевскому братству: «Присягаю честно и старательно выполнять все обязанности братства, бороться с его противниками, а если отступлю или похулю, либо стану противиться сим законам братства, то пусть постигнет меня церковное проклятие»... А вскоре, вслед за любимым учеником, принес присягу и Иван Красковский. За ним потянулись преподаватели вначале из 2-й, а затем и из первой Киевских гимназий, гимназисты-старшеклассники обеих гимназий. А затем пришла очередь бывшего лучшего ученика Красковского, теперь адъюнкта университета св. Владимира, Николая Костыря. За ним пришли А.Новицкий, Г.Скворцов, А.Козлов. Не устоял даже лучший юрист университета профессор М.Иванишев. Профессуру привлекали в братстве не романтические религиозные аксессуары, а возможность нести в народ идеи просветительства, почувствовать себя в ролях Кирилла и Мефодия...
Благодаря этому Братству, последние два года в гимназии пролетели, как один день. Даже прекрасная Лизанька выпорхнула из сердца. После окончания гимназии Афанасий по совету Красковского и отца Феофана, который теперь стал преподавателем на кафедре психологии университета св. Владимира, записался на историко-филологический факультет. Здесь он сразу сдружился с такими же бывшими гимназистами-братчиками Сашею Тулубом, Ванею Посядою, Сашею Навроцким. Так и держались вместе, как четыре мушкетера-братчика.
Когда Афанасий стал студентом, отец снял для него уютный домик с садиком и прислугой на пересечении Крещатика и Бессарабки. Как и ныне, тогдашние студенты не терпели одиночества. Афанасий делил тот домик с кем-нибудь из коллег-студентов. Одним из первых совладельцев стал далекий родич Вася Белозерский, http://i009.radikal.ru/0712/f7/8e5e0b93581b.jpg хоть и младший на два года, но уже старшекурсник, так как не нагуливался, как Афанасий, до 15 лет перед гимназией...
Вася познакомил Афанасия с Пантелеймоном Кулишом, которого Маркович не раз встречал у Михаила Максимовича (родители всегда передавали для ректора-родственника что-нибудь вкусненькое). Вскоре Афанасий познакомил Кулиша с отцом Феофаном, и Кулиш тоже зачастил в Богоявленский храм...
Хотя Кулиш http://i006.radikal.ru/0712/f9/b3aa24db6369.jpg был всего на 4 года старше Афанасия, но он уже был известен как знаток украинского фольклора, автор исторического романа и поэмы «Украина». Афанасий стремился походить на него. Даже под его влиянием и сам напечатал несколько интересных статей в «Киевских губернских ведомостях». Когда в Киев из Ровно приехал Костомаров, то по совету Кулиша остановился у Марковича. У Марковича были обширные познания в области фольклора, истории родного края. Но все же он был простым студентом, только-только входил в науку, а Костомаров http://i031.radikal.ru/0712/f5/0d52a0667c6b.jpg уже имел опыт преподавания в Ровно. Сейчас он преподавал в 1-й Киевской гимназии, готовился к поступлению в университет. Так что в их дружбе он играл менторскую роль. Афанасий ввел его в Кирилло-Мефодиевское братство, где вскоре Костомаров стал играть одну из главенствующих ролей. А вскоре в Киев приехал сам Тарас Шевченко. http://i050.radikal.ru/0712/6d/c3a8faaad11c.jpg Он тоже стал принимать участие в этих братских вечерах. Но не буду врать. Это было уже не то Братство и не те вечера. Не было уже на них чародея отца Феофана. Тон задавали профессора, привнесшие в братство дух масонских лож. Когда же в братство вступил двоюродный брат Саши Навроцкого, кандидат юриспруденции Николай Гулак, приехавший из Дерпта, где был одним из лидеров масонской ложи, оно вообще стало тайным обществом. Вместо вечеров с рассказами о народном быте и мечтами о украинских книгах и учебниках, начались дискуссии о планах создания славянской конфедераций республик в которой «не останется ни царя, ни царевича, ни царевны, ни князя, ни графа, ни герцога, ни сиятельства, ни превосходительства, ни пана, ни боярина, ни крепостного, ни холопа — ни в Московии, ни в Польше, ни в Украине. Ни в Чехии, ни у словенцев, ни у сербов. Ни у болгар». Из братства мечтателей кружок превратился в тайное общество повстанцев-заговорщиков. Вслед за отцом Феофаном покинули общество профессора. Шевченко побывал-поскучал на нескольких вечерах. Позлословил над заумными высказываниями, и основным правилом «Устанавливаем общество с целью распространения вышеизложенных идей преимущественно посредством воспитания юношества, литературы и умножения числа членов общества». На одном из таких вечеров после того, как Тарас прочитал несколько своих стихов, выскочил со своими стихами и Афанасий. Вообще-то Тарас писал не только на украинском. Первые свои стихи для любимой он писал на польском. По просьбе Варвары Репниной написал несколько поэм по-русски. Поспорив с Эльканом, написал стишок по-французски. Но если украинские стихи земляков он еще терпел, то к написанным на русском языке относился с большим критицизмом. Дернуло же Афанасия, писавшего прекрасные украинские стихи, прочесть свой русский опус, который кончался так:
«Так не проси “На память вечера
Вчерашнего”,— прошел он.
Проси на будущее дни,
И годы все, и вечность»...
Возможно, сегодня в этих стихах и нашли бы и потаенный смысл и новаторство. Но у Тараса в тот вечер было паршивое настроение. Как раз перед заседанием общества он увидел, как перед церковью дерутся нищие за лучшее место на паперти. Горько стало от того, что даже среди уравненных обездоленностью не было чувства единства, братства. И здесь господствовали зависть, нетерпимость, ненависть. Не смог после этого Тарас вынести заумные стихи Афанасия и так их разнес, что тот на всю жизнь зарекся выступать со стихами. Маркович засел за составление учебника по географии Украины. Для души переводил Вергилия и Гомера. И еще одна работа появилась для души. Когда то в Дерпте один из лидеров «польского союза народового» Вещицкий подарил Гулаку «Книгу народа польского и пилигримства» гениального Адама Мицкевича. Пропала она. А теперь братчикам привёз её Яков де Бальмен. И вот Гулак, Костомаров, Кулиш, Маркович, Белозерский, взяв за основу эту книгу Мицкевича, стали создавать собственную «Книгу бытия украинского народа». Писалась она людьми разного таланта, разной экспрессивности, разного стиля. Здесь и блестящий эрудит с сухим, «математическим» изложением материала Гулак (в будущем один из известнейших ученых-математиков России), типичный ученый-гуманитарий с литературными склонностями Николай Костомаров, http://i038.radikal.ru/0711/d2/922652ff69fe.jpg пламенный и экспрессивный http://i041.radikal.ru/0711/48/abf6d52bab15.jpg Николай Кулиш, сдержанный, пишущий прозрачно-четким народным украинским языком Афанасий Маркович...http://i016.radikal.ru/0711/e0/0240a95e429c.jpg
Читаешь эту тоненькую книжечку «Бытия», и так и встают перед глазами ее авторы. Но вот Афанасия не видишь, а слышишь:
«2. Два народы на свити булы дотеперишни : евреи и греки...
20.И став рымськый император царем над народамы и сам себе нарик богом.
52.І вымыслылы одщепенци нового бога, сыльнишого над усих дрибных боженят, а той бог назывався по французькому егоизм, або интерес.
56.І французы короля свого забылы, панив прогнали, а сами почалы ризатысь и доризалысь до того, що пишлы в гиршу неволю.
57.Бо на их Господь хотив показать усим языкам, що нема свободы без Хрестовойи виры.
70.По многих литах стало в Словьянщыни тры неподлеглых царства: Польща, Лытва и Московщына.
75.И поедналась Україина з Польщею, як сестра з сестрою... як колысь поеднаються уси народи словьянськи помиж собою.
76.И не любила Україина ни царя, ни пана, а закомпанувала соби козацтво, есть то истее братство...
77. И постановило козацтво: виру святую обороняты и вызволяты блыжних своїих з неволи...
85.И козацтво сталы мучыть и нивечыть, бо таке ривне братство хрыстыянське стало панам на перешкоди.
100.Лежыть в могыли Україина, але не вмерла.
106.Бо голос Україины не затых. И встане Україина з своейи могылы, й знову озветься до всих братив своїих словьян»...
Кто знает и любит «Народные повести» Марка Вовчка, тот легко вычленит из «Книги бытия» пункты с характерною звукописью, присущей этим повестям...
К сожалению, это новое тайное Кирилло-Мефодиевское братство просуществовало совсем недолго. Чаще всего его собрания происходили на Подоле, где у священника Завадского снимал квартиру Гулак. А в квартире по соседству жил сирота студент Алексей Петров, вечно в хлопотах, вечно что-то зубрящий и вечно голодный. Гулак, в плену романтических идей о братстве нищих и голодных, захотел вовлечь в общество бедняка-соседа. Он открыл ему душу, рассказал о идеях целях общества, дал прочесть «Книгу бытия» и программные документы братства...
Пришло время Алексею принимать обет общества. Обет, который предусматривал за измену церковное проклятие. Отец, жандармский офицер, воспитал его в почтении к власти предержащей, Закону, Царю. Он любил и своё Государство и Царя-батюшку. И пусть этому Государству и Царю до него не было никакого дела, но он свято хранил верность им. Он, нищий и голодный разночинец — хранил, а кучка развращенных богатеньких дворянчиков, которые даже понятия не имеют, что такое сиротская доля, нищета и голод, покушаются на основы этой власти, на самого Царя-батюшку. Покушаются на единственное, что осталось в убогой жизни Алексея — на Веру!
Пошел Петров с доносом к помощнику Попечителя Киевского учебного округа Михаилу Юзефовичу, в ведении которого находились такие дела. Юзефович был приятелем-покровителем и Костомарова, и Кулиша, которых называл среди активных заговорщиков Петров. Помощник Попечителя потребовал от Петрова написать заявление письменно, надеясь, что тот побоится оставить след на бумаге. Петров не побоялся. Вернулся через неделю и представил письменный донос. Юзефович, демонстративно не читая, брезгливо отбросил исписанные мелким почерком листки и посоветовал Петрову передать их не ему, а самому попечителю, генералу графу Траскину. Зная, как трудно пробиться на прием к генералу, Юзефович надеялся, что теперь, наконец, Петров отстанет со своим доносом. Но настырный доносчик таки пробился к Попечителю. Граф принял Петрова, но разговаривать с плохо одетым, худым просителем не захотел. Величественно рявкнул, чтобы подал ему все, о чем хочет сказать, в письменном виде, как и положено, через канцелярию. Петров передал в канцелярию уже написанный донос. Через неделю (не только у нас бумаги маринуют) донос лёг на стол Травкина. И тут боевой генерал перепугался. В доносе речь шла не о сборище наивных, мучающихся бездельем, романтиков, а о тайном обществе, покушавшемся на государственные устои! И этот донос он сам лично додумался приказать оформить письменно и подать через канцелярию. То есть сам дал делу официальный ход и замять его уже не удастся! Пришлось Попечителю, как и положено, послать докладные начальнику III отделения графу Орлову http://i028.radikal.ru/0712/c4/8030c901b619.jpg и Киевскому генерал-губернатору Бибикову. http://i044.radikal.ru/0712/aa/0cbce32c24d1.jpg Орлов прислал Бибикову нарочного с просьбой немедленно, в присутствии помощника Попечителя Округа, произвести обыски у указанных в доносе лиц...
Глухой ночью подняли Юзефовича с постели и отвезли в приёмную губернатора, где ему прочли приказ об обысках, которые надо будет произвести на рассвете. Прямо от губернатора. Юзефович побежал через утонувший во тьме город к Костомарову. Пока добежал, пока разбудил Костомарова, пока Костомаров привел себя в порядок и они начали жечь и прятать опасные документы, начался рассвет. Юзефович читал бумаги и говорил, что надо сжечь, а что спрятать. Слуга бросал самое опасное в огонь, а Костомаров искал место, куда бы спрятать отложенное. Неожиданно с грохотом разлетелись запертые двери и в комнату ворвался жандармский полковник с двумя жандармами. Юзефович как раз держал в руках рукопись «Книги бытия украинского народа». Костомаров схватился за сердце и стал медленно оседать. Только Юзефович не растерялся и протянув полковнику рукопись «Книги бытия» громко отрапортовал: «Профессор Костомаров только что сознался во всех своих преступлениях и в знак раскаяния добровольно отдел мне сию противоправную рукопись!». Жандармы перерыли все, но кроме пепла в печи, ничего предосудительного не нашли. Все равно забрали все бумаги, что были в квартире и увезли вместе с Костомаровым. Вскоре после обысков взяли всех, указанных в доносе Петрова.
Для Афанасия арест был не началом, а продолжением черной полосы в жизни. Арестовали его, когда он возвращался в Киев после сорокадневной тризны по отцу, внезапно умершем на 67 году жизни. (Тот скончался за трапезой, так и не одолев запеченного, фаршированного черносливом и орехами гуся)...
Взяли Афанасия в Переяславе, куда он заехал к брату Василию, и отвезли в Киевский централ. В его доме на Крещатике произвели обыск и изъяли письма сестры Кати, Кулиша, Белозерского, Гулака а также рукопись «И мертвым и живым»...
Из-за смерти отца и ареста, у Марковича нервная лихорадка перешла в острую дискинезию кишечника. Пришлось его госпитализировать в больнице Централа и, в отличие от других арестованных братчиков, в Петербург на допросы его не этапировали. Допрашивали его здесь, в Киеве. В отличие от Андрузского, Костомарова и Кулиша, которые говорили все, что хотели услышать от них допрашивающие, Афанасий вел себя достойно и никого не оговаривал. Это по допросным листам говорливой троицы сделали вывод, что общество было пропитано идеями Шевченко о народной воле и свержении самодержавия. Но что характерно, их расспрашивали и они рассказывали только о тайном обществе, в которое превратилось Кирилло-Мефодиевское братство с приходом Гулака. Ни одной записи нет о братстве времен отца Феофана. Видимо потому молчали братчики, что помнили о церковном проклятии за нарушение обета молчания о нем. Да допрашивающие и не очень-то старались — ведь то, чисто просветительское братство, на первый взгляд, не представляло опасности для Российской империи, хотя именно оно подготовило почву для роста самосознания украинцев...
Что касается Афанасия, то следствие имело неопровержимые доказательства его участия в тайном обществе и то, что он был в нем казначеем. При обыске у Пантелеймона Кулиша нашли листок с записью: «Взято у Марковича: для себя 25.08.45— 300 руб. сер.
       Тогда же для Красковского — 400
       18.10. для себя -150
       1.03.46 для Красковского — 300
       16.10.для его же -100
       20.11.для его же -100
9.12.для его же -100
Всего 1450 рублей серебром».
Из этой записи Леонтий Дубельт сделал вывод, что Маркович был казначеем братства. Сам же Маркович письменно показал:
«Вот моя полная искренняя исповедь! Повторяю, что как к этому, так и ни к какому другому тайному обществу я не принадлежал и принадлежать не буду. Кольца для себя не делал, и если виновен в хранении непозволительных стихов и иногда в разговорах, неприличных ни моему званию, ни положению, то умоляю о Всемилостивейшем прощении, твердо надеюсь на милосердие Великого Государя и Богу и ему поверяю мою участь»...
Допросить Марковича с пристрастием, чтобы доказать его причастность к обществу Дубельту не дал... сам царь. Орлов передал Николаю I, находящиеся в бумагах Марковича, письма его сестры Катечки Керстен. Они были пропитаны такой любовью к великой Родине, к Российскому государству, что пораженный император порекомендовал высшим сановникам учиться патриотизму у 16-летней девушки. Он приказал ее малолетних братьев-сирот устроить в Петербургский кадетский корпус на полный пансион, а ей выдать 1000 руб. серебром за патриотизм.
Нам торочили о том, что Николай I поощрял доносительство. А он утвердил предложение Орлова по Кирилло-Мефодиевскому братству о нецелесообразности щедро вознаграждать доносчика Петрова, чтобы не поощрять доносительство. Бедняку Петрову было выдано 500 руб. ассигнациями да еще на 100 рублей увеличили пенсию его матушке, вдове жандармского офицера. Предоставили ему за тот донос должность младшего писаря в III отделении, а через год посадили за какой-то пустяк и сослали в Олонецкую губернию. Умер он в Стародубе на Черниговщине таким же нищим, каким и был до доноса.
Афанасия судили не за участие казначеем в Кирилло-Мефодиевском братстве, а всего лишь за недонесение о тайном обществе. Тем более, что никто из друзей, и даже Кулиш, его не выдали. Все говорили, что кроме изучения народного фольклора он ничем не увлекался и политики чурался. Вася Белозерский показал на допросе: «Кроме необыкновенной любви к своей Родине, он не имел никаких замыслов, заботясь только о том, чтобы в других поддерживать чувство, его занимавшее». Сам Афанасий о друзьях говорил только хорошее. На вопрос, что связывало его с Кулишом, отвечал: «Я более других привязан был к Кулишу, а общий предмет занятий его с моим была народная южнорусская поэзия и южнорусский язык»...
Сослали его секретарем губернской управы в Орел. Кстати, у Марковичей были земли в Орловской губернии, так что он фактически был отправлен к себе домой. Орловский губернатор князь Трубецкой настолько был похож на Василия Ивановича Марковича, и внешне, и характером крикуна-хулигана, добряка в душе, что Афанасий вскоре стал к нему относиться, как к отцу, да и тот отвечал ему взаимностью. Князь вытребовал из Киевского университета документы Марковича и уже через несколько месяцев тот был «произведен в коллежские секретари пол диплому на степень кандидата императорского университета св.Владимира». На следующий год Трубецкой повышает его до старшего помощника управляющего канцелярией, а еще через полгода производит его в титулярные советники. То есть карьерный рост Афанасия происходит так, как будто и не было никакого суда и никакой ссылки. Мало того, слухи о участии его в каком-то тайном обществе, создали над ним нимб романтизма, притягивающий, как мотыльков на огонь, молодежь. Вокруг него очень скоро сформировался кружок преданных друзей. Первыми были молодые коллеги по канцелярии — братья Якушкины, Михаил Стахович, Иван Павлов. Якушкины познакомили его с богачом-славянофилом Петром Киреевским http://i005.radikal.ru/0711/78/93c09dad9285.jpg, ставшим его лучшим другом. А юный гимназист-недоучка, младший писарь канцелярии Коля Лесков, http://i009.radikal.ru/0711/f6/f6faa09af195.jpg ходил за Афанасием, как собачка. Но лучше я предоставлю слово великому русскому писателю, автору бессмертного «Левши»-http://i022.radikal.ru/0712/b0/e3a7dec1baff.jpg «В Орел был прислан под надзор губернатора князя П.И.Трубецкого, студент Киевского университета Афанасий Васильевич Маркович, известный украинский патриот и народолюбец. Находясь под надзором, Маркович служил помощником правителя канцелярии Орловского губернатора, при правителе Порохонцове. Маркович был коротко принят в доме Мордовцевых, где у всех тогда жили сильные малороссийские симпатии, доставлявшие в свое время повод беспокоиться местному жандармскому полковнику из поляков г. N. Афанасий Васильевич попал в Орел в ссылку по так называемой «Костомаровской истории» и был очень интересным лицом, — особенно для любителей малороссийского быта и малороссийской речи. Кроме своего интересного политического положения Афанасий Васильевич сосредотачивал в себе много превосходных душевных качеств, которые влекли к нему сердца чутких к добру людей, приобретали ему любовь и уважение всех, кто узнавал его благороднейшую душу. Литературное образование его было очень обширно и он обладал умением заинтересовать людей литературою. В общем отношении он принес в Орле пользу многим»...
Афанасий помог Коле Лескову окончить гимназию экстерном. Получив аттестат, Коля смог переехать в Киев, о котором мечтал после рассказов Марковича. Выехали из Орла братья Якушкины, в свое имение удалился Киреевский. К Афанасию стало подкрадываться одиночество. Больше всего он скучал о Коле Лескове, к которому прикипел душою. Но вскоре Колино место заняла такая же недоучка Марийка Вилинская, которую выставили из Харьковского пансиона благородных девиц Мортелли не то «за безденежье», не то «за поведение».
Пятнадцатилетняя девочка была представлена Афанасию на одной из званых вечеринок у тетки — крестницы Екатерины Мордвиновой. Вначале Афанасий не выделял ее из кружка щебечущих самовлюбленных девиц, хвастающихся своими нарядами и победами над поклонниками. Но девочка (правда, трудно называть Марию девочкой, ведь в том пансионе она не только успела лишиться невинности, но и постигла искусство обольщения) нашла все же способ выделиться. Тетка не жалела денег на наряды, стремилась, чтобы племянница выглядела изысканнее и богаче других. Марийка же отказалась от пышных нарядов и стала одеваться подчеркнуто скромно. Но эти скромные платья, пошитые у лучших портных, так соблазнительно подчеркивали ее не по возрасту развитые формы, что Афанасий, глядя на неё, невольно вспоминал свою первую Женщину, свою первую Любовь — Лизаньку де Олива.
Марийка тоже положила на него глаз. У нее уже ходил в женихах толстячок Ергольцев, с которым она танцевала на всех балах. Отец Ергольцева имел большое имение с роскошным домом с колонами, прекрасным парком, обширными землями с 2 тысячами крепостных. Все это мог унаследовать сын. Но кто его знает, сколько проживет еще отец и сколько ждать того наследства. Поэтому с Ергольцевым она только танцевала на всех балах (злые языки говорили, что он был ее любовником). А вот с Афанасием она обсуждала литературу, историю родного края, России и Украины. Ей все, рассказываемое им, было так интересно! Она была в таком восторге от его рассказов, так увлеклась народным фольклором, что даже стала сопровождать его в поездках к Петру Киреевскому. Она с показным интересом вслушивалась в их славянофильские баталии и старательно кивала головой, одобряя то одного, то другого. Она очень рано усвоила истину — хочешь показаться умной — молчи! А Афанасий описывает те поездки в «Воспоминаниях о П.В.Киреевском»:http://i049.radikal.ru/0712/36/ec244e1acde1.jpg «В 1849 г., служа в Орле, я познакомился у одного из товарищей по службе с Петром Васильевичем, приезжавшим к брату его, собирателю народных песен П.И.Якушкину http://i042.radikal.ru/0711/51/72910ff61083.jpg... Я чувствовал, что какой-то чудотворной струей приливает мне к мозгу мысль за мыслью, а к сердцу чувство за чувством. В то время я был болен телом и душой. Простодушно я обратился к нему с пробужденными мыслями и чувствами. Признаюсь, очень обрадовался такому необыкновенному, такому доброму и светлому слушателю! Нечего и говорить, что я уезжал к нему в Слободку (в 7 верстах от Орла) и по целым дням упивался его возвышенной беседой. — Бог мой! Какой греющей и возвышенной беседой!»
Разомлевший от этих бесед. Афанасий перестал смотреть на Марийку, как на ученицу подростка, тем более что и формы у нее были вполне сформировавшейся женщины. И вот как-то осенним днем, когда заморосил противный, холодный дождь, Киреевский предложил им не возвращаться в Орел, а погостить у него несколько дней. Мария, подумала. И согласилась. Афанасий сразу же с большой радостью принял предложение. Киреевский был богачом, в доме его было множество комнат, так что нашлись уютные спальни и гостям. В первую же ночь Марийка прокралась в спальню к Афанасию. Они стали любовниками. Афанасия до слез растрогала ее история о том, что ее пьяный отчим, отставной унтер-офицер Дмитрий Дмитриев, лишил ее невинности, когда ей еще не было и 12 лет. Что именно из-за этого её мать Прасковья Петровна отправила ее с глаз долой в Харьковский пансионат. Отчим приезжал и туда. Именно из-за него её выгнали из пансионата. Именно из-за него матушка и на порог ее не пустила, а отдала тетке Мордовцевой. В отместку отчим, забрав все, что было у Прасковьи, исчез неведомо куда...
Конечно, Афанасий поверил Машенькиной исповеди. Но он давно уже был мужчиной. Как было заведено в те времена, не чурался и публичных домов. То, как Машенька ненасытны была в постели, указывало: не только отчим был повинен в том грехопадении. Смотрел на неё Афанасий только как на юную соблазнительную любовницу. Но эта роль совершенно не устраивала Машеньку. Ей хотелось быть не замарашкой-бесприданницей, а первой дамой в любом обществе. И Афанасий идеально подходил на роль мужа. И богат, и любимец высшего света . Да вот только что-то не спешит делать предложение. При очередной поездке к Киреевскому Машенька постаралась, чтобы они занимались любовью в отведенной ей спальне и так измочалила Афанасия, что он проспал время завтрака и удивленный Петр Васильевич застал его в спальне «невинной девочки». Взгляды у Киреевского были консервативные, домостроевские. Афанасию не оставалось ничего, как заявить другу, что он решил обручиться с Марией. О происшедшем он написал без утайки сестрице Катрин. Сводной сестрице вовсе не понравился такой оборот дел. 22.01.1850 она обращается к графу Орлову с просьбой о хотя бы кратковременном отпуске Афанасия на Родину. 14.05.1850 сам царь написал резолюцию на этом прошении, но не о кратковременном отпуске, а о том, что Афанасию «жить в Малороссии дозволено с тем, что он отдается под личный надзор своей сестры».
После того казуса у Киреевского Маркович не встречался с Марийкой. Получив в мае письмо от сестрицы с радостной весточкой о предстоящей свободе, Афанасий пошел с визитом к Мордовцевой, чтобы как-то уладить отношения с Марийкой. Мордовцева заявила, что знает о грехопадении племянницы и именно потому выгнала ее из дома. Найти ее Афанасий может у другой тетки — Варвары Писаревой. Нанес визит Афанасий и Писаревым. Здесь его ждал грандиозный скандал. Тетка заявила, что весь Орел знает о том, что он обесчестил ее племянницу. Он, как честный человек, как дворянин, в конце концов, должен немедленно покрыть грех женитьбой. Афанасий был человеком мягким, чувствительным. Он представил, как должна чувствовать себя молоденькая девочка, о которой судачит весь город. Да и о его роли в бесчестье ведь тоже судачат. В июне Афанасий обручился с Марийкой, чтобы уже через несколько дней удрать от нее на Черниговщину. Выехал он 1 июля, взяв кратковременный отпуск в канцелярии. По моему представлению, кратковременный отпуск — это пара недель, в крайнем случае месяц. Афанасий же уехал 1.07, а вернулся 17.10.50. Да, он почти ежедневно слал письма Марии, а та исправно отвечала. Только что-то в тех письмах и не пахнет любовью. Он постоянно жалуется на здоровье, отчитывается, где был, что делал, поучает её, как жить. Читаешь её ответные письма и понимаешь, что она даже не вчитывалась в Афанасьевы послания. Полностью игнорируются его жалобы на здоровье и все поучения...
Впоследствии, при подготовке и редактировании переписки, тщательно переделывались его письма, изымались нарушающие образ любящего мужа великой украинской писательницы. Так, он целый день провел на хуторе Михайлова Гора, общаясь с великим Гоголем, о чем сохранились воспоминания Максимовича. А в опубликованных письмах Марковича к Марии осталась только строчка: «Вчера я пробыл целый день с Николаем Васильевичем Гоголем. Он поехал зимовать в Грецию». И все. Неужели бы любимой он ничего не написал о писателе, которого боготворил? Выходит, или любви у них не было, или письмо искромсано издателями.
В сентябре он гостит у Катрин на Гайворонщине. Благодаря царским премиальным она смогла возродить свое родовое поместье. Ей он пишет стих:
 
«
 
Пусть стих и слабоват и немного заумен, но в нем чувствуется певучесть и звукопись будущих «украинских рассказов» Марко Вовчок...
В октябре наконец Маркович вернулся в Орел. Только что-то он не спешит со свадьбой. Мария все еще живет у Писаревых в их Тульском имении, а Афанасий шлет ей скучнейшие письма, переполненные жалобами на скудное материальное положение, на отсутствие в Орле для него нормальных вакансий, на нездоровье. В общем явно хочет отвертеться от свадьбы. Родственники Марии в панике: как же, ускользает такой завидный жених! Мария срочно возвращается к Екатерине Мордвиновой, «выгнавшей» ее за бесчестье. (Если бы действительно выгнала, вряд ли бы позволила вернуться). Где бы не появился Афанасий, везде рядом оказывались друзья Мордвиновых, которые начинали укорять его в том, что он обесчестил юную девушку. Под давлением общественного мнения ему пришлось подать губернатору прошение о разрешении на брак. Мгновенно (что значит связи Мордвиновых), получив это разрешение, 26.12.1850 в церквуш
«Билие навколо сниг чыстый и ясный,
Ходимо з тобою, мий друже прекрасный,
Обийдемо дали ту ковбань гнылую
І зийдем на гору, лисами густую.
Хай зостаеться село позаду,
Де сыплять людыни пташыну пыинаду,
Уже одбиглы млыны за намы,
З их перемоламы — магарычамы.
Годи вже йты нам, тут поруч станьмо
В небо блакытнее рядом погляньмо.
Боже превичный! Царю небесный!
Даруй обом нам розум нелесный,
Щоб ми доразу бачылы правду,
Кого цураться й мать на пораду.
Бо потемнило на билим свити —
Доброго й злого не розризныты...»
ке, находящейся в поместье Киреевского, они заключили брак и через неделю поехали в свадебное путешествие на родину Афанасия. Зиму они гостили в Сорочинцах на Остерщине у брата Василия. Его сын, известный в свое время писатель Дмитрий Васильевич Маркович, в своих воспоминаниях о том времени не очень то жалует Марию. Не нашел он в её отношении к мужу и следов любви или хотя бы уважения...
В мае они гостили на Гайворонщине у Керстинов. Отсюда Афанасий послал губернатору прошение об увольнении со службы и 26.06.51 был уволен.
Увы, Мария так и не стала богатой помещицей. Наследство старого Марковича развеялось, как дым. Дело в том, что когда настало время делить наследство, на Полтавщине осталось только два брата — Василик и Модест, с детства враждовавшие друг с другом. Старшие — Александр и Иван, занимали крупные посты в Петербурге, и им не захотелось утруждать себя хлопотами по наследству. Средний, Аполлон, оказался в психушке, самый младший — Венедикт -- дал в морду своему начальнику и за это сел в крепость. Афанасий находился в ссылке. По отцовой воле Василий должен был разобраться с долгами и доходами и, подбив баланс, не допускать раздробления имения. Модест выразил ему недоверие и Василик психанул и гонорово бросив все дела на него, укатил к себе в Сорочинцы. Модест по-быстрому распродал все по дешевке и корда браться спохватились, оказалось что у них уже ни отцовского имения, ни отцовских земель нет, а есть только по 12000 серебром на каждого. Все, что осталось от отцовых миллионов и отцовского дома. Правда, младший Венедикт смог таки за свои и Афанасьевы деньги выкупить отцовский дом, но все остальное разошлось по чужим рукам...
 
Еще полгода разъезжал Афанасий с женой по родственникам и знакомым, пока полицейские чины не напомнили ему о необходимости государственной службы. Подал он прошение губернатору с просьбой предоставить место преподавателя в какой-либо гимназии. Но подал он это заявление в октябре, в разгар учебного года. Получил он от губернатора ответ, что все вакансии в гимназиях давно заняты и он может претендовать только на должность корректора в губернской газете. Да и то только с декабря месяца, корда корректор выйдет на пенсию. Хоть корректорский оклад и был чисто символический, Афанасий еще не очень-то беспокоился о деньгах. Как-никак Венедикт был ему должен 12000 серебром (около 120000 нынешних гривен. К тому же работа корректора — это постоянное общение с печатным словом, о чем он мечтал в юности! Афанасий согласился.
Перед тем как обосноваться в Чернигове, они съездили в Елец к Марииной матери, которая дала ей приданое — дворовую девку Марусю да братца Дмитрия на воспитание.
В Чернигове Марковичи пробыли меньше года. Не очень-то и радостным для них было это время, хоть Афанасий Васильевич и успел завоевать бешенную популярность у молодежи. Гимназисты-старшеклассники, подражая Марковичу, надели украинские свитки и рубашки-вышиванки (хорошо, хоть он не ввел моду на запорожские шаровары). Стали разговаривать, как он, на певучем украинском языке (Черниговщина еще в 1506 году добровольно вошла в Российскую империю и здесь говорили — дворяне по-французски, мещане по-русски, крестьяне по-украински).
Да, Афанасий Васильевич приказом № 256 от 25.12.1851 г. был назначен всего-навсего корректором газеты. Назначен на самую низкую должность. Но шеф-редактором и одновременно цензором газеты был его друг еще по старому Кирилло-Мефодиевскому братству Александр Тулуб, теперь старший преподаватель местной гимназии. Его тоже арестовывали и допрашивали, но затем выпустили за недоказанностью вины... Газета в то время состояла из двух частей. Официальной, в которой публиковались распоряжения губернатора и документы управы, данные о приезжих и убывших и прочая официальная скучища. Ведал этой частью непосредственно главный редактор кн. Ростовцев (он, кстати, участвовал в подготовке документов реформы Александра II). А вот редактором неофициальной части был замечательный поэт, этнограф, и вообще душка восемнадцатилетний Сашенька Шишацкий-Иллич. Несмотря на такой юный возраст, на Черниговщине именно Шишацкий-Иллич был первопроходцем-зачинателем литературного украинского языка. Именно он, а не Николай Маркевич или Пантелеймон Кулиш, десятилетиями трудившиеся на этой ниве, как чернорабочие. Они так и не сделали больше, чем этот так рано (в 26 лет) умерший гений. Шишацкий-Иллич сразу же привязался к Афанасию. Точно так же, как когда-то привязался Коленька Лесков. Только впереди у того Коленьки была всеевропейская слава, а у Саши только туберкулез и скорая смерть...
Он знал столько обрядовых песен, сказов, что Афанасий готов был слушать его хоть до утра, забывая о том, что дома его ждет юная беременная жена. Афанасий, как и все Кирилло-Мефодиевцы лишен был права писать и публиковать что-либо. Шишацкий-Иллич нашел, как обойти этот царский запрет. В каждом номере газеты стали появляться маленькие рассказы, статьи по фольклористике и этнографии, народные легенды и песни, подписанные разными псевдонимами. Афанасий и Александр организовали при газете литературно-этнографический кружок в который вовлекли знаменитого Николая Маркевича, историка Александра Лазаревского, фольклориста-этнографа из Нежина Матвея Симонова (Номис), врача-этнографа Степана Носа, учителя Илью Дорошенко. Афанасий Васильевич не просто пересказывал легенды и сказы. Он садился за пианино и, обладая чарующим голосом, доводил слушателей до слез своим исполнением народных песен. Его все возрастающая популярность, сопровождающаяся модой молодежи на национальную украинскую одежду не нравились не только старому, консервативному губернатору Гессе, но и редактору кн. Ростовцеву. Как-то, нагрянув в редакцию во время такой литературной вечеринки, он устроил публичный разнос Марковичу. Вот что об этом пишет Маркович в письме к Киреевскому от 9.09.1852: «В награду за свою безупречную службу я таки дождался награды — публичного разноса и много бесчестья. Я рад, что не болезнь жены будет главной причиной моего отъезда отселе, а они сами — мои озверелые земляки, и нечего кивать на нее!»
Дело в том, что в высшем свете перемывали косточки его жене: мол, она требует от мужа покинуть негостеприимный для нее Чернигов. Действительно, в Чернигове ей жилось очень трудно. Муж до ночи торчал то в своей редакции, то на литературных вечеринках. Племянник Митя вечно капризничал, служанка Маруся действовала на нервы.
В феврале 1852 Мария родила дочку. Крестным отцом был Андрей Вербицкий, крестной матерью — жена Федора Рашевского. Но дочурка прожила совсем недолго. Лишь зазеленела трава, как вырос на Валу холмик ее могилки... Чернигов стал для Марии кладбищем ее ребенка, и она стремилась отсюда куда угодно. Она просила Федора Рашевского, имевшего массу знакомых и в Петербурге и в Киеве, помочь ее мужу найти должность в Киеве. Но сам Маркович не спешил в Киев. Не спешил, вплоть до того скандала с кн. Ростовцевым. Он еще вытерпел целых три месяца. Но вот окончательно слег Шишацкий-Иллич. Афанасий рассчитывал, что на это место назначат его. Все же не годилось столбовому дворянину ходить в корректорах. Увы, Павел Иванович Гессе заявил, что редактором неофициальной части «Губернских ведомостей» будет Николай Белозерский, а не Маркович. Обиженный Афанасий Васильевич взял трехмесячный отпуск и поехал с женой к брату в Сорочинцы, а затем на Орловщину к Киреевскому. Федор Рашевский твердо пообещал ему, что за время отпуска найдет подходящее место в Киеве. Обещания свои он всегда свято исполнял, так что возвращается Афанасий из Орловщины уже в Киев. 29 марта 1853 он - бухгалтер по продовольственной части Киевской палаты госимущества. В сентябре его повысили до стряпчего. А 27 октября они отпраздновали рождение сына Богдана. Его крестной матерью стала сама Варвара Репнина, названная сестра Тараса Шевченко http://i050.radikal.ru/0712/3f/3e5759a77557.jpg...
Увы, пребывание Афанасия в палате Госимуществ оказалось недолгим. Бездарные дипломаты и фактическое отсутствие надежной внешней разведки толкнули Николая I на войну за проливы в Средиземное море. 22 июня 1853 он объявил о вторжении в Молдавию и Валахию.22 октября Турция объявила войну России. Англия и Франция, с которыми Николай I рассчитывал договориться о разделе Турецкой империи, выступили на стороне Турции.
Против Турции была послана 125 тысячная армия под командованием князя Горчакова, http://i046.radikal.ru/0711/d5/34354b856535.jpg растерявшего все свои военные таланты за 22 года службы у фельдмаршала трех европейских армий кн.  Паскевич не верил в успех войны, но, будучи единственным человеком, с которым считался царь, ничего не сделал, чтобы предотвратить ее. Мало того, он, прекрасно зная действительное положение дел в армии, ничего не сделал, чтобы царь узнал об этом. А положение было хуже некуда. Армия, считавшаяся сильнейшей в Европе, на деле была уже не армией, а просто толпой.
Алабин, проделавший и Венгерскую, и Дунайскую, и Крымскую кампании, пишет: «Наш солдат не только дурно вооружен и дурно обучен военному ремеслу, но он дурно одет; его головной убор (каска) крайне неудобен; его обувь не выдержит больших походов... он дурно накормлен; его только ленивый не обкрадывает; он навьючен так, что надо иметь нечеловеческие силы и здоровье, чтобы таскать обязательную для него ношу... Ни к чему непригодный мундир... вовсе не греющий, а между тем решительно отнимающий у солдата всякую свободу движения и исключающий всякую возможность фехтования, быстрой и цельной стрельбы и вообще всякого проявления ловкости, столь необходимой солдату, особенно в бою... шинель, не закрывающая ни ушей, ни лица... мешающая ходить... а от недоброкачественности сукна... в продолжение похода делающаяся ажурною, не защищая ни от сырости, ни от холода». Вообще вся амуниция — «верх безобразия и как бы нарочито сделанное изобретение, чтобы стеснить и затруднить все движения человека. Грудь солдата сжата, его тянет назад сухарный запас, ранец, скатанная шинель, патроны; в безобразнейшей сумке, по икрам его бьет ненужный тесак, ему обломило затекшую руку держание «под приклад» ружья!» Солдат живет впроголодь, потому что из его «и без того скудной съестной дачи норовят украсть и каптенармус, и фельдфебель, и почти каждый из высших военных и гражданских чинов, через чьи руки предварительно проходит эта дача! Солдату полагается чуть не 5 фунтов соломы в месяц, да и той едва ли половина достигнет назначения, и вот он целые месяцы спит на голой земле, по горькому выражению солдат, на брюхе, покрывшись спиной.»
И вот, среди тех, кто грел руки на солдатской крови, и должен был служить Афанасий. Он был воспитан на принципах строгой христианской морали с ее заповедями, среди которых была и «не укради». Его уже назначили чиновником по особым поручениям и поручили подготовить обоз для доставки провианта в действующую армию. С поручением он блестяще справился, за что получил благодарность от царя. Но работа ему все больше и больше не нравилась, хоть жалование он уже получал приличное, такое же как и в последние дни пребывания при Орловском губернаторе — 1000 руб. серебром, что позволило ему рассчитаться со всеми долгами. Коллеги набивали карманы на мошенничествах с поставками и требовали от него того же. Те, кто сегодня живет в Украине, прекрасно знают, что в таких случаях нужно или просто уйти, или тебя уйдут с позором. Вон недавно на Львовской «Галке», молодая рабочая отказалась воровать, так коллеги вначале ее избили, а затем начальство уволило ее «за воровство». Точно так же было и во времена Крымской войны. Чтобы не позорить свое имя казнокрадством. Афанасий обратился к друзьям с просьбой найти ему честную работу. Вновь помог Федор Рашевский. В 1853 году умер старый Григорий Тарновский. Его имение перешло к племяннику — Василию Тарновскому. Ещё Шевченко описывал самодурство Григория Тарновского, его отношение к крепостным. Главной обязанностью его управляющих была поставка симпатичных молодых девушек в помещичий бордель, знаменитый на всю Малороссию. Говорят, что великий Глинка надолго застрял в Качановке именно из-за малолетних крепостных девочек из этого борделя. Василий Васильевич тоже был падок до женщин. Но вот продажной и крепостной любви не признавал. Он сразу ликвидировал бордель, а женщинам дал вольную. К крепостным он относился, как к людям. Недаром же Александр II привлек его к составлению земельной реформы, покончившей с крепостным правом.
При таком положении дел Василию Васильевичу уже не подходили дядины управляющие. Но самому заниматься хозяйством ему, блестящему юристу не хотелось. Значит, нужно было искать новых управляющих. Он стал искать людей, которые были бы Людьми, проникались судьбой крепостных и при этом были специалистами в своем деле. В поисках таких людей Тарновский обратился к приятелю — управляющему Черниговской палатой госимущества Федору Рашевскому, близкому другу Марковича. Именно Рашевский и порекомендовал Тарновскому взять Марковича главным управляющим. Во-первых, Маркович любил крестьян и был любим ими. Во вторых, он был безукоризненно честен. А в третьих, прекрасно разбирался в бухгалтерии. В конце октября Тарновский предложил Марковичу должность управляющего. Тот категорически отказался, мотивируя это тем, что при военном положении бросить порученное ему дело — формирование конного обоза для действующей армии, это дезертирство. Договорились вернуться к этому вопросу, когда Маркович выполнит царское поручение. В январе Тарновский прислал сына, уточнить, когда же Маркович планирует выполнить царское поручение, после чего может подать в отставку. Афанасий Васильевич в это время был в командировке в Черкассах. Сына приняла Мария. Они быстро нашли общий язык, и Мария пообещала сделать все, чтобы уже этим летом муж переехал в Качановку. Уже к концу марта Афанасий Васильевич сформировал в Киевской губернии повозочную полубригаду и конную роту с передвижным магазином для действующей армии, за что ему было объявлено «высочайшее благоволение». Чтобы рассчитаться с многочисленными долгами, которые наделала Марийка, не привыкшая считать деньги, Афанасию пришлось еще целое лето пробыть на этой службе. Но вот уже в конце августа Афанасий Васильевич упросил Чалого взять к себе Марииного брата Митю, а сами с Марией поехали к Тарновским. Инвентаризацию Афанасий провел за считанные дни. Занялся статистическими исследованиями для разработки, говоря современным языком, бизнес-плана. Вечерами он пропадал с крестьянами, записывая их песни и предания. Иногда к нему присоединялась Мария, но большею частью скучала дома. Но вскоре эти скучные ее вечера превратились в веселые вечеринки то со старшим, то с младшим (Тарновский сын был младше ее на 4 года, ему тогда было всего 17 лет) хозяином. Я, конечно, благоговею перед украинским Третьяковым Василием Васильевичем Тарновским. Но о Тарновских говорили, что любят они только три вещи — свою Качановку, картины и женщин. Наибольшим любителем женщин был младший Тарновский. Вот этого 17-летнего парнишку и застал Афанасий в постели своей жены. Большого скандала он не поднимал, но приказал собрать вещи. Обескураженный Тарновский-старший, узнав от Марии о причинах отъезда, пытался вначале отговорить Афанасия, а затем предложил ему около 10000 рублей отступного. Маркович от этих денег отказался, так что вернулись они в Киев без копейки. Чтобы остановиться на первые дни в гостинице, Афанасий вынужден был заложить часы. С большим трудом они сняли на Куреневке халупу. Иван Федорович Рашевский, которого отец в это время привозил в Киев и вместе с ним навещал Марковичей, пишет, что в этой халупе пол был земляной, а вместо двери висело старое одеяло. И в этой убогой обстановке Марковичи прожили с сентября 1854 по август 1855. Афанасий Васильевич подрабатывал репетитором. Мария для экономии сама ходила на базар за продовольствием и записывала все сплетни, что там слышала. Она ведь с детства мечтала стать писательницей. Но увы, Бог таланта не дал. Только начинала писать рассказы, повести, романы, но дальше первой страницы они не продвигались. Но вот эти этнографические записи помогали ей поддерживать хоть видимость отношений с мужем. А Афанасий Васильевич описал ту свою жизнь репетитором в рассказе «Похождения домашнего учителя»...
Они молчали о том, что случилось в Качановке. На расспросы отвечали, что Афанасий Васильевич не захотел получать незаработанные деньги. Да и Тарновский-младший писал: «Афанасий Васильевич занимался в Качановке преимущественно сбором народных песен и поговорок, а не статистикою, проводя целые дни с помольцами возле мельницы». (Интересно, а как, не просиживая днями у мельницы, мог бы Маркович определить выхода и продуктивность той мельницы?)
Конечно, Рашевский при очередном посещении Качановки рассказал Василию Васильевичу старшему о бедственном положении Марковичей. После этого разговора Тарновский старший срочно выехал в Киев к сестре, которая была замужем за Михаилом Юзефовичем. Днем, когда Маркович был на занятиях у какого-то чиновника, Василий Васильевич заехал в их убогую халупу. То, как живет Мария с малолетним ребенком, привело его в ужас. Вернувшись к Юзефовичу, он потребовал, чтобы тот немедленно навестил старого знакомого и сделал что-угодно, но чтобы Мария из этой беды выбралась. На другой же день Юзефович поехал на Куреневку, дождался Марковича и заставил таки Афанасия Васильевича подписать прошение к губернатору кн.Васильчикову, исполнявшему обязанности куратора Киевского учебного округа, о назначении учителем словесности или истории в гимназию округа. Добыв у Афанасия Васильевича подпись, Михаил Юзефович с утра пробился к губернатору и убедил его дать Марковичу место младшего учителя Немировской гимназии.
Весною этого года, по требованию общественности и патрона гимназии графа Потоцкого был уволен директор гимназии Зимовский и большинство учителей, мордовавших гимназистов до такой степени, что в гимназию просто перестали поступать. На место директора Юзефович предложил своего старого знакомого по Археологическому обществу, старшего преподавателя Черниговской гимназии, недавнего цензора «Черниговских губернских ведомостей» Михаила Тулова. Тулов покинул Чернигов из-за конфликта с губернатором, после пропуска им в губернской газете публикации «малорусских пословиц и поговорок», собранных Марковичем. Тулов дал согласие, оговорив, что сам будет набирать учителей. Вот и предложил ему Юзефович кандидатуру общего их приятеля Афанасия Марковича. Ясно, что Тулов принял его с распростертыми объятиями. Увы, должности учителей словесности и истории были заняты. Пришлось удовлетвориться должностью младшего учителя географии. Но на большее Афанасий Васильевич и не имел права претендовать. У него не только не было педагогического стажа, но и послужной список был довольно испорчен — ссылка в Воронеж, ссора с главным редактором, увольнение со службы в палате Госимущества в разгар военной кампании, бегство от Тарновских и последующий год уклонения от государственной службы. Так что Афанасий Васильевич рад был такому обороту дел. Он не тратил много времени на сборы. Ведь и собирать было нечего. 24 августа он получил назначение, 26 получил подъемные и дал расписку отработать за них в гимназии не менее двух лет (мы отрабатывали не менее 3 лет), а 28-го они уже выехали в Немиров, забрав от Чалого и Митю Вилинского. Начался лучший период в жизни Марковича...
Важно ведь не только, кем работаешь, но и с кем работаешь. Афанасий Васильевич был прирожденным педагогом. Теперь ему представилась возможность заняться любимой работой и любимым делом — ведь еще во времена Кирилло-Мефодиевского братства он мечтал заняться составлением учебника географии Украины. Сейчас ему поручили предмет «География». Лучше всего работается в окружении друзей-единомышленников. Именно такое окружение было у Марковича в Немирове. Математику преподавал его старый Черниговский приятель Илья Дорошенко. Историк Автоном Теодорович видел в Афанасии одного из той великой тройки — Костомарова-Кулиша-Марковича, которая воскресила для Украины времена Казатчины. Учитель словесности Петр Барщевский смотрел на Афанасия, как на божество, ведь никто не знал столько, сколько Афанасий, народных пословиц и поговорок, сказок, былин, легенд и песен...
Приехав в Немиров, Марковичи сняли квартиру в большом доме врача гимназии В.Ф.Оппермана. Там же сняли комнаты и друзья-черниговцы. Кроме Марковича женатым был только историк Тодоровский. Зато жена его была искусным поваром. Илья Дорошенко вспоминает: «Все объединились в товарищескую корпорацию и, будучи холостяками, организовали общий стол и общее помещение, называемые аборигенами «Учительской колонией». Главным распорядителем корпорации избрали Тодоровича, который, взимая с каждого всего по 8 рублей в месяц, обеспечивал общество вкуснейшими обедами с обязательными пирожными на десерт. Достаточно Афанасию Васильевичу было дважды попробовать эту роскошь, как он запросился в корпорацию. Друзья с удовольствием приняли его вместе с семьей— Марией и Митей с Богданчиком. Мария, в компенсацию дополнительных расходов, отдала в распоряжение корпорации свою крепостную служанку Марусю, единственную личную собственность.
Так уж получилось, что Маркович оказался самым старшим в команде Тулова, хоть по рангу и был самым младшим — все они были старшими преподавателями и преподавателями, а он только младшим. И ставка у него, соответственно, была самая низкая — всего 300 руб. Но судьба улыбнулась Афанасию Васильевичу. Из изгоя он стал самым любимым и авторитетным учителем гимназии. А дело было в следующем. Немиров был маленьким польским городишком графа Потоцкого с населением всего пять с половиной тысяч человек. В гимназии на 388 поляков было всего 76 украинцев, 10 немцев и 1 еврей. И при таком абсолютном большинстве поляков гимназия была русской и не только преподавание, но и общение между гимназистами должно было вестись исключительно на русском языке. В «Описании Немирова» Т.М.Пристюк констатирует: «Чиновники гимназии, как представители российского начала, пребывали в постоянной моральной борьбе с родителями учеников — поляками. Из-за этого жизнь учителей гимназии была здесь незавидной: они не пользовались тем уважением и тем доверием, на которые должны были рассчитывать по своему положению».http://i001.radikal.ru/0712/aa/243185eca254.jpg
Поляки традиционно не любили русских «оккупантов». Разрушить эту стену ненависти довелось Афанасию Васильевичу. Инспектор гимназии Александр Дельсаль еженедельно устраивал у себя платные любительские концерты, выручка от которых шла в фонд возрождения Речи Посполитой. Стали ходить на эти концерты и Марковичи. Но Афанасий Васильевич недолго оставался простым слушателем. Скоро он и сам стал выступать с самодеятельными артистами. Он имел прекрасные голос и слух, очень хорошо чувствовал музыку. Никто не мог сравниться с ним в знании народных песен, не только русских и малороссийских, но и польских, собранных им за времена «хождения в народ» членов Кирилло-Мефодиевского братства. Он знал почти все песни на слова Мицкевича, знал мазурку 3 Домбровского— запрещенный гимн Польши. Когда он выходил на сцену с гитарой в руках и мягким баритоном начинал петь песни Мицкевича, завершая выступление мазуркой Домбровского, весь зал вставал со слезами на глазах. За короткое время Маркович стал любимцем не только гимназистов, но и их родителей, переставших видеть в нем «русского оккупанта». Друзья-черниговцы даже стали ревновать его к кружку Дельсаля, побаивались, что он вообще отойдет от корпорации. Чтобы удержать его, решили устраивать подобные вечера и у себя. Вначале без приглашенных гостей, ведь нельзя считать гостями четверых польских гимназистов, снимающих жилье в этом же доме Оппермана. На этих вечерах пели украинские народные песни, читали украинские стихи запрещенного Шевченко и незапрещенного Виктора Забилы, читали вслух украинские повести и рассказы из новых выпусков журналов и газет. Но слишком мало тогда издавалось на украинском языке, поэтому просто требовали, чтобы каждый из присутствующих рассказывал на нем что-либо интересное. Афанасий вначале передавал интересные случаи из своей жизни, а затем, незаметно даже для самого себя, перешел к пересказам историй, собранных им при «хождениях в народ». Как ювелир обрабатывает самородный алмаз, превращая его в прекрасный бриллиант, так и он обрабатывал-перерабатывал эти незамысловатые истории. Возьмем, например, повесть «Выкуп». В народном варианте отец согласен выдать дочь только за свободного, а она на свое горе влюбилась в крепостного. Юноша едет в Киев, заработать 300 рублей, за которые пан согласен дать ему вольную. Но пока заработал те деньги на выкуп, прошли десятилетия. Давно умер старый отец его девушки, да и она уже была старой, сморщенной старухой . Пришел к ней старый, дряхлый дед. Старый, но вольный! Они обвенчались, и такой была сила их любви, что вернулась к ним молодость. Родили они много детей. Свободных детей...
Увы, Афанасий испортил эту прекрасную повесть. Не омолодила у него Любовь жениха и невесту. Жених ухитрился заработать 300 рублей за какой-то год (стандартный заработок крепостного парубка был 10 руб./год), выкупился на волю и обвенчался с суженой. Сюжет прозаично упростился. Остался только сочный язык и спокойная отстраненность, характерная для рассказа-источника. Именно этот язык, эта сочувственная отстраненность и пленили слушателей. А затем был рассказ о парне, который должен был выкрасть собственную невесту, чтобы эконом ее не обесчестил. Парень прячет ее у батюшки, который их и венчает. Слабенькая идеалистическая зарисовка, уступающая нашим черниговским первоисточникам, опубликованным впоследствии моим прадедом гимназистом Колею Вербицким-Антиохом. Но увы, те рассказы Вербицкого-Антиоха, несмотря на трагичный и захватывающе динамичный сюжет, не трогали сердца читателя. Слишком уж искусственным и книжным был их язык...
Афанасий все время менял что-то в рассказах. Не будешь же каждый вечер повторять одно и то же. Именно эти чтения и шлифовали рассказы, превращали их из алмаза в бриллиант...
К сожалению, был у Афанасия один порок. Не умел он держать бумаги в порядке. Валялись его записи в самых невероятных местах, от коробок со шляпами жены до... духовки. Вот и держал он их в голове. И рассказывал не с листа, а как бы вел беседу-рассказ. Даже сегодня, если Вы станете читать те «Украинские оповидання», вы их будете воспринимать не глазами. У вас в ушах как бы звучит тихий, неспешный голос старого мудрого рассказчика. Никто ни в те времена, ни после не умел достигнуть такого эффекта. Разве что, читая роман Квитки-Основьяненко о Конотопской ведьме, вдруг обнаруживаешь, что куда-то исчезли буквы, слова, строчки, страницы текста, а ты слышишь чей-то голос, который затягивает тебя туда, в омут ведьмацких игрищ. Недаром же говорят, что Квитка был колдуном-чародеем!..
Эти вечера с чтением Афанасием его рассказов стали чрезвычайно популярными среди немировчан. Они стали требовать от Афанасия эти рассказы в письменном виде. Но требовать от Афанасия что-то упорядоченно записывать было нереально. Хитрован Дорошенко подкатился к Марии и уговорил ее таки стенографировать рассказы мужа а потом давать списки избранным. Вскоре набралось несколько мелко исписанных тетрадей, за которыми выстроилась годичная очередь. Друзья-черниговцы решили, что настало время напечатать эти рассказы. Они вспомнили о старинном друге Афанасия Пантелеймоне Кулише, который в Петербурге на деньги Галагана и Тарновского основал украинскую типографию. Ребята считали, что Кулиш http://i013.radikal.ru/0711/8f/a532fb3353ba.jpg был и оставался лучшим другом Афанасия. Вот и вынудили они Афанасия выслать те тетрадки Кулишу. Да, Пантелеймон когда-то был одним из лучших друзей Марковича, что даже зафиксировано в материалах III отделения. Увы, одной из характерных наших черт является зависть. Кулиш был абсолютным изгоем в Туле. Его не любило начальство, не принимало Тульское общество. Единственным другом был жандарм Гусев. Пантелеймон прекрасно знал о той популярности, которой пользовался в Орле Афанасий, о том, что сам царь обратил на него свое заботливое внимание. Ему, великому труженику и самоучке, достаются одни только невзгоды, а к его бывшему обожателю-последователю все само собой плывет...
Получив от Афанасия пакет, Пантелеймон, даже не раскрыв его, бросил в угол. Долго провалялся тот пакет среди непрочитанных бумаг Пантелеймона. Но вот как-то в момент дурного настроения Пантелеймон вытащил пакет, чтобы потешиться графоманством старого приятеля. С самого начала он был приятно поражен. Тетради были исписаны не рвущимся, плохо читаемым почерком Афанасия, а искусной вязью, за которой чувствовалась женская рука. Собственно, Афанасий и в письме указывал, что рассказы переписала жена Марийка. Углубился Кулиш в рассказы. Был очарован их языком с прекрасною музыкальною звукописью. На одном дыхании Кулиш прочел-проглотил обе тетради и написал Афанасию письмо с требованием немедленно выслать новые рассказы. Клялся, что немедленно все опубликует. Афанасий растерялся. Он совсем не собирался выносить свои, не обработанные до конца рассказы, на суд общественности. Он только хотел узнать о них мнение своего бывшего наставника и начать публиковаться только тогда, когда достигнет уровня Квитки-Основьяненко или Гоголя (Шевченко тогда был известен исключительно как поэт и художник). А Кулиш все настойчивее требовал новых рассказов. Друзья-черниговцы тоже не отступали. Афанасий сдался. Он повытаскивал свои заметки на листках бумаги, на салфетках, в недописанных тетрадях. Заглядывая в них для памяти, он строил-рассказывал одну повесть за другою. Раскрасневшаяся от восторга, Марийка едва успевала записывать под его размеренную диктовку. Весною и летом 1857 Кулиш получил «Одарку», «Максим Гримач», «Сон», «Чары», «Сестра», «Данило Гурч», «Казачка» и «Горпына». Необычные, поражающие новизной повести. Правда, женские образы в них были какие-то одномерные, упрощенные. Было видно, что автор абсолютно не разбирается в женском характере. Что пожелаешь, об Афанасии не скажешь, что он был знатоком женской души...
Кулиш, на правах старшего друга и наставника Афанасия, не счел нужным известить его о правках и познакомил Афанасия уже с набором. Правда, перед изданием книги он вызвал к себе Афанасия для согласования вопросов сотрудничества. Афанасию было не до поездок — заела производственная текучка. Марийка ехала в Орел к родным, вот и поручил ей Афанасий заехать к Кулишу на хутор и утрясти все вопросы сотрудничества. Мария и Кулиш сразу понравились друг другу.
Да, у Кулиша была красавица-жена Сашенька Белозерская. Но она, хоть и была столбовой дворянкой, http://i017.radikal.ru/0712/d6/db8cc2b66acd.jpg но рядом с роскошной Марией казалась неотесанной крестьянкой-простушкой. К тому же в его отношениях с женой наступил тяжелый период, граничащий с разрывом. Когда-то при аресте Кулиша беременная Саша потеряла ребенка и теперь не могла иметь детей. А Пантелеймон так мечтал о сыне. А тут еще попытки зажить хуторскою жизнью показали, что и как хозяйка-помещица, она не на высоте и не может справиться с крепостными. Стал Пантелеймон заглядываться на молоденьких дворянок. Первою была Маня де Бальмен, очаровавшая Пантелеймона непосредственностью. Лунные вечера с нею в знаменитом Линовицком парке совсем уже настроили его на романтический лад. В каждом письме к жене он описывал это прелестное создание. Каково было Сашеньке. Она чувствовала себя лишней. У нее начались нервные срывы, и Кулиш только теперь и думал, как бы сбежать от нее. Чем-чем, а наукой обольщения Мария владела прекрасно. Да и фигура у нее была воистину украинская. Очаровала она Кулиша. А на прощанье успела шепнуть, что не против провести с ним время тет-а-тет, где-нибудь, когда будет возвращаться из Орла...
Два месяца пролетели для Кулиша, как в угаре. Он до поздней ночи правил повести из заветных тетрадок, с нетерпением ожидая весточки от Марии. Мария же не спешила. Она гостила то у братового Василия в Глухове, то у маменьки в Ельце, и лишь в октябре известила Кулиша, что возвращается на Украину, и указала маршрут. Кулиш срочно выезжает на Москву через Орел. На одной из почтовых станций они встречаются и проводят вместе несколько бурных ночей. Именно эти ночи любви и украли у Афанасия Марковича его родовой псевдоним «Марко Вовчок». Именно этим псевдонимом были подписаны «народные оповидання». Но Кулиш «по секрету всему свету» твердил, что «Марко Вовчок — это женщина,
Афанасий же молчал. Ему было достаточно, что его повести опубликованы. А кого будут считать Марком Вовчком, его не трогало. Ведь под собственным именем он не имел права публиковаться по решению царя по делу о Кирилло-Мефодиевском братстве.
Не молчали друзья — Михаил Чалый, Илья Дорошенко, Коля Лесков. Но читатели не слышали их голосов. Ведь то, что автором считают россиянку, которая не только ранее украинского языка не знала, но литературой никогда не занималась, было так романтически и ново!
Вернулась в Немиров Мария уже не распутной женой популярного преподавателя географии, а знаменитой писательницей. Правда, весь Немиров знал, кто действительно писал, а кто лишь записывал. Марийка и не скрывала, что автором является ее Афанасий, а не она. Но Афанасию запрещено публиковаться, поэтому если немировчане раскроют псевдоним, рассказы больше печататься не будут! К тому же она уже сама активно включилась в творческий процесс. Выбирала из чемодана Афанасия материал, который ей нравился и уже вместе они его обрабатывали — он диктовал первый, второй, третий вариант, пока ей не понравится. Потом уже выносили написанное на суд вечеринки, опять вносили изменения по замечаниям и пожеланиям коллег, после чего Мария переписывала произведение начисто и слала Кулишу в печать. Действительно, постепенно и она увлекалась творческим процессом. Он все больше и больше захватывал ее. Ведь в провинциальном Немирове ей абсолютно ничего было делать. Муж был постоянно занят подготовкой к урокам, проверкой тетрадей с домашними заданиями, постановкой оперы «Наталка Полтавка», для которой написал либретто. А чем было заняться ей? Ведь стряпать, как жена Теодоровича, она не умела, у нее даже чай подгорал. Вот от скуки и обольщала его друзей, учителей и старшеклассников. О ней сплетничал весь Немиров. Даже до мамочки в Елец дошли те сплетни. Когда Петр Барщевский перебрался в Киев и Афанасий Васильевич занял его место старшего преподавателя русского языка, с Орловщины прикатила к Мароквичам Параска Вилинская http://i006.radikal.ru/0712/16/0f1c373c5df5.jpg с 16 летней дочерью Верой, чтобы «помогать» Марии по хозяйству.
Но как? Делать она ничего не умела и не хотела. Единственным ее намерением было выдать младшую дочь замуж. Из-за этого стала непременной участницей всех вечеринок, присматриваясь коллегам-учителям Афанасия, пока не нашла подходящего, которого и умудрилась таки женить на Вере. Слава богу, вскоре, когда Дорошенко переедет в Чернигов, она поедет с ним, еще и Маринкиного брата Дмитрия заберет с собой...
В конце 1857 Кулиш таки напечатал первую книжку Марко Вовчок «Народные рассказы» Весь тираж разошелся за считанные дни. В феврале книжку прочитал Шевченко и прислал трогательное письмо. О первом знакомстве с произведениями Марка Вовчка Тарас Шевченко говорил их общему другу Федору Лебеде: «Сыжу я, бачыте, в Нижньому та выглядаю того розришения ( выехать в Санкт-Петербург.авт.), як стара баба лита. Коли це прысылає Пантелеймон оти оповидання и так уже йих захваляє та просыть, щоб я йих прочитав и сказав свое слово. Я, звычайно, почынаю спершу з передмови. И двох страничок не перечытав, згорнув та й за лаву. Тьфу, кажу: хиба не выдно Кулишевойи роботы. Лежалы воны там килька недиль. Колы знов пыше до мене Кулиш, нагадує та просыть, щоб скорише прочытав або хоч так завернув. Тоди я розкрыв посередыни и чытаю. Е, кажу соби, це вже не Кулишева мова! Перечытавшы до остатку, благословыв обома рукамы» …
Растроганный Афанасий Васильевич пишет издателю Кулиша Каменецкому: «...Тараса благодарю за милую его память, навеки благодарю... Когда нам придется что еще переслать вам в печать, показывайте это п.Тарасу, пусть он проверит своими глазами, исправит своей рукой...»
Летом в «С-Петербургских ведомостях» напечатали рассказ «Выкуп» в переводе Стороженко. Ещё через месяц в «Русском вестнике» напечатали в авторском переводе «Сон» и «Свекровь». Это уже был общероссийский успех. В ознаменование его в начале сентября Тарас Шевченко организовал складчину в Петербургской Громаде и на собранные средства купил золотой браслет, которой и послал Марии Марковичке. Афанасий пишет в ответ: «влюбились вы в простое и искреннее писание жены моей, и уже такую ей ласку показываете, что не нужно и отца родного. Да кто его и знает — который лучше, интереснее дар: или золотой браслет — общественная за поводом вашим дармовщина, большая честь, нет более большой! — или ваш собственный «Сон», что и обществу не нужно лучшего, — когда бы бог дал, исполнился!»…
 Разве же можно сравнить эти строки, преисполненные музыкой «народных рассказов» с теми нудными и официальными строками писем, которые он писал и еще будет писать Марии.
 Осенью 1858, Юзефович перевёл Тулова старшим инспектором Киевских гимназий. Собранные им в Немирове учителя стали разъезжаться. Новый директор Пристюк был похожим на того директора Зимовского, которого выгнали за самодурство, по требованию самого князя Потоцкого. Он взялся железной рукой наводить дисциплину, завел сексотов среди учителей и гимназистов. Скоро знал все о Марииных приключениях с учителями и гимназистами, и об украинских вечерницах Афанасия. Он приказал Марковичу прекратить самодеятельность, а всё внимание уделять подготовке уроков. Афанасию стало неуютно в Немирове. Друзь разъехались, тёща действовала на нервы…
 Он обратился к Кулишу с просьбой найти ему работу в столице. Кулиш просит графа Толстого устроить Афанасия инспектором типографии Синода, так как «он женат на лице, что пишет морально-религиозные повести под именем Марка Вовчка». Нужно сказать, что это Афанасий Васильевич был глубоко религиозным, Мария же была атеисткой-нигилисткой. Причём она афишировала это и Толстой вряд ли бы принял такой аргумент. Однако, через несколько недель Афанасий получил письмо от Кулиша о том , что работа в типографии ждет его, а если она не понравится, то работу в Петербурге всегда можно найти, да и гонорары Марка Вовчка наивысшие в России и на них можно прожить...
Где-то 15 декабря 1858 Афанасий взял месячный отпуск «в связи с болезнью» и поехал с семьей в столицу. По пути заехал на неделю к брату Василию, потом завезли Параску в Орел и поехали в Москву. Познакомились там с Аксаковыми и Катковым, передали для печати в «Русском вестнике» несколько рассказов. Да вот только обещанное место в типографии его не ждало - было занято. Ведь Кулиш только пообещал его добиться, а все его действия были ограничены простым разговором с Толстым, который сказал, что не против видеть инспектором Марковича. И только… Пришлось, взяв гонорар из издательств за опубликованные и неопубликованные рассказы, 22 января прибыть в Петербург. Кулиш устроил торжественную встречу с Петербургской «Громадой». Вот только Шевченко не было, он сидел дома с простудой. 23 января Мария пошла к нему сама без мужа. Что там было, то уже их дело. Василий Белозерский пишет: «23 января 1859 г.Шевченко познакомился с М.А.М(аркови)ч. Шевченко от автора «Народных рассказов» был в неописуемом восторге».
С этого времени жизнь Марко Вовчок полетела в безумном темпе. Мария с утра до поздней ночи ходила по званым завтракам, обедам и ужинам. Везде ей предлагали почитать что-то из «Народных рассказов», и она не ломаясь читала и читала. Это был лучший пиар произведениям.
Афанасию Васильевичу на тех вечеринках места не было. Он ходил по издательствам, пробивая новые рассказы, правя принятые к печати. Сказать по правде, это было оптимальное распределение обязанностей. Кто, как не автор, должен править произведение? И кто лучше Марии мог их пропагандировать?. Ее земляк Тургенев в «Воспоминаниях о Шевченко» пишет о Маркович, что она «...служила украшением и средоточием небольшой группы малороссов, съютившейся тогда в Петербурге и восторгавшейся ее произведениями: они приветствовали в них — так же, как и в стихотворениях Шевченко — литературное возрождение своего края... Тарас Григорьевич... прежде чем кого-либо из нас, приветствовал г-жу Маркович: он уже встречался с ею, был искренне к ней привязан и высоко ценил ее талант... При всем самолюбии, в нем была неподдельная скромность. Однажды на мой вопрос: какого автора мне следует читать, чтобы поскорее выучиться малороссийскому языку? — он с живостью отвечал: «Марко Вовчка! Он один владеет нашей речью!»
Кстати, Тургенев http://i011.radikal.ru/0711/37/ab411b0ca2a7.jpg и без Тараса был увлечен Марией. Она была его партнершей в танцах на всех балах. Он убеждал Марию, что она может стать писателем с мировым именем. Вот только в Богом забытой России этого не сделаешь. Нужно побывать за границей. И мир посмотреть, и себя показать. Он весной поедет к своим дочерям, которые живут в имении Виардо под Парижем. (Странные когда-то были отношения. Муж Полины Виардо http://i007.radikal.ru/0712/20/3758f6358f4d.jpg, известный музыкант и композитор Виардо, http://i022.radikal.ru/0712/3b/c30a422faff1.jpg не только воспитывал дочерей любовника жены, но и принимал его в своем имении). Может захватить в Дрезден и Марковичей. Там они смогут остановиться у его друзей Рейхель, а дальше уже странствовать по Европе... Марковичам понравилась его предложение. К тому же в гнилом Петербурге Мария часто болела. Афанасий Васильевич послал в Немиров заявление об увольнении. Директор гимназии Пристюк в ответ написал, что не увольняет по письмам. Маркович должен прибыть лично и на месте решить все дела. Афанасий хорошо знал, чем может обернуться самовольное освобождение, поэтому поехал в Немиров. Почти месяц улаживал и передавал все дела. Потом еще почти месяц гостевал у Черниговских родственников и друзей. Приехал в Петербург лишь 2 мая. В нанятой ими квартире застал лишь голые стены — Мария вместе с сыном, в сопровождении Тургенева, вечером 29 апреля Берлинским почтовым дилижансом выехала за границу...
Афанасий не ринулся догонять жену. Слишком много незаконченных дел она оставила в Петербурге. Нужно было улаживать дела с издательством, править сданные в печать рассказы, а главное, выбивать гонорары для того, чтобы Мария там в зарубежье не чувствовала себя Золушкой.
Вместо него вдогонку за Марией ринулся Пантелеймон Кулиш. http://i034.radikal.ru/0712/ac/e146098d41e0.jpg Правда, вряд ли это можно назвать «вдогонку». Кулиш в это время находился в Германии. Он, чуть ли не больше всех, считал, что Марии нужен и отдых, и творческой рост на Западе. Да и сам он хотел увидеть мир, показать себя. Ему, с его западным мышлением, тесно было в хуторской России. Так вот, захватив несколько бочонков целебных настоек дружбана Забилы, он поехал странствовать Европой. Но вот одна беда. Виктор Забила всю жизнь любил единственную женщину— Любу Белозерскую, сестру Пантелеймоновой жены. Когда та пожаловалась ему на неверность мужа, Виктор пообещал ей отвадить Пантелеймона от женщин. Он приготовил ему такую настойку, которая полностью лишала мужской силы, еще и выдал ее за знаменитую «кохановку». Кулиш, только приехав в Кенигсберг, шлет Марии телеграмму с указаниями, как и куда ей ехать. Прошла неделя — никакого ответа. Он шлет депешу уже своему издателю Каменецкому: «С Кенигсберга послал на Ваше имя телеграфную депешу — нет ответа! Допустим, М.О. была больная или досадно поражена, или как бы то ни было у нее на душе, но Вы должны были немедленно передать ее слова... Вы считаете, что все то шутки, что делается в моем сердце...»
Получив от Кременецкого известие о том, что Мария выехала вместе с красавцем Тургеневым в Берлин, он ужасно вспылил и сам приехал в Берлин. Несмотря на скупость, снял роскошный номер в лучшей гостинице и стал дожидаться Марию. Приехала она 7 мая. Он таки уломал ее оставить Богданчика Тургеневу, а ночь провести с ним. Бедный Пантелеймон! Он выдул почти полулитру Забилиной «лже-кохановки», чтоб быть на высоте. Забила никогда не ронял слов на ветер. Обещал Саше, что отвадит мужчину от женщин. И — отвадил. Зря провела Мария ночь в номере Кулиша. Ничего у него не вышло. Разгневанная Мария утром вместе с Тургеневым поехала в Дрезден, где остановилась у друзей Тургенева Райхель, а затем Тургенев отправился к своей любовнице Полине Виардо. Кулиш примчал и в Дрезден. Опять они провели ночь вместе, и опять у него ничего не вышло. Мария невероятно обиделась и разорвала с ним все отношения. Кулиш от непонятной мужской слабости едва не сошел с ума и вернулся в Петербург.
Афанасий в это время уже добился в Министерстве народного образования 8-месячного заграничного отпуска и, уладив все дела с издательствами, выехал в Дрезден, куда и прибыл в конце мая. Следовательно, почти месяц Мария была одна в Дрездене. Она пишет Шевченко «Жить в Дрездене хорошо, тихо. Работа идет очень быстро. Более здесь сделаешь за месяц, как где-нибудь в два года... Работой я не хвастаюсь и не спешусь, а «Ледащицу» потому послала, что была уже написана, так пусть не лежит...»
Нужно сказать, что несмотря на всё это хвастовство, за весь май, пока не приехал Афанасий, Мария не написала ни строчки, и никто из российского общества к ней так и не заглянул. С приездом Афанасия вернулся привычный режим. Он занимается рассказами и перепиской с редакциями, она же рекламирует произведения в местном обществе. Друг за другом к ним потянулись россияне. Первым пришел брат поэта Аполлона Майкова, Владимир — журналист, редактор журнала «Подснежник», потом были профессора Константин Кавелин и Александр Станкевич, тогда еще не знаменитый, писатель Иван Гончаров и уже знаменитый юрист Дмитрий Стасов. В «Пражских новостях» напечатан перевод рассказа Марко Вовчка «Одарка». Следовательно, пиар-кампания проходит успешно. Из Лондона пишет Герцен, что прочитал рассказы Марко Вовчок дочке и они той очень понравились. Просит приехать. Как раз в это время ее личный врач Рихтер рекомендует ехать на воды, а затем на морские купания. По его рекомендации они отправляются на лечение в Швальбах, по пути посещая Ротен, Бастей, Тарант... Между тем с Родины пишут, что Шевченко поехал на Украину, Кулиш наконец вернулся к жене и повез ее на вакации по Волге...
Полечившись, попутешествовав Швейцарской Саксонией (это только название большое, а так эта Швейцарская Саксония размером, как наши Турковский и Старо-Самборский районы), выехали к Герцену и гостили у него с 12 по 15 августа. Вот что пишет гражданская жена Герцена, она же венчанная жена его друга Огарёва http://i003.radikal.ru/0712/1e/1683ba98ceae.jpg: «...госпожа Маркович не замешкалась появиться в Лондон с мужем и малым сыном. Господин Маркович казался нежным, даже сентиментальным, чувствительным малороссом; она же, напротив, была умна, решительна, строга, на вид холодна...
Она рассказывала Герцену, что вышла замуж в 16 лет не любя, а лишь желая независимости. Действительно, Тургенев прав, она была некрасива, но ее серые большие глаза были неплохи, в них светился ум и малорусский юмор, к тому же она была стройна и умела одеваться с вкусом. Марковичи пробыли лишь несколько дней в Лондоне и отправились на континент, где я их впоследствии встретила в Гейдельберге».
И сама Мария, и произведения Марко Вовчок понравились Герцену. И не только ему. Проспер Мериме http://i023.radikal.ru/0712/8c/dbdc9f1aa83c.jpg пишет Жанне Дакен, что «Малорусские рассказы» в переводе Тургенева — шедевр и превосходят роман Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома».
Они путешествуют. Она читает и развлекается, Афанасий Васильевич обрабатывает рассказы и повести. Гонорары из России идут все реже, а ни он, ни Мария деньги считать не привыкли. Решили в октябре вернуться в Петербург. Но в середине октября в Дрездене они познакомились с двоюродной сестрой Герцена Татьяной Пассек и ее сыновьями, 23-х-летним Александром и 12-ти-летним Владимиром. Нужно сказать, что Татьяна Пассек уже давно была заочно знакома через Герцена с Марией. Она столько о ней рассказывала сыновьям, что те считали Марию чародейкой и давно уже боготворили ее. С первой же встречи Саша безумно влюбился в Марию. И здесь произошло чудо. Мария, которая привыкла влюблять в себя мужчин и крутить ими, как хочет, сама влюбилась по уши в парня, почти на десятилетие младше ее. Она уже и слышать не хочет об отъезде в Петербург. Для нее уже не существует никого, кроме ее любимого Сашуни! Тургенев, который хотел взять ее с собой в Петербург, уезжает один. 27 октября Саша приглашает ее в Гейдельберг, и уже 13 ноября О. П. Бородин пишет матери из Гейдельберга: «Россиян здесь много, между ними даже две литераторши — Марко Вовчок и еще какая-то пани, что будет пописывать статейки... Чаще всего... собираются у Татьяны Петровны Паcсек...»
Пассеки были и знатны, и богаты. Вот у них и собирался весь цвет российского зарубежья. Знаменитый физиолог Иван Сеченов пишет в своих воспоминаниях: «Т.П.Пассек нередко приглашала Дмитрия Ивановича Менделеева и меня к себе то на чай, то на российский пирог или российские щи, и в ее семье мы всегда встречали Марко Вовчок, уже писательницу, которую отрекомендовали как такую в глаза, а за глаза как бедную женщину, страдающую от сурового нрава мужа».
Хоть Афанасий Васильевич никогда не был суров к жене, она его выставляла таким, готовя разрыв и оправдывая связь с Сашей Пассеком. Вместе с Пассеками в Гейдельберге они прожили до марта 1860, когда Татьяна Павловна застала Марию в постели сына и приказала ей выметаться вон из города. Пришлось Марии переезжать с мужем сначала в Невшатель, а затем в Лозанну. Все бы ничего, но гонорары за рассказы все задерживались. В Гейдельберге они были фактически на иждивении Пассеков, а теперь нужно было срочно искать деньги. Афанасий Васильевич пишет из Лозанны И.С.Аксакову: «Или это обстоятельство безденежья, или горный воздух, то ли и второе, повлияло очень плохо на Машино здоровье. Прошу вас ещё больше, чем денег, напишите ей дружеское, доброе письмо: таким мероприятием Вы прогоните и болезнь ее, и скуку, навеянную 8-дневным общением со Станкевичами...» Разве же суровый муж так напишет о жене?
Гонорары все не присылают, приходится занимать деньги у знакомых. Чтобы сократить расходы, 29 апреля Афанасий Васильевич выезжает к Аксакову в Мюнхен, а через месяц Мария с сыном едут в Париж. Тургенев шлет ей на дорожные расходы 300 франков. Знаменитый французский писатель Проспер Мериме прочитал ее народные рассказы в оригинале и для души взялся за перевод «Казачки». Лишь 7 июня Мария вернулась в Гейдельберг, где уже ожидал ее муж. Но через 10 дней, оставив Богдана мужу, одна едет в Швальбах, а затем странствует по Швейцарии. Маршруты этих странствий удивительным образом совпадают с поездками Саши Пассека. Но его маман сурово контролирует расходы сына, так что в июле приходится проехаться по Рейну с Тургеневым, чтобы получить от него дежурное денежное вливание. Денег хватило до конца августа, после чего Мария опять едет в Париж, где можно чем-то разжиться в издательствах, да и Тургенев живет рядом с Парижем, в имении Виардо.
Афанасий Васильевич в это время живет с сыном затворником в пансионате Гофмана в Гейдельберге. Пишет и шлет повести в Россию, а оттуда гонорары все забывают выслать. Ему уже надоела такая жизнь, надоели сплетни о похождениях жены. Он рвется на Родину. Марии он теперь не нужен. Украинский Марко Вовчок закончился, а российским Афанасий быть не хочет. Саша Пассек, хоть и юрист по специальности, но тоже умеет сочинять и полностью может заменить Афанасия. К тому же она любит Сашу, а любовь и нудную прозу может превратить в прекрасную поэзию. Мария берет деньги у Тургенева и Макарова, рассчитывается с Гофманом за пансион и отправляет Афанасия Васильевича в Петербург. Его это полностью устраивает. В Петербурге он возвращается к привычной жизни. Снимает комнатку у старого друга Штакеншнейдера, http://i005.radikal.ru/0712/53/edec50074888.jpg рядом с Академией Искусств, где живет Шевченко. В доме Штакеншнейдера живет Яков Полонский, http://i015.radikal.ru/0712/97/01ae981fa614.jpg живут его земляки — студенты Павел Чубинский, Иван Рашевский, его знакомец Николай Вербицкий-Антиох. Днями Маркович бегает по издательствам, пробивая в печать рассказы. Недаром же о Марии пишут их знакомые, что она напряженно работает и уже подготовила 5 малорусских рассказов. Так что пока Афанасий в Петербурге и от ее имени бегает по издательствам, она в Париже «напряженно работает». Как именно, пишет Герцен Тургеневу: «...мать (Пассек) в отчаянии, вроде бы все мы не виновные перед царем и не грешные перед богом. Он поехал за ней в Париж». Тургенев отвечает Герцену: «Ты знаешь, я нахожусь относительно М.М. на положении дяди или наставника и говорю с ней очень откровенно. Я вполне уверен, что между ней и П. нет ничегошеньки. И эта уверенность основывается именно на тех психологических данных, о которых ты вспоминаешь... У нее днями сын чуть не умер от крупа, и она очень испугалась». Но неужели бы женщина одному любовнику рассказывала о другом, младшем? Да и Сашу Паcсека в то время нельзя назвать единственной ее настоящей любовью. Она уже познакомилась с медиком Карлом Бенни и петербургским студентом Володей Чуйко, бывшими моложе Саши. Бенни выдвинул теорию, что для здоровья женщины лучше всего — молодой любовник и она с удовольствием претворяла эту теорию в жизнь. Благодаря усилиям Афанасия, гонорары ей шли регулярно. Но в чем, в чём, а в экономике она была не очень! Тургенев пишет Анненкову: «Мария Алекс. и до сих пор здесь живет, и мила, как и раньше, но сколько тратит эта женщина, сидя на сухом хлебе, в одном платье, без туфлей — это диковина. Это даже превосходит Бакунина! За полтора года профукала 30000 франков совсем неизвестно на что!» Сам Анненков очень метко характеризует Марию в своих «Литературных воспоминаниях»: «Это была удивительная натура, без нужных средств для поддержки своих привычек, но с прекрасным мастерством изобретать средства для добывания денег, что, в сочетании с почтенностью, которую предоставляют человеку труд, умение и горький опыт жизни, добавляло особенного колорита лицу пани Маркович и удерживало возле нее множество умных и талантливых почитателей достаточно длительное время»...
Афанасий Васильевич в это время доводит до блеска последние из украинских рассказов, что обрабатывал за границей. Редактор «Русского вестника» Катков отказывается их печатать по-украински. Зато все большую популярность стал завоевывать украинский журнал «Основа» под редакцией Василия Белозерского совместно с Кулишом. О нем впоследствии напишет друг-ментор Кулиша, украинофоб Михаил Юзефович: «Первый приступ политического украинофильства к формальной пропаганде начался в 1861 г., в журнале «Основа», основанному в Петербурге Белозерским совместно с Кулишом. Белозерский стал тогда чуть ли не самым главным двигателем интриги украинофильства, первым заданием которой было тогда введение в преподавание народных школ малорусского говора»...
Конечно, Афанасий стал одним из активнейших членов «Основы», бывал на всех вечеринках, которые устраивали в редакции, что даже отметил в своих воспоминаниях Логвин Пантелеев: «С января 1861 г. начал выходить в Петербурге новый журнал «Основа» за редакцией В.М.Белозерского при достаточно деятельном участии Костомарова и Кулиша... На вечерах бывало немало выдающихся знаменитых малороссов, напр., Афанасьев-Чужбинский, О.Стороженко, Трутовский (художник) и другие. Вспоминаю, заметив одного достаточно грузного мужчины, я спросил, кто это. «Муж Марка Вовчка» — услышал я ответ таким тоном, как будто больше сказать о нем ничего. А самого Марка Вовчка, в то время чрезвычайно популярного, я ни разу не встречал».
Но чаще Афанасий встречал Шевченко у себя дома. Тарас давно уже перестал на него дуться за то сверхлегкое наказание за участие в Кирилло-Мефодиевском братстве, когда Тарасу досталось десять лет унижения солдатством в диких степях Кос-Арала, а Афанасию — карьерный рост на землях предков в Орле. Жили они почти рядом, так что Тарас зачастил к нему по вечерам на «рюмку чая». Приходили земляки-студенты, пели песни, делились новостями. Иногда заходил прекрасный лирик Яков Полонский, и тогда каждый из них погружался в воспоминания о своей первой, потерянной любви. Но о Марии не вспоминал ни один, ни второй, хоть для одного она была законной женой, а для второго названной дочкой...
Свою последнюю в жизни рюмку Тарас, по-видимому, тоже выпил у Афанасия. Афанасий так и не сказал ни единого слова на его похоронах. Мучили слёзы. За него выступил земляк-студент Павлик Чубинский. Зато в конце апреля Маркович принимает активнейшее участие в организации концерта украинской музыки, весь сбор от которого пошел на приобретение земли для родственников Шевченко. Ведь Тарас, выкупив их из неволи незадолго перед Указом о земельной реформе, оставил их этим без земли. Вот Петербургское Общество и исправило эту несправедливость. Правда, Кулиш, который все еще был зол на Марию, а особенно на коварного Виктора Забилу, песни которого звучали на концерте, набросился на концерт с критикой в своей «Основе». Назвал тот концерт завыванием псевдонародных песен. Афанасий пошел к редактору Василию Белозерскому, и в этом же номере «Основы» был напечатан его ответ «Справедливо замечено... что концерт был далек от совершенства; но можно ли требовать совершенства от чего бы то не было, а тем более от концерта, что образовался наскоро, к тому же на Севере, где так мало знания и понимания нашей народной музыки. Нужно было испробовать возможное, и оно показалось обществу не чужим, не страшным, не бесплодным. Возможное сегодня подает надежды к лучшему в будущем. Кто слышит нашу песню не одним ухом, но и сердцем, тот должен понимать, что она для артистического своего исполнения требует свободы вдохновенья, что создало ее в народе, то есть такого глубокого проникновения словами и звуками песни, вроде бы они родились в минуту самого пения. Так иногда поет знакомый многим украинцам Ченстоховский, но его голос не для концертного зала... Так иногда пел Шевченко. И горлом и стихами... но легко ли на одну ноту стать Шевченко...»
А затем была перевозка праха Шевченко на Украину. Вместе с ближайшими друзьями покойного поехал и Афанасий. Доехал лишь к Борзны, где его сменил побратим Тараса Виктор Забила. Афанасий поехал в Чернигов, встретился там со старыми друзьями Федором Рашевским и Ильей Дорошенко. Федор Рашевский принудил его пойти с визитом к новому губернатору кн. Голицыну. Губернатор предложил ему занять должность представителя правительства при мировых съездах посредников Черниговской губернии. Съезды эти решали спорные вопросы между помещиками и крестьянами, а поскольку мировыми посредниками люди чаще всего избирали помещиков, то именно для того, чтобы уравновесить их влияние, и назначались представители от правительства. Они должны были отстаивать именно те идеи, за которые боролись Кирилло-мефодиевские братчики. Афанасий с радостью согласился . 20 июня он был зачислен постоянным членом посредников мировых съездов . Он пытался принудить помещиков сурово придерживаться «Общего положения о крестьянах, которые вышли из крепостничества».
Князь Голицин, который принимал участие в разработке этого документа и позволил Кулишу опубликовать его по-украински, был заинтересован в том, чтобы его представителями на мировых съездах были честные люди. Люди, которые не гнушаются простыми людьми, а любят их. Он пригласил друзей Шевченко — Марковича, Лазаревского, Борчука, Лузанова и других...
Голицин был абсолютно прав в том, что паны будут пытаться обмануть крестьян с передачей им земельных наделов и определением порядка отработки. (Между прочим, точь-в-точь так делают с делением на паи земель паны и местные власть предержащие и в настоящее время). Поэтому и должны были его представители защищать интересы крестьян. Суды заседали раз-два в неделю, поэтому Афанасий Васильевич поселился в живописном месте на Пяти углах в Чернигове.
К сожалению, Афанасий Васильевич, прямо скажем, не оправдал надежд князя. Он должен был бы мотаться по уездам, общаться с крестьянами, изучать обстановку и уже тогда на мировых судах, как компетентный представитель правительства, агрессивно противостоять местным панам. Но чтобы так делать, нужно было иметь деньги, а не те жалкие 175 рублей ассигнациями, которое он имел в суде. К тому же из того мизера он 100 рублей высылал Марии. Вот и не имел возможности ездить по своим уездам и выезжал только на суды. Ему ни разу не пришлось победить основного оппонента — предводителя дворянства Глуховского уезда В.Туманского, который способствовал тому, что крестьян принуждали выходить из крепостничества без пашни, без леса, лишь с лоскутами неродящей земли, которую милостиво выделял им пан.
Из-за этого между ним и Марковичем на судах возникали жаркие споры, которые едва не переходили в драки. Но мировой суд Глуховского уезда решал эти вопросы в интересах своего предводителя дворянства, а не приезжего зайды, который даже с собственной женой не мог справиться. Вот и отходили здесь крестьяне от господ почти без ничего. Из-за этого больше всего крестьянских бунтов в Черниговской губернии было именно в Глуховскому уезде…
 Афанасий Васильевич, вместо того, чтобы ехать в уезды, устраивает вместе с Ильей Дорошенко постановку «Наталки Полтавки», которая имела безумный успех и повторялась несколько раз. Потом долго еще город вспоминал те постановки и партию Наталки Полтавки, которую исполняла Мелания Ходот, «серебряный голос Украины», открытая Афанасием в глухом селе на Глуховщине. В городе, да и в губернии, вошло в моду ходить в национальной одежде. Афанасий вместе с Глебовыми, Вербицкими и братьями Белозерскими учредил кружок «Шановцев родной народности», которые устраивали вечеринки и народные гуляния с пением украинских народных песен. В этот кружок входили все члены Черниговской Громады из куреня Степана Носа, а также их близкие и знакомые. На этом фото нет ни Марковича, ни Глебова. Первый в это время был у Глухове, а второй болел и не захотел сфотографироваться в таком непрезентабельном виде. Зато мы видим братьев Белозерских, семейство Ходот, Николая и Марию Вербицких. На фото над отцом(№5) стоит Мелания Андреевна Ходот-Загорская, которую Николай Лисенко звал «последним украинским соловьем» и «серебряным голосом Украины». Обратите внимание на № 19 — это поручик Герасимовский, по доносу которого впоследствии будут уничтожены и Черниговский курень Громады, и сам кружок «Шановцев своей народности».http://i005.radikal.ru/0711/2c/842e646e5b85.jpg
Для Марии же в это время тоже началась черная полоса. Николай Добролюбов, который в последнее время замещал ей Афанасия, по литературным делам выехал в Петербург. http://i001.radikal.ru/0711/64/015e2e8bfd57.jpg Выехал в Россию Тургенев. Собирается в Петербург Татьяна Пассек с сыновьями. Не с кем стало создавать новые рассказы, ведь она не привыкла работать одна-одинешенька. Поэтому Мария пишет Афанасию Васильевичу, что думает ехать в Петербург, а оттуда к нему в Чернигов, заглянув по пути в Орёл. Афанасий назанимал у знакомых денег и срочно купил квартиру рядом с огромным яблоневым садом возле Красного моста и обставил ее к приезду жены с сыном. Через Глебова познакомился с подполковником Красовским, который преподавал в Киевском кадетском корпусе, куда Афанасий Васильевич намерился отдать на учебу Богдана.
Они так и не приехали. Афанасию стало известно, что вместо Петербурга Саша Пассек повез Марию в Париж. В отместку Афанасий стал ухаживать за Меланией Ходот. Она забеременела. Но Афанасий с Марией были обвенчаны, а в православной России церковные браки были на всю жизнь. Чтобы не ославили дочь, старый Ходот быстренько ее отдал за мелкого помещика Загорского, пьянчугу, к тому же горбуна. Афанасий отдал им квартиру, которая теперь ему была не нужна, ведь жена оставалась за границей с юным любовником...
У Саши Пассека нежданно прорезался талант писателя, и Мария творит уже вместе с ним. В конце марта 1862 Тургенев пишет из Парижа В. Карташевской: «Вы спрашиваете о г-же Маркович. Она еще до сих пор здесь, и, кажется, не бедствует. За труды ее платят очень хорошо...»
Маркович хочет создать в Чернигове украинскую газету «Десна». Но, к сожалению, с 25 апреля 1861 Министром внутренних дел руководил Петр Валуев. Он имел языковую глухоту и через абсолютную неспособность к изучению иностранных языков, едва-едва закончил гимназию. Из-за этой языковой глухоты он считал, что на территории Российской империи должны в совершенстве знать только русский язык, все же другие языки только мешают этому. Вот и придирался к мельчайшим пустякам. Нашел, что у Афанасия Васильевича не отменено запрещение публиковаться, и отказал ему в издании. Так и не вышла «Десна». Черниговское общество смогло через старшего преподавателя гимназии Леонида Глебова протолкнуть двуязычную газету «Черниговский листок»...
В 1862 году начали осуществлять акцизную реформу. Акцизным начальником в Черниговскую губернию был назначен старый друг Афанасия Федор Рашевский. Вот что пишет биограф Шевченко Александр Лазаревский: «Акцизным начальником губернии был назначен Федор Павлович Рашевский, который начал умело подбирать в новое учреждение чиновников. Пошел, соблазнённый высоким жалованьем, и Маркович, которому нужно было часто высылать деньги семье. Перейдя на службу в акциз, Маркович поселился в Новгород-Северском. Там, кроме всего остального, он занимался и музыкой песен. Песенную музыку Афанасий Васильевич блестяще показал любителям при постановке в Чернигове оперетт, выполненных любителями «Наталки Полтавки» в 1862 та «Чар» (по К.Толстому) в 1866. Знатоки говорили, что исполнение музыкальной части в этих опереттах представлялось верхом совершенства. Но нужно же было видеть Афанасия Васильевича на репетициях этих оперетт... Без устали дрался он, ссорился: голосил, пока та или другая партия не была наконец разучена. Особенно многих труда положил Афанасий Васильевич при постановке «Чары» никогда перед тем не играемой. В этой оперетте главную партию пела прекрасная певица Мелания Андреевна Загорская (Ходот), которую Афанасий Васильевич встретил в одном глухом хуторе. Дружеские отношения Мелании Андреевны скрасили последние дни Афанасия Васильевича, что так и не дождался своей семьи»...
Афанасий Васильевич написал обо всем Марии и сообщил, что снял теперь для нее уютную избушку в Новгород-Северском и нетерпеливо ожидает их с Богданом. В ответ Мария негодующе пишет «Я копеечки щербатой не возьму из тех акцизных денег, хоть бы мне было голодно и холодно». Но уже в конце сентября просит у него денег на поездку в Петербург, которые и получает в начале октября.
Поездка в Петербург ей действительно была очень нужна. В России вступили в действие новые цензурные правила, согласно с которыми были закрыты журналы «Современник» и «Русское слово», на чьи гонорары обитала Мария в Париже (не считая Сашиных денег). «Основа» из-за ссор между Кулишом и Белозерским прекратила выплаты. Так что нужно было налаживать новые связи, искать новые журналы. Пришлось на некоторое время бросить любимого Сашка и выехать в Петербург. В Петербурге она таки добилась, чтобы Василий Белозерский выплатил ей 500 рублей серебром за напечатанные материалы. Договорилась с редакторами газет «Северная плела» и «Очерки» о публикации материалов. Она приворожила молодого, но уже известного писателя Василия Слепцова и он взялся вести ее http://i036.radikal.ru/0712/a1/1cfeb0e492ab.jpg издательские дела. После этого вернулась к Саше в Париж, так и не навестив мужа...
О тех временах пребывания Марковича в Н-Северске рассказал известный украинский писатель Дмитрий Маркович (племянник Афанасия): Приезд дяди к Новгород-Северский сделал целую революцию в обществе и гимназии. Пение мужицких песен вошло в моду: идеализация крестьянства в малорусских пьесах принуждала обратить внимание на него, глянуть, как на Человека, раньше — по привычке, теперь сознательно пелись украинские песни и записывались; слушали пение крестьян, от них не поневоле, как раньше, а сознательно заучивались эти песни. Даже альбомы у барышень заполнялись не «Черной шалью», а стихотворениями Шевченко, словами народных песен. Мужикофильство, как говорили помещики, сразу внесло живую струю в общество.
Во время прогулок дяди Афанасия он всегда был окружен несколькими гимназистами старших классов...ему, считаю, многие из них обязаны первыми проявлениями национального самосознания... Безусловно знаю, что в классах в свободное от уроков время, читались Шевченко и другие поэты, даже Мицкевич по- польски; пелись песни — украинские, российские, сербские. Знаю, что директор гимназии Кулжинский сурово запретил бывать у дяди и поддерживать с ним знакомство»...
Как видим, Афанасий Васильевич никогда не был тем забитым и никчемным мужчиной, каким его выставляет в своих описаниях старый любовник Марии Иван Тургенев. Да и своё литературное молчание Афанасий Васильевич таки прорвал в это время. Через Илью Дорошенко он передал в Нежин Матвею Симонову (Номису) собрание из 30 000 народных поговорок и пословиц (и Илья Дорошенко, и Матвей Симонов, и Николай Вербицкий-Антиох были женаты на дочерях Федора Рашевского). Их Номис издает на средства Г.П.Галагана. К сожалению, в книжке было всего 15 000 поговорок, пословиц и песен. 15 000 не пропустила цензура, в том числе и все срамные песни.
Летом в Чернигове произошел страшный скандал. В тюрьму едва не попал сам Федор Павлович Рашевский. В Чернигов приехал эмиссар «Земли и воли» красавец-землемер Андрущенко, любовник Параски Глебовой. На квартире братьев Белозерских, снимаемой ими вместе с поручиком Герасимовским, он устроил тайную встречу, на которой, кроме братьев Белозерских, были врач и куренной Степан Нос, Глебов, землемер Иван Маслоковец, студенты Гавриил Коваленко и Федор Ретечко. Как всегда на Руси, эта встреча была не без водки. Разгоряченные водкой, они уже не шептались между собой, а орали. А в соседней комнате отдыхал после утренней попойки поручик Герасимовский. Те крики разбудили его. Он стал прислушиваться, чтобы распознать гостей. Даже попробовал выдвинуть морду в двери, чтобы присоединиться к обществу, но Нос запустил у него сапогом. Так что поручик оскорбленно застыл на своей постели, прислушиваясь к происходящему в соседней комнате. Но там уже всё заканчивалось. Черниговчане единогласно отказались организовывать у себя тайное отделение «Земли и воли» С них достаточно было «Громады». Все разошлись. Ранним утром Белозерский выехал в командировку. Когда Герасимовский утром зашел в комнату, он уже никого не застал. Зато на столе лежал надорванный грубый пакет. Герасимовский заглянул к нему и увидел кучу открыток и воззваний «Народной воли». Головную боль как рукой сняло. Он схватил несколько листовок и воззваний и побежал с ними к жандармскому полковнику Шульговскому, который жил неподалеку. Полковник как раз поднес к усам кружку рассолу, которым лечилась от похмелья, когда в комнату ворвался поручик Герасимовский. Пренебрегая субординацией, поручик выхватил у полковника кружку и, выдув её, лихорадочно стал рассказывать о вчерашней вечеринке, после чего ткнул под нос полковнику те листовки. Полковник срочно вызвал жандармов, и все они побежали к квартире Белозерских, где и нашли тот пакет, а в нём 110 экземпляров брошюры Огарёва «Что нужно народу», 5 экземпляров воззвания «Свобода №1», печати «Земли и воля», 30 экземпляров воззвания к крестьянам, что начиналось словами «Долго притесняли Вас братья», 214 экземпляров «Колокола», 31 экземпляр воззвания «Под суд!» и книгу Герцена «С того берега», а также рукописные воззвания «К молодому поколению» и отдельные номера революционного «Великоросса». Шульговский обо всем сейчас же сообщил губернатору и в III отделение, откуда отправили для прекращения «малорусской пропаганды» флигель-адъютанта, жандармского полковника Мезенцова. Все, кто был на той вечеринке, были арестованы и отправлены в Петербург. Афанасия не зацепили, потому что он всё это время был в Н-Северском и в Чернигов не выезжал. А вот Федора Рашевского даже арестовали, но через несколько дней по ходатайству губернатора отпустили. На вечеринке он не был, просто был в тесных отношениях с Глебовыми и Белозерскими...
Друзей из Чернигова вычистили. Афанасий Васильевич теперь туда почти не выезжал. Полностью окунулся в работу. Напряжение и стресс от потери друзей отразились на здоровье. Мария еще в Швейцарии подцепила от кого-то из любовников туберкулез и награждала им всех своих партнеров, в том числе и мужа. Уже скончался от туберкулеза Добролюбов, заболел Саша Пассек. Обострился туберкулез и у Афанасия Васильевича. Из-за этого Федор Рашевский в начале 1865 года перевел его из Новгород-Северска в Сосницу, где и сейчас одни из самых известных на Черниговщине туберкулезные диспансеры. Рассказать о жизни его в Соснице опять позволяю его племяннику Дмитрию Марковичу:
«Дядю я застал в убогой обстановке: в его распоряжении были две комнаты, в других содержалось акцизное управление. Эти две комнаты заполнены были столами, а на них — масса книг, тетрадей и исписанных листов, все это в беспорядке. Здесь лежала куча листков с народными пословицами, там ноты, между ними рукописи и опять лоскутки с записанной где-нибудь песней, стихотворением, стаканы недопитого чая — обстановка, такая знакомая студентам. Афанасий... рассказывал о Марии Александровне и Богдасе, что они бедствуют в Париже, что, несмотря на поиски денег, они никак не могут переехать и он ужасно грустит...
Какая его обстановка, такая и вся его жизнь была. Бессребреник поразительный, он ни одного момента не задумывался, дать ли ему денег первому встречному, что заявил о своей потребности; он никогда не имел ни шеляга, потому что в день получения все раздаст и разошлет...»
Так, имея огромную по тем временам зарплату в 1000 рублей в месяц, Афанасий Васильевич жил, как бедолага. Зато Мария сняла имение в Нельи под Парижем. И мужчина деньги приходили исправно, и гонорары шли, и в парижском «журнале воспитания и развлечений» она была штатным сотрудником, и у Сашка еще оставались деньги. Во всяком случае, когда в семье ее друзей Якоби произошла беда, она смогла заложить три золотых браслета, чтобы помочь им деньгами. Не были скаредами ни Афанасий, ни Мария ...
Афанасий, будучи акцизным начальником, для подчиненных был отцом-наставником. Вот как он устроил акцизный присмотр на винокурнях. Старшими надзирателями там стали юноши, которых исключили из гимназий и семинарий из-за недостатка средств на учебу. Все они под руководством Афанасия Васильевича готовились к поступлению в университеты. Он привозил им книжки, ежегодно поддерживал наградными по 100-200 рублей серебром. Все эти его подопечные поступили таки в университеты. Кто в Киеве, кто в Петербурге. Стали зажиточными. Но вот выдающимися деятелями, писателями, так и не стали. Не оставили воспоминаний ни о своей жизни, ни об Афанасии Васильевиче.
После разгона «Кружка шановцев своей народности» Афанасий Васильевич почти ничего не пишет. Он уже чувствует, что жить ему осталось недолго, и умоляет Марию приехать с Богданом попрощаться с ним. Она только обещает. Еще и ехидно отвечает не в Сосницу, где он живет, а в адрес той Черниговской квартиры, которую он когда-то купил для нее, а затем подарил Мелании Ходот, и где теперь та живет с мужем. Письма читает Загорский. Каково ему было читать приветы от Марии к Мелании и к сыну Афанасия, отцом которого Загорский считает себя...
В начале июня 1867 Афанасий по делам приехал в Чернигов и остановился в доме, который подарил Загорским. Загорский в очередной раз напился и, ссылаясь на то Марийкино письмо, стал бить жену. Афанасий Васильевич вмешался. Загорский рядом с ним был, как кот рядом с медведем. Но у Афанасия Васильевича начался припадок. Он упал и не мог уже ходить. В Сосницу уже не вернулся. Врачи нашли у него последнюю стадию туберкулеза кишечника. Жить у Загорских было нестерпимо. Хотя в Чернигове у Марковича были десятки друзей, но он никого не хотел подвергать опасности заражения. Принял предложение смотрителя местной больницы, писателя, биографа Шевченко, Александра Конисского, и был госпитализирован. Чтобы присматривать за ним в больнице, в Чернигов приехали племянник Дмитрий, и племянница (дочь Аполлона) Манефа, медсестра, жена известного писателя Писемского...
Наступили последние дни его жизни. Дорошенко, Лазаревский, даже родная крестная Данилова, слезно просят Марию привезти к отцу Богдана, попрощаться перед смертью Но ей не до этого. Недавно похоронив Сашу, который также умер от туберкулёза, она теперь лечила горе в объятиях двоюродного брата Дмитрия Писарева. http://i030.radikal.ru/0711/7c/41aa0749a3da.jpg
Афанасий Васильевич умер утром 1 сентября 1867. До последней минуты он ждал жену с сыном, чтобы попрощаться. Но она так и не приехала. Зато попросила у Федора Рашевского материальной помощи, в связи со смертью мужа...
За эту жестокость ее наказали и Бог, и люди. Утопился на мелководье в Балтийском море Дмитрий Писарев. У нее были еще сотни любовников, постоянными из которых были те, с кем вместе она могла писать. Но с 70-х годов она перестала быть писательницей. Так ее наказала за брата Катрин Керстен. Вот как это было.
Мария имела способности к языкам. Россиянка, она хорошо владела украинским, польским, французским. Ее любовник Етцель предложил переводить Жюля Верна. Был ли Жюль Верн ее любовником, неизвестно. Но со своей системой обработки материалов, которые ему поставляли сотни писателей-чернорабочих, он ее познакомил. Она ведь и так самостоятельно никогда ничего не писала. Всегда у нее были соавторы. Знаменитые, такие как Тургенев, Добролюбов, Писарев. И совсем неизвестные. Но это всегда был кто-то один, который был неизвестным соавтором, пока длился их роман. Здесь же был другой принцип. Один использовал труд десятков и имел от этого и славу, и прибыль. Что касается Дюма и Жюля Верна, то эту славу они заслужили. Писатели-негры подбирали для них материал, сюжет, образы. А они уже из этого лепили захватывающие романы.
В 70-е годы Марийке http://i016.radikal.ru/0711/68/c48ce77eb0db.jpg уже было далеко за 40. Бальзаковский возраст миновал. Теперь тяжело стало выбирать любовников. Да и неизвестных талантливых писателей вокруг не было. Мария решила заняться переводчеством. 24 мая 1870 она подписала соглашение с издателем Звонаревым на издание месячника «Переводы лучших иностранных писателей», по которому Звонарёв должен был платить ей по 2000 рублей серебром на год, и по 25 рублей серебром за печатный лист. Мария передавала ему право собственности на опубликованные им переводы. К переводам Мария привлекла известных и неизвестных писательниц, которые хорошо владели французским, английским и немецким языками. В круг этих переводчиц попала и двоюродная сестра Афанасия Васильевича — Катрин Керстен. Первыми её переводами были переводы Пьера Жюля де Сталя (псевдоним Етцеля). Переводы так понравились Марии, что она поручила Катрин перевод сказок Андерсена, на перевод полного собрания произведений которого она заключила договор. С Катрин, как и с другими своими батрачками-переводчицами, она никаких письменных договоров не заключала.
Катрин решила воспользоваться случаем и отомстить Марии за пропащую жизнь брата, за украденное у него имя. Она взяла перевод Сказок Андерсена, сделанный М.В.Трубниковой и сестрой знаменитого критика Владимира Стасова, опубликованный в 1868 году, и почти дословно списала его. Мария, даже не прочитав, поставила свою подпись и отдала Звонарёву. Когда перевод первого тома был напечатан, Катрин анонимно переслала по экземпляру Трубниковой и Стасовой. Надежда Васильевна читает первый том Сказок Андерсена в переводе Марко Вовчок и не может глазам своим поверить. Текст полностью повторяет ее же текст. Но Мария в это время была знаменитой революционно-демократической писательницей и Надежда Васильевна решила не порочить единомышленницу. Промолчала. Но вот 3 декабря выходит второй том Сказок Андерсена в переводе Марко Вовчок. И опять текст идентичен. Катрин знала, что делала. Семья Стасовых в те времена владела умами интеллигенции всей Российской империи, да и Европы. Владимир Васильевич — известный публицист, критик, писатель. Дмитрий Васильевич — известный юрист. Надежда Васильевна — известная писательница, переводчица. И вот это трио восстало против Марии. 11 декабря Стасов публикует в газете «Санкт-Петербургские ведомости» статью «Что-то очень некрасивое», в которой обвиняет Марию в плагиате. Мария еще пытается отбиться, пишет, что ее перевод имеет высший художественный уровень, требует третейского суда. Но куда ей было тягаться с Дмитрием Стасовым. К тому же она и правды о том, что была не автором, а редактором, сказать не могла. Ведь, она «забыла» заплатить Катрусе за перевод, то есть даже не имела морального права перевести стрелки на нее! Третейский суд, состоящий из 19 писателей и юристов подтвердил утверждение Стасова, что перевод Марко Вовчок является плагиатом перевода Стасовой-Трубниковой. В результате этого решения Мария потеряла и журнал, и лицо. Её произведения снимались из печати. Её перестали принимать в высшем свете
От позора Мария решила спрятаться в глухомани и в 1872 году переезжает в имение Львовых возле Торжка в Тверской губернии. Живёт затворницей . Ничего не пишет, никуда не выезжает…
Летом в гости к ней приезжает сын Богдан, который учится на физико-механическом факультете Петербургского университета. С собою он захватил компанию ближайших друзей — студентов-медиков Анатолия Ген и Павла Нилова, выпускников Морского училища Ваню Лебедева и Мишу Лобач-Жученко. Как-то Миша показал Марии свой перевод «Истории неба», П.Ж.Сталя (Этцеля). Мария предложила ему перевести сатирическую «Историю осла» того же автора. Он не только перевёл эту повесть, но и по собственной инициативе перевел еще и научно-популярные «Беседы по химии» Селезня и Риша. Марие показалось, что она открыла талантливейшего писателя. С этого момента Судьба Миши была решена. Она таки влюбляет его в себя и делает верным рабом, как умела делать это со многими любовниками. Друг — одногодок ее сына становится ее вторым мужем! Они будут неразлучными до последнего дня ее жизни. Но вот писать они так и не стали. Никакого писательского дара у Михаила Любач-Жученко не было. Те переводы сообща , по его просьбе, сделали друзья. Так ему хотелось понравиться Марии! И он дествительно понравился. Но из-за этого на долгих 20 лет Мария исчезла из литературы. Лишь когда у сына Богдана в конце 90-х проявился яркий писательский дар и они стали жить вместе, опять выплыл из мрака писатель Марко Вовчок. Но и стиль рассказов был уже совсем другой, и язык не тот, да и время не то. Понадобился Сталин, читобы имя Марко Вовчок вынырнуло из бездны забвения…
Украинский писатель Марко Вовчок умер в 1867 году. Мария Вилинская умерла в Нальчике 28 июля 1907 года. На ее похоронах не было даже сыновей, которые в июле приехали попрощаться с матерью — Богдан выехал в Петербург 23 июля, Борис — 25 июля. Дела оказались важнее, чем последний долг. Да и помнил Богдан, как она не захотела поехать с ним отдать последний долг его отцу…
Кто такой Марко Вовчок? Скажу словами прапрадеда Пантелеймона Кулиша об Афанасии и Марии: «Он, имея в сердце Божью искру. повествовал живым словом. Красиво проповедовал он Христову правду, и как красиво проповедовал, так и делал, между тем как Мария писала так, а делала инак. Сколько в Марковичке было ожесточенного эгоизма, столько в Афанасии самопожертвования и любовной искренности...
Когда умер Маркович (1867) то и Мария умерла для литературы украинской»...
Несомненно, Мария Вилинская была замечательным редактором и обработчиком чужих повестей и романов.
       Несомненно, она умела покорять как самых отчаянных холостяков так и самых благоверных мужей. Покорять и использовать их талант.
Несомненно, у неё была замечательная способность к языкам, позволившая ей с лёгкостью овладеть французским, польским и украинским языками.
Но не она была автором украинских «народных оповидань».
Не она была основоположником украинской литературной речи.
Автором и зачинателем этого был её муж – Афанасий Васильевич Маркович.
Кирилло-Мефодиевец, друг Тараса Шевченко и Пантелеймона Кулиша.
       Нет над его могилой больше того кирпичного надгробия, у которого мы с сестрой приносили Присягу Роду. Вместо него стоит простой железный крест, обнесённый такой же простой металлической оградкой. Стоит могилка над оврагом, пролегшем на месте захоронения моих предков. Протоптали по тому оврагу тропинку с Болдиной горы в урочище «Святое». Святое дело начинал и Афанасий Васильевич. И пусть язык, это только внешность нации, но благодаря таким, как он, эта внешность стала достойной и прекрасной!
И его в семье великой, семье вольной, новой. Не забудьде – помяните, незлым,тихим словом…


ГЛАВА У1. ТАРАС ДА МАРЬЯ
http://i050.radikal.ru/0711/57/e929e4e52228.jpg
Даже в молодости Тарас http://i028.radikal.ru/0712/d4/54a0c59e7322.jpg не был красавцем. Но что-то такое сияло в глазах, такой привлекательной была улыбка, что не была на Украине красавицы, которая бы не мечтала похвастать среди знакомых романом с самим Шевченко. Но все то было в молодости, которая внезапно закончилась ссылкой. Суровый, радиоактивный Кос-Арал бросил Тарасову молодость в болото старости. За каких-то десять лет молодой, коренастый симпатяга превратился в старого дедугана с отвислыми щеками и пузом и лоснящейся , пятнистой лысиной. Мало того, даже стихи первое время после ссылки не писались... Ведь почти десять лет он вынужден был общаться только по-русски или по-польски. Общаться на языке его ссылки. Отказывалось сердце петь на этом языке, а родной надо было еще вспомнить, возвратить в сердце. Вот и писал пока по-русски воспоминания и повести. Хотя сюжеты тех повестей пышно цвели романтизмом, но всё же живой, сочный язык - заставлял перечитывать все от корки до корки, не обращая внимания на довольно искусственный сюжет и ту романтическую дымку, унаследованную им от учителей - Василия Жуковского, Карамзина и Кукольника...
В ссылке, глядя на холостяков и сравнивая их прозябание с жизнью редких женатых , Тарас тяжело загрустил о так и не состоявшейся семье, законных детях. Все чаще наведывались мысли о Смерти. О Вечности. Страшно было пойти на тот свет, не оставив родной кровинки на этом. Сердце разъедала тоска по Родине, по загнанной в гроб ревнивым мужем Ганне Закревской, за их солнышком - доченькой Софией , на которую и взглянуть то не дали…
И вот, наконец, после настойчивых ходатайств графа Толстого, Александр 11 простил Тарасу то давнее оскорбление матери-императрицы, за которое фактически и был засунут он в эту ссылку . Помните :”Как опенок засушенный, бледна, тонконога”. За ту “бледную, тонконогую” оскорблённый Николай 1 и запретил ему писать, а за то, что за его выкуп заплатили деньгами, вырученными от продажи в лотерее портрета Жуковского, который подписал Брюллов, а нарисовал большей частью сам Тарас,(что и в те времена считалось фальсификацией), да за порнографические рисунки, которые рисовал по поручению Брюллова для Наследника, ему и рисовать было запрещено. Почти на 10 лет. Десятилетие, забравшее все его честолюбивые надежды и мечты, укравшее молодость...
И вот все закончилось. Он уже может подписываться не “рядовой Шевченко”,а “свободный художник Шевченко”. Он уже может ехать, правда не куда захочет, а куда разрешит начальство. Пока разрешили ехать в Нижний Новгород и там ждать дальнейших распоряжений. Поехал через Астрахань. В Астрахани, его, словно Первосвятителя, встретила Астраханская „Громада”.Тарас пишет в своем дневнике:
« С 15 по 22 августа был у меня в грязной и пыльной Астрахани такой светлый, прекрасный праздник, какого еще не было в моей жизни. Земляки мои, большею частью киевляне, так искренне, радостно, братски приветствовали мою свободу...Благодарю Вас, благородные, бескорыстные друзья мои! Вы одарили меня такой радостью, таким полным счастьем, которое едва вмещаю в моем благодарном сердце ..."
И не только этой благодатной встречей порадовала Тараса Астрахань.15 августа он встретился с Сашей Сапожниковым, большим почитателем его таланта еще с 40-х годов. Только теперь это уже был не шутник-гимназист в коротенькой кацавейке, а знаменитый на всю Волгу купец-миллионер. Он так же собирался ехать в Нижний Новгород. Вот и предложил Тарасу каюту в арендованном им на эту поездку пароходе “Князь Пожарский”. Тарас с радостью принял предложение, вернул купленный билет капитану, попросив отдать его бедняку, у которого нет денег на оплату. Капитан Василий Кошкин так же проявил благородство и за тот билет взял бесплатно аж пять бедолаг.
Из ссылки Тарас выбирался в той одежде, в которой служил. В изношенной до дыр солдатской форме. Когда при путешествии по Волге на Север стало совсем холодно, Сапожников заставил его переодеться в свой запасной костюм. О Сапожникове можно сказать словами Пушкина:”Как денди лондонский одет”. Так вот и Тарас нежданно для себя стал модником. В нем теперь все видели не бедолагу- ссыльного, а богатея-инкогнито, побратима самого миллионера Сапожникова.
В Нижнем Новгороде Тарасу представили труппу местного театра. Посмотрел несколько постановок. Среди провинциальных актеров ярко выделялась Катенька Пиунова. http://i006.radikal.ru/0711/5d/395f1d7996c2.jpg И талантом, и красотой. Тарас, который как и положено поэту, был очень влюбчивым, сразу влюбился. Благодаря шлейфу звания побратима миллионера Сапожникова, ему оказалось совсем нетрудно попасть к ней за кулисы, а вскоре и в постель. Юная любовница возвращала утраченную молодость. Благодаря ей, вспомнились времена, когда за место в его постели соревновались первые красавицы Малороссии. Но Тарасу уже мало было ходить с нею на званые обеды, выезжать на загородные пикники. Он мечтал о семье. Своей семье! Чтобы сильнее привязать Катеньку, он даже вызвал из Петербурга своего побратима – знаменитого актёра Щепкина , чтобы тот помог ей овладеть актерским http://i002.radikal.ru/0711/45/fafeb53aa9cb.jpg мастерством. Помог, хотя и говорил приятелю, что Катя не очень-то и требует наставника – своё разуменье имеет!..
Почему-то Тарас решил, что если он устраивает Катюшу, как любовник, то от предложения выйти за него замуж, она будет вообще в восторге. Получив из Петербурга от графини Толстой и от Кулиша по полтысячи рублей, он купил моднейший костюм, нанял шикарный экипаж и поперся свататься к ее родителям. Пиуновы были в растерянности. С одной стороны Тарас был, как ни как, знаменитость и отказать ему было страшно. С другой о его неспособности дружить с деньгами и о тратах на попойки ходили легенды. И вдобавок он считал брак священной вещью и не собирался ни сам прыгать в гречку, ни, тем более, позволять это жене. А в тогдашней актерской среде принято было, что актрисы выходят замуж за коллег-актеров чисто формально, именно для того, чтобы иметь возможность открыто жить за счет богатых и сановитых любовников. Таким формальным браком для их дочурки здесь и не пахло...
Так и не сказали они ни да, ни нет. Послали его решать вопрос непосредственно с Катериной. Тарас же решил, что родители поражены и удовлетворены такой блестящей перспективой. Окрыленный, помчался к Кате и радостно объявил ей, что посватал ее у родителей и уже не видит преград для создания семи.
Катя не на шутку разозлилась. Одна дело фланировать по Нижнему Новгороду под ручку с самим Шевченко, вызывая зависть всех знакомых и незнакомых, и совсем другое дело связать с ним свою жизнь! Она подвела его к большому театральному зеркалу и указала на довольно объемное, отвисшее пузо, лоснящуюся лысину, мешки под глазами. Заявила, что он еще может быть её сегодняшним любовником, но не мужчиной на все жизнь – никогда!
Тарас все еще не теряет надежды. Вновь и вновь молит подумать. Она как-то заявляет ему, что хочет перевестись в Харьковскую труппу. Он сразу же пишет Щепкину и дирекции Харьковского театра письма , чтобы устроить ей перевод. Вскоре из Харькова пришёл ответ с согласием. Тарас считает, что это согласие возвратит ему сердце Кати. Настроение его мгновенно улучшается. Из самого сердца на волю, на бумагу льются –рвутся стихи.
Это именно тогда ,9 февраля 1858 он написал эти пронзительные строки:
“ Мы не лукавили с тобою,
       Мы просто шли и нет у нас
       Зерна неправды за собою...”
Того же дня – 9 февраля 1858 он пишет еще два стиха .В стихе“ Муза” он умоляет музу:
“Учи неложными устами...”
Слишком кратковременным было то ощущение счастья. Не дождавшись окончательного решения из Харькова, Пиунова нежданно подписала контракт с директором местного театра. Оставив в дураках и самого Тараса и его друзей, которые столько сил потратили, чтобы организовать тот перевод в Харьков...
Тарас так оскорбился, что забыл о всякой любви. Он пишет в дневнике:
«Случайно встретил я Пиунову, у меня не хватило духа поклониться ей. А давно ли видел в ней будущую судьбу свою, ангела-хранителя своего, за которого готов был положить душу свою? Отвратительный контраст. Удивительное лекарство от любви- несамостоятельность. У меня все как рукой сняло. Я скорее простил бы ей самое бойкое кокетство, нежели эту мелкую несамостоятельность, которая меня, а главное, моего старого знаменитого Друга поставила в самое неприличное положение. Дрянь госпожа Пиунова! От ноготка до волоска дрянь!…»
В отместку Тарас на остатки денег организовывает прогулку с красавицей Сашенькой Очеретниковой, соперницей Пиуновой...Поменял шило на мыло. Сам записал в дневнике: « Поездка наша была веселая и не совсем пустая. Саша Очеретникова была отвратительна, она немилосердно изменяла, не разбирая потребителей. Жалкое, безвозвратно потерянное, а прекрасное создание. Ужасная драма!»
Слава Богу, той драме, пришло время завершиться. От Министра внутренних дел пришло разрешение на проживание в Петербурге, и 10 марта Тарас выехал из Нижнего...Та гулянка с Сашею Очеретниковою забрала все деньги, даже роскошный костюм пришлось заложить. Зато она наградила его герпесом, чирьями на лбу и запухшим глазом. Приехал в Москву и встречался со старыми друзьями, как настоящий пират –с повязкой на глазу. Жил у побратима Щепкина. Слава Богу, у того был замечательный врач, так что за неделю с чиряками и опухолью глаза смог распроститься. Выздоровев, помчался по гостям. 18 марта заехал к старому приятелю Максимовичу. Здесь и встретил он впервые Марию. Вот как он записал об этом в дневнике: “ В первом часу поехали мы с Михаилом Семеновичем в город. Заехали к Максимовичу . Застали его в хлопотах около “Русской беседы”. Хозяйки его не застал дома. Она была у церкви. Говеет. Вскоре явилась она. и мрачная обитель ученого просветлела. Какое милое, прекрасное создание. Но что в ней очаровательней всего – это чистый, нетронутый тип землячки. Она проиграла для нас на фортепиано несколько наших песен. Так чисто, безманерно, как ни одна великая артистка играть не умеет. И где он, старый антикварий, выкопал такое свежее, чистое добро? И грустно и обидно...”
После этой встречи Тарас зачастил к Максимовичам. Вот через день он снова пишет в дневнике:“Вечер провел у милой землячки М.В.Максимович. И несмотря на страстную пятницу, она, милая, весь вечер пела для меня наши родные задушевные песни. И пела так сердечно, прекрасно, что я вообразил себя на берегах широкого Днепра. Восхитительные песни! Очаровательная певица!”
Он еще не успел прикипеть к ней сердцем, как настало время выехать в Петербург. Поехал железной дорогой. На перроне торжественно встречала петербургская „громада”. Остановился у старого друга Михаила Лазаревского. Начал восстанавливать старые связи. Одними из первых навестил своих благодетелей Толстых, вытащивших его из неволи. Толстые, как и в старые времена, содержали литературно-художественный салон, так что Тарас познакомился здесь со всеми новыми знаменитостями на литературном и художественном поприще. Графиня Толстая устроила ему квартиру при Академии художеств, заботясь о том, чтобы Тарас имел и свою рабочую мастерскую и жильё. Правда, для нас с Вами это было бы не ахти какое помещение – узкая комната на первом этаже с единственным окном на два этажа- мастерская и одновременно гостиная Тараса и комнатушка на антресолях, к которой можно было добраться по узенькой винтовой лестнице – его спальня и литературный кабинет. У Тараса наконец-то появилось своё и только своё жильё!
Тарас серьёзно увлёкся гравировкой. Хоть современники и писали, что всё свое время он проводил на званных обедах, ужинах и балах, но за 2 года он смог так освоить гравирование, что Академия художеств присвоила ему звание академика. Да и за те чуть ли не ежедневные возлияния у старых и новых друзей, стоит ли пенять Тарасу. Он сам пишет об этих днях И.Лазоревской „После долгого и тяжкого испытания(нехай воно и ворогам нашим не сниться)я не освоился ещё с радостью свободы...”Но это освоение закончилось тем, что празднуя Рождество 1859 года и немного перебрав, Тарас возвращался домой, не выбирая дороги. Погода в Петербурге зимой препаршивейшая – мокрый снег, чуть затянутые скользким льдом лужи. Тарас не раз падал, страшно промок и промёрз. Ещё с того давнего этапа в Петербург, он страдал хронической пневмонией. Вот и сейчас свалился в тяжелейшей простуде. Забрался к себе не антресоли, укутался во всё теплое, что было, пил только горячий чай с ромом , никого не принимал, не хотел видеть...
И вот нежданно, без приглашения и предупреждения, пришла в гости жена его старого знакомого Афанасия Марковича -Мария. Ее тоже никто не мог назвать красавицей. Простое русское лицо с выгоревшими бровями и будто белесыми глазами. http://i002.radikal.ru/0712/76/4d29fddd8766.jpg Да и фигура такая, что талию не найдешь. Единственное, что в ней привлекало, это роскошные украинские груди, которые никаким лифом не охватишь. Тарас хрипел и Мария, чтобы не затруднять его, присела на постель. Тарас уже читал “ Украинские народные оповидання” , единственным автором которых Кулиш сделал её. Вот они и стали обсуждать героев тех рассказов. Марии приходилось обосновывать неожиданные выверты их судеб. Разговор постепенно перешёл в шутливый спор. Мария совсем распарилась. Расстёгнула напрочь пуговицы на платье и ее необъятные груди так и вырывались на волю. Тарас уже не мог никуда больше глядеть. Вдобавок этот многочасовый беспрерывный разговор совсем утомил его. Стало тяжело говорить. Голова клонилась. Мария, как будто на подушку, положила его голову себе на грудь и стала баюкать- ласкать, как ребёнка. Тарас чувствовал себя не в своей тарелке. И приятными были те материнские ласки, и смешно было, как эта бесова дочь, лет на десять младше его, строит из себя его мамочку. Ничего себе мамочка - молодуха в соку, а он, как старый дед! Тарас аж засмеялся -“ Не мамкой, а любовницей хотел бы видеть такую кралю!”- Тихонько пробормотал в ответ на её вопрошающий взгляд. Мария расхохоталась и стала его шутливо целовать. Постепенно поцелуи из материнских стали страстными и Тарас сам не заметил, как оказался под ее мощным, нетерпеливым телом...
Напрасно ждали друзья там внизу, в гостиной, Марию на чай с докладом о Тарасовом здоровье. До глубокой ночи она лечила его своим телом. Тарас словно в лёгенькой лодочке качался в бушующем море, которое бросало его с волны на волну. Было до обморока хорошо. Это какой-то дурак придумал, что любовницы забирают здоровье! Забрала и дела куда-то Марковичка все Тарасовы болячки. Забрала… и укатила с красавцем Тургеневым далеко-далеко за границу...
Утром он проснулся здоровым и сильным. Как юноша вновь стал бегать с друзьями с одних званых завтраков, обедов и ужинов на другие. В Петербурге у него не осталось соперников. Давно умерли Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Кольцов . Где-то в Таганроге доживал всеми забытый Кукольник. Тарас, как и в 47-м вновь оставался единственным Поэтом. С утра до ночи его тянули на очередные завтраки, обеды, ужина, балы. Везде ром, джин, женщины... Как и когда-то у Брюллова, ему эти сплошные пьянки без роздыху скоро осточертели. Совсем загрустил Тарас. У него начиналась такая модная ныне депрессия. И тогда, как спасательный колокол, как порыв легкого прохладного ветерка душной июльской ночью, вошла в его жизнь Мария Максимович. Жена его старинного приятеля - бывшего ректора Киевского университета http://i022.radikal.ru/0711/2f/27d25d846b7c.jpg
Странным был тот брак. Женился Михаил Александрович аж в 53 года. Женился на соседке. Тоже старой деве, ведь в те времена старыми девами становились в 21 год. Марии было целых 26. У обоих за спиной была трагическая Любовь. Почти тридцать лет тому назад полюбил Миша Максимович девушку. Полюбил на все жизнь Лизоньку Товбич. Но умерла она прекрасно-юной... Так и не смог он больше встретить любовь. А время шло. Надо уже было думать о семье, о детях. А тут еще с каждым годом все больше и больнее обступали болезни. Стал глохнуть, стал слепнуть. Здесь уже не о любви и жене-любовнице приходилось мечтать, а о жене-сиделке, которая бы вытягивала его из всех тех болячек, а может еще бы и сына-наследника родила, хотя от того тридцатилетнего целибата получил сильнейший простатит, который делал сомнительной всякую надежду на детей.
Тяжело при таких условиях было найти жену. Кому нужный старый, немощный дед, отягощенный болезнями, а не деньгами. Ведь, хотя и был Михаил Максимович профессором, но деньги не держались кармана. Ничего не накопил за свою длинную жизнь. Все пускал на книги и исследование. И вот прошёл юбилей, а ни денег, ни детей! Наверное, так бы и умер девственником. Но по соседству, у бедного помещика Товбича росла-вырастала дочурка Марийка. Был Михаил на ее крестинах. Когда-то, бывая у соседей, любил качать её на ногах, подбрасывать на руках под самую крону соседской липы...
Давно выросла Мария с той угловатой девчушки. Стала пусть не красавицей, но такой симпатично-привлекательной, что так и хочется погладить. Было кому ее гладить. Был у нее жених офицер. Была у них такая пылкая любовь, что она забеременела. Но так и не родила она ему ребенка. Нежданно перевели его часть на Днестр. И в первые же дни той, Восточной (Крымской) кампании погиб ее возлюбленный. Хоть в прорубь кидайся. Вот - вот округлится живот и общество будет смотреть на нее, как на покрытку-гулящую.
Вот тогда то и посетил их сосед Михаил Максимович. С давних-давен приучил он Марийку делиться с ним бедами. Никому не говорила она о своей беременности. Ему рассказала. Вначале только посочувствовал Михаил Александрович, сказав, что подумает, как ей помочь. Не видела она его ни завтра, ни послезавтра. А через неделю прислал сватов. Растерялись старые Товбичи. Не к чему был им зять-ровесник, да еще и без копейки в кармане. Но всё же знали они о гибели Маринкиного любимого, догадывались о ее беременности. И пусть денег у Максимовича не было, но всё же было звание профессора и имя, которое знала вся Российская империя. Не преподнесли Товбичи сватам гарбуза. Не дали и утвердительного ответа. Сказали, пусть „ молодые” вначале договорятся между собою.
Мария всё-таки сначала поломалась. Ну не могла она вообразить мужем соседа, в котором никогда не видела мужчину, у которого всегда могла поплакаться на плече, выговориться о всех бедах. Она его беспредельно уважала, любила как родного дядю. А заниматься с ним любовью... Даже вообразить это себе не могла...Но куда было теперь деваться...Долго не поломаешься, когда вот-вот вылезет живот и ребенок властно застучит ножками, пробиваясь из него на волю...Да и лиса Михаил предлагал только дружбу, а на счёт постели - это уже как она сама захочет. Говорил, что из-за смерти любимой, он так и остается девственником. Ни с кем так и не занимался любовью. Начали они жалеть друг друга. Утешение принесло согласие. Справили они брак, как и положено, пышно. А скоро появился на свет и ребеночек. И повезло-неповезло Марии. Мертвым родился ребеночек. Наверное, горе убило его в материнском лоне. Все же вокруг были уверены, что умерло дитя из-за преждевременных родов...
Настало время Михаилу Александровичу выполнять свои супружеские обязанности. Увы, Мария, которой приходилось уже считать дни своей отлетающей молодости, напрасно ждала его в брачном ложе. Боялся профессор опозориться и все не шёл. Пришлось самой лезть к нему на узенькую тахту в кабинете. Проведя в таких некомфортных условиях ночь Михаил предпочёл вернуться в их спальню .
Он все же таки был и профессором ботаники, так что вспомнил все, что знал о афродиаках и с горем пополам стал играть роль мужа- любовника. Но никакого наслаждения не имела Мария от тех сеансов любви. Не о сексе, а о своей науке и очередных болячках думал профессор. Хотя и жили они душа в душу, но сердце Марии тосковало по любви. Настоящей большой Любви, которая бы дала возможность забыть погибшего возлюбленного.
И вот настал 1858 год. Тарас возвратился из ссылки. Встретились они в Москве, куда тогда приехали Максимовичи и где проездом остановился Тарас. Они сразу накинули глазом один на одного. Мария знала наизусть весь “Кобзарь” Тараса, любила его картины. Самой хотелось быть на месте этих Закревской, Маевской, Хекбулатовой, Трощинской, Абазы и неизвестных красавиц, которые улыбались вечности с его холстов. Кому-то Тарас казался дедом. Старым, пузатым, непривлекательным. Для нее, с вечно-больным мужем, старшим Тараса на десятилетие, целую эпоху, Тарас виделся полным сил добрым молодцом. И, вдобавок, стирал возраст обязательный стаканчик “Забиловки” которая воспламеняла взгляд, согревала румянцем щеки, раскрепощала язык. Да и без этого он в любом обществе был душой компании. Такой уж у него был казацкий характер. Во время той встречи во всем многолюдье Мария видела только его- Тараса.
Тарас тогда радостно поприветствовал Михаила Максимовича и шутливо набросился – где это он отхватил такую девицу-красу ,за что ему старику такое счастье! Но вскоре бросил приятеля и словно прилепился к Марии. Скверно себя чувствовал старый профессор. Явно он был лишним на этом празднике жизни! Все видели и слышали одного Тараса, а он остался один на один со всеми своими болячками, брошенный всеми, даже родной женой.
Закончилась та вечеринка. Были еще, да и они промелькнули так быстро, что Мария даже не успела опомниться. Тарас вообще Максимовичей стал воспринимать, как одну только Марию. Но вот вернулись они к себе на Украину, а Тарас укатил в Петербург и стал восстанавливать старые связи, разыскивать, а иногда, отбиваться от старых приятелей. Жизнь его понеслась от вечеринки к вечеринке. В те времена никто и не думал, что когда-то Украина родит Михаила Меченого с его дурацким сухим законом. Не бывало вечеринок без водок. Увы, не только целебным украинским перваком-забиловкою угощали, а и иностранною отравою- ликерами, бренди, ромами, виски...Никому из друзей не мог отказать Тарас. Вот и пил-травился той иностранной гадостью. В конце концов не выдержал, решил вырваться от тех великосветских пропойц на волю. На Родину. На Украину. Он пишет письмо Марии(о её муже, своём старом друге Максимовиче, он как-то забыл). Пишет, что хочет жить и умереть на родной земле. Завести семью, наделать детей. Просит найти ему невесту. Небогатую , неглупую и недурнушку. Чтобы была и берегинею и женой-любовницей , и на её, Марию, похожею...Смеясь, отвечала ему Мария, что не знает такой, ну не может найти, хоть сама заменяй...
Письма письмами, а летом приехал Тарас к ним в гости. Мария ощущала себя на седьмом небе. Старик Максимович тоже будто ожил. Для него ведь Тарас был небожителем, отцом Украины, её Апостолом. Он делал вид, что не замечает взаимного влечения Тараса и Марии. Ну не выставлять же себя старым дураком, который строит из себя собаку на сене. И все же то, что они будто не замечали его, обижало. Обиженный долго с ними не задерживался и говорил жене, что ему надо работать и чтобы стлала ему в кабинете. Влетала пылающая Марийка к нему в кабинет, быстро стлала постель и бегом возвращалась к Тарасу. Они говорили и не могли наговориться. Для них время летело незаметно, одним стремительным водопадом. Они сами не заметили, как стали любовниками. Так длилось несколько дней. Господин профессор и госпожа не могли заниматься домашними делами. Так что, имели прислугу из своих немногочисленных крепостных. Это только собаки бывают верными своему хозяину. Крепостные очень редко бывают верными своим хозяевам. А вот у Максимовичей – были! Марийка относилась к своим крепостным, как к людям. Михаил Максимович вообще относился к ним, как к равным. Наверное поэтому, крепостные уважали господина а госпожу боготворили. Но вот приехал Тарас. Максимович сразу рассказал слугам, что это наибольший Поэт Украины. Да что тем людям было до этого. Они даже не знали, что такое поэт и с чем его едят. А после того, как Максимович рассказал, что Тарас раньше сам был крепостным, прислуга стала вообще смотреть на него, как на оборотня. Ведь был таким самым, как они, а надо же – выбился в господа. Нашей же основной чертой всегда была зависть. Страшно завидовали они Тарасу. Искали любой повод, чтобы доказать, что он такое же быдло, как и они сами. Вообще то, Тарас любил общаться с крестьянами. Любил показать, что он такой же, как и они. Мгновенно находил с ними общий язык и становился их любимцем. Так было всюду и всегда. Только не здесь. Здесь он никого и ничего не видел кроме Марии. Ни ее обиженного мужа, ни враждебной дворни. А те все видели, все замечали, все обсуждали между собой, перекручивая и накручивая друг друга. Это для Марии и Тараса вся вселенная сосредоточилась в них двоих. Это только для него :
       ” Мария на него взглянула
 И встрепенулась. И прижалась Как оробелое дитя.
       К плечу Иосифа старого,
       Затем же гостя молодого
       Взяла и, будто повела
       Глазами в кущи. Принесла
       Воды вкуснейшей из криницы,
       И молоко и сыр козлицы
       Она на ужин подала.
       Сама ж не ела, не пила.
       А молча в уголке сидела
       И удивлялась, и смотрела,
       И слушала, как молодой
       И дивный гость тот говорил.
       И те слова его святые
       На сердце падали Марии,
       И сердце зябло и пекло!”(перевод авт.из „Марии”)
Центром вселенной дворни был их старый добрый хозяин, на добро которого прельстился какой-то пришлый оборотень. Они стали нашептывать “Ученому дураку” (так звал Михаила Максимовича Пантелеймон Кулиш), о том, что видели, как Тарас занимался любовью с его Марией в беседке на круче над Днепром...
Михаил Александрович решил, что это обычные досужие сплетни. Ерунда, не стоящая внимания... Спокойно спал в своем кабинете, оставляя Тараса в гостиной с Марией.
А Тарас и Мария все большее и большее влюблялись друг в друга. И не надо смотреть на них с точки зрения вчерашней советской морали. Не Любовью держался Мариин брак, а уважением и признательностью к Михаилу Александровичу за то, что спас когда-то ее от позора. Да давно уже это было. Они уже были больше пяти лет женаты, она была , как говорится, женщиной в соку, а он, хотя и не такой уж и старый, но немощный, и вдобавок, замученный простатитом, лишивши его мужской силы. Наукой он занимался, а не выполнением супружеских обязанностей. Мария уже готова была „отдаться хоть конюху, хоть повару, хоть хулигану -ухарю”, а тут появился Тарас, кем она грезила с юных лет. Потому и нет ничего странного в том, что Мария не смогла устоять перед желанием. И , действительно, первый раз это было не в доме:
“...уже зарница
На небе ясно занялась.
Мария встала и пошла
По воду с кувшином к колодцу.
И гость за нею, и в овраге
Догнал Марию...”
Это потом они уже стали любиться и в доме. Даже при Максимовиче, который сидел себе там над талмудами в своем кабинете и что-то систематизировал, выписывал, квалифицировал. И вот как-то, удрав пораньше от жены с Тарасом, засидевшись в кабинете, он поздней ночью поперся к ней в спальню, чтобы поцеловать на сон грядущий. Свечки не брал, чтобы не потревожить сон. Наклоняется, целует в волосы, а вместо волос под губами потная лысина! Вначале Старый ученый стал анализировать свои чувства. Подумал, может это Мария во сне перевернулась и вместо головы он попал на зад. Но он же прекрасно помнил, что жёнины ягодицы были мягкими, а здесь твердая кость. Значит, это не ее ягодицы. Это чья-то голова. Но не ее голова. Здесь он в конце концов услышал и раскатистый храп. Михаил Алексеевич бросился к себе в кабинет, трясущимися руками схватил горящую свечу и возвратился в спальню. И что же он видит. На голой груди его спящей жены вкусно храпит Тарас, еще и подсвистывает. То храпение с присвистом больше всего взбесило Максимовича. Он схватил довольно грузного Тараса за ногу и сбросил с постели. Мария сделала вид, что так и не проснулась, а Тарас предложил решать эту проблему в другой комнате. Хотя и напомнил Тарас Максимовичу о невыполнении супружеских обязанностей, и о том, что такая женщина не может оставаться без любви, старый Максимович( кстати, всего на 10 лет старше Тараса) был непоколебим. Сказал чтобы Тарас сейчас же забирался прочь с его глаз...Что же, пришлось Тарасу глухой ночью стучаться в окно к перевозчику и плыть лодкой через Днепр, даже вещей, кроме Забилиной “Дуриголовки” не захватив. С этих пор оборвалась дружба Тараса с Максимовичем. Почти до самой своей смерти Максимович так и не простил Тарасу то, что тот выполнял его супружеские обязанности. Когда в 1874 году к Максимовичу обратился Маслов, который взялся написать биографический очерк к 60-летию со дня рождения Тараса, Максимович порекомендовал ему даже забыть о намерении писать о Шевченко, говоря, что “в жизни нашего поэта столько безобразного и ненормального, что сия сторона покроет все последние добрые стороны его жизни”( Цитата по Александру Конисскому)
Не бесследною оказалась любовь Марии и Тараса. Через 9 месяцев у неё родился сын Алексей. Был он настолько похож на Тараса, что Михаил Александрович даже видеть его не хотел. Лишь мальчику исполнилось 8 лет, отдал в пансионат Киевской гимназии, подальше от себя. Когда писалось завещание, вспомнил дочь Ольгу, а вот сына “забыл”. Алексей своими силами, при минимальной денежной помощи матери и друзей покойного Шевченко, закончил Московский университет, получил назначение мировым судьей в Ревель. Затем больше 20 лет прослужил в судейской коллегии Витебска. Считался очень знающим юристом.Сразу же после революции возвратился в родной хутор .Умер в 1922 и похоронен был на Михайловой горе, рядом с родителями. Имел 5 детей. Старший сын Борис стал генералом, отцом известного архиепископа Западно-Американского и Сан-францисского Иоанна. http://i028.radikal.ru/0711/fd/6414df17a501.jpg Цитирую о нём статью из «Веры» полностью:

Будущий архиепископ Иоанн Сан-францисский, Михаил Борисович Максимович, родился в Харьковской губернии 4 июня 1896 года, в семье генерала. Рос он болезненным, слабым мальчиком, был очень кроток, добр ко всем, но друзей не имел. Еще ребенком он начал собирать иконы, религиозные и исторические книги...
Революция застала Михаила выпускником университета. Вся семья его исповедовала монархические идеи, поэтому уже февральские дни 17-го года стали для Максимовичей днями траура. Когда на собрании их прихода решено было отдать в переплавку серебряный колокол и таким образом приблизить светлое будущее, Миша бесстрашно выступил против кощунства. Смелость его становилась все опасней. Семья умоляла Михаила покинуть дом и скрыться, на что он отвечал, что от воли Божьей не скроешься. Последовал один арест, другой. Отпускали юношу довольно быстро, как только понимали, что ему совершенно безразлично где находиться, дома или в тюрьме. Он не принадлежал этому миру. Только эмиграция семьи в Сербию в 1921 году спасла его от неминуемой гибели.
В Сербии он окончил семинарию и был пострижен в монахи с именем Иоанн, в честь своего родственника Иоанна (Максимовича)епископа Тобольского. Преподавал в семинарии, служил, удивляя окружающих своим подвижничеством. Весной 1934 года о. Иоанна решено было возвести в сан епископа. Он противился, ссылался на дефект речи, но ему ответили, что у пророка Моисея были те же затруднения. Он оказался последним из епископов посвященных митрополитом Антонием Храповицким. Решено было послать его возглавить русскую общину в Шанхае. Звали в Китай самого владыку Антония, но он написал: “... вместо себя – как мою собственную душу, как сердце – посылаю вам епископа Иоанна.» Большинство его прихожан в Шанхае составляли беженцы из Советского Союза. Увидев, в каких бедственных условиях они живут, Владыка стал одновременно попечителем самых различных благотворительных обществ. Его можно было встретить везде, где была нужда, независимо от времени года. Для сирот и нуждающихся родителей он устроил дом, поручая его покровительству св.Тихона Задонского, любившего детей. Он никогда не был с детьми снисходителен или педантичен, но общался с ними просто. Непостижимым образом знал, где может быть больной ребенок его знакомых, и в любое время дня и ночи приходил утешить и исцелить его. В Китае Владыка сам подбирал больных и голодающих малышей на улицах, обходил темные, самые опасные трущобы Шанхая, подбирал беспризорных в притонах и на помойках. Замкнувшиеся, искалеченные войной, смертью родителей, детские души расцветали от одного лишь его слова. Начался сиротский дом с восьми детей, затем в нем жили их уже сотни, всего же через него прошло около 3500 детей.
Когда японцы оккупировали Шанхай, они попытались подчинить русскую колонию. Два ее руководителя были убиты. Смущение и страх охватили общину. И тогда Владыка объявил себя временным главой колонии. И, несмотря на постоянную угрозу смерти, ходил по улицам во все времена суток, чтобы посещать тех, кто нуждался в его поддержке. Город был наводнен оккупантами, население даже днем почти перестало выходить на улицы. Но Владыку никто ни разу не тронул. Бродя ночами по городу, он останавливался у дверей домов, благословлял и молился за людей, а те не подозревали ни о чем и мирно спали.
        О нём рассказывали чудеса. Так, одна из эмигранток разбилась, упав с лошади. Собрался консилиум врачей, которые признали, что девушка не доживет до утра, почти нет биения пульса, голова разбита, кусочки черепа давят на мозг. Операция просто невозможна. Сестра девушки бросилась к Владыке, заливаясь слезами, в отчаянии стала умолять спасти умирающую. Владыка согласился, пришел в госпиталь и попросил всех выйти из палаты. Там он молился около двух часов, и девушка была спасена. Подобных случаев было очень много.
История шанхайской колонии приблизилась к концу, когда к власти в Китае пришли коммунисты. Перед ним встала задача эвакуировать из Китая множество людей, одних сирот на его попечении было в тот момент несколько сотен. Сначала бежали на Филиппины. Но устроить там общину было невозможно. Тогда Владыка лично отправился в Вашингтон и добился, чтобы американские законы были изменены, и пяти тысячам русских беженцев было дозволено перебраться в Новый Свет. Там их жизни оказались, наконец, в относительной безопасности…
Следующим местом его служения стала Европа. Здесь он , несмотря на сопротивление многих архиереев, стал основателем Французской и Нидерландской Православных Церквей. Его авторитет в православном мире достиг своей высшей точки – его богословские труды, твердость в защите основ православия, все это делало его одним из самых авторитетных иерархов Церкви, несмотря на все причуды.А их было немало. Так ,однажды довелось ему быть в Марселе, городе, где был убит сербский король Александр. На месте убийства, прямо посреди улицы, Владыка решил отслужить панихиду. Никто из клира не захотел сослужить ему. Пришлось архиепископу идти одному, взяв с собой метлу и чемодан. Вымел часть тротуара, разложил на нем епископские орлецы, возжег кадильницу и начал служить. Долго еще марсельцы вспоминали этого удивительного русского архиепископа. В одной католической церкви Парижа священник пытался вдохновить молодежь следующими словами: “Вы требуете доказательств, вы говорите, что сейчас нет ни чудес, ни святых. Зачем мне давать вам теоретические доказательства, когда сегодня по улицам Парижа ходит святой Иоанн Босой!” В 1962 году по просьбе духовных чад владыки Иоанна, спасенных им из красного Шанхая, ему было поручено возглавить Сан-францисскую епархию. Местная русская община переживала глубокий раскол. Сторонники бывшего управляющего епархией полностью парализовали возведение кафедрального собора, отстаивая какие-то свои корыстные интересы. С приездом Владыки связывалась надежда, что он сумеет внести мир в дела русской колонии, возобновить работы по строительству храма. И действительно, приезд Владыки сдвинул дело с мертвой точки, обильно потекли пожертвования, строительство возобновилось. Но мира не было. Против владыки Иоанна восстала часть архиереев, которая страшно его не любила. Тем более что он был очевидным преемником тяжелобольного первоиерарха Анастасия. Владыку решено было во что бы то ни стало опорочить. Страсти в русской колонии разгорелись до предела. Духовные дети врагов владыки Иоанна с яростью обрушились на блаженного. Его оскорбляли прямо в храме. Одна женщина, в то время совсем ребенок, вспоминала потом о случае, поразившем ее до глубины души:“Я была с мамой, а она с другими женщинами бежала за Владыкой Иоанном, ругала его и плевала вслед. Я видела, как моя мама плюнула ему прямо в лицо!”“Я не понимаю, почему люди вдруг возненавидели его, – вторит этой женщине ее сестра, – Мы, дети, чувствовали, что он невиновен. Мы понимали друг друга, он любил нас...” Иерархи во главе с главой зарубежной Церкви митрополитом Виталием обвиняли Владыку, в частности, в том, что он сослужил с клиром Московской Патриархии, что в бытность свою архиепископом Шанхайским поминал на литургии вместе с митрополитом Анастасием и патриарха Московского Алексия I. Его называли коммунистом, хотя за этим скрывалась откровенная зависть. Ведь тысячи людей во всем мире почитали Владыку как святого. Его обвинили в расхищении средств, потащили в суд, где на глазах у изумленных американских юристов начали изливать потоки явной клеветы. Судья, старый ирландец, оценил ситуацию сразу же, как увидел Владыку. Вл.Иоанну, впервые в истории суда Сан-Франциско было позволено произносить молитву перед началом каждого заседания. Естественно затея осудить блаженного Иоанна провалилась. Но в покое его не оставили, за первым судом последовал второй и так далее. Его сознательно убивали... И добились в конечном итоге своего. Он умер 2 июля 1966 года. Его смерть объединила, наконец, общину. Словно внезапно прозрев, люди собирались ко гробу. Почти все плакали, друг Владыки архиепископ Леонтий Чилийский рыдал, как дитя. Позже он скажет о смерти блаженного Иоанна: “Покинул землю один из последних истинных апостолов. Кто же теперь займет его место?” У подножия гроба лежал архимандрит Спиридон, чудесный русский монах. Никакие увещевания и мольбы не помогали. Пришлось оставить его. Но в какой-то момент этот человек, известный всем своей кротостью и вечной доброй улыбкой на лице, вдруг поднялся и, повернувшись к собравшимся, выкрикнул, что было сил: “Вы убили его! Вы убили праведника!”Духовные дети Владыки, те дети-сироты, которых он спас в Шанхае, трижды обнесли его гроб вокруг собора, который владыка успел-таки построить перед смертью. Архиепископ Леонтий светло улыбнулся и произнес: “Теперь у нас свой святой!”http://i046.radikal.ru/0712/64/203fcc9abe1a.jpg
О среднем сыне Максимовича Михаиле есть только упоминание в воспоминаниях Евгении Жигалевич: «Поклон Уходящему» .Ничего не нашёл я и о других сыновьях – Григории и Александре. А вот сын младшего сына - Алексея, Георгий Алексеевич Максимович, http://i021.radikal.ru/0711/0e/bb4555213296.jpg всемирно известный учёный, основатель советской кристаллографии и карстоведения, был завкафедрой минералогии Пермского госуниверситета. Так как мой отец был завкафедрой общей истории этого университета, то имею возможность зацитировать почётную Книгу: « Он был великим тружеником, энциклопедически образованным исследователем, сделавшим интересные открытия во многих областях знаний.Творческое наследие Г.А. Максимовича удивительно разнообразно. Это работы по нефтяной геологии и гидрогеологии, гидрогеохимии и геоморфологии, карсту и спелеологии, сейсмологии и истории науки. Многие разработанные Г.А. Максимовичем классификации, понятия и термины в области карстоведения стали классическими. Георгий Алексеевич Максимович родился в 1904 году в Варшаве, с началом Первой мировой войны переехал с семьей в Екатеринослав, в 1926 году окончил Екатеринославский (Днепропетровский) горный институт со званием горного инженера. В 1926–1934 годах работал в тресте «Грознефть»: сначала в бюро разведочных промыслов, затем в геологическом бюро, и после непродолжительной работы в Москве переехал на Урал, где с 1934 года в течение 45 лет был заведующим основанной им кафедрой динамической геологии и гидрогеологии Пермского государственного университета» . Георгий Алексеевич Максимович, доктор геолого-минералогических наук, профессор ПГУ, почетный член Географического общества СССР, специалист в области спелеологии и карстоведения. Его учение о гидродинамической зональной карстового массива и гидрохимических фациях широко используется гидрогеологией во всем мире, а даны им научные определения вошли в справочную и учебную литературу. 18 ноябрю в 1964 г. по его инициативе был создан Институт карстоведения и спелеология, благодаря которому Пермь стала общепризнанным центром карстоведения в стране. Максимович является всемирно-известным ученым, основоположником отечественного карстоведения, творцом Пермской школы гидрогеологии и карстоведов, которая имеет высокий международный рейтинг. Умер в 1979 г.. В мае 2004 года в издательстве Курсив (г. Перм) вышла книга „ Георгий Алексеевич Максимович”, посвященная жизни и деятельности выдающегося советского геолога, карстоведа, профессора Пермского государственного университета, доктора геолого-минералогических наук, почетного члена Географического общества СССР, награжденного двумя золотыми медалями имени Ф. П. Литке и VI Международного спелеологического конгресса, основателя первого советского периодического издания по карсту - Спелеологического бюллетеня (в 1961 году преобразованного в Пещеры) и первого в СССР объединения карстоведов и спелеологов Института карстоведения и спелеологии Георгия Алексеевича Максимовича.»…
По странному стечению обстоятельств их разделяло ровно сто лет. При этом перед Вами фото Георгия Алексеевича, сделанное в 1959 году и портрет Михаила Александровича, нарисованный в 1859 году. Сравните с Михаилом Александровичем Георгия Алексеевича, Святителя Шанхайского Иоанна(Максимовича). А теперь сравните их с Шевченко тоже 1959 года. С кем большая схожесть?
http://i022.radikal.ru/0711/2f/27d25d846b7c.jpg;
http://i021.radikal.ru/0711/0e/bb4555213296.jpg
http://i028.radikal.ru/0711/fd/6414df17a501.jpg;
http://i018.radikal.ru/0711/c9/1cbbb07d0c55.jpg
Когда Максимович заведовал кафедрой минералогии Пермского университета, мой отец там же заведовал кафедрой общей истории. Оба были украинцами, не по своей воле попавшими в Пермь. Скорее всего, именно поэтому Сиротенко и Максимовичи дружили семьями. Мой младший брат Дмитрий даже ухаживал за младшей дочерью Георгия Алексеевича. Из-за неё поступил на геологический факультет, стал кандидатом минералогических наук. Увы, дальше ухаживаний дело не пошло… По рассказам отца, Максимовичи всегда гордились тем, что их прадедом был великий русский учёный, основатель русской кристаллографии Михаил Максимович. Разговоры о том, что их настоящим предком был Тарас Шевченко, они называли «бабскими сплетнями».Но вот сравните фото 46 летнего Николая Георгиевича http://i040.radikal.ru/0711/b6/896a2c926a4a.jpg Максимовича и Тараса в том же возрасте. http://i007.radikal.ru/0711/55/d97c977f2a4d.jpg Вам не кажется, что те «бабские сплетни» не так уж и беспочвенны?
Вот и всё, что мы знаем о последних попытках Шевченко найти невесту на Украине. О его последней Большой Любви…
Последнее упоминание о Марии было в “Киевской старине” в 1873 году, в связи со смертью Максимовича.
Она интересовала всех, пока была рядом с Шевченко и Максимовичем. После их смерти она растворилась в безвестности. Даже для собственных потомков…
На противоположном берегу от Тарасовой могилы в зелени прячется музей Михаила Максимовича, расположенный в его старинном поместье. Ходят экскурсанты по музею. Экскурсию заканчивают на родовое кладбище. Положив цветы к могилке Марии, поднимают глаза и ищут на противоположном берегу Днепра Чернечу гору с могилой Тараса. А он с той стороны, стоит одиноко и смотрит сюда…
Через века переглядываются Тарас да Марья…


ГЛАВА У11. ПОСЛЕДНЯЯ
(Галатея Тараса Шевченко)
http://i042.radikal.ru/0711/46/ba91eadac1af.jpg

Я давно хотел пересказать историю последней Любви Тараса Шевченко. Мешала неопределённость. С одной стороны, мои бабушки-мамы в один голос твердили, что болезнь и смерть Шевченко связаны именно с разочарованием в любви из-за измены любимой, с другой стороны, почему-то никто её злым словом не поминал.
Бабушка Вера Вербицкая-Вороная любила цитировать воспоминания своей тётушки-писательницы Наталки Полтавки (в девичестве Надежда Забила), а моя бабушка Евгения Кулишова-Вербицкая пересказывала сплетни своей бабушки-писательницы Ганны Барвинок (в девичестве Александра Билозерская). Сплетни сводились к тому, что Тарас влюбился в безродную вертихвостку, которая ни в грош его не ставила и была с ним только ради денег да болтовни дворни о том, что этот пан царских кровей. Но и они соглашались, что, хотя в молодости она и была большой грешницей, но в старости искупила все свои грехи молитвами у Тарасовой могилы.
Листая старые бабушкины фотографии, я натолкнулся на фото, где она в украинской национальной одежде вместе с так же одетой подругой сидит на сцене возле декораций барских хором. На обороте фотографии написано: «Тарасова Галатея» Николя Вороного. 1916».http://i033.radikal.ru/0711/58/fe16a41de07d.jpg
Бабушка никогда не была артисткой. Как и остальные мои бабушки из семейства Вербицких. Как же она оказалась на сцене? Вспомнились рассказы бабушки, как в 1916 году Николай Вороной, тогда режиссер Киевского театра Садовского, приехал на лето в Чернигов и вместе с тогда еще многочисленной семьей Вербицких и остатками Глебовского кружка «Шановцев народных обычаев», создал постановку «Тарасова Галатея». Еще и декорации из Киева привез.
В том представлении бабушке досталась роль последней грешной возлюбленной Тараса... Николай Вороной, который встречался с Гликерией в 1910/11 и даже имел фото ее 25-летней, считал, что бабушка — ее копия, и фигурой, и лицом. В доказательство он дал ей фото Гликерии Полусмак, которое она подарила Надежде Забиле в 1866. http://i042.radikal.ru/0711/46/ba91eadac1af.jpg Изображена на нём молодая, самоуверенная Гликерия у веранды собственного дома-парикмахерской через год после замужества. Действительно, сравните с фото моей бабушки на сцене. Похожи, как сёстры!
Бабушка никогда не была артисткой. Она всегда делала так, как считала нужным. Если она решила сыграть Гликерию Полусмак, то значит, Гликерия была не корыстолюбивою вертихвосткой, а личностью, заслуживающей уважения...
В прошлом году Европейский суд заставил Пенсионный фонд пересчитать мою научную пенсию, и я стал вместо насчитанных Львовской зондеркомандой 94 гривен получать 607. Ещё и солидную компенсацию выплатили. Я воспитывался в поклонении Шевченко. Со всеми его достоинствами и недостатками. Только разве что водки после института в рот не беру. А вот отношение к деньгам у меня такое же, как и у Тараса. Появились неожиданные деньги, значит, и нужно так же неожиданно и растратить. Вот и решил я к Тарасу наведаться. Мой львовский товарищ Богдан Биляк, врач-шевченковед, согласился составить мне компанию в путешествии к Тарасу. Ехали тяжко и горько. Продуваемый всем ветрами поезд прибыл на станцию Мироновка в 4 часа утра. Дотащились по спящему городку до автостанции и, подрёмывая в пластиковых креслах, дождались первого автобуса на Канев. Ехали в дребезжащем, старом ЛАЗе мимо опустелых сёл с руинами когда-то прекрасных дворцов культуры, столовых, ферм. Словно война пронеслась по району и оставила одни развалины. Правда, закончился Мироновский район, подъезжаем к Каневу и — исчезли руины. Ухоженные домики-дворцы, новостройки местных богатеев. Хоть за последнее пристанище Тараса не стыдно перед его поклонниками. Живёт ещё здесь село, да и на Каневском продовольственном рынке цены божеские, не то что во Львове или в Киеве...
На могиле Тараса мой приятель бывал не раз. Знал всех в музее. Он познакомил меня с Зинаидой Тарахан-Березой, которая знала всё, вернее почти всё, о Тарасе и о последних днях его невесты. Это Тарахан-Береза разыскала Гликерину могилу, добилась, чтобы поставили на ней мраморное надгробие. Вот у того надгробия мы и беседовали. http://i006.radikal.ru/0711/0b/3d6ef078f50e.jpg Она знала много о последних годах жизни Гликерии, я же вспоминал бабушкины рассказы о молодой Гликерии, пересказы Николая Вороного о встречах с нею в Петербурге в 1910 и в Москве в 1911 г. Вот тем рассказанным и пересказанным и поделюсь с вами...
 
Воздух был напоен сладким ароматом Весны 1840. Село Липов Рог Нежинского уезда и поместье помещика Макарова, утопали в сугробах вишневого цвета. К крылу хором помещичьего дома, где обитала прислуга, бричкой доставили бабку-повитуху. Было это субботней ночью с 11 на 12(25) мая 1840 года. Не по зову прислуги привезли повитуху. Сам пан послал за нею. Ведь это собралась родить любимая «сладкая» горничная Макаровых. Это ей господин когда-то поручил ответственную конфиденциальную миссию — сделать его сына Николая мужчиной, чтобы не пришлось парню лишиться невинности в каком-то еврейском Нежинском борделе. Блестяще справилась горничная со своим заданием. Но не без последствий. Когда же доложила господину, что забеременела, тот щедро наградил ее и, не теряя времени, с хорошим приданым, выдал за помощника повара Ивана Полусмака, который давно за нею ухаживал. Что же, такие тогда были обычаи. Господа плодили, крепостные — растили...
http://i012.radikal.ru/0711/82/c7e85918e141.jpg Николай Макаров с сыном, фото из книги Тарахан-Березы «Святыня».
 
Долго провозилась повитуха с роженицей, но наконец вынесла новорожденную девочку. Через несколько дней ее окрестили. Священник, как водится, полистал святки на 3 дня в обе стороны и, чтобы угодить богатому господину, выбрал имя «Гликерия» — «Сладкая», день которой приходился на 13 мая. Назначенный отцом Иван заботы о ребенке предоставил матери, все свое свободное время, отдавая смакованию горилок, которые поставлял пану Борзнянский кудесник, поэт Виктор Забила. Считал их лекарствами от всех болезней. Увы, не помогло ему это лекарство. Проклятого 1848 года, когда по Западной Европе прокатилась революционная чума, в Россию заглянула обычная холера. Когда же ушла, с нею ушло почти миллион людей. Забрала она и Гликериных родителей.
Макаров, как помещик, отвечал за своих крепостных. Хоть дети могли начинать работать на пана лишь с 14 лет, он назначил 8-летнюю девочку служанкой к своей младшей дочери Варваре, не намного её старше. Пока Варя росла, Лукерья была возле нее в барских хоромах. Когда Варю бонны учили грамоте, она играла с Ликерой в учительницу и ученицу. С этой «учительницей» Ликера с грехом пополам научилась читать. За это Варварина бонна полюбила ее, как собственную дочь. Жила Ликера на «черной» половине дома, вместе со слугами, вместе с их детьми. Росла она прыткой и сообразительной. Была любимицей дворни. Лакеи ей таскали с барского стола лучшие кусочки, женщины учили рукоделию. Лукерья даже научилась вышивать белым по белому — высшее достижение для вышивальщиц. Освоила она и мастерство белошвейки. А какие красивые венки из цветов сплетала весной...
Но вот умер старый пан. Он скрыл, что та сладкая горничная забеременела от Николая и Ликера его дочь. Но и оставлять свою кровинку беззащитной крепостной усовестился. Оформил документы, что её отец был вольнонаёмным казаком, а мать вольнонаёмной служанкой. То есть не были крепостными. Вот только дети не захотели объявить Ликеру свободной, и она считала себя крепостной служанкой Макаровых. Когда Варвара вышла замуж и переехала к мужу в Петербург, мать в качестве приданого отдала ей лакея Николая. А вскоре пришла очередь и Ликеры.
После смерти пана Макаровы переехали в Нежин. Нежин расположен в болотистой низине, и Ликера, как когда-то Иван Сошенко, заболела чахоткой. Люди говорили, если не переменит климат, то умрет. Вот старая Макарова и отправила ее к дочке в Петербург. Но пан (отец) Николай сразу же забрал ее у сестры и отвез в больницу, где она провела целых 6 недель, но таки выздоровела, несмотря ни на что. Из больницы она вышла чуть похудевшей и до чёртиков привлекательной...
Дом Карташевских в Петербурге в конце 50-х стал художественным салоном, в котором собирались литераторы и художники — Анненков, Жемчужниковы, Тургенев. Бывал там и Шевченко. Познакомился он с Верой Карташевской незадолго по возвращении в Петербург из ссылки. На вечеринке у Василия Билозерского ее представил закадычный приятель Василия, ее брат Николай Макаров, известный петербургский критик. С того времени между Карташевскими и Тарасом завязались дружеские отношения, и его привозили к ним почти на каждую литературную вечеринку. В 1859, перед самой поездкой на Украину, он впервые встретил там Ликеру. Все мысли его были заняты будущей поездкой в Украину, покупкой земли для первого в жизни собственного дома. Но как ни был озабочен, не смог не заметить юную симпатяшку в украинском наряде с такими обольстительными формами, что красавец Тургенев, от которого млели все светские дамы, писал о ней: «У госпожи Кар...ской находилась в услужении девушка малороссиянка, по имени Лукерья; существо молодое, свежее, несколько грубое, не слишком красивое, но по-своему привлекательное, с чудесными белокурыми волосами и той не то горделивой, не то спокойной осанкой, которая свойственна её племени»...
 http://i050.radikal.ru/0711/00/1e7df68c81a4.jpg
Она сразу понравилась Тарасу. Чем-то напоминала его первую — Ядзю Гусаковскую. И формами, и независимостью, и тем, что тоже была белошвейкой. В 50-60 годы в Петербурге вошли в моду малорусские (украинские) наряды. Карташевские всегда наряжали ее в национальную украинскую одежду с ожерельями на шее и лентами в косах. К тому же и говорила она певуче по-украински. Это было так волнующе — встретить в чужом Петербурге свою украиночку. Когда она прислуживала ему за столом, подавала одежду или приносила записки от господ, он всегда давал ей «на чай» серебряный рубль и одарял комплиментами. Но вот только не до ухаживаний ему было тогда. В кружке Карташевских за него сватали рафинированную столбовую дворянку Надежду Ракович (на ней впоследствии женился Павел Анненков), которая неистово была увлечена его стихами и видела в нём не пузатого и лысого старика, а Глас Божий! Он же видел её такой, какой она была — худющей до прозрачности, экзальтированной дворяночкой. Да и всеми мыслями он уже был на Украине. Мысленно рисовал планы дома и усадьбы, которую хотел купить там, над Днепром. Не до Надежды ему было и не до Ликеры...
Только фатальным оказалось то путешествие в Украину. Нашел место для усадьбы, побывал у родственников, но так и не нашел у них невесты. Согрешив с Марией Максимовичкой, написал о том грехе поэму «Мария». За чтение той богохульной для тех времен поэмы и выслали его навсегда из Украины. Вернулся в осточертевший Петербург и запил по-черному. Пил с начала сентября до начала октября. Не судьи мы ему, даже император Александр 111 в возрасте 49 лет умер от нефрита, вызванного злоупотреблением «Ерофеичем» (60-70-градусный самогон) А у него же не было таких поводов пить, как у Тараса...
Но вот графиня Толстая добилась для него художественной мастерской с жильем в Академии художеств. Не до водки ему стало! Готовил к изданию «Кобзарь», занимался гравированием. Правда, регулярно бывал у Карташевских. Так же регулярно давал Гликерии «на чай», но о том, что влюбляется в неё, даже не заметил. Это заметил Николай Макаров. В письме Марко Вовчок от 1.01.1860 он пишет: «Шевченка я что-то давно не вижу; с ним что-то странное происходит. Он как будто бы влюблён. Право. Притом он стал ужасно раздражителен...» Это он боролся с зарождающимся чувством к расфранчённой, избалованной горничной...
Но вот летом он поехал на дачу к Надежде Забиле, сестре Александры Кулиш. И опять встретил там Ликеру. Но совсем другую Ликеру. Карташевские уехали за границу и оставили ее Надежде Забиле, которую считали образцом добродетели. Уезжая на дачу вместе с Александрой, Надежда взяла с собой и Ликеру.
Ликера с первого взгляда не понравилась Александре(Ганне Барвинок). В ней она увидела угрозу себе. Ведь Александра из-за выкидыша не могла иметь детей. Пантелеймон же из-за этого в то время гонялся за каждой юбкой. Сначала его соблазнила Машенька Бальмен, потом красавица Саша Милорадович, а теперь он сходил с ума от Марии Маркович. Жену же просто игнорировал и даже на дачу с ней не поехал, оставшись в Петербурге. И Слава Богу, что не поехал, ведь здесь такое искушение под самим носом!
У Макаровых и Карташевских Гликерия была как член семьи. Ее даже звали на «вы». А здесь пани захотели поставить её на место. Заставляли и воду из колодца таскать, и полы мыть. Ее увлечение вышиванием и мастерство белошвейки считали глупой затеей и уклонением от настоящей работы. И вот к Кулишам приехал Шевченко. Когда у Карташевских Гликерия встречала его нарядно одетой, расфранченной, Тарас видел в ней просто красивую декорацию. А здесь увидел оборванной, непричесанной, в дырявых, мокрых туфлях. И так резануло по сердцу, такой близкой и родной она ему показалась, что подумал — это же сама Украина, обездоленная и униженная. Он пожалел ее. Жалость и сочувствие переросли в любовь...
Что с того, что она такая молодая и еще ничего путёвого не видела и не знает. Он себя всё ещё чувствует молодым и симпатичным! Он научит ее смотреть на мир своими глазами и видеть то, что видит он. Он создаст из нее идеальную украинку будущего. Как когда-то Пигмалион создал свою Галатею.
Об этих его встречах с Ликерой в Стрельне писала дочь Надежды Забилы, писательница Наталка Полтавка: «...Ликере тогда было лет с двадцать(19 авт.), но красивой в строгом смысле ее нельзя было назвать. Так себе, приятная украинского типа девушка. Роста она была среднего, круглолицая, немного конопатая, кареглазая, рот маленький, уста пышные, косы густые, темно-русые... Фигура у нее, тонкая в талии и пышная в плечах, была очень красивая и Ликера это хорошо знала... Одевалась она всегда по-малорусски и хорошо знала белошвейное мастерство. Мать добавляет, что для простой дивчины она была чрезвычайно умна, хитра и ловка...
На лето, как всегда, мы выбирались жить в Стрельну, Ликера также поехала с нами.
Стрельна лежала в двадцати одной версте от Петербурга; здесь было немало дач и даже «Цветочный сад» Великого князя Константина, где по вечерам играла музыка и собиралась на гуляние публика.
Шевченко приезжал к нам из Петербурга утром, пешком шел от станции четыре версты и вечером возвращался домой. На музыку он никогда не ходил, а больше гулял с нами, детьми, в садике возле дома, или шли мы куда дальше — на Леваду. Потом же, как слюбился он с Ликерой, то, конечно, проводил всё время со своей милой в «тихих разговорах»
Ничего особенного мои родные не заметили в его отношениях к этой девушке — он с нею беседовал, как и со всякой другой, — но вот однажды, явившись в обычное время к нам, он вдруг объявляет матери, что любит Лукерью и хочет жениться на ней.
— Боже мой, — вскрикнула она, не помня себя от горя и удивления, — что вы задумали Тарас Григорьевич, неужели же вы не знаете, что такое Гликера?!
И здесь сразу, не размышляя, она рассказала ему о Ликерье всё, что знала недоброго, и стала его отговаривать, чтоб оставил свое странное намерение. Однако, как и следовало ожидать, Тарас не только не послушался этого дружеского совета, сказанного неосторожно, а еще и очень разгневался на мать, что она оскорбляет дорогого ему человека, и пылко ответил ей:
— Хоч бы и батько мий ридный устав из домовыны, то и його б я не послухав!
С тем он и поехал, очень раздражённый против матери...
Однажды написал он матери, прося ее отпустить с ним Ликеру поехать в город за покупками. Мать, естественно, не пустила, боясь ответственности, взятой на себя, за молодую девушку. Тогда Шевченко приехал и стал лично просить мать. Она и тут ему категорически отказала. Он рассердился и иронически спросил: — «А если бы мы обвенчаны были, то пустили бы?» — «Конечно, пустила бы, — спокойно сказала мать, — какое бы я право имела задерживать ее?!»
Страшно раздражённый Шевченко присел тут же к столу и сгоряча, экспромтом набросал известное стихотворение:
«Моя ты любо! Мий ты друже!
Нема нам виры без хреста!
Нема нам виры без попа,
Рабы, невильныки недужи»...
Как бы то ни было, а 27 июля Тарас сделал предложение Ликере. Об этом хорошо написала сестра Надежды Забилы, писательница Ганна Барвинок (Александра Кулиш): «После обеда приехал Шевченко и сделал предложении Лукерии... Вы вообразить себе не можете, до чего я была изумлена не тем, что он хочет жениться на горничной, а тем, что он избрал себе в подруги Лукерью!.. Как она холодно приняла его предложение, хотя через час все во дворе от неё знали об этом! Какая она интересантка! Как хочет стереть с себя то, чем интересуется Тарас Григорьевич. Ей хочется быть барыней, а он ищет простоты и родного слова; её мучит, что его сестра ходит в национальной одежде; спрашивала меня, в чём он был одет, когда был моим шафером, и лицо просияло, когда я сказала: во фраке...
У неё разыгралось воображение: “пиду на злисть дивчатам Карташевським, щоб воны збисылысь!” Потому что, когда её сватал какой-то повар, то девушки Карташевских отговорили его жениться, что это недостойная пара; а тут вдруг выйдет она за сочинителя и полупанка, как она его называет...»
В письме к Варфоломею Шевченко 22.08.1860 Тарас пишет: «...Я вот собрался жениться... Будущее подружие мое зовется Ликера — крепачка, сирота, такая же наймитка, как и Харита, тильки розумниша за нейи, грамотна и по-московски не говорыть. Она землячка наша с под Нежина. Здешние земляки наши (особенно барышни), как услышали, что мне Бог такое добро посылает, то немножко поглупели. Криком кричат: — не до пары, не до пары! Это им кажется, что не до пары, а я хорошо знаю, что до пары!..
Обручимся мы после Покровы...
В Пекарях какая-то вдова-попадья продает дом: купить бы да к осени перевезти на грунт и поставить. А весной пусть бы сестра Ярина с младшим сыном перебралась в этот дом да и хозяйничала, а между тем я с женой прибуду, то она бы и нам совет дала. Потому что я и жена моя, хоть и в неволе и в работе выросли, а в простом сельском деле ничего не смыслим — совет сестры Ярины очень бы мне и Ликере пригодился.
Вот такое-то свершилось! Нежданно я к тебе приеду в гости с женой — сиротой и батрачкой! Сказано, когда мужчина чего-то хорошо ищет, то и найдет. Так и со мной теперь случилось...»
Осень в 1860 выпала ранней. Уже в августе Кулиши вернулись в Петербург. Наталка Полтавка вспоминает: «Мы переехали в город. У Ликерии здесь была отдельная комната и Шевченко стал уже посещать не нас, а только свою невесту. (У нас же собственно в это время бывал редко —забегал днём). Приходил он, случалось, часов в 11-12 ночи, когда мы уже были в постелях, посылал за пивом и в сладких беседах со своею «любою дивчиною» просиживал далеко за полночь...
Однажды Шевченко сказал матери, что графиня Т-ая приглашает его невесту жить к себе до её выхода замуж. И так как г. М-ва не было в то время в в Петербурге, мать посоветовалась с его двоюродным братом г. М-чем и они решили, что Лукерью можно отпустить, но г. М-ч должен лично с рук на руки передать девушку графине. В назначенный день Шевченко взял карету и приехал за Лукерьей. С ними вместе отправился и М-ч. «Невесту» Шевченко графиня приняла очень любезно, посадила ее на диван(софу),угостила шоколадом и заговорила с ней о литературе. Лукерья так ловко лавировала, что трудно было догадаться о её полном невежестве».
 
Тарас помолодел на глазах. Вон гляньте на его автопортрет того времени с усами, что вдруг из седых стали черными и чем-то перепуганными глазами с огромными зрачками. http://i036.radikal.ru/0711/bd/6fd5160f6d80.jpg Все его мысли поглотила Ликера. Он уже решил, что судьба, наконец, улыбнулась ему. Кончается его одиночество, он женится, поедет на родную Украину, поставит там дом и будет жить, как все, окружённый многочисленными детьми, которых родит ему Ликера. Он даже писать стихи перестал, хоть еще продолжал рисовать для заработка. Целыми днями он ездил с Ликерой по магазинам. Чаще всего бывал во французском салоне мод, где купил ей простой, но изысканный, в малорусском стиле, белый наряд. Они фланировали по Невскому проспекту и все встречные раскланивались с ними, как с почтенными господами. У Ликеры даже голова кружилась от гордости.
Но это им только казалось, что Толстая не поняла невежества Ликеры. Она все прекрасно поняла, поэтому посоветовала Тарасу найти для невесты репетитора, которой бы научил ее письму и хорошим манерам. Тарас так и сделал. На свою голову сделал.
Дело в том, что Ликера только переночевала у Толстой. На второй же день Тарас снял для нее уютную квартирку неподалеку от Академии. Чтобы ближе было до нее ходить. Ему нравились ее успехи в освоении письма. Но все равно, лишь Тарас приходил к ней, как репетитор, красавец студент, выпирался, чтобы не мешать им заниматься любовью. Но вот вечером не то 9, не то 10 сентября, Тарас не выгнал репетитора, потому что должен идти на встречу с друзьями обмывать только что напечатанный в «Русском слове» перевод «Катерины», и думал, что будет ночевать у себя в Академии. Земляки не очень были рады переводу. Вечеринка закончилась рано. Вернулся он к Лукерье. Двери были заперты, значит, Ликера уже легла. Он тихонечко, своим ключом открыл двери, разделся в прихожей и зашел в спальню. И что же он увидел — Ликеру в постели с репетитором.
Повторилась история, которая была четверть столетия тому, когда его самого так же застал со своей невестой Иван Сошенко. Тарас взбесился. Он стал трощить все, что было под рукой. Перепуганный репетитор голышом выскочил из дома и побежал задворками к себе. Тарас приказал Ликере выметаться. Ликера вызывающе ответила, что нечего ему было менять ее на дружескую попойку. Раз он променял ее на водку, то и она променяла его на молодого любовника. Ей вообще такого мужа не нужно — старого и паршивого!
Тарас разбил все, что было на столе, и пошел к себе на квартиру в Академию. Ликера утром прибежала к Надежде Забиле и, целуя ей руки, стала плакать, что она ушла от Тараса, потому что он такой старый и злой, ко всему цепляется и за все ее ругает...
Надежда Михайловна, утешенная тем, что Тарас не вступит в брак с этой дурой, позволила ей остаться...
От нервного напряжения у Тараса схватило сердце, и почти весь сентябрь, вплоть до 6 октября, он проболел. 6 октября к нему зашёл громадовец Федор Черненко. Он увидел на мольберте портрет Ликеры http://i008.radikal.ru/0711/3a/45d33f5876b0.jpg, на который Тарас перед этим смотрел. То есть он все еще любил Ликеру. Он уже готов был ее простить. Он же взял Ликеру не девушкой. Да и чего было ожидать от барской горничной. К тому же он считал этот случай Божьим наказанием за тот далекий вечер 1840, когда он отбил Марию-Амалию Европеус у Сошенко. Тарас уже согласен помириться. Он шлет ей записки с просьбой встретиться. Но здесь уже Ликеру занесло. Она отвечает на его записку своей, преднамеренно безграмотной: «Послушай Тара твоеими записками издесь неихто не нужаеца...» да добавила еще несколько слов о его потенции. Слуге Тараса Федору, что пришел с запиской, сказала, что согласилась на брак только из-за денег...
Вот здесь уже Тарасова любовь превратилась в ненависть. Он написал Надежде Забиле извинения за то, что не поверил ее рассказам о Ликере и попросил ее сжечь перед глазами Ликеры все вещи, что он ей подарил и купил в приданое. Надежда Михайловна ответила, что эти все вещи, по словам Ликеры, та вернула Тарасу. Тогда Тарас пишет Николаю Макарову 9 ноября: «Друже мой единый! Когда бить, то нужен бить так, чтобы болело. А то не поможешь, а только навредишь.(Монашеская аксиома, но она и теперь нам толком). Ликера солгала перед вами, передо мной и перед К.И. За это она должна хоть украсть, а послать (вот имени неизвестного) в Чернигов на цель известную. Кроме вещей, которые я вас просил сжечь при ее глазах, нужно, чтобы она заплатила за квартиру 14 руб., за ключ, ею потерянный, 1 руб. Еще раз прошу вас, яко искреннейшего моего друга, зробыть, как умеете, и швидче. Аминь».
Ликера осталась у разбитого корыта. Все подаренные Тарасом вещи отобрали и самой приказали убираться. Она умоляла Карташевских взять ее назад служанкой, но они отказались...
На Ликерино счастье, Афанасий Маркович был глубоко верующим человеком. Он не мог бросить девушку на произвол судьбы лишь за то, что она наставила рога его побратиму, который еще не так давно наставил рога ему самому. Его мучила совесть за то, что они, уезжая за границу, бросили Мариину служанку Машу в Петербурге и та стала проституткой. Поэтому он тайком устроил Ликеру в тот салон женской моды, в который ее когда-то возил Шевченко выбирать наряды. Как записал ее воспоминания Кость Широцкий, она там «зачесывала куафюры паннам и панам и корнала рубашки разным там офицерам-ловеласам, что охочи были и приударить за ней. Раз одному офицеру Ликера закатила оплёуху. За это хозяин сделал ей выволочку, но Ликера так возмутилась, что хотела от него сбежать. Француз с трудом уговорил ее остаться, потому что она была прекрасная мастерица. В этом магазине Ликера сошлась с будущим своим мужем фризером Яковлевым, на которого променяла в конечном счёте Тараса Шевченко»...
Через 2 года они насобирали вдоволь средств, чтобы купить парикмахерскую с домом в «Царском селе», задешево продававшуюся после смерти хозяина. Наконец Ликера почувствовала себя барыней! Она набрала учениц, и ее парикмахерская превратилась в модный салон, где муж делал прически, а она предлагала им модное, пошитое ею белье, вышивки и изысканную французскую парфюмерию, которую она покупала у бывшего хозяина-француза. Она даже потратилась на то, чтобы сфотографироваться на ступеньках веранды своего дома и раздать те фото горничным Карташевских. http://i026.radikal.ru/0711/52/f39991c5980d.jpg Жизнь у нее налаживалась. Муж любил. Почти через год она рожала ему детей. Но так было, пока Яковлеву не исполнилось 50 лет.
Офицеров Царского села послали на войну с Турцией на Балканы. Их женам было уже не до причесок. От безделья Яковлев запил. Пьянство совсем распугало клиентов. Парикмахерская потерпела крах. Ликера то выгоняла мужа и налаживала дело, то опять принимала его, и все возвращалось на круги своя.
Он пил все больше и больше. Изрубил на дрова фортепиано, которое она купила. Стал его жечь у дверей дома и вызвал пожар. Сжег ее портрет, написанный Шевченко, и полотенца, которые она когда-то вышила для Шевченко. Наконец, на крещенские морозы 1904 он, пьяный, замерз по дороге домой. Похоронила Ликера мужа и осталась совсем одна, как Шевченко в том 1860. Дети выросли и бросили её. Ученицы разбежались еще при муже. Клиенты нашли других парикмахеров и белошвеек. Прежний хозяин-француз давно умер...
И тогда ей по ночам стал сниться Тарас Шевченко. Как он ухаживал за нею, дарил крестик, шкатулку, белые одежды. Как она гуляла с ним по Невскому проспекту и все встречные приветствовали их. Той же весной 1904 Ликера впервые поехала в Канев на его могилу. Провела там все лето и осень. Вернулась домой лишь в ноябре. На следующий год поехала опять. Теперь она ездила к Тарасу ежегодно. С полдесятка углов сменила за это время в Каневе и селах, рядом с Тарасовой могилой.
Приходила на могилу Тараса утром, ухаживала за ней, а затем садилась на камень перед его крестом и молилась, или сидела глубоко задумавшись. Не чувствовала ни жары, ни холода. Когда возвращалась в Петербург, мыслями оставалась там, в Каневе.
В 1910 году ее разыскал почитатель Шевченко Кость Широцкий. Он нанял фотографа, который сфотографировал эту, уже 70 летнюю женщину в пенсне и в накидке, http://i009.radikal.ru/0711/91/e311017553fa.jpg сделанной собственными руками. Он первый записал ее воспоминания.
После того, как Кость Широцкий опубликовал воспоминания Ликеры, к ней в Петербург, а летом в Канев, зачастили артисты трупп Саксаганского, Кропивницкого, Садовского... Беседовал с ней и мой дед Николай Вороной. Все они знали историю последней любви Тараса. Ожидали встретить хитрую и жадную старую каргу, которая только о деньгах и думает, а в Канев ездит, видно, для того, чтобы обирать Тарасовых почитателей. Но совсем другой оказалась Ликера. Вот как ее вспоминает Ядвига Бирюкова, у родителей которой жила в Каневе Ликера:
«Она шила всем белье. Белье было пошито исключительно хорошо.... Шила такой зеленый круг из бархата на тарелку, а на нем делала елки из сукна и ягоды и ушастых заек. Расставляла их за кустами на той тарелке. Это было так красиво и нарядно… я завидовала на эту аппликацию. А еще она шила петухи на чайники. Помню такого рябого петушка, которым я всегда любовалась. Он был сделан из байки в черный горошек и с красным гребнем...»
Старожительница Канева Варвара Степаненко вспоминает:
«Одевалась Ликера Ивановна всегда в черную, длинную, по косточки, юбку, платье или пальто. Носила черный муслиновый платок или черный шарф или черную шляпку. Была высокой, худенькой, довольно стройной даже в преклонном возрасте. Бывало выйдет на гору, поднимется на могилу, склонится на белый крест и плачет-плачет. И так весь день, лишь вечером идет домой». (из книги Тарахан-Березы).
В 1911 году в Москве происходили торжества в честь 50-летия со дня смерти Кобзаря. Пригласили на юбилей и Гликерию Яковлеву-Полусмак. Там она встречалась с почитателями Шевченко, вспоминала дни, проведённые с ним, сожалела о той измене. Каялась, каялась и каялась. После той встречи она распродала в Петербурге все оставшееся имущество и переехала в Канев. Тех средств, что выручила от продажи, не хватало, чтобы купить домик в селе, или квартиру в городе. Так что снимала угол. Сколько тех углов она сменила за оставшуюся жизнь возле Тараса! Зарабатывала, обшивая по ночам каневчан, а с утра и до вечера была у Тараса. Вот что вспоминает Татьяна Майданик: «Ходила она на могилу и летом, и зимой каждый день. Бывало, утром приходит — и целый день там... Прибежим вечером. — Тётя, тетя, вы ещё домой не шли? — Попрощаюсь да и пойду. Не трогайте здесь ничего, деточки. Обнимет памятник, наклонится к могиле низко, что-то говорит, мы едва слышим: — Прощай, Тарасе, голубчик Григорьевичу. Я уже пошла. Завтра приду, голуб мой. Зачем ты меня оставил? — И так каждый день...» (из книги Тарахан-Березы).
Осенью 1914 вспыхнула первая мировая война. Инфляция съела все сбережения Гликерии Ивановны. Стало туго с заказами. Почти голодала. В это время внедрили суровый учет населения. Ее сфотографировали для паспорта. Вот её последняя в жизни Уже не было чем платить за квартиру. Пришлось ей на старости лет перебраться в богадельню. В те времена, как и в настоящее время, богадельни были для смерти, а не для жизни. Собирались в них отверженные, у которых уже ничего не было впереди. Черкасская учительница Вера Бубликовская писала: «Боже мой! Какое жалкое, позорное для большой России зрелище — это Каневская богадельня для беспризорной одинокой старости... И здесь ожидала одного — смерти — невеста Шевченко — Ликера…. Все вспоминала Шевченко, скромный небольшой портрет которого висел над убогой кроватью. Летом и зимой отворяла двери — ожидала его… заверяла: «Он придет! Правда, придет! Скажите ему — я его ожидаю, — и заплакала тяжелыми старческими слезами» (из книги Тарахан-Березы).
И он пришел. Не дождавшись девять дней до своего дня рождения и смерти. Пришел 4(17) февраля 1917 года. И забрал ее к себе...
Встретил Тарас когда-то корыстную, завистливую панскую горничную, своей изменой приблизившую его смерть. Хотел он из обычной самовлюбленной деревенщины сделать личность, которая живет для людей и Украины. Заболел, когда увидел, крах своих идей . Не вышел из него тогда Пигмалион, а из нее новая Галатея. Но прошли годы и годы, и она стала именно такой, о которой он мечтал. Всей своей жизнью в Каневе она искупала ту вину далекой, глупой юности.
Она хотела, чтобы ее похоронили у подножия Тарасовой могилы. Даже последние деньги отдала каневской мещанке, чтобы та выполнила ее последнюю волю. Но та растратила их, на собственные нужды. Не выполнила завещания. Бог ей судья.Давно уже забыли её имя. Так же бесследноьисчезли и её потомки…
 Похоронили Ликеру на кладбище богадельни в Сельце. Похоронили безродную, бездомную, одинокую. Осталось после неё только вышитое полотенце с петухами. То, которое так хотел иметь на свадьбу Тарас. Узкими, извилистыми дорожками приходиться добираться до горы, где то её кладбище. Было оно Богом забытое, пока Берегиня Тарасовой Памяти Зинаида Тарахан-Береза не нашла могилы Невесты Тараса, ставшей его Галатеей. Потратила здоровье и нервы, но добилась таки, чтобы на той могиле поставили памятник.... http://i002.radikal.ru/0711/a5/0ed1237e8a8c.jpg
В тишине, на горе, среди старых могил прикорнула могилка Гликеры.А внизу по дороге, нескончаемым потоком идут к Тарасу его почитатели. Некоторые заворачивают и к ней, Гликере. Кладут ромашки, такие, как ей дарил Тарас. http://i001.radikal.ru/0712/fd/edfb5b233f24.jpg
Молила Гликера похоронить её у Тараса. Но предала её мещанка и лежит она на кладбище для нищих. И не видно с того места могилы Шевченко…


ГЛАВА У11.
„ЩЕ НЕ ВМЕРЛА УКРАИНА” ТАРАСА ШЕВЧЕНКО

http://i029.radikal.ru/0711/2c/552f7ee96fe1.jpg
(В Черниговском музее Тарновского у письма Вербицкого
о строками о„Ще не вмерлы Украины”)
Гимн «Ще не вмерлы Украины» вошёл в мою жизнь в далёком детстве. Мы с бабушкой http://i025.radikal.ru/0711/6a/6278749a0d2f.jpg Евгенией Кулишовой-Вербицкой жили в Гущинском лесничестве возле «Вервольфа» на Винничине у её второго мужа http://i027.radikal.ru/0711/d6/5e5cc32db046.jpg. лесоинженера Николая Савенко Летом 1948 его замучили бандеровцы. Пришлось возвращаться в Чернигов. Меня забрал отец и я жил с ним http://i006.radikal.ru/0711/bd/d193f2ee608c.jpg и мачехой в его преподавательской квартире на Пяти углах. Бабушка стала снимать угол у золовки на Лесковице. Со мною она видеться могла, только когда приходила в гости к соседям отца - Цитовичам. Этот дом, собственно, до революции принадлежал им. Но затем их уплотнили, а в 1938 оба брата Цитовичи получили десятку неизвестно за что.В Чернигове осталась дочка старшего –Елизавета Викторовна. Ей выделили балкон-веранду в этом родительском доме. Сделали из этой узюхонькой, но длинной веранды, комнату и с 1948 жили там вчетвером. Дедушка Илья, дедушка Витя, Елизавета Викторовна и их дочка Вита, старшая меня на несколько лет. Они приходились бабушке какими-то родственниками, так что она регулярно ходила к ним и я, удрав от мачехи, всегда торчал у соседей. После Колымы братья были на удивление тихими и только Вита щебетала за всех. На каждый православный праздник, именины они плотно завешивали одеялом двери, включали на полную мощность тарелку-репродуктор, висящий над дверьми, чтобы не было слышно, что делается в комнате. Нет, они не вспоминали Колыму, не вспоминали жизнь до Советов. Собственно говоря им той жизни, когда отец был директором какого-то банка пришлось 2-3 года. Затем грохнул октябрьский переворот и отца «пустили в расход», а банк уничтожили. Они оба ухитрились выучиться при Советах и дядя Витя был даже редактором радиокомитета. Но пришёл 38 и отправил их на Колыму. Вот и вспоминали они детство 20-х и юность 30-х. А в разгар тех вечеринок Дядя Илья брал в руки гитару, а дядя Витя хриплым басом пел украинские народные песни, которые я у них только и слышал. Была среди тех народных песен и «Ще не вмерлы». Дядя Витя говорил, что эта народная песня на слова самого Шевченко. Бабушка же всегда при этом почему-то загадочно улыбалась. Причины той загадочной улыбки я понял только в конце августа 1961. Я на третьем курсе запорол экзамен, и мне угрожало лишение стипендии . Вот бабушка и приехала со мною перед занятиями, чтобы я смог доказать, что одумался и сдать на отлично. Поселилась она по соседству с нашим общежитием у дальних родственников- сестёр Голицыных. Жили они в Назарьевском переулке в старом каменном доме со средневековой башней. Этот дом построил когда-то их дед Сергей Павлович Голицин, в то время, когда губернаторствовал в Чернигове. Революция и гражданская война забрала их отцов и мужей, отечественная война- детей. Жили они в узкой комнатушке, выгороженной из бывшей гостиной. Принадлежала им ещё комнатка-скворечня на верхушке башни. Служила она спальней. Гостей принимали в той выгороженной комнате, в которой и вмещались только огромный стол, широкий диван с облупленной кожей да рояль, вместо одной ножки подпираемый стосом книг. Вот как-то у них, ворвавшись в непонятное мне щебетанье об их дореволюционной юности, я стал рассказывать о песнях, которые пели Цитовичи. И тут младшая из бабушек подошла к фортепиано и вытащила из стоса книг под ним изящный альбомчик в сафьяновой обложке. Стали листать его почему-то так и не пожелтевшие страницы с виньетками и записями разных там графов, генерал-аншефов, асессоров и прочих абсолютно непонятных мне чинов. Пока не нашли странички с написанным разными почерками текстом этой „Ще не вмерлы Украины”. Оказывается ровно сто лет тому, именно в этой комнате, студенты, собравшиеся на проводы моего прадеда Николая Вербицкого в Петербург и написали вместе с ним слова этой песни. А затем у меня была работа, аспирантура, и были командировки по всему Союзу по внедрению своих разработок. И где бы ни был, от Калининграда до Магадана и от Баку до Архангельска, везде в залах древностей центральных библиотек разыскивал источники из тех 40-90 годов 19 столетия, искал следы этой песни и следы этих студентов и моего Рода.
       Так вот по родовым пересказам, проверенным литературными поисками в основных библиотеках Союза и опишу Вам историю создания Гимна.
       Начало наш Гимн, действительно, ведёт от Тараса Шевченко. Николай Вербицкий-Антиох, сын секретаря Черниговской губернской управы, в 16 лет поступил к Киевский университет св. Владимира. За свои сатирические стихотворения и создание студенческой газеты "Помыйница", по личной просьбе-требованию Ректора, он был переведен отцом в Петербург "для охлаждения". Привез его отец и поселил в доме архитектора Штакеншнейдера, своего бывшего однокурсника. Там уже жили его дальние родственники, тоже студенты - Иван Рашевский и Павел Чубинский. Вскоре там остановился и Афанасий Маркович, только что вернувшийся из-за рубежа.
А рядом, в доме Академии искусств жил Шевченко. Не один вечер он приходил к ним на чарку чая. Коленька, музыкальный талант которого отмечал сам Михаил Глинка, садился за фортепиано, а Афанасий Маркович запевал своим прекрасным баритоном народные украинские песни. Ему всегда подпевал Тарас Григорьевич, хоть и любил смеяться, что теперь с его голосом можно петь лишь "Занято! " в туалете.
       Афанасий Маркович упросил Шевченко привести ребят на вечера "Основы", которые фактически были собраниями Петербургской «Громады». Увы, ни Кулиш, ни Костомаров не оставили письменных воспоминаний о тех вечерах. Приходится цитировать воспоминания Логвина Пантелеева:
       " В гостиной на диване за столом обыкновенно усаживался Шевченко, Костомаров и ни на шаг от их, не отходивший Кулиш... к тому же на вечерах бывало немало выдающихся писателей-малороссов, например, Афанасьев-Чужбинский, Стороженко, Гуртовский и другие. Помню, заметив одного довольно плотного господина, я спросил - «Кто это?» - «Муж Марка Вовчка"- получил в ответ таким тоном, что больше сказать о нем нечего. Он, впрочем, был замешан в деле Кирилл Мефодиевского общества. Я тогда очень мало обращал внимания на физиономии, но лицо Шевченко положительно увлекло меня. На близком расстоянии он выглядел очень похожим, как изображен на литографическом портрете Мюллера: лицо коричневого оттенка, носило явные следы многого пережитого, в том числе и той болезни, которая в последние годы преждевременно ускорила его жизненный конец... "
       Но не долго продолжалось то общение с Апостолом Украины. Сломленный тоской по Родине, в которую ему уже навсегда была закрыта дорога, и изменой любимой, он тяжело заболел сердцем и вскоре умер…
 Друзья принимали участие и в похоронах Шевченко, и в благотворительных вечерах в его честь. Только сразу уточню. Никто не запрещал похорон нашего Апостола. Никто не репрессировал студентов за участие в его похоронах. Беспорядок повлекло совсем другое. Но чтобы самому не перевирать событию, лучше зацитирую из книги воспоминаний Логвина Пантелеева:
       "Они совпали во времени - панихида в католическом соборе по пяти убитым в Варшаве при подавлении манифестации 13 февраля 1861 и похороны Шевченко... когда для нас, русских, совершенно неожиданно раздалось пение польского гимна и все поляки в одно мгновение пали на колени и со слезами на глазах присоединились к пению гимна... Сразу вслед за панихидой состоялись похороны Шевченко... польская корпорация в полном составе проводила Шевченко на кладбище. Там Хорошевский от имени поляков сказал на польском языке очень умное и теплое слово, оно потом было напечатано в "Основе"...
       По поводу панихиды началось следствие, что предполагало привлечь к ответственности только польских студентов. Русские студенты постановили собрать в следственную комиссию подписные листы в доказательство, что и они были на панихиде. Попечитель И. Д. Делянов застал студента А. Штакеншнайдера с листками и потребовал отдать их или оставить университет. Собралась сходка, главную роль играли князь Нехлюдов и Чубинский, уладившие конфликт... "
       Но впоследствии конфликт всё же перешел в студенческие беспорядки и все высшие учебные заведения Петербурга и Москвы были закрыты. Организаторы беспорядков были либо забриты в москали (солдаты), либо переведены в Казанский университет.
       Николая Вербицкого, как и его земляков, отправили домой, к тому же в 111 отделении уже лежал донос о том, что он осмелился перевести "Еще польска не згинела" на украинский язык(Маты Польща не загынэ доки ми живемо) ...
       Лишь через год Николая Вербицкого вызвали в Петербург, чтобы решить вопрос о восстановлении в студентах. Вот в связи с этим и собралась вечеринка. Не важно, где она была - в тесной комнатушке на Большой Васильковской, где при пансионате Ленц жил Чубинский, в доме-общежитии громадовцев по Жилянской, или в просторной гостиной домища Голицыных, где остановился Вербицкий. Главное, что студенческая вечеринка состоялась в августе 1862. Главное, что на ней были и Николай с побратимом Павлом Чубинским и их ближайшие друзья - Тадей Рыльский (уже известный как поэт Максим Черный), с приятелем Павлином Свенцицким (известный украинский поэт Павел Свой). Своих побратимов сербов привели Павел Житецкий , Иван Навроцкий и Александр Стоянов.
       Вечеринка, как вечеринка. Ели, пили, пели, вспоминали. Вспомнил и Чубинский о похоронах Шевченко, о той Панихиде, когда прозвучал польский Гимн. Девушки, а были здесь и сестры Голицины, и девушки из пансиона Ленц, попросили поляков пропеть гимн. За фортепиано сел Вербицкий, а Рыльский и Свенцицкий запели мятежные строки. Когда же они закончили, Николай стал тихо напевать свой перевод: «Мать-Отчизна не погибнет, пока мы живые". Павел Чубинский вместо похвалы, сказал Николаю, что чем переводить чужую песню, лучше написать такую же свою, вон, сколько уже времени Владимир Антонович просит громадовцев создать свою "Марсельезу".
       Николай, который славился импровизациями, не стал ерепениться и сейчас же, под тот же мотив, запел, новую песню:
       "Ще не вмерлы Украины ни слава, ни воля,
       Ще нам братья молодые улыбнется доля.
       Ще развеет черны хмары (тучи авт.)и возле оконца,
       Здесь в своей вкраинской хате (доме авт)мы дождемся солнца.
Вспомним злые времена, лихую годину,
Тех, кто смело защитил Матерь- Украину
Наливайко и Павлюк и Тарас Трясило
Из могилы нас зовут на святое дило(дело авт)... "
       Братьям Рыльским и Паулину Свенцицкому, родственников, которых от младенцев до старцев вырезал Павел Бут (Павлюк), не понравилось упоминание о нем и Иосиф Рыльский, так и не отошедший от фортепиано, запел свой вариант:
       "... Згинут наши вороженьки, как роса на солнце,
Запануемо мы браття у свойий сторонци
       (Воцаримся и мы братья на своей сторонке авт)
       Наливайко, Железняк и Тарас Трясило
       Из могилы нас зовут на святое дило
Вспомним же святую смерть рыцарей казацтва,
Не лишиться чтобы нам своего юнацтва!
Ой, Богдане - Зиновию, пьяный наш гетьмане,
За что продал Украину москалям поганым?
       Чтоб вернуть ей честь и славу, ляжем головами,
       Наречёмся Украины верными сынами"...
       Здесь уже не выдержал законник Чубинский, который увидел опасность исполнения таких слов. Он отодвинул поляков и предложил свой, менее опасный вариант:
       Ой, Богдане-Зиновию, непутёвый сыне.
       Зачем отдал на расправу матерь- Украину,
       Чтобы честь её вернуть, станем куренями,
       Наречёмся Украины верными сынами! "
Тут вмешался болгарин Саша Стоянов. Показывая на сербов, он предложил добавить:
Наши братчики-славяне
За оружье взялись,
Не годится, чтобы мы
В стороне остались!
       Кажется, песня была закончена. Правда, далеко ей было до той Марсельезы, но звездные мгновенья так же далеки, как и сами звезды...
       Опять пошли воспоминания, запели „Соловья” Виктора Забилы, ”Журбу» (Грусть) Леонида Глебова. Но вот серб Пётр Ентич-Карич запел сербский Гимн, где припевом были слова: " Сердце бие и крев лие за нашу свободу"...
       -"Это же именно то, чего нам не хватало"-, вскочил Павел Чубинский и написал бессмертные строки:
       Душу, тело мы положим за нашу свободу
       И покажем, что мы братья казацкого рода!
       Гей-о-гей же братья смело, надо браться нам за дело,
       Гей-о-гей, пора вставать, пора волю добывать! "
Вот теперь песня была уже закончена. Все записали себе ее слова. Свой экземпляр Тадей Рыльский отдал побратиму Владимиру Антоновичу. Когда через несколько недель вернулся в Киев из этнографической экспедиции Николай Лысенко, Антонович поручил ему положить на музыку слова новой песни. Уже через неделю новая "Украинская Марсельеза" полетела по Левобережью. Полетела, как гимн Громады.
       А вот Гимном Украины песня стала на Правобережье. Стала благодаря тому, что ее там приписывали Шевченко. А произошло это так. Свой экземпляр Вербицкий отдал Пантелеймону Кулишу http://i031.radikal.ru/0711/23/ccefb7ff80d3.jpg. Пантелеймон поклялся напечатать песню, но чего стоила та клятва, если "Основа" (не без вины Кулиша) прекратила существование. Кулиш поехал лечить нервы в Италию. По дороге остановился во Львове. Старинный город, местные люди так понравились Кулишу, что он, скупердяй по натуре, пообещал литератору Ксенофонту Климковичу прислать ненапечатанные стихотворения Шевченко из архива Основы. Переправил он стихотворения с уже знакомым нам Паулином Свенцицким, который после подавления польского восстания эмигрировал во Львов. Кулиш ли, сам ли Свенцицкий, сделали это, но вместе с "Заповитом". "Мне одинаково" и "Н. Костомарову" была передана и "Ще не вмерлы Украины".
       В четвёртом номере http://i025.radikal.ru/0711/3c/403e3e65ddf1.jpgжурнала "Мета" за 1863 год эти 4 стихотворения были напечатаны. Открывался журнал стихотворением http://i034.radikal.ru/0711/31/73b28da24c98.jpg"Ще не вмерлы", после которого шли стихотворения Шевченко и завершала их его подпись.
       Это номер журнала катехит Перемышльской семинарии о. Юстин Желеховский отвез своему побратиму, млынивскому священнику Михаилу Вербицкому.http://i039.radikal.ru/0711/4e/314d555bb2bf.jpg
Отец Вербицкий фанатично любил Шевченко, мечтал положить на музыку все его стихи. Получив журнал, он уже через неделю положил на музыку все четыре стихотворения. Уже в декабре, на собрании Громады Перемышльской семинарии, прозвучала впервые "Ще не вмерлы". Ректору настолько понравилась песня, что он рекомендовал семинаристам распространять ее среди паломников, а о. Вербицкого попросил сделать из соло хорал. И вот на праздник Ивана Крестителя, перед многотысячной толпой перемышльцев прозвучал могучий хорал в исполнении сводного городского хора. Присутствующему на празднике львовскому Епископу Полянскому, основателю первого украинского театра во Львове (теперь там "Народный дом", что с тех времен так и не ремонтировался) так понравился хорал, что при открытии украинского театра во Львове 25. 12. 64 постановкой оперетты Карла Гайнца "Запорожцы", Он приказал режиссеру вставить в действие исполнение "Ще не вмерло Запорижжя". Утром,26.12.64, "Ще не вмерла Украина" пел весь Львов. Вся Галичина, как и Вербицкий, считала, что слова песни написал Шевченко, Апостол Украины. Поэтому и стала эта песня Гимном, сначала Галычины, а затем УНР. А "Украинскую Марсельезу", написанную студентами и композитором Лысенко, вскоре забыли...
       А как же сложилась судьба авторов текста «Ще не вмерла"?
       Я не имею морального права писатьhttp://i018.radikal.ru/0711/68/87cb5d05ce02.jpg о Тадее Рыльском, знаменитом аграрии-экономисте, отце нашего прославленного поэта. Скажу лишь одно - никогда он не был бедняком. Его отец был одним из самых богатых шляхтичей на Житомирщине.Не был он крепостником. Был поклонником Шевченко и даже передал на Запад его рукописный «Кобзарь» исполненный латинской. Тадей и его брат Иосиф отказались от всех дворянских привилегий. Более талантливым был младший брат Тадея -Иосиф. Он был ровесником Николая Вербицкого, его побратимом. Но в 1861 году, после участия в перезахоронении Шевченко, он заболел лихорадкой и умер...
       Из-за этой трагической смерти так и не перевели его брата Тадея в Казанскому университет за призывы к бунту и за чтение при похоронах Кобзаря в Каневе его "Заповита" Удовлетворили прошение отца и выслали в родовое имение. После польского восстания в 1863 году, в котором отец принял участие, имение передали детям. Здесь Тадей организовал школу для крестьян, пригласил лучших учителей из Киева, сам преподавал. Известен он и как выдающийся экономист-аграрий. Но все это должны писать и, вероятно, напишут исследователи Максима Рыльского и его потомки...
       Совсем другой была судьба Павла Чубинского. Но только прекратим http://i019.radikal.ru/0711/df/05dfedbb4054.jpg врать о его бедняцком происхождении. Отец его никогда не был бедным. Да, он действительно имел хутор под Борисполем, но кроме этого у него были еще земли на Полтавщине и Черниговщине. А относительно родового имения, то его реконструкция в 80-х годах обошлась Чубинскому в 30 тысяч рублей серебром, да и того было мало. Ремонт так и не закончили... Павел Платонович умер 1(14)01.1885 от апоплексического удара так и не въехав в отремонтированный дом...
       Хочу развенчать еще одну ложь. Никто Чубинского за стих "Ще не вмерлы" не преследовал. За участие в той вечеринке девочек - пансионерок, у него возник конфликт с хозяйками пансиона. Чтобы не тратить времени на бессмысленные ссоры, Павел организовывает самодеятельную этнографическую экспедицию по селам Киевщины и Слобожанщины. Вот из-за этой экспедиции у него и начались неприятности. Сначала Полтавский губернатор пишет Киевскому: «Чубинский старался пробудить умы крестьян обманчивыми напутствиями относительно их прав на землю и, не имея в том успехе, стал доказывать им незаконность военного постоя и неправильность выплаты приварка для нижних чинов... "
       Находясь в Остерском уезде, Павел убедил вдову-помещицу О. И. Ремерс подарить своим бывшим крепостным по десятине на душу. Если вспомнить, что семьи тогда на селе были по 12-18 человек, то получили они намного больше, чем сегодня имеет собственной земли фермер. После этого случая Павел нажил себе могучего врага в лице будущего столичного градоначальника Трепова, который инициировал доносы на Павла соседей-помещиков. Они донесли, что во время беспорядков в Золотоношском уезде Павел распространял воззвание "Всем добрым людям", которое сам и написал. Вот за это воззвание и арестовали Чубинского. К счастью, главой следственной комиссии был родственник Николая Вербицкого, кн. Алексей Голицын, который сообщил шефу жандармов кн. Долгорукому о вердикте, относительно Чубинского:"... хотя фактически не доказано, чтобы Чубинский во время своих путешествий возбуждал крестьян к каким-либо противоправительственным стремлениям, но, тем не менее, дозволение продолжать подобные выходки, по мнению комиссии, может иметь вредное влияние на умы простолюдинов, посему имея ввиду, что составление упомянутого выше воззвания приписывается Чубинскому, комиссия предлагает выслать его на жилье в один из уездных городов Архангельской губернии под надзор полиции... "
       Если Вы думаете, что это было суровым наказанием, то ошибаетесь - кн. Голицын не карал, а спасал Павла от Трепова и других недоброжелателей. Зацитирую А. Н. Попова, статья "Чубинский на Севере" напечатана в №3 „Известий Архангельского общества изучения русского Севера” за 1914 год:
"... Прибыв в Архангельск 24 ноября 1862 г вон явился к тогдашнему Архангельскому губернатору Николаю Константиновичу Арандаренко, своему крестному отцу, и вскоре подал прошение о предоставлении эму должности Панежского судебного следователя, заявляя, что вон, как окончивший юрфак со степенью кандидата, может справиться с особенностями судебного следователя... "
       Где еще вы видели, чтобы политического ссыльного сделали следователем!?
       Но не долго Павел мерз в той Пинеге. Через несколько месяцев губернатор забрал его к себе порученцем по особенно важным делам. Одновременно Павел заведует публичной библиотекой, выполняет обязанности секретаря губернского статистического комитета, редактирует " Губернские ведомости". Но ему и этого мало. Он разрабатывает проект улучшения экономического положения в губернии. По поручению Российского географического общества изучает хлебное дело, льноводство торговлю на российском Севере... Он пишет в одном из писем:
"Семь лет трудился на севере для российской науки и правительства. Не буду перечислять моих трудов, но они показали, насколько я интересовался населением великорусских и финских племен. Вне этнографии я коснулся всех отраслей экономического положения народа, и мои заметки по этим вопросам служили толчком для многих нововведений губернаторов... "
       Именно та ссылка сделала его прославленным Академиком. Да и закончилась оно как-то странно. Никто ссылки не отменял, но весной 1869 года, по рекомендации председателя Российского географического общества - Семенова-Тяньшанского, он возглавляет экспедицию в Юго-западный край, после которой остается в Киеве. Здесь он создает предтечу нашей Академии наук - Юго-западный отдел Российского географического товарищества. Чтобы только перечислить все, что он сделал во время пребывания на посту секретаря того Отдела , не хватит всего журнала.
       Но и теперь он нажил в Киеве могучих врагов. Редактора газеты "Киевлянин" профессора Шульгина, и известного по "Кирилло-Мефодиевскому братству" Михаила Юзефовича. Последний послал в Петербург докладную записку, в которой отмечал то, что разбойничьи банды, которые появляются в крае, - "ничто иное, как начало зарождающейся в умах гайдамаччины"
       Останавливаясь на истории Юго-западного отдела РГТ, он подчеркивал, что благодаря Чубинскому оно носит ярко характер украинофила, а именно:
 1)Открыто новый книжный магазин фирмы М. Левченко и Л. Ильницкого, где продается литература на украинском языке.
2)Переведены произведения М. Гоголя и других российских писателей на украинский язык.
3)В одной из киевских типографий устроены технические средства для украинской печати.
4)Проведена перепись населения с тенденциозной целью увеличить " количество украинского элемента за счет цифры иных российских племен".
       Юзефович заявил о необходимости ликвидации Юго-западного отдела РГТ, пугая тем, что пока Драгоманов и Чубинский будут здесь, никакие меры власти не остановят движения, которое возникло и развивается по их инициативе.
       По этой докладной Юзефовича, по приказу царя в 1875 году была создана специальная комиссия во главе с обер-прокурором Синода графом Д. А. Толстым, которая должна была создать эффективные методы борьбы с украинофилством. В эту комиссию включили и Юзефовича. Именно следствием деятельности этой комиссии и стал знаменитый Эмский указ от 18. о5. 76. которым было провозглашено:
1. Не допускать ввоза в пределы империи, без особого на то разрешения Главного управления по делам печати, бы каких то ни было книг и брошюр, издаваемых за границей на малорусском наречии.
2. Печатание и издание в империи оригинальных произведений и переводов на том же наречии воспретить, за исключением лишь -
а) исторических документов и памятников;
)произведений изящной словесности; но с тем, чтобы при печатании исторических памятников, безусловно, удерживалось правописание подлинников; а в произведениях изящной словесности не было допускаемо никаких отступлений вот общепринятого русского правописания, и чтобы разрешение на печатание произведений изящной словесности давалось не иначе, как по рассмотрению рукописей в Главном управлении по делам печати.
3. Воспретить также различные сценические представления и чтения на малороссийском наречии, а равно и печатание на нем текстов к музыкальным нотам. "
       Выполняя этот Указ, ликвидировали Юго-западный отдел РГТ, закрыли газету "Громады" - "Киевский телеграф", уволили из университета Г. Драгоманова. Чубинский с ликвидацией Юго-западного отдела РГТ остался без государственной службы. Хорошо, хоть старый приятель, адмирал Посьет забрал его к себе в Министерство путей сообщений в Петербург и поручил заняться делом организации железнодорожных училищ. (Знают ли наши железнодорожники-ПТУшники, что своим существованием они обязаны Павлу Чубинскому?) За свой труд 8. 12. 1877 "Высочайшим приказом по Министерству путей сообщения, за отличие по службе произведен в коллежские советники, а Указом Правительственного Сената от 6 марта 1878 г за № 997 произведен в действительные статские советники, со старшинством от 8. 12. 1877"Если вспомнить, что этот титул равнялся генеральскому чину, то трудно поверить что царизм угнетал Павла Платоновича, как в советские времена диссидентов…
  И еще одно. О его болезни. В январе 1879 Чубинского осмотрел сам Боткин и поставил диагноз: "гнездовое страдание черепного мозга с полупараличем правой половины тела, которое обостряется от умственных занятий, выражаясь почти потерею речи и ухудшением движений... " Если вы не забыли, этим же страдал и Владимир Ульянов-Ленин...
       По ходатайству адмирала Посьета, Чубинскому дали разрешение проживать во всех губерниях Малороссии, за исключением Киева. Еще столько нервов пришлось потратить друзьям Чубинского, что получить разрешение на проживание и в Киеве! Увы, и здесь ему было неуютно - он ведь был парализован, прикован к кровати и не очень это приятно, когда в соседней комнате собираются друзья-громадовцы, веселятся, а ты только наблюдаешь через полуоткрытые двери...
       Именно из-за этого Чубинские решили провести капитальный ремонт родового имения. Павел Платонович был прикован к постели,так что пришлось всеми работами руководить жене. О том, как ей руководствовалось, она пишет Кистяковскому: "Вследствие начатой перестройки дома финансы наши до того запутаны, что мы на прожитие даже должны занимать и делать новые долги, не уплатив старых, то здесь и приходится очень и очень призадуматься, как и что предпринимать..." Выручил друг-громадовец Василий Семиренко, который дал Кистякивскому для Чубинского 3000 рублей серебром, еще 2500 дал тесть - сахарозаводчик Хряков. В целом же ремонт обошёлся больше 30 000 серебром…
Умер Павел Платонович на своем хуторе под Борисполем 14. 01. 1885. Через его могилу в Борисполе в годы войны проложили противотанковый ров, так что его современная могила чисто символическая...
       Не осталось могилы и у его побратима, автора строк "Ще не вмерлы Украины ни слава, ни воля" http://i031.radikal.ru/0711/74/e90355839ba3.jpg Николая Вербицкого-Антиоха. Когда в 1922 году расстреливали его сына, участника ледового похода Лавра Корнилова, белого офицера Николая Николаевича Вербицкого, конфисковали не только имущество, но и выпотрошили могилу отца, в поисках драгоценностей. А какие могли быть у него драгоценности...
       Да, он родился 13 февраля 1843 в далеко не бедной семье старшего секретаря Черниговской губернской управы. Его крестной сестрой была дальняя родственница - княжна София Голицына сестра будущего Черниговского губернатора. Кн. Сергея Павловича Голицына. Отец - старший секретарь губернской управы, сын героя освободительной войны с Наполеоном, унаследовавший от отца воинственный и довольно жёсткий характер. По словам Николая Вербицкого он "тщательно заботился о воспитании сына, при помощи ременной треххвостки внушал эму правила нравственности". История учит, что у жестких лидеров дети уже не способны быть лидерами. Так вышло и с Николаем. Несмотря все свои таланты и способности, он всегда прятался в чьей-то тени, никогда не был первым. Первыми всегда были его побратимы - Павел Чубинский, Иван Рашевский, Николай Лысенко, Тадей Рыльский...
       Переломным в жизни Николая стал 1851 год. С Орловской ссылки в Чернигов приехал http://i042.radikal.ru/0711/05/39355fc3e29c.jpg Афанасий Маркович. В Орле он работал старшим секретарем губернской управы, поэтому первыми, кому нанесли визит Марковичи, были Вербицкие. Они сразу понравились друг другу - огромный, похожий на медведя Афанасий и стройный, худощавый как ласка - Андрей Вербицкий. Они стали друзьями с той первой встречи. Жена Андрея, София стала крестной матерью их первенца-дочери. А через несколько месяцев они принимали участие в ее похоронах... Для Коли Вербицкого Афанасий Васильевич был каким-то молодцом-великаном из сказок. К тому же Маркович столько тех сказок знал, что все не переслушаешь...
       Каждую свободной минуту бежал Коля в редакцию Черниговских губернских ведомостей, где священнодействовал Маркович. Именно там, в редакции, читая рукописи материалов, посланных в газету, Николай понял, что и сам может писать не хуже. Сам стал собирать народные песни и сказы, начал писать стихи. Но те его первые произведения опубликовал уже не Афанасий Маркович, а родственник Вербицких, Николай Белозерский.
       Откройте книжечку Дорошенко: « Указатель новой украинской литературы России за 1797-1897 год". На 3 странице под № 94(109): "Н. Вербицкий-Антиохов. Поэзии. Черниговские губернские ведомости "
1. 1853 г. №15 "Мещанка"
2. 1853 №27 "Могила"
3. 1853 № 27 "Песня майданчиков"
4. 1853 №42 "Иванова песня"
       Это друг семьи Афанасий Маркович, отбывая из Чернигова, поручил своему преемнику в должности редактора ЧГВ Николаю Белозерскому напечатать стихотворения Вербицкого. А Коле было всего лишь 10 лет...
       Но за те стихи отцу пришлось перевести его в Полтавскую гимназию. Здесь подружился с Михаилом Старицким. Вот что пишет в своих воспоминаниях знаменитый писатель: « У нас в гимназии учитель словесности Сосновский, излагая правила стихосложения, требовал от учеников и произведений в стихотворениях. И мы - писали. Среди учеников выпускных классов (5, 6, 7) лучше всех удавались стихотворения мне и Вербицкому, также пансионеру; начальство даже заказывало нам торжественные приветствия и оды в честь посещений нашего пансиона сановниками, а товарищи прозвали нас "поэтами", при одобрении надзирателей. Часто, бывало, при передаче пансиона переменному надзирателю, слышится вопрос: "А где же это наши поэты? " - на что почти постоянно был ответ - " В карцере"...
       Здесь на Полтавщине Николай познакомился и подружился на всю жизнь с братом Старицкого - Николаем Лысенко. Но после гимназии братья поступили в Харьковский университет, а Николай в Киевский. Вот как пересказывает его воспоминания побратим Иван Рашевский (знаменитый художник, чьи картины вывези в Германию по личному распоряжению Гитлера):
       "В университет св. Владимира он поступил шестнадцати лет отроду и с благовонием смотрел на жрецов науки, излагающих, как то делал профессор Деллен, римскую литературу и древности на латинском языке, то восторгался до обожания громкими и красивыми фразами профессора Силина, то с недоумением, доходящим до головной боли, старался вникнуть в непроглядную тьму философии проф. Гогоцкого. Но скоро юноша убедился, что профессора только пугают своей ученостью. Когда он слушал лекции профессора Ставровского о великом переселении народов, где изъяснялось, что - «гунны были, так сказать, народ Северный и ели, изволите видеть, сырое мясо. Они клали его на спину лошади, сажались, так сказать, на него верхом и мясо, сдавленное, так сказать, сжатое, изволите видеть, стиснутое под ляжками, под бедрами, так сказать, под гуннскими, получало особый вкус". Или же сразу уразумевал, как профессор Гогоцкий приставив перст ко лбу, изъяснял: "Ничто есть ничто, но оный перестает быть таковым, потому мы будем подниматься к высотам явления... " то решал - нет брат, шалишь, не надуешь ... "
  В Университете вместе с побратимом - Иосифом Рыльским он создаёт рукописную газету "Помойница» (не помойка, а умывальник), в которой нещадно высмеивает всех и вся. За эту «Помыйницу” ректор попросил Андрея Вербицкого забрать чадо и перевести в Петербург "для охлаждения". Андрей Николаевич сам когда-то учился в Петербуржском университете, там теперь преподавали его прежние однокурсники. Поэтому отвез в 186о году старший Вербицкий свое чадо в Петербург. Поселил у приятеля той мятежной юности - архитектора Штакеншнейдера, который владел большим домом как раз рядом с Академией Искусств, где тогда жил Шевченко. В квартире, которую выделили Николаю у Штакеншнейдеров, уже жили студенты. Это были его земляки и дальние родственники (почти все дворянские роды на Украине в родственных отношениях), Иван Рашевский и Павел Чубинский. В конце лета у Штакеншнейдеров остановился знаменитый российский поэт Яков Полонский. Он любил слушать, как ребята поют мелодичные украинские песни, интересовался Колиными стихами. А в конце осени вернулся в Россию и поселился в том же доме Афанасий Маркович. Зачастую к Афанасию приходил на "чарку чая" сам Тарас Шевченко. Любил слушать их пение, сам принимал участие, хотя уже потерял голос... Пели вместе, а затем услаждались знаменитыми настойками Виктора Забилы...
 На Новый Год и Рождественские каникулы ребята поехали на Бориспильщину, где был хутор Чубинских. Павел пригласил к себе в гости и старого приятеля - Николая Лысенко. Ребята помогали ему собирать народные песни. После тех каникул Николай Лысенко выпустил большой сборник народных песен...
       А затем было возвращение в Петербург. Праздник провозглашения царского Указа об отмене крепостного права затмила смерть Шевченко. Было участие в похоронах и студенческих беспорядках. Был перевод польского гимна "Мать-Отчизна не погибнет, пока мы живые"... Было закрытие университета и персональное исключение из студентов. Вернулся в Киевский университет вольнослушателем. Стал опять издавать свою "Помойницу"... Вот одно из стихотворений в ней:
       "ДУМА СОВРЕМЕННОГО ГРОМАДЯНИНА
Так бывает - размышляешь,
Размышляешь целый час,
И никак не понимаешь,
Что творится здесь у нас –
Вдруг тебя средь размышленья
Этак холодом проймёт,-
Что как вдруг тебя Стоянов
На Третейский позовёт.
А над ухом Давиденко
«Протестуюсь!» закричит,
Иль тебя в деяньях подлых
Юзефович обличит.
Иль с тобой Иван Новицкий
Все сношения прервёт,
Иль Курлюк перед тобою
Умилительно рыгнёт.
Или…или……или-
Да взгляните лишь кругом,
Господа, от этих или
Голова пойдёт вверх дном,
И в душе своей смятенной
Ты покоя не найдешь
И родителей покойных
Крепким словом помянёшь…»
        На время учебы в Киевском университете племянника приютили сестры Голицины. На вакации выезжал в родительский Чернигов. О тех его регулярных посещениях Чернигова сохранились воспоминания известного общественного деятеля, члена Государственной Думы, Ильи Людвиговича Шрага: «Наибольшее с влияние на меня во время гимназии имел Николай Андреевич Вербицкий. Он в то время находился в Киеве, где учился в университете св. Владимира, но очень часто приезжал в Чернигов к своим родителям. Он рассказывал нам о своих встречах с Шевченко в Санкт-Петербурге, где он также учился в университете и жил неподалеку от Шевченко. Рассказывал о похоронах Тараса и студенческих беспорядках, из за которых был уволен из Санкт-Петербургского университета. Рассказывал о Громаде, давал книги, читали мы его "Помыйницу"; под его влиянием сложился кружок, который собирал и записывал слова для "Словаря", читали "Основу", "Записки о Южной Руси". У Вербицкого в Чернигове я впервые увидел Павла Игнатьевича Житецкого и Ивана Петровича Новицкого, которые приезжали гостить в Чернигов... "
       Но Николай Вербицкий так и не создал в Чернигове Громады, основал лишь культурно-просветительский кружок. А «Громаду» создал осенью 1861 участник Крымской войны и знакомый самого Пирогова, врач Степан Дмитриевич Нос, к получивший назначение в Чернигов. Черниговская «Громада» называла себя «куренем». В этот курень входили: Леонид Глебов и его жена, Афанасий Маркович и его побратим с Немировских времен, учитель гимназии Илья Дорошенко, заведующий уездной школы Карвасовский, историк Александр Лазаревский, ст. учитель гимназии Александр Тищинский, студент университета Николай Вербицкий, член земской управы Николай Константинович, братья Белозерские, гимназист Федор Волк и другие...
       Недовольные тем, что Петербургская "Основа" не спешит печатать их материалы, Черниговские громадовци в том же 1861 году решили издавать собственную газету " Черниговский листок". Сначала за это дело взялся Афанасий Маркович. Увы, слишком скандальным было имя его жены. Отказали ему в издании. Тогда за дело взялся любимец губернаторских детей, ст. преподаватель гимназии Леонид Глебов. Он и получил разрешение на издание "Черниговского листка". С октября 1862 по август 1863 листок был единственным украиноязычным печатным периодическим органом во всей Российской империи (В конце 1862 года "Основа» прекратила существование), если не считать сатирической "Помойницы" Николая Вербицкого, которая с осени и до самого конца 1863 печаталась в типографии университета св. Владимира.
       Огромный успех в Чернигове имел кружок "Ценители своей народности", активными членами которого были Николай Вербицкий с сестрой Марией. Кружок поставил в Чернигове "Наталку Полтавку" либретто и музыку к которой написал Афанасий Маркович. Он же вместе с Ильей Дорошенко был режиссером постановки...
http://i025.radikal.ru/0711/01/8b83266690c6.jpg
Осенью 1861 Николай вернулся в Киев, на следующий год хотел восстановиться в петербургском университете, но Делянов, вспомнив его перевод "Еще польска не згинела" передал ему "высочайшее повеление: возвращаться туда, откуда приехал". А затем была высылка Чубинского в Архангельскую губернию. Николай печатает в последнем, декабрьском числе " Основы" стихотворение-обращение к побратиму:
       « НА ПАМЯТЬ ПАВЛУ ЧУБИНСЬКОМУ
Вспомяни же милый брат мой на чужой чужбине,
как мы жили-поживали на родной Вкраине» А в 1863 на Николая и на все Черниговскую Громаду свалилось несчастье. Произошло это так. Работал в Чернигове с 1861 года землемер Иван Андрущенко. Был он членом Московского отделения герценовской "Земли и воли". В Феврале 1863 он получил задание основать по всей Украине кружки "Земли и Воли", которые были пока только на Полтавщине. 6 июля 1863 Андрущенко приехал в Чернигов, чтобы основать здесь агентуру землевольцев. Остановился он у Степана Носа. Первыми навестил Параску Глебову, за которой приударял, и Александра Белозерского. Белозерский предложил ему провести встречу-вечеринку у него на квартире. На эту встречу-вечеринку, кроме Степана Носа пригласили Александра Тищинского и Леонида Глебова с женой. Глебов не пришел, да и свою красавицу-жену не пустил. Так что это была чисто мужская вечеринка, как обычно, не без горилки. Разговор становился всё более громким, так как Тыщинский, отсидевший в Петропавловский крепости по делу Кирилло-мефодиевского братства, не хотел сесть вновь. Белозерский и Нос скептически смотрели на эту "Землю и Волю". Напрасно пытаясь их убедить, Андрущенко перешел на крик. В соседней комнате отсыпался после обеденной попойки сосед Белозерского поручик Герасимовский. Те вопли и черта могли разбудить. Он поневоле услыхал конец разговора. Когда крики совсем допекли, высунул опухшую физиономию в полуоткрытые двери и попросил всех убраться вон. Все успокоились и Перешли на квартиру Носа. Белозерский, утром, не заходя к себе, выехал в командировку по району.
       Просыпается утром Герасимовский, идет в комнату Белозерского, чтобы выяснить причину тех криков. Хозяина нет, зато на столе лежит надорванный пакет с бумагами. Герасимовский начал читать эти открытые бумаги, и что же видит - воззвание: «Свобода №1" с печатью "Земли и Воли", еще десяток прокламаций и брошюрок с призывами к свержению власти. Герасимовский схватил пару листов этих бумаг и побежал к жандармскому полковнику, жившему рядом. У того тоже раскалывалась голова после чрезмерной дозы рома. Прихватил жбаны с огуречным рассолом и так, попивая рассольчик, стали разбираться в агитках "Земли и Воли". Полковник сразу протрезвел и помчался к губернатору с докладом о ЧП. Губернатор приказал арестовать Андрущенко, Белозерского и всех, кто был у него в гостях. Жандармы, в отличие от нашей СБУ, свое дело знали. Быстро выяснили, что ни Белозерский, ни Тыщинский никакого отношения к "Земле и Воле» не имеют. А вот что касается Носа, то он спьяну заехал в нос жандарму, а это уже терроризм! За это он и был выслан на Север Росии. В дальнейшем вся работа жандармов свелась к допросам Андрущенко. Но он упорно молчал. Тогда подсадили к нему в камеру 18 летнего семинариста Григория Альфонского, отбывавшего срок за мелкую кражу, который скоро должен был выйти на волю. Вот с этим Альфонским и передал Андрущенко прямо в руки жандармам письмо к Глебову, в котором просил обо всём сообщить московским знакомым и передать им секретное письмо. Эти письма полностью разоблачали деятельность Андрущенко, ставили под удар почти всех землевольцев из его московского кружка. В добавок они показали Леонида Глебова в роли соучастника. Немедленно произвели обыск у Глебова и у всех участников кружка "Почитателей своей народности".Всё равно опоздали. Глебов и остальные давно сожгли всё компрометирующее.
       Произвели обыск и у сестер Голициних в Киеве, где тогда жил Николай Вербицкий. Хоть его и признали невиновным, но после того обыска, тети отказали ему в доме. Пришлось перебраться в полуподвал в Назарьевском переулке по соседству. Отец отказал в денежной помощи. Жил теперь Коля исключительно на гонорары, которые в те времена были такие же, как и в настоящее время на Украине... Приходилось ограничиваться завтраками, обедами и ужинами трёхкопеечными булочками-«жуликами" и полукопеечными стаканами молока... (знаете, у меня и сейчач сильнейшая ностальгия по тем киевским треугольным ржаным "Жуликам", наполненных изюмом, цукатами и медовым привкусом и за тем прохладным молоком из автоматов в Пассаже.)
       Не смотря на те тяжелые условия жизни, а может именно из-за того, что хотелось забыться, Коля опять стал издавать "Помыйницу", а Павел Житецкий обеспечил ее печатание в университетской типографии. А как же знаменитый Валуевский Указ, запретивший всё украинское? Хотите верьте, хотите нет, а такого Указа вообще не существовало. Было письмо от Министра внутренних дел Валуева к Министру народного просвещения. Цитирую это письмо от 18. 07. 1863 за № 364 полностью:
       "Давно уже идут споры в нашей печати о возможности существования самостоятельной малороссийской литературы. Поводом к этим спорам служили произведения некоторых писателей, отличающихся более или менее замечательным талантом или своей оригинальностью. В последнее время вопрос о малороссийской литературе получил иной характер, впоследствии обстоятельств чисто политических, не имеющих никакого интересам собственно литературным. Прежние произведения на малороссийском языке имели ввиду лишь образованные классы южной России, ныне же приверженцы малороссийской народности обратили свои виды на массу непросвещенную, и то из их, которые стремятся к осуществлению своих политических замыслов, принялись, под предлогом распространения грамотности и просвещения, при издание книгах для первоначального чтения, букварей, грамматик, географий и т.п. В числе подобных деятелей находило множество лиц, о преступных действиях которых производилось следственное дело в особой комиссии.
       В Санкт-Петербурге даже собираются пожертвования для издания дешевых книг на южнорусском наречии. Многие из этих книг поступили уже на рассмотрение в с. - Петербургский цензурный комитет. Немалое число таких же книг представляется и в Киевский цензурный комитет. Сей последний в особенности затрудняется пропуском упомянутых изданий, имея в виду следующие обстоятельства: обучение во всех без изъятия училищах производится на общерусском языке и употребление в училищах малороссийского языка нигде не допущено; самый вопрос о пользе и возможности употребления в школах этого наречия не только не решен, но даже возбуждение этого вопроса принято большинством малороссиян с негодованием, часто высказывающемся в печати. Они весьма основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может и что наречие их, употребляемое простонародьем, есть тот же русский язык, только испорченный влиянием на него Польши; что общерусский язык так же понятен для малороссов, как и для великороссиян, и даже гораздо понятнее, чем теперь сочиняемый для них некоторыми малороссами, в особенности поляками, так называемый, украинский язык. Лиц того кружка, который усиливается доказывать противное, большинство самих малороссов упрекает в сепаратистских замыслах, враждебных России и гибельных для Малороссии.
       Явление это тем более прискорбно и заслуживает внимания, что оный совпадает с политическими замыслами поляков и едва ли не им обязано своим происхождением, судя по рукописям, поступившим в цензуру, и по тому, что большая часть малороссийских сочинений действительно поступает вот поляков. Наконец, киевский генерал-губернатор находит опасным и вредным выпуск в свет рассматриваемого ныне духовной цензурой перевода на малороссийский язык Нового Завета.
       Принимая во внимание, с одной стороны, настоящее тревожное положение общества, волнуемого политическими событиями, а с другой стороны, имея ввиду, что вопрос обучения грамотности на местных наречиях не получил еще окончательного разрешения в законодательном порядке, Министр внутренних дел признал необходимым, впредь к соглашения с Министром народного просвещения, обер. прокурором св. Синода и шефом жандармов относительно печатания книг на малороссийском языке, создать по цензурному ведомству распоряжение, чтобы к печати позволялись только такие произвендения на этом языке, которые принадлежат к области изящной литературы; пропуском же книг на малороссийском языке как духовного содержания, так учебных и вообще, предназначенных для первоначального чтения народа приостановиться. О распоряжении этом было повергаемо на высочайшее Государя Императора воззрение, и его Величеству благоугодно было удостоить оное монаршего одобрения.
       Сообщая Вашему превосходительству о вышеизложенном, имею честь покорнейше просит Вас, г. г., почтить меня заключением о пользе и необходимости дозволения к печатанию книг на малороссийском наречии для обучения простонародья.
       К сему неизлишним считаю присовокупить, что по вопросу этому, подлежащему обсуждению в установленном порядке, я ныне же вошел в сношение с генерал-адъютантом кн. Долгоруковым и обер-прокурором св. Синода, с представлением
       Не лишним считаю присовокупить, что киевский цензурный комитет вошел ко мне с представлением, в котором указывает на необходимость принятия мер против систематического наплыва изданий на малороссийском наречии".
       Как видите, то "дело Андрущенко" и принудило графа Валуева заняться украинским языком и запретить новые издания. А как же Колина "Помойница"? Ведь печатали ее уже после того Валуевского письма? Всё дело в том, что "Помойница" печаталась в университетской типографии, печаталась как студенческая газета. Университет в первую очередь подчинялся Министру Просвещения Головину, а тот считал: « Сущность сочинения - мысли изложенные в оном и вообще учение, которое оный распространяет, а отнюдь не язык или наречие, на котором оный написано, составляют основание к запрещению или дозволению тот или другой книги, и старание литераторов обработать грамматически каждый язык или наречие и для сего писать на нем и печатать - весьма полезны в видах народного просвещения и заслуживают полного уважения. Посему Министерство народного просвещения обязано поощрять и содействовать народному старанию. "
Собственно говоря, Валуевский указ - это письмо Валуева к Министру Просвещения, который от него просто-напросто отмахнулся!
       Так вот и стал Николай печатать свою "Помойницу" и вмещать в ней свои украинские стихотворения. http://i048.radikal.ru/0712/d4/8fcff11ce8a1.jpg Самое смешное, что членом редколлегии был сын того наибольшего гонителя украинофилов Михаила Юзефовича - Владимир. Вот состав редакции 1863 года: Павел Житецкий, Николай Вербицкий-Антиох, Александр Лоначевский-Петруняка, Иван Косенко, Петр Косач, Василий Семиренко, Семен Полетика, Александр Стоянов, Владимир Юзефович, Николай Константинович, Тадей Рыльский, Иван Новицкий...
 И эта веселая украинская студенческая газета выходила "раз в неделю (если редакторы трезвы)» Вплоть до конца 1863 года.Вот его стих в последнем номере:
«И сныться,що любо та мыло в громади,
Над працею люд наш громадський не спыть,
Розумнии речи говорять на Ради,
И спильнее дило кипить.
Що доля изходить на рыдному поли,
И спыльныи думкы у всих в голови,
Що ходять уси у недыльнии школы
И ходять уси чергови!
Що всы побратались, що всюди порада,
Що всим нам, як матир, Вкраина свята,
Що школа жиноча й жиноча громада,
Як мак на гори процвита…»
 Николаю, с оглядкой на дядю-губернатора, позволили екстерно сдать все необходимые экзамены и распределили преподавателем в Полтавскую гимназию, где его ещё не забыли, как постоянного постояльца карцера. Именно, благодаря этому, он сразу же завоевал симпатии гимназистов и гимназисток. Он, по его словам: «Блаженствовал наподобие птицы, весело ходившей по тропинкам бедствий". Не долго длилось это блаженство. Вскоре он вмешался в конфликт гимназисток с директрисой. Произошло это так - гимназистка выпускного класса опоздала на урок, а директриса приказала швейцару вытолкать ее на улицу и закрыть двери. Подруги оскорбленной девочки все вместе "подали в отставку". К ним присоединились все гимназистки выпускных классов. «Когда нас много, нас не одолеть!» Вопрос вынесли на педагогический Совет, который постановил, чтобы директриса извинилась перед гимназисткой, а всех девочек восстановили в гимназии. Такое решение педсовет принял под воздействием Вербицкого. Но директриса, а она считалась светской львицей в Полтавском бомонде, отказалась извиняться и подала в отставку. Этим дело и закончилась, но у Николая Вербицкого появился влиятельный враг. А затем произошел другой случай. Было решено ликвидировать пансион при гимназии. Как водится, назначили ревизию имущества. При этом обнаружили недостачу серебряных ложек. В их исчезновении обвинили переведенного из Варшавы инспектора-поляка. После такого удачного для директора гимназии завершения ревизии, он устроил званый ужин, во время которого Николай обнаружил на поданных к столу серебряных ложках штемпель ПБП, о чём и заявил во весь голос. На следующий же день его обвинили в злонамеренности, и в разлагающем влиянии на учеников. Решили перевести для пользы дела в Чернигов..
Далеко за город его провожала вся молодежь Полтавы...
       Черниговский период был пиком педагогической деятельности Николая Андреевича. В 1875 он сфотографировался с Киевскими громадовцами http://i035.radikal.ru/0711/e9/4c6e58e93e60.jpg
( В семейном альбоме Вербицких под этим фото стихи Николая:»Собирались Малороссы в просветительском кружке,но решали все вопросы лишь на русском языке).
Именно здесь он стал Первым учителем-наставником Машеньки Адасовской. Вот что пишет в" Биографии Марии Заньковецкой" Н. Г. Лазурская:
"Заметив как-то одаренную девочку, Вербицкий уже не спускал с нее глаз никогда: дружба Мари с Николаем Андреевичем продолжалась и в старших классах... Н. А. Вербицкий за личным признанием Г. Заньковецкой, оказал решающее влияние на ее духовное развитие. Место Вербицкого в ее биографии тем более почетно, что этот учитель словесности не только верно почувствовал общую одаренность своей ученицы, ее любовь к поэзии, тягу к книге, но и чутко увидел ее настоящее призвание: сам актер-любитель, он указал своей ученицы ее настоящий путь - в искусство..."
       Педагогика была основным призванием Николая Андреевича, но она не мешала его общественной деятельности. Ведь это именно Вербицкому пришлось возрождать Черниговскую Громаду после высылки куренного Степана Носа и Белозерского, после отъезда в Нежин Глебових... Вообще то это ему было совсем нетрудно, ведь вместе с ним в Черниговской гимназии преподавали его побратимы по "Жиляндии" и "Помойнице" Константинович и Хижняков. К тому же он был любимцем Черниговских гимназистов, которые и составили костяк новой черниговской Громады. Его ученики и друзья Илья Петрункевич и Илья Шраг вывели Черниговскую Громаду на новый, всероссийский уровень. Впоследствии Петрункевич вместе с орловским учеником Вербицкого - Николаем Милюковым создаст Констуционно-демократическую партию Российской империи. Мощнейшую ее партию.
       Но оканчивала гимназию Машенька Адасовская уже без своего любимого учителя. Зацитирую воспоминания Ивана Рашевского:
       " В 1875 г в Мглынском и Сурожском уездах случился голод, а затем и волнения, потребовавшие административных мероприятий. Было в это время перехвачено письмо какой-то дамы, в котором говорилось об участии Вербицкого в организации возмущения крестьян в с. Любещаны. Возникло целое дело и на Вербицкого посыпались обвинения в украинофильстве, в подговоре крестьян к бунту... Результат - бумага из Министерства просвещения о переводе Николая Андреевича для пользы службы в Рязань, но в этой же бумаге было объявлено, что " если он не пожелает воспользоваться предложением, то будет отправлен в Рязань вообще этапом"
       Та административная высылка растянулась на целых 25 лет. (10 в Рязани и 15 в Орле. Почти ничего не знаем о том его прозябании в России. Разве то, что был любимым учителем будущего писателя Леонида Андреева и будущего общественного деятеля, экономиста Николая Милюкова.
       Вернулся он http://i015.radikal.ru/0711/54/4a8ab941fb05.jpg в Украину в 1901.Большинство друзей отошло в мир иной. Молодежь забыла и о нем, и о Громаде. Дружил с Михаилом Коцюбинским. Привел к нему пугливого семинариста Павлика Тычину. Но не ищите упоминаний о нем в воспоминаниях знаменитого поэта. Могли ведь навредить...
       Даже друг Коцюбинский на похоронах Николая Андреевича в декабре 1909 вспомнил его, как "замечательного русского народного учителя". Ничего не вспомнил о его стихах, хоть и сам отсылал их не в один сборник. Он считал, что главным в жизни Николая Андреевича Вербицкого была его подвижническая педагогическая деятельность...
Никогда не были напечатаны ни сборники стихотворений Вербицкого, ни воспоминания о дружбе с Шевченко, Забилой, Марковичем, Глебовым. Обещал ему, уже полуслепому, разобраться с бумагами и опубликовать, что можно, его зять Николай Вороной. http://i004.radikal.ru/0711/75/220ec05209cf.jpg Но не рассчитал времени и не учел обстоятельств. Увидев, что делают большевики с взлелеянной в его мечтах революцией, эмигрировал на Запад. Но долго не смог жить без Родины. Вернулся на Украину. За те бумаги засел лишь в 30-х, когда жил в Киеве. Но вскоре пришли чекисты и забрали со всем, что было. Вначале ссылка в село Вороное на, затем расстрел и общая могила. Где она, никто не знает, как никто не знает, где его огромный архив с материалами Забылы, Кукольника, Марковича, Вербицкого…
Не осталось даже могилы Николая Андреевича. Похоронили его рядом с могилой Афанасия Марковича на Болдиной горе. Еще через три года, рядом похоронили и его младшего побратима Михаила Коцюбинского. А затем вспыхнули революции и гражданская война. У людей появились совсем другие ценности. Стало не до захоронений предков. А в 1922 году за убийство евреем-эсэром какого-то важного жида – инспектора из ВЧК, схватили и расстреляли 10 самых видных представителей Черниговского общества. Среди них был и сын Николая Вербицкого. Имущество семьи реквизировали. Исполняя приказ Ленина о реквизиции церковных ценностей, вскрыли захоронение Вербицкого, в поисках драгоценностей. Не найдя, разрыли всё до основания, выбросив прах. Со временем дожди размыли разрытую могилу и проложили на её месте яр-дорожку с Болдиной горы в урочище «Святое»…
Еще со времен Кирилло-мефодиевского братства потомки рода Вербицких-Билозерских-Рашевских, вступая в совершеннолетие, приносили Присягу Рода возле Родовых могил. Я же приносил ту Присягу возле надгробия Марковичу. ..
Сегодня в Украине каждый день начинается и кончается исполнением «Ще не вмерлы Украины». И продолжаются в звуках Гимна жизни Шевченко, его юных друзей Николая Вербицкого и Павла Чубинского священника Михаила Вербицкого, мятущегося Пантелеймона Кулиша и украинско-польского поэта Паулина Свенцицкого, передавшего слова Гимна Ксенофонту Климковичу и Львовского епископа Полянского, выплеснувшего Гимн на улицы Львова и Украины.
 Вечная им память!













ОГЛАВЛЕНИЕ

1.Вступление - 2

Часть 1. Кобзарь.

Глава 1. Детство 7

Глава 2. Виленская Юность. Первая любовь 14

Глава 3.Петербург.Портрет. Воля. 21

Глава 4.Кобзарь 34

Часть 2. Друзья-Побратимы

Глава 1. Чародей чёрных очей 43

Глава 2. Житиё Ивана Сошенко 58

Глава 3. Поэт единственной Любви 73

Глава 4. Побратим антиподов Шевченко и Юзефовича 83

Глава 5.Загадка Марко Вовчок 90

Глава 6. Тарас да Марья 128

Глава7. Последняя(Тарасова Галатея) 141

Глава 8. «Ще не вмерла Украина» Тараса Шевченко 150